Жан-Батист Грекур. Пустынник и фортуна

По изд.: А. Г. Готовцева. Поэт не на службе: об одном французском источнике послания А. С. Пушкина «Орлову» // Чины и музы. Сборник статей — Санкт-Петербург—Тверь, 2017

Басня «Отшельник и Фортуна» («LeSolitaire et la Fortune») была в России довольно хорошо известна. Она была написана в связи с предложением о поступлении на службу, сделанным Грекуру знаменитым шотландским финансистом Джоном Ло (John Law of Lauriston,1671—1729). Грекур отказался, ответив басней, смысл которой состоял в том, что книгу, бокал и свою возлюбленную (un livre, un verre, son Aminte) невозможно променять на пышность (magnificence), величие (grandeur), роскошь (opulence), титул (dignité) и славу (gloire).

Собственно, интересующая нас антитеза у Грекура умещается в двух строках:

 Un Solitaire <…>
 Vivoit content, sans embarras, ni crainte, 
 Avec un livre, un verre et son Aminte.

Отшельник <…>
 Жил довольный, без затруднений, без страха
 С книгой, бокалом и своей Аминтой.

Первым на русский язык эту басню перевел И. И. Дмитриев («Пустынник и фортуна», не позднее 1792), затем Н. П. Николев («Фортуна и Уединенный», не позднее 1797), и уже затем Д. И. Хвостов («Пустынник и Почести», первая редакция не позднее 1802).

Переложение Дмитриева впервые было напечатано в 1792 г. в последней части «Московского журнала» Карамзина, с которым к тому времени поэт состоял в приятельских отношениях уже несколько лет и имел регулярную переписку. В дальнейшем эта сказка (затем перемещенная в разряд басен) вошла с незначительными изменениями во все прижизненные собрания сочинений Дмитриева:

Какой-то добрый человек,
Не чувствуя к чинам охоты,
Не зная страха, ни заботы,
Без скуки провождал свой век
С Плутархом, с лирой
И Пленирой,
Не знаю точно где, а только не у нас.
Однажды под вечер, как солнца луч погас
И мать качать дитя уже переставала,
Нечаянно к нему Фортуна в дом попала
И в двери ну стучать!
«Кто там?» — Пустынник окликает.
«Я! я!» — «Да кто, могу ли знать?»
— «Я! та, которая тебе повелевает
Скорее отпереть». — «Пустое!» — он сказал
И замолчал.
«Отопрешь ли? — еще Фортуна закричала. — 
Я ввек ни от кого отказа не слыхала;
Пусти Фортуну ты со свитою к себе,
С Богатством, Знатью и Чинами...
Теперь известна ль я тебе?»
— «По слуху... но куда мне с вами?
Поди в другой ты дом, 
А мне не поместить, ей-ей! такой содом».
— «Невежа! да пусти меня хоть с половиной, 
Хоть с третью, слышишь ли?.. Ах! сжалься над судьбиной
Великолепия... оно уж чуть дышит,
Над гордой Знатностью, которая дрожит
И, стоя у порога, мерзнет;
Тронись хоть Славою, мой миленький дружок!
Еще минута, всё исчезнет!.. 
Упрямый, дай хотя Желанью уголок!»
— «Да отвяжися ты, лихая пустомеля! —
Пустынник ей сказал. — Ну, право, не могу.
Смотри: одна и есть постеля,
И ту я для себя с Пленирой берегу».

(Дмитриев И. И.  Полн. собр. стихотворений. Л., 1967)

«Пустынник и Фортуна» вписывается в контекст произведений Дмитриева первой половины 1790-х гг., центральным мотивом которых было обретение человеком счастья в «сфере моральной жизни». Ради «покоя души» героям дмитриевских стихотворений той поры следует отказаться от чинов («Искатели Фортуны», 1794), от оставления родного дома («Два голубя», 1795) и восхвалять дружбу и любовь, довольствуясь «укромной хижиной» («Два друга», 1795; «Филемон и Бавкида», 1805).12

В 1797 г. переложение басни Грекура — «Фортуна и уединенный» — в своих «Творениях» опубликовал литературный противник Дмитриева и Карамзина Николев (литературное соперничество, впрочем, не мешало Карамзину печатать произведения Николева в своих изданиях, а Николеву подражать Дмитриеву в творчестве).18

