Джон Гей. Тривия, то бишь Всякая всячина, или «Искусство ходить по улицам Лондона»

Trivia, or The Art of Walking the Streets of London (1716) is a poem by John Gay. It takes its name from the "Goddess of crossroads", Diana Trivia. The poem is loosely based on the Satires of Juvenal, and is a poem in heroic couplets, and though based on Juvenal, attains a Horatian satirical manner.

* * *

Перевод Евг. Фельдмана

Книга первая. «О том, что нужно брать с собой, выходя на улицу и о признаках погоды»

Quo te Moeri pedes? An, quo via ducit, in Urbem?
                                               – Virg.1

Как по столице зимней прогуляться,
Как ночью на несчастье не нарваться,
А днём не замараться, – как в столице
От бурных толп разумно уклониться,
Когда укрыться лучше за стеною,
Когда пройти с оглядкой стороною,
Пою, – тебя же, Тривия, Богиня,
Прошу прийти на помощь барду ныне!
Сопроводи на улицах просторных,
На тропах подозрительных и спорных
В аллеях помоги головоломных,
И в тупиках сомнительных, укромных.
Земля тебе, свои открывши недра,
На мостовые камень дарит щедро.
Мостильщики над каждым камнем бьются,
И в людях их удары отдаются,
И мусорщиков тучи в этой буче
Выходят убирать собачьи кучи.
А я хотел бы песнями своими
Великое себе составить имя.
И побывать хочу я, где едва ли
Старинные поэта побывали,
И пользу принести моей отчизне,
И получить признание при жизни.

[Советы касательно обуви]2

Когда тебе на каждом перекрёстке
Орут вовсю чумазые подростки:
«Почистим обувь!»; в полусонном трансе
С утра лошадки тащат дилижансы
Грязнущие; когда везде и всюду
Пэлл-Мэлл переполняют листьев груды;
И начинают голосить с рассвета
Торговки устрицами, – видя это
И слыша это, милый мой читатель,
Подумать о ботинках, друг, не кстати ль?
(Но вовсе не о тех, избави Боже,
Что из испанской, марокканской кожи!)
Каблук твой деревянный – это шансы
Превыше всех, читатель, прыгнуть в танце.
Должны подмётки крепко быть прибиты:
Тогда они – надёжная защита
И в снег, и в дождь, и в гололёд. Походкой
Уверенной пойдёшь, когда колодкой
Башмак растянут, и как можно шире.
И всё ж ничто не прочно в этом мире:
Любой булыжник на любой дорожке
Вполне горазд подставить, друг, подножку.
Ты ахаешь и грохаешься, слышь-ка,
Трещит сустав, растянута лодыжка.
Но ежели обувка, моды ради,
Короткой будет, снова ты в накладе:
Ты быстренько натрёшь себе мозоли
И снова захромаешь поневоле.

[Об одежде]

Надеюсь, и в вопросе об одёжке
Ты тоже не допустишь, друг, оплошки.
Когда зима в столице нашей свищет,
Пальтишко по сезону всякий ищет.
Ты весь в шелках, как рыцарь Роберт Д’Ойли.
А простудиться не боишься? Ой ли!
А дождь пойдёт? Одёжка из камлота
Насквозь промокнет... И тебе охота?
Сукно Уи́тни3 (чудо, в самом деле:
Зимой спасает при любой метели!)
Мы конюхам оставим, привереды:
В нём – грубый волос русского медведя.
Ты согреваешь руки, друг, в роклоре.4
Шарфом перемотайся, с ветром споря,
Иль плащ твой, распираемый от кружев,
Откроется, их роскошь обнаружив.
Сюртук везде по-разному зовётся,
Но сюртуком по сути остаётся.
Я доверяю только фирме Керси.
И ты, читатель, тоже ей доверься:
Ты с ней, любой погодою терзаем,
Непромокаем и непромерзаем!

[О палках]

Коль ты гуляешь, взяв покрепче палку,
С тобой и лорды не затеют свалку,
И даже кучер, на скандалы падок,
Тебя пропустит, придержав лошадок,
И ты дойдёшь до места, не петляя,
Хоть ночью здесь повсюду – тьма сплошная.
Пусть щёголь палку янтарём украсит,
Зато твоя – обидчиков дубасит!
Пусть мчит в каретах щёголей сословье,
Но хвори пожирают их здоровье.
В карете едет фат на ассамблею,
Но ты, счастливец, ходишь, не болея.
Вон розовый какой, всегда в движенье,
Ты юность продлеваешь в упражненье.
Меж тем бездельник увядает скоро,
И в тросточке находит он опору.
Идёшь порою, чист и аккуратен,
Вдруг белый галстук почернел от пятен.
И говорю себе я, чуть не плача:
 «Какой облом, какая неудача!
Избави Бог от встреч такого рода,
От гнусных толп небрежного народа.
Пусть крылья Провидения с размаха
Спасут меня от гибели и краха,
И пусть опишет Муза дорогая,
Как тут живу я, грязь превозмогая!»

Но к чуждым странам нет во мне влеченья,
Где ждут примерно те же злоключенья.
Париж да будет в Галлии воспетым!
Я не желаю быть его поэтом:
Из дерева там раб обувку носит.
Поэт британский там не плодоносит!
И к Бельгии мои прохладны чувства.
Учить стихосложенью как искусству
Я тамошнего хама и болвана
Ни за какие денежки не стану.
Как дождь пойдёт, там грязи по колено.
Попав к ней в плен, не вырвешься из плена.
И муть стекает с мостовых наклонных,
Каналы там черны от струй зловонных.
И воспевать Неаполь я не жажду:
Он до меня воспет был не однажды
Поэтами, что пыл свой фанатичный
Влагают в стих торжественный античный.
К тому ж я знаю: молча, без витийства
Там ночью совершаются убийства,
И кровь живая после стычки бурной
Там по камням бежит струёй пурпурной.
И воспевать Венецию не стану,
Но лишь признаюсь честно, без обмана,
Что счастлив город, возведённый с блеском
На водной хляби, не знакомый с треском
И стуком дилижансов и карет,
От коих здесь, у нас, покоя нет.  
Покой был в старину у нас, – покуда
Гордыня не наделала нам худа.
Тогда повозки были неказисты,
Неброски, прямо скажем, не форсисты.
Кареты, новомодные коробки,
Тогда ещё не создавали пробки.
Тогда и леди, гордая голубка,
Пешком шагала, подоткнувши юбки.
Ей быть усталой как бы не пристало:
Здоровьем красота её блистала!
Но золотые туфельки надела,
Манто надела, и – другое дело –
Она всё той же выглядит голубкой,
Однако же, болезненной и хрупкой.
Сегодня время роскоши и блажи.
На улицах блистают экипажи.
Сегодня шулер с пьянок спозаранок
Везёт к себе девиц и содержанок.
Сегодня биржевые спекулянты
И честность презирают, и таланты.
Но в грубый век, жестокий и железный,
Я скромно приношу свой труд полезный
Вам, честным людям. Для меня ж награда –
Вниманье ваше. Большего – не надо.

[О погоде]

Проснувшись утром, дома будь, пока
Погоду не узнал наверняка,
Чтоб ночь не истерзала организма
Припадком кашля или ревматизма.
Туман густой, к примеру, лёг вокруг,
Надень парик свой худший, милый друг,
Как делает лакей, покрытый пудрой,
Природный волос сберегая мудро.
Приодевайся, как велит сезон.
Не кутаться в морозы – не резон.
А если дождь полил, как из ведра,
В дорогу плащ и зонтик брать пора.

[Признаки холодной погоды]

Есть признаки у перемен погоды.
Когда зимой дохнёт на нас природа,
Горящий уголь ярче льёт свой свет
И сера пламень красит в синий цвет,
Ты нежишься у яркого камина,
А бедный ропщет: угля нет в помине!
А вот старушка дремлет у огня,
Укрывшись пледом, голову склоня.
Проснулась; на огонь кладёт полено;
Тепло, уютно – необыкновенно!

[Признаки хорошей погоды]

У города есть тысячи примет,
Из коих ясно: туч на небе нет.
Мэлл одуряя запахом помады,
Плывут кокетки пёстрой кавалькадой.
Телята прут неведомо куда.
Их воробьев приветствует орда.
У оживленья этого от века
Одна-единственная подоплека:5
То время года в сердце всем стучит –
Кокетка – мчит, телёночек – мычит.
Когда вознице сон десятый снится,
Когда народ с утра в пивной толпится,
Отправясь по делам, ты в этот день
Ботинки, друг мой, лёгкие надень.

[Признаки дождливой погоды]

Но если ветер в уши злобно дует,
На небе – мрак, природа негодует
И нечистот зловоннейшая муть
К великой Темзе пролагает путь, –
Книготорговцы, словно в лихорадке,
Навесы убирают и палатки,
Куда ни глянешь – зонтики, плащи;
Прощанье второпях – тут не взыщи!
Танцуют над прилавками рубашки,
Полощет ветер гетры и подтяжки,
Ступени церкви мокнут на глазах,
И вот уж Ниобея вся в слезах.
И вот уж буря, дунув что есть силы,
Все бочки на помойке раскатила
И, покружась у ямы выгребной,
На русла сточных вод идёт войной,
По черепице крупным градом хлещет
И в луже оступившегося плещет.

