Приложения. Примечания
Прозаические переводы
Клад
I
На пригорке между буками маленький костел с низкой башней; из той башни слышны звуки в лесу и в соседней деревеньке. Но это не нежный звук маленького колокола, теряющийся уже вблизи, это темное громыхание била, зовущего людей в храм Богоматери.
И из деревеньки во славу Божью тянется толпа народу, деревенские богобоязненные люди – ведь сегодня как раз Великая пятница.
В храме тихо: голые стены, алтарь покрыт черным траурным покрывалом, на покрывале крест, а хор поет о страстях Христовых.
А что это там белеет в лесу, в черном лесу за ручьем? Какая-то деревенская женщина что-то несет в объятьях. Идет женщина быстрым шагом, празднично одетая, там, на той стороне, за потоком, – малыша на руках несет она. Бежит женщина, вниз к воде сбегает, спешит в храм Богоматери – тут, вблизи лесной сторонки, костел на пригорке. Вот она ускоряет свой шаг: ветерок доносит до нее пение из костела: хор как раз поет о последних муках Христа.
Бежит, бежит она возле скалы: «Что это? Могу ли я верить своим глазам? Что со мной?» Она остановилась, огляделась, быстро побежала назад, опять остановилась, опять огляделась вокруг: «Там тот лес, здесь сучья, там идет дорога полем – ведь не могла я заблудиться! Боже, что со мной деется! Почему же я ничего тут не узнаю, как тут все изменилось!» Опять стоит, опять оглядывается, удивленно протирает глаза рукой: «Боже, какая тут перемена!»
Тут, где от дремучей чащи до костела всего триста шагов, где по дороге лежал огромный камень, что же теперь предстает ее взору? Вот он, вот он, тот камень, а за ним целая скала, будто от веку тут и стояла. И видит женщина за камнем вход, лестницу, ведущую под землю, а там, в глубине, горит какой-то пламень, ясно-белый, словно бы свет месяца, а разгораясь, кажется медным, словно заходящее солнышко.
Смотрит женщина на это пламя, делает шаги к входу, заслоняя ладонью глаза, глядит в это светлое место: «Боже, как там светит!» Она делает еще шаг, протирая глаза рукой: «Как там дивно что-то светится! Что это может быть?» Страшно ей идти дальше, стоит она у порога, заглядывает внутрь.
Стоит она, стоит, смотрит без устали туда, откуда видится свет, а любопытство подгоняет ее, и вот – шаг за шагом – она идет все дальше. Шаг за шагом – и чем дальше идет женщина, тем сильнее сияние. Она рукой закрывает лицо: прямо смотреть уже невозможно. И видит она, видит то, что никто из людей не видел: столько красы, столько блеска и в небесах не увидишь!
Тут двери открыты в самый-самый прекрасный зал, стены его светятся золотом, потолок выложен рубинами, держат его колонны из хрусталя, а по обеим сторонам дверей, на мраморном полу – кто не видел, не поверит – два светильника горят, и в свете их видно: у левого светильника высится гора серебра, словно лунный свет вверх струится, у правого светильника – гора золота, излучающая солнечный свет. Пылают огни, пылает зал: и покуда клад тут останется пламенеть негасимым пламенем, ничто не сможет погасить эти огни.
Женщина стоит на пороге, ослепленная видением, стоит ослепленная, боясь поднять глаза, не может взглянуть на пламя. На левой руке несет она младенца, правой рукой трет глаза; и когда немного приходит в себя, осмелев, так в душе своей сама с собой говорит: «Милый Боже, сколько нужды я претерпеваю на этом свете, сколько голода! Я должна влачить нищую жизнь, а здесь такие драгоценности! Столько серебра, столько золота лежит в этом подземном тайнике! Мне бы только горстку из той громады – и была бы я богата, и была бы самой счастливой, я и мое дитя!»
И она думает, чувствуя опасность; потом осеняет себя крестным знамением и идет туда, где сияет белое пламя. Идет и поднимает кусок серебра, потом опять кладет его на место, снова поднимает и опять кладет; вновь поднимает и рассматривает его блеск и оценивает его тяжесть – и положит ли назад? Нет, уже в фартуке лежит слиток. А она становится смелее: «Конечно, это перст Божий указал мне этот клад, это Он захотел меня облагодетельствовать, и я бы согрешила, если бы пренебрегла этими дарами!»
Говоря так себе, женщина ставит мальчика на землю и, опустившись на колени, набирает в фартук куски серебра: «Конечно, это перст Божий, Он нас хочет обогатить!» Берет, берет из кучи, фартук уже полный, она едва может встать, но еще, сняв платок, набирает и в него серебра. И когда уже хочет оттуда уйти: ах, здесь же еще сын. Как же взять и его на руки, двухлетнего малыша? Но не высыпать же свое счастье, она же не сможет жить без этих сокровищ!
Глядь, мать серебро уносит! Дитя дрожит: «Мама! – зовет. – Мама! Мама!» Хватается за нее ручонками. – «Молчи, сыночек! Молчи, молчи, мальчик! Только немножко тут подожди, мама быстро возвратится!»
И бежит, бежит из зала, через поток, к лесу спешит женщина. И вот через минутку спешит она назад без поклажи, и вся потная, запыхавшаяся вновь оказывается у цели.
Ветерок легонько веет, из костела доносится пение хора, который по-прежнему поет о страстях Христовых.
Женщина вбегает в зал и видит дитя. Ребенок смеется, увидев ее, хлопает в ладошки: «Ха-ха, мама! Ха-ха, мама!»
Но женщина на это не обращает внимания, она бежит в противоположную сторону, ей милее блеск металла, из металлов – милее всего золото. Она, встав на колени, расстилает фартук, набирает из кучи слитки и укладывает золото в фартук. Он уж полон – она едва встает, – но еще и в платок набирает! О как сердце ее скачет, как счастью своему рада!
И когда мать уносит золото, дитя тянется к ней, тянется и жалобно плачет: «Мама, мама! Ах, ах, мама!», хватая ее ручонками. «Молчи, сыночек! Молчи, молчи, мальчик! Подожди еще совсем немного». И, наклонившись к ребенку, вытягивает рукой из фартука две денежки, и денежкой о денежку звенит: «Эй, гляди, что есть у мамочки! Дзынь-дзынь! Слышишь, как дзынькает?» И хоть дитя все плачет, ее сердце от радости скачет.
И снова лезет она в фартук, и вытягивает полную горсть золота, и кладет младенцу на колени: «Эй, глядь, что тебе дает мамочка! Молчи, сыночек! Молчи, молчи, мальчик: дзынь-дзынь! Слышишь, как дзынькает! Подожди совсем немножко, скоро мамочка вернется, играй, играй, мое дитятко, подожди совсем капельку!»
И бежит, бежит из зала, на дитя не оглянувшись, вот уже зал остался позади, приближается к потоку, через поток, сторонкой несет она дорогой клад к лесу, и вот уже стоит с ним перед хижиной.
«Эй ты, хижина убогая, скоро я с тобой распрощаюсь! Что теперь меня к тебе привязывает? Нет в тебе нужды! Уйду я прочь из этих темных лесов, от отцовской худой крыши, в другом месте буду счастлива, в другом месте будет мое жилище! Пойду, пойду из этого края, радостной будет моя дорога, пойду туда, где счастье мое зреет, в большой город, куплю себе землю, замки, чтить меня будут как госпожу, счастливо оставаться, хижинка, здесь, не буду я больше жить в тебе! Я уж не та бедная вдова, что батрачит днем и ночью, вон, что у меня в фартуке…» И с этими словами радостно она опускает глаза – лучше бы и не глядела! Побледневшая от испуга, трясясь от страха, чудом не потеряв сознание, видит она – ох, что она видит, сама тому едва верит! Двери настежь открывает, бежит к сундуку, в который уложила серебро, срывает крышку – ой, что видит! Именем веры всех добрых людей, какой опять удар! Вместо серебра – лишь камни, в платке и в своем фартуке – ох, ужасное знаменье – вместо золота лишь глина чавкает, вся размазанная!
Недостойна была она счастья, не заслужила благословенья.
II
Растерзанная, переживая боль утраты, вдруг чувствует она удар в сердце, отчаянно вскрикивает, объятая ужасом, вскрикивает так, что хижина трясется: «Ах, дитя, дитя мое дорогое!» «Дитя – дорогое-дорогое-дорогое!» – зашумело в густом лесу. И в ужасном предчувствии бежит женщина – ах, не бежит, летит, летит, как птица, лесом, склонами, там, где нашла обманные сокровища, к холму, на котором стоит костел.
