ВОСЬМАЯ ГЛАВА

Дух кузнеца с воспоминаниями магистра

Наконец, после неустанных угроз, многократных окриков, заклинаний на праязыке, ужасающих жестов и закатываний глаз магический портной добился того, что демон смирился и начал отдавать должное если не богу, то правде.

Эшенмихель тоже немало способствовал этому усердными увещеваниями в присущем ему логически заостренном стиле. Так он однажды сказал бесу:

Раз мы видим, что ты кузнец, то ты не можешь быть магистром. Понимаешь ли ты это, несчастный?

Тут демон затих и, видимо, устыдился своей глупости.

Четырнадцатого сентября в семь часов вечера последовала первая публичная исповедь. Плоть девицы Шноттербаум, одолеваемая спазмами и конвульсиями, была близка к смерти. Бес говорил из нее хотя и тихим, но внятным голосом и признался, что он кузнец Бумпфингер из Чертовой Кузницы, а не магистр Шноттербаум родом из Галле. После этого он подтвердил все, что мы о нем знали.

Последующие дни ушли на то, чтобы удержать беса в его настоящем образе.

Ибо, - говорил Дюр, - если он снова обернется магистром, придется начинать дело сначала.

Дух должен был поэтому повторить по крайней мере раз двадцать историю об убитом подмастерье, так что швея, потеряв терпение, однажды воскликнула:

Довольно, милые господа! Он это уже столько раз выкладывал. К тому же он скажет только то, что мой отец ему нашепчет.

Эти слова звучали туманно, но разгадка не заставила себя ждать. На следующий же день по настоянию Эшенмихеля был учинен демону строгий допрос, клонившийся к тому, чтобы узнать подробности об аде и особенностях срединного царства. Приведу важнейшие вопросы и полученные на них ответы.

Эшенмихель. Как ты попал в срединное царство?

Бес. Как вообще попадают. Заглянул сначала в ад, но там не знали, что со мною делать, так как я в него не верил. Ад вообще чепуха.

Эшенмихель. Чепуха?

Бес. Да, чепуха.

Магический портной. Как выглядит ад?

Бес. Никак не выглядит.

Магический портной. Никак?

Бес. Да, никак.

Тут допрашивавшие сделали перерыв. Мы взглянули друг на друга с удивлением. Кернбейсер воскликнул:

Вовек вам не сделать из этого духа настоящего, заправского кузнеца. Ни один кузнец не скажет, что "ад - чепуха" и "никак не выглядит". Уж слишком много ему самому приходится возиться с огнем!

Тише, - сказал Эшенмихель. - Не надо унывать.

Допрос продолжался.

Магический портной. Узнал ли ты что-нибудь о дьяволе?

Бес. О, да, всю правду.

Эшенмихель. Как выглядит дьявол?

Бес. Никак не выглядит.

Кернбейсер. Как же это?

Бес. Его тоже нет. Он тоже чепуха.

Магический портной (со страшными жестами). Разве ты не кузнец?

Бес (с дрожью). Да, я кузнец, но об аде и дьяволе я думаю точь-в-точь как магистр Шноттербаум.

Ясно, совершенно ясно! - воскликнул Кернбейсер. - Кузнец не может еще отделаться от воспоминаний, мыслей и сомнений магистра.

Дюр ругался, бушевал и орал, что всех подвохов срединного царства никогда не узнаешь.

Напротив, в этом и заключается величественное и божественное, елейно отвечал Эшенмихель, - что в нашем царстве глубятся глубокие глубины и одна пропасть подпирает другую. По-видимому, в девицу Шноттербаум одновременно вселилось два духа - кузнец и магистр. Они спутались, переплелись и слились в ней так неразрывно, что нельзя разобрать, где начинается один и кончается другой. Тому грандиозному и замечательному опыту, который мы проделали с половиной детского духа, симметрически соответствует не менее грандиозное и замечательное явление, а именно что в срединном царстве возможно полное смешение духов.

После этого глубокомысленного замечания я испросил разрешения поговорить с девицей Шноттербаум с глазу на глаз. Это разрешение мне было дано, так как никто больше не имел охоты продолжать допрос, и к тому же демон, освободившись из тисков, спустился, как сказала больная, из горла в область живота. Когда остальные покинули комнату, я спросил ее, не может ли она объяснить мне это удивительное явление.

Ах! - ответила она, плача. - Я терплю страшные муки. Я слабею с каждым днем и всей душой тоскую по моей комнатушке и солнечному уголку. Там, мне кажется, я бы поправилась за ажурной кромкой и двойным рубцом. Правда, я теперь знаю (так как господа доктора и Дюр только о том и твердят), что это недостойные и греховные мысли. Кто предназначен быть сосудом чудес, должен терпеть до конца, и, видно, придется мне дотерпеть, бедной, несчастной женщине. По целым дням я думаю о безбожии покойного батюшки - да простит мне господь эти слова! И так как я всегда обладала хорошей памятью и запомнила все кощунственные и легкомысленные слова, что я слышала от него о Библии и христианской вере, то все это теперь во мне вихрем встает, и лезут из меня все эти противные речи. Кузнец, сидя во мне, только и слышит, что папашины богохульства. Вероятно, поэтому в те ужасные вечера, когда Дюр и господа так трудятся надо мной и когда у меня от молитв, пения, допросов, кулачных угроз, окриков и рева голова идет кругом и становится темно перед глазами, чувства мои начинают путаться и я говорю, как в горячке...

Что? Что, девица Шноттербаум?

Ах, простите мне необдуманное слово и, пожалуйста, не выдавайте меня остальным господам! Я хотела сказать, что, когда я лежу в горячке, дух начинает во мне вещать, и тогда говорю я, кузнец повторяет только магистерские слова и обезьянничает с папаши. Другого объяснения я вам дать не могу.

Что этим объяснялось? Такое толкование было слишком скудным, и великая загадка потустороннего мира так и оставалась неразрешенной.

Более того, она с каждым днем становилась туманнее. Так, если мы спрашивали кузнеца, помнит ли он происшествия своей жизни, он отвечал, что точно знает час, когда дал первый латинский урок. Если мы осведомлялись, чего ему больше всего не хватает в его теперешнем уединении, то он говорил, что особенно ему не хватает любимого томика Ювенала.