Нонн. Деяния Диониса

Нонн Панополитанский. Деяния Диониса

 

Песнь I

   Первая песнь - о хищенье девы Зевесом пресветлым,
   Также о дланях Тифона, потрясших звездное небо.

Пой же, богиня, посланца огнистого ложа Кронида,
Молнии сполох, что родам помог, став светочем брачным,
Гром, у лона Семелы сверкавший; пой же явленье
Дважды рожденного Вакха! Из молнии влажного вынул
Зевс недоноска-младенца от девы еще не родившей,
Бережной дланью разрезал бедро и туда-то, в ложницу
Мужескую упокоил, отец и владычная матерь!
Ведал он роды и прежде, когда из главы плодоносной,
В коей с виска, чревата, безмерная зрела припухлость,
10
Вдруг Афина изверглась, сверкая для битвы доспехом!
Тирсом меня вразумите, о музы, ударьте в кимвалы,
Тирс мне во длани вложите хвалимого мной Диониса!
Там, у земли фаросской, у острова, близкого суше,
Дайте коснуться Протея многоликого, пусть он
Явит пестрый свой облик - пеструю песнь и сложу я!
Примет он змея обличье, влекущего кольцами тело -
Стану я славить ту битву божью, где тирс плющеносный
Племя низвергнул ужасных змеевласых Гигантов!
Льва ли он образ примет, трясущего гривой густою -
20
Вакха вспою, столь слепо прильнувшего к млечному лону
Рейи грозномогучей, богини, кормилицы львиной!
Прянет ли бурно, в воздух прыжком устремившись могучим
Как леопард, своевольно меняя искуснейший облик -
Стану я отпрыска Дия греметь, истребившего индов
Род, кто в повозке, влекомый барсом, слонов обезумил!
Коль его плоть обернется вепрем - то сына Тионы
Я воспою, как пылал он к Авре-вепреубийце
В землях Кибелы, третьей матери позднего Вакха!
Влагой податливой брызнет - восславлю я Диониса;
30
Бросился в лоно он моря, спасаясь от схватки с Ликургом!
Если листвой обернется лозы, трепещущей тихо,
Вспомню Икария - древле в давильне, пьянящей столь тяжко,
Истово сочные грозди стопою собственной мял он!
Посох дайте мне в руки, о мималлоны, на плечи
Бросьте мне шкуру оленью пятнистую вместо хитона,
Туго ее завяжите, душистый дух маронидский
Веет с нее! Эйдотее бездонной, согласно Гомеру,
Грубая шкура тюленья достанется пусть Менелаю!
Дайте мне в руки накидку козью и бубны, другие
Пусть в сладкозвучную флейту двуустую дуют, но Феба
40 [41]
Не оскорблю! Ненавидит он отзвук полой тростинки
С той поры, когда Марсий был побежден вместе с нею,
Бог же кожу навесил на ветви, по ветру качаться,
Вживе ведь с пастуха сорвал он плотски́е покровы!
Ты же начни, о богиня, с исканий Кадма-скитальца!
Некогда Зевс на сидонский берег быком круторогим
Прянул, глоткой поддельной томленья мык испуская,
Сладостным слепнем гонимый... За пояс ручонками деву
Точно слегка приобняв, двойными узами дланей
50
Эрос ей правил малютка! Близ брега и бык-мореходец
Вдруг оказался, подставил загривок и спину он деве,
Пал на колена, склонясь, на спину юной Европе
Сесть дозволяя... Лишь села, он к морю тотчас устремился,
Плавным копытом касаясь влаги безмолвной пучины,
Бережный шаг сохраняя, а дева простор озирала
Моря, от страха бледна, на бычьей плыла хребтовине,
Влагой не тронута пенной... Всякий, увидев, сказал бы:
То Галатея, Фетида иль Энносигея супруга,
Иль на загривке Тритона воссела сама Афродита!
60
Сам Лазурнокудрый быку, что плывет, изумился.
Бог же Тритон, заслышав мычанье притворное Дия,
В раковину затрубил Крони́ону песнью ответной,
Свадебным кликом. На деву, поднявшись из волн, с изумленьем
Глянул Нерей и Дориде на мореходного зверя
Указал, на рогатый убор... На быке, что касался
Еле зыбей, совершала плаванье в море юница,
Волн страшася высоких от быстрого хода, прильнула
К рогу словно к кормилу, ведь Эрос плаваньем правил!
А злоковарный Борей, вздымая свадебный ветер,
70
Складки развел покрывала ревнивым томимый желаньем,
Зависть тая, расшумелся, лаская груди девичьи!
Из Нереид одна, временами являясь из моря,
Сидя верхом на дельфине, взрезала текучую влагу,
Длани вздевала вверх, посылала приветствие словно
Кормчим каким подражая... Дельфин же, ее не тревожа,
Еле видный над зыбью, стремил сквозь пенные гребни,
Странник с округлою спинкой, и гладь разбивая морскую,
Рыбьим хвостом разделенным прочерчивал сверху дорожку.
Бык умыкал Европу, быка же плывущего Эрос,
80
Сей быкопас, по вые стегал пояском по покорной,
Лук закинув на плечи как посох какой-то пастуший,
Палкою гнутой Киприды пастись гнал Геры супруга
По Посейдоновым влажным пастбищам, и застыдилась
(Щеки в румянце!) Паллада, не знавшая мук материнства,
Видя, что правит Кронидом как мулом запряженным дева.
Дий же свой путь продолжает влажный, взрезая пучину.
Зыбь не угасит ведь страсти - бездонную Афродиту
Древле зыбь породила от влаги небесной Урана!
Так безмолвно свершала свой путь (и бремя, и кормчий!)
90
Дева, быком управляя. И тут-то, увидев такое,
Сходное столь с кораблем, бегущим проворно по морю,
Сам бывалый муж, мореходец воскликнул ахейский:
"Верить ли собственным взорам? Копытом волну раздвигая,
Бык деревенский по морю бесплоднопросторному рыщет!
Сушу ль Кронид мореходной содеял? Возможно ль повозке
Ехать по морю сухой, проложив колею водяную?
Струга ищу я глазами - не вижу! Наверно, Селена
Сев на быка без поводьев, на море с небес опустилась!
Или Фетида из глуби сей быстрый бег направляет?
100
Только вот бык морской не подобен зверю земному,
Тело имеет он рыбье, а тут не нагой он, иное:
Пешим странником в волнах, совсем без узды и поводьев,
Длинноодетая правит чудным быком нереида!
Если же это Деметра пышноволосая ищет
Бычьим копытом рассечь хребет смарагдовый моря,
Пусть тогда Посейдон, восстав над зыбистой бездной,
Пешим пахарем выйдет на страждущей почвы хребтину,
Словно бы струг морской борозду Деметры взрезая,
Плаванья способ удобный под ветром, веющим с суши!
110
Бык! Ты тут заблудился, в краю чужедальном! Нерей ведь
Не быкопас! И Протей не пахарь! И Главк - не крестьянин!
Нет тут ни луга, ни поймы в валах, в бесплоднопросторном
Море плавают только по влаге соленой пустынной,
Зыби взрезая кормилом, а лемехом воду не режут
Слуги Энносигея борозд тут не засевают,
Здесь ведь морское растенье - водоросль, почва же - влага,
Пахарь - моряк, а борозды - зыби, а лемех - лебедки!
Только зачем же ты деву влечешь? Неужто в пыланье
Страсти любовнобезумной и жен быки умыкают?
120
Или опять Посейдон юницу прельстил и похитил,
Приняв рогатый образ быка речного как древле?
Хитрость иную измыслил, когда с Тиро́ насладился
Только недавно, богом реки прикинувшись влажным,
С виду лишь Энипеем, обрушившим водную гору?"
Молвил слово такое, плывя по валам, корабельщик
Эллинский изумленный, а дева, проникнув в любовный
Умысел бычий, забилась в рыданиях, косы терзая:
"Волны безмолвные, зыби безгласные, туру скажите.
Если внимать он способен - "Безжалостный, сжалься над девой!"
130
Молвите, пенные гребни, родителю-детолюбу,
На хребтовине быка покинула землю Европа
Отчую, он же похитил меня для супружества, мыслю
Матери пряди несите сии, круговые моряны!
Ныне молю, о Борей, похититель аттической девы,
Ввысь меня ты на крыльях взнеси... О плач мой, довольно!
Ах, не изведать бы после быка мне безумства Борея!"
Так младая стенала, несома быка хребтовиной.
Странствовал Кадм из края в край чужой той порою,
В поисках зыбкого следа невестоводителя тура.
140
Вот он дошел до аримов пещеры плачущей: горы
Вздыбившись, во врата нерушимого бились Олимпа,
Боги крылатые сверху над Нилом беззимним парили,
Словно они подражали полету птиц недоступных,
В токах воздушных неба поддельным крылом помавая,
Высь же семипоясна́я терзалась: пока ведь на ложе
Зевс Кронид с Плуто́ возлегал, дабы в мир появился
Тантал, воришка безумный нектара кубков небесных,
Он оружье эфира укрыл в глубинах пещеры
Тайной совместно с зарницами; спрятаны будучи, громы
150
Дым испускали, чернящий белые кручи утесов,
А от зарниц, исходящих пламенем бурным и тайным,
Сразу ключи закипали и в руслах речек нагорных
Мигдонийских бурлили токи, паром клубяся.
Длань протянуть лишь осталось по знаку родимой Аруры
Киликийцу Тифону, зарницы похитить у Дия,
Пламени стрелы. Рои он гло́ток тяжкоревущих
Выставил и завопили все криком, лишь зверю приличном,
Ибо змеиные кольца тел извивались над пастью
Леопардов, лизали ужасные львиные гривы,
160
Свившись в клубок, оплетали бычьи рогатые морды
Сдвоенными хвостами; с слюною вепрей смешавшись,
Яд источался из пастей, летя с языков острожалых!
Спрятал оружье Кронида в своем укрывище темном
Тифоей и к выси сонмищем лап потянулся.
Сжало скопище пястей края́ пределов Олимпа!
Вот одна Киносуры схватила, другая в загривок
Паррасийки вцепилась, склоненной по о́си небесной,
Третья гнет Волопаса, прервавши ход его горний,
Сжали Утренний Светоч прочие, тщетно у меты
170
Круговой заметался отзвук плети эфирной.
Чудище Эригенейю тащит, стиснул он Тавра,
На полпути осталась безвременно Хор колесница.
Полными мрака власами с туловищ змееголовых
Застил он высь, смешалась тьма его гривы с Селены
Светом, восставшей с Солнцем при полном сияющем полдне!
Только Гигант и на том не остановился и вздыбил
Нота он на Борея, и Север на Юг взгромоздил он!
Пясти расставив свои, он крепко оплел Водолея,
Спину он исхлестал градомечущего Козерога,
180
Рыб двойных низвергнул с небес в пучину морскую,
Овна жестоко отбросил, созвездье средины Олимпа,
Там, в кругах Солнцепутья, пылающих в горних пределах,
Властвует этот лишь знак равноденствием суток весенних.
Бёдер мощным извивом Тифон до высей поднялся
Горних, туда устремившись бесчисленными племенем пястей,
Блеск затмевает эфира, серебряных высей сиянье,
Войско извивное змеев шу́йцы с десницей вздымая.
Вот один устремился прямо за ось круговую,
Вспрыгнул на хребтовину Дракона, звездного зверя,
190
Рыкнув воинственно, после вкруг дщери Кефея обвился,
Новыми звеньями взвившись колец, притиснул их крепко,
Новым кольцом удушает закованную Андромеду,
Весь изогнувшись, а третьим змеем своим рогоносным
Стиснул в изгибах созвездье Тельца, рогатого зверя,
И по-над бычьим взлобьем восстав словно своды крутые,
Тянется жалом к Гиадам, что образ рогатой Селены
Открывают явленьем своим. И сплетаются змеи,
Дабы поймать Волопаса в свои ядовитые кольца.
Змей же четвертый, завидев вдали Змееносца Олимпа,
200
На змееносную руку бросается в исступленье.
После над Ариадны Венцом венец он сплетает
Свой чешуйчатой выей и туловом кольчатогибким.
Зе́фира воинский пояс и крылья парящего Эвра
Грозно колеблет чаща объятий змеиных Тифона:
Мира столбы он объемлет за утренней зве́здой;
Веспер и выю Атланта схватил и завладевает
Мчащей в струистых зыбях от бездны к тверди повозкой
Посейдона и следом за влажнопенную гриву
Он скакуна подъем лет, стоявшего в стойлах подводных,
210
И одичалого мечет прямо на обод небесный,
Против Олимпа сражаясь; сбита с пути колесница
Гелия, ржут подо сбруей по кругу бежавшие кони;
После он отрывает быка от двойной рукояти
Плуга и длань воздевая, бросает мычащего зверя
Словно копье в Селену, что схожа с телицей рогами -
Встала повозка богини! Тифон, за узду ухватившись
Белую туров, богиню терзает рёвом стозевным
Гадов шипящих, лиющих яд из пастей разверстых.
Не отступая бьется Мена с ним Титанида,
220
С аспидами Гиганта (сама круторога богиня!),
Бьет она их светоносным венцом рогатым телицы -
Жалобно мечутся, стонут быки богини Селены,
Впавши в безумье тотчас пред Тифоновой пастью бездонной.
Хоры, не дрогнув, призвали фаланги звездного войска,
Звезд небесных порядки, правильный круг образуя!
Битвенный клич исторгли - неистово быстрое войско
Огненным пылом блистая в небе взгремело, там правит
Ветер Борей, там Либ юго-западный, Эвра порядки,
Нота пределы, и страстным горя́ желанием биться
230
Звезд рои неподвижных несутся к блуждающим звездам
Бурно и соединиться стремятся, и отзвук небесный
Грянул по горнему своду, вышнюю ось потрясая
До основанья. Заметив орду свирепую чудищ,
Меч Орион обнажает, готов он броситься в битву
И серебристый блеск изливает клинок танагрийский.
Пламя сверкающей пастьюр жаром дыша, источает
Алчущий Пес, из глотки звездной сыпятся искры,
Лает, зной изрыгая, но вместо привычного Зайца
Он на Тифоновых змеев ряды клыков обнажает.
240
Ось мировая грохочет, откликнулись кличем ответным
Семь поясов небесных в равном по силе и ладу
Воплю Плеяд боевому семиустым ответившим эхом.
Грянули сразу и звезды, призыву на бой отвечая.
Образ заметив Гиганта ужасный и змееликий,
Вмиг Змееносец пресветлый метнул отвращающих беды
Змей с хребтовиной лазурной, воскормленных пламенем горним,
Телом пятнистых и гибких, вкруг них взметну лися яро
Вихри огня и дроты змей, сорвавшихся с лука,
Пляской неистовой в высях безумствуя, закружились.
250
Дерзкий (он и́дет вослед Козерогу с хвостом как у рыбы)
Мечет Стрелец свои дроты. Дракон, что в круге Повозки
Блещет по центру, стремится меж двух пробраться Медведиц,
Хвост колеблет лучистый за гибкой спиною эфирной.
Рядом совсем с Эригоной, возницею звездной Повозки,
Волопас замахнулся посохом в яростной длани.
А у колена Лика, соседствуя с Лебедем вышним,
Лира, звездная дочерь Дия, пророчит победу!
Вырвал тогда и низвергнул Тифон корикийские пики,
260 [259]
Реки Киликии стиснул, бег обрывая струистый,
Бросил и Тарсос и Кидн он взмахом единственным в бездну.
В поисках глыб для метанья, чтоб пенные глади разрушить,
Бросился к скалам прибрежным: за небом он море бичует!
Гордо шагает Гигант разбивающей зыби стопою,
Бок приоткрыв незадетый, как кажется, влажной волною,
До середины бедра лишь пенная зыбь и доходит!
Аспиды вьются по влаге, из пенноклокочущих глоток
Свист и шипенье исходят, блюют они зельем отравным
В зыби соленые, прямо в рыбообильную влагу
270 [269]
Встал Тифоей воздымаясь и водоросли попирая
Бездны стопою, а чревом высей воздушных коснулся,
Вытеснив тучи с эфирных сводов, глава же Гиганта
Сеющий ужас рык испускает от львов своей гривы.
Лев морской от страха спасается в илистой бездне
Все это войско чудищ и душит, и полнит пучины,
Землерожденный собою покрыл морские просторы,
Пояса не замочив! Заревели в испуге тюлени
И в глубинах дельфины укрылись бездонного моря.
Шупальцы переплетая извилистой сетью узорной,
280 [279]
Быстроискусный стремится к утесам прилипнуть привычным
Осьминог, превратившись в подобье неровного камня.
Ужас всех охватил, спасается даже мурена
Острозубая бегством, что к змеям вечно пылает
Алчностью, чуя дыханье гадов, враждебных бессмертным!
Море башнею встало, достигло вершины Олимпа
Гребнем высокого вала. Взметнулись пенные зыби
Птиц небесных коснувшись, вовеки не ведавших влаги.
Деет подобье трезубца из бездны Тифон и могучей
Пястью, колеблющей почву, скалистую глыбу пучины
290 [289]
Пенной он исторгает как остров от основанья,
Мечет ее словно шар, вращая вкруг плеч своих мощно.
Вот она, ярость Гиганта! Достигнув созвездий небесных,
Солнце он омрачает, круша вершины Олимпа
Пястью, мечущей скалы и глыбы как копья и дроты.
После, пенные глуби и лоно благое оставив
Тверди, сей Зевс самозванный перуном пясть ополчает!
Только оружье Кронида сплетеньем рук необорных
Воздымая (две сотни пястей!), Тифон истерзался
Тяжестью оного, Зевс же одною легко управлялся!
300 [299]
Не было туч у Гиганта в его иссохших ладонях,
Гром едва грохотал, чуть слышалось тихое эхо,
Да глухое жужжанье, иссох и воздух настолько,
Что из тучи безводной росинка едва ли упала
Молния потемнела, оделась дымом багровым,
Будто только блеснула на миг она струйкой огнистой.
Чувствуя неуменье неопытного владыки,
Мужеским пламенем полны, истомно меркнут зарницы,
Часто из пястей безмерных выскальзывают незаметно,
Сами собой рассыпаясь, отскакивают случайно,
310 [309]
Словно томясь по деснице всемощного высей владельца!
Так необъезженный конь, ведомый неопытным мужем,
От удил ускользает, хоть тот его ну́дит и хлещет.
Труд напрасен, и чуя неопытность рук самозванца
(Конь необузданный сразу как будто все понимает!)
Он под жгучим стрекалом встает на дыбы и ярится,
Сзади копытами прочно упершись о твердую землю,
Бьет передними в воздух, чуток подогнувши колена,
Шею назад он откинул, по обе стороны сразу
Плеч его грива густая по́ ветру бьется и вьется.
320 [319]
Так и Гиганту невмочь уж держать руками своими
Промельк пугливый и быстрый бегущей мгновенно зарницы!
Был меж тем у аримов Кадм, непрестанный скиталец,
Бык же тогда, мореходец, приплыл к прибрежьям диктейским,
Там разрешил он деве, нетронутой влагой, спуститься.
Гера, проведав о страсти любовной, зажегшей Кронида,
Стала над ним надсмехаться, ревнивая, жаля речами:
"Феб, приди же на помощь родителю, ведь земледелец
Зевса возьмет ли в работу, коль плуг его пашню колеблет?
Если возьмет, пусть он пашет, а я посмеюся над Дием:
330 [329]
Мучься стрекалом двойным и Эроса, и земледельца!
Боже стад, Стреловержец, паси родителя зорко,
Дабы Кронид к Селене в упряжку быков не попался,
Дабы она, поспешая к Эндимионову ложу,
К пастуху, не стегнула хребта Зевеса сильнее!
Зевс-владыка! Поплачет Ио́, рогатая телка,
Ибо тебя не видала быком, а то родила бы
От такого ж, с рогами, быка похожего тут же!
Бойся козней Гермеса, бычьего вора, украл бы
Он и отца родного, сочтя его телкою, дабы
340 [339]
Фебу, Зевесову сыну, снести кифару как выкуп
От воровавшего вора! Да что ж я жалуюсь-плачу?
Если б видящий всеми глазами сверкающей плоти
Аргус в живых остался, то к пастбищам неприступным
Он, быкопас богини, под палкой привел бы Зевеса!"
Так возопила. Кронид же, оставив бычий свой образ,
Юношей милым обвился вкруг девы неукрощенной.
Нежно ее обнимает, лаская плечи юницы,
И удаляет повязки, что вьются вкруг стана Европы,
Словно бы ненароком коснувшись раздвоенных грудей,
350 [349]
Сладко и терпко целует в губы, а после безмолвно
Пояс ее целокупный нетронутый он разрешает,
Плод недозрелый и ранний Кипридиной страсти срывая!
И в плодоносном лоне свершилось двойное зачатье,
И, понесшая в чреве, священная роженица,
Астери́ону в жены богатому отдана после
Зевсом соложником... Так, у изножья Возничего в небе,
Звездным блеском лучась, Телец олимпийский явился:
Влажный хребет подставляет весенним лучам Фаэтона,
Ноги согнув, чело поднимает, полупогружен
360 [359]
В море, он к Ориону копыто правое тянет;
Мнится, с закатом по своду небесному в путь поспешая,
Он Возничего быстро, спутника утра, обходит
Так воцарился на небе Телец. Тифону ж недолго
Оставалось владеть зарницами Дия. Кронид же
Зевс совокупно с метким Эросом высь оставляет,
Дабы страннику Кадму, блуждающему средь отрогов
Горных в поисках тщетных, замысел в разум посеять,
Чтобы он выпрял Тифону сети судьбы на несчастье
Дия приспешник, Пан, печальник козий, для Кадма
370 [369]
Дал стада и быков, и овец, и коз дивнорогих,
Сплел шалаш из травы, укрепив ветвями кривыми,
И поставил на землю. Кадма никто не узнал бы -
Пан изменил его облик и тело пастушьим нарядом,
Мнимого пастуха чужая одежда сокрыла!
Ловкому Кадму вручает Пан коварную флейту,
Кормчую о́ной судьбы, погибели Тифона.
Ложного скотопаса с крылатым вождём убежденья
Зевс зовет и единый умысел им излагает:
"Кадм, играй, мой любимец, и небо пребудет спокойным!
380 [379]
Если помедлишь - Олимпа высь содрогнется, ведь нашей
Молнией горней владеет Тифон, на нас ополчившись,
Только эгида одна у меня и осталась, и что же
Значит одна в сраженье с перуном и громом Тифона?
Как бы не посмеялся старец Кронос над нами,
Враг Иапет бы безмерный не поднял надменную выю,
Как бы Эллада, матерь сказаний, как бы ахейцы
Не назвали Тифона Горним и Ливненосным,
И Высочайшим, имя мое оскверняя! Так стань же
Быкопасом на утро одно лишь, пастушьей цевницы
390 [389]
Многоствольной волше́бством спаси ты пастыря мира,
Дабы не слышал я грома Тифона, гонящего тучи,
Грохота и сверканья ложного Зевса, чтоб сверг я
Бьющегося зарницей и мечущего перуны!
Если ты отпрыск Дия и род Ио́ Инахиды,
Звуком свирели, гонящей зло, ее пеньем кудесным
Ум обольсти Тифона - достойным тебя воздаяньем
Вознагражу я вдвойне, ты стражем гармонии будешь
Мира и милым супругом Гармони́и прекрасной!
Ты ж, изначальное семя плодных брачных союзов,
400 [399]
Лук натяни, о Эрос, и мир да не вздыбится боле!
Всё пред тобой отступает, о пастырь возлюбленный жизни,
Выстрели, только одною стрелою мир да спасется!
Пламенный, бейся с Тифоном и через тебя да вернутся
Огненосные дроты и громы в Зевесовы длани!
Всеукрощающий! Бейся огнем своим и ворожбою,
Стрелкою да укротится непобежденный Кронидом!
И да пронзит ему сердце песни Кадмовой жало
С силой, с какою и я стремился к лону Европы!"
Молвив так, он принял облик бычий рогатый.
410 [409]
В память об этом горы названы Тавром. И Кадма
Флейта откликнулась песнью звонкой, зовя и чаруя.
Встал он спиною к дубу, что рос на лесной луговине,
В грубом вретище точно как скотопас настоящий,
И до слуха Тифона достигла песнь обольщенья
В легком дыхании Кадма, раздувшего щеки, рождаясь.
Тут Гигант обольщенный свивает змеиные ноги,
Песне коварной внимая, потом оставляет в пещере
Жгучие молнии Дия, доверив их матери Гее,
Ищет, откуда же звуки ближние дивной свирели
420 [419]
Пеньем чаруют. Кадм же, завидев чудище в чаще,
Затрепетал и скрылся тотчас за скалою крутою.
Только высокоглавый бегущего сразу приметил,
Кадма безмолвным жестом Тифон безмерногромадный
Подозвал и, коварства не распознав, скотопасу
Мнимому правую руку тянет, погибельной сети
Не заподозрив, срединной главой человечьей багровой
Захохотав, изрыгает гордонадменные речи:
"Что, козопас, ты трясешься, что прячешь руку под плащ ты?
Разве мне доблестно после Кронида гоняться за смертным?
430 [429]
Разве мне доблестно дудку похитить с зарницей Зевеса?
Общего что у дудки с грохочущим огненным громом?
Властвуй цевницей своей, у Тифона орудье иное -
Дрот самогромный Олимпа. Сидя с руками пустыми,
Громов привычных лишенный и туч ливненосных, владыка
Зевс пусть плачет, ему-то и надобна дудка пастушья!
Пусть забавляется свистом малых тростинок, а я же
Не плету камышинку одну с камышинкой другою,
Правлю я тучею бурной вкруг тучи бурной бегущей,
Громом играю таким же как грохот кручи небесной!
440 [439]
Хочешь со мной состязаться? Только ты будешь во флейту
Дуть, извлекая песни, а я взыграю перуном!
Ты, раздувая щеки и рот, дыханье натрудишь,
Мне же Борей перуны вздохом шумным всколеблет
И загремят-загрохочут громы его дуновеньем!
Вот, пастух, за цевницу и плата: лишь поднимусь я
Вместо Зевса на небо, владыка и жезла, и трона,
Землю и ты оставишь, возьму и тебя я с собою
Вместе с дудкой твоею и стадом, как ты захочешь!
450 [448]
Нет, не лишу тебя стада, раз козы с ним схожи, с созвездьем,
Коз твоих над спиною поставлю я Козерога
Или рядом с Возничим, что в поднебесье предплечьем
Тянется яркоблестящим к Козе Олена лучистой!
Я размещу близ выи Тельца ливненосного плоской
Всех быков твоих звездных, чтоб шли к Олимповым высям,
Иль у росистой меты, где жизненосным зевом
Мык выдыхая, Селены быки упряжные пасутся.
Боле нет нужды в лачуге, и вместо лесной луговины
Стадо твою попасется с Козлятами звездными вместе.
Образ другой и Яслей Ослят небесных содею:
460 [459]
Пусть по соседству сияют они с настоящими рядом.
Я быкопасом тебя увидал сначала, так станешь
Звездным ты быкопасом, хлещущим звездною плеткой,
Станешь возницей Повозки медвежьей ликаонийской,
Пастырь блаженный, сопутник небесного Тифаона!
Днесь на земле ты играешь, а завтра уже на Олимпе:
Вознагражу я достойно пенье твое, при звездном
Круге лучистом цевница Олимпа восцарствует, к сладкой
Певчей горней Форминге свирель и твою помещу я!
В жены, коль пожелаешь, чистую дам я Афину,
470 [469]
Коли лазурноокой не хочешь - Лето́, Киферею
Выбери или Хариту, иль Артемиду, иль Гебу!
Только ложа не требуй Геры, моей она будет!
Если брат есть, что сведущ в искусстве вожденья, пусть вместо
Гелия возит возок заревой с четырьмя скакунами,
Дия желаешь эгиду (ведь ты пастух!), то получишь!
Даром станет тебе! А сам я достигну Олимпа,
Не озаботясь бессильем Крониона. Что за оружье
Может направить в Тифона изнеженная Афина?
Пой же, пастух, Гиганта преславную ныне победу!
480 [479]
Новый гимн чтоб узнали! Ведь я - скиптродержец Олимпа,
Дия жезлом владею с доспехом блистающем вкупе!"
Но похвальбу Адрастея тотчас вписала в свой свиток.
Пастырь увидел: влекомый в силок искусный ловитвы,
В судьбоносные сети попался отпрыск Аруры,
Сладостным жалом ведомый прелыттающих душу тростинок.
Словом лукавым, скрывая усмешку, Кадм отозвался:
"Скромен напев свирели моей, коей ты изумился.
Молви, что станешь ты делать, коль трон твой высокий восславлю
На семиструнной кифаре гремя песнопеньем хвалебным?
490 [489]
Ибо могу состязаться с небесными струнами, Феба
Я победил формингой, но сладкозвучные струны
Наши огненным громом Кронида во прах обратились
Сыну его на радость, если когда обрету я
Новые струны, то песней звуча и сладкой и дивной,
Я зачарую и горы, и диких зверей разуменье!
Гее подобный, даже поток Океана короной
Свившийся вкруг себя, и вечно влекущий к пределам
Тем же свою круговую влагу, остановлю я!
Строй планет неподвижных и звезд противутекущих
500 [499]
Остановлю, и Селены упряжку, и Фаэтона!
Только, богов и Зевса сразив огненосной секирой,
Дай мне на Тифоея пире победным Луком
Славного Феба вызвать на состязание в песнях -
Кто из нас победил бы, славя величье Тифона?
Пиэрид хороводных не убивай, чтоб водили
Пляску, когда мы с Фебом взгремим песнопеньем хвалебным,
Пусть их женское пенье вторит пенью мужскому!"
Рек - и Тифон мановеньем грозным сие одобряет,
Космами потрясает, власами, текущими ядом
510 [509]
Гадов, и проливает ливни над горной грядою.
Быстро ползет он в пещеру и там (как знаки доверья!)
Взяв сухожилья Зевеса, вручает лукавому Кадму -
Пали они когда-то на землю при битве с Тифоном.
А скотопас этот мнимый за дивный дар благодарен.
Кадм берет сухожилья заботливо, будто бы хочет
Сделать струны для лиры, и прячет их в гроте укромном,
Дабы отдать Зевесу, убийце Гигантов, а после
Губы сложив осторожно, легко посылает дыханье,
Чуть прикрывая тростинки, чтоб звук извлечь благородный,
520 [519]
Более нежный из флейты. Тифон же слух многоликий
Напрягает, внимая, гармонии не разумея!
Мнимый пастух чарует Гиганта нежным напевом,
Бегство богов он, мнится, поет на свирели пастушьей,
Славя на самом деле победу близкую Дия -
Сидя рядом с Тифоном, погибель поёт он Тифону!
В нем пробуждает желанье... Тот смотрит как юноша страстный,
Сладким стрекалом гонимый, на деву-ровесницу смотрит,
Сребросияющий лик девичьей красы озирает,
Кудри ее созерцает, вольнобегущие книзу,
530 [529]
Розовобелые локти, а под повязкой дивится
Еле алеющим грудей округлых сосцам, он ищет
Шеи нагой изгибы, весь облик ее обегает
Взглядом своим ненасытным неспешно, неторопливо,
Деву не может, не хочет оставить... Вот так, побежденный
Чарами музыки, Кадму Тифон предает свою душу!

 

Песнь II

   В песне второй говорится о распре Тифона на небе,
   Зевса грома́х и сраженье, о празднестве на Олимпе!

Так он и оставался у края лесной луговины,
По навершьям тростинок водя искусно устами,
Кадм, Агено́ра кровь, козопас подставной, ... чтобы тайно
Зевс Кронид подобрался без шума к глубям пещеры,
Неуловимый, и вновь ополчился привычным перуном!
Кадма, невидимым ставшего, облаком скрыл он на склоне,
Дабы обманут коварством, узнав что тайно украден
Гром, Тифон не замыслил лукавого козопаса
Гибели смертной, да только, сладостным жалом пронзенный
10
Музыки жаждет он слушать пьянящие душу напевы.
Внемля древле песням коварным Сирен, мореходы
Так влеклися ко смерти безвременной доброхотно
Чарами песенных звуков, на весла не налегая,
Гребней сине-зеленых на волнах не пенили боле,
В сети они попадали Судьбины ясноголосой
С радостью, о Плеядах забыв семипутных на небе,
Не обращая вниманья на бег Медведицы плавный.
Так затемнился разум от пенья лукавого флейты,
Сладкое лезвие песни предвестьем судьбы оказалось!
20
Непроницаемой тканью скрывая, окутывал облак
Сладко звучащего песней пастушьей... Но смолкли тростинки
И благозвучье распалось: Тифон мгновенно поднялся,
Яростью обуянный, рвется во чрево пещеры,
Ищет гром ветроносный в приступе гнева метаясь,
Рыщет в поисках молньи невидной, страстно взыскует
Меркнущего мерцанья похищенного перуна -
Грот пустым он находит! Разгадывает Кронида
Хитрости и ловушки лукавые Кадма - да поздно!
Рвет он горные глыбы, на приступ Олимпа стремится,
30
На змеевидных изгибах ног проносится косо,
Пасти гадов отравой и ядом яро сочатся,
С шеи безмерной Гиганта аспиды космами виснут,
Зелье смертное льётся, рекой разливается бурной.
Яро и скоро ступает, земли́ терзает твердыню,
Киликийского края глуби недвижные поступь
Ног змеиных колеблет, дрожат в смятенье отроги
Горние Тавра; столкнувшись друг с другом, скалы рокочут,
И памфилийские кряжи соседние зыбятся в страхе.
Горные стонут ущелья, кренятся на́бок вершины,
40
Зыбятся почвы пустоты, песчаные кручи сползают
Вниз, трясясь под стопою, колеблющей почву земную.
Нет ни зверью пощады, ни краю. И диких медведей
Рвут на части медвежьи клыки личин Тифаона,
Головы львиные ликов Тифоновых змей пожирают
Львов с косматою грудью светлой, грызут их подобной
Пастью разверстой. Змеиной глоткой своею и ярой
Раздирают хребты прохладные змеек ползучих.
Птиц небесных хватают, приблизивши страшные пасти
Прямо в воздухе даже, заметив орла в поднебесье,
50
Устремляются пасти к орлу, Зевесовой птице!
Жрут и скот, не взирая на след кровавый от ига,
Что на шее остался ремнем натружённой яремным.
Реки он осушает, как будто обед запивает,
Толпы наяд он гонит, живущих в водных потоках!
Нимфа остановилась средь русла, ставшего тропкой,
Ступни ее без плесниц, ни капельки влаги на теле,
Влажной привыкла дорогой идти - а тут она месит
Быстрой ступнею своею иссохшее ложе потока.
Дева в иле увязла и бьется в грязи по колено.
60
Образ ярый Гиганта и многоликий завидев,
В страхе свирель роняет старый пастух и стремится
К бегству. При виде ужасном ле́са бесчисленных дланей
И козопас отбросил свою неказистую дудку.
Пахарь, нуждой пригнетенный, не сеет, не окропляет
Пашни с зерном за собою, только что вспаханной к севу,
Если Тифоновы длани простор полевой разрывают!
Да! Колеблющей землю медью пашни не взрежет -
Можно быков отвязать из упряжки! - Гиганта секира
Борозды разрубает, жилы земли обнажая;
70
Бьют из подземной глуби воды, наверх изливаясь,
Будучи сжатыми долго, ключами мощными плещут,
Влага глубинная топит ничем не покрытую сушу.
Скалы валятся сверху, и падая в водовороты
Влаги пенной, под воду, разлитую морем просторным,
В дно речное уходят от этих глыб и обломков -
Словно основы новых растут островов над зыбями.
Вырваны все деревья вместе с корнями из почвы,
И плоды на землю до времени падают, сад же
Столь ухоженный, гибнет, розарий в прах обратился.
80
Зе́фир, и тот трепещет, когда кипарисы с сухими
Листьями катятся. Скорбной песнью заходится, плача
Жалобно, Феб, гиацинты увидя упавшими наземь.
Гимн погребальный слагает, но жалостней, чем над цветами
Амиклейскими, стонет он над лавром соседним.
Пан безутешный подъемлет сосну, склоненную долу!
Помня Мори́ю, город принесшую, Аттики нимфу,
Над маслиною, стонет блистательноокая Дева.
Плачет Пафийка: во прахе разбит анемон и повержен...
Слёзы льёт непрестанно над ликом благоуханным
90
Нежные кудри терзает - погибли завязи розы!
А над поломанным стеблем пшеницы Део́ стенает,
Ибо не праздновать жатвы; печалятся Адриады
Смерти подружек-деревьев - не будет живительной сени!
Вот из пышного лавра разбитого гамадриада,
Выросшая с листвою древа, спасается бегством,
Вот и другая нимфа бежит от сосенки ближней,
Встав с изгнанницей рядом, молвит нимфе-соседке:
"Нимфа лавра, ты брака избегла - спасемся же в бегстве
Обе, чтоб не увидеть Феба тебе, а мне Пана!
100
Ах, дровосеки, не надо рубить вам дерево это
Дафны несчастной, о плотник, меня пощади и помилуй,
Струга из прямоствольных сосен не ладь, умоляю,
И да не тронут зыби меня морской Афродиты!
Иль, дровосек, окажи мне последнюю милость: не в крону
Устремляй ты железо, а грудь мою поскорее
Рассеки ты пресветлым металлом девы Афины!
Чтоб умерла я до брака, в Аид спустилася чистой,
Страсти любовной не сведав как некогда Питис и Дафна!"
Молвила так и сплетает повязки из листьев с ветвями,
110
Этим зеленым покровом и грудь одевает, и плечи,
Нимфа чистая, так же вкруг бедер листву укрепляет.
Глядя на деву, товарка прервала слезные речи:
"Страх за девичество мною владеет уже от рожденья,
А ведь от лавра за мною погонятся, как и за Дафной!
Где же спасенье? В скалах укрыться? Но склоны и выси
Брошены против Олимпа, от молний в прах обратились!
Я и злосчастного Пана боюсь, его страсти несносной
Как Сиринга, как Пи́тис... Погонится - надо скрываться
В скалах, и девою стану, вторящей голосу Эхо!
120
К зелени крон не вернуться! Я там обитала средь горных
Круч на деревьях, где девство любящая Артемида
На ловитву сама выходила. Но все же Крони́он
С Каллисто́ насладился, облик прияв Артемиды!
Броситься в волны морские? О нет, и в пенной пучине
Астери́ю свою настиг женолюб Эносихтон.
Были бы легкие крылья! Влекома потоком воздушным
Я бы горней дорогой удобной для ветров летела!
Бегство на быстрых крыльях до туч поднебесных напрасно:
Тифоей простирает высокоогромные длани!
130
Если к насильственной страсти принудит он - облик сменю я,
В стаях птиц затеряюсь, взлечу с Филомелою вместе,
Вестницей розы я стану, росой, кропящей бутоны!
Ласточкой говорливой, Зе́фиру милой весною,
Птицей, звучащею звонкой песней под краешком кровли,
Вьющейся в пляске пернатой вокруг лачужки плетеной!
Прокна, страдалица, плачешь горестно в жалобе певчей
Над судьбиной сыночка - стенаю и я над бесчестьем!
Зевс-владыка, не дай же ласточкой стать, чтоб Терея
Злобного я не видала на крыльях, как и Тифона!
140
Небо, горы и море запретны... лишь под землею
Скроюсь! Ах нет, ведь ноги Гиганта - змеиные гидры,
Погруженные в почву, там льющие яд свой отравный!
Стану текучею влагой здесь, как было когда-то
С Комайто́ и сольюсь с потоком из отчих сказаний...
Нет! И в Кидн не желаю! Свою я чистую влагу
С влагой речною смешаю девы злосчастной погибшей...
Где же спасенье? С Тифоном если сойдусь, то зачну я
Чудище с тысячью ликов, подобных отчим личинам!
Быть ли другим мне древом? От древа к древу скитаясь
150
Имя хранить непорочной? И слышать, как кличут не Дафной,
Миррой, этим нечистым растеньем меня называют?
Нет, я молю: у потока жалобного Эридана
Сотвори Гелиадой, дабы и я источала
Из очей изобильный янтарь, дабы с плачущей кроной
Тополя я пребывала, мешая листья и ветви,
По чистоте девичьей моей заливаясь слезами,
А не по Фаэто́ну плача... Прости меня? Дафна!
Стыдно мне становиться не тем стволом, что была я!
Стану, как Ниобея, камнем! И точно так же,
160
Будучи стонущим камнем я жалобить путников стану!
Ах, увы, злоречивой! Богиня Лето́, о прощенье
Я умоляю, да сгинет имя, детей погубившей!"
Так говорила. Возок с небесной выси округлой
Фаэтон направляет на запад, встает над землею
Острым как будто бы клином безмолвная Ночь в поднебесье,
Горнюю высь затемняя звездно лучистым покровом,
Свод изукрасив эфира. У брега беззимнего Нила
Боги бессмертные бродят, но там, при Тельце крутобоком,
Зевс Кронид, чтоб сразиться, ждет света ясного Эос.
170
Ночь настала, и стража службу несет вкруг Олимпа
И семи поясов, и как над бойницами башен
Клич несется дозорный, отзыв ответный созвездий
Кру́гом идет по сводам, и от пределов Сатурна
Отклик несется охранный до самой меты́ Селены.
Стражи эфира, Хоры, раскинули кольцеобразно
Тучи, высь оградили сомкнутой плотно завесой
Фаэтоновы слуги, на неприступных воротах
Звезды задвижку Атланта накрепко запирают,
Дабы в отсутствие в высях Блаженных враги не прорвались!
180
Вместо напевов свирелей обычных и флейт зазвучала
Грозная песнь на крыльях сумрачных ветров суровых.
Спутник Дракона небес, аркадской медведицы спутник,
Тифаона набег ночной на горние выси,
Подстерегает старец Боот, очей не смыкая.
Утренний светоч следит за востоком, звезда вечерница
Смотрит на запад, и Нота врата Стрельцу предоставив,
Сам к Борея вратам ливненосный Кефей устремился.
Всюду огни запылали. Созвездий светочи блещут,
Пламенники ночные вечнобессонной Селены
190
Словно светильца мерцают. Часто с рокотом бурным
По-над эфиром летая мимо вершины Олимпа
Звезды лучистые чертят в воздухе след свой огнистый
Одесную Крони́она, часто промельком быстрым
Вниз головою несутся как только расступятся тучи,
Вспыхивают зарницей, пляской взаимной вихрятся,
Гаснут поочередно и блещут зыбким сияньем;
Вот, расправя пряди огнистые полною гроздью,
Вспыхивает комета хвостом пламенистокосматым;
Вот метеоры-пришельцы бушуют, подобные белкам,
200
Вытянулись под сводом как длинноокруглое пламя,
Зевсу помощь в сраженье; насупротив Фаэтона
Гнется в лучах его ярких и пестрая спутница ливня,
Арка цветная Ириды, в чьем полукружье сплелися
Светлозеленый и темный, розовый и белоснежный.
Дий же один восседает, лишь Ника несется утешить
Троп воздушнонебесных едва касаясь стопами -
Приняв образ Лето́, доспех родителю бранный
Передает и речи искусные держит при этом:
"Зевс, о владыка, родимым детям стань ты защитой,
210
Чтоб не видать мне Тифона супругом чистой Афины,
Матерью стать не дозволь не родившей матери деве,
Бурно взмечи зарницу, копье светоносное высей,
Снова и снова тучи гони, о тучегонитель!
Ибо основы вселенной, незыблемой древле, трепещут
Под Тифоновой дланью, четыре первопричины
Боле уже не в упряжке, - Део отказалась от нивы,
Геба оставила кубок, Арея копье - в небреженье,
Жезл Гермес позабыл, Аполлон забросил кифару,
Сам крылатый, стрелы пернатые с луком оставил,
220
Взмыл он лебедем в небо. Брачных союзов богиня,
Странствует Афродита и всё пребывает бесплодным,
Связь нерушимая мира разбита, и дев предводитель,
Эрос неукротимый, всё укрощавший - он, дерзкий,
В страхе бежал, разбросав породительниц страсти любовной,
Стрелы... Покинул Лемнос Гефест огнистый, хромая,
Мысля, что быстрым бегом несется! И даже, - вот чудо! -
Хоть Лето и не любит Гера, мне жалко и Геры!
Ах, неужто вернется отец твой в звезд хороводы?
"О, того да не будет! Хоть я и сама Титанида,
230
Я не желаю титанов, царствующих на Олимпе -
Только тебя и потомков твоих! Защити же ты громом
Чистую Артемиду! Храню для того ли я деву,
Дабы ее принуди́ли ко браку без вена, насильно!
Та, что родами правит, родит и руки протянет
Мне? И за Илифи́ю Охотнице буду молиться,
В помощь ее призывая, когда Илифия рожает?"
Так она говорила, а Гипнос на сумрачных крыльях
Всю объемлет природу, ей отдых даруя: Крони́он
Бодрствовал только единый, а Тифоей, распростершись,
240
Плоть расправил устало на жестких покровах, праматерь
Гею обременяя, она же лоно разверзла,
Ложе ему устроив, укрывище для почиванья,
Главы змеиные в землю при этом зарылись глубо́ко.
Только лишь солнце восходит, как всеми глотками разом
Клич боевой испускает Гигант Тифоей многорукий,
Надсмехаясь над Зевсом великим, и рык сей ужасный
Достигает до края вросшего в твердь Океана,
Что объемлет собою четыре стороны света,
Словно повязкой твердь препоясав венцеобразно.
250
Только лишь рев Гиганта поднялся - в ответ зазвучали -
Нет, не один! - но сотни кликов единым взгремели:
Ибо на бой ополчался облик его многоликий -
Вой волков раздавался, львов рычащих раскаты,
Вепрей хрип и бычий мык, и гадов шипенье,
Хищный рев леопардов. Медведи оскалили пасти,
Псы обезумели, в центре глава человечья Гиганта
Поносила Зевеса, гремя пустою угрозой:
"Пясти мои, жилище Дия разрушьте и мира
Твердь со Блаженными вместе разбейте, затвор на Олимпе
260
Движущийся сам собою вскройте! Когда же эфира
Наземь столп упадет, пусть Атлас бежит, потрясенный,
Свод многозвездный Олимпа долу низвергнув и боле
Звезд возвратного бега не страшась! Допущу ли
Сгорбленному Аруры сыну плечами тереться
О небосвод, подпирая оный согласно судьбине,
Прочим бессмертным оставит пускай он вечное бремя,
Пусть с Блаженными в битву вступит, пусть мечет он глыбы,
Острые скалы как дроты прямо в свод многозвездный,
Что бременил ему плечи, и пусть, камнями побиты,
270
С неба да прянут трусливо девы бессильные, Хоры,
Гелия-солнца рабыни, силою дланей пусть воздух
С почвой смешается; влага - с огнем, а море - с Олимпом!
Порабощу я четыре ветра, служить их заставлю!
Свергну Борея, Нота скручу, отстегаю и Эвра,
Зефира же бичом отхлещу, день и ночь я смешаю
Собственноручно, а родич мой Океан мириадом
Волн из глотки Олимп затопит зыбью приливной!
Над пятью поясами небесными грозно волнуясь
Он затопит созвездья. Медведица, алча, по водам
280
Поплывет, а дышло повозки скроется в пене.
Туры мои! Раскачайте мира ось круговую,
Мыком эфир огласите, ударьте рогом изострым
В темя Тельца огневого - рогами вам он подобен!
Бычья упряжка Селены на тропах влажных вздыбится,
Мыком испугана тяжким, несущимся с глав моих многих,
Пусть медведи Тифона оскалят грозные пасти,
Пусть обрушат безумье на звезды Медведицы вышней!
Львы мои! О, сразитесь со звездным Львом, и гоните
Прочь упорного с круга эфирного солнцепутья!
290
Аспиды! О, заставьте дрожать на высях Дракона!
Нет, и Дий мне не страшен с ничтожной зарницей, ведь зыби
Яростные, отрогов вершины и островные
Скалы моими мечами будут, а горы - щитами,
Панцырем нерушимым - граниты, дротами - глыбы,
Реки зальют своей влагой ничтожнейшие перуны!
Цепи я Иапета для Посейдона припрячу!
Там, у вершины кавказской, пернатая мощная птица
Вечно кровавит печень, растущую снова - всё из-за
Огненного Гефеста, огонь ведь причиной, что печень
300
Прометея терзают, она же срастается снова!
Я, сыновей соперник Ифимедеи, закрою
Сына Майи, опутав крепко-накрепко сетью,
В медном чане глубоком, чтоб так потом говорили:
"Освободивший Арея Гермес ныне сам несвободен!"
Дева же Артемида, сорвав целомудрия узы,
Пусть Ориона супругой станет, хоть бы насильно!
Древнее Титию ложе пускай Лето уступает
Даже и против желанья! Арея мужеубийцы
Щит разобью и нагого пленю владыку сражений,
310
То-то убийца кроток станет. А Эфиальту
В жены дам я Палладу пленную, станет женатым
Парнем он наконец! В кои-то веки увижу
Связанного Арея с рожающей в муках Афиной!
А на плечах пригнетенных вращенье небес плывущих,
Высь Атлантову, будет держать стоящий Крони́он
Вечно, и он услышит свадебный клик, терзаясь
Злобой ревнивой в тот день, когда Гера женою мне станет!
Светочей к свадьбе не надо моей, самовитой зарницей
Брачный покой воссияет, вместо сосновой лучины
320
Сам Фаэтон засверкает, сыпя от пламени искрой,
Славя брак Тифоэя огнем и светом плененным,
На торжестве новобрачных лучи заструятся над высью
Блещущих звезд, озаряя празднество свадебной страсти
Пред ночною порой. С Афродитой, владычицей ложа,
Эндимион и Селена-рабыня постель приготовят
Для меня, а если нужны омовенья при этом -
В звездном я Эридане омоюсь, во влаге прохладной!
Ложе Тифона, не Дия, по кругу бегущие Хоры
Вы понесете, ложе Эроса! От Океана
330
Вы - Артемида, Харита, Лето, Афинайя, Пафийка,
Геба - мужу Тифону несите влагу родную!
А на праздничном пире вместо Зевеса меня же
Брачными струнами славить станет Феб, мой прислужник!
Но не чужого надела я домогаюсь, ведь небо -
Брат мой с хребтом звездоносным, в котором царить собираюсь,
Сын земли, и жилищем небо это мне будет!
Крон, пожиратель плоти, мне сродник другой, и к сиянью
Света из бездны подземной возьму его - станет союзник!
Тяжкие узы расторгнув в эфир небесный Титанов
340
Возвращу и на выси горние жить приведу я
Землерожденных Киклопов, наделать их снова заставлю
Огненных дротов, сражаться перунами надобность будет,
Ибо две сотни пястей имею, не пару ладошек,
Как у Кронида, другие гораздо лучшие громы
С пламенем жарче и ярче и много гораздо светлее
Я откую себе после, и небо построю просторней,
Выше и шире гораздо, чем было когда-то иное,
Звезды там будут светлее, ведь эти вышние своды
Слишком низки, не могут укрыть собою Тифона!
350
После мужских и женских потомков, рожденных Кронидом
Многоплодным, и я насажу свое новое племя
Многоглавых Блаженных. И не дозволю я толпам
Звезд оставаться без брака, мужей дам женам небесным,
Дабы от Девы крылатой рабское племя родилось,
Чтобы на Волопаса взошло оно брачное ложе!"
Так вопиял он, грозный, и внемля, Кронид усмехался.
Битвы пыл возгорелся в обоих, вела же Тифона
Распря, над Зевсом парила, в бой направляя великий,
Ника. Но не за стадо бычье иль овчее бились,
360
Нет, не пылали за деву прекрасную оба во брани,
И не за город невидный сражались - за власть над вселенной
Бились они, на коленях Ники-богини лежали
Трон и скипетр владыки Дия, ставка в сраженье.
Зевс, ударив по тучам, заставил греметь их ужасно,
Рев эфирный взгремел как труба Энио́ перед битвой,
Тучами грудь оделась от дротов Гиганта, Зевеса
Обороняя. Безмолвным и неподвижным однако
И Тифоей не остался: морды бычьи взревели
Как громогласные трубы по направленью к Олимпу;
370
Змеи, сплетясь, зашипели, авло́сы бога Арея!
И Тифоей, дабы члены укрыть будто панцырем плотным,
Громоздит за громадой громаду побольше, рядами
В башни слагает утесы с утесами прочными вместе,
Плотно глыбы кладет, прижимая их тесно друг к другу;
Он - словно войско к битве готовое, там без зазоров
Льнут изгибы к изгибам, края к краям и - ни щелки!
А вершина у туч неровную давит вершину!
Шлемы Тифон содеял из пиков крутых, острозубых,
Сборище глав упрятав под гребнями горными высей.
380
Множество было голов у чудища с телом единым,
В битву идущего, войска множество: толпище пястей,
Зевы разверстые львов, усеянные клыками,
Пряди змеиные гривы, бегущие алчно к созвездьям!
Вот Тифаоновы длани метать дерева начинают
Против Кронида. О, сколько дивнопрекрасных растений,
Явленных твердью земною, Дий спалил, не желая,
Искрой одною перуна, что дланью метнул он палящей!
Сколько вязов гибнет и с ними же сосен-ровесниц,
Сколько могучих платанов и тополов[203] белых, что против
390
Зевса летели, сколь много трещин в земле пораскрылось!
Мира круг раскололся по всем четырем направленьям,
И четыре союзных Крониону Ветра все небо
Мраком покрыли, вздымая тучи и праха и пепла,
Встав словно горы какие, когда они море хлестали...
Выбился брег сицилийский, мыс пелоридский как Этны
Склон содрогался; ревели, будто пророча, что будет
Лилибея утесы к западу, скалы Пахина
Клонятся... А у нимфы афонской в доле фракийском,
Там, к Медведице ближе, слабели от страха колена,
400
И стонал македонский лес на горах пиэридских!
Весь восток содрогнулся в ассирийском Ливане,
Благоуханные храмы, дворцы и жилища трепещут.
Свергнуть стремясь перуны непобедимого Дия,
Сразу множество дротов мечут Тифаона пясти.
Только одни, вихряся у самой повозки Селены,
Валятся книзу бессильно у ног быков многобуйных,
Свищут иные сквозь воздух летя и вращаясь при этом,
Дуновеньями ветров противных свергнуты наземь.
Многие и не коснулись Дия десницы громо́вой -
410
Их подбирал Посейда́он дланию радостной вскоре,
В ход не пускавший трезубца для разрушенья утесов
Влажноглубинные дроты, павшие в Кроновы зыби -
Старец Нерей Зевесу ими свершал подношенье!
Ужас кругом наводящих сынов Эниалия-бога,
Фобоса с Деймосом дед на битву выводит в доспехах!
Из эфира щиты их - он ставит у самой зарницы
Фобоса, а у перуна Деймос грозно теснится,
Страх наводя на Тифона; Ника свой щит подымает
Зевса прикрыть, Энио́ разражается битвенным кличем,
420
Грозно Арей рокочет, взметнув ураганные выси,
Зевс эгидодержавный бурно несется сквозь воздух
На квадриге пернатой Хроноса восседая.
Кони Крониона - ветры, игом единым ведо́мы -
Вьется он то зарницей огненною, то перуном,
Попеременно из дланей то гром излетает, то буря,
Будто каменный ливень он насылает, сражаясь,
Градом сыпятся громы, столпы из пены и влаги
Изостренные грозно летят на гигантовы главы
Метко, и Тифоэя пясти, коими бился
430
Он, иссече́ны силой разящей небесного грома.
Вьется во прахе одна из пястей, не выпустив глыбы,
Искалечена камнем льдистым, она продолжает
Битву даже в паденье, уже на земле извиваясь,
Рвется, прыгая будто, неистово бьется, желая
Страстно своды Олимпа ударами снизу низвергнуть
Но предводитель небес потрясая в высях зарницей,
С левого фланга на правый перун направляет, в эфирной
Выси сражаясь... Гигант же решил многорукий к потокам
Гор обратиться: сжимает плотно сплетенные пальцы,
440
Свитые связью природной, сделавши впадиной емкой
Соединенные пясти и черпает ими потоки
Горные рек, что порою зимнею бурно рокочут -
После собравши во пясти бурноглубокие воды,
Мечет их против молний! Брошен навстречу потокам
Бурнонеистовым, блещет сквозь влагу пламень эфирный!
Искрою быстроогнистой вскипели дерзкие воды -
Влажное естество иссушается медью каленой!
Возжелал надменный Гигант зарницу эфира
Угасить! О, безумный! Перун огнистый с зарницей
450
Зарождаются в тучах, плодящих обильные ливни.
Вычерпав пястью в глубинах пещер ручьи и потоки,
В Зевсову грудь, что не в силах разрушить железо, их мечет...
Скалы летят на Дия, но чуть повеяли ветры
С уст Зевесовых - сразу и дуновенья хватило,
Сбить с пути и отбросить округлоскалистую гору!
Вмиг отрывает пястью тогда гряду островную
Тифоэй, дабы снова ринуться в ярую битву,
Дабы камни обрушить на Диев лик нерушимый!
Прямо в Зевса громада летит, но одним лишь движеньем
460
Тот избегает громады. Тифон попадает в зарницу,
Блещущую изгибом пламени, в камне же влажном
След огня проявился, явственно черный от дыма!
В третий раз он мечет громаду - ловкой Кронион
Дланью перехватил ее в воздухе, мечет обратно,
Словно скачущий шар своей огромной ладонью,
Прямо в Тифона уметил - громада гор полетела,
Путь изменив на обратный, в воздухе быстро вращаясь,
Острым верхом срезая стрелка́, пускавшего дроты.
470 [469]
Глыбу четвертую бросил огромный Тифаон - взгремела
Глыба, задев об эгиды кайму с подвесками звонко.
Мечет он новую глыбу, несется сия словно вихорь,
Но сожжена зарницей, искрошена быстро перуном!
Глыба не в силах облак влажный пронзить, на осколки
Разлетается камень со влажною тучей сшибаясь!
Энио́ не склонялась еще ни к какому решенью
В битве Тифона и Дия, и с грохотом велешумным
Пляшущие перуны вихрились бурно в эфире.
Так Кронид ополчился на битву: он громом прикрылся
Словно щитом, одела туча панцырем тело,
480
Мечет как дрот он зарницу, божественные перуны,
Ниспровергаясь с небес, остриями огнистыми блещут!
Вот, вихрясь, из расселин земных выходя на поверхность,
Иссушенной струею пар поднимается кверху,
Алчущей глоткой тучи он поглощен без остатка,
Бьется там, задыхаясь во чреве распухшем. Грохочут,
Дым испуская при тренье о пар, огненосные тучи!
Сжатое в сердцевине, ищет наружу дорогу
Пламя, но не находит. Сиянью в них не пробиться
К небу. Пламени проблеск, вдруг к земле устремленный,
490
Воздух тянет к себе частицами влажными ливня,
Поверх тучи влага сбирается снизу, по ходу
Пламени остается она совершенно сухою.
Так и камень о камень ударившись искру рождает,
Как прикоснутся друг к другу - горит самородное пламя,
Только лишь женскую особь должна ударить мужская;
Так во взаимном объятье пара́ и тучи небесной
Огнь появляется; если от суши идут испаренья,
Чистые, словно туманом, то так зарождаются ветры,
Это другое - от влаги земной сие происходит,
500
Солнце пылающим светом сей пар исторгает при встрече,
Влагой богат, достигает теплого поля эфира,
Там уплотняется он, покровы туч порождает
И колеблемый ветром, рыхлый и влажнотяжелый,
Рушит он снова мягкий облак, дождем изливаясь,
Влагой став, праначальный облик он обретает.
Облак так огнеродный творится, сородных являя
В блеске и громе перунов небесных поочередно.
Бился Зевс, прародитель, в противника ниспосылая
Укрощенное пламя, львов пронзал остриями
510
Пастей бессчетных, нестройно ревущих, порядки небесным
Смерчем сражал и Зевсов дрот, летя с поднебесья,
То бессчетные пясти, сияя, спалял, то несметных
Множество плеч, то несчетных орды змеев кишащих!
Сонмище глав обращали в прах эфирные копья.
Вот Тифаоновых прядей кольца вдруг загорелись,
Ибо пронзило их пламя искрою встречно бегущей,
Головы вдруг запылали, космы в огне затрещали;
Гадов злобно шипящих на главах заставила смолкнуть
Искра небесная, змей извела и испепелила,
520
Исходящих слюною отравной из глоток разверстых.
Бился Гигант и зеницы во прах его превращались
Дымом огнистым, ланиты секли небесные снеги,
Влагою льдистой, текучей, белея, лики покрылись,
И с четырех сторон четыре Ветра теснили.
Если он повернет на восток неверные очи -
Натиск его настигает неистовый ближнего Эвра,
Кинет в сторону взоры Медведицы бурной аркадской -
Хлещут зимние смерчи в лицо ему градиной мерзлой;
Бегством спасается - стужей снежной Борей заметелит
530
И настигнет Гиганта дротом то хладным, то жарким.
Взгляд обратит ли к югу, напротив Эос грозящей,
С запада Энио́ устрашит его бурей своею,
Он услышит, как Зефир бичом весенним захлещет;
Нот же с другого края, от южного Козерога,
Свод бичует небесный, огненное дуновенье,
Зной направляя в Тифона маревом жаркого лета.
Если б Зевес Дождливый дал волю потокам и ливням,
То Тифоэй омылся б с ног и до глав целокупно,
Освежив свои члены сожженые громом небесным!
540
Дроты изострые бури и снега, и глыб бичевали
Сына, но вместе и матерь могучую тоже задели!
Только она узрела на теле Гиганта судьбины
Знаки - льдистые глыбы, следы всежалящей влаги,
Голосом изнеможенным взмолилася матерь Титану
Гелию, и попросила, чтоб луч полуденный и жаркий
Влагу льдистую Зевса светом расплавил горячим,
Дабы родимый согрел Тифона, покрытого снегом.
Вот на истерзанного обрушились снова удары -
Полчища пястей узрев, окруженных пламенем бурным,
550
Тут же мать умолила ветер зимы влагоносной
Хоть на одно только утро подуть - дуновеньем прохладным
Боль и терзание жажды сына Тифона умерить.
Так исход этой битвы решил в свою пользу Кронион!
В горе великом вцепившись в леса и чащи рукою,
Гея-мать застонала, завидев Тифоновы главы
Обгорелые, лики Гиганта дымились, колена
Подломились. Пророча победу, ставшею близкой,
Загрохотала по небу труба Зевесова громко:
Рухнул наземь с небес оглушенный зарницей огнистой
560
Тифоэй - и раны ему нанесли не железом.
Он на матери Гее во весь хребет растянулся,
И змеевидные члены простерлись во прахе по кругу,
Огнь изрыгая из глоток. Кронид же над ним надсмехался,
Речи из уст такие презрительные разносились:
"Старец Крон какого заступника выбрал, Тифаон!
Вслед Иапетовой распре сына земля породила,
Сладкую месть за Титанов! Я так понимаю, бессильны
Вовсе стали перуны небесные бога Кронида?
Медлишь почто поселиться ты в неприступном эфире?
570
Ты, скиптродержец обманный? Олимпа трон в ожиданье!
Жезл и мантию Дия прими, боговержец Тифаон!
В небо взойди с Астреем - ну, если тебе так угодно,
Может, прихватишь с собою Офи́она и Эвриному?
Иль, как спутника, Крона? Когда же поднимешься к своду
Пестрохребетному неба, где горние ходят светила,
Хитрого Прометея возьми, избежавшего цепи,
Пусть бесстыдная птица, клюющая сочную печень,
Вечно им верховодит на горних небесных дорогах!
Боле всего на свете мнил ты после сраженья
580
Видеть Энносигея и Зевса рабами у трона?
Видеть бессильного бога, лишенного скиптра Олимпа?
Без перунов и туч Зевеса, вместо зарницы
Пламени божьего полной, перунов, длани привычных,
Светоч поднявшего свадьбы в брачном покое Тифона,
Зевса, прислужника Геры, соложницы и добычи,
Зрящего яростным оком ревниво за ложем любовным?
Вот отлученный от моря Энносигей, мой соратник,
В рабстве кравчий прилежный, зыбей когда-то владыка,
Вместо трезубца подносит дрожащей ладонию чашу!
590
Вот и Арей твой прислужник, тебе Аполлон угождает,
Вестником же к Титанам пошлешь ты отпрыска Майи,
Да возвестит о власти твоей и роде небесном!
А рукодела Гефеста оставь на Лемносе милом,
Дабы твоей новобрачной он выковал на наковальне
Пестрое ожерелье, блистательное украшенье,
Иль для прогулок плесницы, что светом дивным сияют,
Гере на гордую радость, иль смастерил для Олимпа
Златосияющий трон, чтоб престолу тому, что получше,
Веселилася в сердце твоя златотронная Гера!
600
Вот, ты воссел на Олимпе - под властью твоей и Киклопы,
Жители бездн подземных, сделай же громы пожарче!
Ум твой победной надеждой околдовал он, коварный -
Эроса цепью златою свяжи со златой Афродитой!
Спутай медною цепью Арея, владыку железа!
Пусть зарницы бегут, Энио не выдержав вопля!
Разве не ведаешь страха пред молнией малой и слабой?
Как велики твои уши! Ах, ты услышать боишься
Даже и отдаленный грохот малой зарницы?
Кто тебя сделал робким таким? И где твои дроты?
610
Где же головы песьи? Где змей разверстые пасти?
Где же рев твой утробный хриплых, рокочущих глоток?
Где же отрава гадов волос твоих длиннотенных?
Что ж исходить не заставишь шипом гривастые космы?
Где ж твоих бычьих глоток рык? Где же щупалец пясти,
Что метали как дроты вершины изострые кряжей?
Что ж не бичуешь уже круговые орбиты созвездий?
Что ж не белеются боле вепрей клыкастые пасти?
Что же пенной слюною косматая грудь не влажнится?
Где же морды с ужасным оскалом свирепых медведей?
620
Вспять обратись, землеродный! От жителей неба одною
Дланию только поверг я сотен пястей армаду!
Да раздавит своими острыми высями кряжей
Целиком Тифаона трехглавой Сицилии суша,
Пусть чванливый стоглавец, жалкий, во прахе пребудет!
Ты, обуянный гордыней, обманутый тщетной надеждой,
Чаял ты приступом взять и самые выси Олимпа!
Жалкий! Ведь я над тобою за это воздвигну гробницу
Полую и над священным твореньем надпись оставлю:
"Здесь Тифоэя надгробье, земли порожденья, метал он
630
Глыбы в эфирные выси - и сжег его пламень эфирный!"
Молвил с издевкою сыну Аруры, еле живому,
Зевс. Всемогущему Дию торжественное песнопенье
Каменною трубою возносит Тавр Киликийский.
Влажнопенной стопою извилистый Кидн отбивает
Ритм, прославляя победу Зевса рокотом влаги,
В сердцевине земли струясь ровесника Тарса.
Гея хитон из камня в горести разрывает,
Долу склоняясь - увы, срезает не нож погребальный
Скорбную прядь, но ветры рвут древесные космы,
640
С воем врываясь в пряди главы, покрытой лесами
Словно в пору́ листопада; утесистые ланиты
Матерь терзает волною речною вдоль плеч увлажненных,
Горестный громкий плач струится Геи скорбящей;
Плоть Тифаона покинув, вихри и смерчи, и шквалы
Вместе с волнами бушуют, в глубь увлекают морскую
Все корабли, возмущают зыби спокойные Понта,
Но не только над морем свищут пришельцы - на землю
Ветры кидаются часто, вздымая пыльные бури,
Нивы прямые колосья клоня в траву полевую.
650
Ключница же Природа, родительница вселенной,
Раны земли разбитой врачует и заживляет,
Сорванные вершины всех островов укрепляет,
Связывает нерушимо колеблемые основы.
Нет и средь звезд никакого уже беспорядка, бог Гелий
Льва косматого рядом с Девой, держащею Колос,
Снова поставил, ведь ране Дева с пути уклонилась!
Рака, что устремился ко Льва небесного лику,
Вспять отводит, напротив льдистого Козерога,
И помещает вновь за небесным Раком Селену,
660
И пастуха песнопевца Кадма не забывает
Зевс Кронид: вкруг тела рассеяв облак темнейший,
Юношу он призывает и речи такие вещает:
"Кадм! Свирелью своею ты своды Олимпа восславил,
Брак твой небесной формингой почтить и я собираюсь!
Зятем почтенным ты станешь Арея и Киферейи,
А на свадебном пире твоем богов ты увидишь!
Сам я приду в палаты к тебе! И лучшего в мире
Нет, чем видеть Блаженных, пирующих в доме у смертных!
Если же Тихи желаешь бежать переменчивой зыби,
670
Жизни ход совершая по ясному тихому морю -
Да не обидишь вовеки ты Диркейского бога,
Бога Арея, без гнева гневного! Полночью темной
На небесного Змея пристальный взор устремляя,
Благоуханный офит неси ты на жертвенный камень,
Змееносца Олимпа призвав, сожги на огне ты
Многоветвистый рог иллирийской лани при этом,
Дабы судьбины горькой тебе отныне избегнуть,
Участи, мойриной нити, что свита из пряжи Ананке,
Если только возможно нить Мойры смягчить. А отчий
680
Гнев Аге́нора пре́зри, об участи братьев пропавших
Не беспокойся! Все братья в мире рассеяны этом,
Живы, бодры и здоровы. Кефей у самых пределов
Нота царствует средь кефенов эфиопийских;
Тасос в Тасос попал у высокохребетного Тавра,
Килик Киликией правит у самых вершин многоснежных;
После странствий Финей завладел страною фракийцев!
Гордого копей богатством и руд в горах изобильем
Зятем содею фракийца Борея и Орифи́и,
Ведающим судьбу женихом Клеопатры венчанной.
690
Нить же Мойры твоей не кратче нити для братьев!
Над кадмейцами царствуй, оставь им, подданным, имя!
Вечный круг дороги скитальческой ныне отвергни,
Не ходи за следами быка неверными, ибо
Сломлена игом Киприды, сестра твоя стала женою
Астери́я Диктейца, царя корибантов идейских,
Только это пророчу я сам, остальное же Фебу
Предоставляю! Ступай же, Кадм, ко срединному камню,
К храму и долам зеленым Пифо́, пророчицы в Дельфах!"
Так промолвив, с Кадмом, странником Агеноридом,
700
Зевс Кронид попрощался. Быстрый, ко сводам эфирным
Колесницу златую правит, Ника вспарила
И жеребцов отцовских бичом стегнула небесным.
Так второй раз на небо бог приходит, навстречу
Неба врата отверзают стройные Хоры-богини,
705
Стражи эфира. И боги, вновь в богов превратившись,
Вместе с Зевесом победным к Олимпу снова стремятся,
Облаченье пернатых отбросив, вернув себе истинный облик...
В тонкотканном наряде восходит на небо Афина
Безоружная, в пляске Арея под пение Ники.
710
Фемис оружье Гиганта на страх поверженной Гее,
Дабы увидела матерь Гигантов и вечно боялась,
Прикрепляет высо́ко над преддверьем Олимпа.