От костела ветер веет, но пенья больше не слышно, хор уже не поет об Иисусовых страстях.
А когда примчалась она к скале – ха-ха! – что же она видит! Среди диких зарослей, в трехстах шагах от костела, огромный камень перегораживает дорогу! А где же зал? Исчез! Исчезла и скала на дороге, как будто никогда ее и не было. Ха, как женщина испугалась, в какой пришла ужас, зовет, ищет, как бегает по пригорку, через заросли, смертельно бледная! Ха, эти отчаянные взоры, губы синие, как у мертвеца, глядь, как бежит через заросли, как падает вниз! «Горе, горе! Здесь ничего нет!» Тело, разорванное сучьями, ноги, исколотые тёрном – но все напрасно, не найти ей вход!
И снова она в ужасе, снова охвачена ужасной тоской: «Ах, кто мне вернет мое дитя! Ах, дитя мое, где ты, где ты?!»
«Глубоко я под землею! – слышен тихий голосок, который доносится до нее сквозь шум ветра. – Меня не увидеть глазами, не услышать ушами. Тут под землей хорошо, мне ничего не нужно, ни есть, ни пить, лишь бы играть с кусками золота в мраморной палате! Нет здесь ни дня, ни ночи, здесь спать не нужно, я все играю и играю, все монетки собираю!»
Женщина снова ищет – напрасно, отчаянно бросается на землю, рвет волосы на голове, окровавленная, бледная, как смерть.
«Ах мне горе! Горе! Горе! Где же мое родное дитятко? Как мне тебя найти, мой милый?» И плач ее несется в глубину леса: «Милый! Милый!»
III
День проходит, другой проходит, дни становятся неделями, из недель выходит месяц, вот и лето набрало силу.
На пригорке между буками маленький костел с низкой башней, каждый день слышатся звуки его колокола в лесу и в соседней деревушке. Тут, наверху, когда с утра к службе колокол зазвонит, пред иконой Богоматери набожный крестьянин клонит чело. Ай, кто знает ту особу с лицом, склоненным к земле? Погасли свечи на алтаре, а она все молится. Кажется, что она не дышит, лицо и губы посинели, ах, кто же так тихо молится, кто это? «Не знаю, могу лишь догадываться». Когда после богослужения закрываются двери храма, можно увидеть ее среди буков, как идет она с пригорка, бредет, бредет потихоньку по дорожке, вьющейся среди зарослей, мимо серой скалы, где торчит огромный камень. Тут вздыхает преглубоко, лицо закрывает ладонями: «Ах, дитя мое!» – И глаза ее заливаются горючими слезами.
Это несчастная женщина из хижины, всегда грустная, всегда бледная, всегда в тяжелой задумчивости; с утра до темноты никогда не светел ее взор, ночью тоска не дает ей спать, а на рассвете с болью оставляет она свое ложе:
«Ах, дитя мое родное! Горе мне, грешной! Ах, какое горе! Господи, помилуй меня, грешную, прости!»
Минуло лето, минули осень и зима – не успокоилась тоска в ее сердце, не исчезли слезы в глазах, а как выше солнце стало, разогревши землю снова, не вернулась к ней улыбка, все еще вдова рыдает.
IV
Слышишь? Сверху между буков, из костела с башней низкой, слышны колокола звуки в лесу и в соседней деревушке. Глянь-ка, кверху, к Божьей славе торопится из деревни шумная толпа, это деревенский богобоязненный люд, а сегодня как раз Великая пятница.
Нежно веет ветер вешний, он приносит пение хора. Снова поют в костеле о страстях Иисуса.
А на той стороне потока женщина приближается из леса, что сегодня сдерживает ее шаги? Ах, горькая память о том дне год назад связывает ее шаги! Ближе, ближе подходит она, и вот оказывается у той скалы.
И глядь! Что явилось глазу? Тут, где от диких зарослей до костела триста шагов, камень, открывающий вход в гору, камень, стоящий на дороге, камень, и целая та скала, как будто от века тут стояла.
И женщина пугается этого, от ужаса шевелятся ее волосы, всей тяжестью ложатся на нее ее горе и ее вина. Но, боясь, она не медлит, но в страхе и в надежде прыгает вглубь, бежит бегом в знакомый зал, под скалу.
И глядь, двери в прекрасный зал открыты, золотом светятся стены, потолок выложен рубинами, под ним колонны из хрусталя, и по обеим сторонам дверей на мраморном полу полыхают два светильника: над серебром по левую сторону поднимается вверх лунное сияние, над золотом, с правой стороны, солнце светит непрестанно.
С ужасом приближается женщина, в страхе и надежде оглядывается вокруг. Неужто притягивает ее серебро, золото? Ах, она на это и не смотрит!
«Ха-ха, мама! Ха-ха, мама!» Это же ее родное дитятко, тот, по которому она страдала весь год! Вот оно – хлопает в ладошки!
Дыхание женщины остановилось, трясется она от ужаса, и, отчаянно торопясь, хватает она дитя в объятия, выносит из зала.
И треск-треск! «У-уууу!» – это земля гудит по ее пятам, грозный грохот, вихрь поднялся, земля трясется, рев и вой, пожар разгорелся за ее спиной. «Ах, Матерь Божья, помоги!» – в тоске призывает женщина, боясь оглянуться.
И глядь! Как все снова изменилось! Тихо все, и вот из зарослей виден камень у дороги, все спокойно, как и раньше, от входа в пещеру – ни следа; а в костеле хор закончил пение о страстях Христовых.
У женщины захватывает дух, она трясется от ужаса и отчаянно спешит унести свое дитя оттуда, несет, несет, прижимая крепко к себе, бежит, едва хватает духу, хоть и далеко за ней скала, бежит по той стороне потока, там, где лес, замедляя шаги только перед своей бедной хижиной.
Ох, какую горячую благодарность возносит она Богу! Посмотрите, как льются ее слезы! Как прижимает она к себе дитя, целуя его лоб, ручки, губки, и снова прижимает его к груди, как вся от счастья сияет!
И глядь! Что там блещет в коленках младенца? Что звенит? Красное золото! То золото, что год назад она положила ребенку на фартучек, чтобы поиграло с ним дитя.
Но женщине оно не мило, столько горя она пережила из-за него! Ах, стоило оно ей много слез! И хоть благодарна она Богу за этот дар, но дороже всего то, что может она прижать к себе свое дитя. Горек ее опыт: очень мало значит золото, важнее всего – дитя родное!
V
Уж давно тот костел разрушен, колокол замолчал навсегда, там, где когда-то росли буки, догнивают лишь их корни.
Старец еще помнит те преданья, хотя иные совсем забыты, и если спросить у людей, они укажут места, где все это произошло.
Если вечером морозным соберется молодежь вокруг старика, он с радостью расскажет о вдове и вдовьем кладе.
Свадебные рубашки
Пробило одиннадцать, а девушка все молится перед образом Матери Божьей. Молится, плачет, тоскует:
«Господи! Где мой батюшка? Уже на могилке его травка растет! Господи! Где моя матушка? Там лежит, возле батюшки, сестры тоже нет, брат убит на войне. Был у меня, несчастной, милый, жизнь бы отдала за него, но он отправился в чужие края и до сих пор не вернулся.
Собирался в дальние края, утешал меня, слезы утирал, говорил, чтобы я лен посеяла, а пока он растет, вспоминала бы его каждый день, через год сделала бы изо льна нити, через два – из нитей соткала бы полотно, а на третий год рубашки бы ему и себе сшила-вышила. И когда рубашки будут готовы, можно будет сплести мне свадебный веночек.
И вот – рубашки уже готовы, вышиты, сложены, уже скоро цветочки завянут на моем свадебном веночке, а о милом моем – ни слуху ни духу, три года – ни одной весточки, жив ли, здоров ли, только Боженька о том знает!
Дева Мария, Ты одна можешь помочь мне! Верни мне милого из чужих краев, единственного моего, ненаглядного, верни мне милого! А если нет, то лучше забери мою жизнь: она мне и так без него не мила! Пресвятая Дева Мария! Пожалей меня, помоги!»
И только она так помолилась, как образ на стене ожил, словно кивнул. Девушка вскрикнула испуганно. А тут и лампадка, что едва горела, вспыхнула и погасла. Может быть, от сквозняка? Или это – злое знамение?
Вдруг послышались шаги и в окошко постучали: тук-тук-тук!
– Спишь, мое сердечко, или бдишь? Это я, твой милый, здесь! Помнишь ли еще меня или другой в твоем сердце?
– Ах, мой милый! Я только о тебе и думаю! И сейчас о тебе молилась!
