Обри Бердслей. Под Холмом, или История Венеры и Тангейзера

...Премьера «Тангейзера» имела для Обри особое значение. Он хотел сделать рисунки по мотивам этой оперы, вдохновленный легендой о кающемся рыцаре, проведшем целый год в царстве языческой богини любви Венеры, и о жестокосердом папе римском, в руках которого зацвел сухой посох. [...] [Бердслей] считал, что либретто этой оперы Вагнера можно полностью нарисовать. Конечно, потребуется немного текста, но он его напишет. Обри очень хотел явить публике и свой литературный талант. [...]

Миф о Тангейзере был особо привлекательным для художественного сообщества 90-х годов XIX столетия: рассказ о немецком рыцаре – поэте и певце, а говоря шире – об артисте, который поддался чувственному искушению, но в конце концов обрел прощение за свои грехи, казался глубоко символичным. Эту тему затрагивали в своем творчестве Бодлер, Суинбёрн и Патер. Бердслею импонировала эта сюжетная линия, но он хотел выйти за ее рамки. Обри говорил, что в его пересказе концовка будет немного изменена.

...едва ли уже тогда у него возникла мысль, что легенду о Тангейзере нужно сделать предельно чувственной, если не эротической, а то и порнографической, какой в его исполнении она в конечном счете и стала. Впрочем, его замыслы то и дело менялись и порой оказывались взаимоисключающими. Одному репортеру Обри говорил о книге как о реалистическом пересказе старинной немецкой легенды, а другому поведал, что это будут 20 рисунков и немного стихотворного текста. Следующей идеей было переложение в стиле роскошного XVIII века, а затем мысли Бердслея стали чрезвычайно рискованными и потекли в направлении, которое общество считало преступным и преследовало по закону.[...]

«История о Венере и Тангейзере» между тем постепенно превращалась (возможно, под влиянием общения со Смитерсом) в эротическую фантазию за гранью приличного. Там появились описание оргии сатиров и эпизод, где Венера ласкает своего ручного единорога, сконфузивший даже Леонарда. Смитерс уже понимал, что опубликовать сие произведение в авторской редакции будет невозможно. Прежде чем «Венера…» появится в «Савое», ее понадобится сделать такой, чтобы читатели нового журнала не отправились с ним в суд. Кроме того, Смитерс напомнил Обри, им нужно новое название, чтобы туда же не пошел Лейн. Словом, «Историю о Венере и Тангейзере» на тот момент работы над ней переименовали. Теперь она называлась «Под холмом». Аллюзия просматривалась не только анатомическая – на mons veneris, но и топографическая – «Под холмом» называлась семейная усадьба Мора Эди в Вуттон-Андер-Эдж, графство Глостершир. Кто-то увидел даже перекличку с популярным в то время сборником детских стихов «Под окном», проиллюстрированным Кейт Гринуэй. Смитерс собственноручно отредактировал откровенно порнографические эпизоды, но эротический заряд и экстравагантность текста никуда не делись. Имена главных героев тоже пришлось изменить. Венера превратилась в Елену, а Тангейзер сначала был переименован в аббата Обри, а потом стал аббатом Фанфрелюшем. Тем не менее отождествление Бердслея с его героем не исчезло: слово Abbé совпадало с французским произношением его инициалов.

(Из книги Мэттью Стерджиса «Обри Бердслей»)