 

Песнь III

   Третья песнь воспевает странствия Кадма по морю,
   Дом роскошный Электры и милое гостеприимство!

Кончилось зимнее время и битва закончилась. Пояс
Ориона яснеет, лезвием мечным сверкая
Восходит созвездье на небо. Не омывает копыта
Инистые в Океане Телец, закатившийся ныне.
В землях Медведицы алчной, матери ливней, не ходят
Люди стопами сухими по мрамором ставшею влаге,
Массагет уж не гонит бичом тележного дома,
Не переходит и рек на колесах он деревянных,
Не бороздит он влажно на Истре замерзшем дороги.
10
Зефира появленье речет непраздная Хора,
Лопнули почки ветвей, напоённые ветром росистым.
Звонкоголосый вестник весны, сопутница смертных,
Сон у них отнимая щебетом перед зарею,
Ласточка прилетела. Благоуханных покровов
Цвет засмеялся нагой, омываясь в живительных токах
Теплой поры. Киликийский дол, цветущий шафраном,
Тавр высокохребетный с высью острозубчатой
Кадм поутру оставляет, лишь Эос мрак разогнала.
Время кораблевожденья пришло. И Кадм поспешает
20
Снарядить поскорее ладью корабельного снастью:
Высокоглавую ставят мачту, до неба верхушкой,
Прямо ее укрепляют... Тут, зыбь колебля тихонько,
Утреннее дыханье является ветра морского,
Вслед кораблю он свищет, свивая валы́ прихотливо,
Зыби вихрем внезапным и быстрые пляски дельфинов,
Любящих кувыркаться на глади немой, разгоняя.
Снасти плетеные воздух хлещут с пронзительным треском,
Реи скрежещут под шквалом и жалобно стонут подпорки,
Паруса грудь круглится под натиском ветра свирепым,
30
Воздымаются волны и падают, пенится влага
Бурно, корабль поспешает быстро по ровной пучине.
Волны с шумом вихрятся и ропщут, и плещут вокруг киля.
Лопасть весла рулевого соленый вал рассекает,
Выкруглив белую пену, в зыбях рисуя узоры.
Девять дней появлялась на небе безбурная Эос.
Кадм, погоняемый ветром ласкововеющим Дия,
Плыл к троянским прибрежьям, где в волны Гелла упала,
Как повлек его ветер противный мимо пролива
Тихого к Самосу, мимо воинственного Скамандра,
40
К острову близ Ситони́и, где Кадма ждала уж невеста,
Юная Гармони́я. Согласно богов повеленью,
Вещие ветры к фракийским несли корабль побережьям.
Только завидев самосской сосны огонь негасимый,
Радостные мореходы убрали снасти и парус.
50 [45]
Судно подводят поближе к якорной тихой стоянке,
С весел остроконечных влагу они отряхают
И под укрытье залива чалят. Отвесных утесов
Острые гребни чалки с бортов корабля принимают,
И за влажные дюны бухты глубоководной
Струг якоря зацепляет кривые с причального снастью,
Только за море зашел Фаэтон... Моряки по прибрежью
Рассыпаются, дабы поспать на песке, без подстилок,
После еды вечерней. Гипнос блуждающий очи
Их смыкает, ступая по векам темной стопою.
60 [55]
Вот от пределов Эвра, что любит и пурпур и алость,
На верхушках зубчатых отрогов Иды тевкрийской
Эос восходит, залив озирая взором рассветным.
Черные воды моря вокруг от нее засверкали!
Тут Киприда зажглась Гармони́ю к браку принудить -
Сделала зыби немые негодными к плаванью вовсе.
Только ранняя птаха взлетела с криком над морем,
Строй прекрасношеломный неистовых корибантов
Потрясая щитами двинулся с пляскою кносской,
Лад отбивая стопами. Глухо гремела воловья
70 [65]
Шкура о медь ударяя, звуча пронзительной песней
Словно авлос двуствольный, и с танцем неистовым вместе
Воздух дрожал от звуков вослед плясовому движенью.
Зашелестели дубравы, скалы в ответ загудели,
Чащи в вакхическом буйстве, разум забыв, затряслися -
Тут и дриады запели, в плотные стаи сбиваясь,
Заскакали медведи кружась-состязаясь друг с другом.
А из пастей львов, застигнутых тем же безумьем,
Рык вырывается мощный, как в таинствах темных Кабиров
В их ясновидческом бреде. Авлосы в неистовстве яром
80 [75]
Славят Гекату богиню, псолюбицу, оные дудки
В Кроновы времена придумали, рог обработав.
И под буйные звуки любящих шум корибантов
Рано Кадм пробудился. Спутники тоже проснулись,
Одновременно заслышав издали ропот немолчный.
С дюн песчаных вскочили, прибоем морским увлажненных,
Моряки из Сидона, по гальке прибрежной рассеясь...
Кадм-путешественник спешно пошел на поиски града,
Струг поручив мореходам. Пока же он к Гармонии
Дому стремился - навстречу Пейто, прислужница страсти,
90 [85]
В облике смертной явилась: к груди прижавши тяжелый
Груз, семенила служанка со взятой в источнике влагой.
Сребряный круглый сосуд она в ладонях держала,
Знаменованье святого обычая - деве прилично
Перед свадьбой омыться в живительной влаге истока.
Вот уж почти у града Кадм оказался, где жёны
Грязные одеянья, сложив их все по порядку,
В стирнях, обильных водою, толкут стопами усердно,
Соревнуясь, кто лучше. Юношу от лодыжек
Непроницаемой тучей до верха темени скрыла
100 [95]
Плотно Пейто, и Кадма по камням неведомым града
Повела, взыскуя царской гостеприимства
Кровли, Пафийки веленьем влекома. Явилась им птица,
Сев среди густоветвистой кроны оливы зеленой,
Ворон-вещун, и раскрывши клюв изострый пошире,
Стала свирепо браниться, что ищущий Гармонйи
Девы идет столь лениво ко браку, как путник беспечный!
И крылами забив, кричала хрипло, глумливо:
"Кадм неразумный плетется, не смысля в науке любовной!
Эрос быстрый не знает ленивцев! Пейто, умоляю,
110 [105]
Кадм твой медленно ходит - да погонит его Афродита!
Пламенный Эрос кличет, жених, что медлишь да мямлишь?
Сладко станет собрату Адониса нежного, сладко!
Сладко, кто сродником будет всем обитателям Библа
Ах, не прав я: не видел ты струй Адониса, пашен
Библа не знал, где Хариты живут, где пляшет Сирийка
Киферейя, где нет избегающей ложа Афины!
Радостная с тобою божеств повивальница брачных
Шествует, не Артемида - Пейто! Не терзайся же боле -
Насладись Гармонйей, быку оставь ты Европу!
120 [115]
Примет тебя Электра, спеши из рук ее помощь
Получить! И эроты корабль нагрузить твой помогут!
Афродите доверься в этой сделке любовной!
Дочерь Киприды для брака хранящую зорко, Киприду
Чти неустанно! И птицу восхвалишь вещую после,
Ей провозвестницы брака дашь имя, посланницы страсти!
Ох, заболталась - Киприда меня вдохновила! Богиня
Пафоса свадьбу пророчит, хоть я и птица Афины!"
Так рекла и сомкнула болтливый клюв в знак молчанья.
Он же по многолюдным улицам шествовал града.
130 [125]
Вот, наконец, показался дворец высококолонный
Царский, где всех принимали; и палец вытянув тонкий,
Ясный знак вместо речи - красноречивый, безмолвный,
Кадму Пейто указала на блещущий ярко огнями
Дом царя; а после, облик приняв настоящий,
На пернатых плесницах в небе исчезла богиня.
Кадм же блуждающим взором осматривал в изумленье
Дивное бога деянье. Его же невестной Электре
Выстроил мастер лемносский когда-то, с миринским искусством
Чудесами украсив. Дворец, недавно построен,
140 [135]
Медным порогом блистал. По сторонам же обеим
Входа ввысь поднимались врата искуснорезные,
Над высокою кровлей дома плавно круглился
Ровный купол срединный, отделаны лещадью стены
Гладкие ровно и чисто, как будто из белого камня,
От порога до комнат внутренних. Вкруг простирался
Сад за оградой, плодами росистыми преизобильный,
На четырех десятинах; и ветви мужеской пальмы,
Плотно смыкаясь над женской, о страсти любовной шептали.
Грушевые деревца-однолетки, плодами блистая,
150 [145]
Шелестели под ветром, касаясь верхушками тихо
Рядом растущего с ними кустика тучной оливы,
И под весенним дыханьем ветра листики мирта
Лавровых веток касались. Листвы кипариса пахучей
Куща крутая вверху взволнованно колыхалась;
А над смоквой медовой, над сочновлажным гранатом,
Плод алеющий тесно с плодом пурпурным мешался.
Яблоня рядом с соседней яблоней расцветала.
Милые Фебу, повсюду цвели ученые знаки
Лепестковых письмен прежалостливых гиацинтов.
160 [155]
Зефир веял дыханьем над зеленью преизобильной,
Взором зыбким над садом скользил Аполлон безутешный:
Глядя на юную зелень цветка, клонимого ветром,
Стонет... Метанье диска он вспоминает! Боится -
Вдруг, завидуя, ветер и к лепесткам приревнует,
Стебель цветка сломает и тот затрепещет во прахе.
Брызгали из бесслезных зениц Аполлоновы слезы,
Только в цветок обратились Аполлоновы плачи,
Запечатлел же рыданье узор лепестков гиацинта -
Вот каков благотенный сад! С ним рядом источник
170 [165]
Бил двуустый: устье одно всем людям давало
Воду, канавку с другого отвел садовник, чтоб влага
Прихотливо текла от растенья к растенью, как будто
Фебовых уст песнопенье изножья лавра касалось.
Много в покоях стояло на каменных пьедесталах
Статуй златых: держали юноши светочи в дланях,
Дабы пирующим было светло во время ночное.
Много с равным искусством изваянных, молчаливо,
С пастью, открытой свирепо, с оскалом клыков до подбрадья,
Псов находилось разумных по обе стороны створок
180 [175]
Врат, золотые собаки с серебряными совместно
Лаяли радостно-звонко навстречу входящему люду,
Если его признавали. Когда же Кадм появился,
То заскулили они искусно содеянной глоткой,
И завиляли хвостами, в нем своего признавая!
Домом любуется Кадм, то туда, то сюда обращая
Лик. Очами своими сады владык созерцает,
Росписью стен наслаждаясь, красою рельефов и статуй,
Ослеплен он сияньем белого мрамора кресел...
Временем тем, оставив и площадь и брани судилищ,
190 [185]
На косматогривастом гордо коне восседая,
Самофракийский царь жилища Арея, Эматий,
Остановился у дома матери милой, Электры.
Он без брата владычил, держа бразды управленья
Царством, ибо отчий дом и пашни оставил.
Дардан же поселился на бреге противоположном,
Основав Дарданйю, город, ему соименный,
Колесницей своею прах потревожив идейский.
Ради того, чтоб испить от вод Гептапора и Реса,
Сроднику долю оставил свою и скиптр Кабиров
200 [195]
Брат Эматия, Дардан, от Зевсова ложа рожденный
И воспитанный Дикой, когда владычицы Хоры,
Взяв и скиптр Зевесов, и Хроноса плащ, и Олимпа
Жезл пред царским домом Электры все вместе явились,
Дабы о будущем веке господства вещать авсонийцев.
Хоры дитя воспитали. Согласно пророчеству Дия,
Зрелости только достигнет, как колос, и юности вечной
Цвет распустится в нем - Электру покинет, и третий
Вал потопа высокий основы мира затопит.
Огиг подвергся сначала первого наводненья
210 [205]
Ливням и токам бурным, разбившим небесные своды.
Воды по всей разлились земле, сокрылися гребни
Гор фессалийских, и выси небесные кручи пифийской
Ливненосной стремниной волнующейся омылись.
При наводненье повторном ринулись в круги земные
Зыби безумные влаги и сушу собой затопили.
Девкалион лишь единый с подругой-ровесницей Пиррой,
В чреве ковчега укрывшись (а смертные гибли в стремнинах),
В водоворотах пробился неукротимых потоков,
Мореход, бороздящий туман с пеленою вслепую!
220 [215]
А при третьем потопе, насланном Дием, основы
Тверди и горы омыла влага, и склоны Афона,
Ситонйи вершины иссохшей скрылись под зыбью.
Вот тогда, проложив дорогу во вздыбленных волнах,
Дардан прибился к отрогам древней Иды соседней.
Вот Ситонйи владыка, земли, укрытой снегами,
Дардана брат, Эматий, покинувший шумную площадь,
Лику гостя дивится: ведь в нем благородная юность
С красотою слилася и мужеством черт соразмерных.
Лику дивился владыка: разумных правителей взоры,
230 [225]
Даже когда и безмолвны, разве не станут послами?
Царь, приветив пришельца, в дом с одобренья Электры
Кадма тотчас приводит, обильный стол предлагает,
Обращается к гостю с дружеской речью учтивой,
Угождая во всем. Но клонит чело свое долу
Гость, от прислужниц он очи царские разумно отводит.
Чуть притронувшись к яствам, лица он не открывает
Гостелюбивой хозяйке, хоть точно сидит он напротив,
Рук неучтивых не тянет жадно к еде или к чашам
Перед пирующим людом плясун да игрец выступают,
240 [235]
Громко в дудочки дуют Иды корибантийской,
Из многочисленных скважин с движеньем пястей искусных
Быстрая плясовая пронзительно-звонко авлоса
Вылетает вслед пляске в лад ударяющих пальцев,
Резвой дроби кимвальной вторят медные диски.
Шумны и гулки кимвалы, звон тарелок ударных
Ладит с рядом тростинок флейты искусной, а плектру
Лира с семью ладами струною в ответ воздыхает.
Лишь когда насладился сполна бистонийским авлосом
После пира, придвинул скамью к любопытной хозяйке
250 [245]
Кадм. Промолчав о заботе, погнавшей их через море,
Происхожденье свое раскрыл он высокое, речи
Потекли невозбранно от уст его, как из истока:
"Гостеприимица наша! О роде моем вопрошаешь?
В слове сравню я ответном с листьями род человеков:
Падают листья на землю под ветром бурным безумным,
Коли приходит время зимы, а весенней порою
Лес рождает другие, свежее да зеленее.
Недолговечней и смертный: только лишь жизнь человека
Обуздает погибель, тотчас другой расцветает,
260 [255]
Дабы после исчезнуть... Айону лишь вообразимо
Видеть и юность, и старость, текущие одновременно!
Все же скажу я о роде моем, детьми именитом.
Есть блистательный Аргос у Геры, чертог конепасный
В сердце Тантала края, и там-то некую деву
Муж растил благочестный, потомок лишь женщин... То Инах
Был, гражданин инахийских полей и пашен преславных,
Жрец - и грозные тайны, согласно обычаям древним,
Блюл он, что града богиня ему одному и открыла,
Предку нашему. Зевса, владыку Бессмертных и неба
270 [265]
Взять отказался в зятья он, хранящий почтение к Гере!
Обращенная в телку, в образе стадной телицы,
Вместе с коровами в стаде паслася Ио в луговине.
Гера тогда же наслала бессонного быкопаса,
Аргуса, коего тело сияло повсюду очами,
Дабы Зевс не предался любви с рогатой невестой,
Зевс незримый! И дева пошла на пастбище кротко,
Трепеща пред очами всевидящими быкопаса.
После, гонимая слепня укусом жалящим, дева
Зыбь ионийского моря топтала безумным копытом -
280 [275]
Лишь у Египта очнулась, мне сродного, что называют
Нилом сооттичи, ибо из года в год постоянно
Он разливается, будто вступая со влажной землею
В брак, и наносит на пашни новый ил плодородный!
Дева, Египта достигнув, сбросила облик телицы,
И явилася с ликом рогатой богини, отныне
Плодородье дающей. Когда возжигают начатки
Нашей нильской Деметре, Ио ветвисторогатой,
Дым поднимается к небу с дыханьем смол благовонных
Там родила она Дию Эпафа, ибо касался
290 [285]
Муж божественный лона невинного инахийской
Телки любовным движеньем. От сына бога, Эпафа,
Ливия родилась, до ложа её добираясь,
Бог Посейдаон даже Мемфиса града достигнул,
Дабы найти Эпафиду. Приняв обитателя глубей
(К ней тропою земною пришел он), дева явила
Зевса ливийского, Бела. Он - нашего рода начало.
Новый оракул Зевса асбистейского, равный
Хаонийской голубке, провозвестили отныне
Жаждущие пески... Бел же, предок, посеял
300 [295]
Щедрое семя потомства - сынов пятерых он оставил!
Были там Фойник с Финеем, изгнанники. Рос и Агёнор
С ними, ходил он по градам, то тут, то там поселяясь.
Он-то и есть мой родитель... По миру странствуя долго,
В Фивы из Мемфиса вышел. Из Фив в Ассирию отбыл.
Мудрый Эгипт, насельник земли египетской, многих
Породил сыновей, несчастный, мужское потомство,
Отпрысков недолговечных, столькое множество юных!
Царь же Данай, изгнанник, на сродных себе ополчился:
Дочкам дал он мечи, в покоях праздничных тайно
310 [305]
Алая кровь пролилася растерзанных новобрачных.
Ибо, припрятав железо на ложе брачном с собою,
Женственная Энио с Ареем нагим опочила.
Лишь Гипермнестре единой противно зло против мужа:
Не захотела исполнить родителя злые наказы,
Клятвы отцу и обеты позволила ветру развеять,
Не осквернила пясти братоубийственной медью,
Жалко ей стало супруга. Сестру же мою молодую
Некий бродячий бык внезапно и дерзко похитил.
Только вот бык ли то был? Не могу я в это поверить,
320 [315]
Чтобы порода бычья к женам земным вожделела!
Вот и послал за сестрою меня, как и братьев, Агенор
Вслед похитителю девы свирепому; может, узнаем,
Что за бык по равнине морской как по суше бегущий... -
Вот почему я, тщетно странствуя, здесь оказался!"
Так говорил он в палатах под звуки сладостной флейты,
Кадм, изливающий речи от уст искусноумелых,
Рассказавший о гневе отца, рассеявшем братьев,
И о мнимом быке, рассекшем тирренские зыби,
Неумолимом похитчике девы сидонской пропавшей.
330 [325]
Выслушала Электра - и молвит утешное слово:
"Гость мой, отчую землю, сестру и родителя струям
Вод летейских оставь и беспамятному безмолвью!
Участь сия человеков, муку влечь неизбывно
За собою вовеки, ведь кто родился от чрева
Смертной, тот пребывает в рабстве у мойриной пряжи.
Ведаю я об этом, царица, одна из блестящих
Звезд Плеяд поднебесных, их же некогда матерь
Породила из лона на свет в мучительных родах,
Призывая семижды богиню к себе Илифию,
340 [335]
Дабы она облегчила приступы мук роженицы.
Ведаю я: ведь живу вдали от жилища отцова,
Нет ни Стеропы, ни Майи со мною, не вижу я боле
И сестры Келено. Уж боле не поднесу я
К лону сестрицы Тайгеты ее Лакедёмона сына,
Не улыбнуся, младенца в объятьях баюкая нежно.
Дом Алкионы не знаю, и не услышу вовеки
Сладкоречивой Меропы слова, что по сердцу было...
Но еще боле страдаю вот отчего: ведь мой юный
Сын оставил отчизну. Лишь пух на ланитах пробился,
350 [345]
Дардан отплыл к идейским долинам, чтоб там поселиться!
Первую прядь посвятил фригийскому Симоенту,
Пьет он влагу чужую речных потоков фимбрийских.
И у пределов ливийских отец ненаглядный томится,
Старец Атлас согбенный, плечом подпирающий полость
Неба с семью поясами, взнесенными в горнем эфире.
Но утешаюсь надеждой в страданье, ведь Зевс обещает:
Скоро с сестрами вместе твердь оставив земную,
Я на горние выси Атлантовы вознесуся,
Буду на небе жить и стану седьмою звездою.
360 [355]
Так что утешься в печалях своих и если внезапно
Участи повороты тебя и гонят по свету,
Страшною нитью закручены Мойры неодолимой,
Претерпи - ты отмечен! - изгнанье, не бейся с судьбою,
И надеждой утешься на то, что будет в грядущем.
Корень первый Ио пустила Агеноридов,
Ты потомок Либи́и, ты - Посейдоновой крови,
Так ступай же в чужбину, как Дардан, устроить жилище,
В гостеприимном граде правь, как Агенор-родитель
Иль как Данай, отцовский брат, иль словно недавний
370 [365]
Чужестранец, чей род от Ио, как и твой происходит:
Отпрыск небесный, Зевеса воскормленник, некий Византий,
После того как испил он от вод семиустого Нила,
К новым краям удалился, поплыл к боспорскому брегу,
К влаге, что древле прияла телицу, Инахову дочерь,
Подал свет для народов окрестных, как только он силой
Долу склонил дотоле быка несклонимого выю!"
Молвила - и усмирила заботу Агенорида.
Зевсом владыкою послан сын Майи резвоплесничный,
Вестник быстрый, в домы Электры, чтоб Гармонию
380 [375]
Отдали Кадму в жены на радость всем и согласье!
Дева ж являлась небесной изгнанницей. Ведь Афродита
В тайной связи зачала сего младенца Арею,
Семени тайного ложа стыдясь и разоблаченья,
Не вскормила малютку матерь - с небесного лона
Отнесла, прижимая к сердцу нежною пястью,
В домы Электры младенца. Богини рождения Хоры
Приняли только дитя у нее, и взбухшие груди
Матери исходили густым белеющим млеком
Приняла мнимую дочерь Электра, кормить ее стала
390 [385]
Грудью, как и Эматия, только рожденного ею
Сына, и с равным вниманьем она к груди подносила
Дланью кормящей своею сие двойное потомство.
Словно охотница-львица с косматою гривой густою
Двойню принесшая, милым детенышам млеко по капле
Равно она выделяет из пары сосцов материнских,
Милых щеночков обоих к груди придвигая поближе,
Лижет ласково тельце еще не одетое мехом,
Плод одного помета с равной заботою нежит -
Так и Электра кормила малюток собственной грудью,
400 [395]
Данных ей в воспитанье обоих новорожденных,
И неразумный младенец часто с сестричкой молочной
То к одному, то к другому сосцу, изобильному млеком,
Припадали, а мать их баюкала в нежных объятьях.
После сыночка с дочуркой она на колени сажала,
Ноги расставив пошире, устраивалась поудобней,
Дабы складки хитона глубокие чуть натянулись.
И напевала тихонько она колыбельную песню,
Оба пока младенца сладко не засыпали.
После приподнимала, поддерживая головки,
410 [405]
И на коленах качала, как будто в люльке, а краем
Покрывала над личиками помавала Электра,
Дабы прохладно им было. Зной она умеряла
Этим движеньем своим, порождающим ветер прохладный!
Но в то время как Кадм пребывал при владычице мудрой,
Не замеченный стражей, как похититель бесшумный,
К ним Гермес проникает, никем не замеченный в доме,
Юноши облик приявший. Вкруг ясного светлого лика
Пряди густые, венчая виски, свободно струились,
Вкруг ланит и подбрадья еле пушок пробивался
420 [415]
Юношеский, обрамляя бороздкою золотистой
Лик с обеих сторон, и как посланник и вестник,
Жезл привычный в деснице держал он. С невидимым ликом,
Облаком скрыт от макушки до кончиков пальцев на ступнях,
Он явился незримый к скончанью обильного пира.
Ни Эматий не видел его, ни сама Гармония
С Кадмом, сидящим рядом, из слуг и рабов - ни единый!
Только одной боговидной Электре он показался,
Красноречивый Гермес. Уведя в глубину помещений,
Вдруг, перед нею представ, человечьим голосом молвил:
430 [425]
"Матери милой сестра, супруга Диева, здравствуй!
В женах ты присноблаженна, ведь повелитель Кронион
Предназначил крови твоей владычить над миром!
Над городами земными твое будет править потомство,
Брачный дар предложен тебе с моей матерью Майей:
Ты над Олимповой высью седьмою звездой воссияешь,
Над орбитою Солнца вместе с восходом Селены.
Я ведь твой родич, Гермес, о чадолюбивая матерь,
Вестник бессмертных Блаженных крылатый и быстрый, и с высей
Горних Зевс высочайший послал меня слово промолвить
440 [435]
О богоравном госте. Крониону ты покорися,
Мужу милому: деве дай Гармонии отъехать,
В жены отдав без подарков брачных ровеснику Кадму,
Будь милосердной к Блаженным и к Зевсу, ибо Бессмертных
Гость твой спас, чаруя Тифона игрой на свирели.
Этот муж защитил в беде супруга Зевеса,
Этот муж возвестил о дне свободы Олимпа,
Да не смягчишься ты плачем любящей матушку дочки,
В жены ее отдай отвратителю горестей Кадму,
Так желает Кронион, Арей и сама Афродита!"

 

Песнь IV

   В песне четвертой поется о плаванье Гармонии
   Вместе с Кадмом-супругом, ровесником милой юницы!

Молвив так, на Олимп благожезлый Гермес удалился,
Легкими крыльями воздух колебля, подошвой плесницы
Словно веслом он воздушный ток разрезает, бегущий...
Что до Электры фракийской, владычицы верных кабиров,
Повиновалась она велению Дия-супруга,
Ибо его почитала: невестную дочерь Арея,
Прямо ладонь воздымая, как будто знаком условным,
Дабы без слов обойтись, призвала к себе Гармони́ю.
Та взглянула прямо на лик округлый Электры,
10
И выраженье узрела печали и думы глубокой,
Щеки запали и деве безмолвную весть доносили.
Встала тотчас Гармония и вслед пошла за родимой
В высокостенный покой. Затейливые затворы
Опочивальни открыв семичастной, матерь Электра
Каменный праг преступила и нежнолюбящей девы,
Испугавшейся вдруг, задрожали колена от страха.
Розовые ладони в свои белоснежные руки
Нежно берет Электра и ласково их пожимает,
Словно Гебы персты лилейнораменная Гера.
20
И по покоям ступая стопами в пурпурных плесницах,
До последней светлицы в доме царица доходит
Вечно юная дева, дочерь Атланта, на скамью
Вырезанную искусно, садится, рядом с собою
Девушку в кресло с накладкой серебряною помещает,
О повеленье Кронида речет недоверчивой деве.
Все ей о том сообщает, что в облике юноши милом
Перед нею явившись, молвил посланец Олимпа.
Выслушав весть о грядущем браке, сулящем скитанья,
Муже без племени-роду, госте в собственном доме,
30
Воспротивилась дева, не верит рассказу Гермеса
О покровителя Кадма могучего Зевса веленье,
Хочет она супруга из тех же краев, чтоб избегнуть
Связи с каким-то скитальцем без брачных даров и союза,
И простирая руки к той, что ее воспитала,
Льет горючие слезы и так укоряет Электру:
"Матерь, почто отторгаешь от лона родимую дочерь?
Хочешь отдать дитя ты первому же чужеземцу?
Что же сей мореходец как брачный выкуп предложит?
Разве подарком мне станут одни корабельные снасти?
40
Разве я знаю, родная, зачем ты безотчее чадо
Предназначаешь для брака с бродягой каким-то безродным?
Разве нет средь сограждан иных женихов, да получше?
Что же за польза мне будет женою стать нищеброда?
Голого попрошайки, бегущего гнева отцова?
Ты говорила, он помощь Крониону подал супругу -
Разве не воздана почесть Олимпова, если ты правду
Молвишь? Коли сражался он за Олимп, что же Гера
Диева юную Гебу не отдала Кадму в супруги?
Зевсу всевышнему дела нет до какого-то Кадма!
50
Дий! Прости, умоляю! Гермес боговидный - обманщик,
Он о родителе Дие солгал, совсем я не верю,
Что пренебрег он Ареем, водителем браней свирепых,
Ради смертного мужа, которого вызвал в подмогу,
Он, владыка вселенной и неба. И как это странно:
Стольких он ниспровергнул Титанов в недра земные,
А одного погубить - он Кадма к себе призывает?
Предки мои, ты знаешь, дважды они сочетались
Браком. Зевс со своею сестрою Герой, на ложе
Кровь смешавши родную, взошел, а Арей с Киферейей
60
В брачный покой единый совместно вошли, хоть и были
Братом с сестрой и зача́ли там твою Гармонию,
Род и кровь сохраняя! О горе, горе мне, жалкой:
Родич родичу отдан, а мне достанется нищий!"
Так говорила, а матерь, досадуя, плачущей деве
Слезы с лица отирала, двоякою думой волнуясь:
Гармонию жалела и гнева Зевеса страшилась.
Тут, препоясавши чресла внушающим страсть и желанье
Поясом, полным чар, кознодеющая Афродита,
Облачилась в одежды Пейто, чтобы вызвать доверье,
70
И в благовонный девичий вступает покой Гармонии.
Лик небесный богини она тотчас изменила,
Приняв обличье девы, что рядом жила, Пейсинои,
Кадма вдруг возжелавшей... Скрывая будто бы тайный
Умысел, входит дева бледная с ликом печальным,
Слуг отослав, и только оставшись одна с Гармонией,
Будто стыдяся заводит такие хитрые речи:
"Ах, счастливица, в доме такого ты принимаешь
Странника милого, мужа-красавца иная невеста
И не увидит вовеки, тебе ж такая удача!
80
Кровь Ассирии в нем, без сомнения, так и играет,
Края, где плещет Адонис струею веселой! Прекрасен
Юноша этот с Ливана, где пляшет сама Киферейя!
Нет, не смертное чрево Кадма на свет породило!
Он от Зевесовой крови и лжет о своем он рожденье!
Знаю сей олимпиец откуда: если Электра
Майи сестра, дочь титанида Атланта родная,
То жених Гармонии - Гермес, но только без крыльев!
Ведь не напрасно славят его как "Кадмила"! Небесный
Облик он изменил и теперь он Кадмом зовется!
90
Коль божество другое имеет смертного облик,
То Эматий лишь Феба в своем дому принимает!
Дева, хвалимая миром! Удачливей матери будешь
С небожителем в браке! Какое великое чудо!
Зевс лишь втайне назвал Электру супругой своею,
Сам Аполлон открыто назвал Гармонию невестой!
О счастливица, ты Дальновержцем избрана! Если б
Феб к Пейсиное желаньем, страстным таким загорелся!
Нет, не отвергла бы Феба, как некогда Дафна!
Нет, как Гармония не стала бы я упираться,
100
Я б оставила дом, родителей, все достоянье,
Дабы отправиться с Фебом-супругом в дальние страны!
Помню облик подобный: когда я с родителем милым
В доме была прорицаний, в оракуле Фебовом, в Дельфах,
Видела статую бога пифийского - на чужестранца
Бросив взгляд, я узнала: сам Феб перед нами явился!
Скажешь: златою повязкой повиты власы Аполлона!
Словно злато сам Кадм сияет! Возьми, если хочешь,
Всех рабов и домашних слуг без числа, за него я
Златом всем, что имею, и серебром заплатила б,
110
Я б отдала и одежды, что зыбь тирийская красит
Для царей, даже отчий дом! Сказать же по правде,
Отбери и отца, и матерь, и слуг несчетных,
Только бы стал мне супругом милый юноша этот!
Ах, чего ты страшишься? Весной поедешь по морю,
Узок пролив и спокоен... А я б с моим Кадмом желанным
Я б в Океан безмерный кинулась с бурею зимней!
Пенной соли и вала не бойся - хранит Афродита,
Пеннорожденная дева, парусник Эроса в море!
Кадм у тебя, Гармония! Зачем тебе троны Олимпа?
120
Я не желаю так страстно камня алого Индов,
Или плодов золотых с дерев гесперийских, иль камня
Янтаря от сестер Гелиад, как мрака желаю
Брачного опочивальни, где б странник ласкал Персиною!
Если ты род свой ведешь от Арея и Афродиты,
Матерь мужа нашла достойного Гармонии!
Не появлялось в мире цветка такого, природа
Луг весной украшая, и Кадма тогда породила!
Вижу, что белизною руки сияют, а очи
Мед точат благовонный, лик, рождающий пламя
130
Страсти, как алая роза рдеет! Когда он ступает -
Стопы белее снега в пурпурно-алых плесницах
Блещут, а руки ги́бки и бе́лы как лилии цве́ты!
Цвет кудрей назову я (Феб! Не прогневайся только!)
Цветом от лепестков терапнийского гиацинта;
Взглянет он на кого своим взором, рождающим страсти,
Пламя как будто в сиянье полном над миром восходит,
Месяц блестящий, а если вдруг рассыпаются кудри,
Лоб открывая - как будто звездою утро мерцает!
Об устах умолчу я. Рот его - гавань эротов,
140
Медоточивые речи из уст Пейто изливает!
Вкруг его пляшут Хариты, о белизне его пястей
И судить не могу - посрамлю белизну молока я!
Ах, приюти ты меня! Я в смятенье! Коснуться бы только
Юноши мне десницей, дотронуться бы до хитона,
Я б исцелилась, от хвори тайной нашла б утешенье!
Я б любовалася шеей, словно случайно пожала
Пясти сидящего рядом... Ах, если б он дерзкую руку
Опустил мне, лаская, на грудь - я бы так и сомлела,
Чувствуя это касанье на персях моих без повязок,
150
Как приникают губы его, знаменуя начало
Сладостно-жарких лобзаний... Ах, с юношей этим в объятьях
Я б доброхотно спустилась и к самым зыбям Ахеронта
Без сожалений, и Леты многослезным потокам
Я бы поведала счастье, и мертвым о том рассказала б,
И в Персефоне жестокой проснулись бы жалость и ревность!
Я б обучила лобзаньям, где негою дышат Хариты,
Тех несчастных влюбленных, которых любовь истерзала,
И пробудила бы ревность в тенях, когда бы у Леты
Жёны, уже после смерти, могли ненавидеть Пафийку...
160
Я пойду за тобою, если захочешь, и страха
Хоть и неопытна я, не сведаю! Стань же супругой,
Неумолимая дева, законной Кадма, служанкой
Стану в опочивальне как мужу, так и жене я!
Только страшусь: в тебе, хоть гнев ты, конечно же, скроешь,
Из-за ложа супруга пробудятся ярость и ревность,
Ибо и Гера богиня, высей владычица горних,
Так была недовольна соложницами Зевеса,
Что и Европу гнала и к скитаньям Ио́ принуждала!
Да и богинь не щадила: не из-за гнева ль родимой
170
Гнал Арей и Лето, что родить была уж готова!
Если ж ты не ревнива - позволь найти исцеленье:
Дай мне ложе с супругом твоим разделить до рассвета!
Хоть на одну только ночь, умоляю! А если ты против,
Собственною рукою убей, чтоб не мучилась боле
Я от денно и нощно меня сожигающей страсти,
Гложущей сердце и чрево, не ведающей и предела!"
Так сказав, Гармонию, брака бегущую деву,
Поясом крепко стегнула, желанье в ней пробуждая!
Тут раздвоились мысли в уме тотчас Гармонии:
180
Стать чужеземцу женою, но жить лишь в отчих пределах!
И раздираема этим противоречьем, сказала:
"Кто изменил мое мненье? Прощай же, берег родимый!
О Эматий и дом мой, прощайте, пещеры Кабиров
И Корибантов вершины я покидаю. Гекаты
Матери светоч священный в ночи не увижу я боле,
Участь девичья, прощай, отдают меня милому Кадму!
Ах, не мсти, Артемида, поеду по влаге лазурной.
Скажешь: море жестоко. Но буря меня не заботит
Боле морская, пускай умру я вместе с любимым!
190
Кадма и Гармонию да примут родимые волны!
Вслед за супругом пойду я, супругов морских призывая!
Если меня на восток повлечет мой муж-мореходец,
Эригенейе на вид поставлю страсть к Ориону,
Да и Кефала припомню! А коль поплывем мы на запад
Сумрачный, то и Селена, пылавшая к Эндимиону
По-над кручею Латма, меня в страданьях утешит!"
Вот что молвила дева, сладостной страстью палима,
Ум затмившей ее, не в силах сопротивляться;
Слезы жалобно льются по лику влажному девы,
200
Руки и очи Электры целует, объемлет колена,
Жмется к груди, рыдая, и губы Эматия-брата,
Выросшего вместе с нею, устами стыдливо лобзает,
Шлет прощанье домашним слугам, слезно стеная,
Даже дверную приступку резную горько ласкает,
Даже бездушное ложе и стены светлицы девичьей...
Даже и праха отчизны устами касается дева!
Вот Электра берет Гармонию, деву без вена,
За́ руку (Боги и видят, и слышат!), и Кадму
Передает, и девичьих слез ее не отирает...
210
Приняв дочерь Киприды, покинул поутру странник
Царский дворец, лишь служанка дряхлая провожала
Деву в пути по улицам града до гавани самой.
Только ее завидев на бреге морском, за пришельцем
Шествующую покорно с сердцем, сгорающим страстью,
Над Кипридою стала браниться насмешница Мена:
"Ах Киприда, оружье против потомства подъемлешь,
Жало страсти терзает твое родимое чадо,
К собственному дитяте пощады не знаешь, какую
Деву смягчишь ты, когда и дочерь родную неволишь?
220
Горе-то мыкать, подружка, придется, дочерь Пафийки,
Матери молви: "Солнце смеется, луна укоряет!"
Ах, Гармония, беглянка злосчастная, Эндимиона
Мене оставь, за Кадмом-странником в море последуй!
Вынеси равную муку, терзаясь любовной заботой,
Помни, страдая: и я, Селена, истерзана страстью..."
Так говорила, а Кадм сопутников подгоняет...
Все корабельные снасти к отплытию скорому ладить.
Ставит он парус, готовый наполниться ветром попутным,
Намертво закрепив скобою двойные канаты;
230
Крепкосбитое судно правя к валу морскому,
Травит причальные тросы ровно, как финикиец
Рукомеслу такому обученный с самого детства,
Держится он за прави́ло, а на корме Гармонию
Размещает жену, сопутницу в плаванье мужа.
Тут он увидел на судне попутчиков, их мореходы
Взяли за плату на борт, и вот один из плывущих
Молвит, оторопевший от дивного вида обоих:
"В этой ладье сам Эрос плывет! Не грозит нам опасность,
Коль Афродита морская нам родила мореходца!
240
Только вот стрелы и лук у него, и жаркое пламя,
Коим Эрос, малютка крылатый, нас жжет, но я вижу
Струг пред собою сидонский... Арей, может, злое замыслил,
И на корме корабельной увозит в земли Либана
Тайно от Фракии кущ ассирийскую Афродиту...
Эроса матерь, молю! Ниспошли на безбурные глади
Ветер благоприятный, ведь рождена ты на море!"
Слово такое измолвил плывущий рядом сопутник,
Время от времени глядя на Гармонию украдкой.
Кадм направлялся в Элладу. Словом пророческим Феба
250
Подгоняемый в сердце и беспрестанно томимый
Диевой речью, когда-то услышанной слухом безгрешным.
Там, всем эллинам новый дар принеся, он Даная,
Зачинателя зла, затмит жизненосное дело,
Воду принесшее в Аргос... Что ж лучше было ахейцам,
Как не рыть однозубой медной мотыгой прилежно
Полную влаги жилу, вгрызаясь в землю глубоко,
Аргос водой напоив, аргивянам жаждущим подступ
К струям прохладным устроив - достойная гостеприимства
Плата, ключ невеликий, бьющий из недр! Но в Элладу
260
Кадм с подношеньем идет, порожденьем мудрости с речью,
Ибо придумал нечто, годное для разуменья -
Там и гласный звук и согласный ладят друг с другом
В нарисованных знаках - безмолвные, но не немые!
Научившись в отчизне тайным дивным искусствам,
Мудрости божьей египтян, когда родитель Аге́нор,
В Мемфисе побывав, основал стовратные Фивы,
Он напитался млеком бессмертным свитков священных,
Справа налево рукою письма́ округлые знаки
Вырисовывал, там египетского Диониса,
270
Он же странник Оси́рис, зрел святые обряды,
В коих действам таинным и бденью ночному учился...
Втайне он песнопенье творил сокровенное гласом,
Жалоб исполненным слезных. В храмах с толпами статуй
Он изучал на скальных стенах вязи рисунков,
Будучи юношей только... Предмудрым своим разуменьем
Неисчислимых созвездий огнистые выси измерил,
Гелия бег расчислил и меру лугов или пашен,
Пясти вместе с локтями переплетя воедино,
Смог умом он проникнуть на зыбкие тропы Селены:
280
Как же она в трехфазье меняет свой облик лучистый,
Убывая, взрастая и полным ликом сияя,
Как, приближался тихо к мужескому блистанью
Гелия-животворца блеск безмате́рний рождает,
От отца укрывая сие самородное пламя.
Вот каков он был, Кадм! И быстрый, по весям ахейским
В путь пустился, оставив корабль. Со своей Гармонией
И дружиной морскою посуху в путь он пустился,
Правя упряжью конной повозок груженных скарбом,
К прорицалищу Феба. Сразу же, только он прибыл
290
В Дельфы, к срединному камню пифийскому девы немолчной,
Он вопрошает оракул, и камень пифийский срединный,
Разумом наделенный, ответил гласом глубинным:
"Странствуешь, Кадм неразумный, по кругу земному напрасно,
Ищешь быка, что рожден не из чрева земного телицы,
Ищешь быка, что ярма вовеки смертных не ведал?
Землю оставь Ассири́и и назначенье исполни:
Следуй за телкой земной, не ищи быка олимпийца,
Ни один быкопас жениха не догонит Европы,
Не в луговинах иль поймах он ходит; бодцом не заставишь
300
Повиноваться, бичом не стегнешь, лишь нежные узы
Ведает он Афродиты, не иго в руках земледельца!
Эросу выю подставит, но не богине Деметре!
Что же, довольно о Тире мечтать, о родителе милом,
Оставайся в чужбине, граду ты дашь основанье,
Именем - Фивы, словно в Египте отческом, в месте
Том, где телка приляжет по божьему соизволенью!"
Рек и умолк, как будто в дреме, глас исступленный.
И задрожали Парнаса выси от Фебова эха,
И на ложе провидческом воды внезапно взметнулись
310
Влаги кипящей ключа касталийского, мудрости полной.
Бог измолвил - и Кадм отступился. Около храма
Он увидел телицу, она пошла - он за нею.
Спутники быстрые следом пустились в дорогу тотчас же,
Шаг с неспешным копытом идущей к цели телицы
Соразмеряя... И скоро взору Кадма открылось
Некое место святое, где древле Пифиец на склонах
Горных заметил змея, что в девять колец свою спину
Складывал - и умертвил смертоносного аспида Кирры.
После герой-скиталец, оставив выси Парнаса,
320
Вышел к пределам Давлиды, где слышал я, сказ и родился
О говорящих одеждах лишенной слов Филомелы,
Оскверненной Тереем... И брачная Гера от брака
Отвернулась, в теснинах без подобающих плясок
Совершенного (в прахе дорожном юница рыдала)
Без светлицы и ложа, и безъязыкая дева
Сетовала на жестокость и гнев Афродиты фракийской,
И безъязыкая Эхо с нею бесслезно стенала,
Горько плача над долей девичьей, бегущей супруга
Филомелы... Пурпурным кровь бежала потоком
330
Из обрубка во рту, мешаясь с кровию девства.
Видел он Тития город, где дерзкий отпрыск Аруры,
В чаще бродя Панопея пречистой, прекрасноветвистой,
Страстью пылая, с Лето срывал одеянья святые![204]
После вступил он в край Хайрониды, там, где копыта
Побелели телицы от пыли блестящей и светлой.
И пройдя повороты многих дорог каменистых,
Прах наконец отряхнул от стоп запыленных белесых.
От хайронидской земли он в край Халиарта приходит,
Феспиев грады минует, платейские долы лесные,
340
И беотийской равниной ступает в Аонии землю,
Где Ориона, потомка злосчастного Геи-богини,
Скорпион повергнул, Охотницы чистой защитник,
Лишь только тот к незнавшей празднеств брачных богине
Стал подбираться, хватая деву за край одеянья...
Тут-то чудище бездны земной, ползущее тихо,
В самую пятку гиганта вонзило хладное жало.
После Беотии Кадм стопы в Танагру направил.
Тут, подвернувши копыта, священная телка ложится,
Возвещая тем самым место для града. Свершилось
350
Вещее слово в Пифо взгремевшее недрах подземных!
Телку святую оставив у алтарей благовонных,
Ищет Кадм ключей с бегущей водою, очистить
Вещие длани, чтоб мог он жертву священною влагой
Окропить... Средь угодий виноградных в округе
Не возросли еще грозди порой плодоносною лета.
Остановился Кадм у змеепитающей Дирки,
Здесь он застыл в изумленье: пестрохребетный Арея
Змей шевелился вкруг бьющих струй извивом змеиным!
Затрепетала дружина Кадма, идущая следом -
360
Змей же в передового впивается зубом блестящим,
Умерщвляет другого кровавою пастью своею,
Третьему рвет он печень, прибежище жизни, и мертвым
Падает шлемник, и гребень над змеем дыбится косматый
Сам собою, над мордой влажной покровом спадая!
Змей устрашает другого, метнувшись над головою,
Воина, неукротимый, он хочет вцепиться уж в глотку
Пятого, брызгая очи зельем отравным из пасти,
Белый свет застилая очей его мраком ужасным!
Этого он за пяту хватает и, зубы сомкнувши,
370
Плоть терзает и пена с клыков зеленая хлещет,
Воина лик покрывая... Становится мертвенно-серым
Лик, как будто железо под действием мерзкой отравы!
Тот хрипит, задыхаясь, чуя челюсти хватку,
Воспалилась и вздулась плоть от яда из пасти
Змея излитого, влага из мозга размягшего вскоре[205]
Потекла через ноздри, с кровью мешаясь и слизью.
После подполз он к Кадму и подле коленей обвился,
Кольцеобразным телом сдавить грозя понапрасну;
Змей приподнялся, и бросился, вдруг оказавшись
380
В центре щита кругового, обшитого шкурою бычьей,
Но средь извивных колец с оплетенными крепко ногами,
Изнемогая под страшным бременем аспида плоти,
Кадм устоял пред натиском змея, тот же низвергся
Снова на землю и прянул, в ползущий клубок собираясь,
Ненавистную пасть отверзая, кровавую глотку,
Жаждущую добычи, словно врата, открывая,
Голову наклоняет, тянется мордой к герою,
Выю посередине свивая кольцеобразно.
Кадм изнемог, но к нему приблизилась дева Афина.
390
Предрекая победу, эгидой она потрясает
С головою Горгоны змеиновласой над нею,
Битвенный клич испуская, вещает герою богиня:
"Кадм, помог ты в битве Дию-Гигантоубийце,
Чудища что же страшишься единого? Разве в сраженье
Не на тебя полагался Кронион, низвергший Тифона,
Чья вздымалася грива волос мириадами змеев?
Не трепещи же пред пастью клыкастою дикого зверя -
Ведь с тобою Паллада! У струй кровавистых Дирки
Аспида-стража Арей спасет ли меднодоспешный?
400
Чудище только издохнет, возьми ты грозные зубы
И засей это поле сиим змеиным приплодом -
Войско пожнешь Гигантов, рожденное змеем ползучим!
Землерожденных фаланги в битве междоусобной
Сгибнут, но пятеро будут в живых, и в Фивах грядущих
Спартов встанет потомство, деяньями славное племя!"
Так изрекала Афина и мужество в Кадма вдохнула.
После оставив глубокий след стопою в эфире,
В дом удалилася Дия. Кадм же, оставшись на месте,
Мрамора глыбу подъемлет (их много было на поле),
410
Дрот огромный и твердый, и прямо камнем ужасным
Мечет в голову змея, пасть ему раздробляя.
После, выхватив острый меч, у бедра укрепленный,
Ею перерубает чудище... И неподвижна
Голова, что от тела отделена, но о землю
Бьется еще, свиваясь в кольца, хвост как обычно.
Вот все стихло, и прямо дракон во прахе простерся
И над чудищем мертвым Арей возопляет от скорби:
Из-за гнева Арея и Кадм в грядущем изменит
Облик свой человечий ради извивов змеиных,
420
Чуженином придя к брегам Иллирии круглым.
Только случится все это нескоро. Вот Кадм собирает
В чашу медного шлема жатву ужасную битвы,
Зубы чудовища... После плугом гнутым Паллады
Местной тучную землю взрыхлив от края до края,
Он в рождавшие распрю борозды пашни привольной
Сев многорядный бросает зубов ядовитых змеиных.
Вот возрастают, колеблясь, из пашни колосья Гигантов,
Видны высокие главы, уже и грудь показалась
В панцыре, видятся плечи под выей высокой, могучей,
430
Грозно шевелятся выи по-над расступившимся полем,
Вот один уж до чресел явился, другой уж поднялся
Над землей, вполовину вооруженный землею,
Третий колеблет гребнем на шлеме, и не показалась
Грудь еще на поверхность... Материнского лона
Не оставив, бросается воин на храброго Кадма,
В полном вооруженье рожденный. Ведь Илифи́я -
Чудо! - вооружила того, кого мать не рожала!
Этот копьем потрясает, что вместе с ним появилось,
Виден наполовину, а тот, на свет устремившись,
440
Пятки в земле лишь оставил, полон резвости бодрой!
Только Кадм не забыл повеленья богини Афины:
Стал собирать он жатву новорожденных Гигантов.
Так, одного он уметил под грудь копьем быстролетным;
А другого сражает, попав под ключицу у выи
Мощной, кость раздробивши под подбородком власатым;
Третьего он повергает каменной глыбою, прежде
Чем поднимается воин... И среди грязи кровавой
Проклятых миром Гигантов Арей неистовый реет,
Кровию члены забрызгав, и над разгоревшейся схваткой
450
Ника зрит одеянье бога в росах пурпурных!
В битву бросается новый - и Кадм мечом рассекает
Щит и бедро Гиганта, рожденного вместе с доспехом.
О, несказанная битва! Разрублено тело Гигантов!
Льются крови потоки, смертные росы под взмахом
Кадмова кладенца... По промыслу мудрой Паллады
Мечет глыбу из камня герой в одного из Гигантов:
Все, Энио кровавой подстрекаемы в битву,
Бросились за Ареем и во взаимном убийстве
460 [459]
Валятся в прах, сражены железом, что с ними явилось!
Бьются друг с другом, забрызган каждый грязью кровавой,
Как только падает мертвым Гигант, то щит из воловьей
Кожи тут же чернеет, губят созданья земные
В братоубийственной распре друг друга оружьем Аруры!

