170. ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ, ВОЗВЕЛИЧИВАВШИЕ И ЗАКРЕПЛЯВШИЕ МОСКОВСКИЕ ПОЛИТИЧЕСКИЕ И ЦЕРКОВНЫЕ ТРАДИЦИИ (ЛЕТОПИСНЫЕ СВОДЫ, «ВЕЛИКИЕ ЧЕТЬИ-МИНЕИ» МИТРОПОЛИТА МАКАРИЯ, «СТЕПЕННАЯ КНИГА», «ДОМОСТРОЙ»)

Около половины XVI в. на московской почве начинает возни­кать ряд крупных по своим размерам литературных предприятий, ставящих себе задачей, путём подведения итогов прошлого с точки зрения официальной московской идеологии, во-первых, окружить ореолом это прошлое, во-вторых, показать непрерывность и преемственность культурно-политического и церковно-религиозного про­цесса в его развитии от начала русской государственности и рус­ской церкви до тогдашней современности.

В этом отношении должно быть отмечено прежде всего широ­кое и интенсивное развитие в Москве летописного дела. Отправля­ясь от общерусских митрополичьих летописных сводов типа Влади­мирского полихрона и Хронографа Пахомия Логофета, дошедшего до нас в редакции 1512 г., с сороковых годов XVI в. появляется при участии московских дьяков несколько типичных московских летописных сводов с явно выраженной московской централизатор-ской тенденцией. Как политически Москва объединила вокруг себя автономные русские области, так же точно она литературно объеди­нила автономное летописание — киевское, ростовско-суздальское, новгородское, тверское и т. д., поставив себе целью осветить исто­рию некогда политически самостоятельных русских земель как ор­ганическое преддверие к истории единого Русского государства. Выступив на историческое поприще после других княжеств, Моск­ва вначале не имела своих собственных летописных сводов и стала включать в организованные ею своды летописные известия, отно­сящиеся к её истории, лишь начиная с XIV в. Отдельные нотки по­литического сепаратизма, ещё звучавшие в старых митрополичьих сводах, теперь были более или менее искусно затушёваны, и на первый план выступила идея богоспасаемого и богоутверждённого Московского царства во главе с его самодержцами.

Из московских сводов XVI в. наибольшее значение имеют Вос­кресенская летопись, доводящая изложение событий до 1541 г. ', и Патриаршая, или Никоновская, летопись, заканчивающаяся 1558 г. ² и являющаяся переработкой и расширением летописи Вос­кресенской. Название обоих сборников связано с именем патриар­ха Никона, владельца их списков, из которых один был пожертво­ван им в Воскресенский монастырь. В обеих летописях Русское государство рассматривается как вотчина московских государей, единоличных распорядителей и владельцев Русской земли. Сухие фактические известия здесь прерываются обширными статьями, написанными в приподнято-торжественном стиле.

К Никоновской летописи примыкает Львовская летопись, на­званная так по имени её первого издателя. События в ней изложе­ны до 1560 г. включительно. Материал сказаний, повестей, «слов», посланий, входящих в эти летописные сборники, представляет со­бой значительный интерес для историка литературы.

Никоновская и Львовская летописи имели своё продолжение, в котором излагались события, относящиеся к последним годам царствования Ивана Грозного. Вероятно, в 70-х годах XVI в. создаётся огромный исторический свод, богато иллюстрированный. Возник он главным образом на основе Никоновской летописи и по­тому называется иногда Никоновским лицевым сводом. Полностью он до нас не дошёл и вообще не был закончен, но в сохранившейся его части заключается до 10 тысяч листов (около 20 тысяч стра­ниц) и 16 тысяч иллюстраций. В нём изложение начинается с со­творения мира и доводится до 60-х годов XVI в. Это было самое грандиозное летописное предприятие, задавшееся целью во всём объёме и со всяческой торжественностью изобразить величие Мос­ковского царства, бытие которого, по мысли составителей свода, подготовлялось всей предшествовавшей историей человечества. Свод в части, относящейся к XVI в., в дальнейшем был перерабо­тан в так называемую «Царственную книгу», также не доведённую до конца².

Последующие бурные события крестьянской войны и иностран­ной интервенции расшатали так пышно созидавшуюся официаль­ную историческую концепцию Московского царства. Традиционное летописание утратило свой смысл и в дальнейшем стало приходить уже в явный упадок.

Одновременно с объединением русской летописной литературы происходит объединение литературы церковно-учительной. Ини­циатором и руководителем этого дела был митрополит Макарий, принимавший также известное участие и в организации в Москве летописного дела.