– Ну, оставь теперь молитвы, выходи, пойдем, пойдем, проводишь меня: месяц как раз освещает дорогу, по которой я пришел за своей невестой!
Девушка говорит жениху:
– Ах, Боже правый! Что ты такое говоришь! Куда мы пойдем ночью! Ветер воет, пусто вокруг, подожди, когда утро настанет!
– День – ночь, ночь – день? Какая разница? – отвечает жених. – Пойдем сейчас. Днем мне сон веки смыкает. Пойдем, пока петухи не проснулись, я должен с тобой навек соединиться. Не медли, выходи, уже на рассвете ты будешь моей супругой!
Ночь была темна, светил месяц, вокруг – ни души, только девушка и друг ее рядом.
Отправились они в путь: жених впереди, она за ним. И вдруг по всей деревне собаки завыли, как по покойнику.
– Какая дивная ночь, – говорит жених, – в это время мертвые встают из гроба, ты ничего не боишься, милая моя?
– Чего же мне бояться? Ты со мной. А око Божье надо мной. Скажи мне милый, живы ли твой отец и мать и рады ли будут нашей свадьбе?
– Не спрашивай, не спрашивай, милая, иди скорее за мной, все сама увидишь. А что это у тебя в правой руке?
– Это мой молитвенник.
– Выбрось его прочь! Эти молитвы тяжелее, чем могильная плита. Выбрось! Легче будет поспевать за мной!
Взял жених из рук ее книжку, выбросил и разом миновали они десять миль! А дорога-то шла по скалам, по чаще лесной, где дикие звери выли, словно предупреждали о скором несчастье.
А жениху хоть бы что! Он вперед, она за ним, по камням, скалам, белые ножки ее разбиваются о камни, кровь на них остается.
– Дивная ночь, ясная, – снова говорит жених, – в это время мертвые с живыми встречаются, ты ничего не боишься, милая моя?
– Чего же мне бояться? Ты со мной, а рука Господа надо мной, скажи мне, мой милый, а готов ли твой домик, чиста ли светличка, весела ли? И близко ли от дома костел?
– Не спрашивай, не спрашивай, милая, скоро все сама увидишь, иди скорее, время бежит, а дорога еще дальняя. А что у тебя за поясом?
– Это мои четки.
– Ха, эти четки, как кольцо змеи вокруг тебя! Они дышать тебе не дают, выбрось их прочь, мы спешим!
Схватил он четки, выбросил, и одолели они сразу двадцать миль.
А дорога шла низиной, через воды, луга, и жабы кричали в болоте, как по покойнику.
А жених все бежит вперед и вперед, а она уже еле поспевает за ним, осока режет ее бедные ножки, и трава на всем пути окрашена ее кровью.
– Дивная ночь, ясная, – произносит жених, – в это время живые спешат к гробу, ты ничего не боишься, милая моя?
– Ах, не боюсь, ведь ты со мной, а воля Божья надо мной. Дай только отдохнуть чуть-чуть, дыхание ослабло, ноги дрожат, в сердце словно ножи вонзились!
– Поспеши, девочка моя, ведь скоро мы уже там будем! Гости ждут, ждет угощенье, а время летит, как стрела. А что у тебя там на шее за веревочка? И что на той веревочке?
– Это крестик от моей матушки.
– Ха-ха! Это проклятое золото, углы у креста острые, колют тебя, выбрось его, полетишь, словно птица.
Сорвал он крестик с ее шеи и выбросил, и одолели они одним махом тридцать миль!
И вот перед ними на широкой равнине высится строение с высокими окнами и башня с колоколом над крышей.
– Вот мы и пришли, милая моя! Ничего не видишь?
– Ах, Боже! Это же костел!
– Нет, не костел, это моя крепость!
– Твоя крепость? Это кладбище и ряд крестов?
– Это не кресты, это мой сад! А ну-ка, милая моя, давай-ка, прыгай через ту стену!
– О, нет! Оставь меня! Жуток и ужасен твой взгляд, дыхание твое – как яд, а сердце словно твердый лед!
– Не бойся ничего, милая моя, у меня весело, всего много! И мяса достаточно, хоть и без крови. Но сегодня впервые будет иначе! А что у тебя в узелке, милая моя?
– Рубашки, которые я сшила.
– Нам больше двух и не нужно: одна тебе, другая мне.
Он взял у нее узелок и с хохотом бросил его на могилу за оградой.
– Ничего не бойся, смотри на меня и прыгай за узлом через забор, – велел он невесте.
– Но ты же всю эту тяжкую дорогу бежал передо мной, прыгни и сейчас первым, – отвечала ему она.
Жених перескочил через ограду, не думая о предательстве с ее стороны. Перескочил, а девушки снаружи не видать, только белая ее одежда мелькнула неподалеку. Бежит она, надеется укрыться в убежище.
Увидела маленький домик с низенькой дверкой, скользнула туда, закрыла дверь на запор, огляделась: комнатка – как клеть, без окон, лунный свет сквозь щели пробивается. И видит она: в центре на дощатом помосте – мертвец.
А снаружи звуки раздаются: целый полк могильных тварей собрался, шумят, стучат, песни страшные воют. Тут в дверь раздался страшный стук, друг ее кричит снаружи: «Поднимайся, умерший, открой мне затвор!»
И мертвый открыл глаза, поднял голову, огляделся…
– Боже Святый, помоги! Не отдай меня дьявольской силе! А ты, мертвый, ляг и не вставай! Пошли тебе Господь Бог вечный покой! – взмолилась девушка.
Тогда мертвый положил голову и закрыл глаза, как раньше.
Но снова раздался страшный стук в дверь, еще громче кричит ее друг:
– Поднимайся, мертвец, отодвинь засов!
И от этого стука, от этого голоса мертвый снова поднимается и разворачивает свое тело к двери.
– Господи Иисусе Христе, Спаситель душ! Смилуйся надо мной! – молится девушка. А мертвому велит:
– А ты, мертвец, не вставай, лежи, да поможет тебе Господь Бог, и мне тоже!
И мертвец снова лег и вытянулся, как прежде.
Но вновь снаружи: бух-бух-бух! У девушки в глазах потемнело и в ушах зазвенело!
– Вставай, мертвец, и отдай мне ту, живую!
Ах, беда, беда ей, несчастной! Покойник встает в третий раз и огромные свои мутные глаза поворачивает в сторону полумертвой от страха девушки.
– Дева Мария! Не покидай меня! И Сына своего моли обо мне! Негодно я Тебе молилась, прости мне мои прегрешения! Мария, Матерь Божия, освободи меня от злой силы!
И вдруг совсем рядом раздался крик петуха, а за ним словно целая дружина петухов закукарекала.
Тут мертвый, как стоял, так и повалился наземь, а снаружи воцарилась тишина, ни криков, ни топота. И злого ее друга не слыхать.
Утром люди пришли на литургию и остолбенели в ужасе: наверху пустой гроб, в покойницкой дрожащая девушка, а на каждой могиле по лоскуту от новых свадебных рубашек!
Хорошо ты, девушка сделала, что о Боге думала, а злого друга отвергла. Иначе с телом твоим белым, прекрасным сталось бы то же, что с теми рубашками!
Верба
Рано поутру спросил однажды муж свою молодую жену:
– Милая моя, голубка моя любимая, ты всегда со мной честна, я знаю. Только все же что-то ты скрываешь от меня. Мы вместе вот уже два года, и любовь к тебе живет в моем сердце с первого дня, как я тебя увидел. Открой мне: что с тобой происходит во сне?
Вечером ты ложишься в постель здоровая, свежая, полная жизни, а ночью лежит со мной рядом мертвое тело. Ни движения, ни вздоха, я даже дыхания твоего не слышу. Тело твое ледяное, как тело мертвеца перед погребением, и даже наше дитя, как бы горько оно ни плакало ночью, не может разбудить тебя.
Скажи мне, любимая, дорогая жена, какая болезнь тебя одолевает, какая тоска съедает?
Если хворь мучает, позовем лекаря или знахаря. Пусть найдет в поле среди трав былинку, которая тебя исцелит. Или отыщет сильное слово, исцеляющее недуги. Слово не ошибется! Могучее слово и воду укрощает, кораблям не дает тонуть; слово и огонь гасит, и гранитную скалу разрушает, и чудище губит. Слово звезду заставит упасть с неба. И тебе, любимая, поможет!
– Ах, милый мой супруг, – отвечает ему жена, – лучше оставить все как есть. То, что дано от рождения, никакие лекарства не излечат. Что Господь предназначил, то человеческое слово не изменит. Даже если я лежу ночью на нашем ложе бездыханная, сила Божья со мной, она защитит, она спасет, как и прежде спасала. Пусть ночью я кажусь мертвой, утром жизнь возвращается ко мне. Я просыпаюсь здоровой и счастливой. Доверься воле Божьей, мой любимый!