 

Песнь V

   В пятой песне узнаешь о гибели Актеона,
   Как, превращенный в оленя, растерзан он псами своими.

Вот и скосил, наконец, герой змеиную ниву.
Жатву закончил Кадм из зубов рожденных Гигантов.
Он возлияет Арею начатки от грязи кровавой,
И омывает тело в Дирке, питавшей дракона.
После телицу из Дельфов кладет на алтарь богоданный,
Славную жертву Палладе. Вот, обряд зачиная,
Он ей рогатый лоб окропляет влагой святою,
Сыпет ячменные зерна и меч, у бедра укрепленный
Поясом ассирийским, он обнажает изострый,
10
После клок шерсти срезает с протянутой выи телицы
Кадм кладенцом рукоятным. Рога на хребет ей заводит
Теоклимен тотчас, и открывши упругое горло,
Шейные жилы Фиест двуострым топориком сразу
Перерубает у телки, и крови ток изобильный
Обагряет алтарный камень Афины Онкайи.
От нанесенного мощно между рогами удара
Валится наземь телица. Колют острым железом
Мясо. Отрезав бедра, на части ножом расчленяют,
Грубую шкуру телицы скоблят, на земле растянувши,
20
После сбросив блестящий плащ с одеяньем на землю,
К туше герой приступает и делит тучные бедра,
Их покрывает слоем жира двойным, на ломти
Тонкие нарезая, а внутренности на угли
Складывает, насадив куски на стержень железный,
Жарит их над огнем несильным. А после их кравчий
Мимо сидящих рядами разносит на вертелах медных,
Их расставляя на низких столах, увитых цветами,
Каждому предлагая вертел с мясом шипящим.
Дым благовонный поднялся вверх, завивался в кольца
30
От возжигаемых смол ассирийских. Свершились обряды,
Время для пира настало. Делит Кадм это мясо,
Каждого одаряя равною долей от яствы.
Так пировала дружина за стол округлый воссевши,
Пищею насыщаясь согласно желанию сердца.
Но с убиением змея не кончились испытанья:
После борьбы с драконом, с диким родом Гигантов,
Бился с энктенами Кадм и с племенем аонийским,
Жатву сбирая Арея свирепую, и на теммиков
Ближних обрушился он и на клич к набегам и к битвам
40
Пестрое племя стекалось многих народов окрестных.
Эрис и Энио свели в жестоком сраженье
Оба войска, и в битве, пылавшей неистовством диким,
Гнулися луки, и копья неслись на врага, и звенели
Шлемы, и дроты ломались, и с грохотом будто бы камни,
Щит со щитом сходились, брошены друг против друга.
Кровь лилася погибших. Много в кормилицу землю
Воинов полегло, во прах повергшись главою.
Вот уж войско вражье молит о милости Кадма:
Кончилась битва, и Кадм, невредим в кровавом сраженье,
50
Основание Фивам безвратным кладет в этом месте!
Землю всю разделяя, многие линии чертит
Тут и там, размечает многих дорог перекрестки
Острозубым железом, влекомым бычьей упряжкой.
По четырем направленьям ве́тров он замышляет
Улицы и отмеряет бечевкой длину с шириною.
Град аонийский тирийским искусством он украшает
В каменном деле, ведь он с камнеломен соседних различный
Камень себе выбирал - один с беотийских нагорий,
Этот - у рощ густолистых на холмах ближних тевмесских,
60
Там, где дубравы трепещут ветвями, а тот - в Кифероне
Взят, а четвертый родом со склонов самих Геликона.
Храмы воздвиглись Бессмертным, простые жилища - для смертных,
Правилам строгим согласно. На нерушимых основах
Камни воздвигнуты для семи ворот, что жилища
Оградили людские по образу выси небесной
В семь поясов. Амфиону Кадм возведенье оставил
Стен под звуки кифары, строящей башни... Воздвиглись
Створам небесных врат подобны, семь врат перед градом!
Первые, что на запад направлены были ворота,
70
Названы в честь остроглазой Мены-богини "Онкайи",
Напоминая о мыке телицы, сама ведь Селена
Бычьи имеет рога и бычьей правит повозкой,
Пряча под ликом тройным Тритониды облик Афины.
Отданы в дар вторые блестящему Гермаону,
Он ведь соседствует с Меной; Имя четвертым "Электры" -
Вспомнил Кадм о сиянье огня Фаэтона в паденье
На рассвете, ведь цвет того пламени сходен с электром!
Гелию огненному врата посредине подарок,
Что на восток выходят - ведь бог в середине созвездий!
80
Пятые - дар Арею, а третьи - дар Афродите,
А между ними - стоят врата Фаэтона - Солнца,
Дабы врата Афродиты от врат отделились Арея.
Боле других изукрасил герой ворота Зевеса,
Счетом шестые, седьмые сделаны были для Крона.
Так построил он город и град святой сотворенный
Именем он нарекает Фив, стоявших в Египте,
Град, украшающий твердь по подобью пестрому неба.
Дщери Аонии с пляской гимн зачинали хвалебный
В честь Гармонии невесткой, и перед брачным покоем
90
Выкликали плясуньи имя девы фракийской.
И украшает Пафийка новую опочивальню
Кадму. Нежная матерь песней дочь величает
Вместе с богами на свадьбе. Отец же милой невесты,
Мирный Арей, без оружья, пустился в радостный танец,
К Афродите склоняясь, тянет десницу к богине,
Свадебный клич выдувает в трубу боевую, подобно
Страстной и нежной сиринге! С главы, привычной шелому,
Гребень грозный бросает, чтоб буйные кудри не вились,
Он стянул их повязкой, не обагрившейся кровью,
100
И в честь Эроса пляску ведет! К Гармонии на свадьбу
Вместе с сонмом бессмертных пришел Аполлон Исменийский,
На семиструнной кифаре он нежный гимн исполняет!
Девять Муз зачинают песнь жизненосную вместе,
Матерь Полимния пляску, подъявши пясти, заводит,
Будто беззвучные речи являются в танце богини,
В жестах красноречивых, в движенье глаз столь премудро
Все обустроено! Вот на плесницах пребыстрых над Зевсом
Милая Ника вспарила, в покой жениха она вводит,
Кадма, вспомощника Дия, и здравицу кличет, пред входом
110
Девственными устами брачную песнь зачинает,
Движется шагом скользящим и в плавной пляске стыдливой
Плещет крылами своими в кругу пернатых эротов.
И от светочей многих в ночи совместно горящих
Свет занялся, как будто Эос обманчиво-светлой!
Там всю ночь раздавались клики звонкие подле
Брачных покоев, где любы страсти забавы, до света
Пели все и плясали, к торжеству поспешая.
Жезл оставил привычный Гермес, хоть и вождь сновидений...
Стал Олимпом фиванский край... И видели Кадма
120
Рядом с самим Зевесом сидящим на праздничном пире...
Час наступает и должно вести новобрачную в спальню,
Ибо Дракон показался, ведущий Возок за собою,
Вестник судьбы, ведь с девой-ровесницей в будущем должен
Землю покинуть для неба в образе Змея-Дракона
Юный супруг Гармонии! Один за другим олимпийцы
Свадебные подарки несут влюбленному Кадму:
Зевс ему дарит Удачу; в честь Геры, сородницы славной,
Матери бога Арея, приносит бог темновласый,
Скакунов укротитель, дары из бездн океанских;
130
Дарит Гермес ему жезл, Арей - копье, Стреловержец -
Лук, на чело Гармонии венец с драгоценным каменьем
Бог Гефест возложил, что сиял переливчатым светом,
А виски повязал невесты повязкой златою.
Златотронная Гера престол с самоцветами дарит,
Славя Арея при этом. Премудрая мать Афродита
Ожерелье златое с каменьем сверкающим дарит -
Яркий ограненный камень лучится на шее невесты
Сделал Гефест ожерелье для матери Кипрогенейи,
Дабы отметить рожденье Эроса-стрелоносца!
140
Думал супруг хромоногий, что сына родит Киферейя
Слабого на ноги, так же как на ноги слаб и родитель...
Тщетно так мыслил, но только узрел резвоногого сына,
Блещущего крылами, словно бы отпрыск он Майи -
Выковал бог ожерелье подобное гибкому змею,
С хребтовиной из звезд! Двуустой оно амфисбеной
Было, с двумя головами, и волнообразно змеилось,
Яд источая из каждой главы, венчающей тело,
С двух сторон извивалась плоть двойным трепетаньем,
Словно ползла она, главы одну с другою содвинув,
150
Плоти извивы дрожали, биясь с боков, у ползущей.
Так ожерелье цветное змеилось, струя хребтовину,
Выгнув двойные главы, сплетаясь плотью двойною!
Скрыт он наполовину пластинчатой чешу ею,
Этот аспид двуглавый. Искусна была хребтовина:
Словно живые вились эти кольца двойные в движенье,
Две же главы трепетали, и можно было подумать:
Шип змеиный исходит из пасти с присвистом легким!
Между главами, там, где конец и начало изделья,
Четырехкрылый вставлен орел из злата, как будто
160
Он парит посредине меж пастей разверстых змеиных,
Он над ним поставлен, златое навершье с застежкой:
В первом крыле золотистый яспис и камень Селены
Белоснежный в другом, что вместе с рогатой богиней
То умеряет сиянье, то ярче становится - если
Мена влажным блистаньем с родившихся рожек заблещет,
От родителя приняв Гелия огнь самородный;
В третьем мерцает жемчуг, от блеска которого волны
Эритрейского моря зеленые мягко сияют;
В центре четвертого рдеет будто бы уголь индийский,
170
Камень агат своим блеском влажным и легким лучится -
Только края ожерелья начнут сходиться друг с другом,
Пасти голов змеевидных зевы свои разверзают,
Дабы сокрыть в своих глотках двойных орла целокупно,
Обхватив его крепко... И свет какой в лике орлином!
Эскарбуклы сияют в очах алым блеском и ярким,
Словно пламя живое колеблется в только возженной
Лампе! Сие ожерелье блеском камней многоцветным
Морю подобно, ведь рядом с темным зеленым смарагдом
Словно пена прозрачный хрусталь пребывает, как будто
180
Белые гребни на черной зыби Понта струятся!
Много на том ожерелье резьбы и все там сверкают
Златом созданья, какие только не вскормлены морем;
В водах плывущий странник средь волн изваян искусно -
Резвый дельфин там пляшет над валом средь стаи подобных,
Машет хвостом, и мнится, весь он в движении быстром;
Там и пестрые птицы порхают, и будто бы слышен
Шум рассекающих воздух крыл их в резвом полете.
Вот какой Киферейя дочери дар подарила,
Ожерелье златое с каменьем, невесте на радость,
190
С поясом, что владычит движеньями страсти любовной!
Гармония потомство многое явит из лона
По истечении времени, роды успешными будут,
Освободится от бремени дева, дочек родивши,
Девять лунных круго́в пройдет, их будет четыре:
Автоноя из лона плодного явится первой,
Девять месяцев матерь носила, прежде чем болью
Разрешиться рожденья. Ино́ благая от той же
Родилася четы, супруга царя Афаманта,
Дважды матерь. Агава третьей дочерью стала,
200
Сочетавшися браком с одним из Гигантов, явила
Сына супругу, рожденному от драконьего зуба;
Дивным Харитам подобна ликом, будящим страсти,
Дочкой четвертой Семела была, предназначена Зевсу -
Только лишь ей одной, хоть и младшей, очарованье
Даровала природа, неподвластное смертным!
Будет и мужеский отпрыск, поздний сопутник потомству
Женскому, в радость себе и Кадму дала Гармония
Утренний светоч отчизне Аонии - Полидора,
Розоволикой Семелы младшего брата, его же
210
Ради власти Пенфей из Фив отправит в изгнанье.
Старец Хронос такие событья свершит лишь в грядущем.
В срок своих дочек Кадм отдаст мужьям постепенно,
Он четырежды двери брачных покоев откроет,
Пары соединяя для брака. Первым же будет
Аристей дароносный, "Агрей" он прозван и "Номий",
Кровь премудрого Феба и благоумной Кирены,
В жены возьмет Аристей Автоною, согласно закону.
Агенори́д не откажет ему, знатоку скотоводства,
Примет Фебова сына, дарителя жизни и блага,
220
С тем, кто милостью ветра, подаренного Зевесом,
Усмирил смертоносный жар опаляющей Майры,
Он породнится с супругом дочки высокого рода.
О, сколь благою свадьба была! Ибо деве в подарок
Дал он бычьи и козьи стада, приведенные с горных
Пастбищ, толпы рабов, клянящих жестокое бремя;
Много сосудов сгрузил он, полных доверху маслом,
Брачное вено, и много меда, что мудрые пчелы
С тяжким трудом собирают по восковым отделеньям!
Первый сей муж, по отрогам гор блуждая, проворный,
230
Гон за ланью открыл, что любит прыгать по скалам,
Вызнал, как гончих направить на дичь, что укрылася в чаще,
Дабы учуял пес незримую оку добычу,
Дабы пускался по следу петлистому, слух напрягая!
Вызнал, как ставить искусно силки, сплетенные крепко,
С жердью воткнутой прямо утром на почве песчаной
Там, где по́утру след оставлен звериный, нетронут;
Он научил человека ловитве и псовой погоне
Неумолимой, охоте, которую не остановишь;
Он научил как одежду, что бегу мешает, подправить,
240
Чтобы ловцу не мешала, не путалася под ногами,
Чтобы хитон, ниспадая, преследованья не замедлил!
Муж сей поведал опыт, как ульи пчелиные ставить
В ряд, чтобы странницы-пчелки труд оставляли обильный,
Пчелки, что от цветка к цветку по лугам пролетают,
Венчиков полных златых, что виснут над гроздью душистой
И хоботком преусердным не́ктар сосет сердцевинки;
Сеткой льняною и плотной он первый опутывал тело
От макушки до самых пяток без щелки единой,
Приспособленьем искусным, огнем удушливым с дымом,
250
Он успокаивал злючку пчелу, помавая по ветру
Факелом, не обращая вниманья на ропот пчелиный,
Медные диски вздымал над самою кровлею улья,
Где над сбором жужжали воинственно гневные пчелы,
Там он трещоткой двойною гремел неустанно и громко,
Защищая себя от жал ужасного роя,
И меж тем потихоньку, разрезав воск многослойный,
Мед собирал сокровенный, блестящий, сочащийся каплей.
Первым он научился готовить масло густое,
Как только плод на жернов каменный догадался
260
Положить... Так он выжал масло из жирной маслины!
Он к тенистым пущам, на склоны холмов травянистых
Научил пастухов приводить пасти свое стадо,
Чтоб от зари до заката кормились быки или овцы.
Часто скот разбредался, покорствуя собственной воле,
Он же, шествуя следом, сбивал их в единое стадо,
Чтобы шли друг за другом по тропке единственной рядом,
А во главе пускал козла, чтоб шаг задавал им!
Знал он и песни пастушьи Пана для пастбищ нагорных;
Он иссушающей Майры смирил удушающий пламень,
270
Он икмейского Дия возжег алтарь благовонный,
Крови бычьей, помимо, он сладостное возлиянье
Положил совершать, пчелы трудолюбной подарок,
Полня смешанным с медом питьем изящные чаши.
Отчий Зевс Аристея внял мольбам и отправил
Вслед благосклонные ветры внуку, коих дыханье
Сириуса усмирило зно́йноогненный пламень.
Даже еще и поныне вестники Аристея,
Ветры Диевы, летней порою прохладу приносят,
Лишь виноградные грозди соком начнут наливаться.
280
Вот кого провожал к аонийским празднествам Эрос,
Сын кеосского Феба. Жертвенную телицу
Заколоть устремились все в венках, распевая,
Гимны и пляску ведя, у врат же опочивальни
Пели "Ио́, гименей!" и хороводы водили!
Сладкозвучные песни из уст юниц зазвучали,
С брачной сирингой смешалась песнь аонийских авлосов.
Так совершался брак Аристея и Автонои,
Породивший на свет Актеона. Потомок Агрея,
Отдал он сердце охоте, как и отец его славный,
290
Он служил Артемиде скитаясь в горах. Не мщенье ль
Зверя лесного настигло злосчастного Актеона?
Ведь он младший потомок львов убийцы, Кирены!
Разве спасся горный медведь от него? Устрашал ли
Львицу с детенышем гибель несущий взор Актеона?
Сколько раз пантера прыжком внезапным бросалась -
Ниспровергнута наземь была, и Пан изумленный,
Пастырь заботливый, часто охотника-юношу видел
Вслед за быстрым оленем бегущего быстро в погоню!
Только ни резвоногость не помогла, и ни стрелы
300
Не защитили, ни меткость дротов, ни хитрость в охоте...
Мойра его погубила, растерзанного борзыми,
Ставшего быстрым оленем после с индами битвы,
Дышащего еще, когда сквозь ясеня крону
Он омовение плоти Лучницы грозной увидел!
Созерцатель, не должный чего созерцать и не должно,
Тело пречистое он неневестной девы увидел
В святотатственной бли́зи. Да только глядящего тайно
На госпожу нагую случайно нагая наяда,
Некая нимфа, вдруг увидала издали оком:
310
Крикнула громко со страху, плакаться стала богине
На нечестивого мужа влюбленного, на святотатство.
Вмиг Артемида схватила повязки и одеянья,
Платьем девичьим груди пречистые сразу прикрыла
И погрузившись стыдливо в волны бегущие речки,
Юная дева мгновенно спряталась в водных глубинах...
Актеон! О, злосчастный! Мгновенно ты человечий
Облик утратил, четыре ноги копыта одели,
Щеки округлые стали костистыми челюстями,
Бедра вдруг искривились, рогов ветвистых взметнулась
320
Над твоими висками пара, чуть удлиненных.
Образ чужой расцветает странными пятнами зверя,
Тело стало косматым, и в быстром как ветер олене
Только лишь ум человечий! Прыжками дикими быстро
Ты понесся по скалам чуждым резвым копытом -
Ловчий, трепещущий ловчих! И прежнего господина
Не признали собаки, ведь он изменился! И в скорби
Лучница, стонам не внемля, в неистовстве полном, пускает
Их по ложному следу, ярых от гнева богини.
Псы же грызутся, оскалив зубы, сулящие лани
330
Смерть, обмануты видом хозяина в стати оленьей -
Псы пятнистую шкуру мнимого зверя терзают.
Казнь и другую богиня замыслила: песьи уж медлят
Пасти, дабы подольше заживо рвать Актеона,
Дабы он чувствовал сердцем более муки и боли,
В горьком страданье! Томимый, как человек, непомерной
Пыткой, жалобно плачет над роком, к собакам взывает:
"О, блаженный Тиресий! Ты видел нагую Афину
Против воли ее - милосердная не погубила!
Ты не умер, оленем не стал! Над твоими висками
340
Нет и рогов ветвистых, сомкнувшихся сводом высоким!
Жив ты, хоть очи твои и погибли для света, но в разум
Свет осиянный глаз вложила богиня Афина!
Лучница гневалась злее Тритогенейи бессмертной!
Ах, когда б мне такое ж страданье ниспослано было,
Если б мои зеницы дева взяла как Афина!
Если б и ум изменила как тело! Но преобразилась
Плоть, звериною ставши - людским мой разум остался!
Разве звери лесные оплакивать могут погибель?
Разум им не присущ - умрут они и не заметят!
350
Я же разум свой горький храню и в облике зверя,
Плачу, на самом же деле как человек умираю!
Ах, как вы стали жестоки, борзые! На львов не бросались
Вы с такою безумной яростью на охоте!
Милые горы! Звучите плачем по Актеону!
Звери, вам я подобен - о том же вас умоляю!
О, Киферон! Автоное скажи, что видел! Слезами
Каменными Аристею о смерти жестокой поведай,
О безумстве свирепом псов... О, рок мой жестокий!
Собственными руками убийц своих я взлелеял!
360
Лучше б смирил меня горный лев, да лучше 6 я барсом
Быстрым с мехом пятнистым был на части растерзан!
Лучше б медведь свирепый кривыми когтями вцепился
Мне в загривок олений, тело терзая клыками -
Но не охотничьи псы, с которыми всем я делился!
Псы не признали речи иноголосой и лика!"
Так он стенал, умирая, и так умолял он свирепых
Псов, глухих к слезам и жалобным мыкам оленя.
Мнилось ему, он разумной речью корил их, но вместо
Речи из уст его стоны невнятные слышались только.
370
Вот над горной грядою молва-самоучка уж плещет,
И кричит Автоное о сыне, затравленном псами,
Но не сказала, что образ оленя косматого придан,
Молвила только, что умер. И нежно любившая сына
Матерь, застигнута горем, раздета и босонога,
Рвет уж кудри густые, хитона ткань разрывает,
В скорби великой ногтями в кровь раздирает ланиты
Нежные, по обнаженной груди, что помнила сына,
Бьет кулаками, ибо ею вспитала-вскормила
Некогда матерь младенца... Неиссякаемо слезы
380
Лик ее орошают и увлажняют одежды.
Вот и псы Актеона, с гор прибежавшие, тоже
Скорбную весть подтвердили, их слезы безмолвные ясно
Юноши показали безвременную кончину.
Видя как свора скулит, удвоила матерь рыданья.
Старец Кадм обрезал с чела свои пряди седые,
Плач подняла Гармония, жалобы горькие женщин
Дом весь заполонили, слившись во плач погребальный.
Автоноя с супругом милым своим, Аристеем,
Кинулась в горы, искать рассеянные останки.
390
Мать дитя увидала - и не узнала, ведь облик
С пестрою шкурой оленя не юноши милого образ!
Много раз миновала она останки оленя,
Что на земле простерлись, не узнав, ведь искала
Сына погибшего тело, лик его жаждала видеть.
Нет, не виню Автоною злосчастную! Ведь измененным
Видела труп она сына, пред нею образ олений
Лишь находился, не взоры родимого были пред нею!
Пальцы рога́ осязали, не голову милого сына,
Зрела оленьи копыта, ступне́й родных не узнала,
400
Видела сухожилья, не Актеона плесницы!
Нет, не виню Автоною злосчастную! Смертным взором
Сына ушедшего матерь искала, о лике зверином
Не помышляла и горла не зрела с первой брадою,
Что первоцветом пресветлым юноши кожу покрыла!
Шагом неверным блуждая по горным взлобьям лесистым,
Топчет она глухие нехоженые чащобы,
В платье рваном, босая. После скорбных блужданий
По ущельям, домой приходит. Скорбит, что напрасно
Сына искала, не может заснуть она подле супруга.
410
Вот они оба смыкают очи и тайно приходит
Сон под крылом соловьиным, насколько певцы дозволяют.
Юноши дух явился отцу, сраженному горем,
Обликом он - со шкурой пестрой олень, из глаз же
Слезы струятся и молвит он голосом человечьим:
"Отче, спишь и не знаешь моей ты горькой судьбины!
Так пробудись и изведай: мой облик звериный, он ложен!
О, пробудись и притронься ко лбу оленьему сына
Милого, о поцелуй же лона плод Автонои!
Сына видишь, тобою взращенного! Видишь и слышишь
420
Облик и речь Актеона, да, одного Актеона!
Хочешь ладони и пальцы потрогать милого сына,
В ноги оленьи всмотрись - увидишь сыновние руки,
Голову видеть желаешь - вглядися в облик олений,
Жаждешь узреть ты тело - в рога ветвистые вникни,
Ступни же Актеона - задние ноги марала,
Шкурой изюбра косматой и жесткой стала одежда!
Отче, узнай же сына, не спас Аполлон его жизни,
Сына оплакивай, отче, не спас его бог Киферона,
Ты превращенное тело дитяти предай погребенью,
430
Ты не оставь без последних почестей зверя родного,
Да не введет в заблужденье тебя мой облик обманный!
Ах, отец, от охоты почто ты меня не отвадил?
Мне бы за одинокой Лучницей не хотелось,
За богиней Олимпа, подсматривать... Я бы любовью
К деве смертной пылал... Но краткую страсть я оставил
К смертных жёнам другим и только к бессмертной богине
Воспылал я любовью и в гневе великом богиня,
Отче, меня достояньем сделала псов, и отроги
Горные видели это! Если же скалам не веришь,
440
Дев наяд вопроси, и гамадриады всё знают,
Мне подобных оленей расспрашивай, горных
Пастухов (я их звал!). Окажи мне последнюю почесть,
Отче! И несмотря на кручину отчую, тварей
Не убивай, истерзавших сына в облике зверя,
Ибо собаки не знали, кого они убивают!
Разве щадят борзые оленя на травле? Охотник
Станет ли гневаться, если зверь затравлен? И сколько
Времени бедная свора носилась по горным отрогам,
Следа жертвы взыскуя! Из глаз их обильным потоком
450
Слезы печали струились, псы лапами истоптали
Все силки и наметы, как будто в приливе горячей
Верной любви к господину (и люди так в горе страдают),
Как же они скулили над ложем моим из праха...
Не убивай, умоляю, тварей разумных! Олений
Облик один лишь косматый видели эти собаки -
Вот мольбам и не вняли, вот потому и сомкнули
Пасти на горле моем, что мык лишь олений слыхали!
Ибо они вопрошали о роке моем даже камни:
"Где ж Актеон наш сегодня сокрылся? Скажите нам, скалы!
460
Где на ланей устроил облаву? Скажите нам, нимфы!"
Свора так вопрошала, гора же так отвечала:
"Разве будет собрата олень преследовать горный?
Я не слыхала о звере таком! Актеон превратился,
Облик свой изменив, и стал оленем разумным!
Стал охотник дичиной! Сородник героя Агрея
Мужеубийцей-богиней, Лучницей ярой затравлен!"
Так скулящим собакам гора в ответ возопила.
Артемида же псу, убийце невольному, часто
Речь бросала: "Не рыскай, злосчастный, в поисках следа!
Актеона ты ищешь? В брюхо, пес, загляни-ка!
470 [471]
Актеона ты ищешь, сожранного тобою?
На луговине кости хозяина можешь увидеть!"
Отче, явился тебе я поведать об участи горькой!
Древо с густою листвою стояло, полумаслина,
Полудичок. Ах я, бедный! Оставив побег, столь мне милый,
Я взобрался на ветвь оливы соседней, чтоб видеть
Наготу Артемиды, которую видеть не должно!
Ах я, безумный, двойное свершил я тогда преступленье!
На побег я Паллады взобрался, чтоб Лучницы прелесть
Подглядеть нечестиво - вот за что Актеона
480 [481]
Артемида с Афиной подвергли казни ужасной!
Ибо в это мгновенье она, томяся от зноя,
Дело охоты оставив, обычное дело богини,
Омовенье свершала во влаге прохладной и чистой.
Очи мои помутились от блеска белого тела,
Что испускало сиянье льдов в струистые волны.
Так, говорят, на зыбя́х Океана к истокам своим же
Льнущего, Мена сияет, матерь, в волна́х на закате!
Спутницы, Мены, наяды, поют! Локсо́, возопивши
490
Вместе с Упис, в во́дах недвижных остановила
Бег неспешный по глади сородницы Гекаэрги
Тут и туман разлился повсюду и застил мне очи;
Я с ветвей соскользнул и в прах, бессильный, повергся
Вижу - я в шкуре пятнистой, не в облике человечьем,
Мех косматый и плотный укрыл мое тело повсюду,
Псы же мои вцепились в меня и рвут меня яро!
Но умолчу о дальнейшем... Что горе множить рассказом?
Горькие слезы, боюсь, ты будешь лить в сновиденье...
Миновал ты часто древо, где Актеона
500
Распростерлись останки, часто пятнистую шкуру
Вместе с костями ты видел разбросанными во прахе,
Жалкие кости, останки растерзанного Актеона,
Брошенные как попало! Дам я тебе и другую
Смерти примету, вернее: там, у злосчастного древа,
Там колчан мой увидишь, увидишь и лук мой, и стрелы,
Если только во гневе своем Артемида-богиня
Стрел пернатых и быстрых, а также колчана и лука
В дерево не превратила, растущее на опушке!
О, как счастлив был От - не стал он оленем травимым!
510
О, ловец Орион - тебя псы не терзали! О, если б
Актеона ужалил скорпион ядовитый!
Ах я, жалкий, напрасно молва морочила душу!
Ведь говорили, что Феб, брат Лучницы, вместе с Киреной
Почивал, Аристею дав рожденье при этом!
Думал и я Артемиду-сородницу сделать супругой!
Ведь говорили, что Эос блестящая Ориона
Увела, что Селена похитила Эндимиона,
Что и богиня Део́ обнимала Иасиона,
Смертного мужа... Я мыслил - и Лучница тоже такая!
520
Отче, предай погребенью мнимого тело оленя!
Да не оставишь ты трупа собакам на поруганье!
И, когда ты укроешь мои останки в могиле,
Милость мне окажи такую: лук мой и стрелы
Положи на гробницу, сие приношение мертвым!
Только лишь лук и стрелы, ибо Лучница любит,
Лук напрягая, стрелою меткой своей забавляться!
Пусть же высечет в камне резчик искусный марала
Облик, образ мой мнимый, от выи и до копыта,
Только лицо человека оставив при изображенье,
530
Дабы все поняли сразу, кто прятался в ложном обличье!
Не высекай ты надгробной надписи, и да заплачет
Странник, мимо идущий, над ликом и смертью моею!"
Молвив речи такие, мнимый олень исчезает.
Словно на крыльях каких Аристей спешит к Автоное,
Потрясенный своим пророческим сновиденьем.
С ложа ее поднимает, трепещущую супругу,
Молвит о лике оленьем и теле милого сына,
Передает ей речи, поведанные разумным
Зверем. Сколь горьки рыданья! Тотчас жена Аристея
540
В путь пустилась повторный. Как тяжко идти ей сквозь чащи
Непроходимые леса, что вольно раскинулись всюду!
И по извивам тропок обрывистых пробираясь,
Поросль находит кровавую, также - лежащие вместе
Лук и колчан у изножья ствола одинокого рядом,
Также видит останки, разбросаны неподалеку...
Кости сына в великом горе мать собирает,
Нежной ладонию гладит хрупкий рога отросток,
Обнимает главу шерстистую сына-оленя...
С горестным воплем, рыдая, сына мать погребает,
550
И вырезает на камне, что Аристей ей поведал,
Об Актеоне узнавший из горестного сновиденья.
В то же скорбное время для Аристеева дома
Прекрасногрудой Агавой рожден был для Эхиона
Землеродного отпрыск, ставший врагом всем Бессмертным.
И в дни скорби назвали сына супруги Пенфеем.
После союза с Нефелой, первой своею супругой,
Афамант стал мужем Ино́, прекрасной юницы,
Та родила и Леарха злосчастного, и Меликерта.
Ей суждена была участь жилицы морской, ибо стала
560
Юная матерь кормилицей Бромия вместе с сыном -
Грудью одною вспитала Пале́мона и Диониса!
Был предназначен Семеле блистательнейший соложник,
Нового Диониса миру дать он замыслил,
Древнего Диониса, явле́нного в облике бычьем...
Ибо высокогремящий Зевес сожалел о Загрее!
Со злосчастной судьбой родила его Персефонейя
Зевсу с обличьем змеиным, мужем имея владыку
Черноплащного... Зевс же тогда был плотью извилист,
Змея облик прияв, свивавшего кольцами тело,
570
В сладостной страсти в покои тайные вполз к Персефоне
Для любви. Ведь все боги, что вечно живут на Олимпе,
Были тогда лишь одною очарованы девой,
Состязаясь друг с другом в поднесенье подарков
К свадьбе. Тогда-то Гермес, с Пейто́ еще не деливший
Ложа, невесте поднес свой жезл как подарок на свадьбу.
Сладкозвучную лиру дал Феб как свадебный выкуп.
Бог же Арей, добавив копье и панцырь впридачу,
Щит даровал новобрачным. Хромец лемносский, от горна
Оторвавшись, подарок только что сделанный вносит:
580
Ожерелье с каменьем (блистают там самоцветы!).
Там-то он и отрекся от прежней жены, Афродиты,
После того как на страсти к Арею поймал он супругу.
Всем явил он блаженным богам оскверненное ложе
С помощью Фаэтона, и паутиною медной
Афродиту нагую с нагим Ареем опутал.
Зевс же Отец сильнее всех прочих пленен Персефоной:
Лишь за девичьей красою следил ненасытным он взором,
Взгляд его направляли и сопровождали эроты
Прямо к самой Персефоне... В груди его бурное сердце
590
Билось, и не было силы с бессонною сладить заботой!
Вспыхнула страсть внезапно, светочем ярким, раздутым
С малой искры Пафийки, прекрасногрудой богиней
Проданы в рабство Зевесу взоры, слепые от страсти.
Тут-то юная дева взяла блестящую бронзу
Зеркала, чье отраженье судит смотрящего, облик
Вверила вестнику, правду безмолвно рекущему, дабы
Мнимый образ во мраке зеркала явно увидеть -
И своему отраженью смеялась. Так Персефона
Облик свой отраженный пред зеркалом созерцала,
600
Призрачное подобье призрачной Персефонейи!
Вскоре, пред наступленьем жажду несущего зноя,
От появленья Хор, творящих жар полуденный,
Дева бежит, оставив ткацкий станок и основу;
Пот вытирая, обильно лицо ее увлажнивший,
Все повязки грудные развязывает стыдливо.
После она, погрузившись в бодрящие воды бассейна,
Предается на волю струй водоема прохладных,
Волны несут ее прочь от дев, сужденных Палладе!
Но не ушла от Дия всевидящих глаз. И нагое
610
В волнах зыбучих узрел он тело Персефонейи...
Не был охвачен он страстью такою и к Кипрогенейе -
А ведь тогда, желаньем томимый, семя на землю
Извергал он невольно, горячую пену эротов,
Древле от коей на Кипре, обильном стадами и плодном,
Двуприродное племя кентавров рогатых явилось...
И владыка вселенной и мира, возница верховный,
Выю склонил перед страстью, могучий! И ни перуны,
Ни громовые раскаты не в помощь пред Афродитой!
Дом он оставил Геры, отверг он ложе Дионы,
620
Бросил Део́, Фемиды бежал, Лето́ не заметил,
Только одной лишь страсти желал он Персефонейи!

 

Песнь VI

   В песне шестой ты увидишь: в честь бога Загрея
   Дождливый Зевс поглощает землю своим ливненосным потопом.

Но не только Отец вожделел к Персефоне, другие
Боги на горнем Олимпе, сраженные той же стрелою,
Дщери прекрасной богини Део́ руки домогались.
Побледнело богини сиянье румяное лика,
Ибо мукой терзалась Део, пребывала в смятенье:
И с чела венец из колосьев срывает богиня,
Волосы распускает (пусть струятся за спину!),
Затосковала по дочке. Скорбящей горько богини
10 [9]
Сами собою струятся слезы по белым ланитам,
Стольких многих влюбленных зажег от единственной стрелки
Вверг их в раздор любовный жаждущих брака с одною
Девою общий им Эрос, совсем безумных от страсти!
Всех она трепетала, но боле всеплодная матерь
Трепетала Гефеста - вдруг станет хромец этот зятем!
Вот в жилище Астрея-провидца благою стопою
Устремилась богиня с распущенными волосами.
Ветер непостоянный, следом летя, забавлялся.
Предупреждает старца, завидев ее, Эосфо́рос.
Он же, выслушав гостью, поднялся: рассыпавши темный
20
Прах по ровности гладкой стола, фигуры рисует
Циркулем острозубым медным, окружность выводит,
После изображает квадрат на песке бледно-сером
И добавляет еще равнобедренный треугольник.
Тут он оставил занятье, чтоб встретить на самом пороге
Гостью Деметру. Богиню ведет за собой по палатам
Веспер, удобное кресло Део предлагает радушно
Рядом с троном отцовым. С равным сердечным вниманьем
Приготовив в кратере не́ктар, дающий забвенье
Мук, богине Деметре в кубках его предлагают
30
Ветры, сыны Астрея. Но пить Део отказалась,
По Персефоне печалью пьяна... Ведь если родитель
Отпрыска лишь одного имеет, он вечно трепещет!
Но, наконец, склоняет Део, не желавшую пищи,
Сладкоречивый Астрей, имеющий дар убежденья.
И учреждает старец пир великий, заботы
Горько скорбящей Деметры за яствами пира развеять.
Вот все четыре ветра, отчие верные слуги,
Пояс пораспустив, на бедрах одежды скрепляют,
Чаши несет с собою к кратеру, где пенится нектар,
40
Кравчий Эвр, а сосуд для рук омовенья подносит
Нот, а Борей амвроси́ю располагает пред гостьей,
Яство богов, и Зе́фир, нежновеющий ветер,
Перебирая тростинки гибкие, песню играет!
И венки Эосфорос свивает и ветви растений
Яркозеленые блещут на листьях прохладной росою!
Светоч ночной подъявши над головою высоко,
Веспер пляс затевает, в лад стопой ударяя,
Плавно ступая по кругу - ведь он водитель эротов,
Свадебных хороводов и шествий он устроитель.
50
Но когда после пира пляскою услаждала
Дух богиня, то жало муки не усмирила.
Хочет спросить оракул и левою дланью колена
Старца, что состраданья полон, коснулась... Десницей
Тянется к подбородку с густокосматой брадою.
О женихах своей дочки рассказывает богиня,
Слов утешенья алкая пророческих... Ибо оракул
В горьких наших заботах нам бывает поддержкой!
Не отказал ей старец Астрей в мольбах: и рожденья
День рассчитал он дочки и точно сроки зачатья,
60
Неумолимое время и миг часов неустанный
Появления в мир и, пальцы искусно раскинув,
Вычислил круговращенья и время возврата созвездий,
Вычислил, пясти содвинув двойным движеньем ладоней.
После Астерион-служка подносит по первому зову
Старцу округлую сферу, образ вселенной с рисунком
Всех созвездий небесных, пред ним на ларь ее ставит.
После и приступает старец к гаданью: вращает
Шар по оси́ и зорко на знаков бег зодиака
Смотрит, звезд уясняя движенье и положенье.
70
После двигает полюс, и многих созвездий орбиты
В беге своем неустанном соприкасаются точно
С положеньем планет, проходя на подобии неба
Среднюю ось. И находит старец, окинувши взглядом
Сферу, сие положенье: орбита Селены растущей
Пересекает кривую земной орбиты, и Солнце,
Находясь перед ликом Мены-меридиана,
К самой нижней точке своей устремляется; конус
Темный идет, от земли восходящий, Селену-богиню
Закрывает, что место Солнца сейчас занимает.
80
Выяснив, как же к браку желанному звезды стремятся,
Старец Арея находит и над западным домом
Бога вора он видит невесты, ведомый звездою
Кипрогенейи... "Участок Родимых" под Колосом видит
Девы небесный... Звезда, дающая жизнь, воссияла
Там... Светило Кронида-Отца, подателя ливней!
Все это выяснил старец, созвездий бег рассчитавши.
После сферу с вращеньем вечных светил, эту сферу
С пестрой поверхностью звездной он в сундук запирает.
Гостье, в ответ на расспросы, тройной выкликает оракул:
90
"Чадолюбивая матерь Деметра! Конусом мрака
Только затмятся Селены лучи, от сего и померкшей,
Защити Персефону от полюбовника-вора,
Умыкнувшего втайне неприкосновенную дочерь,
Ежели пряжа Мойр дозволит... Ибо внезапно
Перед свадьбой законной ты соблазнителя узришь
Злоковарного в облике зверя, ибо Арея
В точке заката с Пафийкой, изменника, я замечаю;
Вижу созвездие Змея, что там, над ними, восходит!
Но тебе я блаженство реку. Прекрасноплодной
100
Во вселенной пребудешь, ты изнуренную землю
Колосом осчастливишь, ибо в "Участке Родимых"
Дочери Звездная Дева стоит со снопом колосистым".
После пророчества голос Астрея в устах замирает.
Слышит Деметра, что серп сжимает в ладонях, о жатве
Будущей и о муже, столь грубо похитившем дочерь,
Вопреки всем обрядам, по собственному хотенью,
И улыбается, плача. Тотчас же горней дорогой
К дому, спеша, направляет стопы печально и мрачно
В стойлах стояли драконы с ярмом на выях удобным,
110
Облегающим крепко и плотно звериные пасти,
Их она запрягает, аспидов, ига не знавших!
И укрощая их пасти упряжью кривозубой,
Грозной повозкой своею Део светлокудрая правит,
Дочерь под покрывалом из тучи туманов упрятав.
Прямо пред колесницей Борей застонал многошумный.
Но богиня взмахнула хлестким бичом, ускоряя
Бег повозки, влекомой как будто бы скакунами,
Развернувшими крылья драконами мчащими в небе
Прямо к объятьям Либа у струй круговых Океана.
120
Слыша воинственный отклик воителей пестрошлемных
С Дикты отрогов, богиня критский брег миновала,
Где бойцы ударяли о щит гудящим железом.
После она, заметив каменный дом в отрогах,
К скалам летит пелоридским, к трехмысным брегам Сикели́и,
К адриатическим мелям, где зыби морские к закату
Вечно влекомые, гнутся как будто серпом кривозубым,
От Борея направив к Либу дыбливые воды.
Там же, где буйные воды пристанищем стали Кианы
У родника, что влагу в жертву морю приносит,
130
Увидала богиня укрывище, словно крепость,
С крепкою кровлей гранитной, прятавшей это место,
С каменными вратами, содеянными природой,
И со столбами из камня, там жили соседние нимфы.
Тут богиня, пробравшись во мрак палат непроглядный,
Прячет дочь средь громадин в этой пещере скалистой.
Там, разрешивши драконов своих от повозки крылатой,
Одного оставляет справа от мыса у входа,
Слева другого, напротив каменного затвора,
Чтоб стерегли Персефону, ведь дочерь не должно и видеть!
140
Каллигенейю приводит, чадолюбивую няньку
С пряжей и всем, что потребно для рукоделья Паллады
Женскому роду в тяжкой и кропотливой работе;
Нимфам доверив хранить живущим в скалах потайных
Гнутую колесницу, Део в небеса удалилась.
Взявши изогнутозубый гребень железный изострый,
Стала вычесывать пряжу дева Персефонейя,
После взялась и за прялку: от движенья ладоней
Колесо завращалось, свершая круги равномерно -
А веретенцо мотает кольца прядущихся нитей!
150
Равномерно стопами вращению помогая
Колеса́, выпрядает основу, ткани начало,
После кладет ее рядом. Затем к тканью приступает
Дева, челнок прогоняя по нитям, в работе склоняясь,
Первой ткачихе, Афине, хвалебную песнь запевает.
Юная Персефонейя! Нет от страсти спасенья!
Ибо девичество будет отъято в змеином объятье.
Зевс, волнуясь змеиным телом, в облике гада,
Страстной любовью пылая, кольцом извиваясь в желанье,
Доберется до самых темных покоев девичьих,
160
Помавая брадатой пастью драконам у входа.
Обликом схож со змеем, сомкнет им дремотою очи,
Полный томленьем страстным, лижет он нежное тело
Девы, от жарких змеиных объятий небесного змея
Плодное семя раздуло чрево Персефонейи:
Так Загрей и родился, отпрыск рогатый, он Зевсов
Трон занимал единый на небе и трогал ручонкой
Детской зарницу Зевеса, в ладонях слабых младенца
Неразумного эти зарницы казались игрушкой!
Только недолгое время Дия трон занимал он -
170
Белым медом измазав лик злоковарный, Титаны,
Подстрекаемы гневом Геры тяжкоразящим,
Тартарийским ножом младенца в куски истерзали:
В зеркало детка смотрела, любуясь своим отраженьем!
Так, разделенный на части железом изострым Титанов,
Кончил жизнь Дионис, дав новое жизни начало:
Стал он тогда превращаться, часто меняя свой облик!
То он Кронид хитроумный, юный, с грозным эгидом,
То он немощный старец Крон, изливающий ливень,
То он с ликом младенца является, то он предстанет
180
Юношей исступленным с первым пушком на ланитах,
Темным, что вдруг подчеркнет округлость нежную лика.
То вдруг львом обернется, в ярости грозным и страшным,
Львом, что с рыком могучим огромную пасть отверзает,
Гривою осененный густою, тянет он выю
Вдоль хребтовины косматой, хлещет хвостом непрестанно,
Шкуру мелькающим быстро будто бичом раздирая.
То вдруг прикинется, львиную бросив тут же личину,
С ржанием неуемным, высокогривым и диким
Жеребцом, что стремится жалящие удила
190
Перегрызть, их кромсая, белою пеной исходит.
То из уст испуская свистящее громко шипенье,
Извивается в кольцах змеем чешуйчаторогим,
Из глубокого зева мечет язык копьевидный
И бросается он на испуганного Титана,
Шею его окружая воротником ядовитым.
То вдруг, покинув тело ползущего кольцами гада,
Тигром становится с пестрою шкурой... То примет он бычий
Облик, и ревом исходит, зубы ощеря свирепо,
И пронзает Титанов рогами, бросаясь внезапно.
200
Так он за жизнь свою бился, пока из ревнивой глотки
Мачехи-Геры гневом тяжкоразящей не вырвал
Вопля, сотрясшего неба. Сама повелительность гласа
Грохотом поднебесным ударила в створы Олимпа,
На колени повергнув могучего зверя - убийцы
Тут же в куски истерзали ножом быколикого бога.
Зевс же Отец, как яденье свершилося Диониса,
Понял, что в зеркале хитром темный призрак причина
Смерти и матерь Титанов предал мстящим зарницам,
Бросил убийц Загрея рогатого за затворы
210
Тартарийские, бурным пламенем вспыхнули чащи,
Тяжкоогромной Геи огнем исходящие пряди.
Предал огню он восточный край. От огнистого дрота
Бактрианские пашни вспылали, вместе с ручьями
Ближней Ассирии воды Каспия загорелись,
Горные цепи индов. Эритрейские зыби
Занялися огнем. Горит и Нерей аравийский...
Запада не миновали чадолюбивого Зевса
Распаленного громы, под пяткой Зе́фира-ветра
Зыби закатные блещут сияньем зноя огнистым,
Как и арктийские горы. Равно горит, закипая,
220 [221]
Лед на северных водах, в странах ветра Борея
И под шатром Козерога, где веет Нот ливненосный,
Южные долы пылают от огненных сполохов жарких.
Слезы потоков струятся и рек из глаз Океана -
Молит о милости старец, лиющий влагу морскую.
Гнев свой Зевс умеряет. Узрев, как страдает от молний
Тяжкоогромная Гея, сжалился. Хочет водою
Почву смягчить, исцелить огнем нанесенные раны.
Вот сначала всю землю залили воды Зевеса,
230
Тучи все небо закрыли плотным покровом, и с неба
Возгремела ужасно Дия труба громовая.
Все светила, дотоле в домах бывшие, сразу
Бег свой остановили. На колеснице с четверкой
Гелий пылает ко́ней, сквозь Льва созвездье к палатам
Собственным поспешая, а Скорпион восьминогий
Вместе с ее повозкой трехликую принял Селену.
Овна минуя, что влажной стопою проходит экватор,
Бег свой правит Киприда к дому весеннему быстрый,
Появляясь в созвездье Тельца безумного вскоре.
240
И близ Гелия сразу Арей оказался, в пределах
Скорпиона, пред дышлом Медведицы самой смиряя
Огнь Тельца, косится Арей на лик Афродиты.
И, по двенадцати знакам скиталец, год завершая,
С наступлением ночи Зевс появляется в Рыбах,
Справа оставив с косой орбитой трехликую Мену.
Крон же проходит дождливый хребет Козерога в то время,
Влагой руна пресветлой обрызганный, а над крылатой
Девой сверкающей всходит Гермес, ибо Дика-богиня -
Зодиакальный дом судии. Семивратного неба
250
Все затворы открыты, когда извергается ливнем
Влажный Зевс и на лоне земли и бьют, и вскипают
Водные токи, бушуя, и водопады грохочут.
И разбросаны всюду, отпрыски Океана,
Прибывают озера, и бьет водометами влага
Вверх, от вод подземных струй Океана питаясь.
Скалы крошатся от влаги, и водопады рокочут
С горных отрогов суровых, ущелья плещут ручьями,
Море до гор достало, взметнулось над чащами леса,
Ореадами стали вдруг нереиды, и Эхо,
260
Дева злосчастная, влагу бия неумелою пястью,
За повязки девичьи боится (вот новые страхи)
Как бы, спасаясь от Пана, не пасть Посейдону в объятья!
Львы пучинно-морские, средь валунов оказавшись,
Заплескались в пещерах влажно-пенною плотью
Среди львов сухопутных. В логове каменистом
Вепрь столкнулся с морскою свиньей, дельфином, случайно.
И в приливе потопа, что залил и горы, и долы
Дикие звери смешались с рыбами. И осьминоги,
Над скалой проплывая, за зайцем запрыгали резво.
270
В пене морской тритоны в изножье гротов заросших,
На крестце приподнявшись, бия хвостом раздвоённым,
Прячутся в логовах Пана, после того как пропели,
Гордо подняты к небу и ветерками омыты,
Раковины цветные. Вот у скалы одинокой
Пан, так любящий горы, старца Нерея встречает -
Отказался Нерей от влажной сиринги плывущей,
Но среди скал остается, сменяя море на сушу,
Влажный грот занимает, служивший прибежищем Эхо.
Много людей погибель влажную в водах снискали
280
Моря, и громоздяся один на другой по пучине,
Трупы поплыли людей по воле волн пеннозыбких.
И под прибоем, разверзшим воды у гор каменистых,
Прибежавшие влаги испить от истоков нагорных
Лев и вепрь погибают. В водовороте едином
Реки, озера, потоки Зевса и воды морские
Бьются друг с другом, и все четыре ветра, смешавшись,
Хлещут яростным вихрем всеобщего зыби потопа.
Материки завидев под зыбью, вызванной мощным
Только одним мановеньем ливненосного Дия,
290
Энносигей пучинный метнул оружье в глубины,
Гневаясь, что не может земли трезубцем достигнуть.
Дев нереид порядки как посуху по морю ходят,
И на смарагдовой вые влажный скиталец брадатый,
Мчит Фетиду Тритон. На чешуйчатой хребтовине
Рыбы восседает нереида Агава,
И округлую спинку являя в пенных потоках,
Дочь Океана Дориду несет дельфин к новоселью.
Кит, взметаясь из бездны морской на поверхность, играет,
Хочет в пещеру - а там устроила логово львица!
300
Вот у скалистых утесов, водой омываемых бурной,
Вымокший Пан, Галатею плывущую видя, воскликнул:
"Ах, Галатея, куда же плывешь? Здесь горы, не море!
Уж не желаешь ли слушать нежные песни Киклопа?
Ради Пафийки молю и ради прошу Полифема,
Ты, познавшая горе страсти, если видала,
Плавая средь валунов, мою Эхо - скажи мне!
В водах ли зыбких ныряет? Или на спинке дельфина
Пеннорожденной богини служки, она восседает
Как Фетида нагая и плещется, милая Эхо?
Страшно мне, как бы не сбросил пенный прибой ее в зыби,
310 [311]
Страшно мне, как бы теченьем ее не снесло во глубины:
Бедная, носишься в море средь гребней горообразных,
Словно из горной Эхо стала ты Эхо морскою!
Увальня Полифема забудь! Когда пожелаешь,
Сам тебя и спасу я, на плечи себе взгромоздивши,
Ибо бурные зыби не страшны мне, могу я
Прыгнуть прямо на небо звездное, козлоногий!"
Так отвечала ему Галатея с жалобным стоном:
"Верный мой Пан, Галатею спаси, не умею я плавать!
320
Деву не спрашивай тщетно, как же я тут оказалась!
Плаванье чуждое мне шлет вышний Зевс ливненосный...
Сладкая песнь Киклопа? Не до нее мне, мой милый,
Я не ищу Сикели́и уж брега, так я боюся
Этого наводненья, меня Полифем не заботит!"
Молвила так, проплывая мимо убежища Пана.
Но прибывает влага, и вот уж водовороты
Скрыли грады и веси, лишь зыби повсюду. Ни Оссы,
Ни Пелиона не видно, единого голого пика
Горного, над трехглавой горою плещутся зыби
330
Тирренийские, море хлещет ливень нещадно.
Сикелийская влага бьется в пене о скалы
Адриатийского брега, и на дороге воздушной
Фаэтона сиянье дымка влажная застит.
И над сферой седьмою, нависшею над землею,
Водовороты прибоя лунный свет затмевают:
Влажных быков отпустивши, остановилась Селена.
И до самых созвездий достали волны потопа,
Сделала Млечный Путь белее пена прибоя.
Вот плодоносным потоком из семиустья лиющий
340
Влагу Нил-скиталец встречает Алфея-страдальца:
Жаждет первый излиться со всей любовью на почву
Плодородную, жаждет обнять любимую пылко;
Хочет другой, отклонившись с привычной прежде дороги,
Скорби любовной предаться; влюбленного встретив Пирама
По пути, он молвит мольбою полные речи:
"Нил мой, скажи, что делать, когда Аретуса исчезнет?
Ах, Пирам, ты куда? Кому юную Тисбу оставил?
Сколь же ты счастлив, Евфрат! Ты не ведаешь жала эротов!
Я же страшусь и ревную, как бы Кронид, превратившись
350
В бурные токи воды, не возлег с моей Аретусой!
Как бы разливом зыбей не поял, боюсь, твою Тисбу!
Ах, Пирам, утешитель Алфея, ведь не от Дия
Нам обоим опасность, от жала Афрогенейи!
Жжет меня пламень страсти. Идем же со мной! Аретусу,
Сиракузянку, стану искать, а ты свою Тисбу!
Скажешь мне, знаю, земля содрогается, небо враждебно,
Вздыбились глади морские, а по небесным окружьям,
Где никто и не плавал, в пене потоки несутся.
Я не страшуся ливней. Вот великое чудо!
360
Ливень Диев всецело землю и Понт запылавший
Вместе с огнем потоков залил - и только Алфея
Пламень, возженный Пафийкой, не смог угасить совершенно!
Все же, хоть водовороты и мучат, скорбеть заставляет
Пламя - есть и лекарство благое, чтоб исцелиться:
Нежный Адонис-скиталец, мучимый Афродитой!"
Но не кончил он речи, уста удивленье сковало:
Ибо Девкалион, рассекая паводок бурный,
Мореход несравненный, словно с небес показался!
Сам по себе, без кормила, и гавани вовсе не видя,
370
Мчался вперед ковчежец по взвихренным водоворотам.
Лад вселенной разлажен, стал хаосом, племя людское
Всепитающий старец Айон растворил в наводненье!
Но по божественной воле Зевеса фиалковокудрый
Бог в сердцевину гор фессалийских мощно уметил
И от трезубца разверзлась твердь, и в открытую бездну
Между хребтов скалистых вал смертоносный низвергся.
Вот, раздвигая гребни плещущих вод ливненосных,
Вновь земля показалась и средь стекающих в недра
Водных токов вершины нагие гор появились.
380
Влажный лик осушая земли сиянием жарким;
Солнце взошло и по мере испарения влаги
Под иссушающим жаром лучей опять показался
Ил, оживленные снова высоким искусством, строенья
Каменных городов поднялись на почве скалистой.
Вот и жилища слагают люди. В селениях новых
Новое племя людское по улицам засуетилось.
Вновь улыбнулась природа, и так же быстро, как ветры,
Птицы пернатые в небо, как некогда, устремились.