К 1552 г. относится окончание работы Макария над составле­нием и редактированием грандиозного двенадцатитомного собра­ния произведений русской церковно-религиозной книжности, как оригинальных, так и переводных, обращавшихся в многочислен­ных рукописях, а также частично произведений внецерковных, как например «Пчела», повесть Иосифа Флавия и др. Собрание это, известное под именем «Великих Четьих-Миней», существует в трёх списках, из которых наиболее полным (около 27 тысяч стра­ниц большого формата) является список, предназначенный для московского Успенского собора.

В основу труда Макария положена была старая, переведённая с греческого Четья-Минея, постепенно, особенно с начала XVI в., расширявшая свой объём сверх житийного материала также ма­териалом преимущественно поучений и похвальных слов, притом частично русского происхождения. Но ко времени Макария не все числа Четьих-Миней были заполнены, и Макарий для такого за­полнения воспользовался прежде всего отдельно обращавшимися житиями, переводными и русскими, по разным причинам, главным образом из-за своего объёма, не вошедшими в домакарьевские Ми­неи. Кроме того, он использовал житийный материал Пролога ста­рейшего, так называемого «простого», и нового Пролога, «стишно-го» (т. е. такого, в котором жития были снабжены краткими «сти­хами», содержавшими характеристику святого), перешедшего к нам из Византии через посредство южных славян не ранее XV в. и содержавшего в себе жития, более обширные по объёму, чем те, которые помещались в «простом» Прологе, а также патерики Кие-во-Печерский и переводные. Весь этот материал подвергся новой редакции, преимущественно стилистической, в духе той торжест­венной риторики, какая стала укореняться у нас в житийной лите­ратуре и которая должна была придать блеск и величие русской святыне.

В таком же стиле панегирического витийства написаны были и жития святых, канонизованных на соборах 1547 и 1549 гг., а так­же и тех, которые канонизованы были ранее, но ещё не дождались написания своего жития.

В XVI в., особенно начиная с конца первой его половины, на­блюдается усиленный рост житийной литературы. Окончательно официозно закрепившееся представление о Москве как о третьем Риме, средоточии православной святыни, выдвинутое идеологами московского самодержавия, побуждало прежде всего к увеличению количества святых, специально прославивших Русскую землю, и к пересмотру наличных подвижников, пользовавшихся почитани­ем в отдельных областях ещё до слияния этих областей в единое Русское государство. По почину митрополита Макария на обоих соборах производится сложная работа по канонизации новых свя­тых, возведению святых местно чтимых в общемосковские и, в ре­зультате пересмотра соответствующего материала, деканоиизации недостаточно авторитетных областных святых. Расширение и упо­рядочение православно-русского Олимпа потребовало написания и новых житий или исправления старых. Последнее шло в направ­лении как идейном, так и в стилистическом: нужно было весь агио­графический материал облечь в форму того панегирически-торжест­венного стиля, который служил выражением победивших придвор-но-самодержавных тенденций. Спешность работы по написанию новых житий — с одной стороны, с другой — отсутствие в ряде случаев для этого достаточного материала приводили к тому, что эти жития писались по образцу уже существовавших, в которых фигурировали святые, сходные по типу или даже по имени с тем святым, биографию которого нужно было создать.

По первоначальному замыслу Макария его собрание должно было содержать в себе исключительно лишь житийную литерату­ру, но затем, по мере работы над ним, оно вобрало в себя книги «священного писания», патристическую литературу, проповеди, поучения и т. д., одним словом, всю наличную церковно-религиоз-ную литературу в той мере, в какой она не вызывала тех или иных подозрений в своей религиозной или политической благонадёжно­сти. Впрочем, в отдельных случаях в макарьевские Четьи-Минеи попали и апокрифические произведения, если они существовали под заглавием иным, чем то, которое принято было в индексах «отре­ченных книг». Внешняя монументальность книги должна была сим­волизировать монументальность и грандиозность идеи Москов­ского православного царства '.

К «Великим Четьим-Минеям» примыкала окончательно сфор­мировавшаяся вскоре после них (в 1563 г.) «Книга степенна цар-скаго родословия», составленная по инициативе Макария, видимо, царским духовником, священником Андреем, в монашестве Афа­насием, преемником Макария на митрополичьей кафедре. Как и другие обобщающие литературные предприятия, возникшие на московской почве в XVI в., «Степенная книга» отразила борьбу служилого дворянства с боярской оппозицией за упрочение центра­лизованного Русского государства. Располагая свой материал по степеням великокняжеских колен и излагая его в риторически-тор­жественном стиле, она ставила своей целью представить историю благочестивых русских государей от Владимира Святославича до Ивана Грозного, действовавших в единении с выдающимися пред­ставителями ' русской церкви, преимущественно митрополитами и епископами. В «Степенной книге» биография превращалась сплошь и рядом в агиобиографию, стилистика которой сказывается даже в тех случаях, когда речь идёт о князьях или высших церков­ных иерархах, не только не причтённых к лику святых, но и ничем, в сущности, особенно если иметь в виду первых, не проявивших себя с точки зрения христианского благочестия. Использовав пре­имущественно наличную летописную литературу и её протографы и позаимствовав из неё ряд фактов чисто исторического характера, а также литературу агиографическую и устные легенды, «Степен­ная книга» так стилистически разукрасила свой материал, что в ре­зультате получился сплошной, очень высокопарный и цветистый панегирик во славу русских государей вплоть до Ивана Грозного, которому отведена последняя, семнадцатая степень книги.