[Предрассудки, от которых следует отказаться]

Не веруй в сказки и оставь их дурням,
Кормилицам оставь их некультурным.
Мол, если в Павлов день на небе ясно,
То в этот год дела пойдут прекрасно,
А если дождь и снег – подумать страшно! –
Труды твои на пашне будут зряшны,
А если грянет буря – Боже правый! –
То будет год жестокий и кровавый.
Мол, если в день Суи́зина всё мрачно,
То дальше будет хуже, однозначно,
И захлестнёт потоп почти вселенский
Мир городской, а также деревенский.
Не веруй в чушь! Суи́зин или Павел, –
Никто из них погодою не правил.

Коль Музы не приемлешь ты совет
И к небесам доверья – тоже нет,
Взгляни вокруг: не думая о чуде,
В пальто суконных двигаются люди,
И на ногах обычные ботинки,
Чтоб проходить по грязи без заминки,
Меж тем как ты, не подвязавши шляпы,
Спешишь, дрожа от холода, растяпа,
И прячешься от дождичка, беспечный,
Ты под навесом каждой лавки встречной.
Торопишься (дела не ждут!); спина
Уже в грязи; парик же – вот те на! –
Совсем размок и распустились кудри, –
На Алекто́ похож ты, – ей, лахудре,
Орфей когда-то пел с волшебной силой,
И счастлив был, спускаясь в ад унылый!
Ещё на Главка ты похож: всклокочен,
Купальщицу перепугал он очень,
Но не дала насилью совершиться
Цирцея, в камень превратив девицу!

[О том, что следует брать в дорогу женщинам]

Знай: женщины зимою – в капюшонах;
Мороз не страшен в капюшонах оных.
И дождь не страшен. Слушай, объясняю:
Промаслены их зонтики, я знаю,
И в деревянных башмаках идут,
Что «па́ттенами» в Англии зовут.
Взять Персию: от зноя под зонтами
Спешат укрыться тамошние дамы
Иль потные невольники над ними
Их держат, если дамами своими
Персидский шах желает похвалиться
И весь гарем вывозит за границу.
Для наших женщин зонт – совсем иное:
Он от дождя защита – не от зноя.
Тебе, о Муза, надобно успеть
Ещё и наши «па́ттены» воспеть,
Да так, чтоб в этой песне прозвучало
Божественное женское начало,
И объяснить народу в назиданье,
Откуда к нам пришло сие названье.

[О том, как изобрели па́ттены]

Жил в Ли́нкольне, порядочен и скромен,
Трудолюбивый пахарь, добрый йомен.
Трудился так, что просто лез из кожи.
Единственную дочь на брачном ложе
Он породил; супругу Мартой звали.
Но силы высшие её призвали.
Он овдовел. Он малого ребёнка
Без памяти любил. О, как же звонко
Смеялась дочка на коленях тяти,
Что звал её с улыбкой: «Патти! Патти!»
И годы шли, и дочка подрастала,
И вдруг такой красавицею стала,
Что с гордостью о местной королевне
Заговорили жители деревни.

Однажды утром блеклым, сероглазым,
Когда тревога вкрадывалась в разум,
И ва́льдшнеп вылез из гнезда родного,
И улетел, и не вернулся снова,
В далёкие края ушла девица,
И пела песни, вольная, как птица,
И вечером на травы пали росы,
И облака нависли, как вопросы,
И по лодыжки глина меловая
Лежала там от края и до края.

Вулкан заметил девушку случайно
И тотчас был взволнован чрезвычайно:
Её глаза, не ведая печали,
Невинность с красотою излучали.
Влюбился бог! Впервой, сказать по чести,
Невинность с красотой он видел вместе.
Ты помнишь ли, Вулкан, в измене мрачной,
В чём клялся ты Венере новобрачной?
Ты помнишь, как супруге глядя в очи,
Был волшебство их выдержать не в мочи?
В беспамятство ты впал, могучий, древний,
От девушки из маленькой деревни!

Нет, ничего не видит и не слышит,
И грудь его земной любовью дышит.
И на участке он обосновался,
Что люд в аренду брать не покушался.
И с кузней он решил поторопиться.
И вот уже тяжёлый дым курится,
И слышно в деревушке самой дальней,
Как дружатся здесь молот с наковальней.
С утра хозяин трудится радиво:
Он здесь подковы делает на диво!

Но всякий раз, когда проходит Патти,
Он всё бросает – тут же и некстати,
И уж не дружат молот с наковальней,
Зато всё веселей и беспечальней
Он похвалы красавице возносит,
А та похвал, конечно, вслух не просит,
Однако, всякий раз при встрече с богом
Она под тем или иным предлогом
Становится у мутного окошка,
Чтоб хитреца послушать хоть немножко:
В такой момент способна ли девица
Пройти вперёд и не остановиться?

Вулкан тянулся к девушке-голубке,
Но та стыдливо отводила губки.
Вбивал ей в обувь гвоздики без шляпок,
Чтоб ей не заморозить нежных лапок,
Потом пошли дары, и подношенья,
И сказочек заветных утешенья,
И стала целоваться, и всё дольше,
Но только целоваться – и не больше.
Потом пришла зима, озябли ноги,
Поблекли взоры милой недотроги,
Простыло горло, стали хриплы звуки,
Ни слова произнесть нельзя без муки.

И ахнул бог Вулкан, и ужаснулся,
И вымышленник дивный в нём проснулся,
И он придумал, в пику безобразью,
Как ножки милой приподнять над грязью,
И все необходимые детали
Он в дереве исполнил и в металле.
И на глазах девица воскресает,
И кашель больше грудь не сотрясает,
И снова красота непоказная
Исходит щедро, убыли не зная.
И щедро добродетелью был женской
В глуши невзрачной, скучной, деревенской
Вулкан вознаграждён: уж очень ярок
И очень кстати был его подарок.
И женщины с тех пор частенько просят
Те башмаки, что имя Патти носят!

 

Книга вторая. «Искусство ходить по улицам днём»

О Муза, назидательные строки
До сей поры влагала ты в уроки,
Где обучала, как зимой в дороге
Не обморозить лица, руки, ноги,
Как неба истолковывать знаменья,
Всецело положась на ум и зренье.
Давай рискнём и нынче дом покинем,
Давай рискнём и в город нынче двинем,
Явив на благо общества отвагу
В ущерб, возможно, собственному благу.
    
[Утро]

Чтоб донести записку от патрона
Иль прогуляться ради моциона,
Подходит время утра чрезвычайно:
Прохожие на улицах случайны,
И виден всякий, точно на ладошке.
Вот женщина, страшнее драной кошки,
Из Биллингзгейта тащится с поклажей,
В мешке любая вещь добыта кражей.
Молочница с мелко́м её встречает
И на дверях добычу отмечает.
Приёмщица худа и желтолица.
Замызганная, грязная девица,
Что не напомнит даже вполовину
Здоровую молочницу с равнины.
Упорно, словно требуя чего-то,
Ревут ослы, уставясь на ворота.
Ворота на ослов взирают гордо,
И всяк в своих правах уверен твёрдо.
Вот хворый фат, растративший здоровье,
Девица, обделённая любовью.
Степенны и серьёзны эскулапы:
Они на них всерьёз нагреют лапы.
Бьют барабаны. Грянув разом, вместе,
Шлют барабанщики привет невесте.
Ужель столпотворение такое –
Прелюдия к семейному покою?
Промышленность сынов усердно будит,
И новости, которых не убудет,
Разносит бедный лондонский мальчишка,
По улицам несущийся вприпрыжку.
Загрохотали тачки и кареты,
Щебечут птахи, солнышком согреты,
И улицу глухие переулки
О чём-то переспрашивают гулко.

[Какие ремёсла причиняют вред прохожим]

Коль ты в одежде любишь чёрный цвет,
Коль ты в сутану строгую одет,
Троих грязнуль чурайся особливо:
Стригущего усы, брады и гривы,
Опасен платью также парфюмер,
Но пекари опасней не в пример.
Вы, любящие яркие расцветки,
Троих грязнуль возьмите на заметку:
Опасен платью мальчик-трубочист
(Зевак марать – большой специалист!),
Опасен тот, кто в жесточайшем кашле
На плащ плюёт (сэр, гляньте, не на ваш ли?),
И мусорщик опасен – вон вдали
Видна его телега, вся в пыли.
В какие платья вы ни нарядитесь,
Торгующих свечами сторонитесь,
Корзин их сальных; также мясника:
Поднос его в жиру; во все века,
Забрызган кровью, он пугает встречных.
Его товарищ – мастер дел заплечных.