* * *

Бердслей обращается к излюбленному сю­жету в искусстве, ставшему своего рода мифо­логемой на рубеже веков и получившему ши­рокое хождение среди символистов, к средневековой легенде о странствующем благородном рыцаре Тангейзере. Эта легенда гласит, что Тангейзер, поэт-миннезингер XIII в., воспевал в стихах пре­лести любви, женское очарование, притягатель­ную силу вина. Потратив на эти эпикурейские наслаждения все свое состояние, он на исходе жизни все же вынужден был от них отречься (сохранилась музыка его «Песни покаяния»). Возможно, все эти составляющие, по словам В.М. Жирмунского, дали повод и для создания старинной народной песни. Существовало не­сколько ее вариантов, один из самых распрост­раненных повествует о рыцаре, захотевшем познать наслаждение любви и проведшем це­лый год в Венериной горе, в царстве языческой богини Венеры, став ее возлюбленным. Но под конец пресыщение, угрызения совести, страх погубить свою душу овладели им, и, прощаясь с Венерой, отрекаясь от своей проклятой люб­ви и призывая на помощь деву Марию, он от­правляется в Рим, чтобы раскрыть свою душу перед папой. Выслушав его историю, папа ос­тается непреклонен, он не собирается прощать грешника. Держа в руке посох, сделанный из сухой ветви, он выносит окончательный вер­дикт: «Когда эта трость оденется листвой, тог­да Бог и возвратит тебе Свою милость». Тан­гейзеру ничего не остается, как вновь вернуть­ся к Венериной горе. Но, когда на третий день посох в руках папы неожиданно зацветает, он решает послать гонцов по следам грешника, которые возвращаются ни с чем, слишком по­здно, Тангейзер снова оказался во власти Вене­ры. Поэтому навсегда папа Урбан будет осуж­ден за то, что совершил грех против любви, поставив границы Божескому милосердию.

Мотив зацветающего посоха, который мы встречаем в этой легенде, типологически свя­зан с одним из эпизодов Ветхого Завета (Книга чисел, 17:8), в центре которого находится пер­восвященник Аарон, старший брат Моисея. По преданию, чтобы сильнее укрепить в народе веру в богоизбранность, Бог совершает чудо с его сухим жезлом. Из всех тринадцати жезлов, принесенных в скинию, только жезл Аарона покрылся почками, дал цвет и принес миндаль.

Этот сюжет стал «транскультурным», он перешагнул границы столетий, национальных культур. Среди наиболее значимых претекстов «romantic novel» Бердслея следует указать про­изведения Л. Тика, Э.Т.А. Гофмана, Г. Гейне, Ш. Бодлера; и как наиболее важный источник - оперу Р. Вагнера «Тангейзер и состязание пев­цов в Вартбурге». Вагнера следует упомянуть особо, так как Бердслей именно на него ориен­тировался в первую очередь.

История публикации бердслеевского про­изведения достаточна сложна. Первоначально Бердслей предложил свою рукопись для публи­кации известному редактору журнала «Yellow Book», а затем и «Savoy» Джону Лейну. Имен­но в первых номерах журнала «Savoy» и были опубликованы отдельные главы этой повести под измененным названием «Под холмом» («Under the Hill»).

Фрагментарность «Венеры и Тангейзера» объясняется рядом причин. Здесь и явная откро­венность повествования, «в буквальном значе­нии повесть была написана за рамками дозво­ленного, в раблезиановском духе», что де­лало невозможным публикацию ее в виктори­анской Англии без каких-либо купюр. Другая причина была вызвана внешними обстоятель­ствами. В последний год пребывания Бердслея в должности художественного редактора жур­нала «Yellow Book» состоялся шумный судебный процесс по делу Оскара Уайльда, сопровождав­шийся небывалой волной пуританства, которое охватило все общество. Главный редактор Д. Лейн был вынужден согласиться с доводами своего окружения, которое настаивало на сме­щении Бердслея, главным образом из-за того, что его имя в общественном мнении ассоции­ровалось с именем Уайльда, после того как ху­дожник проиллюстрировал «Саломею», и, как полагает А. Лаверс, «именно Бердслею, после того как Уайльд оказался в тюрьме, была уго­тована роль нового козла отпущения в обще­стве».