 

Песнь VII

   В песне седьмой поется о кроткой мольбе Лиона,
   Тайном ложе Семелы и пламени диевой страсти.

Вот, дабы плод появился неиссякаемой жизни,
В борозду женскую семя мужское, что все зачинает,
Эрос, любви прародитель, бросает за пахотой в землю.
Во всекормящей природе в рост пустилися корни:
Огнь смешался с землею, с воздухом влага сплелася,
В четверояком слиянье род людской нарождался.
Только вот смертное племя преследуют, видно, несчастья,
Горе и всякие беды, и нет скончанья заботам.
Для всемогущего Дня счастья не знавшее племя
10
Злополучное родич природы, Айон, выставляет.
Шва родового Отец на бедре, Дионисом чреватом,
Не распустил в то время, чтоб сын на свет появился,
Утешитель злосчастий людских; аромат возлияний
Винных в токах воздушных небес еще не струился
С жертвенников, и Хоры, Ликабанта быстрые дщери,
Из травы для бессмертных венки сплетали без песен.
Надобно было вина... Какое же будет веселье
В пляске и песне без Вакха? Только вино и чарует
Очи, когда в исступленной пляске, в круженье с прыжками
20
Вдруг зайдется плясун, ударяя пятками оземь;
Вместо речи звучащей - пясти, персты или перси!
К Дня стопам припав, разметав серебристые кудри,
Ключник племен человеков, Айон изменчиволикий,
Пряди космато-густые брады распустивши привольно,
Зевсу взмолился умильно: главу преклоняет он долу,
Гнет с мучением тяжким спину, вытянув выю.
Падает на колена, долгие пясти подъемлет,
Старец, пастырь извечной жизни, так просит Зевеса:
"Зевс владыка, на муки взгляни омраченного мира!
30
Видишь, Отец, Энио разорила круг обитанья,
Преждевременно срезав колос младости быстрой,
Нет, и потоп не схлынул, сгубив за собой все живое,
С неба поток ливненосный льется влагой обильной,
Водовороты бушуют, Мене самой угрожая!
С жизнью прощаюсь я смертных, править боле не буду
Доли кормилом небесным, боле не буду вселенной
Мольбы внимать и пени, пускай другой из Блаженных,
Божество помогучей, жизнью извечною правит,
Бремя годов бегущих пусть снимут - меня не заботит,
40
Истомленного мукой, род смертных многострадальный!
Разве мне старости мало, сменяющей медленно младость,
Силы сосущей из мужа, выю сгибающей долу -
Вот он идет согбенный (ноги его уж не держат),
Опираясь на посох, опору обычную старца!
Разве судьбы не довольно, нередко бросающей в Лету
Жениха после пляски свадебной вместе с юницей
Узам не должно ли брачным вовек пребывать нерушимым?
Знаю, сколь мил и любезен брак честной, где лепечет
Бога Пана сиринга с авлосом богини Афины!
50
Что же тогда в том проку, если у брачных чертогов
Семиструнной форминги песнь полнозвучная плещет?
Нет, не преграда пектида заботам. Даже сам Эрос
Хоровод остановит и светоч свадебный бросит,
Коли увидит: и брачный пир уже нежеланен!
Пусть возрастет, коль молвишь, корень, дающий забвенье
Горестям смертных злосчастных... Да хоть бы Пандора вовеки
Пифоса не открывала небесного, племени смертных
Сладкое зло обольщения! Сам Прометей, всезаступник
Рода людского в несчастьях, повинен в причине сих бедствий.
60
Лучше 6 вместо истока бед, огня, он похитил
С неба сладостный нектар, что радует сердце Блаженных,
В дар принеся человекам, чтоб горести жизни рассеять
Это питье, чтоб заботы избыть, одолевшие землю!
Что же, презри волненья жизни тревожной, предайся
Празднествам и пированьям мрачным... Да мыслимо разве
Призрачным обольститься дымом без возлияний?"
Так изрекал сей старец. В безмолвии долгом раздумий
Зевс премудрый разум свой изощрял в размышленьях,
Мыслей узду отрешивши. И по веленью благому
70
Мысли рядами теснились в его голове многоумной.
Вот, наконец, измолвил Кронид и слово Айону,
Речь провозвестная взмыла над сердцем пророческим мира:
"Отче, пастырь годов неисчетных бегущих в тебе же,
О, не гневися! Ведь смертных род, столь рано погибший,
Не прекратится, взрастет он, подобно лику Селены!
Нектар оставь Блаженным, оплотом утешным для смертных
Сладкое станет вино, подобное самотечной
Нектара влаге струящей. В горести мир пребывает
Этот, пока не рожу я единородного сына.
80
Сам по себе я родитель, его в бедре доношу я,
Боль претерплю родовую, спасая родов причину.
Ныне по знаку Део, богини полей и угодий,
Вскроются тучные почвы от жениха их, железа,
Класов отец породит дитя сухое от пашни,
Сын мой блистательнодарный тогда и высадит в землю
Благоуханный и влажный плод целящего лета;
Вакх, утолитель печалей, гроздь, гонящую скорби,
Явит, соперник Деметры. Хвалу вознесешь мне, увидя
Как лоза заалеет, росою гроздной налившись,
90
Вестницею веселья, как мнут селяне в давильне
Тяжкой стопою грозди в пору позднего лета,
Как Бассариды толпою, пястями потрясая,
С криком несутся по долам, волны волос распустивши,
Как помутившись духом, вакханствующее застолье
Вопль испускает блаженный (за чашей следует чаша),
Превознося Диониса, заступника рода людского!
Он же, победный в сраженьях, свершит свой путь средь созвездий
После с Гигантами битвы, после победы над Индом,
Подле Зевеса взблистает зарницей, взнесенный на небо,
100
Бог лозы виноградной, в венке плющевом темно-алом,
И со змеею вкруг кудрей обвившейся кольцами тела,
В этой змеиной повязке, знаке божественной мощи,
Ровня богам блаженным, он назван будет средь смертных
"Дионис виноградный" (словно "Гермес златожезлый") ,
Словно "Медный Арей" и словно "Феб стреловержец"!"
Молвил Отец, и Мойры с ним согласились. На это,
Вестницы дней грядущих, кивнули быстрые Хоры.
Тут они оба расстались, один направился в домы
Гармонии, другой же к дворцу пестроцветному Геры.
110
Эрос, мудрец неученый, пастырь старца Айона,
В темные двери стучит праначального Хаоса громко,
После колчан вынимает дивный, кованный богом,
В нем лишь одном храниться могли те стрелы, что в Зевсе
Страсть пробуждали к женам земным, огненосные стрелы,
Счетом двенадцать... Вот Эрос пишет слово златое
Каждой - свое на спинке колчана, что полон желаний:
"Первая Зевса сведет на ложе Ио волоокой,
Тура-похитчика женит вторая на деве Европе,
Третья к свадьбе с Плуто принудит владыку Олимпа,
120
Ко златому супругу четвертая кликнет Данаю,
Пятая огненный брак готовит юнице Семеле,
Неба царю, орлу, шестая подарит Эгину,
Антиопу седьмая Сатира ликом обманет,
Приведет восьмая к лебедю Леду нагую,
А девятой удар обольстит перребийскую Дию,
Дрот же десятый ночь Алкмены чарой утроит,
А одиннадцатой прельстится Лаодами́я,
Олимпиаду отдаться последняя трижды принудит!"
Все осмотрел бог Эрос, каждую стрелку проверил,
130
Но отложил другие с огнепышущим жалом,
Пятую выбрав: на пламень тетивы налагает,
Плющ обвивает вкруг жала пернатого огненной стрелки,
(Чтоб увенчал потом божество виноградное), после
Острие он в кратеры с нектаром окунает,
Дабы как нектар сладок был Вакх осенней порою!
Вот направился Эрос к Диеву дому проворно...
Дева ж Семела проснулась с зарею розоволикой,
И над упряжкою мулов бичом из сребра заблистала,
Их погоняя и в прахе улиц прямой оставляя
140
След от круглых колес своей благозданной повозки.
Гипноса крылья, забвенье дающие, с глаз ее спали,
Дух же девы блуждал в пророческом сновиденье:
Куст с зеленою ветвью примстился ей в вертограде
Некоем, с гроздию тяжкой на пышнолистных побегах,
Гроздь, налитая соком, на ветвях тех поспевала,
Плодоносной росою Крониона бога омыта.
Вдруг с поднебесья упавший огонь охватил это древо,
Наземь повергнув, но грозди новой нисколько не тронул.
Некая птица, раскинув крыла, сию гроздь похищает
150
Недозревшую с ветви, с места рожденья, Крониду
Зевсу тут же подносит - Отец к груди благодатной
Плод прижал, а после зашил в бедро, и явился
Юноша вместо грозди, быку рогами подобный,
Он из бедра Зевеса в полной силе родился!
Древом была Семела... В страхе дрожащая дева
С ложа вскочила, и в ужас повергнув отца, рассказала
Сон о ветви зеленой, об огненосном дыханье.
От Семелы услышав о древе, от пламени павшем,
Кадм-владыка трепещет. Зовет он дивного сына
160
Харикло, на рассвете говорит с ним о сне огненосном.
Выслушав божий оракул из уст Тиресия, тут же
Дочерь он посылает во храм родимый Афины,
Дабы принесть Громовержцу, метателю огненных молний,
В жертву быка, подобье рогатое бога Лиэя,
Также козла, что враждебен лозе, подъедая побеги.
Вот причина поездки: алтарь возжечь, дабы жертву
Зевсу свершить Громовержцу. При поднесении жертвы
Брызгала кровь святая, лоно Семелы кропила.
Юную деву кровавый ток омывал, и все кудри
170
Увлажнилися кровью, намокли хитон и повязки.
После, поросли мимо густых тростников, направляет
Путь к родимым водам близлежащим Асопа
Дева в грязной одежде, дабы в реке быстроструйной
Смыть все бурые пятна с забрызганных кровью покровов.
Новый испуг ожидает ее. С высокого брега
Предается она реки охранительным струям
Быстрым и страх оставляет, внушенный ей сновиденьем.
Нет, не без божией воли она окунается в воды
Резвые, речки этой, вели ее вещие Хоры.
180
И завидев Семелу, омытую влагой Асопа,
Мимо летящая дева Эринния громко смеялась,
Мысля Крониона подле, мысля их общую участь:
Ибо низвергнут обоих громы палящие Зевса.
Дева в то время купалась, служанки ей помогали
Плыть, рассекая руками быструю влагу потока.
Ловко (ей было привычно) главу Семела держала
Высоко над волнами, до самых волос погрузивши
Тело в струистый поток, а грудью волну разрезая,
Сзади стопами взбивала обеими воду речную.
190
Не ускользнула от взоров всевидящего Зевеса
Дева. С высот поднебесных ее он взглядом уметил.
Эрос, податель жизни, свою тетиву напрягая,
Встал перед ликом Отца, взирающего на Семелу,
Несравненный стрелок. Под стрелкой, плющами увитой,
Тетива засияла - вот лук до предела натянут -
Дрот искусный слетает со звоном, рождающим отзвук.
Зевс всемогущий мишенью являлся. Эрос же, крошка,
В шею владыку уметил. Мерцающею звездою
Стрелка эротов вонзилась в тело с трепетом брачным,
200
К сердцу Дия приникла, ведая умысел тайный,
Бурно прошла до бедра до самого, провозвещая
Будущее рожденье бога. Тут-то Кронион,
Не отводя своих взоров, что сердце отдали страсти,
Загорелся любовью, язвимый волшебным желаньем.
Только узрев Семелу, себя вопросил: не Европа ль
Явлена пред очами снова? Мукой сердечной
Мучается, не забыл финикиянки. Так же прекрасна
И Семела, в ней то же сиянье, как в сроднице, блещет
Красоты несравненной, даруемой лишь от рожденья.
210
Зевс-Отец пустился на хитрость: в орла обратившись,
Страстью к Семеле томимый, летит, помавая крылами,
Высоко над Асопом, потоком многодочерним,
И, уж предвидя с Эгиной крылатую свадьбу, он блещет
Взором, орлиной повадке в воздухе подражая.
Он с поднебесья спустился, приблизился к брегу речному,
Взглядом окинул нагую прекраснокудрявую деву.
Нет, оставаться не надо вдали, наслаждайся видом
Девы с белою кожей столь близкой, чтобы возжечься
Страстью, приблизиться надо, чтоб взором острым измерить
220
Созерцателя целой вселенной и миропорядка.
Он не довольно ее разглядел, непорочную деву!
Розовой кожей сияла она сквозь темную влагу,
Струи речные предстали лугом прелестным, где блещут
Красотою Хариты. Одна нагая наяда
Выглянув из потока, кличет вдруг в восхищенье:
"После Ки́приды древней серпом отца оскопивший
Новый Кронос какой же ныне пену взбивая,
Снова ведет к рожденью влагу обретшую облик,
Он ли помог явленью младшей морской Афродиты?
Можно ль речному потоку с плодным морем сравняться,
230 [231]
Можно ль ему те зыби поднять самородные, где бы
Родилася другая Киприда - точно как в море?
Ах, возможно ль, чтоб Муза какая покинула склоны
Геликона и в глуби отца моего опустилась?
Ради кого оставляет конный ключ пегасийский
Или воды Олмея... О нет, то в водах простерта
Среброногая дева, плывущая вниз по теченью!
Нет, наверно, желая взойти на латмийское ложе
Эндимиона, вечно не спящего козопаса,
240
В аонийских ручьях омовенье свершает Селена!
Если для своего любимца пастыря водах
Моется, что ей в Асопе, текущим в поток Океана?
Если она сияет красой белоснежного лика,
В чем отличье от Мены? Распряженные мулы
Вольно пасутся на травах, возок же среброколесный
Рядом стоит, у брега. С ремнями яремными ига,
Бычьей упряжки возница, богиня Селена не знает!
С неба явилась богиня? Ибо, мнится мне, вижу
Отблеск светло-зеленый глаз глубоко-спокойных.
250
Может, вражду презревши с Тиресием старцем былую,
Плещется, скинув доспех, ясноокая дева Афина?
Дева с розовым ликом красой божества обладает!
Если же лоно смертной сияющий плод породило -
Дева такая достойна Крониона страсти небесной!"
Так она говорила, в водах глубоких ныряя.
Зевс, обуянный стрелою огненной страсти любовной,
Жадно смотрел на руки белые девы плывущей.
Он поводил очами кругом, без конца озираясь,
То сияние лика белого подстерегая,
260
То волоокого взора отблеск впивая пресветлый,
Всматривался в струенье волос, поджидая, когда же
Белая шея из прядей юницы нагой засверкает.
Боле всего любовался он грудями - ибо, нагие,
Стрелами были эротов, направленными на Кронида!
Телом ее восторгался, не смея разглядывать только
Скромное девушки лоно (тут взгляд отводил он стыдливо).
Мысль всевышнего Дня покинула, плавая вместе
С юной Семелой в потоке. Как и многажды дотоле,
Пламенем жарким желанья зачарованный, страстью,
270
Сыну отец уступил: ведь Эрос-малютка стрелою
Малою воспламенил метателя громов и молний!
Не помогли ни ливни, ни огненные зарницы
Своему господину, и был повержен небесный
Пламень малою искрой не знающей битвы Пафийки!
Эрос нагой, без доспехов, пробил и щит волокожий,
Бился и пояс с эгидой... Перун же, рождающий отклик
Громко-рокочущий - раб колчана, где страсть зародилась.
Зевс от волшебной стрелки любовью к Семеле охвачен -
Оцепенел, ведь с восторгом соседствует пламень любовный!
280
В небо решился вернуться Зевс, высочайший владыка,
Замысел хитрый задумав, принял свой истинный облик.
Пылким желаньем томимый взойти на ложе Семелы,
Взгляд подъемлет на запад - придет ли сладостный Веспер...
Он бранит Фаэтонта, тянущего с наступленьем
Вечера и, удрученный любовью, так он вещает:
"Ночь, уйдет ли Эос завистливая с небосвода?
О, возжигай же светоч, горящей для страсти Зевеса,
Светоч, что предвещает ночного скитальца Лиэя!
290 [289]
О, Фаэтонт-ревнивец меня преследует, разве
Он к Семеле пылает, завидуя страсти любовной?
Гелий! Помилосердствуй, коль жала эротов изведал!
Что ж ты не погоняешь бичом коней нерадивых?
Знаю я средство другое ускорить ночи явленье,
Если б желал, и тебя, и Эригенейю я б спрятал
В тучах, ты б скрылся, и Ночь густая днем воцарилась,
Ночь, споспешница страсти нетерпеливого Зевса!
Звезды б под Солнцем сияли, с моим повелением вечный
Спутник эротов, Веспер, взошел бы, не закатился!
Ну же, влеки на закат Эосфороса, спутника Солнца,
300
Мне и себе свою милость яви, насладися с Клименой
Ты всю ночь напролет, а я проникну к Семеле!
О, запрягай же повозку, молю, светоносная Мена,
Испусти же сиянье, что бодрствует над древами,
Страсть моя предвещает рождение Диониса -
Поднимись над прекрасным и милым домом Семелы,
Вместе с звездою Киприды сияй, ибо так я желаю,
Ночь счастливую страсти сделай для Зевса длиннее!"
Слово такое измолвил Отец, томимый любовью.
Гелий, молению внемля, одним прыжком неизмерным
310
Землю пересекает, влажному мраку ночному
Уступая, и Эос заставив с собой закатиться!
Зевс же горний, тайно звездные домы оставив,
Поспешает к Семеле. В невидимые плесницы
Он обулся и прянул чрез путь подлунный мгновенно,
После у Фив оказался, влекомый словно пернатой
Мыслью и вот уж стремится по залам дворца поскорее
Пронестись, и пред ним замки словно сами спадают.
Вот заключает Семелу в нежные узы объятий,
И над ложем нависнув, мык быка испускает!
320
Тело в нем человечье, чело же с парою бычьих
Рожек - будто он облик рогатого Диониса!
Вдруг он во льва обратился с гривою густо-косматой,
Вдруг - в пантеру (здесь сына храброго было зачатье,
Сына, водителя львов, пантер укротителя диких);
Вдруг обратился змеею юный супруг и лозою
Виноградною пряди свил с плющевыми ветвями
Цвета пурпурных вин, повязав побегами темя,
Вакхово украшенье! - и змей этот сразу обвился
Вкруг белорозовой шеи девы доверчивой, сладким
330
Язычком изливая ласки, потом опустился
Он на упругие груди, сжав их кольцами плоти,
Брачною песнью звеня и мед изливая пчелиный
Сладостнотерпкий на грудь, а вовсе не яд смертоносный.
Долго Зевс наслаждался, и будто бы рядом с давильней
Вопль "Эвоэ!" испускал, столь милый зачатому сыну!
Бог, обезумев от страсти, устами сливался с устами
Милой Семелы и нектар в лоно Семелы безумной
Изливал, чтобы сыном, царем лозы, разрешилась;
Гроздь, грядущего вестницу Зевс воздымал над собою,
340
Дланию опираясь на жезл, пламенами чреватый.
То, потрясая тирсом, увитым плющом виноцветным,
В шкуру рядился оленью. В ласках любовных теряясь,
Потрясал он небридой на левом плече помещенной...
Вся земля улыбалась, пускала побеги растений,
А виноградные листья опутали ложе Семелы,
Стены покрылись цветами влажноросистого луга
В честь зачатия Вакха- Бромия, Зевс же над ложем
Без облаков громами внутри дворца потрясает,
Дабы вещать о грядущих тимпанах Вакха Ночного.
350
Зевс к Семеле со словом ласковым обратился,
Будущее предвещая соложнице, деве прекрасной:
"Знай же, Кронид - твой любовник! И с небожителем, с богом
Ты спозналась! Так выше гордой главою, юница!
Страсти больше чем страсть моя не найдешь среди смертных!
И с тобой не сравняться Данае! Затмила своею
Страстью ты и союз с быком Европы, отцовой
Кровной сестры, насладившись с Зевесом любовью, та дева
К Криту направилась - ты же на небо вознесешься, Семела!
Большего невозможно желать, чем звезды и небо!
360
Скажут однажды люди: почтил особо Кронион
Миноса под землею, а Диониса - под небом!
Смертный сын Автонои, отпрыск Ино - все погибли;
Первый затравлен псами, второй от родителя принял,
Детоубийцы, смерть, причиненную дротом пернатым.
Недолговечный отрок растерзан безумной Агавой -
Пусть же родится бессмертный, и станет Семела богиней!
Ты, о благая, на радость богам и людям младенца
Породишь, что забвенья подаст в злосчастье и горе!"

 

Песнь VIII

   В песне восьмой поется о злобной ревности Геры,
   Также о пламенном браке Семелы и Зевса-убийцы.

Слово промолвив такое, бог на Олимп возвратился,
Но и в высокостенном дворце вспоминает он деву,
К Фивам стремится желаньем боле, чем к небу, эфирный
Дом для Крониона девы-Семелы жилище, служанки
Кадма для Зевсовых мыслей - быстрые дочери, Хоры!
Вот от пламенной страсти брачной, исшедшей от неба,
Стала она тяжела - округлилось чрево Семелы,
В честь божества Диониса венколюбивого стало
Мило венков плетенье; из плюща плетеницы,
10
Словно вакханка, на плечи и голову возлагает
(Вот Бассариды накидка!); в честь жен, что вот-вот разродятся,
Жен капризных, стала Киссою величаться.
Но и носящая в чреве тяжкого божьего сына,
Только заслышав сирингу старого козопаса,
Песнь, средь скал и утесов будящую отзвук ответный,
Тут же, безумствуя, дева в хитоне простом убегала,
Только двуустой свирели почуяв средь долов призывы,
Тут же бросалась, босая, прочь из высокого дома,
В чащи бросалась лесные, в поросли горного склона;
20
Если бряцали кимвалы - мчалась в неистовой пляске
Дикой по лугу кругами, прыжками высокими дева,
Если внимала мыку быка со лбом круторогим,
Бычий мык вырывался из нежной глотки девичьей;
Часто в горных ущельях напевы Пана безумным
Гласом подхватывала, становилась сородницей Эхо;
Часто, заслышав пастушью дудочку роговую,
Тут же плясать принималась. Дитя зачатое тоже,
Все понимая, во чреве материнском пускалось
В пляс, обезумев от дудки; слышал песни пастушьи,
30
Что отражались в утробе, еще не рожденная детка!
Так во чреве, сулившим младенца мужеска пола,
Вестник веселия рос, разумный малютка - вкруг девы
Служки Крониона, Хоры, вечали и звезды, и небо.
Фтон же, зависти бог, следя за ложем владыки,
Высочайшего Зевса, за мукой Семелы, зачавшей
Вакха, божьего сына, к младенцу в утробе ревнует,
Сам своим ядом отравлен, что губит любовь и терзает:
В сердце своем замышляет замысел злой и коварный.
Принял он ложный облик воинственного Арея,
40
Сотворил и доспехи, и цветом отравного корня
Щит воловий окрасил, изобразивши кровавый
След сраженья, и словно убийца он многих героев,
Пальцы обманные в краску алую окунувши,
Руки кровавит, словно в битве они обагрились.
После он испускает вопль ужасный из глотки,
Вопль, способный развеять ряды воителей грозных;
Речью обманной и бурной волнует он разум Афины,
Гнев разжигает и ревность в сердце завистливой Геры,
И такими речами обеих богинь укоряет:
50
"Гера, ищи в поднебесье другого, получше, супруга,
Зевса взяла Семела, ради милостей ложа
Девы предпочитает он семивратные Фивы
Небесам семислойным, вместо Геры в объятьях
Дий чреватую деву земную ныне лелеет!
Где ж материнская ревность? Где гнев твой и ярость, богиня,
Что покарает Семелу - иль чувства эти ослабли?
Где беспощадное жало овода? Разве телицу
Боле не гонят за море? Разве же пастырь твой, Аргус,
Чьи неисчетные очи гонят прочь сновиденья,
60
Не стерегут уж ложа тебе изменившего мужа?
Что мне дом на Олимпе! На землю я возвращаюсь.
Отчее небо оставлю, в родимую ныне отправлюсь
Фракию, дабы не видеть матери боль, оскорбленной
Зевсом, мужем неверным. Если когда он нагрянет
В край мой, влекомый любовью к прелестнице бистонийской,
То узнает, как может Арей яриться, ведь нашим
Копнем смертоносным для дерзкого рода Титанов,
Я прогоню Кронида, что обезумел от женщин.
Он бесчестит юницу - вот вам мое обвиненье!
70
Так отомщу я, по воле собственной, Геры бесчестье!
Он, сочетался браком с земными женами, звездный
Свод блестящий заполнил плодами собственной страсти
(О, да простит меня небо!) - домом сделал для смертных!
Я ухожу. Разве в высях Каллисто не мелькает
Там, где блистает созвездье аркадской Медведицы с гривой?
Семипутье Плеяд ненавижу! Электра с Селеной
Там сверкающей вместе долит меня горькой обидой!
Что ж ты, Гера, спокойна? С ложа Лето ненавистной
Ты погнала Аполлона - и щадишь Диониса?
80
Деве Тритогенейе помог ты, Гефест, народиться -
Только в бедре от жены незаконной сына доносит
Зевс, и сам породит, и будет отпрыск сильнее...
Нет в топоре твоем нужды! Так подчинись же, Афина,
Не прославляй ты Зевеса главы беременной боле,
Ибо сие рожденье мудреное Дионису
Будет казаться смешным: рожденный от смертного корня,
Станет он жить на Олимпе, как и богиня Афина,
Славу затмит Паллады, не знавшей матери девы.
Стыдно мне мысли единой, что смертный станет смеяться:
90
"Зевс дал битву Арею, веселье дал Дионису!‟
Вот я и оставляю Кронида детям побочным
Свод небесный, а сам удаляюсь, пусть Истра замерзший
Ток увидит владыку, блуждающего по дорогам,
Нежели кравчего Зевса, кудрявого Ганимеда,
Пастуха на Олимпе, у самого Пергама встречу
Гебы небесной супругом, девы с винною чашей,
Нежели я Семелу и Вакха на небе увижу
Иль Ариадну земную в венце небесных созвездий,
Рядом идущую с Солнцем, подле Эригенейи.
100
Тут остаюсь, чтоб не видеть Кита и серпа Персея,
Иль Андромеды лик, иль око Горгоны Медусы,
Коих Кронид пристроит еще в небесах напоследок!"
Так говорит и смущает ум самородной Афины,
И разгорается злоба Геры и тяжкая ревность.
Фтон стремительно прянул, коленами острыми взрезал
Воздух, несясь по воздушным тропам. Для рода же смертных
Он проносился по небу подобно струям тумана,
Вооруженный коварством и злобным духом тельхинов.
Не дремала и злоба тяжкая Зевса супруги.
110
Прянула бурной стопою, небо пересекая
Пестрое, все в созвездьях, пылавших пламенем ярким,
Неисчислимые веси повсюду земные минуя,
Только б найти Апату, умыслов полную злобных.
Вот с высоты диктейской, милой всегда корибантам,
Гера Амнис узрела поток, дарующий жизни,
Там, в горах, и наткнулась она на богиню обмана,
Ведь Апата жила у мнимой гробницы Зевеса,
Милая критянам, ибо лгут всегда эти люди!
Пояс кидонский богини стягивал узкие бедра,
120
Изображенье там было всего, что смертных прельщало:
Все воровское лукавство, лести искусной беседы,
Хитрости и обманы, возможные при коварстве,
Также и лживые речи, что ветер по воздуху носит!
Вот к злоковарной Апате со словом лукавым богиня
Хитроумная Гера, Зевесу мстя, обратилась:
"Здравствуй, с сердцем коварным, рекущая речи коварства,
Здравствуй! В искусном притворстве Гермеса ты превосходишь:
Дай же мне пояс обманный, с помощью коего Рейя
Бедра свои обернувши, мужа запутать сумела!
130
Не поднесу я Крониду каменной глыбы какой-то,
Не обману я супруга какой-то мнимой скалою,
Нет, лишь дева земная гнев возбуждает и ложе,
Из-за коего небо Арей оставляет во злобе;
Что мне званье богини, когда какою-то смертной
Зевс уведен, отторгнуть коего мать Аполлона
Не смогла; Высочайший более не был с Данаей,
После того, как из медной темницы вызволил деву,
Та супруга бранила и дождь его златоносный,
И получила в подарок брачный соленую пену,
140
В ларчике этом медном плывя по воле течений!
Снова на Крит не вернулся Телец олимпийский по волнам,
Выйдя из брачных покоев, Европы он боле не видел;
Даже Ио, телица, плыла, гонимая слепнем!
Даже богини браком полностью не насладилась!
Даже Лето, понесши во чреве, долго скиталась
По островам округлым, на месте отнюдь не стоящим,
По зыбям беспокойным негостеприимного моря,
Только с великим трудом смогла разродиться у пальмы...
Столько Лето страдала - помощи не было мужа!
150
Зевс ради страсти к смертной, что скоро умрет и исчезнет,
Гере, сестре небесной, отказывает от ложа!
Боязно мне, что известный как брат и супруг Кронидаон
Из-за страсти земной меня с Олимпа изгонит,
Геру - соделав Семелу владычицею Олимпа!
Если Крониону Дню ты служишь больше, чем Гере,
И не отдашь мне пояс, что полон чары обманной,
Дабы вернуть на небо смогла я изгнанника сына,
К самым дальним пределам отправлюсь реки Океана,
Горние выси оставив из-за Зевесова брака,
160
И к очагу Тефи́и-праматери сяду. Оттуда
К дому пойду Гармонии, с Офисном рядом пребуду!
Ты же почти праматерь премудрую, Зевса супругу,
Пояс мне дай, обольщу я воинственного Арея
Беглеца, чтоб к Олимпу, на небо он снова вернулся!"
Ей откликалась богиня ответным словом искусным:
"Мать Эниалия бога, единая на престоле!
Дам я тебе сей пояс и все, что мне ни прикажешь,
Ибо ты правишь богами, первая после Зевеса!
Вот тебе подпояска, вяжи ее прямо под грудью,
170
Дабы Арея на небо вернуть, а если желаешь,
Ум зачаруй Кронида... Коль надо - и Океана
Гневного! Зевс же, оставив женам земным вожделенье,
Сам вернется на небо по собственному разуменью,
Чарой опутан могучей, обманной моей опояски,
Ибо она сильнее пояса дивной Пафийки!"
Так коварная молвив, исчезла - словно, как ветер
Прянула в воздух, высь рассекая крылатой плесницей
Над диктейским отрогом с пещерой? где бычьи гремели
Древле щиты и с гротом, где древле богиня рожала...
180
В опочивальню Семелы явилась коварная Гера,
Ревностью горькой пылая. Преобразилась в старуху
С речью слащавою, облик кормилицы приняв, что деток
Взращивает и лелеет, Агёнора кто вспитала -
Дал он ей землю и мужа выбрал, отцом ей родимым
Стал, она ж, в благодарность, заботливой стала и верной
Мамкой, и собственной грудью Кадма-младенца вскормила,
И взрастила Европу от самой ее колыбели.
Облик нянюшки приняв, явилася Гера в покои,
Гневаясь на Семелу, Пафийку и Диониса,
190
Хоть он и не родился еще... И вставши у ложа
Страстной любви, устремила взгляд свой на ближнюю стену,
Взор отвратив, лишь бы ложа любовного Зевса не видеть.
Пейсианасса, служанка Семелы, тириянка родом,
Место ее пригласила занять на сиденье удобном,
А Тельксиноя на кресло яркий ковёр подложила.
Там разместилась богиня, зло затаившая, глядя
На Семелу, мученьем томимую близких уж родов.
Только еще не достигла дева срока рожденья,
Так о том говорила бледность ланит и запястий,
200
Прежде таких румяных... Гера, устроившись рядом,
Задрожав всем телом в трепете старческом мнимом,
Головою кивая, выю долу склонила...
Вот наконец старуха нашлась и речью плаксивой,
Слезы лия, разразилась... Вся затряслась, застенала,
Отирая рукою лицо, и лгала, обольщая,
Голосом, льнущим к сердцу, словом таким хитроумным:
"Ах, скажи мне, царица, что ж щечки твои побледнели?
Сталось что с прежней красою? Покой твой кто же порушил,
Угасивши то рденье, что так украшало ланиты?
210
Роза стала почто анемоном, чья жизнь столь непрочна?
Точит забота какая? Иль слышала речи какие
Стыдные, или слухи среди горожан преболтливых?
Ох уж это злоречье из женских ртов, вот беда-то!
Все расскажи, не таися, кто пояс порушил девичий,
Кто из богов обесчестил? Кто твое девство похитил?
Если к моей дочурке Арей пробрался украдкой,
Возлегал с Семелой, не думая об Афродите,
Пусть подойдет к ее ложу, копьем потрясая как даром,
Пусть твоя матерь узнает о грозном воителе муже!
220
Если резвоплесничный Гермаон сей новобрачный,
Ради красы Семелы пусть от Пейто отречется,
Пусть тебе жезл свой предложит, брачный союз закрепляя,
Или тебя украсит плесницами золотыми -
Дар достойнейший к ложу брачному, чтоб величали
"Златоплесничной" Семелу, как Геру, Дня супругу!
Если это прекрасный пришел Аполлон с поднебесья,
Дафну забыв, чтоб предаться любви с Семелою-девой,
Если без всякой утайки слетел он с неба, беспечный,
На возке, лебедей поющей стаей влекомом,
230
Пусть в ознаменованье страсти формингу подарит,
Верный супружества знак! И только формингу увидев,
Кадм-владыка признает кифару горнюю Феба,
Ибо внимал он ей уже на пиршестве брачном,
Где Гармонии свадьбу гимном она прославляла!
Если тебя темнокудрый бог, безумный от женщин,
Силой поял, предпочтя воспетой в стихах Меланиппе,
Пусть приходит открыто, к привратью дворцовому Кадма,
Пусть жениховский трезубец вонзит у самого входа,
Равную почесть воздав и Дирке, воспитавшей дракона,
240
Точно как в Аргосе Лерне, гидру вскормившей, где встретил
Страсть с Амимоной своею, в память сего и истоку
Имя "Трезубец лернейский‟ от имени девы лернейской.
Что же я называю Энносигея супругом -
Разве есть у тебя Посейдона-бога подарки?
Влажною пястью своею Тиро обнимал он когда-то,
Бился изменчивым валом, как будто был Энипеем!
Если промолвишь, что нынче возлюбленный твой - Кронидаон,
Пусть он явится к ложу в сиянии пламенных молний!
В громе великом перунов, дабы промолвили после:
250
"Гера лишь и Семела являются в блеске зарницы!‟
Зевса супруга ревнива, но горя тебе не доставит:
Родич по матери твой, Арей, того не дозволит!
Счастлива боле Европа - ее на бычьем загривке
Зевс умыкал рогатый, гонимый пламенем страсти,
Гребней касался копытом (не в силах достать его влага!),
Эроса малой скорлупкой бык огромный являлся!
Дева владычила - чудо! - владыкой целой вселенной!
Счастлива боле Даная: на лоно ее ливненосный
Зевс золотыми ручьями сквозь кровлю проникнув, пролился
260
Влагой росистообильной ласки любовнобезумной!
Только счастливая дева ласки себе не просила:
Мужа она получила, как дар любовный. Так кто же
Муж твой? Ах, ради богов, помолчи! Как бы Кадм не услышал!".
Молвив, печальную деву в светлице она оставляет,
В ревности и обиде на брак владычицы Геры,
Горько бранящей Зевеса. А Гера, в дом возвратившись
Поднебесный, входит в жилище и видит у трона
Брошенное оружье (как будто ненужное Зевсу!),
Льстиво молвила Гера (как будто слышит оружье!):
270
"Огненный гром! И тебя оставил тучегонитель;
Кто тебя снова похитил? Кто снял тебя снова с владельца?
Ты уворован, гром, но сие не вина Тифоэя,
Беды ты с Герой делишь, новою девой увлекся
Зевс ливненосный, и оба мы брошены им в небреженье!
Ливня земля не дождется, влаги, тучей излитой,
Боле не будет на пашне, засуха поле изгложет;
Колос не вызреет, боле не назовут земледельцы
Тучегонителем Зевса, воскликнут, молясь: "О, бестучный!‟
Звезды, кликайте Дня огненно ликой зарницей!
280
Зевса влюбленного, громы, о други, зовите погромче!
Отомстите за тяжкий позор, терзающий Геру!
К ложу Семелы ступайте! Попросит подарка за ложе -
Станете вы ей подарком, огненные убийцы!"
Так восклицала Гера, жалуясь громам безмолвным;
Оскорбленная, гневом богиня пылала ревнивым.
Дух же Семелы терзался новой печалью обидной:
Молний дева желала, пламенных стражей страсти
И умоляла супруга, всячески упрекая;
С Герой тщилась сравниться на ложе в блеске зарничном:
290
"Ради Данаи, молю я, дождем златоносным омытой,
Милости, муж быкорогий Европы - стыдно Семелой
Зваться, себя я видала только лишь в сновиденье.
Кадма счастливей Акрисий, да и сама я желала б
Свадьбу златую увидеть, о Зевс, мой супруг ливненосный,
Если б матерь Персея меня того не лишила!
Плыть и я бы желала, о бык похититель, на мощной
Хребтовине, чтоб милый брат Полидор меня, долго
Странствуя по далеким краям разыскивал, словно
Некогда Кадм владыка, меня, быком уносимой!
300
Только вот что же мне в страсти такой с быком или ливнем?
Почестей не желаю, доставшихся смертным на долю,
Будь быком для Европы, ливнем златым для Данаи -
К ложу я Геры ревную! Когда ты почтить меня хочешь,
Пусть в моем брачном покое огонь разольется эфирный,
Страсть да сверкнет из тучи зарницей - вот дар твой небесный,
Вот любви твоей знак, вопреки неверью Агавы!
Пусть Автоноя трепещет, внемля в соседнем покое
Песни любви, что перун гремит, сторожа у порога,
Знак для мира единый таимого брачного ложа!
310
Дай заключить мне в объятья пламень небес, насладиться,
Огненный блеск лаская и пламенный гром перунов!
Дай мне супружеский пламень! Ведь над любою невестой
Светоч пылает брачный, когда свершается свадьба!
Разве я не достойна зарницы свадебной блеска?
Кровь Арея во мне и матери Афродиты!
Горе мне! Ведь для Семелы кратко брачное пламя,
Факел прост ее брачный, ведь огненною зарницей
И перуном владеет одна только Гера-богиня!
Муж мой громогремящий! Ты в полном божественном блеске,
320
Лик священный являя, нисходишь к Гере на ложе,
Освещая супругу брачной своею зарницей,
Пламенный Зевс! А к Семеле быком или змеем крадешься!
Слышит она на Олимпе тяжкорокочущий отзвук
Страсти, но бледною тенью скользишь ты мимо Семелы,
Слышит она лишь мычанье мнимое мнимого тура,
Зевс без туч, без перунов ложе мое посещает -
С Герой, богиней надменной, возлег он средь туч с облаками!
Дабы слухов постыдных не слышать про дочь любодейку,
В доме Кадм затворился, по улицам боле не ходит,
330
Людям стыдясь на глаза показаться, ибо болтают
Все горожане открыто об этаком тайном союзе,
На Семелу бранятся с ее женишком малодушным:
Что за брачный подарок - брань торговок базарных!
Даже рабыни, и те судачат, но боле боюся
Языка я дурного кормилицы невоздержной!
Вспомни: кто чаровал Тифона искусной игрою,
Кто вернул тебе снова им похищенный пламень?
Что ж, отцу -то Семелы яви, что вернули, и старый
Кадм тогда мне покажет брачные знаки Зевеса!
340
Только еще не видала я праведных взоров Кронида,
Ни блистанья лучистых зениц, ни сияния лика,
Ни зарницы, горящей слепительным светом в подбрадье!
Нет, не знала я лика божественного олимпийца,
Лев и барс пред очами - не лик божественный мужа,
Смертный лишь предо мною - а богом должна разродиться!
Я о другом слыхала огненном браке: ведь Гелий
Деву Климену в объятьях огненных страсти покоил!"
Так она кликала участь, ей дорогую... Как Гера
Дева злосчастная пылко желала покоиться в страсти
350
С лаской зарницы, слетевшей с перуна, полного ласки!
Зевс же Отец все слышал и проклял ревнивые Судьбы,
Предрешенную гибель Семелы оплакал. На Вакха
Неумолимая Гера зависть и гнев направляла.
Он приказал Гермесу из огненно-пылкой зарницы
Выхватить сына Тионы, пожранной пламенем неба.
Слово молвил такое Отец юнице надменной:
"Дева, умыслы Геры гордой твой разум затмили!
Что ж ты думаешь, дева, молнии сладостны будут?
Только немного осталось - от бремени разрешиться,
360
Только немного осталось до срока рождения сына,
Не домогайся от Зевса явленья зарниц смертоносных!
Не было пламенных молний, когда овладел я Данаей,
Не было грохота громов, когда я с тирийскою девой
Сочетался на ложе, не было там и перунов,
Для инахийской телицы огни не пылали, одна лишь
Ты о том умоляешь: Лето - и та не просила!"
Так говорил, но Кронион и не дерзал состязаться
С пряжею Мойр, и прянул, весь небосвод озаряя,
Светом громовой зарницы к возлюбленной, громов молящей,
370
Против воли своей Кронид супруг-громовержец
В опочивальне Семелы явился в неистовой пляске,
Дланями воздымая погибельные зарницы.
Дева Семела, увидев огонь смертоносной зарницы,
Гордо встретила пламя такою достойною речью:
"Я не желаю пектиды жалостной, прочь же авлосы,
Громы и молнии Дня - вот сиринги эротов,
Мой же авлос - громыханье громов, а светоч мой брачный -
380 [378]
Горних высей сиянье! Жалких факелов чада
Мне не надобно боле, светоч мой славный - зарница!
Я - Зевеса супруга! Эхиону - участь Агавы,
Пусть Автоноя зовется женой Аристея, пусть Зевса
Делят Ино с Нефелой, а я - соперница Геры!
Не Афаманта жена, не рожу Актеона для скорой
Смерти от яростной стаи псов среди чащи нагорной!
Нет, не желаю форминги смиренной, ибо небесной
Звездной Кифары звуки Семелы брак воспевают!"
Гордая, так она молвит - и возжелала в объятья
390 [388]
Смертоносные громы заключить. Не противясь
Мойре, коснулася пястью смелой громов смертоносных.
Брак, погубивший Семелу, свершился. Во установленье
И костром и гробницей Эринния сделала ложе.
Вот зарница Семелу от бремени разрешивши
(Зевс не удерживал боле), деву во прах обращает!
Восприемником - гром, Илифией - зарница сказались,
Только лишь Вакх из чрева горящего появился.
Пощадило младенца пламя зарницы небесной,
Хоть и невестную матерь сгубило огнем смертоносным,
400 [398]
И до срока рожденный остался Вакх невредимым,
Ведь дыханье сдержали его омывшие громы!
Видя погибель, Семела счастливой себя почитала,
Ибо родить успела... Средь пламени видеть могли бы
Химероса, Илифи́ю с Эриннией в брачном покое!
И недоношенный отпрыск как только родился, омытый
Горним огнем, доставлен тотчас Гермесом к Крониду.
И смягчает Кронион Геры злобноревнивой
Умысел, что завершился, бремени гнева лишает:
Пламенный прах Семелы возносит на свод небесный,
410 [408]
Матерь Вакха приводит к дому звездному, дабы
Там она обитала, ведь в близком родстве она с Герой,
От Гармонии, дщери Арея и Афродиты.
Там свое новое тело омыв сиянием звездным,
Замерла навсегда в бытии нетленном. Не с Кадмом
Ныне она на земле, не с Агавой, не с Автоноей -
С Артемидою рядом, беседует с девой Афиной,
Стал небосвод ей подарком свадебным, делит застолье
С Зевсом, Гермесом, Ареем и самой Афродитой!

 

Песнь IX

   Внемли песне девятой, найдешь там отпрыска Майи,
   Ми́стиду, дщерей Лама, Ино́ прескромной обитель.

Зевс-Отец от Семелы пылавшего лона младенца,
Полу рожденного Вакха, избежавшего молний,
Принял и поместил в бедро, и ждал окончанья
Бега месяцев лунных, положенных для рожденья.
Вот и рожденье, и длань Кронида как повитуха
Опытная в этом деле, бедро от швов разрешает,
Где дитя пребывало, трудных вспомощница родов.
Стало бедро Зевеса, как и у женщин, смягчаться:
Слишком ранний младенец без матери чрева доношен,
10
Взят от женского лона, зашит он в бедро мужское!
Только лишь появился от крови бога младенец,
Хоры дитя увенчали из стеблей плюща плетеницей,
Славя грядущее Вакха, и сами в цветочных уборах
Благорогого змея кольца гибкого тела
Располагают у чресл благорогого Диониса.
Над драканийским отрогом, местом рождения Вакха,
Майи отпрыск, Гермес, взлетел в простор поднебесный,
Приняв во длани младенца. Родившегося Лиэя
Он нарек Дионисом, ибо в ноге свое бремя
20
Выносил Дий, хромая с бедром непомерно раздутым;
Значит и "нис" в сиракузском говоре "хромоногий" -
Так вот в имени бога имя отца прозвучало!
Бог народившийся также зовется "Эйрафиотом",
Ибо в бедро мужское зашил младенца родитель!
Только лишь бог народился (не требовалось омовенья!),
Детку, не знавшую плача, во длани Гермес принимает -
Бог был подобен Селене с рожками над висками.
Нимфам, дщерям потока Лама, младенец доверен,
Сын Зевеса, владыка лозы виноградной. И Вакха
30
Приняли на руки нимфы, в уста дитяти вливая
Каждая сок свой млечный от груди, текущий свободно.
Взоры дитя устремляет ко своду горнему неба,
Глаз не смыкает, лежа на спинке, ножками воздух
Маленький Вакх взбивает, млеком себя услаждая,
На небосвод взирает, владенье отчее, дивный,
Радуясь бегу созвездий, смеется дитя беззаботно.
Отпрыска Дия кормящих, дщерей Лама потока,
Гнев ревнивый и тяжкий супруги Зевеса бичует:
И безумствуют нимфы, застигнуты яростью Геры,
40
Бьют рабынь и прислужниц, странников на перекрестках
Троп и дорог на части острым ножом разрубают,
Воя и завывая, с выпученными очами
В пляске несутся свирепой, в безумстве раздравши ланиты,
В разуме помутившись, бегут и бегут непрестанно,
Кто куда, то кружася на месте, то прыгая дальше!
Волосы, распустившись, вольно вьются по ветру
Бурному, ткань хитона шафранная каждой безумной
Пеною белой клубится, стекающей с грудей девичьих.
Буйством влекомы, унесшим их разум, они бы
50
Неразумного Вакха ножом растерзали на части,
Если б, нечуемый вовсе, ступая как вор по воздушным
Тропам, крылатой плесницей Вакха Гермес не похитил!
Сжав младенца в объятьях спасительных, тут же уносит
Вакха Гермес в жилище Ино, разродившейся только.
Дева младенца в то время к своей груди подносила,
Новорождённого сына, дитя свое, Меликерта,
И округлые груди полнились млеком обильным,
С них сочилося млеко, сосцы тесня и терзая!
Бог приветливым словом деву сию приголубил,
60
Вещие бога уста пророческой речью звучали:
"Вот тебе, жено, новый сынок! К груди поднеси же
Сына Семелы, милой сестры твоей, коего в брачной
Опочивальне и громы с огненною зарницей
Сжечь не смогли, но Семела в огне их грозном сгорела.
Пусть же этот младенец в дому пребывает укромном,
Пусть в покоях жилища невидимым он пребывает
Для лучей Фаэтонта и глаз лучистых Селены,
Пусть же сего дитятю (хоть, говорят, волоока)
Гнев ревнивый и тяжкий злобной Геры не узрит!
70
Вот сестры твоей отпрыск - вознаградит Кронид&он
Все труды и мученья по воспитанию Вакха!
Да пребудешь в блаженстве средь дщерей Кадма-владыки!
Ибо Семела и вправду пала от огненных дротов,
Автоною же с сыном погибшим земля приютила,
Вместо гробницы над ними воздвиглись холмы Киферона.
Смерть и Агава узнает, по предгорьям скитаясь,
Ибо забьют камнями (причиною смерти Пенфея)
Изгнанную из града... Живою одна и пребудешь,
Гордая пенного моря насельница, ты-то и внидешь
80
В дом божества Посейдона такою ж богиней морскою
Как Галатея, Фетида - под именем Гидриады.
Нет, в пещерах наземных тебя Киферон не укроет -
Станешь ты нереидой, вместо родителя Кадма
В чаянье лучшем Нерея отцом назовешь, укрываясь
В доме его вместе с сыном, божественным Меликертом,
Нарекут Левкотеей, ключницей волн и течений,
Мореходцев защитой вослед Эолу... Доверясь
Ясной погоде, по гребням пустится в путь мореходец
Лишь с одним алтарем - Эносихтону и Меликерту -
90
На корабле торговом, бог же Лазурнокудрявый
В колесницу морскую возьмет Палемона возницей!"
Молвив, неуловимый Гермес в небеса устремился
Резвоплесничной стопою, мчался он быстро, как ветер.
Повиновалась Ино: и с нежнолюбовной заботой
Бога-сиротку, Вакха, к груди материнской прижала,
Поудобней устроив к локтям обоих малюток,
Обе груди дала Дионису и Палемону.
Отпрыска Мистиде юной, рабыне, после вручает,
Мистиде, сидонийке прекрасноволосой, что с детства
100
Вместе с Ино возрастала по Кадма веленью для службы.
Мистида отнимает от богокормящей Вакха
Груди, и в темный уносит покой, чтоб никто не увидел.
Дия миру вещая непроизвольные роды,
Блеск озаряет лучистый лик, одевшийся светом,
Темные стены покоев в ярких лучах проступают,
Сумрак уходит пред светом священного Диониса.
Бромия же младенца Ино всю ночь забавляет.
Часто дитя Меликерт, насытившись грудью одною,
Ищет губами своими другую, опору теряя,
110
Дионис же лепечет негромко "Эвой" или "Эвий".
Мистида отнимает бога от груди хозяйки
И над Лиэем, сомкнувшим глазки, бодрствует ночью.
Так, по имени верной служанки, обряды назвали
Празднеств полночных мистических никтелийского Вакха,
В честь бессонного бденья над малюткой Лиэем;
Первая погремушкой гремела над Вакхом служанка,
Медью двойной ударяла в гудящие глухо кимвалы,
Первая огнь запалила, чтоб свет был для плясок полночных,
И "Эвой" завопила вечно бессонному Вакху!
Первая гибким побегом лозы свежесрезанной кудри
Вольные бога венчала, сплетая венок виноградный;
120 [122]
Первая тирс оплетала плюща виноцветным отводком,
Спрятав его острие железное в зелени пышной,
Листья с отростками, дабы Вакховы длани не ранил!
Мистида подвязала к груди обнаженной фиалы
Медные, первая бога чресла укрыла небридой,
К поясу прикрепила хранящую тайны корзинку,
Вот погремушки какие Вакха сперва забавляли!
Первая окружила змеиными кольцами ткани
Вакховых одеяний: двойное сплетенье змеиных
Тел образует пояс кольчатый Диониса.
Только и в глубях дома, за всеми его замками,
130 [133]
Всепроникающим взором Гера бога узрела,
Хоть охраняла Вакха служанка в укрывище тайном.
Стиксовой влагой богиня клялась, что в горестей море
Дом Ино погрузится, что беды дом сей постигнут,
Что погубит Зевесова сына... Гермес же малютку
Подхватил и в отрогах лесистых укрыл Кибелиды.
Резвоплесничная Гера прянула быстрой стопою,
140
Неустанная, с неба - Гермес ее опережает!
Фанеса принял он облик, перворожденного бога...
Из уваженья к древнейшим богам свой шаг замедляет
Гера, сияньем лучистым обманута мнимого лика,
Образ лживый не мысля в искусном явленье увидеть.
Тот же еще быстрее бросается к горным отрогам,
В нежных объятиях сжав круторогого сына Зевеса;
К матери Дия приходит, к Рейе, кормилице львиной,
Речь говорит богине, родившей бессмертных Блаженных:
150 [149]
"Вот, прими, о богиня, нового сына Зевеса,
Сокрушителя индов, что к высям звездным взнесется!
Гнев почуяла Гера на Вакха, рожденного Дием;
Нет, не Ино дитятю, я вижу, воспитывать должно -
Матери, Дия зачавшей, ныне отдать подобает
Внука, ибо лишь Рейя вскормить Кронида сумела!"
Молвил Гермес быстроногий и прянул в высокое небо,
Крылья расправив в воздушных потоках веющих ветров.
Древлерожденного Фанеса лик благородный оставил,
Принял он, возвращаясь, облик первоначальный,
Бога растить оставив бабке и бодрой, и зоркой.
160
Вакха вспитала богиня, и, хоть и был он мальчишкой,
Править хищными львами повозки своей дозволяла.
Шумные корибанты в жилище, бога укрывшем,
Пляскою соразмерной и пеньем дитя забавляли.
Скрещивали железо мечей и попеременно
Били в щиты воловьи, звенеть заставляя оружье,
Дабы сокрыть возмужанье растущего Диониса.
Отпрыск, внимая звону щитов охранных, мужает
При неусыпном надзоре вспитавших отца корибантов.
На девятом году убивал он диких животных,
170
Резвоногий и быстрый, зайца мог он настигнуть,
Предаваясь погоне за ланью, детской рукою
Тушу со шкурой пятнистой мог он на плечи забросить;
Тигра с хребтом полосатым, мог он свободно над выей
Воздымать и не нужно вязать было этого зверя.
Львят приносил он в руках, показать их матери Рейе,
Малых зверюшек, матерним напитавшихся млеком,
Что же до львов свирепых, то он ловил их живыми,
Дабы могла их Рейя впрягать в свою колесницу:
Пару лапищ львиных каждой удерживал дланью;
180
Рейя же, изумляясь, со смехом блаженным взирала
Отрока Диониса на силу и ловкость, и доблесть!
Глядя, как Иовакх свирепых львов укрощает,
Зрелищем сим услаждался, смеясь, родитель Кронион.
Бог свое тело прятал под косматым хитоном,
Эвий, хоть был он отрок, почти совсем еще мальчик,
Шкурой пятнистой оленя кутал и грудь он, и плечи,
Шкурой, подобной небу, усыпанному звездами.
И на фригийских нагорьях, похитив из логова рысей,
С пестрым их леопардом впрягал в свою колесницу,
190
Будто хотелось восславить ему отчизны обычай
Часто он забирался, бессмертный, в Рейи повозку,
Нежной и слабой рукою ухватывал упряжь кривую,
Несся в быстрой повозке, влекомой свирепыми львами,
И с возрастающим в сердце мужеством Зевса-владыки,
В глотку медведицы лютой впивался юной десницей,
Дланью неустрашимой ярую пасть усмиряя,
Дланью почти ребячьей... Страшный зверь умилялся,
Глотку свою подставляя юному богу Лизю,
И, прикрывши клыки, ладони лизал Диониса.
200
Так возрастал он близ Рейи, любящей мчаться по взгорьям,
Мальчик, средь гор взращенный, среди теснин и отрогов;
Пановы дети плясали резво вкруг сына Тионы,
Густокосматой стопою прыгая с камня на камень,
Вакху "Эвой" кричали, носились вприпрыжку по склонам,
И козлиным копытцем цокали звонко по скалам!
Дева Семела и в небе огнь не забывшая молний,
Радостно выпрямив выю, гордо так восклицала:
"Гера! Тебя победили! Сын мой растет и мужает!
Зевс родил его, вместо Семелы став матерью Вакха!
210
Семя отец посеял и выносил, без повитухи
Обошелся, природы закон изменивши жестокий!
Вакх Эниалия выше! Ведь Зевс зачал лишь Арея,
Но не рожал его, бога, в бедре зашитого долго!
Фивы и Ортиги́ю славой затмили, ведь Феба
Втайне миру явила Лето, богиня-беглянка!
Феба Лето рожала - вовсе не вышний Кронион!
Майя Гермеса рожала, а не соложник законный!
Сына ж Семелы открыто Отец породил! Что за диво!
Зевс! Взгляни же на Вакха! Твоя же матерь в объятьях
220
Нежных его покоит: она ведь ключница мира
Этого, всех Блаженных бессмертных она же начало
И - кормилица бога Бромия! Вакху давала
Грудь со млеком обильным, ту грудь, что Зевса вскормила!
Что за Кронид Арея рожал, что за Рейя питала
Сына Геры? Кибела-матерь и Зевса явила
Миру, и Диониса вспитала на собственном лоне!
Сын и отец, они оба во дланях покоились Рейи!
С сыном Семелы не в силах безотчий Гефест состязаться,
Гера его породила одна, неизвестен родитель,
230
Слаб ее отпрыск ногами, на обе стопы он хромает,
Неудачные роды скрыть стараясь походкой!
Спорить не может с Семелой и Майя, чей сын хитроумный,
Бог Гермес, превратился в подобье бога Арея,
Дабы у Геры богини млеком ее напитаться!
Чтите меня как богиню: лишь у единой Семелы
Муж, что выносил сына и миру явил Диониса!
Счастлива дева, имея сына такого! Не надо
Было лукавств и обмана Вакху, чтоб среди звездных
Высей отчих он жил, ведь матерь родная Зевеса
240
Выкормила Диониса млеком, кормилица божья!
Сам он взойдет на выси небесные, млека же Геры
Сыну Семелы не надо, самою Рейей он вскормлен!"
Так ликовала Семела на небе. Супруга же Зевса,
Гневная, деву Ино погнала за пределы отчизны,
Вдруг на дом Афаманта обрушившись в гневе великом.
Ненавидела Гера Вакха, хоть и младенца!
Вот из палат помчалась Ино, несчастная в браке,
250 [248]
Вот, босоногая, скачет по склонам горным и скалам,
След ища понапрасну исчезнувшего Диониса.
Вот от отрога к отрогу блуждая без цели, юница
Горной скалистой долины Пифо достигает дельфийской.
Тут она остановилась у воскормившей дракона
Чащи, неумолимо гонимая... Грудь обнажая,
Ткани висели лохмотья в знак скорби великой и горькой
У безумицы-девы. Заслышав ее причитанья
Жалобные и стоны, пастух в долинах трепещет.
Часто берет она змея, что кольца тройные свивая,
260 [258]
Вкруг треножника бьется, приладить к спутанным прядям
Грязным; к вискам изможденным змеиные кольца приладив,
Вкруг неприбранных кудрей вяжет из змея повязку.
К шествиям часто девичьим бросается - ни возлияний
Нет при них, ни обрядов... боле никто не приходит
К храму близ Дельфов священных. Свитой из плющевых веток
Плетью отроковица хлещет жен проходящих.
А зверолов, лишь завидев Ино, что несется по склонам,
Забывает силки и ловушки, стадо же козье
Козопас загоняет в укрывище в скалах отвесных.
Пахарь, быков ведущий по полю под тягостным игом,
Весь трепещет от страха, Ино в неистовстве видя!
270
Звуки подземного гласа заслышавши странного только,
Пифия, дева-вещунья, бросается в горы внезапно,
Панопеидским лавром над головой потрясая.
После бежит к вершине, над долом глубоким нависшей,
Прячется в гроте дельфийском, Ино страшася безумья.
Только блуждая в безумье средь чащ запутанных леса,
Не избежала всезрящих глаз Аполлона. И приняв
Смертного облик, к безумной из жалости, он перед нею
Предстает прямо в чаще, и лик Ино украшает
Лавром, ладонию кроткой венцом из вещего лавра,
280
Сладостный сон насылая. Умащивает амвросией
Члены юницы Ино, истомленной тяжким страданьем,
Тело кропит Инахиды росой, разрешающей горе.
Долго она, три года, в парнасском лесу пребывает,
Подле покоится самой скалы пророческой, там же
Учредит она после обряды в честь юного Вакха
Во исполненье пророчеств Феба. Со светочем в дланях
Корикийские девы-вакханки, благоухая,
Празднества совершают, сбирая во длани святые
Травы, хранящие разум и жен, и дев от безумья.
290
По Афаманта приказу тем временем посланы люди
Во все стороны света, и в горных теснинах служанки
Толпами ищут усердно, и в самых углах отдаленных
Края безвестного следа своей госпожи убежавшей,
Скрывшейся, неуловимой - плачут, стонут, рыдают
Девы-служанки, ланиты ногтями они раздирают
В кровь и белые груди терзают в горе перстами.
Многоголосый отзвук воплей град наполняет,
Горестный вопль раздается по всем покоям дворцовым.
Мистиды благоразумной скорбь поболее прочих,
300
Ибо двойную муку терпит - Ино злосчастной
Бегство безумное вместе с утратою Диониса.
Но Афамант-владыка не плакал над девой жалчайшей.
Царь забывает Ино пропавшую без сожаленья
(Как забыл он Нефелу, двух отпрысков царственных матерь)
Он Темисто на ложе сладостное приводит,
Делает третьей женою дочерь царя, Гипсеиду,
Брак расторгнув с Ино. Как будто нежная нянька
Он с младенцем играет, подкидывает Меликерта
В воздух, а тот как будто лепечет "папочка!", "папа!";
310
Если же хочет младенец груди, млеком обильной,
Тот ему в шутку свою подставляет, его утешая.
И Темисто Афаманту во браке этом рождает
Крепкогрудых сынов, и храбрых, и сильных в сраженье,
Левкона и Схойнея, поросль новую силы,
Плод ее первых родов. После и двойню приносит
Матерь плодная, двух сыновей еще породивши,
Порфиреона она вскормила грудью обильной
Вместе со Птойем, потомство, что горе с бедой отвращает,
Двух сынов, коих матерь, ровесников, равно и любит -
320
Только вот сгубит однажды их Темисто, ибо примет
За других, за потомство Ино прекрасносыновной.