[Кому следует уступать дорогу]

Воспитанность прохожим покажи:
Главу перед монашкой обнажи;
Особо вежлив будь со старичками:
Не подгоняй столетнего толчками;
Носильщику помочь не позабудь:
Раздвинь толпу, ему расчистив путь;
Не оставляй без помощи слепого;
Не позволяй толпе топтать хромого.

Вон щёголь выступает записной.
Нет с голове мыслишки ни одной.
С походочкой его, заверить смею,
Немудрено каблук сломать и шею.
Покрыт, как мельник, белым порошком.
Сие созданье обойди тишком.

[Кому не следует уступать дорогу]

Но ежели задиру встретил, скажем,
В широкой шляпе с жиденьким плюмажем,
Столкни туда тирана здешних мест,
Где все собаки мочатся окрест.
Лишённый вмиг воинственного духа,
Он лишь проклятье пробормочет глухо.

[К кому обратиться, чтобы найти дорогу]

Коль с улицей ты вовсе незнаком,
Носильщика найми проводником,
А сам запомни вывески и вехи:
Сие в пути способствует успеху.
Не обращайся к подмастерьям: врёт
Отчаянно лукавый сей народ.
К торговцу обратись: он муж степенный,
И просто так не лжёт обыкновенно.

Там, где Сент-Джайлз дряхлеет вековой,
Колонна предстаёт перед тобой.
Семь циферблатов с вышины взирают.
По ним семь улиц время проверяют.
Здесь видишь часто жителя села.
Его судьба, увы, невесела:
Он с толку сбит; бродя, устал до смерти
В клубке проулков, улиц круговерти.
Всё обыскав, сердито хмурит бровь
И… скорбный свой обход свершает вновь.
Не так ли без подмоги Ариадны
Бедняк Тезей скитался безотрадно
По критским лабиринтам; без клубка
Не выбрался бы он наверняка.
Но ты – не он; не вздумай, ради Бога,
Рассчитывать на женщину в дороге:
Сообразив, сколь малый недалёк,
Она сбежит, украв твой кошелёк.

[Полезные советы]

Когда мальчишки резвые, проказя,
Метут метлой облезлою по грязи,
Игру их пресеки; пройди в опаске
Особы, что лукаво строит глазки:
Поскольку легкомысленна особа,
Забрызган грязью будешь ты особо.
Когда с повозок скатывают бочки,
Когда дрова несут без проволочки,
Когда канаты тянут пивовары,
Чтоб из подвалов вытянуть товары,
Пройди вперёд солидно и неспешно,
И ты всегда продолжишь путь успешно.

Когда бы грязь, которой здесь немало,
Твоей обувки, друг, ни замарала,
Свои услуги весело и звонко
Тебе чумазый предложит мальчонка,
И вычистит он так твои ботинки,
Что станут хороши, как на картинке.
Пускай же Муза, с коей надоело
В людской толпе толкаться то и дело,
О мальчиках расскажет бесшабашных,
О чистильщиках наших безрубашных,
Секрет раскроет в легендарной были
Того, кто их родителями были.

С Олимпа Зевс повадился спускаться
И за земными дамами таскаться.
И подчинённых сам пороком личным
Он побудил к поступкам неприличным.
Доселе неприступные богини
С мужчинами земными спали ныне,
И стало модой и хорошим тоном
В огне любовном корчиться со стоном.
Тогда-то Клоацина, что богиней
Была бурливой речки темно-синей,
Что шумно через город протекала,
Простого мусорщика повстречала.
Чем приглянулся парень грязнорожий
И на красавца явно не похожий?
Но вот поди ж ты: полюбившей сладки
В её любимом даже недостатки!

Едва пройдёт в ночи вторая стража,
Уж Клоацина вся – в любовном раже:
Охваченная страстною истомой,
Она повозки слышит стук знакомый,
И ей ничто не гадко и не низко:
Ведь радость ожидаемая – близко.
На уличную женщину похожа.
И что же, люди? Люди, ну и что же?
И вот уже повозка показалась,
И от стыда и тени не осталось,
Лишь только бы в ночи необычайной
Не помешал им факельщик случайный!

И девять лун прошло. В последнем круге
Ей повитухи надобны услуги.
Сошла за ней на землю Клоацина.
Но не нашла. И не вознёс Лицине
Молитв никто, и всё само случилось:
Мальчоночкой богиня разрешилась,
Рожала одинёшенька-одна,
Ни божествам, ни людям не нужна.

И годы шли, безрадостные годы,
И мальчик проходил огни и воды,
И, вызывая в людях состраданье,
Он жалобно просил на пропитанье.

Но бедные сироты, сколь ни жалки,
Столь мощной подвергаются закалке,
Что, сколь условья жизни ни суровы,
И в жар, и в холод живы и здоровы.
Меж тем как дети, что живут в палатах,
Наследники родителей богатых,
В жару любую – пьют и не напьются,
И в дождь любой – всё кашляют, плюются.

Давно всё это видела богиня,
Давно в беде помочь хотела сыну,
И вот пришла она к богам с мольбою
Дать сыну в руки ремесло такое,
Чтобы на людных улицах столицы
Он заработать мог и прокормиться.
Проникнувшись сочувствием сердечным,
Решили боги: встречным-поперечным
Пусть обувь их, заляпанную грязью,
Он чистит щёткой, покрывает мазью.
И всякая богиня, всякий бог
Пришли на помощь, кто с чем только мог.
Пришла Диана к сыну Клоацины,
Для щётки дав от борова щетину.
Пришёл бог дня, любезный, бесподобный,
С подставкою полезной и удобной,
Что представляла из себя треногу,
Куда клиент бы мог поставить ногу,
И чистильщика с самого начала
Она труды заметно облегчала.
Затем пришёл Нептун, добряк могучий,
И маслянистым веществом пахучим,
Добытым из кита, морского чуда,
Наполнена была его посуда.
И бог огня из дымного предела
Пришёл и сажу подарил для дела.
Богиня, довольнёхонька-довольна,
Дары их приняла – и птицей вольной
К реке Флит-Дитч спустилась, погрузилась
И под волной в нелёгкий путь пустилась.

Настало утро; мальчик пробудился,
Из нищей клети вон заторопился.
И к каменным он подошёл оградам.
Грязь чёрная текла внизу и рядом.
Он Холборна уступы роковые
Сегодня видел словно бы впервые.
Слеза засеребрилась, и умчала,
И на душе немного полегчало,
И он воскликнул: – Матери, как в сказке,
Приходят к детям с молоком и лаской.
А есть отец – так счастья больше вдвое.
(Ах, кабы знать, возможно ли такое!).
Но я, увы, лишь сирота безродный,
Живу и маюсь в муке безысходной.
Есть мальчики, богаты от рожденья.
Нужды – ни в чём, повсюду – уваженье.
Добры их дяди и добры их тёти:
Племянники у них – всегда в почёте.
В день Рождества, для родственников святы,
Подарками – на целый год богаты!
Будь у меня отец, его советам
Я следовал бы и имел при этом
Возможность зарабатывать и шансы
Доход иметь, как кучер дилижанса.
Вот, вижу, кучера торчат в пивнушке.
У каждого – по две большие кружки.
Вот, вижу, пену загодя сдувают,
Вот, вижу, пиво залпом выпивают,
И повторяя «Любо, ах, как любо!»
Я с завистью облизываю губы…

И жалобы всё лились бы и лились,
Но воды забурлили, расступились,
И показалась женская личина,
И то была богиня Клоацина.
И голова была покрыта репой,
И верный угорь преданно и слепо
Ей прижимал тряпицы к пояснице.
(Такое и во сне-то не приснится!).
И молвила: – Забудь свои тревоги:
Твои молитвы услыхали боги!
Из рук моих прими вот эту щётку,
А также эту мазь прими, сиротка;
Ещё прими трёхногую подставку, –
Ты с ними дело двинешь на поправку,
Когда свои услуги с ними вместе
Ты предложишь в каком-то людном месте.
И дальше станут радости нередки:
В твоём кармане зазвенят монетки!

Так молвила богиня и в финале,
Скрываясь в грязевом своём канале,
В последний миг устроила поганство,
Заляпав густо ближнее пространство.

Ушёл малыш с нехитрым инструментом
И в тот же день устроился моментом
На Чаринг-Кросс, где улиц ответвленья
Расходятся в различном направленье.
В Уа́йтхолле, вдоль Мьюза постоянно,
Сегодня слышен голос мальчугана,
Что там сидит в одном и том же месте:
«А вот – ботинки чистим вашей чести!»

[Полезные советы – продолжение]

Пока в пути ты сказочке внимаешь,
Ты бодрый шаг заметно замедляешь.
Но с каждым промедленьем пилигрима
Опасности растут неумолимо,
И в городе, где часты злоключенья,
Востребована песня наставленья.

Там, где преступник заключён в колодки
И где толпа глумится в околотке,
Я появляться не рекомендую:
Там яйца тухлые напропалую,
Швыряет люд; в тебя попав случайно,
Тебя, мой друг, измажут чрезвычайно.