Все это в конечном итоге привело к тому, что хотя бы ради частичной публикации Берд­слей вынужден был пойти не только на измене­ние названия самой работы, но и поменять име­на действующих лиц, внести ряд существенных поправок. Согласно А. Саймонсу, «он делал это не очень охотно», лишь под влиянием сло­жившихся обстоятельств. Как показывает один из ранних рисунков Бердслея, фигура Тангей­зера давно его привлекала, но внесенные в текст изменения почти целиком видоизменили весь первоначальный авторский замысел. Так, об­раз Елены пришел на смену Венере, и, как по­лагают исследователи, «это был, вероятно, са­мый возможный выбор в данной ситуации, хотя и не лишенный недостатка», и в этом случае сразу напрашивается параллель с такими обра­зами, как Парис и Фауст. Но кем непосредствен­но мог быть заменен Тангейзер? После много­численных сомнений и вариантов Бердслей ре­шает остановиться на аббате Фанфрелюш (Fanfreluche), что было заведомо проигрышным вариантом. Хотя часть материала, подвергну­того цензуре, по-видимому, и была представ­лена в виде сносок «эрудита», но все же это не могло не отразиться на художественной сторо­не повести, и в первую очередь на ее сатиричес­кой направленности. После всех структурных изменений стал слишком заметен налет искус­ственности, что позволило критикам причис­лить ее к «несовершенной продукции fin de siecle». Впоследствии, уже после смерти Бердс­лея, благодаря стараниям Леонарда Смитерса - английского издателя и книготорговца, был восстановлен, а затем и опубликован авторский вариант.

«История Венеры и Тангейзера» - это сво­его рода мистификация в духе эпохи декадан­са. Начало этой мистификации было положе­но уже в посвящении к самой повести, в кото­ром Бердслей обращается к вымышленному персонажу, к Высокопреосвя­щенному и Достопочтенному принцу Кардина­лу Святой римской церкви Джулио Польдо Пеццоли. Для чего ему понадобилось это по­священие? Как он сам поясняет, это стремление обрести покровителя, Мецената, в то время, «когда наши перья похищены безграмотными писаками и невоспитанными критиками, созда­ющим хаос, а не зданье, пустыню, а не сад» (2, 71). Главное, о чем просит «рисовальщик дел мирских» Его Преосвященство, вымолить про­щение за книгу, «толкующую о столь пустом и суетном предмете, как Любовь». И далее Берд­слей продолжает: «В этой книге найдется кое-что позначительнее, чем простое сладострас­тие, ибо в ней трактуется о великом сокруше­нии главного героя и о разных благопристойных вещах на некоторых страницах, и потому я не лишаю себя надежды, что Ваше Преосвящен­ство простит меня за повествование о Венери­ном гроте, - вольность, оправданием которой да послужит моя юность» (2, 70). Кроме того, это посвящение напоминает нам о той духовной трансформации, которая произошла с Бердслеем в момент его написания, о его стремлении приблизиться к лону католической церкви.

Сама история была задумана Бердслеем как вереница сцен (каждая сцена - это целая глава в повести), и, наоборот, у рисунков, сопровож­дающих художественный текст, существует свой литературный фон. Более того, в одном из писем Л. Смитерсу, от 27 марта 1896 года, он сообщает о своей новой идее, суть которой сводилась к тому, что художник задумал со­здать целую главу, состоящую только из одних рисунков. К сожалению, этот проект так и остался на бумаге. Но с другой стороны, у нас есть рисунки, иллюстрирующие сцены, которые так никогда и не будут им написаны1.2

* * *

ФРАГМЕНТЫ
Перевод текста М. Ликиардопуло

Фронтиспис и титульный лист

*

«Сойдя с коня, кавалер Тангейзер на мгновение остановился в раздумье у мрачных врат Холма Венеры, слегка обеспокоенный, как бы долгая дорога не отозвалась слишком жестоко на старательной изысканности его одежды. Рука, изящная и тонкая, как рука маркизы дю-Деффань на портрете Кармонтелля, нервно поправила золотые кудри, спускавшиеся на плечи, словно мастерски завитый парик, а пальцы бродили с одной части безупречного туалета на другую, укрощая там и сям взбунтовавшиеся кружева или непокорный галстук…»

