И. П. Стрельникова. Сатирико-бытовой роман. Петроний

Если число дошедших до нас произведений греческой повествовательно-художественной прозы, так называемых греческих романов или фрагментов из них настолько значительно, что мы можем даже говорить о каких-то разновидностях внутри самого жанра, то из всех произведений римской литературы к этому жанру могут быть отнесены всего два: «Сатирикон» Петрония и «Метаморфозы» Апулея.

«Сатирикон» принадлежит к оригинальнейшим творениям не только античной, но и всей мировой литературы. Число проблем, встающих при его изучении, огромно, начиная с вопроса о том, каким временем датировать произведение и кого считать его автором и кончая различными толкованиями отдельных мест или слов текста. Среди самых важных проблем, помимо упомянутой проблемы авторства и хронологии, — проблема определения жанра произведения и его генезиса, проблема отражения в «Сатириконе» современной Петронию реальности, вопрос об идейной концепции автора, о его литературных взглядах, вопросы литературных аналогий, художественного мастерства писателя, вопросы языка и стиля. Исследователи не обошли своим вниманием ни одну из проблем. Несмотря на это, многие из них, в том числе самые основные проблемы хронологии и жанра, до сих пор остаются открытыми. Во всяком случае дискуссии по их поводу, начавшись почти три столетия назад, продолжаются.

Решению многих вопросов препятствует и то, что от большого, по-видимому, произведения сохранилась лишь его часть: фрагменты из 15-й, 16-й и, может быть, 14-й книги¹.

Эти фрагменты дошли до нас вместе с отрывками из других авторов в рукописях, относящихся не ранее, чем к IX— X вв. н. э. ²

Первое издание фрагментов из Петрония (Codex Bernensis) увидело свет в Милане в конце XV в. Более полный текст, так называемая скалигеровская копия (Codex Leidensis), был издан в Лейдене в 1575 г. Самая полная рукопись Петрония (Codex Trauguriensis), содержащая значительную часть «Пира» (гл. 37—78), была найдена в 1650 г. в Трогире (Tragurium, итал. Trau) в Далмации и издана в Падуе в 1664 г. ³ Полагают, что текст «Пира» был обнаружен в Англии и переписан для Поджо в 1423 г. ⁴

В 1692 (или в 1693) году француз Нодо, дополнив «Сатирикон» собственными вставками, опубликовал в Париже якобы полный текст романа с французским переводом, сославшись на рукопись, найденную в Белграде в 1656 г. ⁵ Подделку вскоре обнаружили, так как она мало помогала выяснению различных трудных мест и противоречий в сохранившемся тексте и содержала довольно много нелепостей и анахронизмов.

Однако вставки Нодо и поныне сохраняются в некоторых изданиях и переводах, поскольку они до известной степени помогают связать в одно целое дошедшие до нас во фрагментарном виде главы «Сатирикона». С соответствующей оговоркой и подстрочным, где это нужно, комментарием сохранены они и в русском издании Б. И. Ярхо ⁶.

«Сатирикон» имел, по-видимому, большой объем, ибо даже то, что дошло до нас (141 неполная глава), представляет собой весьма значительный кусок. Опираясь на гипотезу Ф. Бюхелера, предположившего, что 15-я книга начинается с 26-й главы, Р. Гнейнце вычислил, что объем «Сатирикона» мог доходить до 880 страниц⁷. Бюргер⁸ и Параторе⁹ полагали, что роман состоял приблизительно и з 6 книг. Э. Марморале, исходя из характера содержания и композиционных особенностей «Сатирикона», предполагал, что Петроний разделил свое сочинение не на книги, а на эпизоды. Слово в рукописях означает не книгу, а просто часть произведения, эпизод, которых могло быть несколько в одной книге ^10.

Самое полное название сохранившейся части произведения дает рукопись XV в., найденная в Трогире: Petronii Агbitгi. Satyri fragmenta ex libro quinto decimo et sexto decimo ¹¹ Во всех манускриптах автор романа называется Петроний Арбитр. Это прозвище подтверждают позднейшие ссылки и отзывы, в которых, без сомнения, речь идет об авторе «Сатирикона» (Теренций Мавр, Фульгенций Планциад и др.). Макробий (конец IV — начало V в.) в комментариях ко «Сну Сципиона» (I, 2, 8) говорит о нем как о романисте, который, как и Апулей, описывал страдания влюбленных. При этом Макробий первенство в этом деле явно отдает Петронию. Сидоний Аполлинарий (V в. н. э.) упоминает Петрония в одном ряду с Цицероном, Титом Ливием и Вергилием (Carm., XXIII, 145 сл.), которых он называет eloquii. Другие три стиха из Сидония Аполлинария (Carm., XXIII, 155—158) с упоминанием Петрония можно понимать в том смысле, что Петроний в латинском приапическом романе оказался на уровне греческих произведений того же рода. Византийский писатель VI в. Иоанн Лрд, к величайшему сожалению тех исследователей, которые отрицают сатирическую направленность произведения Петрония, называет его в числе сатириков (De magistrat., I, 41): Турн, Ювенал,Петроний ¹².

Кроме этих отзывов, у грамматиков и схолиастов II —VII вв. —- Теренциана Мавра, Сервия, Диомеда, Иеронима, Присциана, Фульгенция и других, — вместе с упоминанием имени Петрония встречаются отдельные стихи, слова и выражения, заимствованные у Петрония и свидетельствующие о существовании «Сатирикона». Теренциан Мавр (II в. н. э.) в своем сочинении «De metris» ¹³ наделяет Петрония эпитетом disertus и, говоря об анакреонтических размерах, замечает, что их часто употреблял Петроний ¹⁴. Disertus Петроний мог быть назван Теренцианом за стилистическое мастерство, проявившееся у Петрония необыкновенно широко — и в прозе разного стиля, и в многочисленных речах, и в поэтических вставках. Кроме того, свидетельство Теренциана Мавра, который берет Петрония в соотношении с новыми поэтами, может, по мнению некоторых исследователей ¹⁵, служить подтверждением традиционной даты жизни Петрония.

Все эти отзывы и упоминания, свидетельствуя об известности Петрония Арбитра в античности, не сообщают нам, к сожалению, никаких сведений о его жизни. Полное отсутствие каких-либо данных об авторе «Сатирикона» принудило исследователей прибегнуть к догадкам. Большинство из них склонно отождествлять автора романа с тем Петронием, которого Тацит изобразил в 17, 18—20-й главах XVI книги своей «Летописи».

В главе 17-й он сообщает о смерти Петрония вместе с другими представителями сенатской оппозиции: «.. . В течение нескольких дней погибли один за другим Анней Мела, Аниций Цериал, Руфрий Криспин и (Г.) Петроний» ¹⁶. В главе 18-й Тацит рисует яркий образ арбитра изящества (elegantiae arbiter) — законодателя хорошего вкуса при дворе Нерона:

«Говоря о (Г.) Петронии ¹⁷, следует вернуться несколько назад. День он посвящал сну, ночь — делам и жизненным наслаждениям. Других приводят к славе старания, его же — бездеятельность; он не считался забулдыгой и мотом, как другие, проживающие свое состояние, но отличался утонченнной роскошью. Чем вольнее были его слова и дела, чем яснее он обнаруживал свое легкомыслие, тем охотнее все это принималось за простоту души (simplicitas) ¹⁸.

Однако будучи проконсулом, а вскоре за тем консулом в Вифинии, он показал себя дельным и умелым в исполнении обязанностей. Затем опять погрузившись в пороки или в подражание порокам, был принят в число немногих приближенных Нерона в качестве арбитра изящества (elegantiae arbiter), так что Нерон не считал ничего ни приятным, ни роскошным, пока не получал одобрения от Петрония. Отсюда зависть Тигеллина по отношению к сопернику, превосходившему его в науке наслаждений. Поэтому он воспользовался жестокостью властителя, которая у этого последнего пересиливала все прочие страсти, обвинив Петрония в дружбе со Сцевином ¹⁹, подкупив раба, запретив защиту и сковав большую часть прислуги Петрония.

Случайно Цезарь в это время отправился в Кампанию, и Петроний, проехав до Кум, был там задержан. Он не мог далее выносить колебаний между страхом и надеждой. Однако он не сразу расстался с жизнью, но приказывая то открывать, то вновь перевязывать вскрытые жилы, разговаривал с друзьями, но не о серьезных вещах и не затем, чтобы заслужить похвалу своему мужеству. Он не хотел слушать ни о бессмертии души, ни философских рассуждений, а только легкомысленные песни и легкие стихи. - Одних рабов он щедро наградил, других наказал плетьми. Возлег за пиршественный стол, затем заснул, чтобы придать насильственной смерти вид случайной.

В завещании своем он не льстил, подобно многим погибающим, ни Нерону, ни Тигеллину, ни кому-либо из власть имущих, но перечислил в нем все бесчинства властителя, называя нмена разделявших его разврат мужчин и женщин и описывая все новые виды разврата, а затем послал его Нерону за своей подписью. Он сломал свое кольцо с печатью, чтобы оно не могло быть использовано для чьей-нибудь гибели ^20.

Недоумевая, каким образом узнали о его ночных проделках, Нерон заподозрил Силию, небезызвестную благодаря своему браку с сенатором, осведомленную обо всех распутствах Нерона, а также связанную близостью с Петронием. Она была наказана изгнанием за то, что якобы из личной ненависти не умолчала о том, что видела и чему сама подвергалась» ^21.

Хотя Тацит ничего не говорит о литературной деятельности Петрония, образ, нарисованный им, совпадает с тем представлением об авторе «Сатирикона», которое создается при чтении романа²². В дискуссии об авторе и датировке «Сатирикона» этосовпадение— один из аргументов в пользу авторства тацитовского Петрония.

Еще в XVII в. было высказано мнение (Питу, Юст Липсий), что «Сатирикон» мог возникнуть только при Нероне, но приблизительно с конца XVIII в. эта уверенность сменяется скептицизмом, а в XIX в. начинается активный пересмотр вопроса. Роман стали относить то к более позднему, то даже к более раннему, чем эпоха Нерона, времени. Были исследователи, которые склонялись к мысли, что «Сатирикон» создан в эпоху Августа. Нибур же, например, считал, что «Сатирикон» написан во времена царствования Александра Севера; другие исследователи относили его к эпохе Константина. Однако к концу XIX — началу XX в. возобладало прежнее мнение, что роман — продукт эпохи Нерона и автор его —Петроний, описанный Тацитом. Эту точку зрения поддерживали издатель Петрония Ф. Бюхелер, такие крупные ученые, как Т. Моммзен, Г. Буассье и др. Главный аргумент сторонников этой точки зрения — сам роман, содержание которого, по их мнению, явно отражает эпоху Нерона. Описанные Петронием люди и обстоятельства, нравы и быт, образ мышления представителей различных слоев населения воссоздают картину жизни Италии второй половины I в. н. э. О том же говорит освещение затронутых в романе проблем культуры, главным образом, риторики и поэзии; многочисленные литературные намеки, пародии, параллели, реминисценции и литературные вкусы автора.

В предисловии к изданию Петрония Ф. Бюхелера²³ со всей решительностью сказано: «Как люди, обстоятельства, нравы, литературные занятия и вообще весь склад человеческой и гражданской жизни, какой тут описывается, так и язык, и техника размеров не совпадает ни с каким другим временем, кроме нероновского».

В статье В. Кроля о Петронии в энциклопедии Паули- Виссова²⁴ еще с большей решительностью заявлено, что все попытки поместить Петрония в более раннее или позднее, чем эпоха Нерона, время не представляют уже никакого интереса. В. Кроль ссылается при этом на Э. Параторе, который обстоятельно рассматривает этот вопрос в I томе своего издания «Сатирикона» ^25.

Э. Параторе по ходу рассмотрения различных точек зрения на Петрония у Тацита приводит, между прочим, цитату из введения к изданию Петрония А. Эрну, где отмечены те моменты в тацитовских главах, которые могут вызвать сомнения в справедливости идентификации Петрония Тацита с автором «Сатирикона» и где вместе с тем указаны совпадения, заставляющие все-таки склоняться к такой идентификации.

Прежде всего, говорится там, в рассказе Тацита нет ничего, что напоминало бы о «Сатириконе». Слишком легко сформулированная и принятая гипотеза о' том, что завещание Петрония, составленное в его последнюю ночь, — это и есть «Сатирикон», давно и справедливо. отвергнута²⁶Сам же рассказ Тацита не лишен неправдоподобия. Действительно, трудно представить себе человека, обессиленного потерей крови, со вскрытыми венами, на пороге смерти нашедшего среди других занятий время написать обстоятельный рассказ о дебошах принцепса и его окружения. Но наряду с этими сомнительными моментами в рассказе Тацита есть совпадения, которые заставляют задуматься. Прежде всего совпадение даты: «Сатирикон» — роман о времени Нерона — написан современником. Анекдоты, имена исторических персонажей относятся к этой эпохе или к той, которая ей непосредственно предшествовала.

Пародийные поэмы на Нерона и Лукана «Взятие Трои» и «О гражданской войне» могли представлять интерес только для современников, так как пародии быстро становятся не только неинтересными, но и непонятными.

Еще одно совпадение:Петроний носит когномен «Арбитр», и консуляр Тацита был назван друзьями «elegantiae arbiter». Это совпадение усиливается, если свидетельство Тацита о простоте и непринужденности (simplicitas) своего героя сблизить с суждением, которое автор «Сатирикона» устами Эвмолпа выносит о своем произведении (CXXXII, 1—5): «Что вы, наморщивши лбы, в лицо мне уперлись, Катоны, и осуждаете труд, новый своей простотой» и т. д.

Не допуская, чтобы пародия на Лукана могла быть написана Петронием после смерти поэта, А. Эрну (по его мнению, это было бы непростительной низостью) высказывает предположение, поддержанное Параторе, а именно: «Сатирикон» был написан до заговора Пизона и его жертв, т. е., по-видимому, в то время, когда Петроний был еще в фаворе.

По мнению большинства ученых, упомянутых совпадений вполне достаточно для того, чтобы допустить идентификацию жертвы Нерона с автором романа. Однако до последнего времени находятся исследователи, которых не убеждают эти соответствия, а отсутствие в «Сатириконе» точных указаний на время действия ²⁷ побуждает выдвигать иные гипотезы о времени его написания.

Так, в 1948 г. вышла книга Э. Марморале ²⁸, где он на основании анализа языка «Сатирикона» приходит к выводу, что произведение Петрония относится не ранее, чем к концу II — началу III в. и. э. Появление этой книги Марморале было тем более удивительным, что в своей ранней работе он защищал традиционную дату написания «Сатирикона» ²⁹.

Вторая книга Э. Марморале вновь всколыхнула утихнувшие было страсти вокруг петрониевского вопроса. Ему пришлось выдержать активную полемику, в которой одним из основных его противников на этот раз был Э. Параторе ³⁰. После выхода в свет книги Э. Марморале вновь увеличился поток статей, приводящих новые аргументы как в пользу, так и против традиционной даты. Несмотря на то, что преобладающее большин- ство ученых теперь, как и прежде, стоит за традиционную дату написания «Сатирикона», Э. Марморале отнюдь не одинок в своем убеждении относительно поздней даты^31.

Интересно заметить, что среди работ, посвященных датировке «Сатирикона», довольно большую часть составляют статьи, в которых делается попытка провести параллель между тем или другим персонажем Петрония и реальным лицом, жившим в то время, какое автор считает временем написания «Сатирикона» ^32.

Попытки угадать, кто стоит за тем или иным персонажем Петрония, начались уже с появления первых изданий «Сатирикона». Было высказано немало догадок и предположений, от весьма правдоподобных до самых смелых. Стоит в связи с этим вспомнить Нодо, который предположил (в предисловии ко 2-му изданию своего Петрония, вышедшему в 1736 г.), что под именем ритора Агамемнона Петроний изобразил Сенеку, под именем кротонской красавицы Киркеи — упомянутую Тацитом Силию и что изобразив в карикатурном виде действия жрицы Приапа Энотеи и колдуньи Проселены, он высмеял суеверия, которым был подвержен Нерон, а в лице Эвмолпа — стихоманию, которой страдал Нерон. Вообще же чертами характера Нерона Петроний, по мнению Нодо, наделил трех своих персонажей: Трималхиона, Эвмолпа и Полиена-Энколпия. Список подобных параллелей и догадок можно продолжить, однако, как бы ни было соблазнительно видеть под маской персонажа Петрония то или иное реальное лицо, вряд ли этот метод аргументации в пользу той или иной даты можно признать наиболее убедительным ³³.

Гораздо убедительнее выглядят работы, доказывающие принадлежность «Сатирикона» к эпохе Нерона на основании анализа общей картины действительности и разных ее сторон — экономической, юридической и социальной, изображенной в произведении³⁴. Тем более, что для работ о Петронии вообще характерно, что почти ни одна из них, какой бы теме она ни посвящалась, не обходит вопроса о хронологии «Сатирикона» ^35.

Событием в области петрониеведения стала вышедшая в 1954 г. книга Дж. Баньяни³⁶, нашедшего новые аргументы в пользу традиционной даты. Книга Дж. Баньяни вызвала широкий отклик и высокую оценку большинства ученых³⁷.

Она состоит из трех основных глав, первая из которых посвящена исследованию даты и авторства «Сатирикона», вторая — дате, цели и авторству «Ltidus de morte Claudii» и третья — биографии Петрония, составленной с использованием новых гипотез и аргументов. Работу заключает экскурс — о вульгарной латынп, о римской литературной пропаганде и т. д. Наибольшую ценность и интерес представляет для нас первая глава — о дате и авторстве «Сатирикона» (стр. 3—24).

Дж. Баньяни прямо начинает с заявления, что нынешнее состояние петрониевского вопроса может быть признано только неудовлетворительным^38. Он, что вполне естественно и привычно, связывает вопрос о времени написания «Сатирикона» с авторством Петрония, упомянутого Тацитом, которое, по его мнению, следует признать неизбежным, если вопрос о дате решен в пользу эпохи Нерона ^39. С небольшой долей вероятности он допускает, что автором «Сатирикона» мог быть и другой Петроний, например,Петроний Нигер ⁴⁰.

Дж. Баньяни заключает дату написания «Сатирикона» в рамки между 58 и 212 гг. н. э. и строит свои доказательства путем постепенного сближения этих дат. 58 г. он выбирает потому, что «Сатирикон», содержащий пародию на Лукана, не мог быть написан раньше, чем стала известна его поэма «О гражданской войне», а 212 г. — потому, что место в «Сатириконе» LXII, 4 ⁴¹ едва ли могло быть написано после конституции Антонинов 212 г. ⁴²

Датировку романа Баньяни связывает также с датировкой lex Petronia de servis, запрещавшего хозяину -по собственному произволу бросать раба на съедение звёрям. Независимо от «Сатирикона» он доказывает, что lex Petronia был утвержден Петронием Арбитром или Г. Петронием Нигером между 60 г. н. э. и концом царствования Нерона. Опираясь на аргументы, которые, по мнению рецензентов, нелегко опровергнуть, Дж. Баньяни заключает время написания «Сатирикона» в окончательные рамки между 58 и 65 гг. Более того, он уточняет и эту дату, предполагая, что «Сатирикон» мог быть написан для развлечения Нерона и его близких по поводу Неронейи 60 г. ⁴³ В своих доказательствах Баньяни обращает внимание и на тот факт, что картина нравов, изображенная в «Сатириконе», также наводит на мысль об эпохе Нерона⁴⁴.