 

Песнь X

   В песне десятой - безумье Афаманта и бегство
   Девы Ино к зыбям со спасшимся Меликертом.

Так же как матерь-убийца детей своих погубила
В помраченье рассудка, отец их безумьем наказан
Был, ведь на Темисто, погубившую род их, женился!
Афаманта ударил бич неистовый Пана:
В стадо безумец ворвался и будто рабов нерадивых
Коз густошерстых безвинных хлестал кнутом в исступленье.
Вот он одну хватает, приняв ее за супругу,
Козочку вместе с двойней, припавшей к сосцам, изобильным
Млеком, мохнаты копытца вяжет крепко, веревку
10
Петлей двойной затянувши; после пояс срывает
С чресел, бичует тело мнимой Ино, обмана
Даже не подозревая! В слухе царя Афаманта
Свищет один лишь только бич Паниада Кронийца.
Часто неистовый, буйный, он с трона срывается дико,
Только лишь в слух устрашенный шипенье змей проникает!
Лук он тотчас напрягает, и с тетивы напряженной
В небо стрела пустое летит, никого не уметив.
То вдруг он видит змеиный лик тартарийской богини,
В страхе трепещет от лика многообразного тени,
20
Снежная пена из уст извергается, признак безумья,
И замутненные очи в глазницах вращаются страшных,
И при блуждающих взорах белки наливаются кровью
Глаз неподвижных, трепещут хрупкие темени кости;
Третья часть погибает души: способности мыслить
Ясно и твердо уж нет, поколеблено разуменье,
Скачут зеницы как будто неистовые вакханки,
Жалом гонимы безумья, волосы спутаны в космы,
Вьются, нестрижены, вольно у царя за плечами,
30 [29]
Что-то бормочут губы и с уст срывается в воздух
Отзвук бессмысленной речи, бессвязных слов восклицанья;
Смертных желание пищи вкусить похищает дыханье
Дев-Эвменид, распухает язык от речи тиадской,
Только кружась замечает, главу повернув, иноликий
Образ Мегайры призрачной, девы, не должной являться -
Царь Афамант впадает в приступ безумия ярый.
И гонимый богини пястию, сеющей ужас,
Хочет вырвать из длани ее он бич змееносный...
Выхватив меч короткий в чело Эринии метит,
40 [39]
Аспидоликие кудри алчет отсечь Тисифоны;
С речью пустою стремится к стене соседней, как будто
Призрачный образ увидел явленной мнимо богини
Артемиды и призрак обманчивый углядевши,
Он загорается страстью травить и преследовать образ...
Вот на году на четвертом Ино, испытавшая много
Горестей слезных, вернулась. Плачет вдвойне молодица:
Муж охвачен безумьем, в дому Темисто и двое
У нее сыновей; Ино же, соложницы верной,
Не признает супруг, слишком долго странствия длились.
50 [49]
Царь обуянный желаньем охотиться на оленей,
Устремляется в горы, быстрый, как ярая буря...
Видит отпрыска он, за животное отрока приняв,
Вскидывает свой лук, устремляется на Леарха,
Зрит лишь образ дичи ветвисторогатой в родимом,
Уподобленном зверю... Мальчик спасается бегством,
Робкий, и страх убыстряет голени юноши вдвое.
Только безумною дланью спустив пернатую с лука,
Пригвождает на месте сына убийца-родитель;
Голову не узнавши, мечом коротким срезает,
60 [59]
Мысля, что это олень. Над неузнанным ликом кровавым
Радостно он смеется, пылко его воздымает,
Словно охоты трофей, несется в припадке безумья,
Тела земле не предавши милого сына Леарха,
К дому, матерь он ищет косящим бешеным взором
Слуги попрятались в страхе. В уме поврежденный проходит
Свой дворец семистенный быстрым решительным шагом
В поисках сына, коего сам и убил... И в покоях
Младшенького Меликерта только внесенного видит.
Ставит на разведенный огонь лохань для купанья,
70 [69]
Сына туда помещает. Охвачена пламенем жарким,
В сей лохани клубится, кипит и пенится влага.
Жалобно плачет малютка, но ни один и не смеет
Из рабов подойти... Тут бурно врывается матерь,
Полусожженную детку выхватывает из лохани
И несется прыжками Ино без пути и дороги.
Лишь оказавшись на Левке, белом брегу, вспоминает
Имя Белой Богини, Левкотеи... В безумье
Афамант из покоев бросается, ветру подобный,
Тщетно Ино стараясь догнать на склонах гористых.
80 [79]
Все же ее ужасный преследователь настигает...
Боле не в силах мчаться несчастная, гнутся колена:
Остановилась у моря, плескавшегося перед нею,
Запричитала, плача над участью милого сына,
Обвиняя Кронида с глашатаем, отпрыском Майи:
"Бог сребромолнийный, что за награда кормилице Вакха!
Чуть не сгоревшего брата молочного узри, Лиэя!
Коль такова твоя воля - дожги жестоким перуном
Мать и младенца ея, Вскормленного тою же грудью,
Что и божественный отпрыск, наш Дионис богородный!
90 [89]
Сын мой! Богиня Ананке могуча, куда тебе деться?
Горы какие сокроют? Мы ведь у самого моря!
Где ж Киферон, что спрячет тебя во мраке пещеры?
Смертный какой пожалеет? В родителе жалости нету!
Примут лишь меч или море тебя, и уж если судьбина
Смерть сулит, то пусть будет море, не мечная бронза!
Ведала я - несчастье следом висело да вилось,
Знала я, на меня Нефела Эриний наслала,
Дабы я сгинула в волнах, как Гелла отроковица!
Было известно мне: в землю колхов несомый по небу,
100 [99]
Восседал на хребтине похитчика овна как всадник
Фрикс, чтобы жить в изгнанье! Когда б влекомый бараном
Златорунным по небу, мой сын путешествовать мог бы,
Отыскать (о, изгнанник!) край для жизни спокойной!
Ах, когда бы как древле Феб к Ино милосердный
Сжалился Посейдон над нами, Главка приявший!
Страшно, видевши гибель Леарха без погребенья,
Видеть малютку, над телом не причитать, не поплакать
Умерщвленным кровавой медью во длани отцовой.
Да не увидишь, спасаясь от гневного Афаманта,
110 [109]
Сыноубийцы, отца, убивающего и матерь!
Море, прими меня после земли! Нерей, не отвергни
И Меликерта, сердечно ты принял на лоно Персея!
Не оттолкни же Ино (ведь Данаю в ковчеге ты принял!)
Казни достойна, страдаю - ведь нашу же поросль младую
Сделал бесплодной по праву и уничтожил Кронион!
Ведь и сама я когда-то сделала землю бесплодной!
Мачехой злобной была, незаконное мысля потомство
Извести Афаманта, и гнев заслужила я Геры,
Мачехи Диониса, недавнего только питомца".
120 [119]
Молвила, и стопою неверной шагнула в пучину,
Быстро стала с сыночком тонуть... Левкотею-богиню
В гостеприимные длани принял Лазурнокудрявый,
Дабы жила среди влажных божеств. Она помогает
Мореходцам плывущим. Ино нереидой морскою
Стала и правит отныне зыбей безмолвных покоем.
Объясняет Кронид родительнице Лизя,
Что ради Бромия сделал богиней Ино. И с великим
Смехом та обращает сестре морской свое слово:
"Морем, Ино, ты владеешь! Семела же царствует в небе!
130 [129]
Мне подчинись! Ведь Кронида числю я предком и он же
Мой бессмертный соложник, выносил вместо подруги
Плод моего порожденья - а ты от мужа земного,
Афаманта, терпела детей убиение кровных!
Доля младенца Ино - в пучине! Мой сын вознесется
К небу, в вышние домы Зевеса. Нет, не сравниться
Гостю пучин, Меликерту, с горним вовек Дионисом!"
Вышняя так Семела смеялась над жизнью морскою,
Выпавшею Ино, сестре родимой, на долю.
А Дионис по скалам бродил лидийских отрогов,
140 [139]
Потрясая кимвалом Рейи Кибелеиды,
Ибо он юношей стал. И вот, спасаясь от зноя
Солнечного бича, что Гелий вздымает в зените,
Стал он купаться в струях ясно и стройно журчащих
Меонийского тока, и, угождая Лиэю,
Златоносную влагу Пактол тотчас упокоил,
Льющуюся по светлым пескам, средь коих в пучине
Злато лежит, а вокруг златоспинные рыбки мелькают.
Тут же и сатиры скачут и в воздухе кувыркнувшись,
Устремляются в реку бурно вниз головою!
150 [149]
Вот уж один резвится, пястями подгребая,
Наперекор теченью след пролагая во влаге,
А под водою копытца взбивают бурную воду;
Тут же ныряет другой к жилищам глубоководным,
Дабы бездонную дичь поймать с расцветкою яркой,
Тянет незрячую руку за рыбкою резвоплывущей.
Вынырнув, он предлагает добычу рыбную Вакху,
Что блистает от злата в речном лежащего иле.
Вот лодыжки и стопы содвинув единым движеньем,
Старый силен согбенный, с сатиром состязаясь,
160 [159]
Скачет, и вот уж мгновенно перевернувшись в полете,
В воду ныряет, достигнув дна - и в иле уж космы!
И упираясь ногами в окружье чаши блестящей,
Он вынимает из влаги клад потоков песчаных.
Третий в волнах покоясь, спину кажет из влаги,
Плечи оставил сухими - в воду зашел он по пояс,
Бедра лишь омочивши. А этот вот плоские уши
Плотно прижав, только голень косматую окунувши,
Влагу хлещет хвостом, что присущ ему от природы.
Бог же, чело возвысив, вдохнув глубоко и сильно,
170 [169]
Дланями подгребая, златую гладь рассекает,
И на брегах тотчас распускаются пышные розы,
Лилии расцветают, Хоры вьют плетеницы -
Вакх же плывет по водам, и темноволнистые пряди
Вьются по влаге, вбирая алый отблеск потока.
Вот однажды охотясь у сени отвесной деревьев,
Юношей Вакх пленился с ликом румяным и нежным.
Ибо в отрогах фригийских юноша Ампелос вырос
И возмужал, сей отпрыск цветущий страстных эротов.
Нежный пушок подбородка, юности цвет золотистый
180 [179]
Не препоясал ланиты округлые, снега белее
Горного, пряди густые свободно падали сзади,
Вились вольно по белым плечам без всякой повязки
И под дыханием ветра они едва колыхались,
Трепеща и вздымаясь, шею его обнажая
(Ибо волною волос она была скрыта от взоров).
Шея как будто сияла, белая, тени развеяв -
Так Селена сквозь тучи влажное сеет сиянье.
С уст, словно розы цветущих, медовые речи лилися,
Словно весна, его тело цвело. От стоп его белых
190 [189]
Розы алели на травах зеленых приречного луга.
Взоры когда он бросает глаз огромноокруглых -
Мнится, в полном сиянье блеск разгорелся Селены!
Отрок взят Дионисом в сопутники для забавы,
И божество, уподобив смертному голос и речи,
Лик божественный спрятав, искусно его вопрошает:
"Кто же отец твой родимый? Зачат ты не чревом небесным?
Уж не Харита ли матерь? Не Аполлон ли родитель?
Молви, милый, и рода не скрывай! Не бескрылый
Эрос ли вновь появился без лука и без колчана?
200 [199]
Кто из бессмертных на ложе тебя породил Афродиты?
Нет, и я не сказал бы, что мать твоя Кипрогенейя,
Я не назвал бы отцом Арея или Гефеста.
Если тебя называют Гермесом, с неба слетевшим,
Где же легкие крылья, плесницы пернатые бога?
А нестрижены кудри, вьющиеся за спиною?
Разве что сам появился, без лука и без кифары
Феб, чьи волосы вольной волною за плечи струятся!
Хоть и Кронид мой родитель, а ты от семени смертных,
Сатиров быкорогих кровь в твоем сердце играет!
210 [209]
Вместе побудь со мною, о богоравный, ведь крови
Олимпийской Лиэя твоя красота не постыдна!
Что ж говорю я со смертным, чьи лета столь краткосрочны?
Чую твою породу, хоть ты и пытаешься скрыться!
Гелию породила, соложница бога, Селена
Юношу, что Нарциссу равен прекрасному, дивный
И небесный твой облик - лик Селены рогатой!"
Так он измолвил, и отрок чудною речью пленился,
Гордый тем, что прекрасней он многих ровесников юных,
Затмевая их блеском красы. Когда же в чащобах
220 [219]
Отрок наигрывал песню - ею Вакх наслаждался.
Юноша уходил - угасала бога улыбка.
Если ж за пиром, где можно пылко резвиться, Сатир
Бил в тимпан, порождая отзвук далекий и гулкий,
А в зто время отрок охотился на оленя,
Не появляясь на пире - то бог останавливал пляску.
Если ж у вод Пактола, на брег цветущий и пышный,
Юноша не являлся, желая к вечернему пиру
Собственноручно владыке подать сладчайшую воду,
Отрока подле не видя, Вакх тоскою томился.
230 [229]
Если из флейты щемящей, либистидской работы,
Эхо он выдувает, слабый звук и неверный,
Вакху тут виделся Марсий, родил которого дивный
Хиагнис, Марсий мигдонский, что на беду свою с Фебом
Состязался, на флейте двойной играя Афины.
Если же только единый отрок сидел с ним в застолье,
Слушал он отрока речи, что сладостны слуху бывали;
Только умолкнет мальчик - бог печалится тут же...
Если вдруг обуянный желанием пляскою взвиться,
Ампелос вдруг принимался резвиться в пляске веселой
240 [239]
С дланью сатира длань резвящегося соплетая,
Ставя поочередно стопу за стопой в хороводе,
Вакх, за ним наблюдая, тяжко от ревности страждет.
Хочет ли отрок резвиться с силенами иль на охоту
С юным погодком каким пойти за быстрою дичью,
Бог Дионис, ревнуя, удерживает любимца,
Дабы раненный жалом таким же, служка эротов
Не заронил желанья в душе переменчивой легкой,
Как бы новою страстью томимый, не бросил Лиэя -
К юноше юноша быстро влечется, юностью милый!
250 [249]
Даже когда и тирсом медведицы ярость смиряет,
Или же тяжким жезлом свергает свирепую львицу,
Смотрит на запад со страхом, блуждает по небу взором:
Вдруг там Зефир повеет снова, ветр смертоносный,
(Некогда легким дыханьем этого ветра повёрнут
Был метательный диск, что наземь поверг Гиакинфа!)
Он и Кронида страшился, птицы эротов с крылами
Страсти неумолимой - вдруг взмоет над склонами Тмола,
С неба взыскуя любимца своими похитить когтями,
Словно Тросова сына, что кубок ему наполняет.
260 [259]
Он боится и страсти неистовой моря владыки
(Тот принудил Танталида взойти на златую повозку),
Как бы тот колесницы пернатой не бросил по небу,
Ампелоса похитить, безумный в любви Эносихтон!
Сладостное сновиденье он зрит на сновидческом ложе:
Мальчик речи лепечет, полные лести любовной,
Видя призрачный облик мнимого лика любимца!
Если же мнимый образ изъяном каким отличался,
Сладостным мнилось и это влюбленному Дионису,
Милой плоти милее! А если любовным томимый
270 [269]
Пылом, слабел он в внезапном полном изнеможенье,
Сладостней сладкого меда казался возлюбленный Вакху,
Даже и жирный волос кудрей неухоженных больше
По сердцу часто бывал больному от страсти любовной.
День они проводили вместе, и бог недоволен
Был, если ночь приходила, ведь очарованным слухом
Более не внимал речам и милым и нежным,
Спавшего в Рейи пещере, матери мощного сына.
Ампелоса узревший, влюблен и сатир в сей облик
Дивный и прячась, лепечет украдкой любовные речи:
280 [279]
"Ключница сердца людского, Пейто, божество, что милее
Всех, пусть этот вот мальчик станет ко мне благосклонен!
Если как Вакх я буду с ним - то не надо мне дома
Поднебесного в высях эфирных и быть не хочу я
Богом и Фаэтонтом сияющим смертным... Не надо
Нектара мне с амвросией, ничто меня не заботит!
Пусть и Кронид ненавидит, коль Ампелос нежит и любит!"
Так говорил он, пронзенный под сердце стрелою эротов,
Тайно и тяжко страдая и мучаясь ревностью жгучей,
Пылкую страсть с восхищеньем чувствуя рядом, но даже
290 [289]
Эвий, умеченный жалом медовым и вожделея,
Улыбаясь, Крониду любвеобильному молвил:
"Ты ко влюбленному будь благосклонен, Зевесе Фригийский!
Я от матери Рейи, дитя неразумное, слышал:
Дал ты Зарницу Загрею, предшественнику-Дионису,
Гукающему младенцу - всесожигающий пламень,
Громы небесных перунов, горних дождей водопады,
Стал он, этот ребенок, вторым ливненосным Зевесом!
Вовсе я не желаю присваивать пламень эфирный,
Туч не надо и грома, а если ты милостив, отче,
300 [299]
Огненному Гефесту дай от искры перуна,
Пусть Арееву грудь окутает облачный панцирь,
Хочешь - Гермаону даруй с небес излетающий ливень;
Пусть Аполлон поиграет зарницей родителя вволю!
Но лишь единого друга довольно мне, Дионису.
Честь мне - малой зарницей играл я, Семела видала!
Пламень, спаливший матерь, мне ненавистен, и вырос
Я в Меонии... Что меж небом и Дионисом
Общего? Сатиров норов добрый милей мне Олимпа.
Молви, отец, не скрывай, поклянись мне новой любовью:
310 [309]
Юноша, коего ты со склонов Иды Тевкридской,
Ставши орлом, на небо вознес в объятиях нежных,
Так ли прекрасен, что стоил (пастух этот!) места на пире
Горнем... Поди, ведь хлевом несло от этого парня!
Отче пространнокрылый! Смилуйся Зевс, не о кравчем,
Сыне Троса реку я, что чашу твою наполняет!
Пообольстительней пламя в челе и лике сияет
Ампелоса моего, Ганимеда блеск затмевая...
Тмола отпрыск милее отпрыска Иды... Ведь много
Есть и других в этом мире! Возьми их, владей ими всеми -
320 [319]
Этого же красавца оставь, отец мой, Лиэю!"
Молвил он слово такое истерзанный страсти стрекалом!
Даже когда и в чащобах густых лесов магнесидских,
Стадо царя Ад мета гнал Аполлон-быкопасец,
Так не безумствовал страсти пронзенный жалом нежнейш
Как безумствовал Вакх, забавляясь с юным любимцем.
Оба по чащам бродили, друг с другом беспечно играя:
То они тирс бросают, ловя налету его ловко
Средь густолиственной сени или на солнечном бреге;
То охотятся в скалах на львят в их логове горном;
330 [329]
То, одни оставшись на бреге потока пустынном,
На песке предаются крепкозернистом и чистом
Состязанью в борьбе шутливому для развлеченья.
Не был наградой треножник, победы их не отмечали
Чашей чеканной, с лугов кобылиц им не приводили,
Ставка у них - звонкогласый авлос двуствольный эротов
Это для них лишь страсти игра. Меж ними могучий
Эрос, новый Гермес, пернатый судья состязаний,
Страсти венец он явил, сплетая нарцисс с гиакинфом.
Оба в борьбу вступили, потщась награды эротов.
340 [339]
Вот друг друга руками за поясницу схватили,
Каждый другого дланью стискивает поясницу,
Попеременно пытаясь ребра стиснуть друг другу.
Поочередно друг друга они от земли отрывают,
Переплетаясь руками... Небесное наслажденье
Вакх испытал в этой сладкой борьбе, ибо он похищаем
Тут, и он же похитчик - влюбленному радость двойная!
Бромия пясти захват проводит Ампелос быстро,
Пальцами крепко сжимает, усиливая давленье,
С силой удвоенной дальше крепкие пальцы разводит,
350 [349]
Диониса десницу одолевая помалу!
Тут, сведя свои длани у юноши на пояснице,
Сжал его тело Вакх от любви ослабевшей рукою,
Ампелоса приподняв, а тот у Бромия сразу
Подколенок подсек, и со смехом сладостный Эвий
От подсечки внезапной ровесника, милого друга,
Валится, перевернувшись на прах песчаный спиною.
Только навзничь простерся Вакх почти добровольно,
Юноша тут же на торсе нагом его оказался;
Тот же, руки раскинув, выгнувшись и напрягшись,
360 [359]
Милую тяжесть подъемлет. О землю стопы опирая,
Дабы не сдвинуться боле, он все сильней выгибался,
Не извернулся спиною пока... Не являя всей силы,
Перевернулся и быстро движеньем могучей десницы
Наземь играючи сбросил с торса тяжесть эротов!
На бок упав, на песок тот локтем успел опереться,
Юноша ловкий, искусный, и спину противника жарко
Обхватил, сжав ребра, и попытался подсечку
С внутренней стороны провести стопы и лодыжки,
Одновременно захватом двойным замкнув поясницу,
370 [369]
Ребра стиснул, ударил своей стопой под колена
И навалился: по брегу песчаному покатились
Оба, и пот заструился, усталости вестник, обильный!
Вот наконец побежденный (хоть был он непобедимым),
Подражая Зевесу-родителю в состязанье,
Дионис уступает. И сам Зевес Величайший
На берегах Алфея вступивший в борьбу, ниспровержен
Был, уступив добровольно, склонил пред Гераклом колена!
Так борьба у влюбленных окончилась. Юноша принял
За победу авлос двуствольный в нежные длани.
380 [379]
Тело усталое после в потоке от пота и грязи
Юноша омывает, песок счищая липучий,
И засияло снова влагой омытое тело.
После того как отдал победу ему в состязанье
Силы, Вакх своих игр и забав отнюдь не оставил.
И предложил состязаться в беге, быстром как ветер!
Дабы и пыл пробудился у соискателей быстрых,
Он учредил как награду. Рейи благой Кибелиды,
Медный кимвал и шкурку пеструю олененка.
А наградой второю стала сопутница Пана,
390 [389]
Сладкоречивая флейта, и барабан гулкозвучный,
Медью окованный. Третьей наградой была Диониса -
Россыпи брега златые, намытые бурным потоком!
Вот отмеряет Бромий для бега пригодный участок,
И две меты кладет меж концом и началом дорожки,
В десять локтей высотою пару жердей, чтоб бегущим
Виден был знак для начала бега, вбивает, а дальше
Тирс в песке укрепляет, мету конечную бега.
Сатиров пригласили также соревноваться.
Плясолюбивый Бромий кличет звонко начало:
400 [399]
Первым Леней быстроногий место свое занимает,
И резвостопый Киссос и милый Ампелос рядом.
Так, быстроте доверяя ног на ровной дорожке,
Встали друг с другом рядом и вот, от земли оторвавшись,
Будто на воздух взвился - летит не касаясь ногами
Почвы Киссос, порывом резвым вперед унесенный.
Сразу за ним - след в след! - обжигая дыханием спину,
Мчится бегун Леней, подобный бурному ветру.
Так он близок к тому, кто немного опережает,
Что наступает стопою в песчаный след неглубокий.
410 [409]
И оставался меж ними всего такой промежуток,
Что остается меж тканью на ткацком станке и ткачихой,
Коли над ней наклонится та и грудью коснется!
Ампелос мчался третьим и был среди них последним.
Оком ревнивым смотрел Дионис на бегущих, терзался:
Вдруг те двое быстрее окажутся у пределов,
Ампелоса опередят, позорно оставят последним!
Кинулся бог на помощь любимцу, дал ему силы,
Так что пустился любимый быстрее бурного вихря!
Вот из бегущих первый, что алчно жаждал награды,
420 [419]
Вдруг споткнулся о холмик песчаный, колена ослабли
Киссоса, и он в скользкий кубарем ил покатился!
Сатир Леней пошатнулся, замешкался, быстроногий,
И замедлил движенье. Так оба атлета остались
Далеко позади и Ампелос вырвал победу!
Ярый вопль испускают силены, внезапной победе
Радуясь юноши в беге. Ведь мальчик пышноволосый
Первую получает награду, Леней же - вторую,
В сердце досадуя, ибо заметил он хитрость Лиэя,
От ревнивой любви изошедшую... Глядя стыдливо
И огорченно, принял третью Киссос награду...

 

Песнь XI

   Ампелоса красоту в одиннадцатой ты увидишь
   Песне с мужеубивцем-быком, что увлек его к смерти.

Так состязанье окончилось. Гордый победою отрок
В пляс пускается вместе с верным сопутником-Вакхом,
Неутомимо сплетая стопы в этой пляске по кругу,
Белоснежной десницей касаясь плеча Диониса.
Видя двойную победу, бог Иовакх веселился
Радости юноши бурной и молвил милое слово:
"Что же, давай-ка, мой милый, после победы в забеге
И на борцовской арене третью распрю устроим!
Непобедимый, с верным Вакхом плыть тебе надо,
10
Ампелос, коего бросил ты на приречную гальку.
Будь и в быстром потоке быстрей своего Диониса!
Сатиры пусть веселятся, довольствуясь только прыжками,
Ты же старайся все силы в третьем напрячь состязанье!
Коль победишь на воде и на суше, то милые кудри
Я двойным увенчаю венком в знак победы, одержишь
Дважды верх над Лиэем, не знавшим досель поражений.
Эти милые струи подобны тебе и подобны
Красоте твоей! Надо б Ампелоса отраженье
Дать, что дланью златою плещет в струи златые!
20
Будешь нагим состязаться ты за победу в заплыве,
Волны всего Пактола тебя, красавца, возвысят!
Дай же дар олимпийский такой же каким Океана
Фаэтонт одаряет, алеющий свет излучая
Блеск своей красоты удели и Пактолу! Как светоч
Утренний ты воссияешь, Ампелос! Будете оба
В блеске светлы лучистом, Пактол от червонного злата,
Ты же от собственной плоти! Поток! Ты отрока в лоно,
Полное злата, прими, ведь отрока тело сияет!
Славь красоту с красотою! Спрошу я сатиров тут же:
30
Роза ли с розой сплелись? К чему съединили сиянья
Розовый тела отблеск и огнь искристый потока?
Если б тут заструился вдруг Эридан многоводный,
Как заблистали бы слезы дев Гелиад и я мог бы
И янтарем, и златом омыть твое тело, любимый -
Только вдали обитаю от гесперийских потоков!
Двинусь к ближней Алибе, там, где течет по соседству
Гевдис, сверкает сребристый волной изобильной и быстрой,
Как только на́ берег выйдешь, омывшись в водах Пактола,
Ампелос, в водах обильных сребром, тебя я омою!
40
Герм пусть сатиров прочих довольствует бурною влагой,
Он ведь не бьет из златого истока! Ты лишь единый,
Отрок златой, и достоин касанья златого потока!"
Так он молвил, ныряя в воду. Не медля, с откоса
Ампелос тут же ныряет и вслед за Лиэем стремится.
Оба, один за другим по дуге как будто поплыли,
Огибая реки поток широко-просторный.
Бог проплывает упорно, то быстро, то медленно, токи
Влаги быстрой, взрезая струи грудью нагою,
Борется он с теченьем, стопою и дланью взбивая
50
Пену, скользя неустанно по глади злато-зеркальной.
Держится он недалёко от верного друга-любимца,
Уплывать от него он не хочет и осторожно
(Ампелос плыл за спиною, в близи непосредственной Вакха!)
Замедляет движенья дланей, словно усталым
Сделался, стал уступать искусно победу любимцу
Вот после плаванья отрок в чаще лесной оказался.
Гордо главу поднимает, радуясь этой победе,
Он плетеницу из змей на волосы возлагает
Словно бы в подражанье главе змеевласой Лиэя!
60
Бромию подражая в его пятнистой накидке,
Натянул он одежды с искусным пятнистым узором,
Пурпурные котурны на легкой стопе укрепляет,
Пестрый плащ одевает, воображая повозку,
Что пантеры влекут, направляемы Иовакхом,
Он, словно дикие звери, прыгает через камни,
Спины медведей седлает в горах высоко живущих,
Крепко вцепившись в загривок косматый бегущего зверя
(А иной раз и спины львов хлестнет ненароком),
Или взбирается быстро на тигра хребет полосатый
70
И погоняет, довольный, "конем" своим без поводьев!
Видя его, Дионис любимца предупреждает,
Речью пророческою исполненный, молвит такое,
От укоризненных уст излетает одно состраданье:
"Ах, куда ж ты любимый, так уж манит тебя чаща?
Только со мною странствуй, странствуй лишь с Дионисом,
На пирах да попойках сиди с единым Лиэем,
Там веселись, а веселых сатиров сам соберу я!
Мне не страшны ни пантера, ни пасть медведицы ярой,
И меня не пугают оскалы львицы нагорной,
80
Ты же остерегайся острого бычьего рога!"
Так он рек, ведь беспечным Ампелос был... И отрок
Только ушами слышал, а в разум совета не принял.
Знаменье тут явилось влюбленному Дионису:
Ампелос на погибель раннюю предназначен!
У скалы проползал, чешуёю блистая, рогатый
Змей, на хребтине несущий еще молодого оленя.
Нижние камни минуя, он пробирается выше,
Сбрасывает оттуда, рогами подбросив, оленя
В бездну, и кувыркаясь в воздухе, падает камнем
90
Вниз животное, долго вой несчастного слышен.
Крови ручей как вестник свершившегося приношенья
На алтаре валунном струится, прообраз далекий
Возлиянья вином. Бог Эвий все это видел,
Как сей змей оленя сбросил, знамение принял:
Легкомысленный отрок должен погибнуть от рога
Зверя... Но в скорби двойными чувствами обуянный,
Бог смеялся при мысли о будущем даре для смертных,
Плакал от слишком близкой и ранней смерти любимца.
Вновь устремился с любимым он к склонам скалистым высоким
100
Гор: в каменистые долы, бог, предавшись охоте...
Вакх смотрел со страстью на юношу милого, очи
Бога не насыщались отрока лицезреньем;
Часто с Бромием рядом на пире сидючи, отрок
Игрывал на сиринге напев, непривычный для Музы,
Собственную сочиняя песню на полых тростинках.
Если же переставал играть искусную песню
Отрок, то поднимался, стремительно вскакивал с ложа,
Дланями громогласно бил одна о другую
И прижимался устами к устам, на сиринге игравшим,
110
Будто бы их награждая искусное исполненье,
Клялся самим он Кронидом: ни Пан-песнопевец не смог бы
Песню сложить такую, ни Аполлон звонкогласый!
Отрока тут увидала в горах смертоносная Ата
Смелого, он на охоту вышел без друга Лиэя.
Приняв ровесника облик пред ним, богиня обмана
Ампелоса принялась обольщать соблазнительным словом,
Мачехе угождая фригийского Диониса:
"Отрок бесстрашный, напрасно тебя Дионис так пугает!
Что ты имеешь от дружбы? Лиэй ведь не позволяет
120
Ни на повозке дивной поездить, ни править пантерой!
Правит Ма́рон повозкой Бромия, оного в дланях
Зверя гонящий бич и недоуздок тяжелый -
Даром каким обладаешь ты тирсоносца Лиэя?
Дети Пана пектидой играют, звонким авлосом,
Есть у сатиров даже тимпан благошумный округлый,
От твоего Диониса-хранителя, а по отрогам
Бассариды несутся, на спинах львов восседая!
И с какими ж дарами достойными шествуешь гордо
Ты, возлюбленный Вакха, что славно пантер погоняет?
130
Часто на Феба возке восседая и гордо, и прямо,
Едет по горним сводам Атимний, эфир рассекая!
А́барис юный также по небу часто летает,
Если Феб на стреле его отпускает в поездку.
Правит орлом в поднебесье и Ганимед, восседая
На пернатой хребтине Зевса, родителя Вакха!
Ампелос же не обласкан Лиэем, в облике птицы
Страстной он не похищен, в когтях его не уносили!
И виночерпий троянец выше тебя, ибо Дия
Домы - жилище его! А ты - ты томишься и страждешь
140
На повозке поездить, но этого даже не можешь!
Ибо бурные кони, бия копытом могучим,
Быстрые словно ветер сбросят наземь возницу!
Главка некогда тоже повергли безумные кони!
Некогда Посейдона крови, отпрыска бога
Энносигея, от самых высей горних эфира
Быстрокрылый Пегас низвергнул Беллерофонта!
Следуй ко стаду за мной. Пастушки́ там звонко играют!
Там быки столь прекрасны, что сесть к одному ты сможешь
На хребет! Обучу я как править быком или стадом!
150
Твой владыка похвалит тебя, когда он увидит,
Дионис быковидный, что ты на быке восседаешь!
Нечего и бояться! Ведь даже нежная дева,
Дева Европа на бычью взошла хребтовину бесстрашно,
За рога ухватившись, бича и узды не хватившись!"
Молвив так, божество тотчас растворилось, исчезло.
Тут с утесов внезапно спускается бык одинокий,
С кончиков губ его длинный язык иссохший свисает,
Признак жажды. Открывши пасть, принимается жадно
Воду лакать, и так близко встал подле отрока, будто
160
Пастырем был тот знакомым. И не грозился он рогом
Остроизогнутым, только, неукротимый, извергнул
Поглощенную воду из пасти своей преогромной.
Юношу с головы и до ног омочила та влага -
Весть грядущего! - ибо тяжко землю по кругу
Истоптав, из колодца воду быки качают,
Орошая сей влагой ростки лозы виноградной...
Отрок смелый подходит к бычьей шее поближе
И бестрепетной дланью за рог его гнутый хватает:
Очарованный туром лесным, желает поездить
170
По горам и чащобам верхом на быке прирученном.
Без промедления рвет он на луговине цветущей
Травы различной, из стеблей вьет зеленых и гибких
Что-то вроде хлыста, из ветвей же гибких сплетает,
Их скрепив меж собою, род узды и поводьев.
Отрок охапкой росистой цветов быка украшает,
На хребтовину бычью роз кладет плетеницы,
Взлобье венчают бычье лилии и нарциссы,
Вьется по бычьей вые и анемон пурпуровый!
Вот со дна он речного черпает полною горстью
180
Ил золотой и тем илом рога́ позлащает искусно,
А на хребет возлагает зверя огромного шкуру
Пеструю, сам же на спину взобрался словно для скачки.
Вот над боками тура взмахнул он хлыстом и по ребрам
Хлещет как жеребенка с гривой густой и волнистой!
Дерзкий, такое он слово Мене кричит быковидной:
"О, богиня Селена, рогатая, мне позавидуй!
Стал я тоже рогатым, на турьей скачу хребтовине!"
Вот такою он речью хвалился пред Меной округлой.
Глянуло с высей небесных завистливой око Селены,
190
Ампелоса увидала на звере-мужеубийце...
Насылает богиня бычьего слепня, и тут же
Обезумев от жала, пронзившего толстую шкуру,
Словно конь тот метнулся тотчас в бездорожную чащу.
Ампелос же, увидев от жала безумного зверя,
Вскидывающего выей и мечущегося по скалам,
Устрашенный судьбою, так он, плача взмолился:
"Тур мой, остановись же, завтра в скачке безумствуй!
Не уноси на скалистый кряж пустынный и дикий,
Вакх ведь должен проведать о судьбине злосчастной!
200
Тур мой! Рогов позолоту запачкаешь в беге безумном!
Ах, не завидуй же злобно любимому отроку Вакха!
Ты умертвить меня хочешь, не ведая про Диониса!
Нет в тебе милосердья и к плачущему вознице,
Я ведь совсем еще юн, я возлюбленный бога Лиэя -
К сатирам мчи, не в горы, средь них убей поскорее!
Там я умру, их слезы мой прах оросят и утешат!
Тур мой, мой милый, тебя умоляю: утешусь я если
Горькую смерть Дионис, хоть без слез, но все же помянет!
Коль погубить ты хочешь того, кто за рог твой схватился,
210
Голос и речь обретя - тебе, подобному ликом,
Бычьим весть о злосчастье моем передай ты, Лиэю!
Бык! Сказался врагом ты Деметры и Диониса,
Бромию боль причиняешь, Део изобильную ранишь!"
Слово такое промолвил отрок розовотелый,
Близкий Аиду, злосчастный... На сдвоенных мчася копытах,
Бык, одержимый безумьем, в горах без пути и дороги,
Отрока с хребтовины бросает на камни свирепо,
Падает тот головою оземь, хряснули кости
Выи юноши нежной, глава отделилась от тела...
220
Бык же бросился к трупу и стал подбрасывать тело
Остроизогнутым рогом, в расселину голову сбросив.
Обезглавлено тело, непогребенной осталась
Белая плоть, струей пурпурной омытая крови...
Видел лишь сатир некий любимца бога во прахе,
Ампелоса, о злосчастье весть и принес он Лиэю.
Бог же, нисколько не медля, несется, ветру подобный,
Так и Геракл не мчался спасать от нимф злоковарных
Гила, любимца, стащивших на дно водяного потока,
Отрока предназначая одной из юных в супруги!
230
Ныне вот устремился Вакх на горные выси,
Думал, лежит живое во прахе юноши тело -
И разрыдался, увидя нагое... На плечи набросил
Пеструю шкуру оленя, прикрыть охладелые члены,
И на отроке мертвом ремни плесниц приторочил,
Розами тело украсил, гирляндой из лилий, а кудри
(Как у всех, кто случайно погиб в горах при паденье)
Он украсил цветком быстровянущего анемона.
Тирс вложил во длани и собственным одеяньем
Алым прикрыл... С никогда и никем не стриженных кудрей
240
Прядь густую срезает - усопшему для посвященья,
Наконец, и приносит он амвроси́и от Рейи,
Раны телес затирая ею, чтоб отрок любимый
От божественнодивной расцвел амвроси́и и в смерти.
Так вот мертвого тела тлен никакой не коснулся,
Хоть и на каменном прахе покоилось, милые пряди
Развевались под легким ветром над милой главою
Умершего до срока, над ликом отрока вились...
Сколь он прекрасен лежал и во прахе! Подле же тела
Плакали горько силены, вакханки горько стенали!
250
Отрока красоты и смерть не похитила, словно
Сатир улыбчивый, мертвый покоился. Мнилось:
Сладкие речи с безмолвных уст потекут, как и прежде!
Глядя на мертвое тело, Вакх, смеющийся вечно,
Прослезился и с лика улыбка ушла Диониса:
"Зависти полное пря́дево Мойр прервалось... о, ужели
Стали быки юнцов любить, как некогда ветры?
Зе́фир ужель ополчился на Аполлона и Вакха?
Я восхвалял, счастливый, Феба Атимния имя -
Отрока взял он, любимца! Но терапнийца утешив,
260
В честь его имени корень взрастил он, цветущий на диво,
На лепестках Гиацинта запечатлел свои стоны!
Чем обовью я кудри, какой цветок взращу я,
Скорбь и печаль утешить по отроку и исцелиться?
Дабы отмстить за погибель ушедшего слишком до срока,
Я на твоей могиле быка соделаю жертвой!
Нет, не жертвенной медью умерщвлю я убийцу,
Как и обычно бывает, нет, ненавистное чрево
Зверя-убийцы рогами собственными разорву я
На куски, точно так же, как некогда юное тело
270
Рвал твое на куски он, неистовый, в пропасть бросая!
Энносигей блаженный! Фригийского отрока тоже
Ты полюбил в стране по соседству с моей, и восхи́тил
В домы златые Зевеса, привел пожить на Олимпе...
Бог всепобедную отдал для скачек в честь Афродиты
Собственную колесницу, чтоб деву Гипподамию
Выиграл отрок... Любимый мой погиб слишком рано!
Ампелос жен не ведал, цвет жизни, на брачное ложе
Не восходил этот отрок, моей не правил повозкой,
Смертную муку оставил бессмертному Дионису!
Вот и богиня Пейто не ушла от уст твоих, милый -
Хоть ты и умер, она на губах твоих бездыханных!
280 [282]
Вот и у мертвого так же как в жизни ланиты сияют,
В веках прикрытых улыбка таится, а пясти как прежде,
Белы как горные снеги вместе с твоими плечами!
А ветерки шаловливо вздымают милые кудри,
И не стерла смертыня сияние розовой плоти...
Все в тебе - как при жизни! Увы, увы мне, эроты!
Ах, зачем тебе было на дикого зверя взбираться?
Если тебе так хотелось коня быстроногого, что же
290
Ты не сказал мне об этом? Я бы от Иды соседней
Колесницу привел с упряжкою древнею вместе
Тросских коней небесных, родом из края, откуда
И Ганимед похищен, питомец Иды лесистой,
Равный тебе красотою, кого от свирепости бычьей
Зевс высоко летящий умчал в когтях осторожных!
Если хотел ты охоты за дичью в чаще нагорной,
Что же ты мне не открылся, что надо тебе колесницу?
Мог бы тогда на повозке моей безопасно поездить,
Бич держал бы во дланях Рейи-богини запретный,
300
Сам легко бичевал бы пару змеев ручную...
С сатирами ты боле здравиц веселых не вскличешь,
С бассаридами в чаще шумя и играя, не прыгнешь,
Не поохотишься боле с милым своим Дионисом!
Горе! Аид не приемлет выкупа ни за какого
Мертвого, и откупного златом ярким не примет!
Ампелос! Если бы к жизни из смерти ко мне ты вернулся!
Горе! Не убедить мне Аида! Когда б согласился
Царь, то блестящий клад получил бы всего Эридана!
Вырвал бы я все речные деревья! Я бы доставил
От Эритрейского моря индийские самоцветы,
От богатой Алибы сребро, от Пактола же - злато,
310 [312]
Только вернуть мне тотчас же отрока милого к жизни!"
После заплакал он, взоры, на милого устремивши:
"Ты меня любишь, Отче, ты знаешь Эроса муки,
Пусть, хотя б на мгновенье, Ампелос заговорил бы,
Пусть, хоть разочек последний, сказал бы: "Напрасно, напрасно
Стонешь по том, Дионис, кого стон твой уже не разбудит!
Есть и слух у меня - да боле тебя не услышу,
Есть и глаза у меня - да боле тебя не увижу!
О, Дионис беспечальный, не лей по мне горькие слезы,
Отрекися от скорби, ведь плачут девы-наяды
320 [322]
У истока, да только Нарцисс им уже не внимает,
Фаэтон Гелиад стенаниям горьким не внемлет!"
Горе! Родил не смертный отец меня! Ах, я сумел бы
С отроком милым спуститься в царство Аида, за Лету
Ампелоса моего одного тогда не пустил бы!
Ах, Аполлон счастливей был со своими друзьями!
Имя осталось любимцев при нем навеки - о, если б
Звался и я Ампелий, как Аполлон - Гиакинфий!
Ах, ты все спишь да спишь - не пора ли и пляски затеять?
330 [331]
Не зачерпнешь ли влаги прозрачной, речной из потока
Этой вот чашей удобной? Пора тебе в чащах нагорных,
Как ты всегда это делал, пляску вести за собою...
Если ты сердишься, милый, на скорбного Диониса,
Лишь прикажи силенам - они принесут мне все вести!
Если же лев замучил тебя - всех львов уничтожу,
Всех, что живут у отрогов Тмола, и не пощажу я
Львов и Рейи-богини, убью и этих чудовищ,
Коли тебя клыками ужасными истерзали!
Если тебя пантера низвергла, цветочек эротов,
340 [341]
Боле пантерной упряжки не будет в моей колеснице!
Звери есть и другие! Владычица же ловитвы,
Артемида, пригонит и серн в роговую повозку!
Стану ланями править и шкуру носить оленью!
Ежели вепрь бесстыдный убил тебя - вепря убью я
Всякого, без разбора, и ни одному не дозволю
Для Стреловержицы боле быть дичью желанной лесною!
Ежели бык нечестивый убийство свершил, то изострым
Тирсом искореню я и род бычиный на свете!"
Так стонал он и плакал. Эрос же рядом явился,
350 [351]
Облик приняв Силена косматого с жезлом во длани,
С рожками небольшими во лбу. Обвил он вкруг чресел
Мех звериный, и, старец, на жезл суковатый оперся.
Бромия, льющего слезы, стал утешать понемногу:
"Новой страсти пыланьем смири пылание прежней,
И над другим любимым томись и мучайся сладко,
А о мертвом не мысли! Ведь исцеленьем от страсти
Новая страсть и бывает! Любви ты не одолеешь,
Вечно сердце тая, увы, не убьет ее время!
Коли желаешь защиты от сердце терзающей боли,
360 [361]
Мальчика заведи: желаньем уймется желанье!
Зефира юный лаконец потряс - но умер тот мальчик,
Ветер любвеобильный влюбился тотчас в Кипариса,
Кем и утешился после погибшего Гиакинфа!
Хочешь, спроси у садовника: коли завяло растенье
Некое, в прах поникнув, тот ищет тотчас же замены,
Вместо погибшего корня новый побег насаждает!
Вот, послушай-ка повесть из старого времени, внемли:
Жил однажды на свете отрок, из отроков лучший,
На берегах Меандра, многоизвивного тока,
370 [371]
Строен изящным телом, ногами резв, безбородый,
С гривой волос густою, прелестию природной
Отрока веют ланиты, милые очи блистают,
И от взоров исходит далёко видное людям,
Вмиг разящее сердце лучисто-златое сиянье!
Кожа - белее млека, и разливается сверху
Тонкий румянец, как будто два цвета на коже смешались!
"Каламос" называет отрока милый родитель,
Бьющий из бездны земной, текущий к свету упорно,
Никому не видный сначала странник по тверди -
380 [381]
Вдруг он внезапно выю перед всеми подъемлет,
Сей Меандр пещерный, из недр изливающий струи!
Жил он, Каламос милый и резвый, и страстно влюбился
В сверстника своего (Карпо́с того юношу звали);
Тот был прекрасен так, как средь смертных и не бывает!
Если бы отрок годов набрал немного поболе,
Стал бы сей юноша мужем Эос прекрасноволосой!
Ибо прекрасен собою, румянцем, пожалуй, покраше
Блеска кожи Кефала, сияньем затмил Ориона!
Не прижимала к груди Део с такими руками
390 [391]
Юношу Иасиона, Селена - Эндимиона!
И красотою настолько сей юноша отличался,
Что захотели б в супруги взять его обе богини.
Он бы на ложе благое взошел к Део златовласой,
И ревнивой Селены брачный чертог посетил бы!
Он же, милый, лишь друга любил, сей цветочек эротов
Наипрекраснейший. Оба играли в полном согласье
В игры на берегах извилистой речки соседней.
Часто меж ними случались состязания в беге:
400
Каламос бегал подобно быстрым ветрам воздушным!
Бега начало - вяз, метой конечной маслина
Выбрана, надо по брегу бежать туда и обратно!
Каламос резвоногий бежал в этот раз осторожно,
Милому другу, Карпо́су, желал победы соперник!
Если Карпос купался - то Каламос тут же плескался,
Но и в реке затевали они состязанье такое:
Только помедленней плыть старался Каламос, другу
Уступая, чтоб видеть, следуя за плывущим,
За стопами его, рассекающими равномерно
410
Влагу реки бурливой, Карпоса спину нагую!
Да, и тут затевали спор, и спорили оба,
Кто же победу одержит! От брега к брегу речному
Меж отмеченных точек проплыть должны были оба,
Дабы напротив лежащей земли поскорее коснуться,
Выгребая против теченья, и здесь постоянно
Юноша плыл след в след, старался держаться, чтоб видеть
Взмахи милых ладоней и рук белолокотных друга!
Тот уплывал подальше, Каламос тут же сильнее
420 [419]
Греб ладонью, но отрок еще быстрее руками
Взмахивал, быстрый, над влагой бурною вытянув выю!
Вот, наконец, выходит первым Карпос на берег,
Снова он одержал в речном состязанье победу!
Тут его ветер порывом сталкивает обратно
В воду, неумолимый, он отрока убивает,
В полуприкрытые губы метнув обильные воды!
Каламос смог от ветра враждебного все-таки скрыться,
И достичь, уж без друга, напротив лежащего брега.
Милого там не встретив, любимого там не увидев,
430 [429]
Жалобно он заплакал, запричитал он с тоскою:
"Молвите мне, наяды, - ветер похитил Карпоса?
Милость, молю, окажите последнюю: к влаге истока
Уходите другого! Бегите от вод смертоносных
Отчих, боле не пейте влаги, Карпо́са убийцы!
В отрока сам он влюбился, и злобой томимый ревнивой,
После диска дыханье послал подростку в погибель!
Боле из вод не взойдет звезда моя, светом сияя!
Боле мой Эосфо́рос, увы, не заблещет как прежде!
Умер Карпос мой, зачем же сияние Солнца мне видеть?
440 [439]
Молвите мне, наяды, как светоч эротов угаснул?
Медлишь еще ты, отрок? Нравиться тут купаться?
Друга нашел ты получше в волнах, ласкающих тело,
С ним и пребудешь, оставив Каламоса этим ветрам?
Если же дева нагая, наяда, тебя умыкнула,
Молви - от всех я стану защитой! Если желаешь,
Вместе со сродницей нашей брачных эротов изведать,
Молви, и в волнах зыбучих я брачный чертог твой воздвигну!
О Карпос, ты забыл и берег родимый в потоках?
Кличу тебя я, усталый, ты жалобным кликам не внемлешь!
Если бы Нот или дерзкий Эвр подули, то ветер сам бы
Жалобно веял вокруг, сей враг ненавистный эротов!
450 [451]
Если тебя Борей убил - я пойду к Орифи́и!
Если тебя сокрыла волна, красотою пленившись,
Знай, отец мой жестокий безжалостным правил потоком,
Пусть же и сына родного волной унесет смертоносной,
Хочет Каламос скрыться вместе с пропавшим Карпосом!
Бросившись вниз головою, умру, где Карпос заблудился,
Пламень любви уничтожу ахерусийскою влагой!"
Так говорил он, и слезы из глаз катились... В честь друга
470 [459]
Прядь он темную срезал густую острым железом
С кудрей, что так лелеял, явил он знак этой скорби
Горькой отцу Меандру, последнее слово промолвив:
"После этой вот пряди и плоть мою примешь, ужели
Без Карпоса увидеть Эригенейю смогу я?
Неразделимы Карпос и Каламос были в сей жизни,
Эроса жало пронзило обоих... Подобной же смертью
И умереть им пристало в волнах бурливых потока!
Выстройте, девы-наяды, на бреге речном на высоком
Нам обоим надгробье над могилой пустою,
480 [469]
Надпись надгробную дайте жалобными стихами:
"Ка́ламоса и Карпо́са эта могила, друг друга
Страстно любивших, обоих жестокая влага сгубила!
Каламос брат вам, по брату печалясь, пряди срезайте,
Ибо со страстью своею он покоится рядом,
В знак печали срезайте и прядь для Карпоса такую ж!"
Молвил - и вниз головою бросился в водовороты,
Захлебнувшись водою, убийцей отроков, отчей.
Каламос дал тростнику свое имя, в тростник обратившись,
Стал и Карпос плодами земли той плодоносящей."
490 [479]
Мягкой участливой речью тронут неистовый Эрос
И восхотел он умерить сладкую скорбь Диониса...
Только еще сильнее скорбит по погибели Бромий
Слишком ранней любимца... Вот дщери бегущего вечно
Их отца Лика́банта с резвобурной стопою,
К дому Гелия вышли, румяноланитные Хоры.
Вот одна, с лицом, затененным снежною тучей,
Нежный свет посылает сквозь темномрачнеющий облак,
Хладны стопы, и плесница плещет градом и снегом,
Слиплись волны волос вокруг главы ее влажной,
500 [489]
И вкруг чела обвилась повязка, что ливни рождает,
Ярко-зеленый венок виски обхватил, а груди
Круглые поддержала она снежно-белой повязкой.
Вот другая: дохнула ветром, что радует смертных,
Ласточек нам возвращающим, Зефир чело ей ласкает,
Волосы благоухают росой изобильной весенней,
Сладостный смех раздается из уст, от одежды струится
Запах роз, что с зарею готовы раскрыться побольше,
Песнь хвалебную кличет Адонису и Киферейе.
Сестрам вслед выступает Хора жатвы и сбора,
510 [499]
Связку выносит в деснице с зерном тяжелым колосьев,
Держит и серп изострый с блестящим лезвием гнутым,
Вестника жатвы, и тело этой закутано девы
В тонко льняные полотна; в пляске она выступает -
Сквозь прозрачные ткани бедра манят, мерцая,
Увлажнены ланиты росою пота обильной,
От лучей Фаэтонта жарких вкруг лика бегущих!
Вот и четвертая - пашни благой она правит порядком,
Ветвью венчает оливы виски прохладные дева,
Орошенной обильной водой семиустого Нила,
520 [509]
Волос ее так скуден на голове невеликой.
Клонится хрупкое тело, когда встает она в небе,
Листья рвет ветер с деревьев, власы чащоб подрезает,
Нет ничего у нее за душою, ни гроздей душистых
Над затылком не виснет, плетей золотистых побегов
Нет, и влаги маронской темно-пурпурною погреб
Не наполняется духом, и пены нет над амфо́рой...
И не виснут побеги плюща, сплетенного с гроздью!
В час предреченный приходит она и сестрами правит:
В домы Гелия спешно тогда возвращаются Хоры!