Но слова эти не успокоили мужа. Не захотел он отступиться, понадобилось ему раскрыть тайну жены. Пошел он к бабке-колдунье за советом:
– Ты, старуха, много знаешь. Помоги мне найти, что за болезнь у моей жены. Что с ней делается такое? Ложится вечером в нашу постель здоровая, свежая, а ночью превращается в мертвое тело – ни движения, ни вздоха, будто душа ее навсегда отлетела; тело ледяное, как у покойника перед погребением.
– А как же ей не быть мертвой по ночам, если она у тебя только наполовину живое существо? – отвечает бабка. – Днем с тобой она живая в доме, а ночью душа ее отлетает и становится деревцем. Иди к ручью, что под обрывом, найдешь там вербу с белой корой и желтыми ветвями. Вот в ней-то и живет ночами душа твоей жены!
Не захотел муж жить с женой, чья душа ночами живет в вербе. Жена должна быть женой и днем и ночью, а верба пусть сгниет в земле!
Взял он топор, пошел к обрыву, под которым бежал ручей, нашел вербу с белым стволом и желтыми ветками и срубил ее под корень. Тяжело упала верба в водяной поток, зашумела из глубины, зашумела, завздыхала, словно мать застонала перед смертью, прощаясь с младенцем, которому судьба теперь быть сиротинкой.
Вернулся муж домой, а дома переполох, плач.
– Что тут делается? Что случилось?!
– Ах, хозяин, – отвечают ему слуги, – умерла твоя жена, словно косой ее смерть скосила. Здоровая ходила, веселая, а вдруг упала, как дерево срубленное. Умирая завздыхала, застонала, на младенца глядя…
– О беда мне, беда! Я срубил вербу, я убил свою жену, сам того не ведая! – закричал муж. – Я сам сделал свое дитятко сиротой! Ох ты верба, верба белая! Что ж ты сделала со мной! Отняла у меня половину моего существа!
Побежал он к ручью и слышит голос из потока:
– Вели меня из воды вытянуть, обрежь мои ветки желтые, прикажи прутиков из них нарезать, а из тех прутьев пусть сплетут колыбельку. В колыбельку положи дитятко, чтобы не плакало, сиротиночка. Будет колыбелька укачивать дитя, как в материнских объятьях уснет бедняжка. И вдоль ручья посади мои веточки. Когда мальчик подрастет, будет из вербочек делать дудочки. Как заиграет на дудочке, так и услышит голос своей матушки.
Лилия
Умерла девушка в пору своего весеннего расцвета, умерла, как розы нераскрывшийся бутон. Ах, как жаль ей в земле лежать!
И перед смертью попросила бедняжка: «Не хороните меня на кладбище, там будут мне мешать горькие жалобы сироток и вдов, слишком там много слез и бед, сердце мое не успокоится.
Похороните меня в зеленом лесу, на могилке моей зацветет вереск, птички станут щебетать, а сердечко мое – от радости плясать».
Не прошло и года, а лесная ее могила покрылась вереском, а через три года расцвел на ней необыкновенный цветок: белая лилия. И сердце каждого, кто видел эту лилию, пронзала печаль. А в душе тех, кто ощутил аромат ее, разгорался пламень.
И вот однажды в лесной чаще оказался молодой охотник, он скакал на коне, уверенный в том, что сегодня ждет его славная добыча. Вот увидел он скачущую перед ним белую лань.
– Эгей! Не уйдешь от меня! Ни в поле не спасешься, ни в зарослях!
И вдруг видит: вместо лани сияет перед ним удивительная белоснежная лилия. Застыл он перед цветком, сердце его упало, а от дивного запаха грудь стеснилась и закружилась голова.
– Эй, слуга верный, сделай-ка вот что: выкопай отсюда эту белую лилию, я хочу, чтобы цвела она в моем саду, кажется мне, что без нее жить я не смогу!
– Эй, слуга верный, береги и храни эту лилию, стереги ее неустанно, днем и ночью, странная сила притягивает меня к ней!
Слуга сделал все, как было ему приказано. Ухаживал за цветком один день, другой, а на третью ночь в свете полной луны побежал будить хозяина:
– Вставай, мой господин, что-то странное происходит: твоя лилия движется по саду, поспеши, не мешкай, ты услышишь, что она поет!
В саду действительно слышалось грустное пение:
– Коротка моя жизнь и печальна: пока в поле роса, а на реке пар, могу я жить, но как только солнечные лучи высушат росу, закончится жизнь моя!
– Нет! Жизнь твоя не закончится! – воскликнул господин, потерявший голову от красоты этой горькой песни. – Доверься мне: я смогу защитить тебя от солнца, буду охранять тебя надежнее любых каменных стен! Только будь моей женой!
Так дева-лилия стала супругой охотника, тихо жила под его охраной и даже родила ему сыночка. Господин жил, упиваясь любовью и уверенный в своем семейном счастье. Но вот явился к нему гонец от короля с письмом, в котором сообщалось, что завтра в королевском дворце собираются все верные подданные. Делать нечего, долг превыше всего.
Грустно прощался с милой женой супруг, словно предчувствуя злую невзгоду.
– Не смогу я быть твоим защитником, но мать моя будет заботиться о тебе, пока меня не будет рядом.
Да только плохо мать выполнила его волю, плохо берегла жену своего сына: на небе солнце жаркое, а мать и не думает спасать от него невестку: «Сгинь, морок ночной, сгинь!»
…Едет господин домой, закончилась его служба при королевском дворе, а навстречу ему печальная весть: «Твоего младенца нет в живых. Нет больше и твоей супруги, увяла лилия!»
– Ах, матушка, матушка, злая змея! Чем не угодила тебе жена моя! Отравила ты жизни моей цвет: как бы для тебя не почернел Божий свет!
Примечания К. Я. Эрбена к «Букету»
Букет
Баллада о происхождении цветка под названием «материнская душа» основана на сказаниях, передающихся в бывшем округе Клатовском, в Чехии, и, без сомнения, восходит к значению самого слова – материнская душа, душа матери; это же растение также именуется в польском: matierza duzcka или matierzanka, а в южнославянском вообще: materina dusica. В старославянском языке этот цветок называется «душица». Это слово до сих пор сохранилось в русском языке – душица.
Клад
Сказание это известно и в других уголках Европы, отличаясь лишь в мелочах. В старой чешской литературе находим его в тексте легенды о св. папе Клименте. Траян, римский император, велел утопить св. Климента в море, привязав его за шею к морскому якорю. Легенда повествует, что каждый год, в день его кончины, вплоть до седьмого дня, море расступается на три мили, и путники, идущие посуху, могут увидеть там призрачный мраморный храм, а в нем тело св. Климента в прекрасной гробнице. Туда, в храм, на седьмой день расступившегося моря, пришла к гробу одна женщина с малышом. Ребенок уснул, а море неожиданно начало реветь, возвращаясь в свои пределы. Женщина в испуге, вместе с другими людьми, забыв о сыне, убежала на берег, но, осознав это, принялась жалобно звать дитя и, плача, долго ждала, не вынесет ли море на берег тело ее мертвого ребенка. Поняв, что потеряла дитя, вернулась она домой и целый год провела в тоске. Потом, через год, когда море снова расступилось, она раньше других побежала к гробу св. Климента и обнаружила свое дитятко на том самом месте, где его тогда оставила спящим. Она разбудила его, прижала к себе с великой радостью и спросила, что с ним происходило весь этот год? И дитя ответило: «Не знаю, был ли это год, я спал одну ночь».
«Хор поет об Иисусовых мученьях» – в народе существует поверье, что в Страстную неделю, в то время, когда в храмах оплакивают муки Христа, открываются земные клады, на чем и основана эта баллада.
Свадебные рубашки
Это сказание распространено в Чехии в двух отличных друг от друга вариантах, конечно, есть в нем и следы народных песен, которые поют чехи. В одной из них мертвец побуждает девушку идти за ним такими словами:
Вставай, дорогая, вставай, собирайся,
Час мой уходит, скорей одевайся;
мой конь очень быстрый, летит, как стрела,
промчится он с нами сто миль до утра.