Тацит не упоминает о литературной деятельности Петрония, но уделяет биографии Петрония целые две главы (18 и 19) — в два раза больше, чем Лукану. По мнению Дж. Баньяни, Тацит делает это потому, что Петроний был для него литературной фигурой⁴⁵. Однако, на наш взгляд, Тацит уделил Петронию две полные главы скорее всего потому, что описанный им Петроний был интересен сам по себе, как яркая личность, как любопытный характер, как человек с драматической судьбой. Был или не был он писателем, — этот факт вряд ли так уж много значил для Тацита и вряд ли много прибавлял Петронию в его глазах.

Выход в свет книги Дж. Баньяни отнюдь не закрыл самый больной из петрониевских вопросов — вопрос хронологии и авторства, поскольку работы с противоположной точкой зрения продолжают появляться ⁴⁶.

В тех немногих работах русских ученых — историков и филологов — о Петронии, к которым относятся статьи в историях античной литературы, изданных до революции и в советский период, вступительные статьи к русским изданиям «Сатирикона» (прежде всего Б. И. Ярхо и А. Пиотровского к изданию Ярхо), и еще несколько работ общего и частного характера (И. Гревса, М. Покровского, В. Клингера и др.) принадлежность «Сатирикона» к эпохе Нерона, так же, как авторство Петрония, упомянутого Тацитом, признавались наиболее вероятным.

И. М. Гревс в своих «Очерках из истории римского землевладения» ⁴⁷ дает описание крупного домового хозяйства эпохи наибольшего экономического расцвета Римской империи, основываясь на данных Петрония по аграрной истории I в. н. э., в частности, на данных о хозяйственной организации и состоянии Трималхиона. Он отмечает, что в образе Трималхиона дан классический тин богача-вольноотпущенника первого века империи, важная социальная фигура, сыгравшая свою историческую роль. Гревс подчеркивает, что нет никакого сомнения в значении «Пира Трималхиона» как исторического памятника, как источника сведений о быте, нравах и состоянии римского общества того времени.

Ярхо в предисловии к своему изданию «Сатирикона» высказывается в пользу традиционной даты, опираясь на различные «реалии» и историко-литературные соображения: на характер литературных цитат и упоминаний, на литературные вкусы автора, на присутствие в «Сатириконе» модных тем Неронова времени, на литературные параллели, в частности, особенно многочисленные, с Марциалом, что можно объяснить схожестью жизненного материала, служившего первоисточником для обоих писателей ^48.

Действительно, есть основания предполагать, что Петроний дал в «Сатириконе» картину жизни низов Италии I в. н. э., эпохи так называемого «pax romana» — внешнего процветания и глубокого внутреннего социального кризиса Римской империи.

В «Сатириконе» нашел отражение рост экономического и социального значения провинций, деградация знати и возвышение вольноотпущенников, которые были в то время одной из опор императоров, в частности Нерона — в его борьбе с сенатом. «Сатирикон» откликается на злободневные для середины I в. проблемы культуры: критикует постановку образования в риторических школах, приучающих к пустому фразерству и не дающих никаких практических навыков, высмеивает непомерно разросшийся дилетантизм в поэзии, полемизирует на злободневные для того времени литературные темы и т. д. К этому можно добавить еще, что отдельные сцены из «Сатирикона», его атмосфера заставляют вспомнить об атмосфере в Римской империи во времена Нерона, о его вкусах и пристрастиях, известных из Тацита или из биографии Нерона, написанной Светонием.

Однако как бы ни казалось соблазнительным считать эти выводы о дате и авторстве «Сатирикона» окончательными, они тем не менее остаются только гипотезой. Окончательное же решение вопроса о дате «Сатирикона» до новых открытий и находок, по-видимому, невозможно, хотя это отнюдь не исключает возможности возникновения на этот счет новых гипотез.

* * *

То, что дошло до нас от «Сатирикона» — выдержки из XV и XVI книг (согласно заглавию манускрипта из Трогира),— представляет собой ряд мало связанных между собой эпизодов, рассказывающих о скитаниях и приключениях компании молодых людей без определенных занятий и с сомнительным прошлым.

Эти люди, получив образование, но не имея ни денег, ни твердых моральных устоев, ведут паразитический образ жизни. Гонимые случаем, они скитаются по свету, высматривая, где можно поживиться за чужой счет. Главный герой — Энколпий, от лица которого ведется рассказ, по его же собственным словам «избег правосудия, обманом спас свою жизнь на арене, убил хозяина» (гл. LXXXI, 5—6), «совершил предательство, убил человека, осквернил храм» (гл. СХХХ, 8—10). Его товарищ Аскилт — «молодой человек, погрязший во всяческом сладострастии, по собственному признанию достойный ссылки» (гл. LXXXI, 8—9). Им сопутствует мальчик Гитон — предмет их страсти и раздора. Скитальческая жизнь, ссоры и примирения, встречи и расставания составляют сюжетную канву произведения, обнажающего изнанку быта низших слоев римского общества.

Место действия часто меняется; в сохранившихся отрывках приключения героев происходят на юге Италии, в Кампании. Определить точно, что это за graeca urbs (гл. XXXI), в котором происходит действие первых из сохранившихся частей романа и в котором живет Трималхион, — невозможно. Петроний не дает никаких данных, передающих местный колорит и, может быть, рисует этот город намеренно неопределенно, выделив в нем его родовые черты, типичные для города определенной категории: это колония римских граждан на юге Италии, приморский город, по-видимому, крупный торговый центр. Намеренная или ненамеренная неопределенность Петрония дала ученым пищу для догадок по этому поводу и создала вопрос в петрониеведении.

Догадки концентрируются в основном вокруг трех городов: Неаполя, Кум и Путеол, при этом большинство исследователей высказываются за Путеолы, хотя и за него пет абсолютно бесспорных данных ^49.

На наш взгляд, не так уж важно, изобразил здесь Петроний именно Кумы или Путеолы, или просто дал обобщенный образ южного приморского торгового города, шумного и грязного, с притонами и храмами, рынком и пинакотекой, с дворцами типа дома Трималхиона и постоялыми дворами, города, населенного самым разным людом, начиная от разбогатевшего вольноотпущенника, мнящего себя местным царьком, до бездомных шарлатанов и преступников. Важно, что, изображая этот город,Петроний шел от жизни, от реальности, от того, что успел увидеть и познать его наблюдательный глаз и острый ум. Поэтому его относительная географическая «неопределенность» не имеет ничего общего с географической неопределенностью греческого романа, который своим местом действия обязан воображению и фантазии автора, пытающегося уйти от реальности.

Сохранившиеся главы «Сатирикона» по содержанию можно разделить на три большие части, каждая из которых включает в себя по нескольку эпизодов. Первая часть объединяет события, происшедшие с главными героями — Энколпием, Аскилтом и Гитоном — до того, как они попали на пир к Трималхиону.

Вторая часть включает главы, посвященные описанию «Пира» (гл. LXXVII—LXXVIII). К третьей относятся события, происшедшие с героями после пира. Главные из них — это знакомство Энколпия с Эвмолпом, события на корабле, приключения в Кротоне.

«Сатирикон», вернее то, что от него осталось, начинается с речи Энколпия, которую тот произносит в школе ритора Агамемнона в незнакомом для него и его спутников — Аскилта и Гитона — приморском городке Кампании. Энколпий нападает на постановку обучения в тогдашних риторических школах, которые приучают юношей к пустому разглагольствованию на отвлеченные темы («про пиратов, торчащих с цепями на морском берегу, про тиранов, подписывающих указы детям обезглавливать собственных отцов, да про дев, приносимых в жертву целыми тройками...» — гл. I), а не дают полезных для жизни знаний. Это обучение, по мысли Энколпия, приносит только вред истинному красноречию, и юноши уходят из школ «дураки дураками» (stultissimos). Агамемнон, соглашаясь с Энколпием и одобряя его слова, сваливает всю вину на родителей, которым не терпится поскорее увидеть своих недоучек на форуме.

Родители, по его словам, не требуют от риторов, чтобы они давали своим ученикам глубокие и систематические знания, питающие истинное красноречие; им нужен лишь внешний блеск и напыщенность.

Риторам, жалуется Агамемнон, поневоле приходится «бесноваться среди бесноватых» (cum insanientibus furere) и, чтобы не остаться без учеников, преподавать то, что правится мальчишкам. Свою речь Агамемнон завершает стихотворной импровизацией в духе Луциллия, в которой звучит призыв обратить свой ум к труду и высоким мыслям.

В насмешливом, ироническом «Сатириконе», где автор никогда прямо не заявляет о себе и своей позиции, серьезный тон и искренний пафос — редкость. Прорвавшись на страницы Петрония, ои обычно тут же обрывается шутовством или фарсом. Иногда же сквозь шутовскую форму вдруг проглядывает серьезная заинтересованность или озабоченность чем-то Петрония. Так, дискуссия об упадке красноречия, содержащаяся в начальных главах «Сатирикона» (гл. I—V), несмотря на то, что она имитирует форму явно неоднократно высмеиваемых Петронием школьных риторических диспутов и декламаций и вложена в уста вряд ли вызывающих симпатии автора персонажей, бесспорно говорит об искреннем интересе Петрония к вопросам риторического обучения и состоянию ораторского искусства в его время ⁵⁰.

Мысли Петрония о причинах упадка красноречия, о воспитании ораторов и видах красноречия перекликаются с аналогичными мыслями Квинтилиана (X кн. «Воспитания оратора») и Тацита («Диалог об ораторах» ). Общим источником для всех был, по-видимому, Цицерон.

А. Колиньон, проведя сопоставление текстов, находит в этих речах ⁵¹ довольно многочисленные параллели с контрверсиями Сенеки Старшего. Шенбегер ⁵² же убежден, что Петроний здесь больше обязан Цицерону. В главе III и начале главы V Петроний, по его мнению, цитирует «Pro Caelio» Цицерона п делает оттуда заимствования. Такие противоречивые суждения об одном и том же месте из «Сатирикона» не случайны. Петроний, широко используя прием имитаций, никогда не бывает до конца верен одному автору, одному стилю. Взяв за основу стиль одного, он вкрапливает туда элементы стиля другого, окрашивая все это еще своей собственной интонацией и создавая нечто совершенно оригинальное.

В первом же эпизоде «Сатирикона» обращает на себя внимание то, что он завершается стихотворным резюме, вложенным в уста Агамемнона. Этот момент имеет принципиальное значение для художественной манеры, избранной Петронием в своем произведении. Дело в том, что по традиции «мениппей ⁵³, в русле которых создавался «Сатирикон»,Петроний украсил свое произведение стихотворными вставками. В них он воспроизводит стиль, манеру, метры латинских поэтов-классиков. Вплетаясь в ткань повествования, эти стихотворные вставки придают ему живость и разнообразие, нарушая вместе с тем эпическую плавность рассказа и сообщая ему известную условность. Разумеется,Петроний далеко не бездумно вставляет в свое прозаическое повествование стихотворные фрагменты. Выбор поэта всегда согласуется в том или ином плане с ситуацией и характером изображаемого и несет на себе определенную смысловую нагрузку. Упомянутое выше нравоучительное резюме в духе Луциллия, метрически представляющее собой сочетание холиямба с гекзаметром, кроме того, может быть, отражает появившийся уже в I в. и. э. интерес и вкус к старым поэтам. Далее можно будет видеть употребленные в соответствии с контекстом имитации в стиле Вергилия, Овидия, Горация и других римских поэтов. Нет почти ни одного стихотворного жанра и соответственно размера, в котором Петроний не попробовал бы свои силы: здесь и эпос, и эпиграмма, и элегия, и описательные фрагменты.

Следующий за эпизодом с риторическим диспутом ряд разнохарактерных эпизодов и сцен первой части «Сатирикона» говорит о неистощимой изобретательности, широкой литературной образованности и остроумии Петрония, которыми он не перестает удивлять до последней из сохранившихся строчек своего необычного произведения.

Ссора между Энколпием и Аскилтом из-за коварного Гитона, любимца обоих, — первый в сохранившихся главах «романный» эпизод: ревнивая ссора двух соперников в любви, разлад в романическом треугольнике, сложившемся где-то в не дошедшей до нас части «Сатирикона». Эта сцена дана Петронием в пародийно-ироническом освещении, как и все другие «романические» эпизоды «Сатирикона». Во время ссоры оба героя награждают друг друга весьма выразительными эпитетами вроде: «женоподобная шкура, чье самое дыхание нечисто», «гладиатор поганый», «отброс арены», «ночной грабитель».

При характеристике большей части петрониевских эпизодов и образов чаще всего напрашиваются определения: гипербола, гротеск, буффонада, бурлеск и т. п. Однако иногда у него среди ярких, почти фантастических по выдумке и изобразительным средствам, эпизодов и сцен встречается скромная бытовая зарисовка, которая поражает своей реалистичностью и точным психологизмом.

Прием контраста — вообще любимый прием Петрония, используемый им широко и в разных вариантах: рассуждения на высокую тему прерываются у него площадной бранью; описание дикой оргии чередуется со спокойной бытовой зарисовкой, изящная латынь соседствует с латынью народной. Большинство речей Петрония построено по принципу контраста патетической формы и «низменного» содержания, что вызывает комический эффект. Так соседствуют в первой части «Сатирикона» сугубо реалистическая бытовая сцена торгов на рынке (гл. XII—XV), когда Энколпий с Аскилтом на рынке пытаются сбыть с рук неизвестно как попавший к ним в руки богатый плащ и заполучить свою старую рваную тунику, в которой зашит кошелек с золотом, и следующая за ней почти фантастическая сцена оргии в гостинице с участием жрицы Приапа Квартиллы (гл. XVI—XXVI).

Поведение участвующего в торге крестьянина, нашедшего тунику, женщины, потерявшей плащ, мужиков — зрителей и наших героев передано правдиво и убедительно. Во время торгов Энколпий предлагает Аскилту попробовать получить тунику через суд, на что Аскилт отвечает стихами, носящими характер моралите в духе Варрона и обличающими продажность судей: «Что нам поможет закон, где правят лишь деньги, да деньги, там, где бедняк никого не одолеет в суде» (гл. XIV).

В следующем эпизоде, главным действующим лицом которого является жрица Квартилла, впервые в сохранившихся главах упоминается о проступке, совершенном Энколпием и Аскилтом, нарушившими таинство Приапа. Это событие осталось за пределами дошедшей до нас части «Сатирикона». Вероятно, именно оно стоит за словами Энколпия templum violavi (СХХХ, 8—9) ⁵⁴. По-видимому, этот их поступок и послужил причиной всех бед, которые преследуют героев «Сатирикона» на протяжении всего романа. Как одну из таких бед воспринимают герои «Сатирикона» и визит Квартиллы в гостиницу. Под видом искупительной церемонии Квартилла устраивает оргию с питьем сатириона — возбуждающего любовного питья. Оргия завершается «свадьбой» Гитона и маленькой служанки Квартиллы Паннихис, которую с иронической торжественностью организует Квартилла.

В этом эпизоде интересен яркий образ жрицы — женщины с властным и необузданным характером. «Стыдно отвергнутой быть; но быть самовластной — прекрасно», — провозглашает она свой девиз (гл. XVIII). Сентенции в духе народной литературы (в частности, мима), наподобие упомянутой, — характерная черта стиля «Сатирикона». Они могут рассматриваться как свидетельство связи «Сатирикона» с этой литературой. Показательно их наличие в игривых сценках, тематически и стилистически близких миму. Нельзя не заметить, что и в этом эпизоде чисто «зрелищного» типа, каких будет много в следующей части «Сатирикона» — «Пире Трималхиона» проявилась характерная черта Петрония: его любовь включать даже в самые фантастические сцены сугубо реалистические бытовые зарисовки и детали. Здесь — это эпизод с рабами-сирийцами, неудачно пытавшимися в тот момент, когда все уснули, стянуть со стола флягу с вином (гл. XXII).

Таким образом, уже в первой из сохранившихся частей «Сатирикона» обнаружились наиболее характерные черты художественной манеры и стиля Петрония: смесь стихов и прозы, приемы пародии, имитации, контраста, т. е. черты, свойственные по преимуществу произведению сатирическому.

* * *

Следующая часть романа, его перл, как единодушно отмечают исследователи, — пир Трималхиона — занимает 51 главу из 141 сохранившейся (XXVII—LXXVIII).

Пир Трималхиона, извлеченный из «Сатирикона», имеет самостоятельную художественную и познавательную ценность. К тому же, сравнительно с другими частями «Сатирикона», он хорошо сохранился и отличается композиционной завершенностью ^55.

Описание пира у разбогатевшего вольноотпущенника вводит нас в мир низших слоев римского общества I в. н. э. — в мир вольноотпущенников и плебеев. Петроний рисует яркую картину их быта и нравов, вводит в круг их интересов. Мы слышим их болтовню, живой и образный язык, пересыпанный пословицами и поговорками ⁵⁶, яркими сравнениями и метафорами, который являет собой единственный в римской литературе образец вульгарной латыни.

За личностью рассказчика — Энколпия мы угадываем иногда и самого автора — образованного аристократа с изысканным вкусом, относящегося к «художествам» выскочки Трималхиона то с откровенной издевкой, то со снисходительной иронией.

По богатству изобразительных средств и разнообразию художественных приемов рассказ о пире у Трималхиона — самая яркая часть «Сатирикона».

«Пир» построен очень искусно. Он воспроизводит рамку и некоторые другие композиционные детали, типичные для так называемого сократическо-платоновского диалога, ведущего свое начало от древнего жанра симпосиев. Перед нами не авторское описание пира, а рассказ о нем одного из его участников. Рассказ, как и положено, начинается с повествования о дороге на пир, с описания дома хозяина. Некоторые разговоры гостей с их невежественным и наивным философствованием, попытку Трималхиона завязать литературный разговор можно рассматривать как пародию на философскую и литературную тематику платоновского диалога. Приход незваных гостей — Габинны и Сцинтиллы — тоже один из мотивов диалогического жанра (так называемый мотив axX-rjeos).

С платоновским диалогом Петрония роднит и мастерское изображение гостей — сотрапезников, каждого из которых он наделил оригинальным характером. Разумеется,Петроний использует элементы жанра философского диалога, как и большинство жанров, о которых он вспоминает в «Сатириконе», в пародийном плане. Он как бы низводит серьезный диалог с небес на землю, взяв отдельные детали его формы и наполнив их самым пестрым содержанием: безграмотными разговорами хозяина и его невежественных гостей, «мимическими» и шутовскими сценками, анекдотами и т. п., имеющими разные жанровые истоки. На примере «Пира» хорошо видны характерные черты петрониевской пародии: она редко бывает у него слишком явной, и он никогда не следует в ней до конца одному жанру.