[Об узких улицах]

От узких улиц, друг, держись далече:
Там фуры не расходятся при встрече,
Цепляются колёса за колёса,
И вот уж над конями бич вознёсся,
И в жилах отворяет кровь живую,
И кровь, струясь, бежит на мостовую.
За что вы, люди, задыхаясь в сквернах,
Помощников своих гнобите верных?
Они вам добывают хлеб насущный,
А вы им карой платите бездушной?
Коль верно то, что души возвратятся
И в новых оболочках возродятся,
То кучер станет в будущем коняжкой
И сам же, обречённый доле тяжкой,
Застонет от такого же тирана,
Что станет бить – жестоко, безвозбранно!

[Лондонские улицы, самые неудобные для прохожих]

Уо́тлинг-Стрит ты замечал ли риски,
Когда ты к Чи́псайду подходишь близко?
На улицу, что имя Темзы носит,
Тебя частенько злобный рок заносит?
Тебе известна и Флит-Дитч клоака:
Черней её лишь адский мрак, однако!
Сколь запах от неё идёт поганый:
Вдохнёшь – и зашатаешься, как пьяный!
Вон москательщик раздувает пламя:
Горят костры под чёрными котлами.
На складе рыбы вывалили груду
И не убрали; тяжкий дух – повсюду.
А вон мясник освежевал барашка;
Его работа – также пахнет тяжко.
Вон бочки с во́рванью стоят, вонючи;
Пахучи так, что помолчу я лучше.
Корна́вский сыр,6 его лежат здесь кучи,
Он тоже запах издаёт могучий.
Вчера по окончании молебна
Сей сыр, что пахнул столь же непотребно,
Священнику и мне подали на́ стол…
Примстилось нам, что дьявол рядом шастал!

[Похвала улице Пэ́лл-Мэлл]

О Пэ́лл-Мэлл, улица, сколь ты прекрасна!
Здесь чисто, мостовые безопасны,
И неприличных запахов здесь нету.
Вон катит золочёная карета,
И грубияны возчики премноги
Не ставят фуры поперёк дороги.
По тропам особливым и негрязным
Позволено ходить здесь людям праздным,
И тут свои устраивают сходки
И щёголи, и также их красотки,
И тут же аромат неимоверный
Идёт от каждой лавки парфюмерной.
Однако же, и тут порой бывает,
Дождями мостовые подмывает.
Расшатан камень, и при каждом разе
Наступишь – обдаёт фонтаном грязи.
Затеют стройку – нет былого лоска.
И падает на головы извёстка,
И нависает грозно черепица,
Чтобы на те же головы свалиться.

[Об удовольствии гулять по переулкам]

Я с шумных улиц ухожу порою
В проулки, что объяты тишиною.
Колёса там не сотрясают землю,
И я своим лишь размышленьям внемлю.
По лицам тех, кто мне идёт навстречу,
Определяю, кто сей человече.
Вот , вижу, маклер: некий план замыслив,
Взял ипотеку, и, ревнив, завистлив,
Он не в карете (долг его огромен!),
Но на своих двоих проходит, скромен.
Развратник жалкий, бродит, старый, с палкой,
Пленённый «Друри-Лейна» театралкой.
А это – щёголь, глупая особа,
Должник Флит-Стрит до гроба (вот стыдоба!).

[О неудобствах, подстерегающих тех, кто не знаком с Лондоном]

Всяк, город изучающий прилежно,
Напёрсточников фокусы небрежно
Отринет на ходу, чураясь фальши,
И зашагает вдоль по Мьюзу дальше.
До верха нагружённые подводы
Ползут под сильным ветром, тихоходы,
На Ла́дгейт-Хилл дорогою нетряской
Взбираются по краю и с опаской,
Чтоб скакуны, что мчатся тут же, радом,
Не обдали их чёрным водопадом,
Чтоб грязью бы их вдруг не окатили,
Как окатили сквайра-простофилю.
Парфя́нин так же дротик свой швыряет,
Коль враг настырный сзади напирает.
Невежа часто штрафы получает:
Он в людном месте жидкость источает.
Коль ты по нуже хочешь сделать лужу,
От глаз людских держись подальше, друже,
Чтоб не смущать невинную девицу,
Коль ей пройтись поблизости случится.

[О том, что и без меня всем известно]

Не знаю сам, а вправду ли уместно
Писать о том, что всем давно известно,
Что если дождик брызнул над девчонкой,
Она прикрыться может и юбчонкой?
Подсказчицы найдутся ль у народа
Получше, чем Смекалка и Природа?
И стоит ли описывать, однако,
Здесь те предупредительные знаки,
Что каждому прохожему знакомы,
Где вам подскажут связками соломы
«Проезд закрыт», и люди не гуляют,
Где мостовую нынче обновляют,
И где в объезд повозки и кареты
Идут, поскольку здесь им хода нету?
Описывать ли кучера – пропойцу,
Ругателя и хама-кнутобойцу?
И кто не знает, что его лошадке
Зимой, увы, особенно несладко?
Сижу я дома в летнюю жарищу
И попусту по улицам не рыщу,
Где всё живое стонет в муке крестной
И пыль столбом летит в предел небесный.

[О зимней погоде]

Я о зиме хочу сказать вам. Вьюги
Морозом жгут и землю, и лачуги,
Что, снег прияв крупицу за крупицей,
Под белою укрылись плащаницей.
Овечьей шерстью, что совсем не странно,
Зимой башмак наполнен деревянный,
И лёд с подошвы потому недаром
Сбивать о сваю надобно ударом.
Карета катит плавно, не скрипуче,
Но остеречься кучеру бы лучше:
Неровен час, мальчишка, смеха ради,
Швырнёт снежок, сюрприз устроив дяде.
Вон манят пареньки по скользким тропам
Матрону, – и не стыдно остолопам?
Девицу манят; прыгает меж кочек,
И – ах! – зелёный порвала чулочек!
А вон дрожит носильщик без портшеза:
Мороз острее режет, чем железо.
Швея на Биржу едет; под ногами –
Бельгийская печурка с угольками.
Пусть кончик носа женщины краснеет,
Но печка снизу худо-бедно греет.
(Коль можно, согреваясь, не обжечься,
Вам, женщины, не проще ль поберечься
И пламенем любви, что столь опасно,
Себя уже не мучить понапрасну?)

[Об опасностях игры в футбол]

Вот Ковент-Гарден. Главная интрига
Здесь башня Джонса, что зовут Иниго.
Столица на неё не наглядится,
А та – своим создателем гордится.
Я прохожу, взирая восхищённо
На портики, на стройные колонны,
Но и футбол я вижу издалёка
И вижу ярость бьющихся жестоко.
Вон подмастерье убежал из цеха,
Ряды пополнив жаждущих успеха.
Вон вижу, мяч катают в снежном поле;
Размер его становится всё боле.
Пас – ловкий финт – и мяч летит в окошко!
Но был стекольщик половчей немножко:
Он по-вратарски отразил – о, Боже! –
Атаку бомбы, сделанной из кожи!

[Об одном случае в год великого мороза]

О Муза, год припомни необычный,
Когда зима царила безгранично,
Тот год, когда три месяца суровых
Была здесь Темза в ледяных оковах.
Вон лодочник; он меж недвижных вёсел
Недвижен сам, он ремесло забросил.
Вон скакуны сбежали из конюшни;
По улицам гуляют, непослушны.
Возы не через мост, а напрямую
Реку одолевают ледяную.
Вон толстый повар; тяжко, чуть не плача,
Он крутит вертел с тушею телячьей.
Вдруг – вот где чудо! – игры, карусели:
На Темзе – праздник, ярмарка, веселье!
На Темзе, на заснеженной равнине,
Военные палатки встали ныне.
Идут ученья бодро и с успехом,
Команды вдоль реки несутся эхом!

Беда случилась с женщиной почтенной
Как раз вот здесь. Рассказ проникновенный
Пусть в песне прозвучит неприхотливой,
Задумчивой, как вечер молчаливый,
И нежный, как дыханье флейты дальней,
Как Филомелы исповедь, печальный.

Ходила каждый день по льду речному,
На голове несла она из дома
Осенних фруктов тяжкую корзину.
И люди вспоминают здесь в кручине
Приятный голос, нежный, сочный, звонкий,
Той, что входила в каждую лавчонку.
Ядро взорвалось как-то недалече.
Проломлен лёд, и голову по плечи
Сорвало вмиг, но всё казалось: тело
Ещё исторгнуть пару слов хотело,
И Темза, уловив их, повторяла,
Когда из виду женщина пропала.
Так обезглавлен был Орфей жестоко,
Но голова взывала из потока:
«О, Эвридика!» – словно бы живая,
Взывала, среди мёртвых пребывая,
И тень Орфея с радостью великой
На Гебре повстречалась с Эвридикой.