Уединенный муж, враг лести, принужденья,
Но сластолюбия вернейший друг,
Оставя гордости те светски наслажденья,
Которые, мечтой прельщая слабый дух,
Дают ему вкушать, на место утешенья,
Единый только яд, лишь совести грызенья;
Уединенный тот
Жил вольно, весело, без страха, без хлопот,
Не алча ни богатств, ни пышности, ни славы,
Жил с книгой, дружбою и с Лизою своей,
И с ними разделял свои забавы,
Как вдруг великой шум он слышит у дверей.
Глядит в окно… ба!.. ба!.. какие экипажи!
И гайдуки и пажи!
Стучатся в дверь, кричат пусти.
— Кто там? — Фортуна здесь, я, я хочу войти.
Не слушаются! как! Фортуну не пускают,
Которую цари ласкают?
Хозяинов ответ:
— Мы незнакомы с ней, и здесь ей места нет.
Фортуна бесится, хозяина ругает,
От ярости горит;
Но тщетно все, хозяин не пускает,
Хозяин говорит:
— Стучися от пустыни дале,
Направь во град свои стопы;
Тебе пристойно жить в великолепной зале,
А хижина моя для двух, не для толпы.
О стыд! Какое униженье!
Фортуне места нет,
Которой поклоненье
Вселенна отдает!
Но как бы в том успеть? к чему прибегнуть в горе?
Оружие нашлося вскоре:
По Клеопатриным пошла она стезям.
— Мой друг! взгляни, кто ждет! краса, богатство, слава,
Великолепие, величество, держава,
Всё просится к тебе войти.
Ах, сжалься надо мной! умру с стыда! впусти!
Рекла Фортуна так… и за дверьми рыдала.
Но паки ей отказ, хотя не ожидала.
Пустынник мой далеко от того,
Чтоб на слова ее прельститься;
Фортуне не прельстить его,
Хоть все сокровища вручить ему потщится.
Он не Антоний был, но мудрый балагур,
Душой своей Сократ, а телом Эпикур,
— Не трать напрасно слез! — вещает он Фортуне,
Все это втуне;
Оставим лучше спор;
С тобой великое собранье,
Ты любишь тесноту, а я люблю простор.
— Ну хоть по крайности Желанье
Пусти к себе пожить!
— Нет, нет; мне не на чем Желанья положить;
Я тверд в моем уставе;
Постеля у меня одна,
Но та уж отдана
Спокойству, Лизе и забаве.19

Николев уже с середины 1780-х гг. находился в отставке по причине настигшей его слепоты20 и почти безвыездно жил в московском доме или в своем подмосковном имении Горки Верейской округи, которое не раз упоминает в своих стихах.21 Он был этаким сибаритом, по крайней мере, он хотел таковым казаться. Любил принимать гостей, давать обеды, а также публично декламировать пьесы собственного сочинения в лицах.22 Интересна в данном контексте публикация Николевым непосредственно перед «Фортуной и уединенным» другого перевода с французского — на этот раз басни Вольтера «Макар и Телема. То есть счастье и желание», которая отсылает к тесно связанной с beatus ille теме макаризма (от греч. ... — счастье).23 Видимо, сам Николев рассматривал оба перевода в качестве некой сюжетной пары. Телема не находит Макара ни в царских чертогах, ни в монастыре, ни среди развратников, предающихся наслаждению, ни среди поэтов на Парнасе, ни в театре, а находит у него дома, в «уединеньи».24

Граф Хвостов создал две редакции басни «Пустынник и почести».

1-я редакция 

Ни одному на свете божеству
Толико олтарей не строят,
Так много никого не беспокоят,
Как божество, что я фортуною зову —
Сказать ли справедливо?
Фортуне жить гораздо хлопотливо:
Предметы всех страстей
В руках у ней;
Однако ж молодец один случился,
Который не весьма за нею волочился;
Он был ни беден, ни богат,
Доволен был судьбою,
Доволен был женою;
Он маленький имел и дом и сад. —
В осенью темну ночь фортуна поустала,
И у окна его стучала:
— Пожалуй, ночевать меня пусти,
Мне дале некуды брести;
Богатства, пышности, чины и украшенья
Тебе для возвышенья
Со мною у ворот.
— Мне этот весь народ,
— Хозяин отвечал без дальня размышленья,
Куда девать?..
И у меня одна кровать,
Котору берегу, не мучася тоскою,
Веселью и покою.26

2-я редакция

Фортуну просьбами все люди беспокоят,
Везде ей храмы строят.
Да иначе нельзя, предметы всех страстей
В руках у ней;
Но молодец один сыскался,
Который не весьма к фортуне прививался.
Хотя ни беден, ни богат,
Доволен был судьбою;
Что мудреней всего, доволен был женою
И тем, что маленький имел и дом и сад.
В осенню темну ночь фортуна поустала
От дальнего пути,
К окну его пришла и под окном стучала;
— Пожалуй, ночевать пусти;
Со мною у ворот тебе для возвышенья
Богатство Крезово, чины и украшенья!
Хозяин отвечал: — куда девать
Тебя с аравою такою?
Во всем дому одна кровать, —
И ту я берегу веселью и покою.25

С незначительными изменениями вторая редакция стала окончательной и затем была напечатана в следующих «Полных собраниях стихотворений» Хвостова конца 1820—1830-х гг. В хвостовских переложениях отсутствует оригинальное противопоставление «без чего-то, но с чем-то», однако присутствует то, чего нет в оригинале, — явно биографические дом, сад и не возлюбленная,28 Лиза или Пленира, а именно жена.