Бесспорна, на наш взгляд, связь «Пира Трималхиона» и с ужином у Назидиена, описанным в 8-й Сатире II книги сатир Горация. Сатира в диалогической форме передает рассказ о роскошном ужине у чванливого богача Назидиена, отравляющего гостям аппетит хвастливыми комментариями к каждому блюду. Гораций едко высмеивает тщеславие хозяина и лицемерие гостей. Петроний следует за ним в своей критике нравов, но дает гораздо более широкую и развернутую картину пира, чем Гораций⁵⁷. Петроний вообще многим близок Горацию — автору сатир, и прежде всего своей тонкой язвительностью и глубокой иронией, но это — вопрос, заслуживающий специального рассмотрения, как и вообще вопрос о Петронии-сатирике.

Таким образом, связь с Горацием проявляется и по линии сатиры и в пределах традиций жанровой формы диалога и симпосия. Но, как уже говорилось,Петроний никогда не остается в рамках одного жанра. Многие эпизоды пира по своей живости и сценичности напоминают сцены из новой комедии или мима. Вообще пир изображен Петронием так ярко и наглядно, так зрительно ощутимо, что он весь кажется грандиозным спектаклем.

Бродяги присутствуют на этом своеобразном спектакле как зрители, пользуясь случаем набить себе желудок и посмеяться над невежеством хозяина и гостей. В развитие основной сюжетной линии «Сатирикона» — скитания бродяг — «Пир» не вносит ничего нового. Участие их в событиях на пиру — минимальное. «Пир» ничего не добавляет и к раскрытию их характеров. Словом, «Пир» вполне можно рассматривать как вставной эпизод, эпизод, являющийся украшением «Сатирикона», но к судьбе героев отношения не имеющий.

Главная фигура на пиру — сам хозяин, бывший раб, разбогатевший вольноотпущенник Трималхион. Через повествование о пире, которое начинается с описания дома Трималхиона и заканчивается рассказом самого Трималхиона о своей жизни и сценой мнимых похорон, перед нами проходит вся жизнь Трималхиона, мальчиком купленного на невольничьем рынке, и благодаря собственной ловкости и смекалке достигшего теперь богатства и силы.

По сатирической традиции Петроний наделяет хозяина «Пира» именем, уже дающим ему определенную характеристику (Трималхион — значит «трижды противный»)⁵⁸. Внешний облик Трималхиона вполне соответствует его имени.

Впервые наши герои встречают Трималхиона в бане, куда, по римскому обычаю, они зашли перед пиром. Лысый старик в красной тунике и сандалиях играет в мяч с кудрявыми мальчиками. Один из рабов, стоя возле него, держит корзину с зелеными мячами, другой — серебряный горшок, с помощью которого Трималхион тут же справляет свою нужду^59.

Последовав за носилками, на которых важно возлежит в ярко-алой тунике Трималхион, герои попадают к нему в дом. Описание дома, изобилующего нелепыми украшениями, бьющей в глаза ненужной роскошью, свидетельствует о невежестве и наивном тщеславии хозяина. Они видят привратника в зеленом платье с вишневым поясом, чистящим горох на серебряном блюде; говорящую сороку в золотой клетке; стену дома, на которой добросовестный художник изобразил этапы биографии Трималхиона, его постепенное возвышение: от невольничьего рынка, где он был куплен, до высокой эстрады по соседству с Фортуной, держащей рог изобилия, и Парками, прядущими золотую нить, которая символизирует великую будущность.

Невежественный Трималхион хочет казаться приобщенным к наукам и искусствам. Он разыгрывает из себя мецената, приглашает на пир образованных бродяг, с которыми не раз пытается завести «литературные» разговоры. Полагая, что знание Гомера — эталон образованности, Трималхион расписывает на темы гомеровских поэм стены своего дома (гл. XXIX); хвалится, что читал Гомера в детстве (гл. XLVIII); посреди обеда актеры-гомеристы по желанию хозяина читают отрывки из «Илиады» (гл. LIX) и т. д.

Церемония трапезы начинается с омовений: рабы с пением омывают гостям руки и ноги, после чего они занимают свое место за столом. Разодетого, обвешанного драгоценностями и ковыряющего в зубах серебряной зубочисткой хозяина вносят под музыку на крошечных подушечках. Блюда, подаваемые гостям, одно диковиннее другого, сопровождаются шутками и прибаутками слуг, комментариями хозяина и обставляются соответствующим реквизитом. Поэтому каждая сценка, связанная с подачей очередного блюда, сама по хебе представляет оригинальное зрелище, помимо того, что она входит составной частью в то грандиозное представление, каким является в романе «Пир» у Трималхиона.

Например, прежде чем подать кабана, перед ложами гостей стелют ковры, на которых изображена охота, а в триклиний выпускают лаконских собак. Режет вепря охотничьим ножом огромный бородач в охотничьем плаще. Когда он ударяет вепря ножом в бок, оттуда тотчас же вылетает стая дроздов. Их быстро ловят стоявшие наготове птицеловы и раздают гостям.

«Вот какие отличные желуди сожрала эта дикая свинья», — комментирует сценку шуткой в своем духе Трималхион (гл. XLI).

А вот сценка, разыгранная Трималхионом и поваром, будто бы забывшим выпотрошить свинью (гл. XLIX): изобразив гнев, Трималхион притворился, что собрался наказать повара за забывчивость. Повар разделся и приготовился принять наказание, но Трималхион, как бы поддавшись просьбам присутствующих, смягчился и потребовал у повара немедленно выпотрошить свинью у всех на глазах. Тот полоснул свинью ножом, и из прореза градом посыпались жареные колбасы.

Или сценка такого рода. Во время похвальбы Трималхиона своим серебром один из рабов роняет чашку. «Живо, — крикнул Трималхион, обернувшись, — наказывай сам себя, ибо ты ротозей». Раб уже разинул рот, чтобы умолять о пощаде, но Трималхион перебил его: «О чем ты меня просишь? Советую тебе попросить самого себя не быть ротозеем».

Сценки, наподобие упомянутой, явно заранее предусмотренные ^60, перешли в «Сатирикон» из «низменных» народных жанров типа мима, вытеснившего в I в. и. э. все другие драматические жанры. Природа комизма подобных сцен родственна комизму народных зрелищ. Широкое участие в этих сценах рабов также может служить доказательством их близости миму, персонажами которого были рабы и люди низкого положения. Петроний, безусловно, знал мим и вполне мог использовать для своего «Сатирикона» его интриги и стиль (сентенции с претензией на мудрость в легкомысленных ситуациях, шутки и каламбуры, игра слов вроде игры с именем раба Карпа в гл. XXXVI или игра с синонимами имени раба Диониса (Вакх—Либер) в гл. XLI и т. п.). На связь с мимом указывают и стихотворные вставки в тексте «Пира». Две из трех вставок, приходящихся на описание пира в гл. XXXVI и LV), имитируют, а может быть, и прямо цитируют мимографа Публилия Сира, имя которого здесь упоминается (LV, 5).

Помимо «номеров», связанных с угощением, число которых можно умножить, (гл. XXXIII, XXXIV, XXXV, XXXVI, LXX и др.), на пиру дают представление любимые Трималхионом фокусники (LIII) и артисты-гомеристы, разыгрывающие сцены из «Илиады». Трималхион сопровождает их представление объяснениями, по своему обыкновению все перепутав (гл. LIX).

В промежутках между зрелищами «схоласты» вступают в разговор с соседями по столу. Этот диалог между гостями едва ли не самая интересная часть «Пира». Именно он позволяет проникнуть в психологию вольноотпущенников, увидеть их характеры, узнать их жизнь и круг интересов. На изображении Петронием вольноотпущенников — бывших рабов сказалось до известной степени традиционное для античной литературы вообще, а римского аристократа в частности, высокомерно-презрительное к ним отношение. Однако в эту традицию Петроний вносит новое: насмехаясь над их невежеством, грубостью, низменными инстинктами, он в то же время признает их силу и жизнеспособность, зная, что большинство из них достигло богатства собственной ловкостью и упорством.

Один из соседей Энколпия по столу рассказывает ему с гордостью о богатстве и могуществе Трималхиона («земли у Трималхиона — соколу не облететь, денег — тьма тьмущая. . . он любого из здешних балбесов в рутовый лист свернет» — гл. XXXVII). Этот же сосед по столу рассказывает о соотпущенниках Трималхиона, которых, как он говорит, тоже «остерегись презирать». У одного «800 000 сестерциев, а ведь вырос из ничего: недавно еще бревна на спине таскал», а другой «уже видел в глаза собственный миллион, — но свихнулся, не знаю, есть ли у него хоть один свободный от долгов волос» (гл. XXXVIII).

Еще один сотрапезник, Селевк, сожалеет об умершем Хрисанфе (гл. XLII), а его товарищ Филерот, ругая Хрисанфа, говорит, что нечего его жалеть: «С почетом жил, с почетом помер. начал с одного асса и готов был из навоза зубами деньги вытаскивать, а кончил тем, что оставил сто тысяч и все деньгами. . . был он груб на язык, злоязычен — свара, а не человек. Куда лучше был его брат: друзьям друг, хлебосол, щедрая рука» (гл. XL1II).

Гости Трималхиона любят пофилософствовать. Селевк замечает по поводу неожиданной смерти Хрисанфа: «Все мы ходим точно раздутые бурдюки; мы меньше мухи, потому что и у мухи есть свои добродетели — мы же просто-напросто мыльные пузыри» (гл. XLII).

Дама сетует на быстротечность жизни («Что такое день? Ничто, — не успеешь оглянуться — уже ночь. Поэтому нет ничего лучше, как из спальни прямо переходить к триклиний» — гл. XLI). Не у всех вольноотпущенников жизнь складывается так счастливо, как у Трималхиона. Ганимед жалуется на дороговизну («ныне хлеб кусаться стал»), на продажность эдилов («эдилы... с пекарями стакнулись... а бедный народ страдает»), сожалеет о добром старом времени («в те поры хлеб не дороже грязи был») и о людях, которые были львы, не чета теперешним («ныне народ: дома — львы, на людях — лисицы» —гл. XLIV). Он же рассказывает о декурионе Сафинии, который был «перец, а не человек. Когда шел, земля под ним горела! .. Когда вел дело на форуме, голос его гремел, как труба»... С особым значением Ганимед подчеркивает демократизм Сафиния («А как любезно отвечал на поклон? Всех по имени звал, ну, словно один из нас» — XLIV).

Богобоязненный Ганимед — редкое явление в «Сатириконе» ⁶¹ — видит причину всех бед в неверии. «Никто, — говорит он, — небо за небо не считает, никто постов не блюдет, никто Юпитера в грош не ставит...» (там же). В противоположность брюзге Ганимеду Эхион-лоскутник, любитель гладиаторских игр, утверждает, что «лучше нашей родины нельзя было бы найти, если б люди поумней были», ибо нигде нельзя увидеть на праздниках таких превосходных гладиаторских игр: «гладиаторам будет дано первостатейное оружие; удирать — ни-ни; сражайся посередке, чтобы всему амфитеатру видно было» (гл. XLV). Тот же Эхион осуждающе рассказывает о некоем Гликоне, который отдал своего казначея зверям за то, что тот «забавлял» его жену («Ну и Гликон! Грошевый человечишко — отдает зверям казначея. Это значит ставить себя на посмешище. Разве раб виноват? Делает, что ему велят» (там же).

С особым удовольствием во время этой беседы смакуются пикантные подробности жизни того или иного упоминаемого лица. Так, например, про недавно умершего Хрисанфа, которому было больше семидесяти лет, Филерот с восторгом говорит, что он «до последних лет был распутником — ей-богу! — даже собаки в доме не оставлял в покое. И к тому же преизрядный мальчишечник — вообще, на все руки мастер».

Полупрезрительное, снисходительно-покровительственное отношение невежественных, но разбогатевших вольноотпущенников к людям образованным, но неимущим, таким, как ритор Агамемнон, отражает бедственное положение в Римской империи того времени неимущих людей интеллигентных профессий ^62.

Обращение Эхиона-лоскутника к Агамемнону (гл. XLVI) говорит об этом достаточно красноречиво: «Почему же ты, наш записной оратор, ничего не говоришь? Ты не из наших и потому смеешься над речами бедных людей... Мы знаем, что ты от большой учености свихнулся. Ну что же из того? Уж когда-нибудь тебя уговорю приехать ко мне на виллу. . . найдется, чем перекусить... Потом и ученик тебе растет — мой парнишка».

А вот как Эхион рассказывает об учителях сына: «... Учитель его слишком уж стал самодоволен, не сидит на одном месте. Приходит и просит дать книгу, а сам работать не желает. Есть у него и другой учитель, не из очень ученых, но зато старательный.. . Он каждый праздник обыкновенно приходит к нам и доволен всем, что ему ни дай».

Рассуждая о сравнительной ценности наук, где литературе отводится, естественно, последнее место, он выражает желание, чтобы сын его обучался праву: «Занятие это хлебное. В литературе он уже достаточно испачкался (satis inquinatus est)».

Ну, а лучше всего, по мнению Эхиона, какое-нибудь ремесло: «... отдам (его), например, в цирюльники, в глашатаи, или, скажем, в стряпчии. Это у него одна смерть отнять может». Заключает Эхион свою речь снисходительным признанием, что «наука — это клад, а искусный человек никогда не пропадет».

Поскольку пародия едва ли не главный художественный прием Петрония, то невольно начинаешь видеть ее в «Сатириконе» всюду. Речь же Эхиона, своеобразным способом восхваляющая науку и знающих людей, которым, пожалуй, «не поздоровится от этаких похвал», кажется не только пародией на школьные декламации в пользу знаний, но и заставляет вспомнить цицероновскую речь «за Архия» в защиту литературы. Может статься, что речь Эхиона в какой-то степени является тонкой насмешкой и над ставшей хрестоматийной речью Цицерона.

Если Эхион бравирует своим невежеством, насмехаясь над ученым, но нищим Агамемноном, то считающий себя образованным Трималхион сочиняет стихи в духе Публилия Сира (гл. LV), хвалится своей библиотекой (гл. XLVIII) и рассуждает на тему о том, какое самое трудное занятие после литературы (по его мнению — лекаря и менялы — гл. LVI).

Соотпущенники Трималхиона и он сам не стыдятся своего рабского происхождения и своего прошлого. Напротив, они гордятся тем, что смогли добиться многого благодаря собственным усилиям. Один из них говорит смеющимся над ним Аскилту и Гитону: «Сорок лет я был рабом... однако во всем старался угождать хозяину.. . чей ноготь стоил дороже, чем ты весь» (гл. LVII).

Теперь же, говорит он, «человеком стал, как все люди... Никому медного асса не должен... Землицы купил и деньжат накопил, двадцать ртов кормлю, не считая собаки. Сожительницу свою выкупил... А родиться свободным так же легко, как сказать «пойди сюда» (там же).

В разгар пира, пустив к столу челядь, Трималхион, в восторге от собственной щедрости, заявляет: «И рабы — люди: одним с нами молоком вскормлены, и не виноваты они, что участь их горькая. Однако, по моей милости, скоро все напьются вольной воды» (гл. LXXI) ^63.

Без всякого стеснения Трималхион сообщает гостям историю своего возвышения («четырнадцать лет по-женски был любезен своему хозяину... и хозяйку ублаготворял тоже» (гл. LXXV); с гордостью говорит о том, какое упорство и какую смекалку ему пришлось проявить, чтобы достичь всего того, что он теперь имеет (гл. LXXVI). «Был лягушкой, — заключает он, — стал царем» (qui fuit rana, nunc est rex — LXXI I, 2). He без тщеславия сообщает ои и о том, что некий Скавр — по-видимому, знатный римлянин — предпочитает останавливаться у него, хотя у его отца есть превосходное поместье около моря ^64.

Помимо разговоров на житейские темы, в промежутке между бесконечными фокусами с переменой блюд сам Трималхион и его гости рассказывают друг другу анекдоты и сказки. Сюда относится анекдот о небьющемся стекле ⁶⁵, рассказанный самим Трималхионом (гл. LV), и рассказы Никерота и Трималхиона о волке-оборотне (гл. LXI—LXII) и ведьме (гл. LXIII) ^66.

Прежде чем начать свою историю, Никерот с опаской оглядывается на ученых бродяг, боясь, как бы его не засмеяли.

Однако и бродяги, и Трималхион с полной верой относятся к его рассказу и дрожат от страха. Суеверия, сменившие веру в богов, одинаково властны над образованными и невеждами. Пир, затихнувший было во время рассказов об оборотне и ведьме, разгорается с новой силой после прихода каменщика Габинны с женой Сцинтиллой (гл. LXV). Трималхион требует себе кубок побольше и, выслушав рассказ Габинны о том, как их принимали в том доме, откуда они пришли, приказывает вновь накрыть стол. Тем временем женщины — Фортуната и Сцинтилла — хвастаются друг перед другом нарядами и украшениями, домовитостью и хозяйственностью и жалуются на проказы мужей.

Эпизод с приходом Габинны и Сцинтиллы, их встреча с Трималхионом, поведение женщин, выхваляющихся друг перед другом, принадлежит к тем реалистическим зарисовкам Петрония, в которых он поражает своей жизненной наблюдательностью, верностью бытовым деталям, психологической правдой (сцена торгов, эпизод с рабами-сирийцами и т. п.).

Заключительные страницы «Пира» посвящены описанию очередной оргии, происходящей на этот раз в бане, во время которой Трималхион рассказывает свою жизнь (гл. LXXV- LXXVII). Рассказ логически завершается сценой мнимых похорон Трималхиона. Эта нелепая сцена достойно венчает описание пира (гл. LXXVIII). Под оглушительный рев труб Энколпий, Аскилт и Гитон убегают из этого «дома чудес».

Если начальные главы сохранившихся частей романа не слишком изобиловали событиями и ритм их был достаточно умеренным, если на пиру у Трималхиона наши герои вообще присутствовали как зрители и развитие основной сюжетной линии — их скитаний — как бы приостановилось, то последняя, третья часть «Сатирикона», отличается крайней насыщенностью событиями, развивающимися интенсивно и со все большим накалом страстей. Именно в этих главах наиболее явственно проступают его «романные» признаки, здесь с особой силой звучат эротические мотивы произведения. Ситуации, в которые попадают герои, и события, с ними происходящие (приключения на море, кораблекрушение, любовный эпизод с Киркеей и Полиэном), — типично «романного» характера. Эпизоды этой части «Сатирикона» — ее греческий колорит, греческие имена (особенно истории Полиена и Киркеи), новелла о матроне (явно греческого происхождения), повествовательная техника и художественные приемы, применяемые здесь Петронием, настойчиво заставляют вспомнить о греческом любовно-приключенческом романе. Петроний, по всей видимости, знал греческий любовный роман и намеренно использовал определенные его элементы в своем «Сатириконе», как всегда, по-своему, т. е. в пародийном плане и с насмешливой целью. Яркие, открыто сатирические краски, преобладавшие в описании пира у Трималхиона, сменяются здесь глубокой иронией, которая достигает своей высшей степени — сарказма — в главах, где описываются последние эпизоды в Кротоне (приход Филомены с детьми к Эвмолпу и история с завещанием — гл. CXL и CXLI). Переживаниям Энколпия, которых особенно много в этой части «Сатирикона» и которые также усиливают ее «романный» колорит, ирония придает комический оттенок.