[Оттепель]

Но ветер западный повеял нежно,
И всюду потеплело неизбежно.
И ледяной фундамент быстро тает,
И деревянный город оседает,
И волны Темзы рвутся из-под пресса,
И снег сдувает с каждого навеса.

[Как узнать, какой нынче день недели]

Тому, кто в Лондоне живёт сызмлада,
И в Календарь заглядывать не надо.
Когда идут по Лондону с медведем,
Когда быка за ним проводят следом,
Когда на Хокли-Хоул – вой от счастья,
Когда и стар, и млад кипят от страсти,
И труженик ликует, и бездельник,
То этот день – Четверг иль Понедельник.7

Когда в лавчонках рыбы больше вдвое,
Сверкает карпа брюхо золотое,
Форель – на ней премного красных пятен, –
А вот лосось, он всем на вкус приятен,
Омары, украшение обеда
(Их обожают даже привереды!), –
Сей трезвый праздник здесь любому ведом:
Он радует по Пятницам и Средам!

Когда с балконов грязная водица
Где капает, где брызжет, где струится,
И женщины решительно и храбро
Пускают в дело тряпки, мётлы, швабры,
И моют окна, и скребут ступени,
Не ведая усталости и лени,
То подтверждает каждая примета:
В Субботу утром происходит это!

[О звуках, которые можно услышать в Лондоне]

Нам сообщает звуками природа,
Какое наступает время года.
Как наши улицы весною звонки!
Торгуют бузиной у нас лавчонки,
И торговать крапивой здесь не внове,
Весьма полезной для очистки крови.
Кричат: «Макрель!» по Воскресеньям даже,
Когда идут июньские продажи.

А осенью – орехи, сливы, груши,
Бери, что хочешь, выбирай получше.
Где апельсины, слышен крик: «Пробросьте!» –
Их мальчики разыгрывают в кости!

[О Рождестве]

Когда повсюду, где народ в движенье,
Есть лавра с розмарином предложенье,
То здесь и всем, и каждому известно:
Вот-вот наступит Рождество – чудесно!
Лавр, остролист и белая омела, –
Их в каждом храме видишь то и дело.
О, пусть Нужда здесь Милосердью внемлет,
Пусть голову болящую подъемлет,
Пусть из жильцов бедняцких наших хижин
Забыт никто не будет и обижен!
И внял бедняк, душой приободрился,
И кто был наг, одеждою покрылся,
И Милосердье было здесь вначале…
Лишь Скупость одинока и в печали.

[О благотворительности]

Сироты, вдовы плачут рядом где-то,
Но катит мимо гордая карета,
А Милосердье бедным помогает:
Оно из виду их не упускает.
Заметишь труженика-бедолагу,
Полпенни дай – и это будет благо.
Не вынуждай тянуться параличных,
Сам подойди, и дай им, и – отлично!
Решительно давай, не медли, чтобы
Не возбуждать в несчастных лишней злобы.
Пришёл однажды скряга и пройдоха
Раздать бродягам кой-какие крохи,
Но вой такой на площади раздался,
Что он со страху еле жив остался,
Но глянул в небо и удвоил рвенье,
От неба получив благословенье!

Там, где кольцо обвязано тряпицей,
Чтобы лакей не стукнул в дверь, тупица,
И похоронщик жадно ждёт момента,
Когда поставит смерть ему клиента,
Как ястребы, чей давешний обычай –
Над лагерем кружить, ища добычи,
Молитвы не читай: извечно свято,
Всегда прии́мет Небо душу брата!

[О благе всех гуляющих]

Приди, мой друг испытанный, сердечный:
Твои дела и мысли – безупречны.
Покинем Темпла молчаливы стены:
Дела меня зовут, но непременно
Пройдём по Стрэнду вместе: я, ей-богу,
Беседуя с тобой, забыл дорогу.
По улице, что к Темзе сходит круто,
На берег выйдем за две-три минуты.
Названья нет у ней и нет сравненья:
Здесь Арундела высилось строенье.
Хранились здесь полотна Тициана,
И Рафаэль пленял здесь постоянно,
И красота, что здесь была бездонна,
Сейчас – лишь на гравюрах Овертона.
Глашатай там сегодня слышен всюду,
Где Фидий прежде приобщал нас к чуду:
Казалось всем в те времена былые,
Что статуи дышали, как живые!
Сторожевая будка одиноко
Сегодня там стоит неподалёку.
Что ни дворец, то имя: Бедфорд, Сесил,
Вот Вилльерс, Эссекс… Зданий нет, но, весел,
Стоит дворцовый комплекс Берлингтона.
А я, Джон Гей, как прежде, восхищённо
Стою, смотрю… И возникает чувство,
Что возродилось древнее искусство.
Прислушиваюсь… Несколько мгновений, –
И в душу хлынул Гендель, дивный гений.
Сюда я часто хаживал когда-то
(Но был одет я чисто, франтовато),
Поскольку Берлингтон, в том нет сомненья,
Ценил меня, ценил мои творенья.

Какое это счастье, – на прогулку
С друзьями выйти! Сердце бьётся гулко,
И что порой попутной нет кареты,
Так в этом, право, горя вовсе нету.
И мыслей нет о нервах, ревматизме,
О кашле как смертельном катаклизме,
И мыслей нет о том, что ты астматик,
Подагрик и, быть может, маразматик,
Какими и бывают люди-слизни,
Ведущие сидячий образ жизни.
Ко мне, друзья! Пускай другим в охотку
Заказывать карету или лодку,
Иль, заказав роскошные носилки,
В них красоваться, не тая ухмылки,
А я люблю с друзьями прогуляться,
Люблю внезапным ветром наслаждаться.
Прогулочные лодки вам любезны?
Нагрянет буря – вёсла бесполезны.
Подмога не придёт к вам ниоткуда:
Хозяин лодки в стельку пьян, паскуда!
А ежели напился твой носильщик,
Такой носильщик – твой прямой могильщик!

Я щёголя увидел в час несчастный,
Когда на Лондон хлынул дождь ужасный.
С презреньем из кареты золочёной
Взирал на люд он, штормом удручённый.
Вдруг с грохотом грязнущая телега
В его карету врезалась с разбега,
И мусорщик, от ярости дурея,
Стал щёголя хлестать, лупить лакея.
И враз разбиты и носы, и стёкла,
И враз гордыня наглая промокла,
А кровь и грязь, что по лицу сползали,
Прохожим о бесчестье рассказали.
Вот так же Зевс ничтожил сына Феба,
И в нижний мир его низвергнул с неба,
И порвались серебряные вожжи,
Все бедствия расправы подытожа!

Идёт прохожий, слабый, хворый, бледный,
Он адреса просматривает, бедный:
Вот врач (взаправду лечит пациентов!),
А вот портной (дешевле конкурентов!).

Баранины кусок – для всех отрада.
Ньюгейтский рынок – выбирай, что надо.
На Лиден-Холл купи кусок говяжий,
Сент-Джеймс – телятинка всегда в продаже.
Темз-Стрит – всегда отличные сыры,
А на Мур-Стрит – старинных книг миры.
На Монмут-Стрит и ныне, как и прежде,
Есть выбор, друг, подержанной одежды.

На полки взглянем. Сколько книг отличных!
Вот комментатор классиков античных.
Вон – богословы вдумчивые; ныне
Их в современных лавках нет в помине.
Прохожие, роя́сь у этих полок,
Похожи на трудолюбивых пчёлок.
Читают здесь, и масло для лампады
Им по ночам расходовать не надо, –
Плутарха8 (до лохмотьев он зачитан!)
И Бэкона9 (весь плесенью покрыт он!).
Над О́твеем10 здесь подмастерья плачут,
Над Ко́нгривом11 смеются и судачат.
Над «Похищеньем локона»12 портнихи,
Блаженствуя, шушукаются тихо,
И бедный Сквиртс читает Гарта13 книги
До вечера, дрожа от холодрыги.

Прошу, о Ли́нтот14, разложи по полкам
Труды мои! Внимательно и с толком
Пусть бедняки изучат их бесплатно.
И если что-то станет им понятно,
И если пользу извлекут какую,
Одной лишь благодарности взыскую:
Пусть помнят, что преподали уроки
Им эти вот рифмованные строки!

Шесть лошадей – роскошная запряжка!
От зависти – кому на сердце тяжко?
Пожалуй, лишь безмозглая девица
Мишурным блеском может соблазниться!

Вот фландрские ступают кобылицы.
Вот фаэтон торжественно влачится.
Юрист подкупный едет полусонный.
Свою сестру значительной персоне
Он, не колеблясь, отдал для разврата,
И потому теперь живёт богато,
И герб дворянский на злачёной дверце
Тщеславное сегодня тешит сердце.
Он едет, равнодушный и холодный,
А рядом плачет сирота голодный.
Вон едет шут, сияет, словно солнце,
За ним – толпа, рабы-низкопоклонцы.
Разбойных предков чёрною казною
Швыряется с шумихой показною.
За ним – другой. Все почести уроду
За то как раз, что честным не был сроду.
А вот и третий. Вхожий в мир дворцовый,
Оплот его надёжный, образцовый,
Он при дворе ведёт себя подлизно,
Но грабит люд и продаёт отчизну.
Не нужно мне блистательной кареты,
Я ложью не хочу платить за это.
Готов пешком идти по жизни дальше,
Лишь только бы душа жила без фальши.
Да будет добродетель мне защитой
И мой Сюртук, столь мастерски пошитый!