 

Песнь XII

   В песне двенадцатой скажем о новом цветочке эротов,
   Ампелос возродится в гроздьях лозы виноградной!

Хоры ночь проводили за прибрежьем песчаным
Западного океана, родимого Гелия в домах,
Их при въезде встречала звезда вечерняя, Веспер;
Вышед навстречу из дому, вновь явленная в небе,
Правящая повозкой бычьей сияла Селена.
Зоркое око узрев плодоносного Хениохея,
Быстрый шаг укрощали, он же, бег завершая,
С неба домой возвращался, к вознице с огненным зраком
Светлолучистый Фосфорос шел, на ярой четверке
10
Коней ярмо разрешал и бич откладывал звездный,
После в потоке соседнем и бурном купал Океана,
Пот омывая и пену с коней огнеядущих.
Бурно они колебали влажные выи и гривы,
Прядая наземь, били копытом лучистые ясли.
Вкруг огневейного трона бога дочери встали
Рядом совсем с неустанным возницею Хениохеем,
Все двенадцать, привет четырем посылаючи Хорам.
Гелия все - служанки, при огненной колеснице
Жрицы Лики́банта девы при этом. И пред древнейшим
20
Пастырем мира склоняют безропотно рабские выи.
Вот виноградновласой Хоры слышатся речи,
Так, моля, она молвит, на пряди перстом указуя:
"Гелий, жизнеподатель, и трав и плодов ты владыка,
Срок созревания грозди когда, укажи нам, настанет?
Время придет ли о даре бессмертных Блаженных напомнить?
Не укрывай, умоляю, от дщери родимой подарка,
Ибо одна я осталась без оного, нет мне ни жатвы,
Ни снопа, ни травинки, ни Зевсом дарованных ливней!"
Так молила. Надежду на щедрообильные сборы
30
Дал ей Гелий, перстом же прямым указует он деве
Прямо на стену, на бег годов и часов круговратный,
Изображенный на досках двойных Гармони́и, где видны
Все пророчества в мире, когда бы ни явлены были
Фанеса дланию, бога древлерожденной вселенной,
И на досточке каждой рисунки к буквам теснятся!
Так показал и молвил ключник огня, Гипери́он:
"Тут, на досточке третьей, когда будет время для сбора,
Сведаешь, в области Девы и Льва, на доске же четвертой
Сам владыка гроздовий изображен, и нектар
40
Ганимед на пиру подает нам сладостный в чаше!"
Так объяснил Бессмертный. Гроздолюбивая дева
Подошла и на кладке пророческой вдруг увидала
Первую доску (стара, как всей вселенной начала),
Изображала она, что свершил владыка Офи́он
Некогда, также деянья древнего Крона являла;
Как детородный орган отца отрезал, как кровью
Дщереродное море, как семенем древле, кропилось,
Как он глотку отверзнул, камень глотая огромный,
Думая, что пообедал собственным сыном, Зевесом!
50
Как потом этот камень (как повитуха!) всех прочих
Из утробы отчей извергнуть помог младенцев!
Так же над бурным Дием огнелучистую Нику
В распре разбитого Крона с его и снегом и градом
Резвоногая зрела Хора, раба Фаэтонта,
На картине соседней. А дале видела сосны,
Вместе с племенем смертных мучились равно деревья:
Ибо ствол вдруг разбился, и без семени в мире
(Только лишь собственной силой!) человек появился;
Как Зевес ливненосный низверг на горные выси
60
Влаги обильной потоки, весь мир тотчас затопившей,
Как и Нот, и Борей, и Либ, и Эвр бичевали
Девкалиона ковчег скитальческий с Меной плывущий
Вровень по волнам безбрежным, где гавани не было видно!
А приблизившись к третьей скрижали быстрой стопою,
Жрица Ликабанта, дева, такое потом увидала:
Много пророчеств различных, назначенных миру судьбою,
Светло-лучистые знаки червленой писаны краской,
Все, что начальная мудрость взяла из пестрых сказаний...
Вот что сведала дева из пророчеств скрижалей:
70
"Аргус, тот быкопас, что Герой назначен, павлином
Станет с тысячью ярких глазков. И ждет превращенье
Харпалику, бесстыдным отцом приведенную к ложу,
(Сына убила, отцу его предложила на ужин!)
В быструю мощную птицу, крылами гребущую воздух
В небе высоко Ткачиха некогда, Филомела,
Станет ласточкой легкой, с пестрою шейкою птицей
(Так же она щебечет, как безъязыкая дева,
Что на одежде знаки сумела тайные выткать).
Также Ниоба, на склонах скалистых высей Сипила
80
Превращенная в камень, прольет и слезы из камня,
Детям погибшим надгробье плачевное. Встал чуть не рядом
Пирр похотливый, камень фригийский, ибо он к Рейе
Вожделел, нечестивый, гнусного брака желая!
Тисба вместе с Пирамом рекою одной, однолетки,
Страстно желая друг друга, слились... И в Милакс влюбленный,
В деву, отрок прекрасный - цветком эротов стал Крокус!
По состязании в беге, где свадьба была бы наградой,
И после яблок Пафийки разгневанная богиня
90 [89]
Артемида львицей сделает Атаданту!"
Все пробежала глазами пророчества быстрая Хора,
До возвращенья туда, где пламенный Гиперион
Знаки указывал деве, стремительной, словно ветер...
Зрит она изображенье Льва лучистого, тут же
Девы образ звездный написан был преискусно,
Гроздь держащей во длани, рожденной осенью ранней.
Здесь же прочла оракул Хроноса быстрая дочерь:
"Станет Киссос, сей отрок милый, плющом, ползущим
Вверх обильным побегом; Каламос, отрок прекрасный,
100 [99]
Тростниковым стеблем гибким под ласковым ветром,
Стройным побегом, растущим из лона земли плодоносной,
Стойкой опоры гроздей... Станет гибкой лозою
Ампелос, даст свое имя грозди, что виснет средь листьев!"
После того, как оракул прочла плодосбора богиня,
Быстро прошла к той скрижали, где был нарисован искус:
Ганимед, сей отрок, в полный рост, что на пире
Нектара влагу в чаше златой подает, наклонившись.
Здесь предвещанье судьбы сведено в четыре лишь строчки
Дальше счастливая дева, горлиц подруга, спешила,
110 [109]
Для плющевого Лиэя знаменье найдя таковое:
"Фебу даровано Зевсом носить ветвь вещего лавра.
Яркие розы присущи яркой Кипрогенейе.
Ветви зеленых олив - Афинайе зеленоглазой.
Сноп колосьев - Деметре, а гроздь лозы - Дионису!"
Все прочитала буквы чтившая Эвия дева,
После идти собралась с сестрами милыми вместе
К струям и токам восточным старца, реки Океана,
За Фаэтонта четверкой конной... Целенья Лиэю
Нет от скорби по другу погибшему, даже о пляске
120 [119]
Не вспоминал он. Терзаем памятью по любимом,
Горько стенал и плакал... Диски медные богу
Уж и ненадобны боле, не хочет он медного звона,
Не услаждает пектида, нет на лике улыбки
Боле, лишь боль и печаль у влюбленного Диониса...
Не журчит уж лидийский Герм в берегах тростниковых,
Что, подгоняемый ветром шумным, по склонам катился,
Боле течь он не хочет... С сокровищницею в пучине
Златопенный Пактол замедлил скорбящую влагу,
Словно по мертвому плача... И в честь погибшего воды,
Бьющие над землею, вспять повернул под землю
130
Ток фригийский, Сангарий. Окаменевшая матерь,
Влажная Танталида, немая, зашлась, исторгая
Слезы в рыданье двойном: сострадает она Дионису!
И сосна с однолеткой пинией горестно плачет,
Что-то шепча еле слышно. И лавр, древо бога с густыми
Кудрями Феба, роняет листву свою в горестном ветре
Вещую... Даже олива блестящие листья на землю
Сбрасывает, хоть она Афины древо святое!
Вот Дионис, бесслезный прежде, слезами исходит,
140 [139]
Плача над отрока смертью - нитью, разорванной Мойрой;
Видя скорбь Диониса, сочувствуя горести бога,
Атропос из состраданья слово божие молвит:
"Жив, Дионис, твой отрок! Он ведь горестной влаги
Не перешел Ахеронта, жалобный плач твой подвигнул
Неумолимую Мойры нить по-новому свиться:
Ампелос, если и умер - не мертв! Ибо в сладостный нектар
В сок приятный, бодрящий юношу я обратила!
Должно чтить его мерой пляски веселой и пальцев
Ловкой игрой на авлосе двуствольном на праздничном пире,
150 [149]
Либо в ладе фригийском, либо в дорийском напеве.
Пусть его чтит и в театре муж благозвучным напевом
На аонийской цевнице, будь родом он хоть исмениец,
Хоть марафонец. Восславлен в Муз песнопениях будет
Ампелос сладостный вместе с владыкою грозди, Лиэем!
Ты змеевидную станешь носить повязку вкруг прядей,
Лоз и грозды, и листья, венцом сплетутся вкруг кудрей
Богу Фебу на зависть, ибо во дланях тот держит
Жалобу лишь, гиакинф, в цветок обращенный печалью,
Ты же даришь напиток, для смертных одно утешенье,
160 [159]
Это земное подобье небесного нектара, отрок
Твой любимый насколько цветка из Амикл превосходней!
Если того сильнее город битвенной медью,
То твоего любимца отчизна, славная током
Вод, блестящих от злата, бурлящих меж берегами,
Златом она гордиться, не медью, в битвах добытой!
Так что, если хвалиться шумливобурным потоком,
Сколько сильнее Эврота бурная влага Пактола!
Ампелос, скорбь дотоле бесскорбного Диониса,
Должен ты, как только грозди медовые в лозах созреют,
170 [169]
Завоевать все четыре стороны света весельем,
Шествием и возлияньем радостному Дионису!
Плакал Вакх, чтобы боле на свете не плакали люди!"
Так божество, промолвив, с сестрами удалилось.
Тут скорбящему Вакху явилось великое чудо,
Ибо восстал из праха словно бы вьющимся змеем
Ампелос сам собою, ветвясь кустом древовидным
Вверх. Из мертвого чрева, на ветви делясь, извиваясь,
Рвется побег прекрасный, из кончиков пальцев пустились
Усики в рост, корнями ступни врываются в землю,
180 [179]
Кудри гроздьями стали, даже и мех и его небриды
Вдруг распустился прекрасным гибкой листвы узорочьем,
А удлиненная шея стала плетью с гроздовьем,
Стебли пошли от сгибов локтей и побеги от пястей,
Полны сладостных ягод, из гнутых рогов меж висками
Кисти вдруг зазмеились лозы, прижимаясь друг к другу...
Все заполнилось ими, они же росли, завивались,
Снова росли, и уж зелень лозы распустилась повсюду,
Ветви дерев соседних гроздьями плотно усыпав.
Вот и еще одно чудо: юноша ловкий коснулся
190 [189]
Высоколистого древа вершины проворною дланью
И превратился в растенье Киссос, добравшись до верха;
Стали стебли витые по имени отрока зваться,
Только родившейся ветви лозы обхватили побегом,
Листьями, милыми сердцу... Виски божество осеняет,
Вьет венок и на кудри густые его возлагает
Радуясь, Дионис, и рвутся к богу побеги,
На глазах вызревая в сладостноспелые грозды:
Самознающий боже без виноградной давильни,
Гроздие в длани приявши, ягоды жать начинает
200 [199]
Плотно и крепко перстами, на свет обильное бремя
Гроздьев винных выводит, лозы смарагдовоалой
Сладостнокрепкий напиток! И белоснежные пальцы
Льющего хмель Диониса от крови багрянца алеют.
Рог быка он хватает и сладостнокрепкий отжаток
Вакх в уста проливает, вино испробовав первым,
После отведав и ягод... Тем и другим насладившись,
Слово такое он молвит, веселый и радостно-гордый:
"Нектар и амвросию ты, Ампелос, милый, мой отрок,
Породил. Аполлон два цветка особо отметил -
210 [209]
Только не станет он лавра есть, пировать с гиакинфом,
А из колосьев не сделать - прости, о Деметра! - напитка!
Ампелос, сколь же почтенна участь твоя! Пред твоею
Красотой уступили и нити суровые Мойры!
И пред тобою смягчился Аид, самой пред тобою
Персефонейи суровой стал нрав и мягче, и кротче!
Мертвый - для Диониса-брата ты к жизни вернулся!
Нет, не умрешь ты, как умер Атимний; болотины Стикса,
Пламени Тисифоны, Мёгайры взора не встретишь!
Отрок, живым пребудешь и в смерти, и в Леты потоках
220 [219]
Ты не канешь вовеки, могиле не взять тебя, даже
Побоится и Гея укрыть тебя в сумрачных недрах!
Сделал тебя растеньем отец мой в честь Геи, и тело
Стало нектаром сладким - судил так Кронион-владыка!
Нет, не таким, где природа на лепестках терапнийских
Изобразила верно непреходящее горе;
Милый, сиянье и свежесть хранишь на узорчатых листьях,
Даже и смерть рассказала о красоте твоей, отрок!
Нет, вовек не погибнет румянец ланит или пястей,
Ибо за смерть и погибель страшную буду я вечно
230 [229]
Мстить, на алтарь возливая вино, приготовив к обряду
Мужеубийцу-быка. И будут гамадриады
Страстно завидовать листьев узору, от благоуханных
Гроздий твоих эротов меня обовьет дуновенье!
Ах, могу ли я в чаше смешивать яблоко с гроздью?
В кубок, нектара полный, смокв добавить немного?
Нас наказать оскомой яблоко может и смоква!
Нет ничего, что могло бы с лозой виноградного спорить!
Нежноцветущий нарцисс ли, роза иль цвет анемона,
Лилия иль гиакинф - не сравняются с гроздами Вакха!
240 [239]
Ибо во влаге винной, истекшей из сдавленных ягод -
Всякого благоуханье цветка! Лишь этот напиток
Может смешаться со всяким, придав духовитость и крепость
Травам, добавленным в чашу. Твоя лоза - украшенье
Всех цветов и растений на луговине весенней!
Внемли мне, Дальновержец, ты, что печальною ветвью
Вечно виски осеняешь, а кудри повязкой тугою:
Стоны читаются в листьях - в садах лишь произрастает
Знаменитый цветок, вино же сладкое всюду
Я изливаю, мне должно венок носить над главою,
250 [249]
Ампелоса я в сердце ношу, как вино, постоянно!
Внемли владыке гроздей, владыка воинственной битвы -
Возливает Арею убийца, от лоз Диониса,
От ярко-алого сока ягод лишь радость струится!
Вы же, Део и Паллада, вы проиграли! Олива
Не пробуждает веселья, нет в колосе хмеля для смертных!
Груши медовосладок плод, а мирт возрастает,
Благоухая цветами - но ни единый стебель
Не дарует забвенья забот и бед человеку!
Гроздь моя превосходней всех растений, без винной
260 [259]
Влаги никто из живущих яств вкушать и не станет
На пирах, и без винной влаги и пляска не в пляску!
Коль, светлоокая, можешь, то пей ты сок из оливы -
Дар мой великолепный затмил твое приношенье!
Ибо оливковым маслом натерты мужи́-атлеты -
Только невеселы что-то! А муж, несчастьем сраженный,
Дочь потеряв иль супругу (такая судьба оказалась),
Иль кто по детям погибшим скорбит, по родителям милым,
Пусть пригубит только малость вина, почувствует сладость -
И возрастающей боли умерит приступ напиток.
270 [269]
Ампелос, и после смерти ты сердце радуешь Вакху:
Ибо по всем моим членам ты разливаешься, милый!
Клонят в лесах окрестных все деревья вершины
Мужу подобно, что выю согнув, о милости молит,
Древняя пальма склонила широко-пространные листья,
Яблоню ты стопами обвил, а дланию гибкой
Смоквы ствол обхватил, и несут, как служанки, деревья
Госпожу свою кротко, ее легко поднимают -
Ты же вверх устремляешь свои проворные пясти,
Встав на плечи служанок, узоры тонкие листьев,
280 [279]
Пестрые стеблей побеги, усики с самых верхушек
Словно бы в сновиденье тычутся в лоб и ланиты,
И ветерок прохладу сулит своим дуновеньем,
Словно служанка желает не тронуть в дому ни пушинки,
Лику царицы владычной прохладу она навевает!
Если тебе угрожает полуденный жар Фаэтонта -
Дует ветер прохладный над виноградным гроздовьем,
Зной укрощая палящий огнедышащей Майры;
Если же Хор явленье летний жар возвещает,
Сириус знойным дыханьем соком ягоды полнит!"
280 [289]
Так, гордясь, он измолвил, и то, что было печалью,
По любимому, отнял сок благовонный из гроздьев.
Так говорилось в сказаньях о плетях лозы виноградной,
Названной по любимцу Но песнопевцы древнее
Знают присловье об этом: просочился на землю
Сквозь небесные кровы ихор плодоносный с Олимпа,
И народился напиток лозы вакхиадской, а в скалах
Сам собой от него же ствол возрос виноградный:
Дик он был, необхожен, в чаще ютился безвестной,
Вольно раскидывал плети и гибкие всюду побеги:
300
Истинный лес благолозный вино родящих растений,
Чаща, взращенная соком, что выгнал стволы и побеги,
Сад изобильный и пышный, где ввысь устремляются бурно
Грозд, прижавшийся к грозду пурпурному в беспорядке;
Частью недозревает сок ягод, покуда растущих,
Светом пурпурным блистающих - все столь различны при этом!
Полупрозрачны иные, белы, словно пена морская,
Прочие - златоянтарны, мерцают, прижавшись друг к другу,
310 [308]
Ягоды... Есть и такие, что смоли чернее по цвету,
Их же могут и спутать, кто хмелен, с растущими рядом
Ягодами ветвей оливы блистательноплодной!
Сверху какой-то грозди сребристой с круглящимся плодом
Сам собой наползает черный налет от побега,
Приведя за собою лозу с сочащейся гроздью!
Там сосну обвивают соседнюю крепко побеги,
Вверх, затененный повсюду, ползущие усики рвутся,
К радости Пана великой; если Борея дыханье
Треплет верхушку древа с побегами грозди густыми,
Кровью смолистой исходит сосна под таким бичеваньем.
Кольцами свившись однажды, плети змея обхватила,
320
Ягоды алчно сосет нектар благовонный и крепкий;
Вот ужасную пасть насытив Вакховой влагой,
Так, что из грозной глотки валятся сладкие гроздья,
Выю вместе с подбрадьем соком змея обагряет...
Бог же, скитаясь по горным склонам, змее удивился,
Видя подбрадье и выю в росах винно-пурпурных...
В кольца узорчатогибким телом мгновенно свернувшись,
К чреву глубокому в скалах бросился, к ближней пещере
Аспид проворный, завидев Эвия... Тут же и вспомнил
Вакх, узревший гроздовья, обильно текущие соком,
330
Данные в древности давней пророчества Рейи-вещуньи!
Стал он выравнивать камень скалы, углублять понемногу
Внутренность оной, железом равняя стенки изострым,
Ямки широкой в камне дно углубляя помалу!
Так сотворил он впервые прообраз винной давильни;
Сочнообильные кисти снимает он тирсом изострым
С плети лозы гроздовой - вот серпа стального прообраз!
Сатиров хор его славил... Один же вдруг наклонился,
Руки к лозе простирая - и стал собирать эти грозды.
Миску взял другой и в миску складывал кисти,
340
Освобождая грозди ягод от зелени пышной.
Третий, даже без тирса, без острого даже железа
Тянет десницу, глядя пристально в груды сих ягод -
Плод и сочный, и крепкий он с черенков обирает,
Подле груды высокой ягод на корточках сидя;
После чего ссыпает бог виноград в эту ямку,
Горкою оставляя ягоды посередине,
После их ровным слоем по дну рассыпает, ровняя,
Дабы, как на гумне зерно, они плотно лежали.
Так он полнит до края ягодами углубленье
350
И начинает ногами давить виноградные грозды.
Сатиры, потрясая космами в ветре, стремятся
Делать то же, что делал бог Дионис перед ними,
И подвязав небриды пестрые прямо под плечи,
Славу они возглашали вакхийским неистовым ладом,
Яро топтали грозды, стопами переминаясь,
Эвия восхваляя, и с лона того гроздовья
Грязнобелая пена взбурлила над месивом алым!
И не в обычные чаши напиток сбирали, но в бычьи
Полые роги, а после стали говаривать люди:
360
"В рог наливать - значит, смешивать винную влагу с водою!"
Вот уж из уст перепивших одних изливается влага
Винная, вот уж и ноги его заплетаются спьяну,
Быстро бежать уж не может, о левую правая бьется
Пятка, подбрадье седое дерет он, хмелен от Вакха...
Скачет другой, опьяненный, в диких прыжках извиваясь,
Слышится гул непрестанный бубнов с бычьею кожей!
Кто-то, выпив чрезмерно вина, веселящего душу,
Побагровел от питья пурпурно-темного сразу!
Тот, уставившись взором блуждающим в ветви деревьев,
370
Скрывшуюся среди листьев простоволосую нимфу
Видит, или вдруг хочет забраться в горные чащи,
Переступая неверной по каменным кручам стопою!
Но Дионис его тянет назад! Иной вкруг истока
Водного бродит и только желает деву наяду
Выловить, деву нагую - и вот косматою лапой
Нимфу почти уж хватает, плывущую в водах бурливых...
Быстро наяда нырнула - и нет уж девы в потоке!
Рейя лишь Дионису дарит единому средство
От хмельного забвенья - аметист всеохранный!
Многие из рогатых сатиров прыгали, пьяны,
И в хороводах веселых кружились. Один же, пылая
Пьяным весельем, с собою ведущим страсти эротов,
Потянулся лохматой лапой к одной из вакханок
Вот, совладать не в силах с подстегнутым хмелем желаньем,
Он за пояс девичий чистую нимфу хватает
И срывает одежду, против воли Киприды,
Обхватив ее бедра розовые покрепче...
Вот уж Ми́стиду тащит другой, стыдливую деву,
Хочет возжечь он светоч в честь пляски ночной Диониса -
Он ладонями гладит, пальцами нежно лаская
Мягко-округлые груди, ее к себе прижимая...
А Дионис после пира в честь сладостного гроздовья,
Направляется, гордый, в пещеру Кибелеиды -
Пясти его обвивают плети лозы виноградной,
Учит он меонийку, что значит праздник полночный!

 

Песнь XIII

   Петь о бесчисленном войске в тринадцатой собираюсь
   Песне, о всех героях, пришедших к вождю Дионису!

Зевс меж тем посылает в жилище священное Рейи
С быстрою вестью Ириду к воинственному Дионису,
Дабы он дикое племя индов надменных и дерзких
Тирсом своим из Асиды прогнал до самого моря,
Дабы могучего сына бога речного Гидаспа,
Дериадея владыку, сразил, научив все народы
Празднествам полуночным и сбору хмельного гроздовья.
По воздушным потокам прянула быстро богиня
И шагнула в пещеру, где львы у яслей кормились.
10
Совершенно бесшумно, слова́ в устах удержавши,
Молчаливая, встала посланница пред богиней
Гор и долин, поклонилась, припала главою ко трону,
Словно моля, обхватила колена владычицы Рейи.
Тут ее корибанты по знаку Рейи и просят
Разделить с ними вместе божественное пированье.
И в изумленье отведав питья из вина молодого,
Вестница веселится. И опьянев, возглашает
Диеву сыну в застолье Диеву вышнюю волю:
"О, Дионис отважный, повелевает родитель
20
Индов повергнуть свирепых, не ведающих законов!
Тирс во дланях подъем ли на битву, достойное неба
Сотвори же деянье, ведь Дия благая обитель
Лишь после тяжких трудов к себе тебя примет, и Хоры
При таком лишь усилье врата Олимпа откроют!
Ведь и Гермесу открыли не сразу, но после того лишь,
Как он очами покрытого от ступней и до кудрей
Аргуса умертвил, как вернул свободу Арею!
После убийства Дельфина живет Аполлон над эфиром,
Даже родитель, глава Блаженных, Зевс всевладычный,
30
Не без трудов на небо взошел, созвездий водитель,
Должен он был низвергнуть грозящих ужасно Олимпу
Племя титанов могучих, замкнуть их средь бездн тартарийских!
Ты же достоин и после Гермеса и Аполлона
Тяжкий подвиг свершив, поселиться в отчем эфире!"
Молвила и устремилась к Олимпу богиня, а Рейя,
Мира праматерь, с вестью шлет тотчас плясовода
Пи́рриха, в пляске бурной искусника и шумолюбца,
Дабы понес он о битвах Лиэю оружному вести.
Вот, собирая войско различное для Диониса,
40
Пиррих все посещает места населенного мира,
Все племена Европы, народы земель Асиды,
Всем приказал он собраться в земле лидийцев роскошных!
Всех героев воспойте, много различных народов,
Сатиров племя косматых, кровь отважных кентавров,
И отряды Силена, шерстобедрого старца,
И Бассарид порядки, о корибантские Музы!
Нет, не воспеть мне войска и десятью языками!
И десятью устами труб не воспеть меднозвонных,
Как всех Вакх копьеносный на битву кликал, я лучше
50
Поименую, на помощь Гомера призвав, полководцев...
Муж сей - гавань искусства эпоса, так и на море
Претерпевая крушенье, зовут темнокудрого бога!
Первым, исполнив приказ благотирсного Диониса,
Шел Актеон, по зову родственной крови спешащий
Из семивратной столицы Аони́и, и с ним же -
Воинство беотийцев, живущих в фиванской твердыне
Башенной, в граде Онхесте с культом Энносигея,
Также в Пете́оне, Окале́е, также в Эритрах,
В Арне гроздообильной, прославленной Дионисом,
60
Тех, кто в Ми́дейе жили, в Эйле́сионе преславном,
В Ско́лосе, в гавани Тисбе, лежащей у самого моря,
Месте, что робкий голубь любит морской Афродиты,
Всех из Схена, Хеле́она, окруженного чащей,
Всех из Коп, из града, чье имя озеро носит,
Где, как я слышал, и ныне угря улов изобильный;
Из Медеона лесного, из благостадной Хилы,
Места пространного, где жил усмарь знаменитейший, Тихий;
С широкобрежной равнины, назначенной для предвещанья,
Имя приявшей свое от повозки Амфиарая;
70
Даже из Феспий, из дальних Платей в долине лесистой,
Из Халиарта, что влагой обилен, который потоком
Горным отделен от горних высот Геликона,
Из городка Антедона, что близко соседствует с морем,
Место рожденья средь пены и рыб живущего вечно
Влажного Главка; из Аскры горной (ведь в этом местечке
Пастырь немолчный жил в осененной лавром отчизне);
Из священной Грайи; равнинного Микалесса,
Что по громкому воплю еще Эвриалом зовется;
Из Нисайи, из града, носящего имя Корона
80
Всеми сими мужами, идущими прямо к востоку,
Предводил Актеон. Знаменье грядущей победы
Юноше дал родитель его, Аполлон лавроносный!
Прочих же беотийцев вел прекраснокудрявый
Гименей безбородый, юный, в расцвете силы,
Милый Эвию отрок: с ним рядом шел неразлучно
Воин, испытанный в битвах, Фойник, муж седовласый,
Лаокоонту подобный, Арго который когда-то
Иасонийский струг привел к прибрежиям колхов,
Плававший с Мелеагром, от бед его охранявший.
90
Так вот и этот отрок, юною силой цветущий,
Гименей пышнокудрый, в поход пошел против индов,
За плечами его струились кольцами кудри;
Также из Аспледона, также из Орхомена
Миния, в коем рощу эротов не бросила Харис,
Также и из Хирйи, что принял когда-то бессмертных,
Град же по имени назван Хирйэя-гостеприимца,
Там Гигант преогромный на ложе пустом когда-то
(Се Орион трехотчий) зачат праматерью Геей,
Ибо от трех бессмертных моча изверглась и стала
100
Саморожденья причиной, некиим стала обличьем,
Бычья же шкура приветно выносила младенца,
Гея ж чрез щель извергла, что без соитья явилось...
Также пришли оттуда, где войско ахейцев сбиралось,
Из скалистой Авлиды, что для Стреловержицы свята,
Там же, гневна, богиня на алтаре нагорном
Жертву Ифигенейи приняла только по виду,
Ибо сожгла на чистом пламени лань вместо девы,
Истинный облик сменив унесенной Ифигенейи...
(Выманил хитроумный ее Одиссей, ведь Ахилла
110
Стала б соложницей дева пред самым походом), зовется
"Сватьей" Ифигенейи чистой с тех пор Авлида,
Ведь над судами аргивян задуло скопище ветров,
По поверхности моря тихой тотча́с доставив
Ланеубийце владыке попутное дуновенье...
Дева же перенеслась в пределы Тавров по выси,
Стала служить обрядам священным у бронзовых чанов,
Жертвенникам жестоким отдавать чужеземцев -
Лишь по морю пришедший Орест и спасет сию деву!
Вот такое-то войско бесчисленных беотийцев
120
Против индов в поход отправилось с Гименеем!
С ними соединились при скалах в пророческих Дельфах
Жившие вой фокейцы: было там из Кипариса
Войско и рать из Хиа́мполя (ведь, как я слышал, он назван
По аонийской ве́прице, что красотою сравняться
Гордая, восхотела с богиней Тритогенейей);
Были там и из Пифо, и из обильной садами
Крисы, преславного града, с Давлиды и с Панопеи,
Градов с храмами Вакха - и Аполлон лавроносный
Долей земли делился с братом своим Дионисом,
130
Двувершинным Парнасом, и для градов обоих
Камень вещий пифийский являл свои прорицанья,
Как и треножник, звучащий сам по себе, и немолчно
Рокотали потоки бурливой волны касталийской;
А фаланги звбейцев вели мужи щитоносцы
Корибанты, что в детстве лелеяли Диониса,
Те, что у бухт фригийских Рейи, любящей горы,
Били в кимвалы и бубны, храня во младенчестве Вакха,
Ибо нашли его в скалах, закутанного в пурпурный
Пеплос, рогатое чадо - Ино́ там бога младенца
140
Ми́стиде (той, что Коринта матерь!) передавала.
Вой с Примне́я, славой богатого острова, были,
Ми́мант тяжкоидущий и горный охотник Акмон,
С ними Дамне́й и Оки́той, щитоносцы, а с ними
И Мелиссе́й гривошлемный явился с воем Идеем
(Оба изгнаны были отцом в безумии яром,
Соком, с милой отчизны пенноприбрежной совместно
С матерью Комбой, родившей уже семерых младенцев
Изгнанные достигли Кносса и снова пустились
С Крита до Фригии самой, из Фригии прямо в Афины
150
Прибыли, там чужеземцы укрылись, пока царь Ке́кроп
Сока с престола не свергнул медью мстительной Дики.
И беглецы вернулись с земель Марафона морского
По своим же следам в священные земли абантов,
Место происхожденья древних куретов, где пляска
С мечным бряцаньем и пеньем сладкоголосых авлосов
В хороводах с ношеньем щитов их жизнь составляли...);
С ними явились и боем дышащие абанты,
Что населяли холмистый Эре́трию град, а также
Стиру и Ке́ринт, а также славного домы Кариста;
160
Ди́она скудное поле; и те, что владели прибрежьем,
Скалами в пене соленой, шумящей у мыса Гереста;
Также пришли из Сти́ги, Коти́леи и из Сириды;
Из Мармари́я, и с пашен Огиги́и у Айги,
Также пришли вместе с ними и вой из града Халкиды,
Града Эллопие́ев, растивших власы лишь на теле.
Семь полководцев войско вели, обуянны единым
Духом ярым Арея, пред алтарем огнежарким
Семь поясов Зодиака просили о милости вой,
Распри исход доверяя ладу и ходу созвездий.
170
Вел Кекропидов полки Эрехтей, в бою неустанный,
Отпрыск от крови златой Эрехтея, славного родом,
Оного в храмовой глуби, в сени огней предалтарных,
Самородная дева взрастила у мужеской груди!
Светлоокая, страсти любовной чужая, долг сознавая,
Приняла непривычной дланью, к сердцу прижала
Гефестиада... Ведь в браке несчастный отец хромоногий
Воспылал любовью к Афине и семя извергнул
В землю, близ храма ее, самовольную пену эротов!
Вот такой Эрехтей вел войско афинян на битву.
180
Власть разделял он с Сифном и руководство дружиной.
Все пришли с плодородной равнины Ойнои, что рядом
С пчелами населенной вершиной Гимета граничит
И густолесым, богатым оливками Марафоном;
Также из града Торйка, из детообильной Афидны,
Из элевсинских краев Део́, именитой потомством,
Выступают жрецы плетенок с богининым сбором,
Тлиптолема потомки (он в колеснице Деметры
Со змеиной упряжкой, украшенной злаком ячменным,
Несся по небу, бичуя змеев пестрые спины...)
190
Множество, медным оружьем то там, то тут проблиставши,
Старцев ахарнян вслед детям оружным в строю выступает,
Войско Аттиды замкнув. Блистают воздетые копья,
В ножнах мечи наготове, горят они рвением к битве,
К ратным трудам, ведь шлемы надеты уж пылких афинян,
А фалерская гавань трясется от поступи вое в!
Обозначая племя древнейшее автохтонов,
Кольца кудрей густых сжимает златая цикада...
Айако́с оставил отчизну, коего птица
Мнимая зачала: Асопи́ду-деву похитил
200
Зевс в обличье орла и сделал Эгину супругой -
В браке таком и родился Айако́с. Восхотел он
Быть полезным в походе кровному Дионису!
Вот мирмидонцев рать выступает в порядке искусном,
Раньше они пресмыкались во прахе земном муравьями,
Ножками перебирая частыми... Их же заметил,
Сих ничтожнейших тварей, ликом уткнувшихся в землю,
И превратил в двуногих Зевс высоковладычный,
Воев искуснооружных сделав из них: так, внезапно,
Твари глухие, немые, кишащие в почве песчаной,
210
Муравьи появились в облике смертных прекрасном.
Войском таким предводил Айако́с. На щите же округлом
Зевса в обличье орлином носил он, что отроковицу
В острых когтях к поднебесью взносил осторожно, но быстро;
Видно: там у горящей реки восседает юница,
Скорби своей предаваясь, сидит, почти бездыханна,
Как на картине бывает, оплакивает будто отчий
Горький удел, причитая над милым отцом, над Асопом:
"Вот твой на свадьбу подарок - отца моего униженье!"
Критян многоболтливых, сборище пестрых народов,
220
Вел Асте́риос в битву, отрок блистательноокий,
Сколь прекрасен собою, столь мужествен - Андрогенейя
Юная, родом из Феста, Миносу породила
На кидонейском ложе некогда этого сына.
Отрок для Вакха хмельного народ из ста поселений
Вел, дабы кровное племя отчего сродника честью
Не обделить, ибо Минос - двоюродный брат Семелы,
Он от того же рода, что Кадм... Воителей много
Пылких сражаться стеклося к единому полководцу:
Тут и вой из Кносса, тут и кмети из Ликта,
230
Воинство из Милета, сюда же пришла дружина
Ополчившихся воев высокохребетной Гортины,
Рать прислал и Рити́он, и град Ликаст благоплодный,
Также пределы Дия Модайского, Бойбы угодья,
Также и край Кисама и дивные рощи Китея...
Вот что отрок с Крита привел, при его появленье
Заструился сияньем ярким, щедрым и вещим
Для Асте́риоса соименник, светоч Арея -
Блещет, пророча победу! А он же, неблагодарный,
240 [239]
После победы в битве гнусным стремленьем охвачен
К чуждым краям. Не желает после похода на индов
Видеть пещеру в блеске шеломов в ущелиях Иды,
Жизнь избирает во граде чужом и, вместо Дикты,
Кносский сей поселенец во Скифию удалился,
Миноса старца оставив и матерь Андрогенейю,
К племени варваров колхов, кои гостей умерщвляют,
Их "астерийцы" назвал, дал "критяне" имя народу,
Им, кому и природа иное дала... Он, оставив
Отчий ток Амнисоса, струящийся в Крита теснинах,
250 [249]
Пьет бесстыдно устами Фа́сиса ток нечестивый!
Лишь Аристей единый явился без понужденья,
Он же, на самом краю живущих пределов Эллады,
Гордый сладостным медом, сбираемым в тысячи сотов,
Он снисходительно смотрит на виноточивого Вакха,
Тщетно искавший победы, как мед такой же и сладкой!
Их обоих призвали на суд обитатели неба:
Отпрыск Феба представил новый напиток из сотов
Божествам, но победы сладкой как мед не снискал он!
Сладостный боги напиток пчелы усердной испивши,
260 [259]
Быстро насытились влагой медовой, сладкобезмерной,
И после третьей чаши уже не могли наслаждаться
Чашей четвертой, и больше пить не могли, хоть терзала
Жажда жестокая! Тут же подносит Вакх свой напиток,
Льющийся вольно из чаши, радостный сердцу и духу.
Пили Бессмертные целый день из чаш невозбранно!
И опьяняясь по мере питья, все пьяней становились,
Осушая чашу за чашей и радуясь в сердце,
И наслаждаясь безмерно вином, их ум веселящим.
Зевс одобрил напиток сладкотекучий пчелиный,
270 [269]
Труд кропотливо-искусный сей любостайной зверюшки,
Дар Аристея, но влаги винной творцу, Дионису,
Он даровал победу, мук разрешителю горьких.
Аристей добровольно пришел для похода на индов.
Позже свое недовольство выразит он, аркадский
Край оставив, Киллену покинув, владенье Гермеса.
Он еще и не плавал на остров меропеидский,
Не усмирял он дыханья огненного на прибрежье
Жара, подняв благотворный ветер защитника Зевса;
Меднодоспешный, он стражи еще не держал против блеска
280 [279]
Звездного Сириуса, отвращая мор с огневицей
Ночь напролет (ведь пламень алчущий это светило,
Огненную разверзнув глотку, мечет сквозь небо
И сегодня, и ветры прохладные жар умеряют!);
Ныне пришел он с равнин Парраси́и. И с ним же
Ополчилося племя аркадцев, желудь ядущих,
Ласион населявших и дивные чащи Ликея,
Сти́мфала край скалистый, а также преименитый
Рипу град, и Стратйю, и Мантенйю с Эниспой,
И Парраси́ю лесную, край запретный богини
290 [289]
Рейи, где почивает праматерь сущего мира,
Также пределы Фенея и место, где пляска явилась,
"Орхомен" многоовчий, обитель апиданеев;
Были и те, кто владеет Аркадйей, Аркада
Градом (Дию же сына Каллисто породила,
Коего в небо родитель вознес, назвавши "Боотом"),
Сулицею аркадской войска Аристея гордились.
Псы там были пастушьи, коих взяли сражаться!
Аристея ж Кирена, новая Артемида,
Нимфа, убивица львов, родила, сочетавшися с Фебом
300 [299]
В крае ливийском, сюда ведь увлек Аполлон дивноликий
Деву, от отчих пределов на брачной своей колеснице.
Сына, алкавшего битвы, бог Аполлон, оставив
Вещий лавр, ополчает собственноручно к походу:
Лук дает он сыну и щит из кожи воловьей,
Прочно сработанный, после закидывает на плечи
Тул с искусной резьбою на перевязи свободной...
Прибыл из Сикели́и Ахат, стреловержец умелый,
С ним же сопутники следом, вой пришли щитоносцы,
Киллирийцев с элимами рати, а также пали́ков
310 [309]
Края владельцы, все те, кто близ излучин катанских
Жил во граде, близком к Сиренам (их Ахелою
Терпсихора румяная зачала на рогатом
Ложе, в любви сочетавшись с соложником страстным и пылким...)
Были и те, кто правил Кама́риной, где так яро
Хиппарис неукротимый бурные воды свергает,
Были из Хиблы священной, были и те, кто у Этны
Жил, что мечет пламя над высью своею скалистой,
Пламя темницы Тифона, пробившееся из бездны;
Были и те, чьи домы - на склонах высоких Пелора,
320 [319]
Так же и те, чье жилище у пенного брега Пахина,
У Аретусы, ключа сикелийского, с оным же слился
Лавром Писы венчанный Алфей, из далекой отчизны
К ним притекший сквозь море, по пенным зыбям донесший -
Эросом порабощенный! - свою целокупную влагу,
Сквозь прохладную воду - огонь, его пожиравший!
Прибыл туда же и Фавн, свой огненный бросив, весь в скалах,
Мыс пелоридский, что встал в Сикелйи трехоконечной...
Сын он страсти Кронида глубинного с Киркой-колдуньей,
Брат ее - царь Ээт многомудрый, что обитает
330 [329]
В хитросплетении мрачном каменного строенья;
Ополчились либийцы, здравы на западе дальнем,
В градах пред облачных, Кадмом основанных древле в скитаньях -
Ибо и вправду в тех землях, удерживаем противным
Ветром, Кадм задержался, с ним же плыла ситонийка,
Чистая Гармони́я, чей облик молва наградила
Красотою такой, что соседи ее возжелали...
Войско ливийцев назвало Харитой, прелестницей нежной,
Бистонийку, юницей земной из Харит хоровода.
Холм Харит ее именем назван в Ли́бии, и плененный
340 [339]
Красотою девичьей, желаньем безумным язвимый,
Алчущий деву похитить бог Арей чужеземный
В облике племени мавров к распре принудили пришлых.
Вскинув во дланях могучих копье либистидской Афины,
Муж, щитом прикрываясь, от них защитил Гармони́ю,
Бегством спасаться заставил западных эфиопов,
С помощью Дия оружного, Киферейи с Ареем...
Там же, как молвят иные, у озера Тритониды,
С Гармонией румяной странник Кадм сочетался.
Геспериды-девы песнь выплетали, в садах же
350 [349]
Их эроты с Кипридой в знак счастливейшей свадьбы
Брачное ложе убрали лозы золотыми плодами,
Дар достойнейший деве, из листьев пышных садовых
Кадму и Гармонии сделаны к брачному ложу,
А для глав их венки из листьев и гроздий душистых
Вместо свадебных роз; и стала прекраснее дева
В золотых подношеньях, в дарах золотой Афродиты!
Горней кифары песнь звучать заставил на свадьбе
Дед по матери, небо как медная сфера крутнулось,
Лишь только топнул стопою либиец Атли́нт согбенный,
360 [359]
Славя невесту, запел он гимн, благозвучия полный;
В память о свадьбе, что с девой его тогда съединила,
Кадм оплатил свое право прохода в земле либистидской.
Сто основал он селений и придал каждому стены
С башнями крепкого камня, кои и взять невозможно.
Память храня о деяньях тех, пришли эти вой,
Потрясая щитами в знак помощи Бромию в битве,
Все, кто родился в пределах, ближних к Мене-богине
Иль асбистийскому Дию в оазисах южных далеких,
Вещему богу с рогами. Ведь часто под ликом Аммона
370 [369]
С трехразворотным витком рогов столь мощноокруглых
Древле вещее слово пророчил Зевс гесперийский!
Были и те, кто жили у Ки́нифа вод и Хремета,
У бесплодных песчаных равнин, иссохших от зноя,
Бакалы и Авхе́ты, что боле всех из народов
Живших в краях зефирийских предали́ся Арею...
Вот каково было племя ста городов. Кратегон же
Вел их на это деянье, коего некогда дева
Анхероя, Хремета дщерь, зачала на песчаном
Бреге отцовом в союзе кратком с безумным Псиллом,
380 [379]
После сразившимся с богом: ибо однажды и вправду
Нот дуновением знойным спалил его край плодоносный,
Он же, вооружившись, собрал многолюдное войско
Вместе с армадой морскою, мстительно восхотел он
Распрю затеять с ветрами, веющими в поднебесье,
Знойного Нота в сраженье убить... Да только близ края
Островного Эола, куда, потрясая щитами,
Прибыло войско, ветры, взявшиеся за оружье,
Все как один ополчились и ринулись бурно на битву,
Дуя свирепо единым вихрем, бичующим лодьи,
390 [389]
И опрокинули в море и Псилла, и струги, и войско!
Из Самофракии также прибыли щитоносцы,
Посланные владыкой с густоволнистой брадою,
Тяжелостопным Эматием, мужем, уже седовласым,
Были подобны Титанам прибывшие владельцы
Ми́рмека, града приморского, также цветущей Саоки;
С ними явились и вой из града, славного пашней,
Фесиада, где чащи густые произрастают;
Зе́ринт священный рати прислал, корибантов неспящих
Град, где дщерь Персеида таинство в скалах свершает,
400 [399]
Светоч святой запалив, священнодействуя втайне;
Были и те, что владели землею в скалистых отрогах
Около Бронтия града, и из Атрапитов были,
Жившие в месте, что свято глубинному Посейдону;
Вот что за рати явились, верность тому сохраняя,
Кто свой род возводил к прародительнице Электре,
Ведь Гармонию, кровью горнюю и морскую,
Зевс, Арей, Киферейя богов хранителю, Кадму,
Дали в честны́е супруги без свадебных подношений;
В честь ратоборцев, идущих с тирсоблагим Дионисом,
410 [409]
Над небесами восходит звезда седьмая, Электра,
Доброе знаменованье похода; пророча победу
Песнью взгремели Плеяды, отдавшейся эхом в эфире,
Славящей Диониса, в ком кровь сестры заструилась,
Мужество в целое войско вдохнув. В походе же ратью
бгирос предводил, Арей в Ареевом деле
Новый, ведь Огирос статью, мнилось - из рода Гигантов;
Телом в схватках упорен, с главы могучей и мышцы
Шейной спускались кудри острые, точно иголки
Дикобраза, волною вольной до самых до чресел
420 [419]
Доходя своенравно, и воина этого выя
Столь была преогромна, что глыбу напоминала.
Нрав же варварский, отчий имел он, и не был сильнее
Оного мужа никто в сём войске, идущем на индов -
Лишь Дионис виноградный! Клялся богинею Никой
Он, что копьем лишь - и только! - землю индийскую сгубит.
Отпрыск дерзкий Арея Пи́мплейю также покинул,
Бистонию Эагр, он рад был началу похода,
Он Орфея оставил на лоне Каллиопейи,
Только младенца забота - лишь грудь, лиющая млеко;
430 [429]
Киприадские рати Ледр отважный построил
С Лапетом благовласым, множество их ополчилось,
Тех, кто Сфе́кией правил, пенноприбойной землею,
Островом Кипром, приютом святым благокрылых эротов,
Имя Киприды приявшим, тут и родившейся, очерк
Острову мягкоокруглый придан трезубцем глубинным
Старца Нерея, спинки оруглой дельфина подобье,
Ибо некогда семя и детородного члена
Кровь Уранова, слившись, в пене образ явили,
И родилася Пафийка, и на Кипр керастидский
440 [439]
Зверь премудрый, дельфин, на себе и вынес богиню
Афродиту, резвяся над морскими валами;
Были и те, кто владел Хила́том и Те́гессой правил,
И владычил Тама́сом, и Тембром, и Эритреей,
И священным пределом горно-лесного Панакра;
Сильная рать ополчилась из Сол, притекли из Лапета,
Названного потом так в честь своего полководца,
Предводившего войском в войне, что тирсом велася,
Пал он, и был погребен, и согражданам имя оставил.
Были и рати из града Кини́рейи, ибо ведь имя такое
450 [449]
Предок Кинирас носил; притекли и из Урани́и,
"Башней", по образу выси небесной названной, люди
Были там све́тлы и ярки как чистые светочи неба;
И из Крапа́сейи были, венчанной прибоем твердыни,
Также из Пафоса, бухты, милой нежным эротам,
Где явилася древле из моря сама Афродита;
К струям, где брачные зыби пенной Пафийки застыли,
К Се́трахосу приходила, там часто, взявши одежды,
Обряжала Киприда омытого отпрыска Мирры;
Были из града, Персеем основанного, и Тевкр же,
460 [459]
Саламин оставляя из-за вражды Теламона,
Выстроил новый город, как Саламин и воспетый;
Струги явились лидийцев изнеженных, населявших
Благокаменный Ки́мпсос и в стенах высоких Итону,
Также пространный Торе́бион, и со многим богатством
Город, Сарды благие, ровесник Эригенейи;
Люди земли вакхийской, с лозою, полной гроздовья,
Где Дионис виноградный чаши с винною влагой
Рейе впервые поднес, населявшие город Керассы;
Те, кто Оа́ном владеет и обитатели Герма,
470 [469]
У влажнопенных копей пактолийского ила,
Желтое достоянье несущего в токах струистых;
Ополчилось Стата́лы сильное войско, где древле
Тифоэй дуновеньем огненной молнии ярой
Сжег окрестности края, и дыма клубы, и пепел
Пали на горный кряж от горевшего тела Тифона,
От огнем запылавших и глав, и дланей ужасных.
Тут ведь, покинув Дия лидийского храм благовонный,
Безоружный служитель сразился словом изострым,
Сулицей-словом вместо режущего железа,
480 [479]
Остановился и речь обратил он к сыну Аруры,
Был язык его дротом, слово - мечом, а щитом же -
Речь, и призвавши бога, метнул он слово такое:
"Остановись, злосчастный!" Гигант же, горящий под власты
Тайномудрого слова, оцепенел как в оковах,
Убоявшися мужа, оружного речью премудрой,
Завороженный звуком волшебного заклинанья.
Затрепетал он от страха не пред Молниевержцем,
Зловеликан многопястный - пред чародеем могучим,
Оный врага низвергнул только стрелою словесной,
490 [489]
Учинил сей служитель словом пронзительным язвы.
Огненной раною мучаясь, пламени дротом пронзенный,
Пламенем иномирным Тифон повержен, духовным.
Оцепенело тело, не в силах двинуться с места,
И змееносной стопою к матери Гее приник он,
Дротом безвидным сражен, от коего кровь не струится.
Деял Айо́н среди древних смертных такие деянья!
Также и вой явились, кто землю топотом звучным
Оглашает, из Стамна и Стабия с индами биться.
Видя войско такое, вприпляску идущее в битву,
500 [499]
Скажут, что полководец ведет сей строй ратоборцев
В круг для пенья и пляски - не для того, чтоб сражаться!
Ибо, шаг отбивая походный, звучит плясовою
Мигдонийская дудка, битвенный дух пробуждая,
Нет, не желание петь, - это зов к смертоносным сражен]
Трубы звенят строевые - вот сиринги эротов,
Сдвоенные авлосы берекентийские свищут
И под ударами дланей воинственношумных рокочут
Шкуры быков, на медных растянуты барабанах!
510 [508]
Ополчились фригийцы, влившись в лидийское войско,
Были из Бу́дейи рати, пришли из воспетого громко
Града лесного Темe'нейи, благотенного края,
Из Дреси́и и O'брима, что с извилистым током
Вод Меандра сливает вольнотекущую влагу,
Из краев соименных Дойанту, те, кто Келены
Населял златоструйные, также из града Горгоны;
С ними и те ополчились, кто жил в селеньях соседних
Влаге Санга́рия, кто обитал в земле Хелеспидской;
Войску сему предводитель - оставивший Дирку и змея
520 [518]
При́асос, он уехал, чтоб жить в краю аонийском,
Ибо, когда ливненосный Зевс затопил фригийский
Край, небесным потопом влагу свою изливая,
Скрыв под водою отроги и в волны древа погрузивши,
И когда по ущельям крутилися водовороты,
Залитый влагой дом оставив под ливнем обильным,
Водоворотов спасаясь, шагая по крышам строений,
При́асос все оставил тогда, уйдя в Аони́ю,
Дабы спастись от смертельной влаги, насланной Зевсом.
Но и среди народа скитальцев страдал он и плакал,
530 [528]
Вспоминая Сангарий, искал он источник подобный,
Чужеземную влагу впивая реки аонийской...
Вот, наконец, сей ливень с его погибельной влагой
Зевс усмирил Высочайший и от вершины Сипила
Воды вспять он погнал, грозившие Фригии смертью.
Энносигей ударом трезубца ручьи и потоки
Во глубины и бездны загнал безбрежного моря,
И обнажились выси из токов рокочущей пены...
Тут и край беотийский снова странник оставил
При́асос, и возвратился, по размышленье, в отчизну.
540 [538]
Немощного же старца родителя взял он на плечи,
Сильной рукой удержавши, его же по благочестью
Зевс великий от смерти спас, от влаги потопа,
Бромбием звали старца. Вернувшийся от фригийцев
При́асос, полководец, вел воителей гордых!
От Асте́риоса, отца своего, появился
В Ми́летос юный, влился в Вакхово войско
С Кавном, братом родимым и тоже юным, карийцев
Приведя за собою, чтоб выступить против индов.
Кавн не сложил еще песни в злосчастном любовном томленье
550 [548]
Единородной сестре: о само́й, предавшейся страсти
Точно такой же, подобной, на ложе брачном с любимым
Братом Зевесом, песне о Гере, сестре и богине;
Ей он не спел этой песни еще у пастыря стойла,
Он, блаженный, у камня соседнего этому месту
С дремлющим Эндимионом, к кому вожделела Селена.
Чистой была и Библи́да, и увлекался охотой
Кавн на зверя, не зная кровосмесительной страсти.
После изгнания брата прекраснокудрого в чуждый
Край, не томилась в потоках слез сестра дорогая,
560 [558]
Не превращалась в источник, журчащий жалобой слезной.
Были там и хоробры отважные в этой дружине
Из Микалы, и те, кто жил у извилистых токов
Струй, текущих в подземье и вновь выходящих наружу
У извивов Меандра, змеящегося средь ущелий.
Рати такие явились туда, со рвением равным,
Шумом наполнило войско кибелеидские домы,
Заполонив переулки мигдонийского града.

 

Песнь XIV

   Песне четырнадцатой со вниманием внемли, ведь Рейя
   Здесь собирает войско на битву с Ареем индийским!