Однако говоря о характере этой части «Сатирикона», нельзя ограничиться замечанием, что она связана с греческим любовным романом, хотя роман, пожалуй, — главный из тех жанров, о которых здесь вспоминает Петроний. Ибо здесь, даже, может быть, больше, чем в других своих частях, произведение оправдывает свое название «смеси»: смеси стихов и прозы, смеси элементов разных жанров, приемов, стилей.

Здесь больше, чем в предыдущей части, стихотворных вставок, при этом две из них — очень значительные. Это поэма о гражданской войне (295 стихов) и поэма о гибели Трои (65 стихов); на эту часть «Сатирикона» приходятся также две вставные новеллы: об уступчивом мальчике и о матроне Эфесской; приключения на корабле и события в Кротоне содержат немало коллизий и сцен, напоминающих коллизии и сцены новой комедии или мима.

Все события, происшедшие с героями после пира у Трималхиона, можно сгруппировать вокруг трех мест действия: города, где живет Трималхион и где наши герои оставались еще некоторое время после пира, корабля Лиха и Трифены, на который Энколпий с Гитоном попали, связавшись с поэтом Эвмолпом, и города наследников — Кротоны.

Первая сцена после пира — очередная ссора Энколпия с Аскилтом из-за Гитона — выглядит, как верно замечают некоторые исследователи, пародией на суд царя Соломона. Противники, взявшись за меч, решают добыть свою долю мечом. Однако, тронутые мольбой Гитона, они соглашаются кончить дело миром, и Аскилт предлагает Гитону самому выбрать себе «брата». Гитон выбирает Аскилта. Отчаянию Энколпия нет предела. Те изобразительные средства, которыми Петроний рисует это отчаяние, красноречиво говорят о его ироническом отношении к переживаниям своего героя. Так, например, достойно венчают эпизод ссоры четыре дистиха о вероломных друзьях и ненадежности дружбы, два из которых — в духе Овидия и два — в духе мима или комедии (характерное для Петрония сочетание).

Дистихи сразу снимают кажущийся драматизм ситуации.

Комический эффект производит и речь Энколпия, которую он произносит на берегу моря, мучительно переживая измену Гитона и свое одиночество. Речь построена по обычному для Петрония контрасту между патетической формой и «низменным» содержанием. Она начинается со страстного возвышенного обращения («Ужели не поглотит меня, расступившись, земля или море, жестокое даже к невинным?..»), содержит нецензурную брань по адресу соперника в любви и самого предмета любви («молодой человек, погрязший во всяческом сладострастии», «зад его разыгрывался в кости», «он... словно блудница, все продал за единую ночь»...) и завершается клятвой Энколпия отомстить обидчикам (гл. LXXXI) ^67.

Подпоясавшись мечом и подкрепившись пищей, как он сам замечает, «плотнее обыкновенного», дабы не иссяк его воинственный дух, Энколпий отправляется на поиски обидчиков.

Любопытный эпизод этой части «Сатирикона» — сцена в местной пинакотеке, куда случайно забредает пребывающий в тоске и обиде Энколпий. Эта сцена сопоставляется обычно с началом романа Ахилла Татия «Левкиппа и Клитофонт» (I, 2, 5). Описание произведений искусства — один из видов софистической прозы — вообще нередко встречается в греческих романах. Но Петроний никогда не воспроизводит имитируемые или пародируемые ситуации в точности, поэтому здесь вместо подробного описания картин — лишь упоминания о них, которые служат поводом для очередных ламентаций Энколпия. При виде любовных картин, он, конечно, вспоминает о своем горестном положении и в страстном монологе изливает свою зависть к богам, чью любовь не омрачало соперничество.

Тут же в пинакотеке Энколпий встречает старого и нищего поэта Эвмолпа, с которым будут связаны теперь все остальные события романа. Эвмолп удивительно сочетает в себе одновременно черты бездарного поэта и неистового рецитанта, известного нам из эпиграмм Марциала и сатир Ювенала. Петроний рисует образ, по-видимому, достаточно типичный для времени расцвета дилетантизма в поэзии и широкого распространения рецитаций. Эвмолп сначала по привычке горестно сетует на жалкое положение литераторов: «Любовь к творчеству еще никого не обогатила»... (гл. LXXXIII); «Превозносите сколько угодно любителей литературы — они все-таки будут казаться богачу дешевле денег (гл. LXXXIV). Свои сетования Эвмолп подкрепляет сатирическими стихами (6 гекзаметров) об упадке красноречия в духе Марциала или Ювенала. Потом, узнав о беде Энколпия, тут же рассказывает ему в утешение происшедшую с ним в Пергаме историю. Этот рассказ Эвмолпа получил в петрониеведении название «новеллы об уступчивом мальчике» (гл. LXXXV—LXXXVII).

Новелла об уступчивом мальчике могла быть навеяна Петронию рассказами типа «Милетских рассказов» Аристида, или восточными сказками типа сказок «Тысячи и одной ночи».

Исследователи неоднократно отмечали факт влияния на Петрония восточных моделей ⁶⁸. Может быть, заимствованный оттуда сюжет получил у Петрония пародийное преломление, так как вместо обычного в таких сказках предмета любви — девушки, у Петрония фигурирует мальчик. Новелла наглядно демонстрирует мастерство Петрония-рассказчика. Она неплохо сохранилась — лакуна не нарушает ее композиционной стройности, которую создает, в частности, удачное повторение рефрена «спи, или я скажу отцу» (aut dormi, aut ego jam dicam patri) в середине и конце повествования. В том, что вначале эту фразу говорит мальчик, а затем учитель, проявились особое мастерство и стилистическая изысканность Петрония.

После новеллы Эвмолп произносит высокопарную речь, полную сожалений о прошлом расцвете и жалоб на плачевное состояние современного искусства. Речь Эвмолпа о причинах упадка искусства (гл. LXXXVIII) — одно из тех мест в «Сатириконе», где, как мы можем подозревать,Петроний, высказывает свои взгляды на литературу и искусство. Кроме этой речи Эвмолпа, к ним относятся: дискуссия о красноречии в I—VI главах, включая стихотворение в духе Луциллия; некоторые места из LXXXIII—LXXXIV глав, где Эвмолп жалуется на жалкое положение литераторов; рассуждения Эвмолпа о трудностях поэзии, предшествующие поэме о гражданской войне (гл. LXVIII). Все остальные замечания об искусстве разных лиц носят иронический характер (например, разговоры Трималхиона о литературе в LIV главе). Как это доказывает отношение Петрония к старым поэтам и ораторам (гл. I—III, LXVIIII,CXVIII), вкусы его в основном классические. Мы видим у него традиционное восхваление старых времен и негодование против современной коррупции, в которой Петроний видит одну из причин упадка искусства (LXXXVIII гл.). Однако Петроний не остался в стороне от современных ему литературных веяний. Это сказалось, в частности, в том, что «новый» стиль и разговорная латынь проникли в его произведение. После речи Эвмолп, остановившись перед картиной о гибели Трои, декламирует поэму на этот сюжет (гл. LXXXIX).

Поэма в 05 сенариев под названием «Troiae lialosis» является переложением содержания 255 стихов (от стиха 13 по 267) II песни «Энеиды», где рассказывается история троянского коня. По мнению А. Колиньона ⁶⁹, который считает, что Вергилий был наиболее любимым и наиболее, если можно так сказать, имитируемым в «Сатириконе» поэтом, поэма никак не может быть пародией на Вергилия. Петроний не пародирует ни идеи, ни стиль, ни метры Вергилия, а лишь использует многие его выражения. Поэма, как считает А. Колиньон, не может быть насмешкой и над Эвмолпом, осмелившимся соперничать с великим поэтом. Скорее это школьное упражнение на заданную тему, появление которого в «Сатириконе» диктуется требованиями жанра «смеси». Петроний пытается модернизировать Вергилия (гекзаметры «Энеиды» переведены в сенарии, сюжет трактован на манер трагедий Сенеки). По его словам, Петроний «луканизировал» Вергилия, как несколько дальше, в «Поэме о гражданской войне», он так же «вергилизировал» Лукана.

Некоторые ученые (например, Гейдель) уверены, что Петроний имеет здесь в виду поэму Нерона «''AXtoaic [Xtou», которую, по свидетельству Светония (Нерон, 38), Нерон пел во время пожара Рима. А. Колиньон возражает ему на том основании, что мы не имеем поэмы Нерона, чтобы сравнить. На наш взгляд, модернизированная трактовка старого сюжета, утрированный старый эпический стиль может представлять собой одновременно насмешку над сторонниками и старого, и нового стиля, ироническую попытку примирить их вкусы. Это абсолютно в духе художественной манеры Петрония — соединять, часто с насмешливой целью, разные манеры, стили, формы. По всей видимости,Петроний не случайно выбрал сюжет о Трое: вероятно, он был модным сюжетом в Риме тех лет. Но это не значит, конечно, что поэму Петрония надо рассматривать непременно как пародию на поэму Нерона, которую мы не знаем. Однако мы можем видеть здесь даже просто в самом факте выбора этого сюжета — намек на Нерона и притом насмешливый, хотя бы потому, что поэма Петрония не может служить эталоном хорошего вкуса.

Во время громкого чтения этой поэмы собравшаяся публика (совсем по Марциалу) ⁷⁰ награждает поэта камнями. Тот воспринимает такое поведение публики как привычное. Взяв с Эвмолпа слово больше не декламировать (опять совсем по Марциалу), Энколпий идет с ним обедать (гл. ХС).

Далее следует возвращение Гитона (гл. XCI), фарсовые сцены с попыткой к самоубийству — сначала Энколпия, потом и Гитона, в которых орудием служит заведомо тупая бритва (гл. XCIV), ^7I скандал и драка на постоялом дворе (гл. XCV), приход Аскилта, разыскивающего Гитона, который, прячась, повисает под кроватью, уцепившись руками за сетку, подобно Одиссею под брюхом у барана (гл. XCVIII-XCVIII).

Особого драматизма достигают дальнейшие события, которые разыгрываются на корабле. Чтобы избавиться от преследований Аскилта, Энколпий принимает предложение Эвмолпа и вместе с Гитоном всходит на корабль, плывущий в Тарент (гл. С—GXV). На корабле выясняется, что он принадлежит богатым тарентинцам — Лиху и Трифене, с которыми у Энколпия с Гитоном давняя вражда. Перебрав все способы спасения, беглецы решают изменить внешность — побрить головы и поставить на своих лбах знаки клейменых рабов. Однако с помощью явившегося Трифене во сне Приапа (гл. CIV) обман раскрыт, и Лих обрушивается на них в страшном гневе.

Здесь Петроний также использует мотивы, обычные для греческого романа: вещий сон, узнавание и др. Вместе с тем некоторые сцены на корабле дают повод подозревать в качестве источника опять же мим или комедию: например, история с переодеванием и страх быть обнаруженным. Это подтверждает живая и остроумная речь Гитона (гл. CII), написанная в ритме и манере кантика. Разыгравшаяся здесь риторическая дуэль между Эвмолпом и Лихом, предметом которой служат плешивые головы Энколпия и Гитона (гл. CVII), представляет собой нечто среднее между имитацией суда и пародией на школьные риторические состязания. Она завершается элегидиарием на плешивых — своеобразной пародией на распространенный в то время жанр стихотворений на случай.

Дуэль ораторов венчает драка, в которой принимают участие нее плывущие на корабле. Во время свалки Гитон и Энколпий повторяют фарс с попыткой к самоубийству (гл. CVIII).

Драка кончается перемирием по инициативе Трифены. Держа в руке оливковую ветвь, она произносит восемь гекзаметров, которые в соответствии с драматизмом событий являются пародией на высокий стиль (гл. CVIII). После чего Эвмолп составляет мирный договор, применяя в нем, для большей торжественности, архаический язык судебных формул (гл. CIX).

Во время устроенной после этого трапезы Эвмолп, к величайшему удовольствию матросов, рассказывает новеллу о матроне из Эфеса (гл. CXI—CXII). Принято считать, так как доказать это невозможно, что новелла о матроне взята Петронием из «Милетских рассказов» Аристида. Варианты этой новеллы можно найти у многих народов ^72. Рассказ о матроне полон цитат и реминисценций из «Энеиды» (преимущественно из IV книги). Ситуация и коллизии напоминают историю Дидоны и Энея. Служанка, например, так же склоняет свою госпожу к солдату, как Анна — Дидону к Энею ^73.

Новеллу отличает лаконичность, изящество стиля и легкая ирония.

Сюжет этой пикантной новеллы очень прост. Некая эфесская матрона, отличавшаяся, по словам Петрония, «столь великой верностью, что даже из соседних стран женщины приезжали посмотреть на нее», когда умер ее муж, решила уморить себя, оставшись в склепе возле тела умершего без еды и питья. Усилия родных, знакомых и даже, как замечает Петроний, городских властей, отговорить ее от этого решения ии к чему не привели, и весь город был потрясен таким «блестящим примером истинной любви и верности».

На пятые сутки этого бдения некий солдат, охранявший неподалеку трупы распятых на кресте разбойников, заметил свет в одном из склепов и, решив полюбопытствовать, что там происходит, увидел плачущую женщину редкой красоты, мертвое тело, служанку и все понял. Он принес в склеп свой скромный обед и предложил женщинам разделить с ним трапезу. Первой сдалась служанка. Вдова, поскольку «всякий охотно слушает, когда его уговаривают есть или жить», тоже позволила сломить свое упорство. Ну, а далее «вы, конечно, знаете, — лукаво говорит Петроний, — на что нас часто соблазняет сытость». Атакуемая воином и вторящей ему служанкой, вдова потерпела полное поражение. Счастье солдата и «верной» матроны продолжалось до тех пор, пока с одного из крестов не исчез труп.

Победоносному воину грозило наказание, и он уже почти отважился покарать себя сам, собственным мечом. Но рассудительная вдова решила иначе: «Я предпочитаю повесить мертвого, — сказала она, — чем погубить живого».

И, таким образом, на место похищенного трупа разбойника было повешено тело мертвого мужа. «А на следующий день, — завершает новеллу Петроний, — все прохожие недоумевали, каким образом мертвый взобрался на крест».

По своему духу, полному жизнелюбия, веселого лукавства и юмора, по несомненным литературным достоинством, новелла о матроне из Эфеса может быть поставлена в один ряд со знаменитыми итальянскими новеллами эпохи Возрождения.

Следующий эпизод — буря на море и кораблекрушение (непременный компонент большинства греческих романов) — дан Петронием в обычном для него сочетании серьезного и смешного. Картина природы, которыми вообще так бедна античная проза, — в данном случае разбушевавшееся море — написана со всей серьезностью. Исследователи считают, что она навеяна Вергилием. Поведение же героев романа превращает трагическую сцену в бурлескную.

После разных трагикомических перипетий для бродяг буря кончается благополучно: Энколпия и Гитона, вдруг вспомнивших о своей старой любви и решивших погибнуть вместе, и Эвмолпа, даже в такой ситуации завывающего стихи и что-то пишущего на огромном пергаменте, спасают появившиеся на лодках рыбаки.

Действие последних из сохранившихся частей романа происходит в городе Кротоне, про который некий хуторянин, встретившийся нашим путникам, говорит, «что это древнейший, когда-то первый город Италии». В страстной обличительной речи, никак не выглядящей шутовской (большая редкость в «Сатириконе»), хуторянин дает характеристику жителям города, главное занятие которых — погоня за наследствами. По его словам, здесь процветает только тот, кто умеет лгать, «ибо науки в этом городе не в почете, красноречию в нем нет места, а воздержание и нравственность не пожинают похвал». Гневная речь хуторянина заканчивается почти зловещим предсказанием: «Вы увидите город, напоминающий собой пораженную чумой равнину, на которой нет ничего, кроме терзаемых трупов да терзающих воронов» (гл. CXVI).

Поняв из этой речи, каким способом можно поживиться в этом городе, Эвмолп решает выдать себя за богача из Африки, потерпевшего кораблекрушение и потерявшего единственного сына — наследника, а Энколпия с Гитоном — за своих слуг. Некоторые исследователи (Розенблют, Колиньон) предлагают рассматривать как мим историю с наследством в Кротоне. Здесь (гл. CVII) мы как бы присутствуем при распределении ролей, после чего сам Эвмолп говорит: «Quid ergo.. . cessamus mimum componere» (В таком случае, зачем откладывать нашу комедию в дальний ящик?). В гл. CXL и CXLI перед нами проходят некоторые из эпизодов этого мима.

По дороге к городу Эвмолп в разговоре опять возвращается к любимой теме поэтического творчества: высказывает свое мнение о соотношении содержания и формы и о том, каково, например, по его мнению, должно быть описание гражданской войны: «Дело совсем не в том, чтобы в стихах изложить факты, — это историки делают куда лучше; нет, свободный дух должен устремляться... по таинственным переходам, чтобы иеснь казалась скорее вдохновенным пророчеством исступленной души, чем достоверным показанием, подтвержденным свидетелями» — (гл. CXVIII).

В доказательство своей теории Эвмолп тут же произносит «Песнь о гражданской войне» (гл. CXIX—CXXIV). Поэма Петрония в 295 гекзаметрах передает содержание 695 стихов I песни «Фарсалии» Лукана. В противоположность Лукану, отказавшемуся от богов и другой мифологической орнаментики, она написана в традиционной эпической манере, но и стиль Лукана и вообще «новый стиль» наложили на поэму значительный отпечаток. Концентрация материала в поэме еще сильнее, чем у Лукана, хотя сами события поэта не интересуют. Рассказ о них дается через декламацию и резонерство. Поэма изобилует имитацией стиля и выражений Вергилия и Лукана.

Вопрос о том, как расценивать поэму Петрония, имеет свою историю, заслуживающую специального рассмотрения. Упомянем лишь основные точки зрения, из которых одна, поддержанная большинством (Е. Вестербург, А. Фридлендер и др.), заключается в том, что поэма Петрония — это пародия на Лукана. Другая (например, Меслер, Г. Буассье) состоит в том, что Петроний соперничает с ним и показывает, как надо писать. А. Колиньон, подробно рассматривающий этот вопрос в своей книге⁷⁴, полагает, что это просто имитация начала «Фарсалии», не имеющая цели унизить Лукана. По его мнению, «Песнь о гражданской войне» такое же школьное упражнение, как «Troiae halosis».

В нем Петроний вступился за мифологию по Вергилию, остающемуся для него авторитетом. К последнему времени сложилось, по всей видимости, правильное мнение, суть которого в том, что поэма Петрония — это двойная пародия: на новаторство Лукана и на бездарных эпигонов классического эпоса ⁷⁵.

На поэме бесспорно сказались литературные разногласия той поры и новые веяния ⁷⁶.

Бродягам блестяще удается задуманная Эвмолпом мистификация в Кротоне — их окружает толпа искателей наследств. Эвмолп упивается удачей, а Энколпий побаивается разоблачения и все время ждет, что «снова придется удирать и снова впасть в нищенство» (гл. CXXV).

Центральный эпизод этой части романа — любовное приключение Энколпия, который принял имя Полиена, с кротонской красавицей Киркеей (гл. GXXVI —GXXXVIII).