 

Книга третья. «Искусство ходить по улицам ночью»

Остави землю, Тривия, Богиня,
Остави, перейди на небо ныне,
Остави и возрадуй наши очи:
Стань Цинтией, правительницей Ночи!15
Пока ты в небесах стоишь на страже,
Убийства прекращаются и кражи.
Приди ж ко мне, Богиня, в час урочный
И освети мне путь мой полуночный!

[Вечер]

При первой же звезде над головою
Быть попрошу внимательнее вдвое:
Торговцы закрывают магазины,
И на прохожих падают витрины.
Работники домой идут; толпою
Доску несут и лестницу с собою.
В толпе – проход? Войди без промедленья
И двигай дальше – в нужном направленье!

[О проулке у церкви святого Клеме́нта Датского]

Где высится святой Клеме́нт наш Датский,
Где возле Стрэнда – беспорядок адский,
Где ходишь, лбом карнизы задевая,
Где каблуки ломает мостовая,
Узки проходы, слепы фонари,
И стражи нет, ну прямо хоть умри,
Не раскисай, но чутко и сторожко
Иди вперёд бесшумно, словно кошка.
Гляди: повозка с углем, ей вослед –
Ещё одна; ещё; – пройдёшь тут? – нет!
Толпа растёт, и люди, словно волны,
Друг друга давят, нетерпенья полны.
Всяк суетится, лезет на простор;
Куда ни повернёшь, везде затор.
Стоят телеги, дилижансы, дроги;
Щелчки кнутов; тут поперёк дороги
Лежит бревно; а там торчат рога
На бойню уводимого быка.
Столкнулись кэбы при неловкой встрече.
Звучат возниц воинственные речи.
Крепчает брань; смертельные враги
Кнутами чертят в воздухе круги
И вдруг от слова переходят к делу,
И льётся кровь, и бич терзает тело.
Свалились наземь; на подъём легки,
Вложили ярость в гири-кулаки,
И, намахавшись до изнеможенья,
В грязи кончают славное сраженье!
Так, полыхая злобою гееннской,
Два кабана, вестфальский и ютенский,
Могли б сойтись, решая в битве страстной,
Кто на болоте царь единовластный,
И, грязные, закончить битву в раже,
Умывшись кровью – собственной и вражьей!

[О ворах-карманниках]

Там, где кипит людской водоворот,
Будь начеку, не стой, разинув рот:
Серебряной прельщённый рукояткой,
Ценитель тонкий стянет нож украдкой.
Или чумазый вынырнет пострел,
Что в деле воровском понаторел,
И твой парик сорвёт с тебя мгновенно,
Тебя оставив лысым, как колено.
Другой же положась на ловкость рук,
Опустошит карман твой, милый друг.
Часы и табакерка – где вы ныне?
Исчезли, будто не было в помине!
Но что случилось? – Лавочник в упор
Уставился на вора. – Что же вор?
Несётся прочь от гибельного взора,
Услышав крик: «Он вор! Держите вора!»
(Так, индюшонка утащив, лиса
В дубраву устремляется от пса.
И лорд за ними скачет разъярённый,
И арендатор плачет разорённый).
Бедняга, сил ты полон молодых,
Что ж честный труд у нас не емлет их?
Упал. Настигли. Крик: «Тащи к насосу!
А ну-ка, зададим молокососу!»
Иль – прямо в грязь! В навозе голова;
Толпа – в восторге, парень – жив едва.

[О певцах-исполнителях баллад]

Услышишь если где поют баллады,
Совет: не поддавайся на рулады.
Певцы сии – коварные Сирены,
И в сговоре с ворьём обыкновенно.
Заслушаешься сладкого артиста,
И вмиг сопрут платочек из батиста.
Карета входит в массу черни пёстрой,
Как будто в масло входит ножик острый,
И так же на Троянцев и на Греков
Зевс поделил грома́ми человеков.

[О прогулке в компании с другом]

Коль в грубости толпа себя не чает,
Тебя, толкаясь, с другом разлучает,
Не спорь с толпой, но сделай остановку
И оцени немедля обстановку.
Хоть сам же я, сказать по правде, разом
Бросаюсь в битву, и теряю разум,
И где толпа и гуще, и плотнее,
Тем пробиваюсь пуще и сильнее.
(Что странно: я насилье ненавижу,
И даже мухи даром не обижу!).
Троянец так пропавшую невесту
Искал, не находя от горя места,
Искал в ночи, где полыхало пламя,
Средь мертвецов, что высились холмами.
Так Нис искал, с отчаяньем и дрожью
Бродивший по лесному бездорожью,
Искал того, с кем на пределе страсти
Душой и телом испытал он счастье,
И не нашёл: пропал, как не бывало,
Был Эвриал – не стало Эвриала!

[О неосторожных пешеходах]

Неосторожен, кто в толпе толкучей
Девицу хочет рассмотреть получше:
Его забьют локтями в многолюдье,
Его на столб жестоко бросят грудью,
Плеснут в него из рыбной лавки хамы
Водицей с чешуёй и потрохами.
А если упадёт на турникеты,
Так поддадут, что он не взвидит света,
И, покрутивши снова, снова, снова,
Его отбросят прочь полуживого.

[Полезные советы]

Будь бдителен – всегда, везде и всюду,
И худо не нагрянет ниоткуда,
И факельщик назойливый, зараза,
Не станет ночью надобен ни разу.
Прокладывать маршрут не вздумай даже,
Где грузчик у пивной сложил поклажу,
Чтоб тачкой он не сбил тебя жестоко,
Как школьника, сбежавшего с урока,
И чтобы след колёсный, длинный, грязный,
Тебя не прочертил бы, безобразный!
Гуляя, к погребам не подходи ты,
Особенно когда они открыты.
И ежели, ведомый злобным роком,
Нечаянно споткнёшься ненароком
И рухнешь на торговую палатку,
И станешь враз причиной беспорядка,
Орехи сбросишь, передавишь груши, –
Тебе хозяин ругань вложит в уши
И через суд, сколь кайся ты ни слёзно,
Огромный штраф наложит скрупулёзно!

[Личная безопасность – прежде всего]

С утра и днём для дела и прогулки
Предпочитая чистые проулки,
С широких улиц уходи на тропки
От шума, трескотни и нервотрёпки,
А ночью по проулкам не таскайся,
По грязи в авантюры не пускайся, –
Пекись о безопасности повсюду:
Кто в ней упрочен, тот не емлет худо.
Не подставляйся – и дурацким видом
Не подстрекай к насмешкам и обидам
Ехидных содержательниц пивнущек,
Что рассуждать горазды про «свинюшек»,
И будешь ты их спрашивать едва ли,
Кого они там лично обозвали!

[О том, почему опасно ходить через площадь по ночам]

Где Ли́нкольнз-Инн раскинулась широко,
Внимательным твоё да будет око:
Там вор таится. Целый день для вида
Он нищего играет инвалида,
Однако ж костылём в ночное время
Безжалостно тебя ударит в темя.
Ты факельщика даже по дешёвке
Не нанимай, чтоб этот парень ловкий
Тебя провёл бы вдоль стены пустынной:
Грабителей союзник он старинный.
Погасит факел посреди дороги
И с вором куш разделит свой в итоге.
Короче говоря, в любую ночку
По городу не шастай в одиночку,
Спеши в места, где в праздники и в будни
Просторнее, но также многолюдней,
Где фонари на масляной основе,
Которые давно у нас не внове,
Нам беды и тревоги сокращают,
Когда пути-дороги освещают.

[Счастье Лондона]

О, Августа! Пою, в тебя влюблённый,
Великий Град, законом защищённый!
Фонарь угрюмый ни в какой аллее
Не затемнит здесь рожу лиходея.
В твоих проулках, город знаменитый,
Нет зависти испанской ядовитой.
Ты, город  мой, не мстительный католик,
Что ближних ненавидит аж до колик.
Свобода, справедливость – здесь охрана.
Британия – не вотчина тирана.
Британия – не вотчина бандита.
Здесь церковь – для убийцы не защита!

[О носильщиках]

А вот идёт носильщик. Сей молодчик
Прокладывает путь без проволочек.
Идёт самоуверенно, упруго,
С пути сметая недруга и друга.
Но по закону этот бодрый пентюх
Свободен лишь «от энтих и до энтих»,
И он не может, тупо пяля зенки,
Толкать вас в бок и прижимать вас к стенке,
И он не может, с умыслом иль сдуру
Вас оттеснять к гранитному бордюру.
Однако ж, нешутейно, друг, попробуй
Поспорить с ним, ливрейной особой,
Когда он, освещаем факелами,
Служить в полночный час приставлен к даме!
Покуда госпожа дела решает,
Сложив шесты, у дома отдыхают
Носильщики. Рассеянный и жалкий,
Я длинные не замечаю палки,
И, больно спотыкаясь, чертыхаюсь,
И, каясь, над собою насмехаюсь!