Стиль её сразу же определяется пространным заглавием: «Кни­га степенна царскаго родословия, иже в Рустей земли в благо­честии просиявших богоутверженных скипетродержателей, иже бяху от бога, яко райская древеса, насаждени при исходищих (ис­точниках) вод, и правоверием напаяеми, благоразумием же и бла-годатию возрастаеми и божественною славою осияваеми явишася, яко сад доброраслен и красен листвием и благоцветущ, многопло-ден же и зрел и благоухания исполнен, велик же и высоковерх и многочадным рождием, яко светлозрачными ветми, расширяем, богоугодными добродетельми преспеваем» и т. д.

И в дальнейшем такой выспренный стиль удерживается даже в тех случаях, когда, как сказано, речь идёт о любом из князей, даже не канонизованном. Таково, например, начало повествования о великом князе Ярославе Всеволодовиче: «Благороднаго корени доброплодная и неувядаемая ветвь, царскаго изращения плодонос­ное семя руских самодержателей, сий великий князь Ярослав бысть» и т. д. Степень, посвященная Ивану Калите, начинается так: «Сей благородный, богом избранный приемник и благословен­ный наследник благочестивыя державы боголюбиваго царствия Русьскыя земля великий князь Иван Даниловичь, рекомый Кали­та, внук блаженнаго Александра — десятый степень от святаго равноапостольнаго Владимира перваго, от Рюрика же третийнаде-сять» и т. д. Семнадцатая степень, отведённая Ивану Грозному, начинается с риторического вступления, в котором говорится о зна­чении молитвы, и затем повествуется о «благорадостном царском рожении», которое произошло по усердной молитве родителей Ива­на: «Сице и зде молитвенная доброть разверзе царское неплодие самодержца Василия Ивановича, и родися ему сын и наследник царствию сий святопомазанный царь и великий князь, сладчайшее имя Иван, государь и самодержец всея Русии и иным многим язы­ком и царствием одолетель, иже бысть от святаго перваго Влади­мира седьмыйнадесять степень, от Рюрика же двадесятый» и т. д.

Для того чтобы показать, как «Степенная книга» стилистически перерабатывала свои источники, возьмём из неё начальную статью двенадцатой степени — «О житии и подвизех блаженнаго и досто-хвальнаго великаго князя и царя русьскаго Димитрия Иванови­ча» — и сопоставим её с её источником — «Словом о житии и о пре­ставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя русьскаго», вошедшим в почти буквально совпадающих друг с другом текстах в летописи Новгородскую IV, Софийскую I, Воскресенскую и Ни­коновскую. Уже начальные слова источника «Сий убо великий князь Дмитрий...» в «Степенной книге» распространяются: «Сий богом препрославленный и достохвальный великий князь Димит­рий...» К сообщению о том, что Дмитрий был внуком Ивана Дани­ловича, добавляется: «правнук великаго князя Данила Александ­ровича Московскаго, праправнук великаго князя и чюдотворца Александра Ярославича Невскаго» — и, как обычно для степеней, указывается, что от Владимира он был двенадцатая степень, от Рюрика же — пятнадцатая. Фраза источника: «воспитан бысть в благочестии и в славе со всяцеми наказании духовными и от са-мех бо пелен бога возлюби» — в «Степенной» получает такой вид: «И воспитан бысть во истинном благочестии и в праведном добро-славии со всякими наказании духовными: от самех бо пелен бога возлюби и родителем благопослушлив бысть и до коньца по воли божий управляя житие свое». О Дмитрии в источнике сказано, что после смерти отца «сий же оста млад сыи, яко лет девять», в «Степенной» же вместо этого читаем: «сий же богом возлюблен­ный сын его и наследник, великий князь Димитрий, тогда млад сый, оста честна си родителя летом яко десяти, мудростию же возраста яко тысящалетен». В таком же роде и другие риторические распро­странения первоначальной повести — наряду со многими биогра­фическими подробностями, введёнными «Степенной» в свой текст.