Существует мнение, что этот эпизод навеян Петронию рассказом Геродота об Амасисе и Лаодикее (II, 181). Вполне возможно также, что это любовное приключение, в котором участвуют капризная красавица Киркея, лукавая служанка Хрисида и незадачливый влюбленный Полиен-Энколпий, появилось в «Сатириконе» под влиянием игривых рассказов Аристида. Это как бы еще одна новелла в милетском духе, вплетенная в основной сюжет, ставшая его частью.

История этого приключения рассказана Петронием с особенным художественным разнообразием. Здесь много стихотворных вставок, обильно использованы литературные формы и приемы софистической прозы, сближающие «Сатирикон» с греческим любовным романом: любовная переписка (гл. CXXXIX), размышления Энколпия и обращения его к самому себе, составленные по правилам риторики (гл. CXXXII, CXXXVIII), описание внешности красавицы Киркеи, восходящее к образцам софистической прозы, и др. Главный поэт этой части «Сатирикона», терминология и выражения которого нашли здесь свое отраже ние как в прозе, так и в стихах, — Овидий. Он наиболее соответствует ей своей любовной тематикой. Переживания героев переданы здесь Петронием более детально и углубленно, чем в какой- либо другой части произведения. Однако причина этих переживаний начисто снимает их драматизм и заставляет воспринимать эту историю как комическую. При этом комический эффект усиливается с усилением переживаний Энколпия. Смысл истории сводится к тому, что в самый разгар любовных отношений Энколпия с Киркеей Приап за неизвестные нам прежние грехи Энколпия лишает его мужской силы. Свое горе Энколпий изливает в очередной страстной речи (гл. CXXXII). Надеясь вылечиться, он прибегает к услугам старой колдуньи Проселены и жрицы Приапа Энотеи.

Манипуляции этих старых ведьм описаны издевательски и с любопытными бытовыми подробностями (гл. CXXXI и CXXXV—CXXXVIII). В конце концов Энколпий сбегает от них, так и не излечившись и не переставая думать о своей горькой участи. Юмористически звучат 8 гекзаметров из GXXXIX главы, в которых Энколпий жалуется на гнев Приапа, чувствуя себя жертвой и проводя параллель между собой и эпическими и трагическими героями.

В последних эпизодах романа рассказано о попытке одной из первых дам города, Филомены, навязать Эвмолпу, которого она считает богачом, своих детей — сына и дочку и об очередной оргии, на этот раз уже с участием многоопытных деток Филомены, во время которой Энколпий исцеляется.

Рукопись «Сатирикона» обрывается на завещании Эвмолпа, при помощи которого он решает в последний раз перед тем, как покинуть Кротону, поиздеваться над кротонцами. Эвмолп составляет завещание, где говорится, что его наследство получит тот, кто согласится публично съесть труп. Существует несомненная связь эпизода с наследством в Кротоне с V сатирой II книги Горация — об охотниках за завещаниями. Фиванка у Горация тоже ставит своему наследнику странное условие: отнести свое тело на кладбище на голых плечах. Кроме тематических и текстуальных совпадений, здесь, как и в эпизоде «Пира», сходство в тонкой и язвительной иронии поэта, стоящего над своими героями. Это место — еще одно доказательство близости Петрония Горацию-сатирику.

* * *

Из-за слабой связанности друг с другом частей «Сатирикона» и отсутствия в цепи событий романа строгой логической последовательности трудно угадать, что могло случиться с героями после Кротона и близок ли конец романа. Ясно только, что Энколпий после всех злоключений остался цел и невредим, поскольку рассказ о них ведет он сам. И, по- видимому, рассказ все-таки близится к концу. Колиньон, например, предполагает ⁷⁷, что развязка наступила в Таренте, куда вернулась после кораблекрушения Трифена и куда, может быть, направились, в конце концов, бродяги. Тома ⁷⁸, полагая, что герои начали свои скитания со столицы, считает, что они должны были завершиться возвращением туда же.

По сохранившимся главам «Сатирикона» разбросаны намеки на те факты и события, которые происходили в предыдущих 14 книгах (или главах) романа и в утерянных частях дошедших до нас 15-й и 16-й книг или глав⁷⁹.

Это прежде всего намеки на преступления Энколпия: они содержатся в речи Аскилта, которую последний обрушивает на Энколпия во время их ссоры (гл. IX, 10—12), горестных восклицаниях самого Энколпия, потрясенного изменой Гитона (гл. XXXI, 5—И) и в признаниях Энколпия в письме к Киркее (гл. СХХХ, 8—9) ^80. Кроме того, из разных мест «Сатирикона» явствует, что в потерянных частях романа должна была быть целая серия любовных приключений Энколпия — с Аскилтом (гл. IX), с Лихом и Гедилой (гл. CIX ), с Доридой (гл. CXXVI); затем знакомство с Гитоном, с Агамемноном, встречи с Трифеной, ее страсть к Гитону и т. д.

Ученые не отказывают себе в возможности пофантазировать относительно содержания потерянных глав и без какой-либо определенной опоры в сохранившемся тексте. Иногда в этом случае подспорьем служат фрагменты, приписываемые Петронию и сохраненные позднейшими грамматиками и схолиастами⁸¹. Так, Э. Тома, как и другие ученые, ссылаясь на фрагменты I и IV но Бюхелеру, считает, что действие каких-то потерянных частей должно было происходить в Массилии — полугреческом, полугалльском городе, славящемся свободой нравов ⁸². В этом городе был особый культ Приапа. Упомянутые в VI фрагменте Альбуция и в VIII фрагменте адвокат Евскион вряд ли принадлежат к героям других произведений Петрония, как думали некоторые исследователи⁸³, а скорее всего также фигурируют в потерянных главах «Сатирикона».

Уже просто основываясь вообще на содержании дошедших глав, Э. Тома предполагает, что в потерянных главах мы, может быть, могли бы увидеть реалистическое описание определенных уголков Рима, если считать, как он, что приключения героев начались в Риме, или организацию школы ритора и жизнь его учеников. Неизвестно, был ли Энколпий гладиатором, однако в потерянной части романа могло быть описание гладиаторских или других игр в цирке или амфитеатре, популярных в то время в Риме (см. разговоры гостей Трималхиона).

Словом, предположения относительно того, что могло быть в потерянных главах, можно продолжать до бесконечности, — пестрота содержания дошедших до нас глав дает для этого достаточно оснований, однако предположения эти вне зависимости от степени их вероятности так и остаются всего лишь предположениями.

* * *

Тот факт, что от «Сатирикона» сохранился» лишь отрывок и к тому же со значительными купюрами, создает особые трудности в определении его сюжета и композиции.

Дошедшие до нас части логически мало связаны между собой, и в их чередовании трудно уловить закономерность. Бытовые сцены и зарисовки чередуются с описанием оргий, эротические сцены с эпизодом в пинакотеке, приключения в школе риторов с приключениями в притоне и т. д.

Были предложения попытаться восстановить сюжет романа, взяв за основу один из его мотивов. Так, Т. Синко ⁸⁴ предложил взять для этой цели мотив голода и сладострастия — едва ли не главный мотив, руководящий поступками героев.

Однако эти попытки, так же как и попытки догадаться, что было в не дошедших до нас главах «Сатирикона», относятся к области фантазии.

Канву произведения, ее сюжетную основу составляют эпизоды, где рассказывается о приключениях героев «Сатирикона» до пира у Трималхиона и после него — на корабле и в Кротоне. В эту основу вплетаются вставные поэмы и новеллы, не имеющие прямого отношения к описываемым событиям: новеллы об уступчивом мальчике и матроне Эфесской, поэмы о Трое и гражданской войне. «Пир Трималхиона» тоже можно рассматривать как вставной эпизод, поскольку он не вносит ничего нового в развитие основной сюжетной линии.

Частично слабую связанность отдельных эпизодов можно объяснить плохой сохранностью романа. Но главным образом отсутствие строгой композиции и четкого логического плана в «Сатириконе» объясняется особенностями его формы, его родством с менипповой сатурой. Для произведения подобного рода строгость композиции была необязательна. Она приносилась в жертву занимательности и разнообразию.

Тем не менее в композиции «Сатирикона», даже в таком его неполном виде, можно отметить определенные закономерности. Прежде всего все эпизоды объединяет личность главного героя — Энколпия, от лица которого ведется рассказ. Он непосредственный участник всех событий, происходящих в романе. Наиболее крупные из эпизодов соединены друг с другом как бы цепочкой⁸⁵, каждый следующий эпизод связан с появлением нового персонажа, который, так сказать, обеспечивает очередное приключение. Так, например, встрече с Агамемноном бродяги обязаны тем, что попали на пир к Трималхиону. Познакомившись с Эвмолпом и благодаря его протекции, они оказываются на корабле и т. д.

Каждый крупный эпизод сам по себе, как правило, отличается стройностью и завершенностью композиции. Это можно было видеть на примере той части «Сатирикона», которая объединяет события на корабле, события в Кротоне и т. д. Каждая из этих частей имеет свою завязку, кульминацию и развязку (правда, окончательная развязка событий в Кротоне до нас не дошла).

Той же, если не еще большей, стройностью построения и изящной стилистической отделкой отличаются и вставные рассказы, в частности, новелла об уступчивом мальчике и новелла о матроне Эфесской, не говоря уже о «Пире у Трималхиона».» Основные эпизоды «Сатирикона», где рассказывается о любовных страданиях и приключениях трех бродяг — Энколпия, Аскилта, Гитона и присоединившегося к ним затем Эвмолпа, кроме того, объединяет несомненное внутреннее единство. Ища объяснения причины злоключений Энколпия и его спутников, ученые пришли к мысли, что она заключается в гневе бога сладострастия Приапа, таинство которого нарушил где-то в не дошедшей до нас части «Сатирикона» Энколпий.

Мысль о том, что гнев Приапа и есть та нить, которая связывает все пестрые эпизоды романа, впервые была высказана Э. Клебсом⁸⁶. Выявляя пародийное использование мотивов эпоса в «Сатириконе», он пришел к выводу, что Петроний применил в качестве композиционного принципа для своего «Сатирикона» старый эпический прием — гнев бога, взяв его в пародийном плане. Гнев Посейдона проходит через «Одиссею», гнев Юноны — через «Энеиду». Точно так же Энколпий скитается по свету, гонимый гневом бога, но бога, уже более соответствующего характеру произведения и его герою.

Гипотеза Э. Клебса об использовании Петронием эпического приема была тут же подхвачена учеными и, так сказать, «взята на вооружение». Несогласных с ней было меньшинство. Так, например, Р. Гейнце соглашался с самой идеей гнева бога, но, последовательно проводя свою мысль о пародировании Петронием греческого романа, считал, что мотив гнева бога Петроний также взял оттуда, а не из Одиссеи ⁸⁷. Действительно, у Харитона ссора любовников в какой-то степени зависит от Афродиты; гнев Эроса присутствует в романе Ксенофонта Эфесского, но и у Харитона, и у Ксенофонта он проявляется лишь в очень слабой степени и не оказывает решающего влияния на течение событий романа. В пользу догадки Э. Клебса о пародийном использовании Петронием мотива эпоса говорят параллели с «Одиссеей»: Гитон прячется под кроватью, как Одиссей под бараном (гл. XCVII—XCVIII); Гитон с Энколпием попадают на корабль Лиха, как Одиссей в пещеру Киклопа (гл. CI); Энколпия узнают по его внешнему виду, как Одиссея по шраму (гл. CV); во время жизни в Кротоне Энколпий принимает имя Полиепа (эпитет noXoouvoc— прославленный, или богатый мудрыми речами — Гомер употребляет только по отношению к Одиссею). Кроме того, в гл. CXXXIX, 2, стих 6 Петроний упоминает Одиссея как товарища своих героев но несчастью. В отличие от «Одиссеи» пародийно-переосмысленный мотив гнева бога звучит в «Сатириконе» значительно глуше. Петроний в соответствии со своей обычной манерой употребляет его не слишком явно и как бы в шутку. Однако тема Приапа в «Сатириконе» бесспорно присутствует.

С Приапом связана гл. XVII: Квартилла, по-видимому, жрица Приапа, беспокоится, чтобы бродяги не разболтали о виденном в святилище Приапа; гл. XXI: Квартилла призывает бродяг бодрствовать в честь гения Приапа; гл. CIV: Трифене на корабле явился во сне Приап и подсказал, что он привел на корабль Энколпия; гл. CXXXIII: Энколпий обращается к Приапу с мольбой помочь вернуть ему силы; гл. CXXXVII: Энколпий убивает священного гуся Приапа; гл. CXXXVX: в стихах 7—8, которые произносит Энколпий, содержатся сетования на то, что его всюду преследует гнев «геллеспонтийского бога Приапа». В гл. CXL имя Приапа не упоминается, но говорится, что враждебное божество numen inimicum опять встало Энколпию поперек дороги ^88. Кроме того, тема Приапа ясно звучит в эпизоде с Киркеей. Словом, Приап — главное божество в «Сатириконе», а его гнев — удачное объяснение злоключений героя и та нить, на которую свободно нанизываются все разнородные эпизоды романа.

Более точно решить вопрос о сюжете и композиции такого своеобразного и оригинального произведения, как «Сатирикон», можно лишь в связи с решением вопроса о его источниках и жанре.

* * *

Один из самых спорных вопросов в петрониеведении — это вопрос об источниках «Сатирикона». Здесь, как и в других петрониевских вопросах, ученым во многом приходится довольствоваться догадками, которые трудно проверить, так как «Сатирикон» в значительной степени обязан литературе, которая или не сохранилась вовсе или сохранилась в не удовлетворяющем исследователей количестве и виде (мениппова сатура, мим, новая комедия, новелла). Это в высшей степени своеобразное произведение, оригинальность которого не нуждается в доказательствах, вобрало в себя все богатство изобразительных средств предшествующей ему греческой и в особенности латинской литературы, в нем переплелись черты многих античных жанров.

Исследователи отмечают исключительную эрудицию автора «Сатирикона». Так, Ф. Бюхелер в своем предисловии к изданию 1862 г., краткость которого не помешала ему затронуть чуть ли не весь круг основных петрониевских проблем, говорит ⁸⁹, что сатиры Петрония обнаруживают очень образованного писателя, с изящным умом, просвещенного судью греческого искусства, тонкого ценителя свободных искусств, который изучал новую комедию и книги перипатетиков, где нарисованы нравы людей. Главными греческими источниками «Сатирикона» он называет новую комедию и «Характеры» Феофраста.

По мнению Ф. Бюхелера, характеристика Трималхиона и его гостей почти слово в слово имитирует «Характеры» Феофраста. В то же время портреты-карикатуры Петрония напоминают Менандра и вообще новую комедию, которая первой стала в обрисовке своих типов доходить до карикатуры. Эти-портреты использовались философско-перипатетической и риторико-педагогической литературой. Ф. Бюхелер, который предлагает делить источники Петрония на прямые и косвенные, считает комедию косвенным источником «Сатирикона».

В числе греческих источников Ф. Бюхелер называет также греческую новеллистику и Аристида из Милета. Среди главных латинских источников Ф. Бюхелер, кроме менипповой сатуры, упоминает как прототип «Пира у Трималхиона» — Пир у Назидиена Горация ⁹⁰. Начиная с третьего издания, он помещает вместе с «Сатириконом» как родственные ему по духу и форме произведения, относящиеся преимущественно к литературе эротической и сатирической. Это образцы латинской приапической поэзии, фрагменты из Варроновых мениппей, «Апоколокинтосис» Сенеки, фрагменты из милетских рассказов Аристида в переводе Сизенны, leges convivales и анонимное «Завещание поросенка».

Разбирая мнение Ф. Бюхелера, А. Колиньон ⁹¹, верный своей методе, сопоставляет текст «Пира» с текстом Феофраста и делает вывод, что прямых совпадений очень мало. На этом основании он заключает, что и Феофраста следует отнести скорее к косвенным, чем к прямым источникам «Сатирикона». Кроме того, типы Феофраста, по его мнению, обрисованы более деликатно и выглядят менее вульгарно, чем типы Петрония. Связь между ними А. Колиньон усматривает в том, что и там, и там они являются объектами явно сатирического изображения.

Точно так же, на основе прямых текстуальных сопоставлений, обнаружив крайне редкие совпадения (А. Колиньон приводит две-три одинаковые пословицы у Петрония и комедиографов), он находит связь между комедией (древней и новой), Аристофаном и Менандром — и Петронием сложной и далекой. Ничто, по его мнению, не говорит о том, что Петроний прямо вдохновлялся комедией ⁹². А. Колиньон, в свою очередь, выдвигая гипотезы о греческих источниках «Сатирикона», отмечает, что для Петрония имело значение существование греческого эротического романа. Петроний мог заимствовать у него рамку композиции (рассказ устами главного героя, как в истории Лyкия из Патр и т. д.). На связь с греческим романом указывает греческий колорит отдельных эпизодов (например, истории Киркеи и Полиена), аналогия некоторых сцен «Сатирикона» со сценами греческого романа, греческое происхождение новеллы о матроне из Эфеса и т. п. Учитывая, что у Петрония очень силен эротический элемент, А. Колиньон также связывает его с греческими новеллистами, т. е. с Аристидом и его последователями ⁹³.

Среди греческих авторов, которых можно считать косвенными источниками «Сатирикона», А. Колиньон называет мимографа Герода. Герод наряду с Феокритом принадлежит к тем авторам, которые, как принято считать, снабдили какими-то элементами греческий роман. Общим у Петрония и Герода А. Колиньон считает изображение людей из народа, ремесленников, «низов» общества, вольность в обрисовке нравов, непринужденность стиля, обилие пословиц и простонародных выражений. На этом основании он делает некоторые сближения Герода с Петронием (I, 15, с гл. 42, I, 9 и V, 15 и 12 с гл. 72, 2, 26).

А. Колиньон вообще убежден, что Петроний знал и сознательно использовал для своего романа интриги и стиль мима. На мим и ателлану встречаются многочисленные намеки в «Сатириконе». Самое слово «мим неоднократно встречается в романе, так же как и воспоминания о сцене и актерах (главы I, XIX. XXXI, XXXIII, XXXVI, LII-LIV, LXIV, LXIX, LXX, LXXIII, LXXX, XCIV, CVI. CVIII, СХ, CXVI, CXXXII, СХ).

У мима, преследующего цель точного воспроизведения действительности,Петроний мог заимствовать не только эпизоды и инциденты, но и краски. В доказательство А. Колиньон приводит сцены из «Сатирикона», которыми, по его мнению,Петроний обязан миму: это дважды повторяющаяся сцена с попыткой к самоубийству тупой бритвой — гл. XCIV и CVIII, сцены на корабле — гл. CII и особенно история с наследством в Кротоне —гл. CXVII и CXL—CXL1, которой А. Колиньон дал название «Le faux riche» или «Le captateur de testaments».

Мим всегда связан с какой-нибудь выдумкой, с идеей кого- нибудь одурачить. Доказательства связи Петрония с мимом А. Колиньон видит и в упоминании мимографа Публилия Сира — его стихи цитируются или имитируются в гл. LV. Трехстишие в гл. XXXV также напоминает стихи из мима. А. Колиньон не отрицает, что Петроний мог использовать какие-то приемы комедии (например, на корабле — сцена с переодеванием, прятками и узнаванием), что «Сатирикон» чем-то обязан ателлане, но главным драматическим жанром — источником Петрония он все-таки считает мим.