Сказания и песни народные, повествующие о том, что мертвец встает из гроба и приходит за девушкой, которую любил, пока был жив, или же за своей сестрой, имеются почти у всех славян, а также у других народов. У сербов есть песня, в которой умерший Йован приехал на похоронном коне за своей сестрой Елицей. Словаки повествуют о том, как девушка вызвала своего мервого дружка, варя в каше голову мертвеца, которая во время варки издавала звуки: «Пойдем, пойдем, пойдем!» У малороссов также есть подобная песня, как эта сербская. Русское сказание переделал в балладу В. Жуковский, так же как А. Мицкевич для своей баллады использовал сказание польское или литовское. Немецкая Ленора, написанная Бюргером, – вообще общеизвестна. В народной шотландской песне говорится, как мертвый Вильям пришел за своей милой Маргарет, а старая британская песня говорит о брате, павшем в бою, а потом ночью увезшем свою несчастную сестру Гвеннолейк на тот свет. Это удивительное распространение данного сказания между народами, чьи языки очень отличаются друг от друга, объясняется ее древним происхождением. Близки к нему сказания об упырях и оборотнях, которых очень много как у славян, так и у других европейских народов.
«А решила б по-другому,
так пришла б к концу дурному:
не рубашек клочья были —
тела клочья на могиле!»
В словенском сказании с девушкой подобным образом хочет расправиться упырь, которому девушка, желая от него избавиться, отдает свою шубку. Когда наступает полночь, упырь сначала сжирает шубку, а потом идет за девушкой, которая разговорами задерживает его снаружи до тех пор, пока не прокукарекает петух.
Полудница
Как полночь, так и полдень, по народным преданиям, имеют своих злых духов, обладающих губительной силой с одиннадцати до двенадцати часов. Дневных злых духов называют «поледница» или «полудница», а то и просто – «лесная нимфа». Потому и не любят в полдень ходить по лесу, чтобы лесная нимфа не устроила так, что человек заблудится.
Голубок
«Сидит на дубочке
белый голубочек».
В народных песнях и славянских сказаниях говорится, что душа человека, который безвинно умер или умер, покаявшись перед смертью в своих грехах, чаще всего воплощается в виде белого голубя, тогда как души нераскаявшиеся принимают цвет темный, души же преступников, злодеев обращаются в воронов.
Водяной
Как повествуют славянские сказания и сказания других народов, сказочные существа, живущие в воде, несут на себе печать жестокости. Если они не могут отомстить человеку, то мстят представителям своего собственного рода. Существует сказание, подобное тому, что изложено в балладе. В нем говорится о лешем, который, похитив девушку, женился на ней и семь лет держал ее у себя, никуда не отпуская, а когда девушка от него убежала, из мести растерзал их общее дитя. Подобный сюжет о Водяном изложен в народной песне у лужичан.
«Ярче месяцу светить,
пусть сшивает крепче нить.
Шью себе я боты
для любой работы». —
В народных поверьях говорится, что по ночам водяной сидит на дереве у воды и шьет себе боты (башмаки).
«Сваты были – черны раки,
а подружки – рыбки». —
Сваты, о которых говорит жена водяного (по-чешски – starosvati) – шаферы, свидетели на свадьбе со стороны жениха, ведущие невесту к алтарю.
Говорят, что, помимо всего прочего, водяного можно распознать между людьми по такому признаку: у него всегда с левой стороны одежды капает вода.
Существует также поверье, что водяной собирает души утонувших людей в горшочки и хранит в своем подводном царстве. Связано это поверье с тем, что иногда со дна глубоких прудов и озер поднимаются наверх большие пузыри, как будто внизу разбился горшочек, и душа тут же вылетела на волю.
По преданиям, у Водяного и его детей зеленые волосы.
В сказаниях о водяных часто говорится, что если водяной отпускает человека с того света на этот, то обязательно наставляет ни в коем случае не обнимать и не целовать на земле своих близких, потому что из-за поцелуев и объятий он забудет свое подводное прошлое и все, что было под водой мило.
Верба
Это сказание кажется мне самым важным уже потому, что подобных нет ни среди славянских сказаний, ни среди сказаний других народов. Есть сказки, в которых человек превратился в дерево или в какую-то другую вещь или, наоборот, есть сказания, в которых душа человека ночью выходит из человеческого тела в виде мыши, птицы или змеи, а тело лежит мертвое, пока душа в него не вернется, но чтобы человек делил жизнь с деревом или иным предметом, да так, чтобы они друг без друга не могли продолжать существование, и в случае гибели одной из составляющих другая не могла бы продолжать свое существование – пример такого сказания только один. Происходит это сказание из бывшего края Быджовского.
«Слово мощное поможет». —
Под «мощным словом» понимается заклинание, или заговор (incantatio, Zauberspruch), которому в устном народном творчестве придают огромное значение.
«Что Судьба кому-то скажет,
Людское слово не развяжет». —
По преданиям, когда рождается младенец, ночью к нему приходят три Судьбицы (вестницы судьбы), определяющие его будущую судьбу. Одна говорит: «Из него будет то-то». Другая говорит: «Нет, не так, а будет из него то-то». А третья уже решает, что выбрать. Хорваты называют их Rojenice.
«Сидит бабка у ворот,
из миски в миску воду льет». —
Гадание на воде относится к самым распространенным славянским гаданиям.
Примечания составителя и переводчика
Сборник баллад К.Я. Эрбена «Букет» («Kytice») относится к величайшим произведениям чешской и мировой поэзии. Баллады из «Букета» входят в программу курса чешской литературы в средней школе, и вряд ли найдется чех, который не учил наизусть «Полудницу» или не знает несколько строк из первого, программного стихотворения сборника, названного, как и вся книга, «Букет».
Появление «Букета» стало не только событием в литературном мире того времени, оно стало актом гражданского мужества, глотком той самой живой воды, о которой столько писал поэт и которой буквально напитаны строки его стихов.
Дело в том, что после революции 1848 года славянские языки были признаны в Австро-Венгрии равноправными с немецким языком. Но это завоевание мало кому нравилось в правящих кругах, ведь в нем был выражен дух свободы, с которой не могли смириться чиновники. Не прошло и трех лет, как признанное равноправие было отменено премьер-министром А. Бахом. Наступил так называемый период баховской реакции. Начались репрессии, увольнения. Казалось, общественная жизнь остановилась, замерла. И вот среди этой тишины и молчания раздался голос Эрбена – в 1853 году в свет выходит его «Букет» – подлинный шедевр чешской поэзии.
Эрбен, знаменитый собиратель славянского фольклора, не просто пересказал некие народные предания. На основе народного творчества он создал собственные поэтические шедевры, как в русской литературе это сделал А.С. Пушкин со своими сказками и балладами на темы народных преданий (например, «Жених»).
В сборник «Букет» Эрбен включил следующие баллады:
«Букет»
Молодая мать умирает, оставив после себя сироток. Дети тоскуют по матери, приходят на ее могилку, зовут и плачут. Мать, слыша из другого мира зов детей, присылает им свой привет: могила покрывается цветочками, которые так и назвали – материнская душа (душица). Поэт собирает букет из этих цветков, мечтая послать их туда, где живут дети, помнящие свою мать.
Это стихотворение глубоко символично, оно напитано любовью к славянскому миру и желанием объединить братьев и сестер – славян памятью об их общей матери.
«Клад»
Страстная пятница. Молодая бедная вдова бежит с двухлетним младенцем на руках в костел. На пути ее встает скала, которую она никогда прежде не видела. В ней – невиданный клад. Она собирает серебро и золото, оставляет ребенка в скале одного, чтобы отнести богатства домой, торжествуя и гордясь тем, что теперь она богата. Возвратившись за ребенком, она видит, что от скалы не осталось и следа, сыночек исчез, а вместо клада остались лишь глина и камни. Год она проводит в отчаянии, ужасе, слезах, молитвах. Через год, в Страстную пятницу, она вновь идет в храм и обнаруживает ту же скалу. В ней она находит утраченное дитя таким, каким она оставила его год назад. Она убегает с ребенком, а скала за ней рушится. Никакие клады ей не нужны. Главный обретенный ею клад – ее дитя.
Как указывал сам Эрбен, сюжет баллады основан на народных поверьях о том, что один раз в год (обычно в Страстную пятницу или в Вербное воскресенье) открываются клады земные.
«Свадебные рубашки»
Девушка, оставшаяся сиротой, молится ночью перед иконой Богоматери о том, чтобы ее жених вернулся к ней – какой бы он ни был. В полночь жених к ней является и уводит ее из родного дома за собой, в свой дом, чтобы там зажить, наконец, вместе. Она бежит за ним, взяв с собой свадебные рубашки, которые сшила и вышила, ожидая милого. Они двигаются с невероятной скоростью, одолевая десятки миль. По дороге жених заставляет девушку выбросить молитвенник, четки, крестик. Он приводит ее на кладбище, где беснуется нечистая сила. Девушка запирается в покойницкой и призывает молитвой Божию помощь. Крик петуха останавливает действо злых сил. Утром народ, идущий к мессе, находит девушку, живую и невредимую, а на могилах – клочья разодранных свадебных рубашек.