[О том, как переходить улицу]

Загородила улицу карета?
Будь вежлив с кучером в ответ на это.
Твои приказы и твои угрозы
На полном не воспримет он серьёзе,
Но с наглостью без меры и границы
Перед тобою, друг, не извинится.
Твои же сапоги заляпав грязью,
Не скажет он: «Пардон за безобразье!»
И ежели продолжишь канонаду,
Ответит кратко: «Так тебе и надо!»
Так соберись же с духом, человече,
И в узел завяжи себя покрепче
Пред тем, как перейти через дорогу,
Где тарахтят кареты, тачки, дроги,
И по́д ноги гляди, чтобы жестоко
Не рухнуть разом в русло водостока,
Потом иди… Ты слышишь слева, справа
Гремят колёса, словно гром: расправу
Свершает рок, когда, скользя по грязи,
Ты падаешь, в сознанье меркнут связи,
Когда тебе, мой друг, неумолимо
Ломает кости всё, что едет мимо,
Иль если, слава Богу, жив остался,
Но заперт меж каретами, – попался!
Куда ни сунься, всюду покалечат,
И слева, справа злые взгляды мечут,
И режут языки острее бритвы,
И тщетны увещанья и молитвы!
И нет судьбины, что твоей плачевней.
Так мореходы из легенды древней,
Гонимые двойной враждебной силой,
Метались меж Харибдою и Сциллой!

[Об устрицах]

Пройти хотел к пескам ты Уолл-Флит, ¬– а? –
Что устричной торговлей знаменита?
Приподнята в том месте мостовая
На переходе; обувь не марая,
Пройдёшь легко. В экскурсии минутной
Поток Флит-Дитч осмотришь грязный, мутный.
Стоят бочонки с устрицами рядом;
Приятно любоваться их парадом.
И далее спешить не вздумай даже:
Изысканная рыба на продажу
Там выставлена. Подойди с улыбкой,
Купи, себя порадуй славной рыбкой.
Там с устрицами местная торговка
Обходится решительно и ловко:
Ножом вскрывает створки без напряга;
Солёная от них стекает влага.

Мне видится: из меди и из стали
Доспехи и оружие блистали
Того, что первым на скале прибрежной,
Разбивши раковину, насладился нежной
Изысканною устрицею. Море,
Земля и небо отдают, не споря,
Плоды свои, которые от веку
Нужны для пропитанья человеку.
Британец любит мяса кус кровавый,
Француз лягушек любит (Боже правый!).
Улиток в суп кладут, сморчки – в рагу.
(Хвалебных слов найти я не могу!).
[О поддержании стен родного дома в целости и сохранности]

Когда небес разверзнутся стихии,
Храни свой дом во времена лихие,
Не уступай земли чужому люду,
Что всё захватит, хлынув отовсюду,
И выгонит – безжалостно, сурово
Лишив тебя единственного крова,
И в никуда, ограбленный до нитки,
Уйдёшь, врагу оставив все пожитки,
Поскольку враг настолько многочислен,
Что твой отпор заранее бессмыслен.
Царя Эдипа вспомни: пусть урок
Сейчас и здесь тебе послужит впрок.

На сходе трёх дорог отца он встретил
И, не узнав, с почтеньем не приветил.
(Отец несчастный! Но куда как боле
Несчастней сын в отцеубийской доле!)
Сын тоже не был узнан, и в итоге
Никто не уступил пути-дороги.
Мечи сверкнули… Победил мужчина,
Что молод был… И рухнул старичина!
Эдип, отсюда и несчастья эти:
Твои погибли подданные, дети,
Которых ты зачал в кровосмешенье.
Всю ночь бродил, не зная утешенья,
По Фивам ты; душа твоя терзалась,
И бесконечной ночь тебе казалась.

[Размышления при виде похоронной процессии]

Подумай, смертный, как бегут года:
Пришёл – на миг, исчезнешь – навсегда.
В последний путь барона провожают.
Наследник скорбь всем видом выражает.
А вон с новопреставленной девицей
Поклонников толпа пришла проститься.
На лошадях – роскошные плюмажи
Из страусовых перьев. Как-то даже
Хотелось бы спросить, зачем всё это,
Зачем гербы, лакеи и кареты?
Живым – возня и лишняя морока,
А мёртвым – так и вовсе нету прока.
Ужели суетятся человеки,
Чтоб только прах на прах возлёг навеки?

[О том, что следует быть внимательным в местах, где только что покрасили]

Будь начеку у крашеной палатки;
Последствия иначе будут гадки:
Коль близко подойдёшь, оставь надежду
Уйти, не замарав свою одежду.
Ах, разве не должны мы то и дело
Природу прославлять за наше тело?
К примеру, не она ль дала нам ноги
Для твёрдого хожденья по дороге?
И руки не она ль дала, чтоб ночью
Врагов нам отражать со всею мочью?
И две ноздри дала нам не она ли,
Чтоб краску мы заране обоняли
И, чуя вонь, могли бы постараться
По улице пройти, не замараться?

[О различных видах мошенничества, которые прежде были у нас в ходу]

Кто городских мошенников опишет,
Опишет ночь, что жульничеством дышит?
И долго ль мне твердить вам: «Люди, бросьте
Играть с ворами в карты или в кости!»?
И долго ль мне внушать ещё упорно:
«Не лезьте в спор дерущихся притворно!»?
Неужто всё равно простак найдётся,
Что верит клятвам ушлого народца?
Что делать мне, коль ты наживой грезишь
И к сволоте по доброй воле лезешь,
Чтоб тут же обнаружить на поверку:
Украли и часы, и табакерку?
[Напоминание о добродетели]

Пусть ночью добродетель нешутейно
Тебя хранит в районе Друри-Лейна:
На Кэтрин-Стрит там дамы обитают,
Что по ночам услуги предлагают.
Бродяжка Муза, опиши приёмы,
Приманки их, обманки и отъёмы,
Где жертвами у нас извечно были
Приезжие глупцы и простофили,
Чтоб молодёжь вняла бы укоризне,
И предпочла здоровый образ жизни,
И городские щёки чтобы дале
Румянцем деревенским воспылали!

[Как распознать уличную женщину]

Приходит ночь; на весь период ночи
Приходится весь день её рабочий.
Прикидываясь вечною молодкой,
Она снуёт угодливой походкой
Под фонарём, чтоб видной быть клиенту.
На ней безвкусны бантики и ленты,
И юбкой грязной, мнится, обметала
Все закоулки ближнего квартала.
И нету щёк, и слева-справа пусто,
Румянами намазано там густо.
И, вздор неся, мужскому слуху лестный,
Лепечет: «Соблазнитель мой прелестный!»,
И ходит-бродит у дверей таверны,
И злость в её глазах неимоверна.
Она их капюшоном прикрывает.
Она с пустой картонкою гуляет.
Спроси, зачем, услышишь от ловчилы:
«Я с биржи: порученье получила!»
Иль, квакерским покрывшись капюшоном
И тем одним уже глумясь над оным,
Идёт она со скромностью притворной
По Друри-Лейн охотницей упорной:
То цепко за рукав тебя хватает,
То веером по-дружески, бывает,
Погладит по щеке тебя, – а ты же
Спеши уйти подальше от бесстыжей,
И, сколь посулы ни были бы сладки,
Ты проходи – вперёд и без оглядки.

[История йомена, который поддался на соблазны уличной женщины]

О йомене я расскажу вам ныне.
Коровье стадо с де́вонской равнины
В столицу нашу он пригнал когда-то
И продал, заработав кучу злата.
С коварной нимфой здесь, на бойком месте,
О доме он забыл и о невесте.
А уличная женщина с пирушки
Его к себе сманила в комнатушку.
Пока вела, минуты не теряла
И пьяного вчистую обобрала.
Со стражниками он подрался спьяна.
Арестовали сельского буяна.
А утром он проснулся в каталажке
И понял, сколь его потери тяжки!

Поверить невозможно: как же так?
Ты – йомен, ты крепыш и здоровяк.
Ты ел бифштекс, – сейчас глотаешь сдуру
Отвратные пилюли и микстуры.
Вот от хирурга счёт придёт длиннющий.
Что скажешь ты? «О, Боже всемогущий!»?
Возденешь в небесам глаза и руки?
Нет, не проймут хирурга эти трюки!
Но я хочу, чтоб Божье соучастье
Тебя спасло от большего несчастья.
Теперь, когда тебе твой нос разбили
И в месиво сплошное превратили,
Боюсь, невеста от тебя отпрянет
И сладко целовать тебя не станет,
Боюсь, что твой сосед, отпрянув тоже,
Перекрестится, молвив: «Ну и рожа!»