Мысль о том, что мим вообще является главным источником «Сатирикона», убежденно приводит в своей работе М. Розенблют ⁹⁴.

Сопоставив «Сатирикон» с менипповой сатурой Варрона, мимом, «Характерами» Феофраста и «Метаморфозами» Апулея, М. Розенблют приходит к заключению⁹⁵, что «Сатирикон» имеет форму менипповой сатуры, а содержанием — мим и источником — мим; форма менипповой сатуры, как он говорит, наполнена духом и содержанием мима. При этом он допускает, что наряду с мимом в «Сатириконе», особенно в эротических вещах, дает себя знать влияние греческой новеллистики (хотя за неимением новелл Аристида — это вопрос открытый), и считает, что должно быть общепризнанно влияние греческой пародической литературы, так как он отрицает теорию Гейнце о пародии на идеалистический роман и полагает, что Петроний писал свой роман с уже готового греческого романа-пародии. М. Розенблют, как и другие исследователи, находит, что «Характеры» Феофраста много значили для Петрония, но в этом также видит доказательство близкого родства между мимом и Петронием ⁹⁶. Аргументы в пользу близости Петрония с мимом он извлекает из сопоставления «Сатирикона» с идиллиями Феокрита (XIV и XV), мимиямбами Герода и сохранившимися фрагментами из мимов Софрона, Либерия, Публилия Сира и двумя мимами с оксиринхского папируса.

Исходя из того, что и мимографы, и Петроний следуют общему принципу — основному принципу мима — воспроизведению жизни , он всячески подчеркивает, часто преувеличивая, их тематическое и стилистическое сходство.

Он называет большей частью уже известные нам эпизоды, которые, по его мнению, навеяны Петронию мимом (события в Кротоне, события на корабле, мимическое самоубийство, свадьба Гитона и Паннихис и др.), ссылаясь на соответствующие эпизоды в мимах Герода и фрагменты. У Петрония и в мимах, отмечает М. Розенблют, фигурируют суеверие, колдовство, сновидения, играет значительную роль сексуальный элемент.

Остроумие Петрония, его сентенции сродни остроумию и сентенциям мимов. Любовь Петрония к фарсовым сценам и пародии также находят себе подобие в мимах. Имена, которые у Петрония, как и в миме, характеризуют персонажей и носят определенный смысл, — тоже говорят в пользу этого сходства.

Язык, который, по мнению М. Розенблюта, у Петрония индивидуализирован (с чем согласны далеко не все ученые), в «Сатириконе», как и в миме является средством характеристики персонажа. Наконец, выбор типов и их характеристика очень близки героям мима: врач, который помогает скорее умереть, чем выжить, жалкий учитель, схоласт, ритор, вымогатель наследства, глашатай, трактирщик, паразит, старые женщины и др. — всему этому, часто с явной натяжкой, находит соответствие в немногих сохранившихся мимах Розенблют.

Упоминая в своей статье ⁹⁷ мнение М. Розенблюта, В. Кроль находит его аргументы неубедительными. Он впадает в другую крайность: если Розенблют во всякой сходной детали видит доказательство связи между Петронием и мимом, то Кроль считает такое сходство ничего не доказывающим. Оно, по его мнению, объясняется тем, что и мим, и Петроний изображали жизнь и жизненные явления fJiamxa в отличие от большей части античной литературы, по его словам, избегающей жизни.

В. Кроль обращает внимание иа несомненное сходство «Сатирикона» с греческим романом. Он сторонник пародии. В числе других возможных источников «Сатирикона» он также называет Аристида.

Мениппова сатура, греческая новеллистика, «Характеры» Феофраста, мим, новая комедия — наиболее часто упоминаемые и наиболее вероятные из предполагаемых источников «Сатирикона».

Учитывая, что в сюжете есть элемент путешествия, называют еще в качестве его источника рассказы о путешествиях Стация Себозия и Луция Манилия; вспоминая, что в кое-каких манускриптах к имени Петрония добавлено Афраний, предполагают связь с тогатой и паллиатой, от которых ничего не осталось: видя наличие в «Сатириконе» многочисленных сентенций в духе популярной философии, связывают его с философской, кпнической литературой, полной сентеиций, пословиц, рассуждений, игры слов, каламбуров — т. е. с тем, что носило название bionei sermones.

Кроме того, «Пир Трималхиона» связан с «Пиром Назидиена» Горация, с философским диалогом и через него с симпосием.

Элементы диалога встречаются, кстати, не только в эпизоде пира, но и в других местах «Сатирикона», например, в гл. CXVIII, где Эвмолп в дороге рассуждает о творчестве и читает поэму о гражданской войне (см. похожие сцены в платоновских диалогах, где герой ведет свои разговоры по дороге на пир). Можно допустить, что в основе почти каждой из них лежит какая-то доля правды.

Бесспорным является связь «Сатирикона» с менипповой сатурой и, по-видимому, греческим эротическим романом, которому «Сатирикон» обязан своей схемой и рядом коллизий. Очень вероятно, что в какой-то степени на обрисовке характеров сказалось влияние Феофраста и новой комедии, а на тематике и стилистике ряда сцен и эпизодов — влияние мима. Новой комедии, может быть, обязан «Сатирикон» и рядом ситуаций (на корабле).

Может быть, что и все остальные названные выше жанры внесли свой вклад в это единственное в своем роде литературное произведение. Здесь произошло как бы своеобразное взаимопроникновение и взаимообогащение жанров, где сложно отыскать все начала и концы. И, вероятно, прав В. Кроль, который сказал (в упомянутой выше статье), что отыскивать здесь источники — неблагодарная задача. Потому что, несмотря на всю многогранную связанность «Сатирикона» с традициями, главное в нем — это его оригинальность.

* * *

Необычность формы «Сатирикона» создает особую трудность при определении жанра. Ибо с этой точки зрения «Сатирикон» представляет собой явление настолько сложное и многослойное, что его трудно причислить к какому-то одному жанру без соответствующих оговорок.

По форме — это такая смесь стихов и прозы (здесь с явным преобладанием последней), которую обычно относят к жанру менипповой сатуры. По существу же — это своеобразный авантюрно-сатирический роман (как его обычно характеризуют в историях античной литературы). Однако несмотря на принятое обозначение, вопрос о жанре «Сатирикона» был и остается дискуссионным, поскольку применение к «Сатирикону» термина «роман» условно даже в его античном понимании, и, само собой разумеется, эта условность возрастает, если брать этот термин в его современном значении (что делать, на наш взгляд, нет необходимости).

Сохранившиеся в рукописях два основных варианта заглавия: Saturae (Satyrae, Satirae) и Satiricon (Satyricon) как бы констатирует его близость одновременно к двум античным жанрам — менипповой сатуре и греческому любовно-приключенческому роману ^98.

С менипповой сатурой произведение Петрония роднит его форма. Однако сказать, что «Сатирикон» написан в форме менипповой сатуры, — это значит почти ничего не сказать или, вернее, сказать очень мало о его характере. Действительно,Петроний, имитируя форму менипповых сатур Варрона, ничего не мог взять у него для приключений героев. Назвать же «Сатирикон» романом, не упомянув о его необычной для романа оболочке, значит игнорировать своеобразие и оригинальность его формы.

Более полно отражает характер «Сатирикона» определение А. Колиньона, который сказал⁹⁹, что произведение Петрония — это роман, отлитый в форму менипповой сатуры. Но и эту формулировку нельзя признать исчерпывающей, так как и она не отражает полноты явления.

Итак, несмотря на то, что бесспорна связь «Сатирикона» и с другими античными жанрами, эти два — Satura menippea и роман — явились как бы его основными организующими началами. Оригинальность Петрония заключается в том, что он заимствовал рамку древних менипией, чтобы вставить в нее новый жанр. Гибкость этой рамки дала ему большую свободу: она позволила ему мешать прозу с поэзией, язык образованного общества с народным, перескакивать с сюжета на сюжет, менять стиль и т. д. Так под пестрым нарядом мениппей Петроний ввел в литературу латинский роман.

Для того чтобы уточнить характер «Сатирикона» и установить степень его зависимости от мениппей, интересно сопоставить его с другими образцами этого жанра и в первую очередь с мениппеями Варрона. Петроний обязан Варрону прежде всего смесью прозы и стихов, где проза занимает большее место. В этом видят обычно главное сходство между мениппеями Варрона и «Сатириконом» Петрония. Различия же обусловливаются тем, что Петроний писал роман, Варрон же хотел привлечь внимание римлян к философии. Он, смеясь, поучал, тогда как у Петрония отсутствует какая бы то ни было нравоучительная тенденция. Подавляющее большинство исследователей, проводя аналогию между внешней формой «Сатирикона» и мениппеями Варрона, усматривают основное различие между ними именно в том, что менипповы сатуры Варрона носят ярко выраженный назидательный характер, тогда как у Петрония такая тенденция отсутствует.

Говоря о сходстве Варрона и Петрония, исследователи отмечают прежде всего сходство в стиле и языке. Дело в том, что в фрагментах Варрона можно видеть зарождение тех комических приемов, которые будет широко применять Петроний. К ним нужно отнести в первую очередь прием пародии: Варрон любил пародировать трагические сюжеты на манер Мениппа или Лукиана. Буассье, например, считал, что «Евмениды» Варрона были пародией на Эсхила. Варрон, как и впоследствии Петроний, добивался комического эффекта, соединяя трагический или эпический стиль с фамильярными словами и выражениями или прилагая высокий стиль к низменным ситуациям.

На основании анализа романа нетрудно убедиться в особой любви Петрония к приему пародии ¹⁰⁰. Квалифицируемый как мениппова сатура «Апоколокинтосис» Сенеки, где также используется прием пародии ¹⁰¹, подкрепляет мысль о том, что пародия — прием, свойственный жанру менипповой сатуры. Следовательно,Петроний, применяя его, действовал в традициях этого жанра. То же можно сказать и о литературных намеках и реминисценциях — ими изобилуют и фрагменты мениппей Варрона, и «Сатирикон». И Варрон, и Петроний любят имитировать менеру известных поэтов или прозаиков и соревноваться с ними на один сюжет ^102. Варрон вступает в полемику со старыми латинскими писателями;Петроний во вставных поэмах критикует и бездарных эпиков — эпигонов и современный ему «новый стиль». Полный литературных намеков и реминисценций «Апоколокинтосис» опять-таки лишний раз подтверждает, что все эти приемы — обычный арсенал менипповой сатуры и что Петроний, используя их, следовал традициям этого жанра. Таким образом, он обязан мениппеям Варрона не только сочетанием стихов и прозы, но и еще весьма важным — своими едва ли не основными художественными приемами.

Исследователи отмечают и другие, уже менее значительные, черты сходства Варрона и Петрония: такие, например, как частое употребление пословиц или отдельные совпадения в мыслях и вырая^ениях. Трудно сказать, обязан ли Петроний Варрону, который пользовался omni fere numero — разнообразием стихотворных размеров. В этом случае так или иначе невозможно избежать повторений, и Петроний, естественно, повторяет какие-то размеры Варрона.

А. Колиньон, заключив в несколько пунктов итоги сравнения «Сатирикона» с наиболее близкими ему мениппеями Варрона и Сенеки, заостряет свое внимание, главным образом, на таких признаках сходства как общая внешняя форма, стиль, язык. Однако эти внешние признаки сходства, бесспорно, являются отражением сходства более глубокого. Петроний не смог бы механически перенести упомянутые выше стилистические приемы из мениппей Варрона в свой «Сатирикон», если бы ему не позволил это сделать материал. Здесь нужно будет вспомнить, что мениппова сатура явилась одним из тех жанров, который отразил начавшееся в эпоху эллинизма «приземление» литературы. «Сатирикон» Петрония вслед за менипповой сатурой Варрона, развиваясь в русле этой традиции, продолжил и углубил эту линию «приземления» в римской литературе. Правда, мениппова сатура здесь не единственный, а лишь один из предшественников «Сатирикона», так как и другие античные жанры, по-разному нашедшие свое отражение в «Сатириконе» (сократический диалог, новелла, мим), внесли свой вклад в это «приземление» литературы, в ее приближение к быту, к жизни простого человека. Однако с менипповой сатурой «Сатирикон» связывает нечто большее — сходство в выборе и оценке материала. И не важно, что в сохранившихся фрагментах Варрона и дошедшей до нас части «Сатирикона» нельзя найти абсолютно одинаковых сценок или ситуаций. Важно, что объектом их изображения служила жизнь, главным образом, ее отрицательные явления и что оценка им была дана обоими отрицательная. Сходство материала и его оценки обусловили в значительной степени и сходство художественных приемов. Иными словами и мениппеи Варрона, и «Сатирикон» Петрония были но существу и по форме произведениями сатирическими, что подтверждают и используемые в них приемы: пародия, имитация, реминисценции, примененные здесь преимущественно с насмешливой целью. Резюмируя в свою очередь связь «Сатирикона» с мениппеями Варрона, его долг традиции менипповой сатуры, следует, на наш взгляд, еще раз подчеркнуть, что эта связь оказалась для Петрония чрезвычайно плодотворной.

И это сказалось не только на таких моментах, как форма, которой придала неповторимую красочность смесь стихов и прозы, тематики, стилей, богатство и разнообразие художественных приемов. Форма явилась отражением сходства более глубокого: и Варрон, и Петроний находились на одной — сатирической — линии развития литературы, па той линии, которая была, может быть, самой яркой, самой плодотворной и самой «римской» в истории римской литературы.

* * *

При попытке выделить в «Сатириконе» черты романа, неизбежно встает вопрос об его отношении к греческому образцу этого жанра ¹⁰³. Долгое время, до новых папирусных находок в XX в., «Сатирикон» считался самым ранним из дошедших до нас античных романов, поэтому ссылка на хронологию была одним из решающих доводов тех, кто отрицал какую-либо связь между «Сатириконом» и греческим любовным романом. Однако хронология не была единственным и основным доводом сторонников этой точки зрения.

Главным их доводом было недостаточное сходство между произведением Петрония и греческими эротическими романами. Такое мнение высказал и обстоятельно аргументировал в своей книге о романе Э. Роде. Роде сравнивает «Сатирикон» и греческие романы, так сказать, в положительном плане, и, исходя из этого, утверждает, что греческие романы написаны в другой традиции, с другой целью, в другом стиле. Это любовные истории, рассказанные в серьезном, иногда даже патетическом тоне. Автор рассчитывает на восхищение читателя.

Он степенно и обстоятельно излагает серию традиционных эпизодов, призывая на помощь все свое воображение. О юморе там не может быть и речи. Следовательно, по мнению Роде,Петроний никак не мог подражать греческому роману. Роде отвергал и гипотезу Бюргера, который, исходя из реалистической основы «Сатирикона», считал, что он должен примыкать к реалистическому роману греков. На основании Овидиевых Tristia (кн. II, ст. 143 сл.) Бюргер полагал, что некоторые рассказы Аристида Милетского были связаны между собой в нечто единое и представляли собой как раз тот самый реалистический роман, на который Петроний написал пародию.

Роде¹⁰⁴ справедливо видел здесь сильную натяжку. Текст Овидия свидетельствует лишь о том, что Аристид составил сборник новелл нескромного содержания из жизни обитателей Милета. Никаких других свидетельств о существовании греческого реалистического романа, на который могла быть написана пародия Петрония, не существует и, по-видимому, такого романа в греческой литературе вообще не было. К мнению Роде, увидевшего в «Сатириконе» специфически римское произведение, никак не связанное с греческим романом, присоединился ряд ученых (А. Колиньон, М. Розенблют, Б. Шмидт и др.).

Как правило, сторонники этой точки зрения признают некоторое формальное сходство между «Сатириконом» и греческим романом. Однако гораздо большее значение они придают их различию, которое они видят прежде всего в тоне этих произведений. На этом основании они отрицают какую бы то ни было зависимость «Сатирикона» от греческих эротических романов. По-видимому, это убеждение идет от уверенности в превосходстве греческого гения, которая мешает поверить, что остроумный и едкий римлянин Петроний мог взять бледный и невыразительный греческий образец не для того, чтобы рабски его скопировать, а для того, чтобы, использовав его схему, отдельные мотивы и повествовательную технику, посмеяться над ним. Характерно, что в этом случае, если и допускается, что Петроний имел перед собой какую-нибудь греческую модель, то считается, обычно, что это мог быть только роман-бурлеск типа «Сатирикона».

Рассуждения А. Колиньона на этот счет типичны для сторонников подобного взгляда. Главное различие между «Сатириконом» и греческим романом он видит в иной эмоциональной и нравственной подоплеке: ни в одном греческом романе нет таких фривольностей, как у Петрония; нигде не воспевается противоестественная страсть; нигде не отводится такая роль Приапу, какую дает ему Петроний; ни в одном греческом романе нет и капли того юмора, какой есть у Петрония. Греческие романы — это глубоко нравственные поэмы о чистой любви. Кроме того, «Сатирикон», по мнению Колиньона, отличают от греческих романов присущие ему черты реализма, которых нет у греческих романистов.

Если в греческом романе рисунок нравов общ и невыразителен, общество искусственное, география неопределенная, то у Петрония мы находим очень тонкую обрисовку нравов и деталей быта римского общества эпохи декаданса. Как к самому яркому примеру точного изображения нравов, Колиньон отсылает к «Пиру Трималхиона», подобного 'которому нет ни у одного из греков. Отметив различия между Петронием и греческими романистами, Колиньон признает между ними и некоторое сходство в приемах и наличие похожих сцен. Однако, охарактеризовав эти аналогии как ничтожные, Колиньон заключает, что «Сатирикон» и греческие романисты не имеют ни общего источника, ни общего объекта, ни общего тона. Касаясь роли риторики у греков и у Петрония, он указывает на разницу в ее применении: греки стараются показать себя в ней всерьез, у Петрония же она редко не оборачивается шуткой.

То же происходит с подражанием эпическим и трагическим поэтам: подражание греков серьезно, у Петрония же оно носит пародийный характер. Обобщая все им сказанное, Колиньон подвергает сомнению идею существования греческой модели «Сатирикона» (он имеет в виду, разумеется, модель буфонного характера, не допуская мысли о том, что отправной точкой Петрония мог быть идеалистический греческий роман.

Гораздо большее число ученых держатся иной, чем Э. Роде и А. Колиньон, точки зрения. Ее родоначальником был Р. Гейнце ¹⁰⁵, который, проведя сравнительный анализ «Сатирикона» и греческого романа, пришел к выводу, что «Сатирикон» — есть сознательная пародия на идеалистический роман греков. В последующих работах сторонников такой точки зрения, этот тезис углублялся и варьировался, оставаясь верным первоначальной идее сознательной пародии.

Эта идея, как справедливо отметил Р. Гейнце, помогает лучше понять Петрония и объяснить многое в композиции «Сатирикона». Как и в греческом романе, здесь действует традиционная пара возлюбленных, но вместо прекрасной и благородной пары — девушки и юноши — двое развратных бродяг — Энколпий и Гитон. Вместе с еще одним бродягой Аскилтом они составляют трио — пародию на пресловутый романический треугольник, переживая в связи с этим муки ревности. Как в греческих романах, они терпят всяческие бедствия, и не успевая выбраться из одной беды, попадают в другую. Не обходится здесь и без вмешательства божества в течение событий, но это уже не Купидон, и не Венера, как у греков, а в соответствии с буфонным характером произведения — Приап.