Резвоплесничная Рейя тем временем к каменным яслям
Львов косматые выи накрепко привязала,
Взмыла в небесные выси, с ветрами состязаясь,
Над землею шагнула далёко пернатой плесницей,
Кличет под руку Лиэя божественные фаланги!
Быстрая словно крылья иль мысль, проходит четыре
Стороны света: Нота, Борея, Веспера, Эос;
Гласом единым взывает к лесам и водным потокам,
Всех наяд собирает, чащобы полчища дикой.
10
Божие племя на голос стекается Кибелиды
Отовсюду. По выси небесной до края лидийцев
Шагом суровым доходит парящая в воздухе Рейя...
По возвращенье, во мраке светоч таинный подъемлет
Вновь, огневеющий жарко пламенем мигдонийским:
"Вслед за племенем смертных воителей собирайте
Небожителей войско, о Фебовы ветры!" - так кличет.
Сразу же, прянув с вершины Лемноса огнехребетной,
Той, что с Самосом рядом, горящим светочем тайным,
Ополчилися братья; сыны Гефеста, Кабиры,
20
Оба взявшие имя от матери, их породившей
Горнему медноделу, от Кабейро́ фракийской,
Алкон и Эвриме́дон, искусные в деле кузнечном!
С Крита ринулись вой, грозные в битвах ужасных,
Дактилы с гор идейских, насельники круч каменистых.
Купно пришли корибанты, их же некогда Рейя
От земли отделила, племя саморожденных -
Только на свет появился в пещере лелеемый скальной
Зевс-малютка, плясали они вокруг свои пляски,
30 [29]
Щит о щит ударяя, грохотом высь оглашая,
Вой ярые! Меди неистовый гул и бряцанье
Достигали до слуха Крона, до туч поднебесных,
От родителя пряча Крони́она возмужанье.
Первым идет перед ними вождь плясунов корибантов,
Щитоносец Пирри́хос, а рядом вооруживший
Соименное войско быстрое, Ки́рбас из Кносса;
Вот выступают на индов завистливые тельхины,
Беспредельного моря безмерную бездну покинув.
Дланью могучей сотрясши длиннотенную пику,
40 [39]
Шествует Лик, и ступая за Дамнеменеем и Скельмис
Правит морской колесницей родителя Посейдона;
Тлиполема владенья покинув, странствуют в море
Буйные жители влаги, боги, некогда коих
Против воли изгнали из отчих родимых пределов -
Фри́накс и Макаре́й, а также блистательный А́вгес,
Гелия бога сыны. Гонимы с земли материнской,
Мстители дланию мощной Стиксовой влаги черпнули
И обесплодили почву тучную Родоса, бросив
Тартарийские зыби на землю сию островную;
50 [49]
Следом за ними грядет двуприродное племя кентавров:
Фол с двойным обличьем рядом с другом Хироном
Двуприродным, чью выю ничье ярмо не сгибало!
Хлынули толпы киклопов, в сумятице только мелькают
Руки нагие, что скалы рвут вместо копий и дротов,
Вместо щита они глыбой каменною прикрылись,
Гребнем шелома им служит гребень гряды островерхой,
И сикелийское пламя вместо стрел у них пышет!
И, привычны к работе в кузнице, дышащей жаром,
Взяли во длани дубины, в огне закаленные крепко,
60 [59]
Бронте́с и Стеропе́с, Элате́й и с ним же Эври́ал,
А́ргес, Трахи́ос и с ними воинственный Халиме́дес...
Лишь Полифем остался дома в сторонке единый,
Ростом до выси небесной, отпрыск Энносигея,
Ибо, вступившего в море, его охватила иная
Страсть, чем походы да битвы: рядом с собою увидел
Нимфу он Галатею, что в водах соленых плескалась!
Стал он любовные песни играть на сиринге для девы...
Вот, обитатели горных склонов и логов природных,
(Имя - от бога Пана, что любит уединенье),
70 [69]
Ополчаются паны купно - ликом как будто
Люди, но рожки имеют и козью косматую шкуру!
Вот рогатолобая помесь: двенадцать панов,
Вооруженных рогами, все от родителя только
Пана единого, горных жителя склонов лесистых;
Ке́леневс первым идет, он именем лик потверждает;
Следом же Аргенно́с - соответствует имени сущность!
Айгокорос ступает - и этому имя подходит,
Ибо от вымени коз на пастбище кормится млеком;
Вот Эвге́нейос, дивный пан с бородою чудесной,
80 [79]
Вся она завитками плещет как травами пойма;
Вот Дафойне́й с Оместе́ром, пастыри на луговинах,
Вот и Фо́бос с Фила́мном мягкокопытным ступают,
Вместе с Главком и Ксант явился, и плотная шкура
Главка вся отливает лазурно-зеленым оттенком
Моря, а шкура Ксанта светится золотистым
Цветом, давшая имя рогатому жителю долов.
Аргос дерзкий и пылкий хвалится белою шкурой;
Дале идут два пана, коим Гермес был родитель,
Сразу с двумя разделивший и пылкую страсть, и ложе.
90 [89]
Первого бог с горянкой Сосой зачал на любовном
Ложе, и полон сей отпрыск мудрости, вещего знанья.
Это Агрей, и он любит охотиться пылко за зверем!
Номий - второй, и он любит овец пасти, ибо нимфу
Пенелопу когда-то бог посетил на ложе,
Любит он и на сиринге наигрывать! Форбас за ними
Следует ненасытный, хищник и плотоядец!
Старец Силен, опираясь на посох дланью неверной,
Тоже вышел в поход, рогатый потомок Аруры,
Трех сыновей за собою, сообщников Вакха, приводит:
100 [99]
Ополчились Астра́йос, Ма́рон, Леней совокупно,
Под руки старца взяли, бродившего по отрогам
С посохом гибким, подмогой старости. Подпирают
Немощного подпоркой из лозы виноградной,
Ибо уж много видали лет они быстротекущих...
Вот от них-то и племя двусущное сатиров страстных!
Сатиры ополчились вождям согласно рогатым:
Там и Поймений, Ти́асос, там и Хюпси́кер с Орестом,
Там и Флегра́йос, а следом стоит и рогатый Напайос,
Гёмон пришел, ополчился и Ли́кон храбрейший, насмешник;
110 [109]
И возлиятель Петра́йос идет за резвым Фере́ем;
Ламис, горный скиталец, с Ленобием шествует вместе,
Дале Скирто́с вприпляску с О́йстром быстрым выходит;
С Фереспондом явился Лик, громозвучный вестник,
Также Проном премудрый, отпрыск бога Гермеса,
Чадо зачавшего это в союзе тайном с Ифтимой,
Оная ж - дочерь Дора, отпрыска Зевсовой крови,
Родом от Хе́ллена он, а от прародителя Дора
Крови ахейской, рода дорийцев, происхожденье!
Скиптр и честь возглашенья дал им Эйрафио́тес,
120 [119]
Их многомудрый родитель, доверив выкликивать вести.
Вечно хмельное от винной влаги в наполненных чашах,
Сатиров дерзкое племя в битвах и схватках жестоких
Грозно пустой похвальбою, бежит оно сечи кровавой,
Львы они, битвы не видя, а в битве - робкие зайцы;
Ведь знатоки они пляски и знают как выпить получше,
Как осушить половчее пьяную влагу кратера,
Воинов там немного, кому Арей нестрашимый
Все искусство поведал битвы свирепой и пылкой
Иль построенье фаланги... Лиэй ополчался на битву -
130 [129]
Вот и они, кто шкуру на плечи грубую бросил,
Кто под львиною гривой густо-косматой укрылся,
Кто-то мехом пантеры решил украситься к бою,
Прочие, ветки сплетя, накидку себе сотворили
Эти вот шкуру оленью набросили быстро на спину,
Пеструю, словно небо звездное, и подвязали,
И над висками двойные, прямо над теменем круглым,
Высятся кончики только остро изогнутых рожек,
А на макушке на самой во́лос курчавится редкий,
По-над глазом раскосым... А ветер вставшие уши,
140 [139]
Быстрый и бурный, книзу, ко скулам их прижимает
Плотно косматым... Порыв - и хлопают уши о скулы
Громко! И конская грива струится вдоль хребтовины
Всей, выгибаяся после крестца хвостом прекосматым!
Были там и кентавры, схожие с человеком;
Был там и род косматый Феров рогатых, их Гера
Наделила обличьем иным, ведь древле потомки
Влажных наяд обладали обликом человечьим,
Дев, коих звали "Гиады", дщерей Лама-потока;
Феры Диева сына родимого крепко хранили,
Вакха-малютку, что только из швов отцовых явился,
150
Стражами верными были спрятанного Диониса,
Обликом же обладали обычным. Во мраке пещеры
Часто на руки брали дитя, качали в ладонях,
Детка шептала "папа!", смотря в обиталище Дия!
О, премудрый младенец! Вот притворился ягненком,
Только рожденным от матки, и прячется в самом укромном
Уголке овчарни, наденет руно густое
И заблеет тихонько, крик испуская овечий,
И прыжкам подражая козлиным, резво так скачет!
То он в ложном обличье женщины явится миру,
160
В пеплосе светло-желтом он кажется юною девой,
Ускользнуть лишь желая от Геры ревнивого взора,
Складывает он губы, будто дева лепечет,
Благоуханной повязкой кудри густые скрывает,
Рост и осанку таит в узорчатом покрывале,
А груди середину подвязывает повязкой,
Пояс девичий на бедрах укладывает как надо,
Цветом темно-пурпурный, хранящий чистую деву!
Только напрасна хитрость, ведь Гера с высот поднебесных
Все проницает оком всевидящим в этом мире,
170
Вот она и разгадала хитрости бога Лиэя,
И на Бромия стражей разгневалась: взяв изо дланей
Ночи цветок фессалийских лугов злоковарный, волшебный,
Сон она насылает на зачарованных стражей,
Морок она чудодейный над кудрями их распускает,
И, чело помазав зельем из корней зловредных,
Преображает облик в иной, уж не человечий!
Вот появляются уши длинные, признак породы,
Конский хвост всколыхнулся прямой над их поясницей,
Хлещущий прямо по бедрам существ с волосатою грудью,
180
А над висками взрастают бычьи рожки прямые,
Очи стали косыми под челом рогоносным,
Закурчавились гривой пышной над теменем кудри,
Челюсти удлинились, выросли острые зубы
И косматою шерстью покрылось от поясницы
И до стоп их тело вдоль всей хребтовины шерстистой...
Дюжина полководцев войском их предводила:
Шумные плясуны, Спарге́й и Глене́й; вместе с ними
Эвриби́ос ступает, Кете́й, друг лозы ненасытный,
А Петре́й Рифо́на сопровождает, и парой
190
А́йсакос винолюбец с Орта́оном выступают,
С ними идут совокупно Амфи́темис с Фавном-любимцем,
С Фа́нетом дивнорогим вместе идет Номе́йон;
Здесь и другое племя Кентавров на бой ополчилось,
С Кипра: ибо Киприда бежала, ветра быстрее,
Не пожелав сочетаться с родителем страстью любовной,
Убоявшись в отце увидеть бесчестного мужа.
Зевс же отец, не в силах к любви прину́дить беглянку,
Неуловимо и быстро бежавшую Афродиту,
Вместо ложа ее изливает семя на землю,
200
Брызнув ливнем горячим плодоносных эротов:
И земля восприяла брачные росы Кронида,
И извергла из бездны рогатое, странное племя!
Ополчившись, явились сюда воевать и вакханки,
Кто с меонийских склонов, а кто каменистые выси
Перейдя перевала высоких отрогов Сипила.
Горные нимфы в длинных хитонах, неистовы духом,
Выступили в поход воителей благотирсных,
Сроки жизни двойные жили они в этом мире,
Долог век их земной... Средь них и горные девы
210
Были Эпимелиды, что зорко овец охраняли,
Те, кто оставил рощи и заросли дикие леса,
Meлии, вместе с древом на свет изошедшие девы:
Все они ополчились, одни захватили с собою
Меднозвонный тимпан, принадлежность Рейи Кибелы,
Вьющимися плющами власы увенчали другие,
Препоясались третьи змей шипящих клубками;
Тирсами потрясая, лидийские девы, менады,
К ним примкнули, желаньем пылая с индом сразиться;
Силой могучей дышали боле всего Бассариды,
220
Всех неистовей были кормилицы Диониса!
А́йгла и Каллихо́ра, Ио́на и Эвпета́ла,
Вместе с смешливой Кали́кой Бриу́са, что ветра быстрее,
Девы Силе́на и Ро́да, и Эревто́ с Окито́ей,
Ме́та, вакханка Акре́та, вместе с Ха́рпой явились
С ярким румянцем Ойна́нта, с лядвеей белой Лика́ста,
Стесихо́ра, Прото́я, старуха с улыбкой приветной,
Вечно хмельная Триги́я, последнею вооружилась!
В ратях Вакха каждый вождь имел ополченье,
Но возвышался над всеми властью Эйрафио́тес,
230
Пыщущий пламенем молний, и выступал он на битву
Без щита или дрота бурного, меч за плечами
Не держал и шелома не возлагал на густые
Кудри, медью чело закрывавшего, но над главою
Извивался, сплетаясь телами гибкими тесно,
Грозный венец змеиный, виски кольцом охвативший,
Вместо поножей искусных, защищавших колена,
Белые ноги скрывали пу́рпурные плесницы,
С плотным мехом небрида мощную грудь покрывала,
В пятнах-узорах, подобных узорам звездного неба,
240
В левой руке держал он рог с вином медосладким,
Златом отделанный тонко, из этого винного рога
Сладкотекущей струею влага лилася обильно,
Правой держал он изострый тирс в плюще темно-алом,
Грозно им помавая, на меднозданной верхушке
Плющ кудрявился плотно, острое жало скрывая,
Чресла ж свои препоясал златою плотной повязкой...
Вот уж и Вакх облачился в жилище корибантийском
В вооруженье златое, сработанное искусно,
Покидает жилище, звенящее воплем призывным
250
Рейи, и оставляя Мео́нию с войском вакханок
Горных, бог винограда идет средь бесчисленной рати.
Прямо вожди направляют воинства толпы густые,
Те же несут с собою отводки новые Вакха!
Мулы бредут вереницей, неся на своих хребтовинах
Нектара из гроздовья полные с верхом амфоры,
Плавно онагры ступают: на спинах их терпеливых
Темно-алые ткани, в пестром узоре небриды;
Для пирующих утварь вьючная тащит скотина,
Золотые кратеры, серебряные рукомойни;
260
В яслях, внушающих ужас, начали корибанты
К выям своих леопардов упряжь вязать ездовую,
И уздой плющевою львов они усмиряют,
Грозными удилами губы и челюсти вяжут;
Вот кентавр косматый уже готов и оседлан,
Сам пошел под уздечку, шею свою протянувши,
Сатиров резвых не мене охоч до терпкого хмеля,
Муж он до половины, а дале - конь; в нетерпенье
Ржет, желая скорее принять на круп Диониса...
Бог, поместившись в кузов увитой ветвями повозки,
270
Вдоль Сангария тронул, по фригийским пределам,
Мимо недвижной Ниобы, ставшей некогда камнем -
Камень, предвидя сраженье инда с богом Лиэем,
Слезы льет и стенает голосом человечьим:
"Не затевайте сраженья с богом, безумные инды!
С отпрыском Дия, страшитесь, как бы не превратили
Вас - так древле со мной Аполлон расправился! - в камень,
Не обратили бы распри ищущих в слезный источник;
Да не увижу тебя близ Оронта, индийского тока
Соименного, зять храбрейший Дериадея!
280
Рейя богиня во гневе, Лучницы гневной ужасней:
Вакха, Фебова брата, бегите! Страшуся заплакать
Боле при виде бедствий индов, чем собственных бедствий!"
Так промолвивши, камень снова замкнулся в молчанье.
Бог же лозы виноградной, оставив Фригии горы,
В Аскани́ю явился. Все населенье столпилось,
Каждому Иовакх предложил налитое гроздовье,
Каждый принял обряды и таинствам научился,
Выю отдав во владенье неодолимого Вакха,
Только покоя желая, а вовсе не крови в сраженье!
290
Столь рогатые рати страшны и ужасны вакханок,
Ополчившихся в битву. В честь всенощного Лиэя
Ночь напролет все звезды след огнистый чертили
В горнем просторе, и гром гремел неустанно ужасный -
Рейя так предвещала победу Индоубийцы!
Утром бог собирался наказать за гордыню
Воинов смуглокожих, избавить лидийца от рабства,
Жителя Фригии вместе с насельником Аскани́и
От ужаснейшей власти освободить и мучений!
Вестников двух посылает Вакх им, доставить скорее
300
Вызов на битву, пускай же или бегут иль сразятся!
Вместе с козлиным Паном те пустились в дорогу,
Богом, коего кудри брады всю грудь затеняли.
Резвоплесничная Гера густокудрявому инду
Меланею явилась, не прославлять виноградный
Тирс приказала богиня Астраэнту-владыке,
Не принимать во вниманье сатиров крик полупьяный,
Но в беспощадной битве противостать Дионису!
Молвила речи Гера предводителю индов:
"Слава тому, кто ужас вселяет в сборище женщин!
310
В битву ступай, Астраэнт, и ты, Келене́й, ополчися,
Медью изрежь изострой плющеносного Вакха!
Тирсом махать - не дроты метать! Келеней, опасайся
Гневного Дериадея, если кинешься в бегство
Перед врагом, столь ничтожным, войском изнеженным женщин!"
Так промолвила властно мачеха, прянула в воздух,
Гневом грозным пылая на доблестного Диониса.
Вот, наконец, посольство Бромия прибыло, только
Был Астраэнт неприступен, полон угроз, бессердечный,
320 [319]
Сатиров он быкорогих прогнал, а вместе и Пана,
Не почитая посольства мирного Диониса.
Робкие, обратились в бегство они и пустились
Вновь обратной дорогой к воинственному Дионису.
Бромий же выставил войско напротив индов враждебных.
И Келеней темнокожий увидел женские рати,
И ни мгновенья не медля, выстроил индов фаланги.
Астраэнт же отважный, битвенным пылом влекомый,
Встал у вод астакидских, шумно струящихся, с войском,
Натиска там поджидая бога лозы, Диониса.
330 [329]
Тут, как во всяком сраженье, когда встречаются рати,
Обе когда, влекомы вождями, сближаются к бою,
С воплем неистовым инды смуглые кинулись в битву -
Журавлям они стали подобны фракийским, бегущим
Зимних ливней секучих, коими полнятся тучи,
Птицам, что на пигмеев с воздуха нападают
Подле влаги тефийской и клювом своим изострым
Племя ничтожное губят сих невзрачных людишек,
После летят в облаках над струями Океана.
Тронулись в битву, навстречу врагам, безумные рати
340 [339]
Непобедимые слуги воинственного Диониса!
Бросились Бассариды шумной толпою. Вот эта
Поясом ядовитым из змей шипящих обвита,
Та - в плюще благовонном, кудри ее окружившем,
Третья тирс медножалый схватила крепко рукою,
Яростью обуянна, четвертая распустила
Волосы вольной волною, ничем не скрепив сии пряди,
Без покрывала она, меналида, и над плечами
Вьются, ветром влекомы, свободно кудри густые!
Пятая в роптры бьет и двузвонный шум раздается
350 [349]
И взвиваются кудри над косматой главою,
Эта вот в исступленье ладонями ударяет
В тяжелозвонную кожу огромного барабана,
Гулкие звуки рождая, подобные шуму сраженья,
Вместо копий - лишь тирсы, но сулицы лозовые
Прячут в плюще кудрявом лезвий медные жала!
Вот одна из вакханок, влекома к битве кровавой,
Повязала вкруг выи змей огромных и хищных,
Вот другая под грудью, как будто это одежда,
Пеструю шкуру оленью, в пятнышках светлых по шерсти,
360 [359]
Подвязала, оленя, что любит прыгать по скалам;
Подпоясалась дева шкурой узорчатой лани;
Эта львенка прижала косматогривого к грудям,
Укрощенного млеком, что лишь человеку прилично;
Та к непорушенным чреслам кольца змеи прижимает,
Сей невидимый пояс, плотно бедра обвивший,
Тихо шипящий... А если кто-то на деву хмельную
Посягнет, то хранят ее девственность бдительно змеи!
Вот скиталица горная мчится и скачет, босая,
Топчет шипы и сучья, и острые листья аканфа,
370 [369]
Твердо ступает ногою, сминая колючую поросль,
Вот, на верблюда взобравшись, на длинноногого зверя,
Наклоненную шею режет тирсом изострым,
И вслепую бегущий вперед еще по дороге,
Движется полуумерший зверь, спотыкаясь все чаще,
Скачет само собою безглавое тело верблюда,
Бьет оно тяжким копытом пыльную землю сухую,
И, наконец, на хребтину валится, в прах придорожный;
Мчится другая вакханка на горный луг со древами,
Где пасутся быки, одного за загривок хватает,
380 [379]
Рвет его шкуру руками, полными силой ужасной,
Толстую бычью шкуру она отделяет от мяса,
А другая в то время внутренности вырывает!
Видно, как третья менада без покрывала, сандалий,
Бесноватая, скачет прямо по каменным скалам,
Деву высот неприступность не страшит, и лодыжек
Голых о камни не ранит острые дева-вакханка!
Многие полчища были у астакидского тока
Истреблены сих индов, убиты железом куретов!
Вражеские порядки воители окружали,
390 [389]
Потрясая оружьем: они подражали движеньям
Плясовой со щитами, стопою в лад выступая.
Вот косматою дланью глыбу кустистую вырвав
С ближнего горного склона - так Леней ополчился!
Он во врага ее мечет, неровную, в строй ненавистный!
Битвенный клич испускает вакханка, и дрот виноградный
Мечет тотча́с Бассарида в смуглокожее войско -
Слабым тирсом повергнут муж, воитель могучий!
Да, от лозы смертоносной падает воин отважный -
400 [398]
О, Эвпета́ла воюет! - и так листвой виноградной
И плющевой железо насквозь пробивается в битве!
В бой идет Стесихора, благогроздная дева,
Вражье племя она крушит разрушительным гулом,
Коловращая с двойною медью кимвал тяжкозвонный
Сеча с обеих жестока сторон - вот свищет сиринга,
Битвенный клич испуская, авлос призывает к сраженью,
Буйно вопят Бассариды, к распре всех разъяряя,
Небосвод потемневший грохочет раскатами громов,
410 [407]
Будто бы голос Диев Лиэю сулит победу!
Разгорелася битва, и заалела от крови
Алчущая равнина, и в устье струй астакидских
Кровь убиенных индов слилась с волною озерной!
Бог же, чье сердце кротко, сжалился над врагами:
Опьянения даром наделяет он волны,
Белая пена влаги влагой вин пурпуровых
Востекает, струятся медленным сладостным медом
Волны, пьяня излияньем, преображенные воды
Благоуханием веют, дивный хмель источая,
420 [417]
Червью одев брега... Вот индов вождь отпивает
Некий и молвит сразу речь изумленную люду:
"Вот питье неземное! Оно и козьему млеку
Белому не подобно и не темно, как влага!
И на то не походит, что в сотах тысячеустых
Нам пчела сотворяет в воске благоуханном,
Разум же будто окутан облаком благовонным;
Если жаждущий муж, изнуренный жаром палящим,
Влаги журчливой в ладони зачерпнет, хоть и малость,
Жаждою распалится его иссохшая глотка...
Мед же способствует боле сытости быстрой... Тут чудо!
Это питье я желаю все больше! Ибо и слаще
430 [429]
Меда оно, не рождая пресыщенья у пьющих!
Геба! Чашу возьми! Виночерпия, Тросова сына,
Приводи за собою с кубками для Блаженных,
Дабы из волн медовых черпать сладкую влагу.
О, Ганимед! Для Зевса наполни скорее кратеры!
Други! Сюда! Вкусите от влаги медоточивой!
Мнятся мне горние выси, ведь там струится напиток
Сам собою, Зевеса питье или нектар небесный;
440 [437]
Нам подарили наяды в земных потоках такой же!"

 

Песнь XV

   В песне пятнадцатой молвь о Ни́кайе светлораменной,
   Звероубийце младой, гонительнице эротов!

После слова такого кинулись смуглые инды
Буйно в токи речные, текущие медом. Вот первый,
Встав подле брега, ступает в ил своими ногами,
Еле видный в тумане, омывшись водою до чресел,
Наклоняется, после выпрямив бедра и спину,
Он, сложивши ладони, медовую черпает влагу.
Вот другой подле тока страшною жаждой томимый,
В струи пурпурные влаги браду погрузив пред собою,
Грудь на обрывистый берег реки упирая и свесив
10
Голову, алчно впивает Вакхову влагу хмельную.
Третий же лег на землю, приникнув к рядоположной
Зыби и влажную длань оперев на берег песчаный,
Жаждущими устами пьет влагу, родившую жажду!
Воин другой, приспособив осколок вместо сосуда,
Черпает донышком битым от целой когда-то амфоры...
Вот и толпа устремилась - и пьет пурпурные струи,
Прямо из вод наполняя, текущих обильно и быстро,
Грубые плошки пастушьи... Тут у врагов начинает
Изливаться из глоток полных винная пена,
20
И пред глазами плывут и в мареве тают отроги,
Волны речные двоятся во взорах, вином замутненных!
А теченье потока плещет влагой пьянящей,
Заставляя крутиться водовороты от хмеля,
Берег душистый лижет ток хмельного прибоя...
Крепкие винные струи врагов допьяна напоили -
Вот уж некий индиец, разум теряя от хмеля,
Устремляется к стаду, прямо в заросль густую,
Там быка он хватает свирепого, тянет упрямо
За изогнутоострую пару рогов, пригибает
30
Дерзкой к земле рукою: бога рогатого, мыслит,
Диониса уводит в подъяремное рабство!
Лезвием острым кривого меча еще один воин
Горло козочки режет, любящей прыгать по склонам,
Ятаганом изострым и искривленным ей выю
Рвет, полагая, что пана рогатого убивает!
Третий рог твердоватый бычий срезает и мыслит:
Сатиров быкообразных сбирает обильную жатву!
Тот преследует племя изящнорогих оленей,
40 [39]
Видя шкуру оленью светлую в пятнышках пестрых,
Думает, что убивает Бассарид быстроногих!
Взор же его обманут сходством с небрид узорочьем!
Крови обильным потоком убитых животных окрашен
Панцырь смуглого инда, пятна повсюду алеют...
С грозным воплем воин к соседнему древу стремится,
Рубит побеги, заметив, что ветер весенний колышет
Листьев убор курчавый кроны округловетвистой,
И поражает дротом верхушку с плотной листвою,
Хворост и поросль сухую крушит и кромсает свирепо,
Мысля, что Диониса пряди густые срезает -
50
Бьется ж на самом деле не с сатирами, а с ветвями,
Наслаждается тщетно призрачною победой!
Вот охватило безумье других: вместо сулицы тяжкой
Вскидывает ратоборец за плечами висящий
Глухозвонный тимпан, и рокотом обоюдным
Откликается бычья кожа, отзвуком медным.
Тот, трепеща от рева свищущего авлоса,
Кружится в пляске безумной, стопою стопу оплетая...
Третий к устам притиснул, неопытный, лотоса стебель,
Силится выдуть авлоса мигдонийского клики...
60
Этот у ближней оливы древней прыгая резво,
Темно-зеленую ветку благородного древа
Рвет, напоенную соком, думает, будто за гриву
Он схватил Маронида, облитую винною влагой!
Прочие, шлемы надвинув, схватив ятаганы и копья,
Сопротивляться не в силах умом хмельному безумью,
Стали уже подражать щитоносных игре корибантов,
Бьющих буйно ногами о землю в пляске оружной,
Воздымающих длани кругом, яро гремящих
О щиты с обеих сторон, вращая железо!
70
Тут некий воин, завидев неистовство Музы святое,
Сатиров буйную пляску изображает невольно.
Ратник иной, заслышав шумный ропот тимпана,
Негой неясной томится и, обезумев от гула,
В сторону тул бросает грозный, о нем не заботясь,
Отдаваясь на волю буйства. Отряда индов
Вождь вдруг хватает за кудри вакханку со стройною выей,
Деву чистую алча повергнуть, палимый желаньем,
Наземь - вот уж и пояс девы, простертой во прахе,
Он дрожащей рукою на клочки разрывает,
Ослепленный надеждой тщетной... И тут-то внезапно
80 [81]
Прямо с девичьего лона змея на него устремилась,
В горло врага поражает, обвивши кольцами тела
Тесными выю его, как будто повязкою плотной...
Затрепетали колена - и в бегство вождь обратился
Смуглокожий, оставив втуне жало желанья,
Унося на плечах змеиное ожерелье!
И пока среди гор томимые жаждой бродили
Инды, сладостный Гипнос, раскинув широкие крылья,
Пал на зыбкие взоры индов неукрощенных,
Их усыпил, уязвленных в разум винною влагой,
90 [91]
Угождая во всем Пасифаи отцу, Дионису!
Вот уж один и навзничь во сне опрокинулся, ликом
В небо повернут, и сонный, пары выдыхает хмельные;
Тот головою тяжелой припал к брегам каменистым,
И, бездыханный, раскинул члены на гальке прибрежной,
Что-то бормочет, блуждая умом в сновидениях дневных,
Пальцами крепко сжимая виски и лоб в опьяненье;
Третий простерся ниц на песке зыбучем безвольно,
Обе руки вдоль бедер своих уронив как попало;
Сей, упершись руками, трясет головой, извергая
100 [101]
Винную пену, другой же, судорогой объятый,
Скрючился словно змея, когда она спит, отдыхая!
Часть отрядов враждебных в чаще лесной воевала -
Дремлет один под дубом, другой в изножии вяза,
Некий же воин свалился под падуб раскидистый набок,
Левую руку закинул на лоб, забыв о сраженье;
Множество воев окрест лежит, подобное груде
Мертвых, и оглашают небо пьяные всхлипы
Обеспамятших воев... Вот один, прислонившись
110
К древнему лавру спиною, носом клюет непрестанно;
Дремлют в цепкой дремоте другие на ворохе веток
Перистолистной пальмы и благоплодной оливы,
И ветерок лишь колеблет над ними верхушки деревьев.
Вот иной, что простерся во прахе почвы зыбучем,
Пальцами ног во влаге полощется быстрого тока;
Тот, непривычный ко хмелю, пляшет и плещет в долони,
После главой тяжелой к сосне соседней приткнувшись
Этот хрипит и к жилам набухшим лба потянулся...
120 [119]
Видя врагов уснувших, с улыбкою изрекает
Бромий-владыка слово, полное силы могучей:
"Слуги-индоубийцы властителя Диониса,
Битвы довольно, и в узы тесные индов ввергайте,
Всех плените, и капли крови уже не проливши!
Пусть, колена склонив пред могущественным Дионисом,
Инд послужит отныне неистовой матери Рейе,
Тирс виноградный вздымая! Пусть на ветер он бросит
Из серебра поножи! Пусть пляшет в алых плесницах,
130 [128]
Пусть ему лоб увенчают плющевыми венками,
Сбросив высокогривый шлем со стриженых кудрей!
Битвы бряцанье оставят пускай и бурные вопли,
"Эвоэ!‟ да воскликнут в честь гроздоплодного Вакха!"
Так он изрек - и слуги спешат: вот один окружает
Выю врага кольчатой гирляндой из змей ядовитых,
После прочь увлекает мужа с таким ожерельем;
Тот за браду витую хватает косматого воя,
Тащит за плотный волос заросшего густо подбрадья;
Этот к главе кудрявой тянет пальцы поспешно,
140 [138]
Тянет его за кудри изловленного без ловушек!
Третий, крепко опутав руки врага за спиною,
Гибкою ветвью ивовой стянул ему петлю на шее;
Вот шатается старый Ма́рон, подставивший плечи
Под опьяненного инда недвижимо-тяжкое тело;
Кто-то метателя дротов пленил, побежденного дремой,
Вяжет лозою, а после располагает в повозке,
Увлекаемой парой пятнистою леопардов;
Этого спящего толпы вакханок, связав над затылком
Пясти лозой нерушимой, влекут уж на хребтовину
150 [148]
Зверя-слона, что ноги сгибать не умеет в коленах.
Прочие скопом взялися за перевязи тимпана,
Плотно обвившие плечи инда, чтоб влечь его дальше;
Вот одна Бассарида, посох отбросив пастуший
(Видно, ум потеряла в этом неистовстве бурном!)
Инда хватает, что в море глубокопучинном богатства
Ищет - и тащит его за кольца кудрей густые
К игу тяжкому рабства; вот, вдохновленный Лиэем,
Тянет в прекрасном доспехе врага Эрехтей, что в железо
Весь закован, на вые собственной! Вот и вакханка,
160 [158]
С гор пришедшая, гонит стадо слонов (ведь хозяин
Хмелен), зверя со шкурой темною хлещет нещадно;
Вот Хименайос колеблет щитом прекрасным из злата,
Златощитного воя оружья лишивший, и гордо
Вакх на отрока смотрит взором безумнолюбовным,
Отрок же весь сияет в доспехе, чей дремлет хозяин...
Юноша в блеске оружья, сверкающего лучезарно -
Словно ликийского Главка доспех золотой получивший,
Ослепляющий войско Диомед несравненный!
170 [167]
Прочих воинов вражьих в плен забрали вакханки,
Сном глухим обуянных, сладким вином отягченных!
В этих местах лесистых, уединения полных,
Средь подруг астакидских, выросшая вместе с ними,
Никайя расцветала, новая Артемида,
Страсти любовной чуждалась, не ведала Киферейи,
Только зверей стреляла да по ущельям скиталась,
Не таяся в светлице чистой, словно девица,
Нет, средь склонов скалистых, в местах пустынных и диких
180 [176]
Луком играла, не прялкой, в дебрях глухих да чащобах
Вместо веретена забавлялась пернатой стрелою,
Жерди да ловчие сети - утварь сей гордой Афины!
С Лучницей чистой делила она труды и заботы,
В скалах силки расставляла, их дева больше любила,
Чем веретенные нити, но никогда не стреляла
Дева в пеструю шкуру молодого оленя
И никогда не гонялась за горной козой или зайцем,
Нет, окровавленной плеткой (после их укрощенья!)
Львов косматогривастых по желтым спинам хлестала,
190 [186]
Или копье поднимала против медведиц свирепых -
Лучницу часто бранила, что стрелы издали мечет,
Что и пантер пятнистых, и племя львиное вместо
Ланей никчемных в повозку свою она не впрягает...
Не заботили деву притиранья и вместо
Меда она любила родники средь утесов
С ледяною водою, и после тяжкой охоты
Часто предпочитала жилищу простую пещеру,
Часто после скитаний и рысканий по долинам
В логове оставалась пантеры или в скалистой
200 [196]
(Зноя спасаясь полудня) лежке львицы родящей.
Самка же только смотрела и только щурилась кротко,
Деву лизала, из пасти клыки она убирала,
Словно псица скулила и из прожорливой глотки
Легкий рык раздавался, когда появлялся детеныш -
Мыслила, видно, львица, что тут сама Артемида...
Лев же с косматой главою тихо наземь ложился,
Вытянув шею смиренно, и он склонялся пред нимфой;
В этих же самых горах и некий пастух обретался,
210 [205]
Был он и строен, и ладен, ровесников превосходней,
Звался же Хймносом. В чаще дикой и непроходимой
Выпасал своих телок дивных рядом с юницей,
Посох сжимая в руках пастуший... И вдруг погрузился
В бездны страсти любовной, пасти стада отказался,
Словно Анхйс розоликий, коему древле Киприда
Выпасать приказала горных быков белоснежных,
Поясом вместо бича погоняя... Так, подле чащобы
Белокожую деву быкопас вдруг заметил:
Боле его не волнует стадо, и вот уж телица
В поисках сочной травки оказывается в болоте,
220 [216]
Бывшего пастыря не видит уже, отдалившись;
Вот уж уходит другая телка в дальние горы
В поисках пастуха, а юноша в полном забвенье
Видит лишь облик милой с ямочкою над ланитой,
А злокозненный Эрос все более распаляет
Страсть уколами стрелки: далёко по склонам скалистым,
Там, где охотница-дева мчит, на бегу недоступна,
Ветер легкий, игривый хитон ее раздувает,
230 [224]
Белые видятся бедра, гладкая кожа светлеет,
Дева лилия словно, словно цветок анемона
Среди роз алоцветных - так светла и прекрасна!
Юноша, весь пылая, взором ненасытимым
В смутные очертанья вперяется под одеждой
Спрятанных белых бедер, алчет ласки, и видеть
Хочет пряди прически, разметанные ветерками
В разные стороны бурно (взметнулись волосы зыбью!),
О, как сияет под ними обнаженная шея!
Отрок часто бродил по горам высоким вслед милой:
240 [234]
Проверяет ли сети дева иль лук напрягает,
Или бросает дроты, в нем пыл любви пробуждая
Смотрит на белые руки любимой юный влюбленный:
Если ж она натянет лука изгиб рогового,
И обнажится локоть, то взор устремляет украдкой
И следит напряженно за белолокотной девой;
Зренье его направляют непрестанно эроты:
Так ли, как Никайи руки, длани светлеют у Эос?
То, устремивши с тоскою на запад взгляд, проверяет:
250 [243]
Так ли дева сияет красой, как богиня Селена?
Юноша, прямо под сердцем носивший рану эротов,
Близко ль, далеко ль он был, но мыслил только о милой -
Вот она метко мечет в медведицу горную дроты,
Вот она львиную шею дланями ухватила,
Сим обоюдным объятьем явив немалую силу;
Вот во влаге струистой пот и грязь омывает
Полускрыта водою, но боле всего он запомнил
Одеяние, ветром приподнятое выше бедер,
260 [252]
Грудь ее, что колебалась, точно цветок от дыханья...
Помня об этом он молит счастливоблаженные ветры
Снова и снова взвевать глубокие складки хитона!
Юноша, неустанно пасущий рогатое стадо,
Вдруг увидев рядом охотницу с гордою выей,
Выкрикнул ей такие, ревности полные, речи:
"Ах, отчего я не сети, не дроты, не острые стрелы!
Если бы стал я дротом, зверей убивающим, дева
Трогала б дланью своею меня! Ах нет, превратиться
270 [261]
Мне б в тетиву из бычьих жил - я б часто касался
Грудей ее белоснежных, девичьих не знавших повязок!
Агница ты! Телица, чью грудь ничто не стесняет!
Милая! Счастлива сулица - ты ее носишь! И стрелы
Счастливей Химноса, только овчее пасшего стадо,
Ты их касалась рукою, рождающей страсти желанье!
К ловчим сетям счастливым, хоть и безмолвным, ревную!
Ах, и не только к ловчим сетям вожделею, но также
Луку завидую горько, безмолвному также колчану!
Если бы в знойный полдень в источнике, будящим страсти,
280 [271]
Плоть омывающем, деву гордую я бы увидел!
Да, о телица моя - и без ревнивой одежды!
Что над моею судьбою не сжалишься, Киферейя?
Я Тринакйи не знаю, я стад не видал в тех пределах,
Гелия разве быков пасу я на этих отрогах?
Мой отец и не ведал тайного ложа Арея!
Не презирай меня, дева, хотя выпасаю я стадо -
Не пастухи ли всходили на ложе блаженных Бессмертных?
Розоволикий Титон ходил в быкопасах - повозку
Из-за красы забрала лучезарная хитчица Эос!
290 [281]
И виночерпий Дия был быкопасом, всевышний
Зевс восхитил на небо его в когтях осторожных!
Ах, приходи же к стаду бычьему и получишь
Ты, вторая Селена, второго Эндимиона!
Дроты оставь и пастуший посох прими, и скажут:
"Химноса бычье стадо пасет Киферейя-богиня!‟"
Так он рек, умоляя - в отчаянье бил он рукою
Обессиленной бедра, боялся открыться ей в страсти,
Всюду ходил за нею, свое проклиная молчанье.
Вот, наконец, эроты подмогу и мужество дали:
300 [291]
Никайи он оружье охотничье поднимает,
Бурную пику, томимый сладостнейшим желаньем;
Гнев презирая девы, колчан легчайший хватает;
Сети с силками целует, ее недвижные стрелы,
Острием смертоносным свои уста он ласкает,
В пылком порыве он стрелы к груди прилагает истомной!
Слово такое молвит голосом бездыханным:
"Ради Пафийки, дубравы, воскликните, как и во время
Пирры и Девкалиона, речи для девы безумной!
Дафна милая, дай же услышать стон твой древесный!
310 [301]
Если бы Никайя прежде жила, Аполлон бы пленился
Ею, и не превратилась ты бы, Дафна, во древо!"
Так он сказал и деве стал играть на сиринге
Томно-любовную песню, поведавшую о страсти...
Над пастухом посмеялась дева зло и сказала:
"Словно песнь для Пафийки Пан распевает прекрасный -
Часто он страсть прославлял - но не стал возлюбленным Эхо!
Сколько же Дафнис старался! Но только чем больше он тщился,
Тем быстрее бежала дева к отрогам укромным,
320 [310]
Бегством спасаясь от песен подпаска... И сколько старался
Феб в своих песнопеньях - да с Дафной не преуспел он!"
Бурную пику, молвив, она пастуху показала.
Он же, сладким томленьем охваченный страсти любовной,
Не разумел, сколь жестока была сия амазонка,
И перед гибелью скорой молвил снова, стеная:
"Умоляю: метни же милый свой дрот белоснежной
Дланью, убей - наслажденьем мне будет погибель! Нет страха
Ни пред мечом, ни пред дротом твоим, о бегущая страсти!
Пусть поскорее приходит погибель, неся мне свободу
330 [320]
От всеязвящего жала Эроса, жгущего сердце!
Смерть! Умереть я желаю! Ах, если б стрелою своею,
Лучница, вслед за Кипридой и ты бы меня уязвила,
Ради Пафийки молю я не в горло лезвием метить,
Дрот погрузи мне в сердце, где спрятались жала эротов!
Нет же... пусть будет горло! Не поражай меня в сердце!
В новой ране нет нужды! Если тебе так приятно,
Пусть другое оружье будет: земля меня примет,
Раненного огнем, низвергнутого железом!
340 [329]
Жалкого сразу прикончи! Стрел не жалей с тетивою!
Сладостно и железо, коль ты его тронула дланью!
Сам я себя вместо цели подставил, взором любовным
Светлую длань озираю, наложенную на стрелы,
Сладостную тетиву натянувшую до отказа,
Что до розовой груди правой легонько коснулась!
Гибну по собственной воле, жалкая Эроса жертва!
Не защищаюсь от смерти, облака стрел не боюся,
Только и вижу, как снеги белые нежные руки
Вожделенные мною стрелы и лук ухватили!
350 [339]
Что ж, мечи из колчана в сердце мне все свои дроты,
Смертоносные жала в меня посылай, ибо горше
Ранят стрелы иные острием огнежальным!
Если убьешь из лука, зачаровавшего сердце,
Дева, кострам погребальным не вверяй моей плоти,
Ибо я не желаю иного огня! Только, дева,
Скрой под сладостным прахом собственною рукою
Тело, подай же милость последнюю, дабы сказали:
"Сжалилась дева над павшим от длани ее!‟ Над могилой
Не клади ни авлоса, ни сладкозвучной пектиды;
360 [349]
Посоха пастуха, сего знака занятья, не надо!
Но возложи над гробницей только свой дрот смертоносный,
Дрот, что кровью моею окровавлен злосчастной!
Дай мне последнюю милость такую, и над могилой
Набросай ты нарциссов (знак жертвы страсти любовной)
Или крокусов милых, иль Милакс цветов полюбовных,
Или весенних цветов - быстротечных брось анемонов,
Возвестивших бы краткость жизни моей и цветенья!
Если ты рождена не морем жестоким иль камнем,
Слезы пролей скупые, чтоб их необильной росою
370 [359]
Увлажнилась поверхность ланит румяных и милых;
Собственною рукою выведи киноварь буквиц:
"Химнос пастух упокоен тут, отказавши от ложа,
Никайя дева убила его и сама схоронила‟".
Рек он - и в то же мгновенье Никайя рассвирепела -
Крышку срывает с колчана, полного стрел смертоносных,
И пернатую точно в цель направляет, согнувши
Рог округленный лука с тугою на нем тетивою!
Стрелка летит, точно ветер, прямо пастырю в горло -
Он же еще говорил! - и пернатая неумолимо
380 [369]
Преградила, вонзившись, лившейся речи дорогу!
Не неоплакан был мертвый юноша - проклиная
Никайю-мужеубийцу, горные нимфы стенали,
Разливаясь слезами по Химносу, в пенном жилище
Плакала дочь Риндакида, что без плесниц над водою
Странствовала, наяды плакали, в близком Сипиле
Камень Ниобы слезами полнился преизобильно;
Некая нимфа-юница, не знавшая брачных эротов,
Буколи́она ложа еще не спознавшая дева,
390 [378]
Абарбаре́йя-наяда убивицу часто бранила,
Горестный вопль поднимая; не менее, чем Гелиады
Над Фаэтоновой смертью, слез они горьких излили!
В неукротимое сердце девы-убийцы взглянувши,
Лук свой забросил Эрос и в честь пастуха дал клятву,
Противоборную деву бросить на грудь Дионису!
Даже бесслезная древле, воссевшая в львиной повозке,
Рейя Диндимйда, владычица, матерь Зевеса,
Плакала над пастухом; погибель Химноса злую
Эхо оплакала, дева, враждебная свадебным узам!
400 [388]
Голосили дубравы: "В чем же пастух провинился?"
Ах, да осудят тебя Киферейя и Артемида!
Видит все Адрастейя: видит и деву-убийцу,
Видит Адрастейя и плоть, умерщвленную медью,
И показавши на тело усопшего Кипрогенейе,
Эроса проклинает. И в густолистной чащобе
Бык по Химносу плачет, скорбит и слезами исходит!
Застенала телица, и яловица стенает
Над пастухом убитым, и мнится, все возопили:
"Умер красавец-пастырь - красавица погубила,
410 [398]
Столь желавшего девы дева убила, наградой
Вместо любви - погибель, кровью его обагрила,
Дева оружья железо, угаснул пламень эротов!
Умер красавец-пастырь - красавица погубила,
Нимф она в горе повергла, отрогам и долам не вняла,
Ах, не услышала вяза, глуха и к сосне осталась,
Что говорила: "Стрел не мечи, пастуха не повергни!‟
Химноса волки жалели, свирепые звери медведи,
Слезы у львов из очей лилися, внушающих ужас!
Умер красавец-пастырь - красавица погубила!
420 [408]
Горных пастбищ ищите других, о быки и телицы,
Гостеприимства отрогов других - любовь погубила
Пастыря дланию девы! Куда же путь мне направить?
В чащу какую? Прощайте, луга, прощайте, долины!
Умер красавец-пастырь - красавица погубила!
Горы и долы, прощайте! Прощайте, ключи и истоки!
Гамадриады, наяды - прощайте!" Пан козлоногий
С Фебом заплакали горько: "Авлос да погибнет навеки!
Где Немесида с Кипридой? Эрос, оставь свои стрелы!
Пенье оставь, Сиринга! Погиб сладкогласый пастырь!"
430 [418]
Кровь злосчастного, жертвы невинной, родимой, милой
Феб показал сестре - и взрыдала сама Артемида,
Химноса участь жалея, над страстью жалкого плача!

 

Песнь XVI

   В песне шестнадцатой свадьбу Ни́кайи воспеваю,
   Спящую крепко подругу неспящего Диониса!