[О стражниках]

Есть стражники: по-дружески приветят,
Укажут путь и по́д ноги посветят,
И ежели «под мухой» ты немного,
То выведут на верную дорогу.
До дома, если надобно, ребята
За скромную всегда проводят плату.
Но вот представь, что ты причастен к драме,
Где те же люди машут фонарями,
Товарищей своих зовут во мраке.
Нужна подмога в предстоящей драке:
Здесь дебоширов пакостная кодла
Закон британский попирает подло!
И ты как бы причастен к этой кодле,
Случайно оказавшись где-то подле.
Не верещи, ночной простор колебля,
Не стражника ищи – ищи констебля.
Серебряную дай ему монету.
Была проблема – и проблемы нету,
И впредь, во избежание оплошки,
Начальнику плати – не мелкой сошке!

[О праздношатайках и дебоширах]

Ночь. Дебоширы и праздношатайки
На улицы выходят без утайки.
Они враги всех дремлющих и спящих,
Обидчики всех мимо проходящих.
Разбить окно полпе́нсовой монеткой –
Талант меж них, увы, весьма нередкий.
Кто не дрожал, услышав о Мохоках,
Повесах и распутниках жестоких?
Истории боясь с дурной развязкой,
И стражник, слышь, их обходил с опаской.
Я знаю, как в районе Сноу-Хилла
Неистовствовала их вражья сила.
Известны мне их жуткие злодейства.
Они почтенных матерей семейства
Бросали в бочки – и под дикий хохот
С холмов бросали так, что треск и грохот
Там крики заглушали женщин милых,
Встречавших смерть в катящихся могилах.
Так честный Регул был казнён когда-то,
Что пал за Рим, исполнив долг солдата!

[О чём следует помнить тёмной ночью]

Ночь; тусклый свет; печальные картины;
На мостовой лежат посередине
И быстро вырастают кучи хлама.
Пещеры здесь, а там сплошные ямы.
И если ветром вдруг фонарь погашен,
То часто результат бывает страшен:
Вот ночь прошла полкруга, королева,
Вкруг трона из эбенового древа,
И в я́мищу карета провалилась,
И тонет вместе с лошадью; забилась
Там в судорогах лошадь; рвутся вожжи:
Ломаются колёса, оси – тоже.
Так с Эдистонским было маяком:
Он людям верным был проводником,
Но бури, проявив свирепость дурью,
Его однажды сбили с верхотурья,
И с той поры трагично и нелепо
Там флот за флотом разбивало в щепы.16

Так стоит ли, скажите, Бога ради,
Заказывать карету на́ ночь глядя?

[Пожар]

«Пожар! Пожар!» – внезапно крик раздался,
На полусонной улице взорвался.
Куда ни глянь, увидишь там и сям:
Возносит ветер искры к небесам.
Пожар всепожирающей заразой
Всё поразил, что видно было глазу,
И пламя – языки его, как шпили, –
Рванулось вверх и в ярости, и в пыле.
Разбиты окна; чёрный дым клубится;
Треща, ползёт по скатам черепица.
Глядит народ, как в огненную бучу
Пожарный устремляется могучий.
Вот – вот он в шлеме кожаном, ползущий
Туда, где дым всего плотней и гуще.
Дополз, явился вовремя и кстати
На помощь беззащитному дитяти,
И мать его встречает тут же рядом
Молитвой благодарною и взглядом.
И здесь на ум приходит снова, снова
Дарда́н-герой, что спас отца родного.
Струя из шланга бьёт горизонтально,
Огонь воде сдаётся моментально.
Стропила, балки стаскивают крюком.
Растут руины с грохотом и стуком,
И буря, усугубливая сцену,
По этажам гуляет, валит стены,
И всполохи всё яростней и резче
Подчёркивают ночи лик зловещий.
Вот так же полыхал вкруг башен Рима
Огонь, что предсказал неумолимо
Судьбину злую Цезарю-владыке,
Когда над ним чудовищные лики
Взошли – и небо при дневном светиле
От края и до края захватили!
Чу! Барабан грохочет: отойдите!
Со стороны на дело поглядите.
Уже фитиль дымится под зарядом,
Уже нельзя толкаться где-то рядом…
Внезапно всё и сразу стало шатко,
И рухнул дом на дымную площадку!
И точно так Неаполь будет снова
Природою разрушен до основы,
И, обречённый мукам беспримерным,
Он в озере затоплен будет серном,
И башни, что воздвигли человеки,
Земное чрево поглотит навеки!

Читатель милый, что́ со мною сталось!
Я испытал великую усталость,
Я перенёс жестокие мытарства
Среди зимы в столице государства,
Я пережил разгул толпы мятежной,
Я видел бунт, безумный и безбрежный,
По улицам ходил, где шум каретный
Царит повсюду, дикий, несусветный.
Но если от стихов моих дорога
Понятней людям стала хоть немного
И хоть немного стала безопасной, –
Благословляю труд свой ненапрасный!
Сравним я с путешественником ныне,
Что видел азиатские пустыни
И гор гренландских видел он граниты,
Что бесконечным холодом повиты,
Которого святое Провиденье,
Вознаградив за все его мученья,
Вернуло через годы в край родимый,
И он явился – целый, невредимый –
И предлагает вам свои записки,
Чтобы в пути уменьшить ваши риски.

Я кончил труд. Волненью нет предела:
Поэма для бессмертия созрела!
Лишь прах мой бренный примет смерть, шалава,
Моя же не достанется ей слава.
Когда ушли великие поэты,
Которых в обиходе нынче нету
(Кондитеры одни, хитры и вёртки,
Пускают их страницы на обёртки),
А критикам трагедии лишь святы,
И только им поют они кантаты,
Я вешать нос, читатель, не намерен:
Флит-Стрит мою поэму, я уверен,
Ещё признает; утверждать я вправе,
Что приговорена она ко славе,
И всякий, кто отправится в дорогу,
«Джон Гей, спасибо!», – скажет мне, ей-богу!

  • 1. Quo te Moeri pedes? An, quo via ducit, in Urbem? – Virg. – (лат.) Мерис, куда тебя ноги несут? Направляешься в город? – Вергилий. Буколики. Эклога IX. (Перевод С. В. Шервинского). – Отсюда и далее все примечания принадлежат переводчику.
  • 2. Подзаголовков внутри каждой из трёх частей (книг) поэмы у автора нет. Переводчик позаимствовал их из английского академического издания 1926 г. – John Gay 1685-1732. The Poetical Works of John Gay. Including ‘Polly’ ‘The Beggar’s Opera’ and Selections from the other Dramatic Work; Edited by G. C. Faber. London. Oxford University Press; Humphrey Milford. 1926. xlvii, 700 p. Preliminaries, introductory and editorial matter omitted; verse drama omitted Copyright (c) 1926, Oxford University Press., сочтя их чрезвычайно полезными для восприятия обширного текста. По этому же изданию осуществлён перевод.
  • 3. Уи́тни – городок в Оксфордшире.
  • 4. Рокло́р – мужской плащ до колена с капюшоном 18-19 вв. Назван по фамилии Антуана Гастона герцога де Роклора (1656-1738), маршала Франции.
  • 5. Haud equidem credo quia sit divinitus illis,
    Ingenium, aut rerum fato prudentia major.
    Virg. Georg. 1.
    Впрочем, не верю я в то, чтобы им был свыше дарован
    Некий особенный дар заране предвидеть событья.
    Вергилий, «Георгики», Книга I, строки 415-416.
    (Перевод С.В. Шервинского).
  • 6. Корна́вский сыр (Cornavian cheese) – старинное название чеширского сыра.
  • 7. Хокли-Хоул – центральная часть Лондона, где в XVII-XVIII вв. проводили медвежьи и бычьи бои. – Примечание переводчика.
  • 8. Плутарх (ок. 46 - ок. 127) – знаменитый писатель, философ и общественный деятель Древней Греции.
  • 9. Фрэнсис Бэкон (1561-1626) – выдающийся английский философ, историк и политик.
  • 10. Томас Отвей (1652–1685) – английский драматург.
  • 11. Уильям Конгрив (1670–1729) – английский драматург, прозванный «английским Мольером».
  • 12. «Похищение локона» – ироикомическая поэма Александра Поупа (1688-1744). Впервые опубликована в 1712 г.
  • 13. Самуэль Гарт (1661-1719) – английский врач и поэт. Сквиртс – персонаж его поэмы «Аптека» (“The Dispensary: A Poem. In Six Canto’s.”). Опубликована в 1726 г.
  • 14. Ба́рнаби Бе́рнард Ли́нтот (1675-1736) – английский книгоиздатель и торговец книгами.
  • 15. Цинтия — одно из имён Дианы-луны.
  • 16. Маяк Эдистон, расположенный на Эдистонских скалах в графстве Девоншир, отстраивали и перестраивали четыре раза: в 1698, 1705, 1759 и 1882 гг. Первые два маяка были уничтожены штормом.