Утверждая свою идею пародии, Р. Гейнце высказывает предположение, что пародия на любовный роман зародилась у самих греков, и Петроний, может быть, писал свой роман, уже имея в качестве модели греческий роман-пародию. Возникновение такого предположения объясняется, конечно, как уже об этом говорилось выше, традиционной недооценкой самостоятельности римской литературы и, хотя у нас нет фактов ни за, ни против него, вероятность его сомнительна.

Единомышленник Р. Гейнце, Э. Тома, поддерживая и развивая мысль Гейнце о пародии, прежде всего подчеркивает самобытность и оригинальность произведения Петрония ¹⁰⁶. Он отмечает, что, взяв уже известную форму,Петроний вложил в нее новое содержание и расцветил новыми красками. Э. Тома прямо заявляет, что как в основной схеме «Сатирикона», так и в выборе приключений, ситуаций, деталей чувствуется постоянная насмешка над греческим любовным романом, благодаря которой он терпит решительное поражение.

Комизм рождает контраст между серьезной, местами даже патетической, формой изложения, копирующей серьезный тон греческого романа, и низменным, бытовым содержанием (см., например, сцену дебатов на корабле — гл. CVII—CIX; речь Энколпия над трупом Лиха — гл. CXV; трагикомические переживания Энколпия в связи с. импотенцией, которые он изливает в страстном монологе-обращении — гл. CXXXVIII и т. п.).

Э. Тома сравнивает Петрония с Сервантесом, который создал сатиру на рыцарский роман, использовав для этого форму того же рыцарского романа. Так и Петроний, заимствовав. схему, мотивы и повествовательную технику греческого любовного романа, создал пародию на этот жанр. «В «Сатириконе» есть и буря, и вещие сны, и предсказания оракула; необычные переодевания и внезапные встречи с врагами; клятвы и клятвопреступления; угрозы и попытки убийства, узнавание и соединение влюбленных и т. д., и т. п. — т. е. обычное содержимое греческого романа. В «Сатириконе», как и в греческих романах, мы найдем монологи, например, монологи Энколпия в главах LXXXI, LXXXIII, речи за и против, аналогичные дебатам в суде (вроде только что упомянутой дискуссии на корабле — гл. CVII), описания (например, описание бури — гл. CXI V), остроумные письма с ответами (гл. CXXIX—СХХХ). Здесь можно найти также фразы, резюмирующие случившиеся ранее события (гл. IX, XXXIII и др.), наподобие тех, которыми усеяны греческие романы. Эти фразы составляют обычно (и там, и здесь) часть страстных инвектив или жалобных монологов.

История с тупой бритвой у Петрония в гл. XCIV (аналогична истории с ножом у Ахилла Татия (гл. IV, 15); сцена драки на корабле — смелая пародия на рассказы о битвах — обычную тему греческих романов; во время кораблекрушения Энколпий и Гитон подобно классическим ^возлюбленным из греческих романов хотели бы умереть вместе. Место в начале CXXXIII гл., где Энколпий жаждет заручиться торжественной клятвой Гитона, может быть пародией на клятвы любовников из греческого романа и т. д. Таким образом, по мнению Тома, не подлежит никакому сомнению, что автор «Сатирикона» упражняется в остроумии на обычные темы греческого романа о любви, на всем том, что относится к обрисовке любви, принятой по традиции жанра. Тома уверен, что насмешка эта намеренная и последовательная ¹⁰⁷.

На вопрос, были ли в Греции до Петрония такие пародии, Э. Тома дает уклончивый ответ. Во всяком случае он не считает, что Петроний изобрел этот жанр. Скорее, как он думает,Петроний его завершил, так как, насколько мы знаем, он не получил дальнейшего развития.

В несколько менее категорической форме и с определенными оговорками и поправками поддерживает тезис о пародии на греческий роман и В. Кроль ^108. Ссылаясь на Гейнце, он говорит, что «Сатирикон», безусловно, предполагает существование развивающегося греческого романа и что Петроний создает искусство из пародии на этот жанр, которая, однако, не составляет главной цели произведения. По мнению В. Кроля, «Сатирикон» — это пародия не на определенный роман и не на весь жанр в целом, а на отдельные его мотивы.

В. Кроль увидит пародию именно прежде всего в том, что основной мотив греческого любовного романа — любовь и верность, пронесенная через годы и испытания, — предстает в «Сатириконе» в искаженном, перевернутом виде. Однако, соглашаясь с тезисом о пародировании Петронием мотивов греческого романа и даже сетуя на то, что в свое время по вине Э. Роде было недооценено их слишком очевидное сходство, В. Кроль сближает «Сатирикон» с романом Апулея, находя их родство, которое он видит в общей, по его мнению, реалистической основе, гораздо более близким.

К вопросу о пародировании Петронием греческого романа обращается в недавней статье Е. Куртни¹⁰⁹. Он берет его в свете изучения традиций менипповой сатуры, одним из самых распространенных приемов которой он считает пародию. Е. Куртни исходит из убеждения, что «Сатирикон», написанный в традиции менипповой сатуры, это не только пародия на роман, но и серия пародий на целый ряд произведений различных жанров. Он справедливо замечает, что автор был хорошо образованным человеком и предполагал такого же образованного читателя, так как «сатириконовские» пародии и реминисценции имели смысл лишь для образованного читателя.

Е. Куртни убежден, что враждебность Петрония по отношению к греческому роману несомненна, чего, по его мнению, нельзя сказать про пародии на другие жанры. Человек со здравыми литературными взглядами и хорошим вкусом, каким был Петроний, не мог одобрительно относиться к такому жанру, как бледный и сентиментальный греческий роман. Он выразил свое презрение к нему в пародии. Само заглавие произведения, по мнению Е. Куртни, ясно говорит о том, что Петроний не собирался писать идиллическую историю типа rcoifisvtxa Лонга. Критическое отношение к греческому роману видно, по его мнению, в том, что он сделал свою эротическую тему гомосексуальной и в том, что вопреки стойкой любовной паре из романа Энколпий и Гитон постоянно изменяют друг другу и т. д.

Еще в начале статьи Куртни справедливо заметил, что ответ Гейнце на вопрос о том, что писал Петроний — а Гейнце ответил, что Петроний писал пародию на греческий роман, -- не может быть полным. После этого ответа в «Сатириконе» остается еще слишком много неясного, чего не объяснишь аналогией с греческим романом (это же отмечали в свое время и Э. Тома и В. Кроль). В связи с этим Куртии делает заключение, что Петроний, взяв в качестве сюжета рамку романа, не удержался в ее границах, а дал волю своему таланту, фантазии и литературной эрудиции, чему немало способствовала выбранная им форма менипповой сатуры. Она позволила ему широко использовать прием литературной пародии, которая была в русле ее традиции — и, бесспорно, во всяком случае, по отношению к роману — с насмешливой целью.

Таким образом, вопрос о связи «Сатирикона» с греческим романом, вопреки мнению Роде, большинством исследователей был решен положительно.

Из всего сказанного здесь по этому поводу следует выделить особо несколько моментов. Первый состоит в том, что Петроний, несомненно, знал греческий любовный роман и высмеял его в пародии, использовав для этого его сюжетную схему, отдельные мотивы и повествовательную технику.

Второй момент заключается в том, что вывод: «Сатирикон» — есть пародия на греческий любовный роман — нельзя признать полностью удовлетворительным и исчерпывающим. «Сатирикон» имеет немало несвязанных с романом эпизодов и сцен, понять которые можно только в связи с другими жанрами. Так, например, такой значительный, можно сказать, центральный эпизод сохранившейся части «Сатирикона», как пир Трималхиона, восходит к литературному^жанру симпосиев.

Есть еще немало сцен, связанных с эпосом, комедией, мимом и другими жанрами. Главный мотив «Сатирикона» — гнев Приапа, пришел к Петронию, по-видимому, из эпоса. Правильнее будет сказать, что «Сатирикон» — это пародия не только на греческий роман, но и серия пародий на различные жанры, вставленные в сюжетную рамку пародии на роман.

Третий момент, который следует отметить, это тот, что догадка Р. Гейнце о пародировании Петронием греческого романа была очень плодотворной; она позволила лучше уяснить сюжет, композицию и дух «Сатирикона».

И четвертый момент: пародия на роман не являлась целью произведения Петрония, именно поэтому она и не была явной настолько, чтобы быть признанной безоговорочно.

В заключение можно сказать, что Петроний написал сатирическое произведение, высмеивающее «изнанку» современной ему действительности, широко используя свою литературную эрудицию и блестящий писательский талант, мало заботясь о том, к какому жанру причислят его произведение потомки.

 

\Примечания.

1 Полагают, что гл. 20 относится к 14-й книге

2 По манускриптам Петрония одной из основных работ считается работа: С. Beck. The manuscripts of the Satiricon of Petronius Arbiter, described and collated. Cambridge. Mass., 1863. См. также предисловие к изданию Петрония Ф. Бюхелера: «Petronii Arbitri satirarum reliquiae». Berlin, 1862, p. XI—XIII и предисловие к изданию Петрония К. Мюллера: Petronii «Arbitri Satiricon». Miinchen, 1961, p. VII— XXX TX

3 A. Clark. - С И , XXII, 1908, p. 178.

. 4 Sabbadini. — Rivista di Filologia, XLVIII, 1920, p. 27.

5 О Петронии Нодо рассказано у Петрекэн («Manuscrit de Belgrad ou de Nodo») в кн.: «Nouvelles recherches historiques et de critiques sur Petrone». Paris, 1869.

6. Петроний Арбитр. Сатирикон. M.—Л., 1924.

7 «Hermes», XXXIV, 1899, S. 495.

8 «Hermes», XXVII, 1892, S. 346.

9 Е. Рагatоге. La Satiricon di Petronio, v. I. Firenze, 1933, p. 149.

10 E. Mагmогa1e. La questione petroniana. Bari Laterza, 1948, p. 40.

11 Большинство современных издателей (Эрну, Параторе, Мюллер) вполне обоснованно предпочитают заглавие «Satiricon». Последнее, шестое, издание Бюхелера — Хереуса (1922) сохраняет заглавие «Satirae» (об этом см. подробнее у Э. Марморале — указ. соч., стр. 30 сл.).

12 А. Колиньон (A. Collignon. Etude sur Petrone. Paris, 1892, p. 20), отказывающийся трактовать произведение Петрония как сатириче- ское, замечает по этому поводу, что ошибки тех, кто видит сатиру в произведении Петрония, уходят в античность.

13 Grammatici latini, v. VI, rec. R. Keil, Lipsiae, 1857, p. 399.

14 В сохранившемся тексте Петрония анакреонтических размеров не встречается, так что Теренциан либо ошибался, либо имел перед собой более полный текст Петрония, где эти размеры могли быть.

15 Е. Сastогina. Petronio ei poetae novelli. — GIF, 1,1948, p. 213—219.

16 В так называемом Codex Mediceus Тацита здесь стоит ас Petronius. В связи с этим возникло предположение, что «ас» появилось по ошибке вместо «с». Многие издатели (в том числе Везенберг, Орелли, Гальм) следуют этому чтению. Другие (Ниппердей, Ив. Мюллер, Хаазе), ссылаясь на Плиния (Н. N., XXXVII, 8, 20) и Плутарха (de discr. amic. et adulat., 35), где упомянут консуляр Петроний с преноменом «Тит», ставят «Тит». В рукописях «Сатирикона» преномен отсутствует. В новейшем издании (1960—1962) Е. Кестермана здесь стоит «Тит». В оксфордском издании 1907 г. («The annales of Tacitus edited with introduction and notes Henry Furneaux» —2 тома) — «Гай».

17 Якоб и Ниппердей здесь вовсе опускают преномен. В оксфордском издании и изд. Кестермана стоит «Гай».

18 Тацит употребляет слово simplicitas, характеризуя нрав своего Петрония. Автор «Сатирикона» употребляет (в CXXXII, 1—5) то же слово simplicitas для характеристики своего произведения, прославляющего простоту нравов: «Что вы, наморщивши лбы, в лицо мне уперлись, Катоны, и осуждаете труд, новый своей простотой?» (дерев. Б. И. Ярхо). Употребление simplicitas в сходном значении у Тацита и в «Сатириконе» — один из аргументов в пользу идентификации Петрония Тацита и автора «Сатирикона». См., напр.: Н. Bogner. Petronius bei Tacitus. — Hermes (1941), S. 223—224. Богнер констатирует идентичность смысла слова simplicitas у Тацита и Петрония и предлагает рассматривать цитируемое место (CXXXII, 1—5) как оправдание, которое Петроний дает своей манере, и как его программу.

19 Один из участников заговора Пизона («Летопись», XV, 53—56, 59—70).

20 Т. е. для составления подложного документа. См., напр., «Летопись», XVI, 17, где говорится о подделанной записке Лукана.

21 Перев. Б. И. Ярхо(с незначительными изменениями). См. предисловие к его изданию «Сатирикона», стр. 17—18.

22 Характеристика Петрония у Тацита перекликается также с сообщением Плиния Ст. (II. N., XXXVII, 8, 20) о консуляре Тите Петронии, который, умирая, разбил драгоценную вазу, чтобы она не досталась Нерону.

23 F. Вuсhе1ег. Предисловие к указ. изд., стр. V.

24 W. К гоll. Petronius Arbiter. — RE, RI, Hb, 37, 1937, S. 1201—1214.

25 E. Paratоге. Указ. соч., т. I, стр. 1—30.

26 Гипотеза, отождествлявшая «Сатирикон» с упомянутым у Тацита завещанием Петрония, где описаны flagitia principis, слишком очевидно несостоятельна. Существовала также гипотеза Штудера, который предполагал, что Петроний послал Нерону фрагмент из «Сатирикона». Однако Ф. Риттер (F. Rillег. Zwei Werke des Petronius Arbiter. — RhM, 1843) убедительно доказал, что завещание и «Сатирикон» не имеют между собой ничего общего.

27 Весьма возможно, что Петроний намеренно избегал в романе точных указаний на время действия. Он мог сделать это из цензурных соображений и отнюдь не из излишней предосторожности.

28 Е. V. Магmога1е. La questione petroniana. Bari Laterza. 1948.

9 E. V. Marmоra1e. Petronio. Napoli, 1936. Главным противником Э. Марморале был тогда У. Паоли, который решительно отрицал принадлежность «Сатирикона» к эпохе Нерона и на основании упомянутого в гл. LXX manumissio per mensam (т. е. предоставление рабу свободы через приглашение его к своему столу), которое вошло в силу позднее, относил его к эпохе между концом II и концом III в. н. э. (U. Е. Рао1i, L'eta del Satiricon. — SIFC, 1937; U. E. Pао1i. Ancora sull'eta del Satiricon. — RFIC, 1938). ( Гипотеза Уго Паоли относительно manumissio per mensam находила поддержку (A. Biscardi. Petronio, LXX—SIFC, 1938). Э. Марморале поддерживал тогда Дж. Фунайоли (G. Funaiо i. Е апсога sull'eta di Petronio. — SI, 1938).

30 E. Paratore. Petronio nel III Secolo. Paideia. Ill, 1948; Параторе поддерживали: A. Majuri. Petroniana. — PP, III (1948); R. Browing. The date of Petronius. — GR, 1948; N. Terzaghi. Ancora sull'eta di Petronio. — AFC, 1947—1949; P. Grim a 1. La date du Satiricon. — REA, 1951 и др.

31 Так, Уотмаут (Whatmought. — CPh, XVII, 1949) склонен признать точку зрения Марморале, или JI. Пепе (L. Рере. Petronio cognosce l'epistolario di Plinio. — GIF, XI, 1958), который на основании сопоставления двух мест из Петрония и Плиния Мл. (CXV, 6 и XV, 20, 19) . приходит к выводу, что Петроний следовал Плинию, и, следовательно, «Сатирикон», не мог быть написан в эпоху Нерона. Или Ранкайоли (С. Rапсaiо1i. II diminutivo е l'eta di Petronio. — GIF, XIV, 1961), который исходя из анализа уменьшительных имен, приходит к мысли, что Петроний жил во II в. н. э. См. также: Г. Пузис. Вопросы римского романа «Сатирикон» («Acta Antiquae», XIV, 1966, fasc. 3—4, s. 375—381), где утверждается, что Петроний жил не раньше Домициана.

32 См., напр., ст. П. Грималя (Gгimаl. Note a Petrone. Satiricon, XXVI. — RPli, 1941), где высказано предположение, что прообразом раба Трималхиона Карпа послужил раб-фаворит Нерона по имени Каргг, известный из эпиграфики или ст. Вердьера (R. Vегdiёге. La Triphaena du Satiricon est-elle Junia Silana? Latomus, XV, 1956), который, сопоставляя характеры Трифены Петрония и Юнии Силаны Тацита, приходит к мысли, что Петроний писал свою Трифену с реального персонажа. См. также ст. Роуэлла (Н. Т. Rоwеll. The gladiator Petrait and the date of Satiricon. — TAPhA, LXXXIX, 1958), где утверждается, что гладиатор Петраит, упомянутый в гл. LII и LXXI «Сатирикона», — знаменитый гладиатор эпохи Нерона.

33 Совершенно прав в этом случае Грималь (P. Gгimаl. Sur quelques noms propres de la Cena Trimalchionis. — RPh, 1942), который высказывает убеждение, что черты реализма в романе настолько смешаны с вымыслом, что было бы неправильно искать исторических персонажей под масками героев Петрония.

34 См., напр., ст. Шнура (Н. С. Shnur. The economic background of Satiricon «Latomus», XVIII, 1959), где традиционная датировка подтверждается анализом экономической ситуации, изображенной Петронием.

35 См., напр., ст. Кабаниса (A. Cabanis. A footnote to the Petronian question. — CPh., XLIX, 1954), который сближает рассказ о матроне Эфесской с евангельским рассказом о положении во гроб Христа, замечая, что это предположение не идет в разрез с мнением о том, что Петроний жил при Нероне. См. также кн. В. Джаффи (V. Giaf fi. Petronio in Apuleio. Torino, 1960), где автор, проводя сопоставление текста Апулея и Петрония, утверждает, что поздняя дата Марморале должна быть исключена.

36. A study of the life and works ol C. Petronius. University of Toronto Press, 1954.

37. См., напр., рец. Эрну (A. Ernout. — RPh, Т. 29, fasc. II, 1955), Бэссета (Е. L. Вassеt. — CPh, LT, янв.—окт. 1956), Роуэлла (Н. Т. Rоwеll. - AJPh, XXVII, янв. 1956) и др.

38 G. Вagnani. Указ. соч., стр. 3.

39 Там же, стр. 24.

40 Там же, стр. 23. Гипотеза о Петронии Нигере как авторе «Сатирикона» не нова. Она фигурировала в старых работах, встречается и теперь. См., напр., ст. Роуза (К. F. Rоsе. The author of the Satiricon.—Latomus. XX, 1961). который утверждает, что Петроний, изображенный Тацитом — это Петроний Нигер, консул 62, арбитр изящества и автор «Сатирикона».