Баллада носит назидательный характер: не о том девушка так настойчиво просила Богородицу. Потому и настрадалась, когда ее молитва была исполнена.
«Полудница» (или «Поледница»)
Мать готовит к полудню обед, спешит, торопится, а ребенок не дает ей ничего сделать, плачет, кричит, отбрасывает от себя игрушки. Чтобы припугнуть младенца, мать зовет Полудницу – страшное потустороннее существо, уносящее в полдень детей. Полудница действительно является на зов и тянет к себе ребенка. Мать прижимает его к себе, не отдает и падает без чувств. Пришедший на обед муж находит жену на полу без сознания, крепко притиснувшую к себе сына. Мать жива, но дитя задушено.
В этой полной ужаса балладе очень кратко и емко изображены детали крестьянского быта, вплоть до детских игрушек, вплоть до семейной расстановки сил – муж добывает пропитание, а обязанность жены – приготовить ко времени еду, навести порядок в избе, присмотреть за ребенком (детьми). Время от одиннадцати до полудня было тяжким и для пахаря, который трудился с раннего утра (обычно с 5 часов), и для его жены, на которой лежало все хозяйство. Некоторых от страха за несделанную работу охватывало умопомешательство. (В русской литературе находим яркий пример подобного помешательства в рассказе А.П. Чехова «Спать хочется».)
«Золотой коловрат»[11]
Дорничка должна выйти замуж за короля, но мачеха убивает ее, чтобы выдать за короля собственную дочь. Правда, выходит наружу благодаря коловрату, убийство наказано. Дорничку оживляет волшебный старичок.
«Щедрый день» (или – «Сочельник»)[12]
В Сочельник, то есть – день перед Рождеством – Мария и Гана отправляются к озеру, чтобы там устроить гадание и узнать свое будущее. Гане является молодой Вацлав, а Мария видит гроб и черный крест. Гадание сбывается.
«Голубок»
Молодая вдова, только похоронив мужа, тут же готовится к новой свадьбе. Жизнь ее проходит весело и радостно, пока не увидит она белого жалобно воркующего голубочка на могиле покойного мужа. Белый голубок – символ невинной, чистой души – напомнит ей о ее вине. Не выдержав чувства вины, женщина топится в реке.
«Загоржево ложе»[13]
Молодой путник, чей отец в заблуждении пообещал душу своего сына адским силам, с молитвой отправился в лес, потому что настала пора выполнять обещание, данное отцом. Он молится, а на дороге его подстерегает убийца путников Загорж. Он уже готовится убить юношу, но оставляет его в живых после того, как тот обещает ему рассказать об аде. Проходит много времени. Загорж размышляет об аде. Ему является путник, обещавший рассказать ему, как там все устроено. Он исполняет свое обещание и повествует о страшном Загоржевом ложе, предназначенном разбойнику. Убийца в ужасе принимается каяться, он делает это денно и нощно, стоя на коленях, умоляя небо о милости. Через девяносто лет светлый старец приходит к Загоржу и сообщает, что душа того вымолена. Они оба умирают. После их смерти ввысь летят два белых голубка.
«Водяной»
Водяной утаскивает в свое водное царство девушку, пришедшую стирать к озеру. Она становится женой водяного, рожает ему сына, но очень тоскует по матери. Ничего не мило ей в доме мужа-водяного. Она неустанно просит его отпустить ее свидеться с матушкой. Наконец водяной уступает, отпускает ее, но с условием, что она не будет обнимать и целовать мать. Ребенка он оставляет себе как залог возвращения жены в подводное царство. Дочь не выполняет повеления водяного, она в объятиях матери забывает обо всем и ни в коем случае не хочет возвращаться к водяному, хотя тот приходит и стучит в двери и окна дома. В отместку он убивает их дитя.
Водяной – очень популярный герой чешских детских сказок, как страшных, полных ужаса, так и смешных, забавных. В представленном сборнике сказаний западных славян читатель не раз встретится с водяным – во всех его проявлениях.
«Верба»
Одна из самых совершенных, трогательных и поэтичных баллад. Муж не может понять, почему его любимая жена, днем полная жизни, ночью лежит без движения, совершенно как мертвая. Она просит его оставить все как есть и принять данность судьбы, но он не смиряется, идет к бабке-колдунье, которая ему открывает, что днем душа его жены находится в ее теле, а ночью переселяется в вербу у реки. Муж идет к реке и срубает вербу, бросая ее в воду. Он не подозревал о том, что жена его и верба являются единым целым. Убив вербу, он убивает жену. Об этом он узнает, вернувшись домой. Он вновь бежит к реке и сквозь шелест веток различает голос жены, которая просит его сплести из веточек вербы колыбельку, которая будет укачивать ее деточек.
«Лилия»
Молодая девушка умирает и просит похоронить ее вдали от людской суеты. Ее хоронят в лесу, на ее могиле расцветает лилия, которую находит молодой охотник. Он приказывает выкопать цветок и посадить его в своем саду. По ночам лилия оживает и превращается в прекрасную девушку. Обнаружив это, принц женится на ней, пообещав охранять ее от лучей солнца, к которым она очень чувствительна. У них рождается ребенок. Принц должен на время уехать на войну. Вернувшись, он не находит свою жену в живых. В этом виновата его мать, которая погубила невестку.
Эта баллада в первом издании «Букета» отсутствовала. К. Эрбен добавил ее во второе издание, вышедшее в 1861 году. Видимо, с этим связано, что примечания автор к балладе не оставил.
«Дочернее проклятье»
Стихотворение представляет собой диалог матери и дочери. Мать не понимает, что происходит с дочерью, почему она выглядит такой несчастной. Та открывает ей, что родила втайне младенца и убила его, а теперь ищет способ убить себя. Напоследок она оставляет матери свое проклятье за то, что та слишком много позволяла ей гулять, слишком много давала свободы.
«Вещунья»[14]
Вещунья пророчит будущее народу и подчеркивает, что столько лет уже прошло с тех пор, как Либуша и Святоплук произнесли свои мудрые слова, а народ до сих пор не понял их важность.
В настоящем сборнике представлены следующие баллады:
«Букет», «Клад», «Свадебные рубашки», «Полудница», «Голубок», «Водяной», «Верба», «Лилия», «Дочернее проклятье».
Для удобства читателей большие по объему баллады приводятся не только в стихотворном переводе, но и в прозаическом пересказе.
К. Эрбена называют основоположником западнославянского хоррора по большей части благодаря балладам из «Букета», в которых действительно содержится много жестокого, страшного и темного, но всегда рядом со светлым, нежным. Зло представлено потусторонними силами. У людей всегда есть возможность покаяния и исправления. В противном случае – наказания не миновать и будет оно суровым.
Некоторые баллады из «Букета» положил на музыку Антонин Дворжак. Речь идет о симфонических поэмах: «Водяной», «Полудница», «Букет», «Золотой коловрат» и «Голубок».
Композитор Витезслав Новак создал кантату «Свадебные рубашки».
В начале 70-х годов ХХ столетия в знаменитом Пражском театре «Семафор» был поставлен легендарный спектакль «Букет» (Реж. Йиржи Сухи).
В 2000 году режиссер Ф.А. Брабец выпустил фильм «Букет», который содержит экранизацию семи баллад: «Водяной», «Свадебные рубашки», «Полудница», «Букет», «Золотой коловрат» и «Голубок».
В 2014 году в Москве вышел роман Галины Артемьевой «Колыбелька из прутиков вербы», в повествование которого вплетены баллады Эрбена из «Букета», – «Свадебные рубашки», «Верба» и «Лилия».
Карел Яромир Эрбен. Предисловие к славянской хрестоматии
Издавая Славянскую хрестоматию, я имел двойной замысел. Во-первых, я хотел облегчить возможность нашей молодежи простым практическим способом ознакомиться со всеми основными различиями в языках и письменности великого славянского народа, который населяет необъятное пространство различных земель – от Баварских гор и за Уралом, от Афона до Северного Ледовитого океана, управляется разными правительствами и ныне насчитывает около 80 миллионов душ.
Народ этот различается в целом:
А) Своим положением в Славянском мире —
– восточные,
– южные и
– западные.