*

«…У туалетного стола, сияющего, как алтарь Notre Dame des Victoires , сидела Венера в восхитительном черном с лиловым капоте. Куафер Космэ возился с ее надушенными волосами и крошечными серебряными щипчиками, согретыми ласками пламени, мастерил прелестные замысловатые локоны, которые спадали, как легкое дыхание, на лоб, под самые брови, и извивались, как усики цветов, вокруг нежной шеи. Ее три любимицы: Папелард, Бланшмен и Лорейн — подавали духи и пудру в нежных флаконах и хрупких коробочках, держали наготове чудесные краски в фарфоровых вазочках, изготовляемые Шателин для щек и губ, чуть-чуть поблекших от тоски и печали одиночества. Ее три любимых пажа: Клэр, Клод и Сарацин — томно стояли вокруг с разными подставочками, веерами и полотенцами. Милламан держала легкий поднос с туфельками, Минэтт — несколько пар нежных перчаток, Ла-Попелиньер — хранительница гардероба — держала наготове желтое с желтым платье, Ла-Замбинелла несла драгоценности, Флоризель — цветы, Амадур — коробочку со всякого рода булавками, а Вадус — бонбоньерку с конфетками. Ручные голуби, всегда присутствовавшие при туалете, степенно расхаживали по комнате, расписанной амурными сценами кисти Жана Баттиста Дора, а карлики и разные другие уроды, усевшись по углам, дразнили и щипали друг друга, высовывали языки и выкидывали всякого рода штуки. Венера же изредка награждала их улыбочками…»
 

Туалет Венеры

*

«…На причудливых пьедесталах, на Терминах и на всякого рода изящных пилястрах стояли раковиновидные вазы с таким изобилием плодов и цветов, что они свисали и падали через край. Померанцевые и миртовые деревья, обвитые алыми лентами, стояли повсюду в хрупких фарфоровых горшках, а по колоннам и трельяжу искусно вились и переплетались розы. На одном конце террасы была отгорожена, как занавесом, пагонскими вышивками длинная золоченая эстрада для комедиантов, а пред ней были расставлены пюпитры для оркестра…»

Похитители фруктов

*

«…Святую Розу, известную Перувианскую деву; как она четырнадцати лет от роду дала обет вечного девства; как ее полюбила Пресвятая Богородица и с фрески в храме Св. Доминика простирала руки, чтоб обнять ее; как эта Св. Роза выстроила себе в углу сада маленькую часовенку и там молилась и пела гимны так, что собирались ее послушать жуки, пауки, улитки и всякого рода ползучие твари; как она решилась сочетаться браком с Фердинандом де Флорес и в свадебное утро надушилась и напомадила себе губы, надела подвенечное платье, волосы украсила цветами и взошла на холмик невдалеке от стен города Лимы; как она там опустилась на колени, призывая нежно имя Богоматери, и как Пресвятая сошла, поцеловала Розу в лоб и быстро унесла ее на небо.…»

Вознесение Розы из Лимы

*

«…Но во всем павильоне не было ничего прекраснее складных ширм, расписанных Де-Ла-Пином ландшафтами в духе Клода Лоррена, одних из тех вещей, перед которыми можно млеть, на которые можно глядеть целыми часами и забыть, что природа может быть скучной и надоедливой. Их было четыре — этих нежных стен, так уютно закрывавших собой любовь и образовавших комнату в комнате. Павильон был надушен огромными ветками роз и нежным любовным ароматом, который исходил из подушек и лож, — ароматом, который в большой тайне приготовлял Шателин и называл L`eau Lavante…»

Венера между ложными богами

*

«…Когда все было сказано и сделано, кавалер поспешил поздороваться с Венерой. Он нашел ее на лугу в восхитительном платьице из белого муслина, собирающую цветы для украшения стола к завтраку…»

*

«…Ландшафт становился довольно таинственным. Парк, уже более не украшенный и не взволнованный фигурами, был наполнен сырыми эхо и таинственными звуками; листья шептались чуть-чуть грустно, а какой-то грот тихо бормотал, как голос, витающий над молчанием покинутого оракула. Тангейзер сделался немного печальным. Вдали сквозь деревья сверкало тихое серебристое озеро, в романтических водах которого, должно быть, плавали самые причудливые, какие только есть, рыбы. На берегах его непробудно спали деревья, камыши и ирисы…»

Возвращение Тангейзера на гору Венеры

• 1. Когда первый издатель Бердслея J. M. Dent разрешит Бердслею переиздать некоторые из ранних рисунков, то в знак благодарности художник пришлет ему новую версию старого рисунка «The Return of Tannhauser to the Venusberg» (Возвраще­ние Тангейзера в Венисберг), для той части новеллы, которая так и останется лишь в виде набросков.
• 2. К.Н. Савельев. «История Венеры и Тангейзера» О. Бердслея как мифологема английского декаданса // Вестник ОГУ 5`2005