41.. . malub civis Romanus esse quam tributarius — бывший раб, соотпущенник Трималхиона, говорит смеющемуся над ним Аскилту, что он предпочитает родиться рабом, который может со временем стать римским гражданином, чем свободнорожденным провинциалом, обреченным на вечную уплату данп Риму.

42 Constitulio Antoniana 212 г. даровала права гражданства провинциалам.

43 G. Вagnani. Указ. соч., стр. 25.

44 Там же, стр. 11.

45 Там же, стр. 25.

46 См., напр., ст. Бруньоли (G. Вгugпо1i. L'intitulatio del Satiricon. — RCCM, III, 1961), где на основании сопоставления имени Петрония у Тацита с названием манускриптов утверждается, что отождествлять обоих Петрониев нельзя.

47 И. М. Гревс. Очерки из истории римского землевладения. — ЖМНП, сент. 1905 г., отд. II, стр. 42—93.

48 Б. И. Ярхо. Предисловие к указ. изд., стр. 15—17.

49 Т. Моммзен считал, что это были Кумы («Trimalchios Heimat und Grabschrift. — «Hermes», XIII, 1878, S. 106). Э. Тома («Petrone envers de la societe romaine». Paris, 1902, p. 46) думает, что это не Кумы, а Путеолы. JI. Фридлендер («Petronii Cena Trimalcliionis». Lipsiae, 1906, предисловие, стр. 8—10) также высказывается за Путеолы. Дж. Баньяни (указ. соч., стр. И) не высказывается твердо ни в пользу Путеол, ни в пользу Кум. Он справедливо замечает, что здесь главным образом важно то, что Петроний имел в виду изобразить торговый город Кампании. Он не согласен ни с мнением о том, что graeca urbs — это вымышленный город, ни с тем, что название его намеренно скрыто.

50 Нельсон (Н. L. W. Nelson. Ein Unlerriclitsprogram aus Neronischcr Zeit. Amsterdam, 1956) даже считает, что Петроний в этих главах (I—V) провозглашает новую программу образования, в которой риторика, в смысле общей культуры, должна занимать первое место.

51 А. Соllignоп. Указ. соч., стр. 75.

52 J. К. Schonberger. Zu Petron с. V. — PhW, 1929, S. 1199—1200.

53 См. статью о менипповой сатуре в настоящем сборнике.

54 О различном толковании этого места см. примеч. к изд. Б. И. Ярхо(стр. 63).

55 Не случайно «Пир» часто издавали отдельно. Классическим считается издание «Пира» JI. Фридлендера с переводом на немецкий язык, богатейшим комментарием и сопроводительными статьями — «Petronii Cena Trimalchionis». Lipsiae, 1906 (2-е изд.). Из сравнительно новых изданий можно назвать издание П. Перроша («Le festin de Trimalchion». Paris, 1939), В. Б. Седгвика («The Cena Trimalchionis of Petronius». Oxford, 1950 —2-е изд.).

56 JI. Фридлендер в своем комментарии к «Пиру» отыскивает к этим пословицам параллели в новых языках, привлекая для этого немецкий, итальянский и славянский фольклор. М. М. Покровский в статье «Petrone et le folklore russe» (Доклады АН СССР, 1930) приводит к некоторым из этих пословиц русские эквиваленты. Это делает и Б. И. Ярхо в комментарии к своему изданию. И. Холодняк предпринял попытку в своем переводе «Пира Трималхиона» (Петроний. На ужине у Трималхиона. М., 1900 — приложение к т. XVIII «Филологического обозрения» за 1900 г.) вообще русифицировать Петрония и передать все латинские пословицы в тексте русскими эквивалентами. Б. И. Ярхо(указ. изд., стр. 13) справедливо считает эту попытку ненужной.

57 Жанровую n тематическую связь «Пира» Петрония п 8-й Сатиры II книги Горация отмечали Ф. Бюхелер (в предисловии к изданию 1862 г., стр. X) и А. Колиньон (указ. соч., стр. 255 сл.). Действительно, здесь можно найти немало сходных моментов: например, как и Трималхион, Назидиен заставляет ценить кушанья и сопровождает их объяснениями (Гораций, II, 8, 63 и 92—93 —Петроний, XXXVI, 1, 19 и XLVII, 1, 8); эпизод с падением балдахина у Горация можно сравнить с падением акробата у Петрония (Гораций, II, 54 —Петроний LIV, LV), а место из гл. LV, где Трималхион импровизирует в дистихах, — с восклицанием Назидиена, завершающим эпизод с балдахином (Гораций, II, 8, 59—63). На этом обеде начинаются разговоры, как и у Трималхиона (Гораций, II, 8, 82—83) и т. п.

Но особенно, на наш взгляд, здесь важно отметить связь Петрония с Горацием именно по линии обличения нравов. В связи с этим следует упомянуть статью Ревз (J. Revа у. Horaz and Petron. —CPh, 1922, p. 202—212), который, исходя из убеждения, что «Сатирикон» — это сатира по мотивам и тенденциям, усматривает связь «Пира» Петрония с ужином у Назидиена именно по линии сатиры.

58 Имя Trimalchio — семитического происхождения; malchio соответствует греческому ат]от}<; — противный; tri-malchio — трижды противный. Аналогичный нашему Трималхиону персонаж Марциала в III,82 также назван Малхионом. Более подробную этимологию этого имени см. в изд. «Пира» JI. Фридлендера (указ. соч., стр. 209). См. также пояснение к имени в изд. «Пира» Э. Марморале (указ. соч., стр. 2).

59 Похожая картина встречается и в упомянутой выше эпиграмме Марциала (III, 82), где изображен двойник Трималхиона — Малхион. Это далеко не единственная параллель Марциала с Петронием, они довольно многочисленны. Объясняются эти тематические совпадения со сходной авторской оценкой, по-видимому, тем, что и Петроний, и Марциал — сатирики-бытописатели, жившие к тому же приблизительно в одно время. На совпадения с Марциалом указывают многие исследователи. Так, Маркези (С. Магсhеsi. Petronio е Martiale. Atheneum, 1922, p. 278—280) считает, что, хотя Марциал и не упоминает Петрония, но вдохновляется им (особенно в III, 82 и IV, 42): см. также ст. Вайнрайха (О. Weinreich. Martial, XI, 43, Petron, 140, 5 und Pariser Zauberpapyrus, 326. — RhM, 1928, S. 112) и Ульмана (В. L. Ullman. Apophoreta in Petronius and Martial. — CPh, 1941, p. 346—355), который идентифицирует apophoreta из кн. XIV Марциала и подарки, упомянутые в гл. LVI, 7—10 «Пира Трималхиона» Петрония.

60 Именно так воспринимает пх и Э. Марморале (Pelronio, LII, 4 — OIF, XII, 1959, p. 42), предлагая рассматривать мельчайшие детали пира как заранее подготовленный спектакль и ссылаясь в качестве доказательства на поведение раба в анализируемом месте.

61 Знаменитая фраза Квартиллы — «Наша округа полным-полна богов- покровителей, так что бога здесь легче встретить, чем человека» (гл. XVII) — отражает религиозный скептицизм «Сатирикона».

62 То, что говорит Ф. Энгельс в «Бруно Бауэре» (К. Маркс, Ф. Энгельс, Сочинения, т. XIX, стр. 306—311) о жалком положении неимущих свободных в провинции, о философах, которые были или просто зарабатывающими на жизнь школьными учителями, или же шутами «у богатых кутил», можно в какой-то степени отнести и к положению таких петрониевских персонажей, как ритор Агамемнон или поэт Эвмолп (см. жалобы Эвмолпа в гл. LXXXIII—LXXX1V).

63 В этих словах — насмешка над одним из положений популярной в то время философии Стой, демагогически проповедующей равенство всех людей: Ср.: «Servi sunt». Immo homines. «Servi sunt». Immo contubernales. «Servi sunt». Immo humilis amici» и т. д. (Seneca. Epist., 47).

64 П. Вейн. (P. Veyne. Vie de Trimalchion. Annales (Economies, Societes. Civilisations), 1961, II, p. 213—247), анализируя биографию Трималхиона с точки зрения экономической и социальной, правильно отмечает, что Трималхион не стыдится быть вольноотпущенником, что он один из принцев этого класса, но даже, будучи принцем класса, — он, по римским канонам, остается не более как выскочкой.

65 Анекдот Трималхиона о небьющемся стекле упоминается также у Плиния Старшего (II. N., XXXVI, 195) и Кассия Диона (57, 21, 7), которые относят его ко времени Тиберия. Поскольку Трималхион передает его как рассказ о прошлом, то этот факт обычно исполь- зуют в качестве доказательства принадлежности «Сатирикона» к эпохе Нерона.

66 Легенды об оборотне и ведьме очень древнего происхождения. Ученые отмечают, что они имели хождение у разных народов и нашли свое отражение во многих произведениях, корни которых уходят в фольклор (см.: М. Sehuster. Der Werwolf und die Heven. Zwei Schauermarchen bei Petronius. — «Wiener Studien», 1930, S. 149—178). Пережиток суеверия, который отражен в рассказе об оборотне, за- фиксирован в XX в. (М. Johnston. Der Werwolf in Calabria. —CW, XXV, 1932, S. 183).

67 Эта речь Энколпия наряду с речью Аскилта в гл. IX и письмом Энколпия из гл. СХХХ — источники сведений о прошлом главного героя «Сатирикона» и его дружков. Именно здесь Энколпий говорит о себе: «Effugi judicium, harenae imposui, hospitem occidi» — слова, которые заставляют ученых путаться в догадках относительно того, что за ними стоит

68 Напр.: F. Dornseiff. Petron und 1001 Nacht. Symbol Osloensis —XVIII, 1938, S. 50—66.

69 A. Collignon. Указ. соч., стр. 133 сл.

70 Ср. эпиграммы Марцилла, III, 44 и др.

71 Ср. с аналогичной сценой у Ахилла Татия (III, 21). У Петрония она повторяется дважды (гл. XCIV и CVIII). Эту сцену исследователи обычно считают одной из тех, которыми Петроний(а может быть, и греческий роман) обязан миму.

72 Существует монография М. Е. Гризебаха («Die Treulose Witlwe». Stuttgart, 1877), где исследованы ее источники и эквиваленты. В римской литературе есть басня Федра на ту же тему «Вдова и Воин» (см. Федр Бабрий. Басни. М., 1962, стр. 62). Иногда считают, что она навеяна «Сатириконом» (L. Hermann. La matrone d'Ephese dans Petrone et dans Phedre. — BAGB, 1927, p. 20—57). Но весьма возможно, что источником и того, и другого послужил, в конечном счете, реальный факт и возникшая на его основе устная легенда.

73 Вейле (Wеh1е. Observationes criticae in Petronium Bonn, 1861, p. 46) предлагает видеть здесь легкую пародию па классическую историю любви Энея и Дидоны.

74 А. Соlligпоп. Указ. соч., стр. 149—226.

75 См.: W. Кгоll. Указ. соч., стр. 1212.

76 См. статью Хрдина (Ch. Нгdina. Le bellum civile de Petroile. — «Listy Filologicke», XIV, p. 190—201), который отмечает, что Петроний в своей поэме использует одновременно выражения классической поэзии и сентенции современных ему декламаторов, как бы доказывая тем самым, что поэт не может выскользнуть из стиля своей эпохи и вынужден балансировать между классической поэзией и стилем своей эпохи. Или статью Джелли (G. Н. Gеlliе. A comment on Petronius. — AULA, 10, 1959 г., p. 89—100), который считает, что Петроний порывает в своей поэзии (как и в литературной критике) с римской классической традицией и создает новый личный контакт с современником, с действительностью, т. с. выдает нам «модерн».

77 А. Соlligпо. Указ. соч., стр. 8.

78 Е. Thomas. Указ. соч., стр. 164.

79 Подробно об утерянной части «Сатирикона» см. у Параторе (указ. соч., т. I, стр. 109—178), у Тома (указ. соч., стр. 160—166). См. также предисловие Б. И. Ярхо(указ. соч., стр. 25).

80 Надо сказать, что эти намеки расшифровываются разными учеными по-разному. Так, Э. Параторе считает (см. примеч. выше), что после Массилии, где побывали наши герои (fragm. I и IV), Энколпий попадает в школу гладиаторов, из которой потом бежит. Жертвой Энколпия Э. Параторе считает Ликурга, который принимал у себя Энколпия, Гитона и Трифену и дал им рекомендательные письма к Агамемнону. Дж. Баньяни («Encolpius gladiator obscenus» — CPb, 1956, p. 24—27) на основании гл. IX, так как LXXXI и СХХХ глав он не касается, склонен понимать брань Аскилта просто как брань, как инвективу,. сведения которой заведомо ложны. Он полагает, что Энколпий был свободнорожденным (на основании гл. CVII, CVIII, CXIII) и не мог быть осужден на растерзание зверям. Р. Пэк («The criminal dossier of Encolpius». — CPh, LV, 1960, p. 31—32) полемизирует и с Параторе, и с Баньяни.

81 Эти фрагменты в изданиях «Сатирикона» помещают обычно сразу после текста «Сатирикона». Ф. Бюхелер в своем первом издании

1862 г. поместил 53 таких фрагмента, в третьем издании — 1882 г, — уже только 39. Последнее критическое издание «Сатирикона» — издание К. Мюллера (Мюнхен, 1961), содержит всего 30 фрагментов.

Анализ фрагментов дается во вступительных статьях к изд. Бюхелера и Мюллера.

82 Е. Thomas. Указ. соч., стр. 161.

83 См.: А. Соlligпоп. Указ. соч., стр. 8—9.

84 Т. Siпко. Le motif de la faim et ae luxure dans le roman de Petrone comme moyen permettant de le rcconstitiier. Resume dans. — BAPC, 1935, p. 230—232

85 Как это правильно заметил Б. И. Ярхо в своем предисловии (указ. изд., стр. 27).

86 Е. Klebs. Zur Composition von Petronius Satirae. — Phil., XLVIT, 1889.

87 R. Heinze. Petron und der Griechische Roman. — «Hermes», XXXIV, 1899, S. 507-508.

88 Правда, Шиссель фон Флешенберг (WSt, XXXIII, 1911, стр. 264) указывает на необходимость заботливого подхода к интерпретации этих мест (в гл. CXXXIII, CXL). Он замечает, что обращение к Приапу в гл. CXXXIII не содержит намека на вину бога, а упомянутое в гл. CXL божество — не обязательно Приап. Однако вряд ли он прав, особенно в последнем случае.

89 F. Bucheler. Указ. соч., стр. IX—X.

90 См. примечания к анализу «Пира».

91 А. Соlligпоп. Указ. соч., стр. 314.

92 Противоположного мнения решительно придерживается К. Престон («Some sours of comic effect in Petronius». — CPh, 1915, p. 260—269 и «Note on Polrone». — CPh. 1916, p. 96—97). Он считает, что и материалом, и характерами Петроний обязан именно новой комедии, хотя критика и отказывается это признавать (к сожалению, мы лишены возможности, за отсутствием номеров журнала со статьями К. Престона, остановиться на них подробнее. Это особенно печально, так как именно вопрос о связи Петрония с новой комедией разработан менее всего из всех вопросов об источниках Петрония).

93 По линии той же эротической литературы А. Колиньон связывает Петрония с элегиками — Катуллом, Тибуллом, Процерцием, Овидием. а также с теми — греческими и латинскими — эротическими авторами, которые перечислены у Овидия во II книге его «Скорбных стихотворений» (ст. 413 и 443), но которые до нас не дошли.

94 М. Rosenbltiht. Beitrage zui* Quellenkunde von Petrons Satiren, Kiel, 1909. Розенблют, строя свои доказательства, черпает поддержку в книгах А. Колиньона и Райха, на которые он ссылается.

95 М. Rosenbltiht. Указ. соч., стр. 92—93.

96 М. Rosenbltiht. Указ. соч., стр. 61. Как и А. Колиньон, М. Розенблют сопоставляет текст «Сатирикона» с текстом «Характеров», но в отличие от него приходит к прямо противоположному выводу: он считает, что найденных совпадений вполне достаточно, чтобы говорить о близости между ними. Так, например, в III «Характере» под названиемсг8оХ. е51а?—пустословие он находит много параллелей с разговорами Трималхиона и его гостей (особенно с гл. XLIV и LXIV, а также XLIV, 1, 2, 4; XLI, 4; LXVI, 1, 5; LXVII, 2).

Он отмечает и другие совпадения Петрония с Феофрастом, которые приходятся на «Характеры» под названием «трovAaq— деревенщина, сточоас,— отчаянный, avaa£uvTi'a? — бессовестный и <bj8ta? — мелочный (А, 6, 12, 16, —LXX; LXIV, 7; LXXIII, 3; J, 3, — LII, 8;О, 3 - L X , 7; К, 6-XLXII, 2).

97 RE, стр. 1206.

98 Название Saturae аналогично форме заглавия менипповых сатур Варрона, Satyricon соответствует форме названий греческих любовных романов

99 Collingnon. Указ. соч., стр. 19.

100 Прежде всего сам «Сатирикон» можно понимать как пародию на греческий роман, а основной его объединяющий мотив — гнев Приапа — как пародийное использование эпического мотива гнева бога. Отдельные сцены, ситуации, художественные приемы, примеменяемые в «Сатириконе», пародируют сцены, ситуации, приемы греческого романа, гомеровских поэм, философского диалога;Петроний часто пародирует язык судебных речей, декламаций, описаний, писем и т. д.

101 Так, например, «Апоколокинтосис» Сенеки начинается с пародии на вступления к историческим сочинениям. Автор его, подобно тому, как это было принято в исторических сочинениях, прежде всего уверяет читателя, что все написанное им — правда.

102 Вопрос об имитации Петронием известных поэтов и прозаиков подробно разработан в упомянутой книге А. Колиньона (стр. 109—327 и 388—399). Е. Куртни в статье «Parody and littery allusion in mennippean satire». Phil, — CVI, 1962, p. 86—100, трактуя ту же тему, ссылается на А. Колиньоиа как на автора, которому он многим обязан.

103 Существует целый ряд исследований, затрагивающих эту проблему. Среди них упомянутые ранее работы Э. Роде, Р. Гейнце, А. Колиньона, Э. Тома, М. Розенблюта, а также К. Бюргера («Der antike Roman vor Petronius». — «Hermes». XXVII, 1892). Следует упомянуть также разделы о жанре в указ. книге Э. Параторе (т. I, стр. 31—108) и в статье В. Кроля в энциклопедии Паули-Виссова. Из новейших работ, затрагивающих этот вопрос, можно назвать упомянутую работу Э. Куртни.

104 Е. Roh de. Zur Griechische Roman. — RhM, XLVIII, 1893, S. 125—139.

105 R. Неinzе. Petron und der Griechische Roman. — «Hermes», XXXIV, 1899.

106 E. Thomas. Указ. соч., стр. 208—209.

107 Е. Thomas. Указ. соч., стр. 214.

108 \v. К roll. Указ. соч., стр. 1208.

109 Е. Courtney. Указ. соч,