Б) языками – по классификации П. Шафарика, речевыми группами:
а) русский язык с тремя наречиями: великорусским, малоросским и белорусским;
б) болгарский;
в) иллирийский, также с тремя наречиями: сербским, хорватским и каринтийско-словенским;
г) польский с кашубским диалектом;
д) чешский с двумя наречиями: чешско-моравским и угорско-словацким;
е) сорбско-лужицкий с наречиями верхнелужицким и нижнелужицким.
Эти наречия в свою очередь подразделяются на различные диалекты, а дальше – на несчетное количество говоров.
О местонахождении и письменности каждого языка и каждого наречия, диалекта и говора подробно говорит П. Й. Шафарик в «Славянской этнографии» (Прага 1842), в работе пока что уникальной и непревзойденной. Однако тот, кто хочет подробно изучить особенности наречий чешско-словацкого языка и их отличия друг от друга, может ознакомиться с «Основами диалектологии чешско-словацкой» А.В. Шембера (Вена, 1864 г.).
В) Славянская письменность делится на две группы, из которых одна, наследующая греческое вероисповедание (русские, болгары, часть сербов и черногорцев), использует кириллическое письмо, а другая (сербские католики и все остальные славяне) – латинское.
Составляя хрестоматию, я выбирал простонародные славянские сказки и сказания, исходя из того, что в них, передаваемых людьми из уст в уста, лучше всего отражаются различия и особенности того или иного славянского наречия. Конечно, мне пришлось встретиться с немалыми трудностями, потому что многие собиратели народных сказок и сказаний уклонялись от языковедческой стороны, считая для себя главным составить сборник для забавного чтения, а также потому, что некоторые ветви славянских наречий пока еще вообще не изучены и не имеют изданных собраний народного творчества. По этой причине я обязан и благодарен некоторым людям, которые с необычайной любезностью помогли мне своими работами и советами:
господину профессору Лавровскому за его собрание некоторых старинных русских преданий из древних рукописей и его работу в области изучения малоросского языка,
господину К. Павлову за его исследования болгарского творчества,
господину доктору Ф. Ценову за исследования кашубских рукописей,
господину викарию М. Горнику – за верхнелужицкое собрание,
господину учителю Х. Копфу – за нижнелужицкое,
господину священнику Б. М. Кулде и господину профессору Ф. Лепаржу – за работы по изучению моравских наречий.
Горячую благодарность приношу также господину Александру Хильфердингу из Петрограда и господину доктору Й. Ф. Новаковскому из Варшавы, которые оказали мне неоценимую помощь своими бесценными опубликованными собраниями, один – русскими, другой – польскими.
При подготовке материалов я обратил внимание на близость друг к другу и естественное положение славянских наречий. В чешском языке я столкнулся с домажлицким диалектом, который, однако, сейчас исчезает: образованная молодежь его игнорирует и через несколько лет он, судя по всему, исчезнет, как произошло с восточночешским диалектом (его пример указан в Диалектологии А. Шембера), от которого сохранились только едва заметные следы. Из Чехии я перешел к Моравии и Словакии, наблюдая в обеих этих землях некоторые диалекты, частью изучая личные записи, частью – уже изданные собрания. С чешским языком крепко связано через старочешский язык верхнелужицкое наречие, тогда как нижнелужицкое наречие приближается к языку польскому. Язык кашубский, который в скором времени, вероятно, ожидает грустная судьба былых полабских славян, является, скорее всего, диалектом польского языка, хотя он территориально и ближе к чешскому, чем к польскому. В белорусском наречии соединен польский язык с великорусским; малоросское же наречие гораздо ближе к чешскому, чем белорусское, хотя и отличается в некоторых диалектах, из которых только три четко выделяются, а именно: галицийское, черниговское и южнорусское. Как белорусское наречие к востоку, так и малоросское к северу сливаются эти языки опять же с наречием великорусским, следы которого можно наблюдать в шести губерниях. На основе великорусского наречия возник также нынешний литературный русский язык, который через древнерусский язык очень близок к чешскому языку и тесно связан с языком болгарским. Болгарский язык в свою очередь на северо-западе сливается с сербским языком, который в своем хорватском наречии около Вараждина очень близко подходит к чешскому языку. Иллирийское, или каринтийско-словенское, наречие на юге географическим положением ближе всего к чешскому языку, однако своими формами гораздо дальше от современного чешского языка, чем язык польский и кашубский.
Что касается правописания некоторых славянских наречий, мне казалось нежелательным что-либо менять в том, что зафиксировали местные писатели, поскольку каждый из них хорошо знаком со своим наречием. Различие в правописании одних и тех же слов в некоторых наречиях объясняется также тем, что в некоторых из них (например, малоросском, сербском) используют кириллицу, а в угорско-словацком – латиницу. Причина различного правописания одинаковых слов заключается в том, что некоторые писатели обращали прежде всего внимание на происхождение слова, тогда как иные прежде всего основывались на том, как слово произносится.
C замыслом обеспечить нашей молодежи возможность научиться остальным славянским наречиям я, составляя хрестоматию, соединил и другой замысел, а именно: собрать в книге воедино все самое лучшее из сказок и сказаний простонародных, самое значительное по содержанию и совершенное по форме, что пока появилось у славян. Я хотел собрать разноцветный букет из простонародных славянских сказаний во всем их натуральном цвете. При этом я стремился, чтобы одна и та же история, хоть и рассказанная на другом наречии, не повторялась.
Конечно, надлежало бы привести литературный обзор славянских сказок и сказаний, которые уже были изданы, но по некоторым причинам в настоящее время я должен отложить это до иного случая, который, бог даст, скоро наступит. Пока достаточно обозначить в содержании хрестоматии, кто записал ту или иную ее часть или откуда она взята.
Не могу также утаить, что эту хрестоматию из простонародных сказок и сказаний народных я считаю только первой частью, которую дополнит часть вторая, а именно хрестоматия из простонародных славянских песен. Если мне удастся издать и эту часть, большей частью уже составленную, тогда я буду считать мой скромный труд полным и окончательным.
Моим молодым друзьям, господину Й. Ранеку и господину А. Патеру, которые любезно помогали мне при чтении корректур хрестоматии, выражаю сердечную благодарность.
В Праге, на день св. Йозефа, 1865 г.
Карел Яромир Эрбен. Из предисловия к «Народному сообществу»
Совсем недавно, еще в начале этого столетия, простонародные байки, сказки и сказания считались чем-то лишенным смысла, их называли никчемными выдумками старых бабок и нянек для развлечения неразумных людей долгими зимними вечерами или убаюкивания беспокойных детей перед сном. Те, кто вставал под знамена безупречной образованности во времена Йозефа II, считал неуклонной потребностью и своей святой обязанностью от всего сердца ненавидеть и по возможности подавлять все эти, как тогда именовалось, яловые, то есть бесплодные, порождения грубой, необразованной фантазии.
Однако, когда с течением времени из этой самолюбивой образованности постепенно возникла настоящая, истинная тяга к науке и к истине, люди, которые занимались изучением своего народа, начали размышлять и исследовать вопрос о том, действительно ли байки и сказания являются случайным и бесполезным недавним вымыслом простого народа или в них содержится более старое и глубокое ядро. И, наконец, каково их происхождение и где их истоки?
Что касается первого вопроса, обнаружилось, что одни и те же байки и сказания, часто под разными покровами, можно найти в весьма отдаленных друг от друга местах, причем не только на расстоянии ста миль, но и у разных народов, которые или относятся к одному племени, или хотя бы соседствуют друг с другом, так что это сходство никак не может быть чисто случайным, скорее всего, эти произведения имели какой-то общий, но далекий и прадавний источник и происхождение.
Дальнейшие исследования и более внимательное рассмотрение известных произведений устного народного творчества разных языческих народов, как древних, так и более поздних, а именно: индов, греков, германцев, чудов – привело к убеждению, что те самые простые наши сказки и сказания являются остатками прастарых религиозных повестей, в которых наши языческие предки отразили неодолимое влияние на человека сил природы; выразили почтение к богам со всем их воздействием на разные стороны жизни человека, поскольку были они причиной благоприятных и пагубных событий, смены лета и зимы, дня и ночи, жизни и смерти. В течение, очевидно, нескольких тысяч лет непрерывно переходили они из поколения в поколение часто под маской, очень изменяющей их первоначальный облик. В сказках этих содержится глубокая природная правда и серьезные народные религиозные нравоучения.