Как мы видели, «Слово о житии и о преставлении» и без того в изобилии уснащено пышной риторикой, но составителю «Степен­ной» и её показалось мало, и он постарался своё повествование на­сытить ещё добавочным «добрословием».

Как и московские летописные своды, как Четьи-Минеи Мака-рия, так и «Степенная книга» поставила себе задачей путём связ­ного и систематического изложения истории Русского государства до предела возвеличить и прославить историческое прошлое и на­стоящее Московской Руси, в первую очередь прославив и возвели­чив носителей государственной власти, действовавших в полном единении с церковью '.

В тесной связи с рассмотренными памятниками русской офи­циальной литературы XVI в. стоят такие внелитературные пред­приятия середины века, как «Домострой», «Стоглав», «Азбуков­ник», насквозь проникнутые той же официальной идеологией, что и памятники, которые могут быть причислены к литературным. Между теми и другими была не только органическая связь, но и идейное взаимодействие. «Домострой», ставивший себе целью до мелочей регламентировать поведение человека в сферах религиоз­ной; государственно-общественной и семейной, «Стоглав», заклю­чавший в себе свод постановлений и суждений церковного собора 1551 г. по разнообразным вопросам религиозного и житейского быта, «Азбуковник», стремившийся в форме энциклопедического словаря санкционировать систему знаний и воззрений, обязатель­ных для благомыслящего читателя,— всё это исходило из всецело­го доверия к тем религиозно-политическим и нравственным устоям Москвы — третьего Рима, которые признавались непререкаемыми и незыблемыми. Речь могла идти не о том, чтобы критически пере­оценивать хоть в какой-либо мере эти устои, а лишь о том, чтобы жизнь в её общем строе и в её повседневном быту поднять до той идеальной нормы, которая предписывалась раз навсегда закреплён­ной богоспасаемой традицией. Отсюда в малейших деталях пре­дусмотренное в «Домострое» начертание положительного рели­гиозного, нравственного и бытового уклада, которым должна ру­ководиться семья, возглавляемая домовладыкой, отцом и мужем, и руководствующаяся примером монастырского общежительного устава; отсюда и откровенная критика в «Стоглаве» тех явлений русской жизни, которые стояли в противоречии с выработанным и официально указанным её идеалом.

Для понимания идейной атмосферы, в которой возникали мно­гие основоположные произведения русской литературы не только в XVI в., но частично и в XVII в., знакомство с «Домостроем» да-* ёт особенно обильный материал. Кто бы ни был его автором (веро­ятнее всего — благовещенский протопоп Сильвестр, посланием которого к его сыну Анфиму заключается самый памятник), «Домо­строй» очень полно отразил в себе тот круг идей, норм и положе­ний, который выработала Москва, мыслившая себя средоточием православной святыни и хранительницей высших бытовых и поли­тических ценностей, а также выразил идеальные требования, какие официальная идеология предъявляла к семейному укладу. Нужно сказать при этом, что, принимая во внимание эпоху, в которую был составлен «Домострой», нравственный уровень этих требований далеко не был таким низким и отсталым, каким обычно его пред­ставляют. Большое значение имеет «Домострой» и как объектив­ная картина быта состоятельной русской семьи, интересы которой преимущественно имел в виду автор. Начиная от указаний на то, как должно чтить царя и князя, как организовать религиозный быт, как муж должен воспитывать жену, детей, слуг и как должна вести себя в своём быту домохозяйка, и кончая детальными хозяй­ственными предписаниями, «Домострой» охватывает собой все сто­роны жизни в её общих принципиальных основах и в её повседнев­ности. Будучи сходен в ряде случаев с традиционными средневеко­выми западными и восточными «путеводителями по жизни», вос­ходя к предшествовавшим русским поучениям, главным образом отца сыну, он в то же время живо запечатлел в себе реальную об­становку своего времени. Написан «Домострой» в большей своей части живым русским языком, почти без примеси церковнославя­низмов. В дальнейшем он вызвал подражания, облечённые даже в стихотворную форму '.

Объединительным задачам, которые ставила себе Московская . Русь, шло навстречу и заведение у нас книгопечатания. Первая » типография в Москве открыта была не позже 1563 г., хотя есть данные, позволяющие думать, что первые опыты книгопечатания в Москве делались ещё лет за десять до этой даты и реализовались выпуском четырёх анонимных, недатированных богослужебных книг. Первыми печатниками были Иван Фёдоров, Пётр Мстиславец и, быть может, Маруша Нефедьев; первой датированнойч печатной книгой, насколько нам пока известно, был «Апостол», вышедший в 1564 г. И в дальнейшем, даже в XVII в., печатались преимущественно книги богослужебные: объединённая московская церковь только при помощи типографского станка могла устранить тот разнобой, который характеризовал собой русскую богослужебную литературу.