А. А. Добрицын. Русские эпиграммы XVIII—XIX веков и их западноевропейские образцы

По изд.: журнал Philologica, Том 7 (2001/2002)

Резюме

В «легкой поэзии» эпиграмма занимает совершенное особое место: нет, кажется, другого жанра, произведения которого в таком изобилии переводились бы с языка на язык. Смысл и эстетическая ценность эпиграммы обычно не слишком чувствительны к деталям словесной формы, легко допускающей варьирование и деформацию (даже в пуанте), и потому достоинства эпиграмматических произведений гораздо меньше страдают от вольностей перевода. Порой эпиграмма бытует в нескольких вариантах не только на языке перевода, но также на языке оригинала, причем случается, что разные версии принадлежат одному поэту. Это роднит их с фольклорными текстами: они тоже способны оставаться «самими собой» при разнообразных «мутациях» внешнего облика. Благодаря такой способности эпиграммы, хотя бы они и были написаны «на случай», зачастую оказываются долговечнее «высокой» лирической поэзии с ее претензией на бессмертие.

Наивно объяснять долговечность эпиграммы тем, что бичевание пороков (к тому же в остроумной комической форме) неизменно вызывает больший интерес, нежели одическое воспевание добродетелей. Такое предположение легко отвести, сославшись на многочисленные эпиграммы гномического и нравоучительного характера, равно как и на произведения этого жанра, написанные в маротическом (то есть лишенном едкости) стиле. Значительно более правдоподобным кажется объяснение, которое исходит из хорошо известной логикам обратной зависимости между содержанием понятия и его объемом: чем больше объем, тем беднее содержание, и наоборот. Похвальная ода содержательно намного богаче эпиграммы, и это делает ее теснее связанной с историческим и культурным контекстом: не отдельные одические мотивы и формулы, а всё стихотворение целиком перенести на чужую почву и применить в иных исторических условиях очень трудно, практически невозможно. Эпиграмма же строится так, что ее потенциальная применимость оказывается чрезвычайно широкой: даже будучи исходно привязанной к определенному лицу или событию, она легко отрывается от породившей ситуации и начинает мигрировать во времени и пространстве.

Не удивительно, что русские эпиграммы XVIII—XIX вв. в огромном количестве оказываются переводными или подражательными, что, впрочем, не принижает их достоинств. Интерес к их источникам (по большей части французским) вряд ли нуждается в оправдании: знание оригинала помогает избежать ошибок в интерпретации, оно может оказаться полезным для уточнения датировки и при определении авторства. Некоторые западноевропейские источники русских эпиграмм, главным образом пушкинских, были установлены филологами второй половины XIX и первой половины XX в. : В. П. Гаевским, Л. Н. Майковым, сотрудниками С. А. Венгерова, Р. Р. Томашевской, Б. В. Томашевским, Л. П. Гроссманом и другими. Огромную работу по разысканию иностранных оригиналов провел В. Е. Васильев — она отражена в комментариях к «Русской эпиграмме второй половины XVII — начала XX в.» (Ленинград 1975). Но даже в этом издании есть неизбежные лакуны, частично восполняемые настоящей статьей, которая представляет собой фрагмент обширного исследования об источниках русской переводной эпиграммы.

В статье выявляются иноязычные оригиналы примерно 80 стихотворений, принадлежащих двум с половиною десяткам русских поэтов: от Сумарокова и Державина до Пушкина и Баратынского. Наряду с эпиграммами поэтов первого ряда (таких, как Богданович, Жуковский, Батюшков, Вяземский, Дельвиг и другие) привлекаются произведения малоизвестных и вовсе неизвестных авторов.