Сказания были главной формой предысторической жизни каждого народа, они отражали все стороны его тогдашнего бытия: его религию, его общественное и домашнее устройство, его труды, забавы, песни и все его вымыслы. В туманном царстве старых сказок скрываются зачатки всеобщей народной истории. Судья Крок со своими дочерьми и пахарь Пржемысл, первые в нашей отечественной истории выдающиеся личности, укрытые туманом старых народных сказаний. И, однако, в позднейших исторических былинах, как, например, в былинах об Илье Муромце, о королевиче Марке, о Зденке Засмуцком и его Бланицких рыцарях и т. д., элементы сказки так переплетаются с действительностью, что невозможно с уверенностью отделить одно от другого. Языческими сказаниями пронизана и христианская религия, они остались в виде многих легенд и обрядов. Так, например, святой Йиржи, двенадцатилетний отрок, который убивает дракона и спасает королевскую дочь от смерти, является тем же образом старых народных сказок, который встречается во многих наших сказаниях в различных видах: это, к примеру, и солнце весны, что после двенадцатимесячного цикла убивает дракона или зимнего беса, освобождая девственную природу.
Именно прастарые языческие сказания ослабляют влияние просвещения Нового времени на нашу жизнь, поскольку они зародились, выросли и живут в народной среде в виде поверьев, предрассудков, обычаев, поговорок и других привычек. Хотим мы того или не хотим, но, сами того не ведая, мы все проникнуты сказаниями наших далеких языческих предков. Так, например, желая кому-то «доброе утро» или «добрый день» и т. п., то есть выражая словом желание, чтобы случилось так, как мы говорим, мы и не подозреваем, что этот способ приветствия происходит еще с языческих времен, что иллюстрируется сказками, в которых словам приписывается действенная сила. Когда мы произносим пословицу «Черт напал на бога», желая сказать, что равный сразился с равным, мы и понятия не имеем о том, что мы высказали основное религиозное положение языческих наших предков о двух равных себе по силе и возможностях богах – добром и злом, и т. д.
Приступаем ко второму вопросу: откуда ведут свое начало простонародные сказки и сказания? По каким скрытым причинам в предысторические времена они неизбежно возникали и развивались у каждого народа, показывая простоту действительной жизни в удивительном царстве невозможного? Мы должны признать, что пока еще никому не удалось разрешить этот вопрос уверенно и окончательно.
Есть три способа, с помощью которых ученые мужи старого и нового века пытаются объяснить происхождение народных сказаний и доискаться до их ядра, а именно:
а) исторический – на котором настаивали древнегреческие эпикурейцы и некоторые их новейшие французские и немецкие последователи, доказывающие, что устное народное творчество есть обожествленная история, то есть что языческие боги были некогда реальными людьми, жившими на земле, со временем и с добавлением к их жизнеописаниям фантастических историй поднятые до уровня богов.
б) символический – считающий сказания плодом буйной фантазии, которая очеловечила и обожествила силы природы. Этот подход, которого придерживались и древнегреческие стоики, и их нынешние, особенно немецкие, последователи, был широко распространен, а ныне в Европе вообще господствует, как самый верный. Некоторые приписывают происхождение символических сказаний каким-то давним мудрецам, использовавшим их при обучении, или поэтам, писавшим их с развлекательной целью, или князьям – с целями религиозными, иные же полагают, что сказания целиком вышли из народа, который смелой разговорной символикой обрисовал обожествленные силы природы.
в) филологический, или языковый. Происхождение сказаний приписывается исключительному влиянию устной речи и ее изменениям, что является причиной несовершенства или достаточного богатства исконного языка. Для сторонников такого подхода сказания – не что иное, как ошибочно понятые предания, которые пришли из предысторических судеб вследствие языковых недопониманий. Сказочные сказания породили потом сказочную веру и сказочные истории. Приверженцами этого подхода являются немец Гейне и русский Щепкин.
Мы уверены, что ни один из этих способов сам по себе недостаточен для объяснения всех народных сказаний какого угодно народа, но каждый из них на своем месте и в определенных обстоятельствах может быть верным и пригодным. Однако в славянском устном народном творчестве второй и в определенной мере третий способ может быть успешно использован, а первый, скорее всего, не годится. Ныне нет еще полной уверенности, откуда берут начало наши народные сказания, пока мы должны удовольствоваться осознанием того, что происходят они из времен предысторических, что в основе своей относятся они к религиозным воззрениям наших языческих предков, к уважению всемогущей природы.
Прага, февраль 1869 г.
Адольф Вениг. Предисловие к «Чешским сказаниям»
Исследуя собрание сказаний из разных краев Чешской земли, видим, что некоторые из них похожи друг на друга. Это, прежде всего, истории о существах сверхъестественных, населяющих луга, леса, горы и воды наших краев. Так, есть у нас много повестей о водяном, которые в совершенно разных вариантах встречаются в разных уголках нашей земли. Также много у нас сказаний о кладах, спрятанных в земле или в скале, открывающейся раз в году, в Вербное воскресенье или в Страстную пятницу при чтении Страстей Господних.
Из-за притеснений крестьян от злых хозяев во времена барщины возникли многочисленные сказания о наказанных угнетателях, которые умерли противоестественной смертью и не обрели покой в могиле, а потому по ночам объезжают свою местность. Многие из таких сказаний мало чем отличаются друг от друга.
Очень много сказаний о чертях, появляющихся на земле, чтобы завладеть душой человека, причем человеку удается обхитрить черта. Читатели «Чешских сказаний» могут сравнить, например, «Сказание о Чертовой скале под Тиржовом» в первой книге со сказаниями «О Чертовой стене у Смржова» и «О Чертовых камнях у Ландшперка»; все эти сказания возникли потому, что люди хотели объяснить происхождение тех или иных скальных образований.
Авторы народных сказаний, как и народных песен, нам неизвестны. Некоторые из них наверняка возникли на основе реальных событий или историй, которые из-за своей необычности пробудили особое внимание и были восприняты как действие сверхъестественных сил. Чем больше времени проходило от события как такового, тем больше изменений претерпевало повествование.
Если позднее некоторые писатели использовали устное предание в своих книгах, разумеется, многое в повествованиях менялось, приобретая новый изящный облик. Но случалось и так, что много лет спустя сказание вновь возвращалось в сферу устного народного творчества, иногда даже кажется, что писатель сам вымыслил сказание, которое потом так понравилось простым читателям, что они со временем освоили, а потом по-своему пересказывали. Так что иногда действительно трудно разобраться, где народное творчество, а что взято народом из чтения книг. Так же как и некоторые песни, считающиеся народными, возникли не в народе, и о них известно, кто написал слова и кто сложил музыку. Но песня так полюбилась, что живет среди простого народа.
Многие сказания о явлениях и существах сверхъестественных наверняка являются плодами возбужденного воображения людей и имеют реальную основу, так, например, блуждающие огоньки действительно появляются в некоторых местах, это самовозгорающиеся болотные газы. Светящийся трухлявый ствол старого дерева стал поводом для возникновения сказания об огненном человеке. Выдру или другого водного зверя, прыгнувшего с берега в воду, или рыбу, взметнувшуюся над водой, испуганный человек принимал за водяного. Таким образом, можно многие повествования объяснить совершенно естественным путем.
Нас занимали сказания как плоды народного поэтического творчества, причем сказания претерпели изменения большие, чем народные песни. С течением времени рассказчики народных сказаний умерли, так что многие истории сохранились только благодаря тому, что были записаны и опубликованы в журналах или в книгах. Поэтому они и будут жить дальше, когда уже не останется никого, кто помнит их из простонародных повествований.
Примечания
1
Имеется в виду душица, в дословном переводе – материнский прощальный привет (здесь и далее примечания переводчика).
2
Полудница – полуденная ведьма, похищающая детей в полдень.
3
Имя королевича переводится как «неожиданный».
4
Имя героя сказки составлено из слов «печь» и «валяться» и обозначает «печной лежебока».
5
Русины – восточнославянский народ, проживающий в Закарпатье, Восточной Словакии, Сербской Воеводине, Юго-Восточной Польше, Венгрии и Северо-Западной Румынии.
6
Первая славянская сказка о сотворении мира обнаружена была в Галиции, это была песня-колядка, которую поют на Рождество (прим. К. Я.Эрбена).
7
Кужель, кудель – деревянная палочка, сквозь которую пропускается веретено; веретено – приспособление для ручного прядения пряжи.
8
Was? – Что? (Нем.)
9
Мартин Лютер (10 ноября 1483 – 18 февраля 1546) – христианский богослов, инициатор Реформации, основной переводчик Библии на немецкий язык. Его именем названо одно из направлений протестантизма. Лютер объявил несостоятельным католический догмат о том, что церковь и духовенство являются необходимыми посредниками между Богом и человеком.
10
Месса окончена (лат.).
11
Текст дается только в прозаическом переводе.
12
Текст дается только в прозаическом переводе.
13
Текст дается только в прозаическом переводе.
14
Текст дается только в прозаическом переводе.