Но не осталась без мести злосчастного пастыря гибель!
Взяв и лук свой, и стрелы, таящие жала желанья,
Эрос невидимый, быстрый направился к Дионису,
Что отдыхал на гальке песчаного брега речного.
Ловкая Никайя после охоты, привычного дела,
Грязью и потом покрывшись от блужданья по скалам,
Тело омыть возжелала в струях горных потоков.
Не терял ни мгновенья Эрос далекоразящий, -
На тетиву налагает стрелку с зазубренным жалом
Быструю, лук натянувши, шлет ее в сердце Лиэю!
10 [11]
По оперение стрелка в грудь погрузилась, и в струях
Дионис вдруг увидел плывущую деву нагую...
Сладостное возгорелось в нем желанье от дрота!
И куда б ни пошла охотница, всюду за нею
Следовал бог, взирая на вьющиеся по ветру
Пряди волос густые, что на бегу полоскались,
То, когда развевались кудри, он выей нагою
Любовался, как будто сияньем богини Селены.
Сатиров он позабыл, позабыл забавы вакханок,
Взоры подняв к Олимпу Вифинскому, молвит влюбленно:
20 [21]
"Ах, последую всюду за сладостным бегом любимой,
Вслед колчанам и стрелам, мне милым, и ложе сей девы
Выслежу, выведаю, где льет она благовонья!
Сети ее проверю с силками собственной дланью!
Стану охотником тоже, губить привычных оленей!
Если меня изругает гневная амазонка,
Изливая потоки женских угроз и попреков -
Я припаду к коленам гневной юницы с мольбою,
Милое тело лаская нежною дланью своею,
Но не с ветвью оливы! Се древо богини Афины
30 [31]
Девственной и неподвластной страсти! Вместо оливы,
Горькой и маслянистой, медовосладостной нимфе
Дам лозы виноградной с медовосочащейся гроздью,
Дабы смягчить ее сердце... Если гневна она будет,
Крутолукая, пусть меня копьем не пронзает,
Пусть не язвит меня дротом, ах, пусть только ударит
В грудь мою побольнее своим изогнутым луком,
Я же, влюбленный, не стану сопротивляться - коль хочет,
Пусть мои кудри густые терзает милою дланью,
Тело мое увлекая - согласен! - за кудрей гроздовье!
40 [41]
Деве не воспротивлюсь, приму я вид посердитей
И ее правую руку своей обхвачу я покрепче,
Белые эти рамена в свои приму я объятья!
Вот утешенье Киприды в трудах! Ибо отроковица
Всю красоту с Олимпа похитила... Керна, прощенье!
У Астакиды явилась вновь розоперстая Эос!
Да, иная восходит звезда светоносная, ликом
Неизменная Никайя новой явилась Селеной!
Страстью томясь, я хотел бы в тысяче ликов явиться:
Если б почтения я пред отцом высочайшим не чуял,
Я бы тельцом, плывущим сквозь тирийские зыби,
50 [52]
Никайю нес на хребтине (она бы и волн не касалась!),
Мчался, как муж Европы, и даже как будто невольно
Поколебал бы спину, чтоб, испугавшися, дева
Белоснежной десницей за рог ухватилась скорее!
О, я бы стал пернатым супругом! Я б в небо поднялся,
Унося в поднебесье плавным полетом подругу,
Словно Кронид - Эгину! Ведь в высях после союза
Этого новый явился свадебный светоч эротов!
Нет, моей нареченной отца не ударю перуном,
Не принесу погибель в подарок свадебный страшный
60 [62]
Дочери, дабы сладкой Никайе горя не видеть!
Птицею благокрылой и мнимой я стал бы, ведь дева
Наша милая любит оперенные стрелы!
Нет! Я завидую больше влажной страсти Данаи:
Как я желал бы супругом быть и дождем златоносным,
Одновременно и мужем, и брачным даром излиться,
Ливнем любви золотым, ручьями росы изобильной!
Ибо на Никайю он, прекрасноокую дочерь,
На золотую - прольется ее супруг златоносный!"
Так он, безумствуя в страсти, стонал и стенал исступленно...
70 [72]
Вот, блуждая однажды по благоуханному лугу,
Бог увидел, что все цветы распустились и вспомнил
Светлую деву, и плакал, и жалобами изливался:
"Никайя, снова иду я о красоте твоей молвить!
Ах, неужто в цветок краса твоя переместилась?
Алостью роз восхищаясь, твои вспоминаю ланиты,
Только цветут непрестанно розы твои... Анемоном
Ты расцветаешь и вечно цветет он в тебе, и не вянет!
Лилии напоминают твои белоснежные пясти,
Глядя на гиакинфы, я вижу темные кудри!
80 [82]
Дай мне пойти на ловитву с тобою, а коли желаешь,
Сам я сладкое бремя снастей понесу, захвачу я
Плащ для охоты и лук, и стрелы, что будят желанье!
В сатирах я не нуждаюсь! Разве по дебрям и чащам
Сам Аполлон не носил ли силки ненаглядной Кирены?
Что ж в том дурного, коль сети сам понесу? Мне нетрудно
На плечах понести и Никайю-отроковицу!
Мне подражать незазорно отцу: не над пенной ли влагой
Бык мореходный Европу пронес, и одежды на деве,
Не замочив? О, милая! В чащах искать наслажденья?
90 [92]
Ах, смотри, не разбейся! Пускай эти камни и скалы,
Став твоим ложем, и тела милого не поранят!
Буду, коль пожелаешь, постельничим! В доме девичьем
Обустрою все ложа и все постели поправлю,
К шкурам пантер пятнистых добавлю собственноручно
Ме́ха львов гривастых, что гуще на хребтовине,
Собственную небриду сниму, упокоишься сладко,
Вся укрыта небридой самого́ Диониса!
Сверху тебя я прикрою руном козы мигдонийской,
С сатиров снял я его... Нужны тебе псы-ищейки?
100 [102]
Дам я тебе, не помедлив, свору буйную Пана,
Призову и другую, из Спарты, для милого только
Аполлон Карнейский воспитал этих псов быстроногих;
Призову я и свору охотничью Аристея;
Дам с ловушками сети и то, что понравится больше:
Номия или Агрея сапожки, знаток ведь издревле
Он в искусстве пастьбы и в хитростях псовой охоты!
Коли ты зноя боишься иссушающих полдней,
Насажу я вкруг ложа мои виноградные лозы,
Будешь впивать в опьяненье веянье благоуханья,
110 [112]
Посередине покоясь многогроздного крова!
О, скиталица дева! Сжалься над собственным ликом!
Не подставляй Фаэтонту ланит, лучезарному зною,
Не дозволяй под лучами Гелия коже смуглиться,
Да ни единой пряди пусть суховей не иссушит,
Спи средь розы побегов, на лепестках гиакинфа,
Голову оперевши на ближний ствол кипариса,
Дабы четыре бога в веселии соединились,
Зефир и Феб с Дионисом, а также богиня Киприда!
Дам я тебе в услуженье индов род смуглокожий,
120 [122]
Дабы за домом смотрели... Но отчего это племя
Слугами до́лжно назначить у ложа брачного девы?
С Ночью темно-покровной сольется ль лучистая Эос?
Новая ты Артемида у вод астакидских! Я свиту
Дам в шестьдесят служанок, чтобы плясали и пели -
Нет! Пусть несчетная свита вечно тебя окружает!
Эта свита сравнится со свитой Лучницы горной,
Будет подобна свите дочерей Океана,
Дабы Охотница-дева не ревновала к любимой,
Дам охотно Харит из божественного Орхомена
130 [132]
В услуженье, детей моих, отнятых у Афродиты!
Сердце суровое страсти предай! От деяний ловитвы
Тяжких приди же на ложе мое! Ведь на склонах скалистых
Ты - сама Артемида, а в спальне - сама Афродита!
Нет, не позорно ловитвой заняться с богом Лиэем!
Хочешь как амазонка биться луком преславным -
Выступишь с войском на индов, восстанешь словно богиня
Убежденья, Пейто́ - а в битве самой как Афина!
Коли желаешь, получишь и тирс ланебойный Лиэя,
Станешь оленеубийцей! И собственными руками,
Собственными трудами мою украсишь повозку
140 [143]
Подъяремного львицей и леопардом пятнистым!"
Рек - и пустился в погоню за девой, мелькающей в скалах,
Восклицая: "О дева, останься с Вакхом влюбленным!"
Только она разразилась во гневе неистовой речью,
Яростные уста извергли брань на Лиэя:
"Прочь! В любви объясняйся какой-нибудь неженке-нимфе!
Уговоришь Светлоокую Деву иль Артемиду -
То и в Никайе дикой верную сыщешь подругу!
Ибо подобна обеим богиням она, ведь отпрянет
150 [152]
От непредвиденной свадьбы не знавшая родов Афина;
Ты ведь не очаруешь Лучницы неприступной,
Пояса не развяжешь Ни́кайе Нет, не увижу
Длани твоей на луке охотничьем или колчане!
Как бы за Химносом вслед и тебя я не укротила!
Неуязвимого бога, Диониса я раню!
Коль не под силу железу плоть, коль бессильны и стрелы,
Вспомню я мощноогромных отпрысков Ифимедейи -
О, заключу тебя в узы из нерушимейшей меди,
Единокровному брату подобно, будешь ты в медной
Заперт амфо́ре Арею вослед и мною удержан,
160 [163]
До поры, пока лун двенадцать полных не минет,
Ветрами не поразвеет пыл твоей страсти любовной!
Нет! Не смей и касаться страстною дланью колчана,
Лук этот мой! У тебя же тирс! На брегах астакидских
Стрелы во льва и вепря мечу я, с самой состязаясь
Артемидой-богиней! Ступай же к отрогам ливийским
Ланей преследовать, словно ты ловчий самой Афродиты!
Ложе твое мне противно, хоть ты и от Диевой крови!
Если б желала я бога в мужья, то не с женскою гривой,
Без оружья, без силы, расслабленного наслажденьем
170 [173]
Диониса, о нет, охранял бы мне брачное ложе
Дальновержец преславный или Арей меднолатный!
Первый бы мне на свадьбу лук подарил, а второй же -
Меч! Но из всех Блаженных я никого не желаю,
И отнюдь не пылаю назвать своим зятем Кронида...
Так что, мой Вакх, другую зови своею невестой!
Мчишься куда? Напрасно! Так тщетно некогда Дафну
Гнал Летоид, так Гефест за Афиной гнался напрасно!
Мчишься куда? Бесполезно! Ибо в скалистых отрогах
Сети или силки твоих мне милее котурнов!"
180 [183]
С этою речью Вакха она оставляет. Но в чащах
Гонится бог неустанно за нею, дикаркой, в скитаньях
Не оставляет Лиэя мудрый пес тонконюхий,
Коего Дионису, любящему ловитву,
Пан круторогий в подарок дал, воспитатель ищеек!
И к наделенному речью и разуменьем отменным,
Спутнику по ловитве, сочувственнику по мученьям,
Вакх, обезумев от страсти, слово милое молвил:
"Что ж ты, о пес мой ловчий, сопровождаешь Лиэя?
Пану, томимому страстью вечной, ты служишь, так что же
190 [193]
Отроковицу гонишь вместе с гонителем Вакхом?
Разве же твой хозяин учил сострадать тебя страсти?
Что ж, любимую мне отыщи! Среди скал и отрогов
Бромия не оставляй одного блуждать да скитаться!
Ты лишь меня не бросил и мне сострадаешь как смертный,
Рыщешь, узнать пытаясь, где милая может таиться
Так послужи, и почесть получишь великую сразу
Ты в награду, и там, где Сириус, Майры светило,
Будешь сиять созвездьем на поясе неба высоком
Подле Первого Пса, ускоришь ты созреванье
200 [203]
Грозди, твоим же сияньем высушит кисть винограда!
Что же дурного в Третьем Псе? Все в мире заметят
Бег неустанный и скорый за быстрым Зайцем небесным!
Ах, за меня укори целомудренную юницу,
Рыскаючи по Кибелы дебрям всевидящим оком:
Страждущего божества избегает смертная дева!
Ах, укори ты обоих - Адониса и Киферейю,
Ах, гони по отрогам зыбкую странницу Эхо,
Дабы не отвратила возлюбленную от страсти,
Дабы похоти Пана злосчастного деве не ведать,
210 [213]
(Вдруг божество насильно любимою овладеет?)
Если отыщешь ее - беги, соглядатай безмолвный,
Дионису скорей сообщить иль рычи потихоньку!
Стань посланником страсти! Пусть другие по следу
Гонят львов или вепрей на склонах отвесных отрогов!
Пан мой! Тебя назову я блаженнейшим из Бессмертных,
Ибо псы твои сами возлюбленных пригоняют!
Ах, многоликая Тюха, ты племенем смертных играешь,
О всевладычица, сжалься, не только людьми ты владычишь,
Власть у тебя и над зверем! А псинка несчастная эта
220 [223]
Пану влюбленному службу несла, теперь - Дионису1
Деву браните, дубравы! Молвите милой, о горы:
"Псам влюбленного жалко - не амазонке жестокой!"
И средь собачьего рода есть умйые, коим Кронион
Дал человеческий разум, но голосом не наделил их!"
Так говорил он, стеная, и голос до кроны ветвистой
Древа достиг. Услыхала стенания Диониса
Древняя нимфа Мелйя и стала над ним надсмехаться:
"О, Дионис! И другие вздыхатели посылали
Лучнице вслед всю свору - за тщетной Кипридою мчишься!
Ах, прекрасный влюбленный, нежной грозишь дикарке?
Бромий бесстрашный в рабство попал, молящий, к эротам!
230 [235]
Дланью, низвергнувшей индов, он молит слабую деву!
Твой родитель не ведал, как лестью любовною к ложу
Или к страсти склонить уже покорную нимфу!
Не умолил он Семелу - заставил повиноваться!
Не убедил и Данаи с девственностью расстаться!
Знал ты союз Зевеса с супругою Иксиона,
Их лошадиное ржанье, их любовные игры;
Игры знал Антиопы по всем законам эротов;
Знал и сатира облик, представленного супругу!"
Так дриада смеялась над сердцем робеющим Вакха,
240 [245]
Спрятавшись среди древа-ровесника. Снова по скалам
Гнал Дионис, пылая страстью, резвую деву,
Нетерпеньем сгорая. А быстрая амазонка
На неприступные выси каменных гор взобралася,
Сбив умело со следа рыщущего Диониса.
Знойный жар Фаэтонта, что тело бичует лучами,
Жаждою неукротимой уста иссушает юницы.
И, не ведая хитрость влюбленного бога Лиэя,
Видит златые воды она бурливого тока -
Пьет она сладкие струи как пили их смуглые инды...
250 [255]
Ум помрачился девы, слабеет отроковица,
Клонится головою она то вправо, то влево,
Кажется ей и мнится, что озеро вдруг двойное
Встало перед глазами, чело тяжелеет, пред взором
Вдруг поплыли вершины родимых гор звероносных,
Уж подогнулись колена и наземь она опустилась
Будто сама собою, и Гипнос возносит на крыльях
Деву... Так погрузилась она в томление страсти!
Эрос дикарку увидел и показал Дионису,
Гипносу помогая, Немесида смеется!
260 [265]
И Дионис хитроумный на бесшумных котурнах
Осторожно ступает, к возлюбленной приближаясь.
К отроковице подходит, стягивает повязки,
Что хранят ее чресла, узлы на них разрешает
Осторожным движеньем, сон опасаясь нарушить.
Гея распространяет благоуханье над ними
Сада, способствуя этим страстному Дионису.
Быстро свиваются стебли гуЛой лозы виноградной,
Переплетаются грозди тяжелые, сверху свисая,
Ложе листва затеняет, в едином порыве гроздовье
270 [275]
Отовсюду скрывает благоветвистое ложе...
И, где ни глянешь, трепещут виноградные грозди
Под ветерками Киприды, друг с другом переплетаясь,
Льнут друг к другу любовно, и ветви лозы кудрявой
Рвутся, полны желанья, вверх, собой опьяняя
Вьющийся плющ сопутный, карабкающийся по стеблям...
Так лукавая свадьба во сне свершается, в дреме:
Гипнос ей помогает и дремлющая юница
Девственность потеряла... но зрела друга эротов,
Гипноса, в шествии чудном, обманута опьяненьем!
280 [285]
Там и сосна в лесу, обуянном священным безумьем,
Пляшет сама собою, слагая песню эротам,
В небо летящую песню этого горного брака,
Целомудренной речью нимфы повторенной Эхо,
Пана подруги, что вечно отзвук рождает... Танцуя,
Флейта поет в изумленье, "Гимен! Гименей!" восклицая,
"О желанная свадьба!" - сосна отзывается звонко.
Ветром влекома, душа пастуха несется, трепещет,
Деву она укоряет, громко крича в сновиденье:
"Есть Эринии в мире и для влюбленного, дева!
290 [295]
Химноса ты бежала, но стала супругою Вакха!
Праведность лжива твоя, и ты и жена, и невеста!
Милого ты убила - тому, кто не мил, отдаешься?
В сон железный низвергла Химноса, а ведь любил он,
Сгублено все твое девство в сладостном сновиденье!
Кроткого пастыря кровь лилась, а ты надсмехалась!
Жальче ты застенаешь от собственной крови девичьей!"
Молвила так душа, подобная тени от дыма,
Слезно и горько стеная, пастыря, жертвы любовной.
Быстро она скользнула в Тартар гостеприимный,
300 [305]
Бурно к Вакху ревнуя, к обманной хитрости брачной.
Свадебный гимн играя на звучных и звонких тростинках,
Ревность тая глубоко́ на сердце, Пан-песнопевец
Гимном, полным укоров, славит свадьбу другого.
В чаще соседней сатир, что вечно в любовном томленье,
То, что не должно и видеть, высматривающий столь алчно,
Молвит, Вакхово ложе видя с девою чистой:
"Пан быкорогий, единый гоняешься ты за любовью!
Будешь ли ты удачлив, настигнув Эхо-юницу?
Изобретешь ли уловку, с помощью коей поймаешь
310 [315]
Деву и насладишься с ней страстью неутомимой?
Лучше, о Пан мой милый, ты виноградарем стал бы
Вместо доли пастушьей, отрекся б от посоха, в скалах
Бросив коров да овец И что тебе доля пастушья?
Лучше займись виноградом, обхаживай Эроса грозди!"
Только кончил он речи, как Пан-козопас и ответил:
"Если б отец мой поведал про хитрость любовную хмеля,
Если б как Вакх я правил лозой, затемняющей разум,
Я б насладился любовью, что гонит меня и терзает,
В сон хмельной погрузивши жестокую Эхо юницу...
320 [325]
Да простят мне луга! Отныне в истоках соседних
Стану я овчее стадо поить, когда винным потоком
Дев Дионис увлекает, не склонных к любовным забавам!
Он отыскал целебный корень от Эроса! Козье
Или овечье млеко прочь! Ведь оно не способно
Жар пробудить любовный и к страсти склонить молодицу!
Стражду лишь я, Киферейя, увы мне, увы, о эроты!
Пана бежала Сиринга, любви его неутоленной,
Славит зато повсюду свершившийся брак Диониса
Радостным песнопеньем и в довершенье к тому же
330 [335]
Звонко поющей Сиринге тотчас ответствует Эхо!
О, Дионис, о пастырь, в страсти, навеянной хмелем
Ты лишь блажен единый! Отроковица откажет -
Сразу вино поможет, пособник брачный эротов!"
Так изливал печали Пан, в любви несчастливый,
Страстно завидуя пылу брачному бога Лиэя.
Страсть утолив и желанье попутным сладостным ложем,
Вакх воспрянул и прочь устремился в бесшумных плесницах..
Отроковица, проснувшись, корит ручьи ключевые,
Гневается на Киприду, на Гипноса, на Диониса,
340 [345]
Проливает потоки слез. Оскорбленная, слышит
Отзвуки брачного гимна наяд в отдалении где-то,
Видит и то, что приводит мысли к удаче Лиэя:
Ложе в листве виноградной, дающей прохладу и свежесть,
Дионисом заботливо стеленную небриду,
Соглядатая страсти тайной Видит повязки
Собственные, повсюду забрызганы брачной росою...
Рвет она в исступленье ланиты румяные, плачет,
Всплескивает руками, жалостливо стенает:
350 [354]
"О, чистота девичья - похищена Эвия влагой!
О, чистота девичья - похищена дремой хмельною!
О, чистота девичья - похищена Вакхом блудливым!
Прокляты будьте, потоки Гидриад вместе с ложем!
Гамадриад обвинять? Или нимф? Это сон в опьяненье,
Страсть, вино, хитроумье девственность нашу сгубили!
Девственности Артемида не защитила! И дева
Эхо, противница страсти, зачем не открыла уловок?
Ах, почему же мне в уши, так, чтобы Вакх не услышал,
Питие не прошептала, не молвила милая Дафна:
"Нимфа, не пей эту воду обманную, поберегися!"
360 [365]
Молвит - и слезы струятся ливнем с ланит изобильным...
Мыслит: надо ли в горло мечу погрузиться девичье?
То вдруг страстно желает броситься вниз головою
С высей обрывистых, тело оставив катиться во прахе...
То уничтожить мыслит во́ды ключа рокового:
Но уж прозрачная влага сменила Вакхов напиток,
Льдистые струи журчали в ручье, а не влага Лиэя!
То умоляет Кронида и Артемиду порушить
Домы наяд, чтоб от жажды они иссушающей сгибли...
Часто взором по склонам рыщет - где бы сыскался
370 [375]
След неверный и слабый невидимого Диониса,
Дабы его засыпать стрелами, дабы низвергнуть
Бога лозы виноградной! Желает каждую ветку,
Ложем служившую страсти, сжечь огнем смертоносным!
Часто, видя на склонах следы, что остались от Вакха,
Стрелами осыпает окрест просторы лесные.
Часто копье воздымает, желая за ближним утесом
Поразить и низвергнуть неуязвимого Вакха -
Только напрасны усилья, нет нигде Диониса...
Гневается она, клянется вовек не касаться
380 [385]
Жаждущими устами этой обманчивой влаги!
Спать клянется все ночи глаз своих не смыкая,
Хитростям дремы клянется боле в горах не поддаться!
Гневается на свору ловчую псов - отчего же
Не отогнали собаки вожделевшего Вакха?
То погибели ищет, петли силков призывает,
Дабы они вкруг выи, ее удушая, обвились,
Только чтоб не смеялись над нею ровесницы девы...
Против воли и лес оставляет она звероловный,
Ей перед Лучницей стыдно после всего появиться!
390 [395]
Семенем божьим чревата, Никайя-дева носила
Бремя в собственном лоне, вот срок подошел и для родов -
Животворящие Хоры младенца женского пола
Приняли по истеченье девятого круга Селены.
И от союза с Бромием народилась малютка,
Имя ей дали Телета: предана празднествам вечно,
Пляскам полуночным дева, сопутница Диониса,
Радуется кроталам и двуударным тимпанам...
Каменнозданный город у винной протоки поставил
Бог - Никея зовется по Никайе астакидской
400 [405]
И в честь победы великой бога-Индоубийцы

 

Песнь XVII

   В песне семнадцатой битвы Ареевы первые славлю,
   Струи медовые влаги, ставшею винным потоком!

Завершилася битва опьяненьем всеобщим
Рода смуглого индов, взятого в рабство без боя...
Но Дионис не рассеял гнева в ветре забвенья,
Поднял он тирс фригийский вновь - ведь на битву поднялся
Дериадей надменный, призвав раздоры и распри.
Вакх о любовном лукавстве, о страсти своей к амазонке,
Ставшею жертвою хмеля, отныне уже и не мыслил!
Он повел ополченье как вестник Диевой крови,
Осененный небесным сияньем и ропотом горним,
10
Вкруг повозки лидийской Вакха-Гигантоубийцы
Тирсоносное войско теснилось и среди рати
Высился он одиноко, соперник высей Олимпа,
Всех затмевал красотою, и бога зрящие мнили:
Гелий сам огненосный сияет в скопленьях созвездий!
И неоружное войско бог ополчил перед битвой:
Нет ни меча, ни дрота смертного, вместо копейной
Меди - непобедимый плющ, он же им помавает
Над городами Асиды, и в почву Асиды его же
Укореняя, ведет возок Кибелиды-богини,
20
Взмахивая бичом, увитым листвой, в колеснице
Оплетенной объятьем братским плюща и гроздовья,
Влагою маронидской восточный край опьяняя!
Бромию подражало в этом все войско вакханок,
Одержавшее в прежней битве победу! И сладкой
Яростью одержимый трепал в кольцевидных объятьях
Труп врага бездыханный, латного инда, сей старец,
Вечно пьяный Силен беспечный, бродя где придется!
И приплясывая и ритм отбивая стопами?
Мималлона, вакханка, топтала оружного воя,
30
Инда сонного, после ж, голову оторвавши,
Битвенную добычу тащила как дичь по отрогам...
Шел от града ко граду бог и вот оказался
На плодородной равнине алибов, где по соседству
Бурно и яро струился, питаемый влагою ливней
Гевдис и в водах белесых таил неисчетных сокровищ
Груды, путь пробивая себе средь почв среброносных.
Тут, идя по отрогам, таящим в недрах богатства,
Сопровождаемой свитой сатиров круторогих,
Вакх повстречался с мужем, живущим в лачуге убогой.
40
Бронгос бродил по отрогам в необитаемых долах.
В хижине, сложенной только из грубых камней он ютился,
В доме, который и домом назвать-то нельзя. Вот веселья
Благоподателю козий напиток пастух предлагает,
Доброго гостеприимства знак, белоснежное млеко.
После одну он из стада овчего матку выводит
Густорунную, дабы в жертву отдать Дионису.
Бог отклоняет жертву. Старик подчиняется Вакха
Непреложным веленьям. Нетронутой матку оставив,
Яство добросердечно пастушье Лиэю подносит,
50
Накрывает на стол (обед не обед!) он убогий
Ужин. Ставит кувшины на стол и миски простые,
Так же, как некогда ставил Молорк из Клеон пред героем,
Поспешающим в битву со львом свирепым и страшным,
Пред героем Гераклом. Он подает изобильно
Вымоченные в рассоле оливы позднего сбора,
Бронгос, следуя прямо примеру доброго старца.
Он в плетеных корзинках сыр подает новожатый,
Круглый, сочащийся влагой; Бог улыбается, глядя
На подношенья простые. На пастуха благосклонным
60
Взором взирая, бог поедает скромные яства
С неистребимой охотой, при этом же поминая
Пиршества столь же простые без всякого мяса и дичи
За столом у богини Кибелы, матери горной;
Вакх дивился вратам из глыб в том доме округлом,
Трудолюбивой природой выточенному жилищу -
Будто бы без резца вершины на две разделили!
Только насытился Бромий-владыка сим яством пастушьим,
Вдохновленный явленьем божественного Диониса,
Песнью священною Пана тотчас почтил его пастырь
70
Бронгос, двойным авло́сом пользуясь девы Афины;
Диониса он славил, и очарованный песней,
Бог, смешавши в кратере сок молодого гроздовья,
Милостиво промолвил, чашу тому подавая:
"Вот тебе, старче, подарок! Он прогоняет заботы!
Боле нет нужды во млеке, коль соком душистым владеешь!
Это земное подобье небесного не́ктара, оным
Ганимед на Олимпе отрок радует Зевса.
Млеко оставь отныне древнее, ибо напиток
Сей из козьих сосцов тобой добываемый белый
80
Горести и заботы рассеивать не помогает!"
Рёк - и пастырю подал за милое гостеприимство
Матерь веселья и хмеля, лозу виноградную с гроздью.
Обучил и уменью возделывать виноградник,
Как черенок на почву высаживать тучную лучше,
Как подрезать побеги старой лозы могучей,
Дабы побег плодоносный пустился в рост побыстрее.
Вот, пастуха оставив и горный гребень лесистый,
Бог на сраженье с индом отправился по отрогам,
Сатиров подгоняя идущих к ним через скалы.
90
Вновь примкнул он к вакханкам, служанкам неистовым бога.
Алча убийства и крови в благотирсном сраженье,
Он из тирренского моря трубу к устам прижимает,
Раковину морскую, трубит Эниалия бога
Клич, собирая войско, опьяняет он воев,
Дух в мужах пробуждает, зовет их на жаркую битву,
Дабы покончить с родом индов, Вакху враждебных;
Вот Дионис-владыка строит войска против индов.
Астраэнт же пророчит в это время Оронту
Голосом горьким и слезным только о рабстве грядущем:
100
"О нестрашимое племя копейщика Дериадея!
Внемли и не гневися, ибо тебе я открою
Правду о дивной победе неоружного Вакха!
Инды и сатиры в схватке сойдутся, вскричат Бассариды,
И народ, ополчившись на Вакха, щитами взблистает
Нерушимыми, видя войска́, подъявшие копья.
Многоопытный в битве лидиец пред ними встрепещет:
Встал во главе хвастливых сатиров муж неоружный,
Нет ни меча, ни дрота, ни стрел на жилах воловьих
Тетивы, что летели б к цели стремительней ветра!
110
Только вздымает он бычий рог, и пенится в роге
Чудное зелье, его же он в струи реки среброносной
Изливает, напиток коварный, и воды алеют,
Сладостны и пахучи горного струи потока...
Жаждой охвачены, вышли из схватки смуглые инды,
Стали пить и пустились, безумные, в дикую пляску!
После их Гипнос лукавый настиг. Сраженные сразу
Сном и томною пляской, на землю они повалились!
Прочие тут же простерлись, кто где оказался, на бреге,
Выронив щит и оружье, сделавшись в дреме волшебной
Легкой и быстрой добычей вакханок и Диониса.
120 [121]
Нет, не в схватке жестокой и не железом изострым
Женщины их захватят, ослабленных духом и телом,
В рабство... Врагов ненавистных они погрузят на плечи
После и поволокут на себе их как будто бы трупы,
Их, извергающих влагу злоковарную Вакха,
Сатирам малодушным в рабство предаст судьбина,
Зелием ядовитым отравленных... А из сраженья
Я лишь один и спасусь, ведь я не попробую влаги,
И нетронуты будут уста мои зтим напитком!
О, питья берегися, копейщик, чтоб хитрой победой,
130 [131]
Без оружья одержанной и без пролития крови,
Бог Лизй не забрал бы в плен твоих индов остатки!"
Так он поведал. Гневливый Оронт распалился жестоко
И устремился как ветер на битву, ибо сраженье
Лишь вполовину свершилось и требовало завершенья!
Вот индийская рать, побуждаема богом Ареем,
Выстроилась. Бассариды со склонов скалистого Тавра
Устремились в сраженье. Вакханки оружные также
Двинулись в бой, и феры, что вместо оружия камни
Или глыбы набрали в горных долах окрестных,
140 [141]
Или с макушек отрогов... И вот, начиная сраженье,
На врага нападают! Тучею сыпятся глыбы,
Быстро вращаясь в полете, на головы индов и плечи!
Легкой, проворной стопою взнесясь на вершины отрогов,
Ополчаются паны, свирепствуя - бросился первый
Вниз и могучею пястью ухватывает за выю
Вражьего воина, козьим копытом бьет и свергает
Наземь, панцырь пронзая и средостенье грудное;
Вот и второй устремился, круторогий, со склона
Прямо на встречного инда, бодает его он рогами
150 [151]
И поднимая на воздух, пронзенного, оземь бросает,
Несколько раз подпрыгнув и повернувшись на месте
Вкруг себя самого! Вот третий, оружье Деметры
Крепко сжимая в ладонях, серп сей колосокосящий,
Словно обильную жатву, снопы собирающий словно -
Режет вражее племя когтеизогнутой медью...
О Арею обряды, о Дионису начатки -
Недругов ненавистных главы... О Вакх, ты свидетель:
Меч изогнутоострый, забрызганный алою влагой,
Вот кровавая жертва для возлияний Лизю!
160 [161]
Эниалий, упейся! Мойры! И вы в опьяненье!
Вот еще один пан козопасный на бой устремился,
Дланей железным захватом душит он вражию выю
И рогами своими изострыми латы пронзает,
Вражье чрево проходит обоими остриями...
Пятый с пастушьим посохом вдруг нападает на воя,
Лоб раскроил он инда от брови и до подбородка!
Но и Оронт отважный индов войска ободряет,
Грозным и громким гласом биться их призывая:
"Сатирам противостаньте! Не уступайте вы в битве!
170 [171]
Не трепещите рати трусливого Диониса!
Пусть никто не стремится испить воды желтоватой,
Да не отведает зелья сладкого в струях потока,
Дабы злосчастных индов от дланей бога Лизя
Головы не слетели, дабы во сне не погибли!
Недругам противостаньте в битве! Когда же я встречу
Малодушного Вакха, сойтися в противоборстве?!
Коль не боится - пускай подождет владыка пугливый,
Зная, поборников скольких Дериадей ополчает!
Пусть побросает листочки, ведь бьюсь я сверкающей медью!
180 [181]
Есть у меня и железный дрот! Что ж с гроздовьем листвяным
Сможет этот лидиец в цветочках? Этого воя
Я закую в оковы, и поволоку, и содею
Неженку Диониса слугою Дериадея!
Ах, нежнорукий, с девичьим румянцем, оставь же навеки
Индов толикое войско, выйди сразиться с Оронтом!
Выйди, мальчик кудрявый, ласкаемый льстивейшим ветром!
Выйди, сладкий владыка Бассарид, ибо жены
Только красой убивают - мужи поражают стрелою!
Свиты твоей служанки нагим индийцам сгодятся,
190 [191]
Поволокут их на ложе рабское наши мужчины!"
Молвил - и в гущу сраженья Оронт устремляется пылкий,
Жатву Арея сбирая, никто из мужей и не смеет
Выдержать столь свирепый и неистовый натиск:
Ни Эвриме́дон отважный, ни А́лкон, кровный сородич.
В бегство Астрей обратился, сатиров предводитель,
Нет никого, кто б остался рядом, и буре подобно
Дериадея зять неистовствует в сраженье.
Вот он в пару кентавров мгновенно мечет утесы,
И поражает Гилея... Пастырь косматогрудый
200 [201]
Падает с головою уязвленною глыбой...
Мягкий подшлемник слетает от молниевидного камня,
Он ведь подобье шлема, сделанное из гипса,
Защищает он только кость от медного шлема:
Валится наземь подшлемник и разбивается сразу,
Черен покров его, белым сверкает прах от осколков!
Дротом каменным свергнут, бьет ногами о землю
Сей кентавр, и вдруг видит, как круторогое темя
Отделено от косматой выи двойною секирой,
Бычьи рога крошатся тут же от этих ударов -
210 [211]
Сам же он рухнул немедля на землю всем телом огромным...
Прянула голова - и с плеч во прах покатилась...
Он же в последнем усилье встает еще на колена
И начинается пляска зловещая смерти, не хмеля,
И раздается могучий мык, как из глотки бычиной,
Коль он под молотом бьется, в темя удар ощущая...
Но пред смертью своей Эрембе́й низвергнул Хелику,
В чрево ей бронзу вонзивший, уметивший белые груди,
Смуглой рукой начертавший алые борозды в теле!
Грянулась в прах вакханка другая, сраженная раной,
220 [221]
Вихорь бурный ей пеплос и складки одежды развеял,
Брызнула кровь из раны... Она же стыдливой десницей
Наготу прикрывает белоснежную бедер,
Ухватить пытаясь бегущие складки хитона...
Бог же, узрев, что победа склоняется в сторону вражью,
Что устрашаются толпы сатиров - вопль испускает,
Вопль, коим девять тысяч возопить лишь смогли бы
Воинов, крикнув единой глоткою битвенный возглас!
Вот перед Бромием быстрый предстал Оронт, чтоб сразиться
Смертный бессмертного бога вызывает на битву!
230 [231]
Оба сходятся к бою шагом размеренным... Этот
С дротом, а тот лишь с тирсом изострым. Завидев лишь только
Вакховой головы навершье, Оронт распаленный
Бромиевы рога напрасно копьем поражает -
Нет, Дионис-владыка с главою неуязвимой
Облик не мнимый принял Селены быкоподобной,
Коего и железу секиры срубить не под силу,
Как зто было с рогатым Ахелоем... Сломал их
Мощный Геракл, домогаясь супруги! Но у Лизя
Истинен быкоподобный облик рогатой Селены!
240 [241]
Сей убор рогоносный бога, неразрушим он
И врагом в нападенье... И вот, напавший на Вакха
Бурный инд, уподобясь вихрю воздушному в небе,
Ударяет вдруго́рядь копьем, но коснувшись небриды,
Гнется копье как свинец... И тут же в недруга прямо
Мечет тирс виноградный, в широкие плечи Оронта,
Вакх, и над ним надсмехаясь, над богом небесным, Лизем,
Над увитым плющом его дротом, Оронт похвалялся:
"Вот он, женское войско против меня ополчивший!
250
Если ты можешь, сражайся тирсом, оружием женским,
Если ты можешь, то бейся! Коль дух мужчин услаждаешь -
Что ж, одного лишь Оронта смири, всевладычный, попробуй!
Встань и сразись, и изведай, сколь мощен в единоборстве
Тот, кого воскормили потоки родного Гидаспа!
Я не из Фригии, где мужчины походят на женщин,
Где перед свадьбой срезают колос, плодородье несущий!
Я не изнеженный служка изнеженного Диониса!
Не спасут твои зелья поборников ваших, добычей
Служек твоих безумных возьму военной, из битвы
Выведу всех силенов, царю моему в услуженье!
260
Сатиров же трусливых копьем во прах ниспровергну!"
Так вопиял полководец угрозы... Словами такими
Вакх-владыка разгневан и виноградной лозою
В грудь того поражает... И только лишь ветка с гроздовьем
Панцырь железный задела, как надвое он раскололся!
Но оружие Вакха до тела не дотянулось,
Плоти не избороздило! И из обломков железных
Выскочил безоружный Оронт, нагой и бессильный,
Взор обративши на небо, к восточным горним пределам,
270
Пред Фаэтонтовым ликом бормочет предсмертные речи:
"Гелий! Ты неба пути измеряешь в возке огнепылком,
Ты излучаешь сиянье над краем Кетеев соседним,
Останови колесницу и молви Дериадею:
"В рабстве воинство индов, Оронт с собою покончил,
Хрупкие тирсы низвергли нас", сообщи и о зелье,
Что даровало победу непобедимому Вакху!
Молви, как влага в вино, несущее страх, обратилось!
Молви, что индов, в железо закованных воев победных,
Жезлов хрупкой листвою слабые жены разбили!
280
Если своей Климены ты ложе еще поминаешь,
Доброй к Дериадею, от крови твоей же потомка,
Ибо в нем кровь Астриды, слывущей дочкой твоею,
Молви, что Бромию битвы не проиграл я - клянуся
В том землей беспредельной и Солнцем, идолом индов,
Зыбью священного тока! Милостив буди ты к индам
В битвах и дай погребенья погибшему вою Оронту!"
Рек и выхватил меч он, и пал на железное жало,
В волны реки погрузился, названной ныне Оронтом.
Видя, что тело трепещет в смертном еще содроганье,
290
Вакх владычный промолвил свое жестокое слово:
"В волнах далеких от края родного покойся! Настигнет
Дериадея погибель - Гидасп-отец похоронит!
Зять и милый родитель погублены мной в одночасье,
Ибо свирепо и метко сражался я ветвью и тирсом,
Будто бы дротом каким иль мечом изострым и крепким,
Тирсом винолюбивым и лезвиями гроздовья!
Ты же, свирепо убивший себя кровавым железом,
Ты не испил от сладких струй медовотекущих
Влага речная укрыла тебя, ты ж не ведаешь хмеля!
300
Коль пожелаешь, то выпьешь, пожалуй, и целую реку!
Только к чему тебе влага? Ахерусийские воды
Смертоносные хлещешь, ныне погибельным током,
Горькой волною чрево наполнилось, Мойрой чревато!
Вод и кокитских попробуй и Леты потоков отведай,
Дабы забыть о сраженьях и о кровавом железе!"
Так насмехался над трупом он влажным. С телом раздутым,
Зыбится мертвый Оронт на волнах речных и спокойных.
Заледеневшие члены двинулись вниз по теченью,
Брошена плоть, бездыханна, на волю зыби приречной.
310
Погребли его нимфы, по усопшему плача,
Нимфы Гамадриады, что жили у самой Дафны,
У реки... Надписали надпись они на могиле:
"Непочитавший Вакха здесь покоится воин,
Павший от собственной длани Оронт, полководец индийский!"
Только жестокая битва не кончилась. Наполовину
Схватка зта свершилась - и на высоком прибрежье
Индов вопит Арей, туда, к разгоревшейся битве,
Исступленный лидийский рев издавая, несется
Энио́, вакханка священная, к бою готова.
320
В недругов метя, листвою увитый тирс смертоносный
В пляске вакхической бьется! Лозолюбивым Лизем
Недруг наземь повергнут, сражен листвой и лозою,
Чьи смертоносны раны. От безоружных вакханок,
Мечущих плющ, все железо расходится лат и кольчуги!
Меднодоспешные инды дивятся, что плющ остролистный
Разрешает от медных доспехов тело нагое,
Ибо без лат и доспехов уязвимее воин!
Каждому избиенье по-своему зто предстало
Страшное: обагрены доспехи, разбиты лозою,
330
Кровью... Лежат, где их сбили. По Тавра отрогам вакханки
Непобедимые тесно сошлися вкруг загнанных индов.
Звонкий авлос запевает песню убийства, и в схватке
Стаи вакханок, дев лозоносного Диониса,
Хоть их и рубят секиры с мечами кривыми наотмашь,
Словно стена невредимы - но к вящему посрамленью
Падает недруг на землю, листовьем хрупким сраженный!
Часто в гибкие ветви и стебли сыпятся стрелы
Меткие индов... Вот дротом, посланным издалёка,
Расщеплена сосна, вот лавр умечен пернатой,
340
Будучи древом Феба, прячет в ветвях густолистных
И целомудренных тучу стрел, его уязвивших.
(Как бы бог Аполлон и ран от стрел не заметил!)
Вот безоружною пястью, щита и меча не имевшей,
В бубен ударит вакханка - и щитоносец запляшет,
Тронет кимвал рукою - закружится в хороводе!
Лишь загремят кимвалы - и перед богом Лиэем
Падает инд молящий! Коснутся ль оленьей накидки
Необоримые копий наконечники - гнутся!
И от листвы разлетается напрочь топор меднозданный!
350
Некто из сатиров буйных, сражаясь, в какого-то воя
Мечет копье лозовое - и надвое панцырь расколот
Медный побегом лозы с плющом смешавшейся тесно...
Устрашенный исходом сраженья, сулящего богу
Вакху-индоубийце победу и славу в грядущем,
Астразнт, предводитель, судьбы избегая, уходит
Из сраженья, страшась лозового дрота Лизя.
Аристей же в то время целительные коренья
На Бассарид увечья накладывал, Фебов искусник:
Раны одной врачует он некой конской травою,
360
Раненую другую выделеньями лечит
Сыворотки кровавой; стонущих дев-вакханок
Исцеляет согласно ране каждой отдельной -
Уязвлена ли в руку, ногу, грудь или чрево...
Вот у воителя вынет иного из язвы кровавой
Быстрое острие пернатой и, жилы сжимая,
Сукровицу выгоняет каплю за каплей из раны;
Длань другого подносит поближе и рану раздвинув,
Лезвием острым целящим гнилую часть вырезает,
Вытянув осторожно кончик стрелы ядовитой...
370
С животворящей травою зеленой, земли порожденьем,
Смешивает пчелиный мед, отвращающий боли,
Льет рукою целенье несущую Вакхову влагу;
Раны других облегчает Фебовым песнопеньем,
Перечисляя при пенье грозные именованья.
(Ведает он враче́ства, искусства отчего тайны!)
Так врачевал он язвы различные, а в зто время
Биться уж не хотело войско варваров индов.
Многих тогда пленили воинственные Бассариды
Воинов Множество, горы оставив Тавра, пустилось
380
В путь обратный, надеясь напрасно в земле поселиться
Индов, средь Дериадея пределов домами владея,
Взяв свирепых слонов, что меры жизни не знают.
Сатиров в поле собравший войско после сраженья,
Пастырь Пан зачинает свой эпиникий победный.
Блемис курчавоголовый, вождь эритрейских индов,
Мирную ветвь подносит древа молящих, оливы,
Выю рабскую клонит пред Индоубийцей Лиэем;
Бог же, увидев во прахе простершегося человека,
Подал руку, подняться помог и словом умильным
390
Дал прощенье. От индов отделив эритрейцев,
Он отсылает враждебных нравам Дериадея
В араби́йские земли, где, соседствуя с морем,
Край они населяют тучный, дав ему имя...
Блемис тотчас поспешает туда, к семиустому Нилу,
Дабы стать скиптродержцем подобным ему зфиопов,
Вечно теплые земли Мероз его принимают,
Носит отныне он имя владыки Блемиев рода!

 

Песнь XVIII

   В восемнадцатой песне Стa'фил приходит и Бо́трис,
   И приглашают на праздник сына Тионы, скитальца.

Тысячеустая Слава пернатая вдаль полетела,
Миновала в полете ряд городов ассирийских,
Имя провозглашая лозоносного Вакха,
Славя с индами битву и зрелость гро́здей блестящих.
Стафил, слыша о ратях сатиров безоружных,
Празднествах виноградных, священных бденьях Лиэя,
Вакха видеть пылает. Ботриса отпрыска нудит
Ассирийский владыка на быстрой как ветер повозке
Устремиться навстречу виноградному Вакху.
Бога узрел он тотчас в колеснице среброколесной,
10 [11]
Леопардом и львом влекомою, с упряжью яркой.
И нестриженный Ботрис родительскую повозку
Сдерживает. Вот Стафил-владыка на землю спустился,
Видя, что леопарды не движутся Диониса.
Только стопою коснулся земли, как пал на колена
И умоляющей дланью ветвь масличную тянет...
Милостей Диониса молит он словом медовым:
"Ради родителя Дия тебя, Дионис, умоляю
И богородной Семелы - нашего дома не презри!
Ведаю я, отца твоего принимал и Лик&он
20 [21]
Со Блаженными вместе, что сына на части разрезал
Никтима, подал его ни о чем не знавшему гостю...
Со всемогущим Дием потом разделил он и пищу
На земле аркадийской! И на вершинах Сипила
Та́нтал, как говорят, предложил ему гостеприимство,
Сына изрезав в куски, богам подавал он то яство!
Пелопа же лопатку (ее Део проглотила)
Заменивши на кость слоновую с дивным искусством,
Юноше, жертве несчастной, снова вставляет Кронион,
Разъединенные члены тела приставив друг к другу!
30 [31]
Что поминать, Дионис, Лика́она-детоубийцу,
Гостеприимца Блаженных, и Та́нтала-воздухознатца,
Хитроумного вора нектарических кубков,
Мужа, врага амвроси́и и нектара, называя?
Макелло́ принимала и Зевса, и Аполлона,
И когда всех флегийцев из самой пучины глубокой
Вместе с островом вырвал трезубцем бог Эносихтон,
Пощадил он и матерь, и дочерь - не гневался боле!
Ты же, обликом схожий с родителем Гостеприимцем,
Хоть бы на день единый, взойди в жилище просящих,
40 [41]
Окажи нам обоим, и мне, и Ботрису, милость!"
Так говорил, убеждая... Взошедши в свою колесницу,
Осчастливил он дом свой, увлек с собой Диониса!
Ловкий Ботрис вздымает бич над упряжкой блестящий,
На дороге, кружащей среди пустынного Тавра,
Отчим возком управляет и провожает Лиэя
По земле ассирийской. Перебирая искусно
Вожжи яркозлатые мигдонийской повозки,
Бромия бога возничий, Ма́рон, возчик преловкий,
Взмахивал неутомимо бичом, что зверей укрощает,
Леопардов повозки стремительной погоняя.
50 [52]
Сатиры будто в дозоре, приплясывают перед ними,
Окружая толпою мчащего в горы Лиэя.
По сторонам мелькают вакханки в венках виноградных,
Легкой стопою минуя неровности горной дороги,
Переступая проворно скалистые склоны и щели,
Плещут они в ладони, перебирают стопами,
И скрывают усталость, одолевая ущелья
В легком безумье! А паны цокают звонко о камни -
Пляшут мохнатые ноги на гребнях всхолмий высоких,
Скачут через вершины - и следа не остается!
60 [62]
Вот, наконец, пред толпою и царский дворец показался,
Видимый издалека блистаньем резьбы и узоров.
Ботрис тотчас густовласый, повозку отца оставляя,
К дому, резвоплесничный, стремится, будто он вестник!
Все там приготовляет с усердием, полным почтенья,
Яствою многоразличной к пиршеству стол уготовив.
Временем тем, пока Ботрис пир собирал для Лизя,
Многощедрый владыка показывал Дионису
Все чудеса и всю прелесть каменнозданного дома,
В коем царило сиянье многоцветное света,
70 [72]
Соединивши в себе блеск Солнца с лунным мерцаньем!
Стены дворца излучали серебристые тени,
Очи людей ослепляли узоры из яркого камня,
Что эскарбуклом зовется и пламя нам напоминает,
Он дворец изукрасил пыланьем ярким и алым,
Соединив с гиацинтом и аметист пурпуровый...
Переливается бледный агат, офиты искрятся,
Повторяя узором чешуйки змеиного тела,
Зеленью яркой смарагды ассирийские блещут.
Кровлю держат колонны, бегущие точно по кругу,
80 [82]
Древо балок сияньем пластинок златых исходило,
Покрывающих крышу, мраморной плиткой искусно
Выложены полы в прекрасноцветистых узорах,
Соразмерны ворота с деревянной резьбою,
Изукрашенной также накладками кости слоновой -
Диво такое владыка почтенный показывал Вакху!
Вот в покои проходит, что зрят виноградного бога,
За руку Вакха держа. А тот, восхищаясь, обводит
Все очами вокруг, сим дивом-дворцом изумленный,
И дивится жилищу, где царь его принимает,
90 [92]
Гостеприимный владыка, и злату и украшеньям.
Царь приказал скорее рабам и слугам дворцовым
Бычьи туши разделать, овец да баранов зарезать,
Дабы и сатиры яство с Вакхом вкусили рогатым.
Стафил же, поспешая, всех слуг своих подгоняет
К исполненью работы: пусть все усердно готовят
Праздничное пированье, пусть быков закалают,
Тучных овец, что с горных пригнаны пастбищ, пусть пляшут!
Полнится дом благовоньем душистым, там лиры играют,
Дым по улочкам вьется города, благоухая,
100 [102]
Винною сладостной влагой весь дворец пропитался...
Вот забряцали кимвалы, вот за шумным застольем
Пана запела свирель, загудели двойные авлосы,
Бычья кожа тугая на барабанах округлых
Загудела двойным рокотаньем под кровлей дворцовой,
Зазвенели и бубны застольные, а в середине
Закачался вдруг пьяный, заплетаясь ногами,
Впавший в ярость хмельную Ма́рон, от браги безумный...
Прыгает он высоко, вкруг себя обернувшись,
Обе длани на плечи сатиров положивши,
110 [112]
Сам же стоит в середине, бьет ногою другою
Оземь, лицом же красен, как будто весь излучает
Ликом побагровевшим пу́рпурное сиянье,
Уподобляяся в этом богине Селене рогатой!
Бурдючок нововскрытый левой рукою сжимает,
Весь от вина распухший, ремнем у горла завязан,
В правой - чаша пустая... Окрест кружатся вакханки,
Сжав в хороводе старца, бьющего пяткой о пятку:
Так головою трясет он, что мнится, вот-вот оторвется -
Но остается на месте! Опьяненные хмелем,
120 [122]
Слуги и сами пустились в дионисийскую пляску,
Ибо вкусили впервые вина непривычного сладость!
Стафила же владыки жена, благородного сына
Матерь по имени Ме́та хмельна от вакхической влаги!
С головой, отягченной вином, призывает вакханок
Пить, кружась вкруг Лиэя кратера, вместилища хмеля!
Головою кивает и пляшет, шатаясь, по кругу!
Волосы за плечами, в лад пляске, рассыпавшись, вьются,
Дева то чуть вперед наклоняется, то отступает!
Мнится, вот-вот на землю, ногою задевши за ногу,
130 [132]
Упадет - но Мету подхватывает вакханка!
Стафил-владыка хмелен, от возлияний обильных
Ботриса заалели пьяного обе ланиты;
Юноша, чей подбородок пухом первым покрылся,
Вместе с отцом на кудрях густых из побегов кудрявых
Плющевую корону водружает, и Ботрис,
Заплетаясь ногами, пустился в неверную пляску,
Левой ногою о ногу правую спотыкаясь!
Стафил также вприпрыжку пустился с пляскою следом,
Заскакал, завертелся, ноги согнувши в коленах,
140 [142]
В танце своем опираясь на Ботриса, сына, затылок...
Восхваляет напиток плясоводного Вакха,
Чуть покачиваясь, тряся густыми власами,
Падающими на плечи... В пляс и Мета пустилась,
Под руки подхвативши отпрыска и супруга...
Ботрис и Стафил рядом плясали... Как видно веселье,
С коим троица пляшет, сплетая танца фигуры!
Пифос, старец почтенный, оставив ветрам злоречье,
Сладостнейшим напитком до зубов наполняясь,
Пляшет, пьян до упаду, на слабых ногах хороводя,
150 [152]
Сладостные возлиянья, из уст его изливаясь,
Бороденку седую окрасили алою пеной!
Целый день они пили. Пока осушали все кубки,
Тьма вечерняя землю покровом плотным укрыла,
Окоём омрачился, тени гуще смесились,
Еле видные звезды в черноте замерцали,
И Фаэтонт закатился за сумрачный свод поднебесный,
В колее оставляя свет еще блещущий Эос...
Ночь безмолвная черным покрывалом одела
Небо, являя на ткани знаки горних созвездий.
160 [162]
После кратеров и кубков выпитых и пированья
Ботрис с родителем милым и Вакхом винотворящим,
Каждый на ложе своем, простерлись друг подле друга,
Сна вкушая дары, предавшися сновиденьям.
Только вестница Эос окрасила сумрак румянцем,
Бледные разбивая тени, в час этот ранний
Вакх благокудрый проснулся, восстал, пробудившийся, с ложа,
Упованьем победы пылая. Ведь этою ночью
Племя разбил он индов тирсом своим плющеносным,
170 [171]
В призрачном сновиденье лживом с ними сражаясь:
Слышал он сатиров вопли и свист метаемых дротов,
Бросился он, увидев битву во сне, на подмогу,
И пробудился внезапно! Но в сердце бога остался
Ужас иной сновиденья вещего, полного страхов:
Он ведь прообраз увидел битвы ужасной с Ликургом,
Что лишь в грядущем свершится: выпрыгнул вдруг из чащи,
Пасть оскаливши, в пене, лев свирепый. Со склона
Бросился он на Вакха пляшущего, без оружья,
Обратил его в бегство, гнал до самого моря...
180 [181]
В волнах бог и укрылся, бежав от свирепого зверя!
Также увидел (вот новый повод для страха!), что женщин
С тирсами гонит лев сей, пасть разверзнув с клыками,
Их когтит он и ранит, и разрывает на части!
И из дланей священных тирсы во прах упадают,
Брошены наземь кимвалы... Но вот обернулась вакханка
И повязкой девичьей львиную пасть усмиряет,
Виноградного ветвью морду звериную вяжет,
Выю львиную давит петлею этою тесной!
Вот, одна за другою, на зверя набросились вместе,
190 [191]
И могучие лапы колют до крови аканфом...
Зверя связали крепко кривою лозою - разбила
Артемида оковы, но сразу из горнего лона
Огненная зарница зверя в чело поразила,
И слепым отпустила по тропам и чащам скитаться!
Сон Дионис увидел такой и тут же воспрянул
С ложа и ополчился панцырем звездчатым, индов
Кровью забрызганным многих, грудь укрывшим и плечи;
Лоб повязкой витою венчает змеи кольцевидной,
Ноги он обувает в котурны из кожи пурпурной,
200 [201]
Тирс принимает во длани, стебель битв копьевидный,
Сатиров кличет тотчас же. Звук священный заслышав
С Вакховых уст излетевший, многощедрый владыка
Пробуждается Ботрис и облачается в платье...
Даже и Пифос, столь крепко спящий после вчерашних
Возлияний, проснулся. Мета, голос заслышав,
Голову поднимает, но, с челом отягченным,
Снова она засыпает, самые сладкие в мире
Взорами озирая утренние сновиденья.
Стафил же гроздолюбивый идет навстречу Лиэю,
210 [211]
Что уж в дорогу собрался, дары гостевые сготовив:
Кубок златой и чаши серебряные, из которых
Пил молоко он всегда, принесенное с козьего стада.
Дал он узорчатый пеплос тонкотканый, что сшила
Дева Арахна, персидка, у Тигра живущая брега,
И доброщедрый владыка Бромию молвит при этом:
"Бейся же, о Дионис, сравняйся с родителем в битве,
Докажи, что Кронида ты отпрыск! Ибо он свергнул
Землерожденных Титанов с горних склонов Олимпа
Юношей будучи только! Поторопись же, и в битве
220 [221]
Индов, рожденных от Геи, так же разбей и низвергни!
Вспомнилось мне сказанье о пращуре нашем далеком,
Беле, царе ассирийском, о покровителе нашем,
Дед мне его поведал, тебе его я открою:
Крон ливненосный, когда-то серпом изострым лишивший
Детородного члена отца, желавшего ложа
(С той-то самой поры и стал он навеки бесплодным!),
Вел с Зевесом сраженье, собрав под начало Титанов.
Крон широкобородый в битву сию устремился
Против Кронида, метая дроты в него ледяные,
230 [231]
Рассыпая снаряды влажные с горнего неба,
Он посылал их на землю с застывшими остриями!
Зевс огненосный бился могучим оружием Солнца;
Пламенным блеском и жаром растоплена твердая влага...
Так подстегни же свирепых львов на сражение с индом,
И слона ты не бойся, ведь Зевс высокогремящий
Высокоглавую Кампу поверг огненосным перуном,
Ту, что в извилистом теле тысячи ликов собрала...
Извиваясь всей тучей змеиных хребтин, она битвы
Жаждала разнообразной и, змеестопная, била
240 [241]
Землю, яд изливая... Вкруг выи зверя теснились
Пятьдесят разноликих глав звериных и чудищ,
Часть непрестанно вопила львиными пастями всеми,
Образом схожа со Сфингой, загадки любящей девой...
Часть же из-под кабаньих клыков слюну испускала;
В громко визжащую стаю сбились морды собачьи,
Напоминая Скиллы подобие и строенье!
Двуприродное чудо в средине девой являлось,
250 [249]
Вместо же кудрей змеи висли, яд источая,
Но от груди и до самых складок паха у бедер
Пурпурной чешуею (как у чудовищ пучинных)
Плоть покрыта, а когти на многочисленных дланях
Изгибалися словно лезвия серпа кривого...
На хребтовине от верха и до самого низа
Скорпион угнездился, сам себе жалящий выю,
Хвост подняв над спиною с жалом хладным и острым...
Так вставала на битву многоликая Кампа!
260 [258]
Дыбилась твердь земная, пучились глуби морские,
Если она летела, темным крылом помавая,
Вкруг поднимались смерчи, бури ей подчинялись,
Деве сей тартарийской чернокрылой, зеницы
Пламя ее извергали, палил огонь всю округу!
Но чудовище это прикончил Зевс поднебесный,
Торжествовал над змеею, союзницей Крона, родитель!
Стань же отцу подобен, дабы тебя я по праву
Ниспровергателем Геей рожденных после Кронида
Именовал, как индов землерожденных низвергнешь.
270 [268]
Битва твоя подобна, ибо и твой родитель
Торжествовал над предком, водителем в Кроновом войске,
С телом огромным, безмерным, сыном богини Аруры,
Индом, от коего племя индов и происходит!
Бился отец твой с Индом - ты с Дериадеем сразишься!
Стань же подобным Арею, который и сам уничтожил
В битве великой и жаркой чудище, сына Ехидны,
Яд источавшее страшный из пасти змеиной, ужасной,
С плотию двуединой, выползшее из дебрей,
С кольцевидным хребтом, наследием материнским!
280 [278]
Крон же обрел в нем друга, способного с молнией биться!
Дыбилось телом змеиным чудище, битвы желало,
Воздымало и длани - и к Эвру лицом повернувшись,
С Зевсом пылало сразиться, а головою воздетой
Бег облаков заграждало; в самое небо упершись,
Птиц летевших власами спутанными задевало,
Глоткой безмерно-огромной заглатывая пернатых!
Недруга вот такого твой брат Арей ниспровергнул!
Ты не слабее Арея, и с ним состязаться ты можешь
Среди отпрысков Зевса, ибо погибельным тирсом
290 [288]
Столько же ты прославлен, сколь мечом Арей среди битвы!
Столько свершил ты деяний, сколь Феб! Истребителя чудищ
Я принимал в своем доме, славного отпрыска Зевса!
И Персей по пути у меня побывал, но недолго,
Из блестящего Кидна, с Корикием по соседству,
(Так же как ты милосердный!)... Сказал, что быстрой пятою
След прочертив, основал он град в земле киликийской.
Он во длани воздетой держал Горгоны Медусы
Главу, коей не должно зреть... Ты вздымаешь гроздовье,
Вестника наших веселий, разрешителя скорби!
300 [298]
Зверя низринул Персей на брегах Эритрейского моря,
Ты же отродье индов истребил эритрейских!
Дериадея убьешь, как ты убил и Оронта,
Бедствие, худшее зверя морского! От муки избавил
Андромеду Персей, но ты - победитель могучей!
Освободи же ты Деву звездную от оскорблений
Нечестивейших индов, и празднеством я прославлю
Горгоубийцу Персея с Вакхом-Индоубийцей!"
Так он промолвил и в путь обратный пустился к дому,
Доброхотный владыка, Вакхов гостеприимен.
310 [308]
Выслушав царские речи, радостно приободрился
Бромий тирсобезумный, исполнился битвенным духом,
Зачарованно внемля древним деяньям отцовым!
Хочет он спорить с Кронидом, в славе с ним состязаться,
Дабы третья победа над индом, дважды сраженным,
Над Кронидом его вознесла! Фереспонда он кличет,
Вестника, горнего сына, соперника быстрого ветра,
Отпрыска мудрой Ифтимы, и милостиво изрекает:
"О Гермаона отпрыск, вестник, столь радостный сердцу,
Весть отнеси такую свирепому Дериадею:
320 [318]
"Царь, не вступивший в сраженье - прими дары Диониса
Или с Бромием бейся - и кончишь подобно Оронту!"
Так он промолвил - и прянул вестник быстроплесничный,
Взмыв над землею к востоку, не зная земных средостений,
Скипетр сжимая отцовский. Бог же в то самое время
На золотой колеснице с лозой виноградной веселой,
По неисчетным дорогам из града во град проезжая,
Ассирийской земли и дальней и ближней пределы,
Дарует всем земледельцам лозы виноградной гроздовье.
А меж тем, пока в странах, где Эвр на востоке родится,
330 [328]
На виноградной повозке бог катит по землям сирийским,
Стафил злой и внезапной постигнут кончиной. И в доме
Плачут рабы и рабыни, раздирая одежды,
Всюду стонут служанки, бьют ладонями в скорби
Грудь, раздирая ногтями тело и жены рыдают,
Волосы рвя на себе, и царапая лица до крови.
В этот самый же дом возвращался в увитой повозке
Дионис. Вот он входит к Ботрису в великолепный
Дом, вспоминая праздник, что Стафил богу устроил,
Пифоса облик он видит в красноречивом безмолвье,
340 [338]
Спрашивает о судьбине Стафила дорогого,
Также зовет он Мету и вопрошает царицу.
"Молви мне, жено, какое до срока состарило горе?
Вижу, что ты угасла - была ведь такою веселой!
Кто же отнял сиянье жизни? Где же румянец,
Коим лучились ланиты, пылая как жаркое пламя?
Ах, старик, не таи, почто ты льешь эти слезы?
Что заставило срезать бороду, прежде густую?
Кто седину запачкал? Зачем изорвано платье?
Ты, возлюбленной мною Меты, вино полюбившей,
350 [348]
Отпрыск и Стафила сын, скажи, что же срезаны пряди?
О, что за демон ревнивый на кудри твои покусился?
Локоны боле не вьются над блеском плеч белоснежных,
Боле не благоухают тирийской миррой душистой,
От вакхических плясок явившееся сиянье
Боле уже не исходит румянца, покрывшего щеки!
Ах, отчего же одежды темны от праха и пепла?
Где же царственный пурпур, дарованный морем тирийским?
Не узнаю тебя ныне, ты так изменился внезапно!
360 [357]
Стафил, где скипетродержец? Хочу его видеть и слышать!
Молви! Ах, в одночасье отец твой милый скончался!
О, я б про горе проведал, когда б ты и скрыть попытался!
Не говори ни пол-слова, твои безмолвные взоры
Бессловесную муку твою уже рассказали!
О, я б про горе проведал, когда б ты и скрыть попытался!
Слезы страданье явили, от непрестанного плача
По отцу все одежды влагой соленой омыты!
Зависть ревниво надежду похитила, ибо я мыслил
Вместе со Стафилом милым, в сраженье инда низвергнув,
370 [367]
Собственною рукою вскинуть пылающий светоч,
Празднуя Ботриса свадьбу, вспомощника в битвах и схватках!"

 

Песнь XIX

   Песнь девятнадцатая о тризне святой на могиле
   Стафила. Вакх учреждает награду: сосуд благовонный.

Молвил - но юноша с сердцем, исполненным муки недавней,
Наложил на уста печать немую безмолвья,
Непроизвольным рыданьем сраженный. И только лишь матерь,
Мета, смягчившись при виде Лиэя, со стоном сказала:
"Неутомимый поклонник песен и плясок священных,
Стафил твой, о Дионис, он забылся сном нерушимым,
Стафил твой, о Дионис, унесен харонидской волною;
Две беды разразились, увы, надо мною: оставил
Вакх меня виноградный и муж мой угаснул в болезни,
Я же, одна, по обоим скорблю и печалюсь жестоко,
10 [11]
Мужа оплакиваю и Лиэя, что дом наш оставил!
Ныне, о Вакх милосердный, дай мне сока гроздовья,
Кубок до верха наполни, чтоб пить мне полною мерой,
Чтоб умерила горе тяжкою влагой твоею!
Ты лишь, Эвий, надежда моя и твое лишь гроздовье,
Только увидев кратер и напиток твои - не заплачу!"
Сжалился бог над горем, смешал в кратере напиток,
Разрешителя боли, защитника в горьких несчастьях,
Сыну и матери в кубки вина возлияет, и оба
Пьют медоструйную влагу сладостную неотрывно...
20 [21]
Мета плач умеряет, Ботрис с горем мирится;
Молвит тут слово царица душ чарователю, Вакху:
"Вакх! О свет милосердный! Ты здесь - и не стало.печали!
О Дионис, ты приходишь, и скорби собой умеряешь!
Вакх! О свет милосердный, явился ты - сразу печали
Наши изгнал и скорби целительной винною влагой!
Нет, ни отца, ни супруга оплакивать боле не стану!
Ботриса, коли желаешь, отдам, ведь все обрела я,
Стал мне Вакх милосердный родителем, сыном, супругом!
Коли желаешь, с тобою в дом войду я охотно!
30 [31]
Стать ли смогу Бассаридой? Но коли того ты желаешь,
Тирс подниму над собою и сладостножгучие грозды,
Стану славить я песнью авлоса винодавильню!
Да не оставишь вдовицей, в горе двойном не покинешь -
От кончины супруга и от ухода Лиэя!
Ботрис станет слугою, обучишь и песне, и пляске,
Дашь и обряды, и тайны, пошлешь и с индами в битву,
Смех его да услышу у самой вино давильни,
Где, преступая стопами, топтать он станет гроздовье!
Вспомни и Пифоса-старца, да не оставишь своими
40 [41]
Таинствами и его, да отведает сладкого хмеля!"
Молвила смелая Мета в улыбчивый лик свои речи
Вакха владычного, он же ответствовал винолюбивой:
"Жено! Сияешь красою после златой Афродиты!
Ты и щедра, и блаженна, ты, милая матерь эротов!
В пиршествах примешь участье, когда Лиэй запирует!
Стань венценосной в честь Вакха, как некогда Афродита!
Пояс завьется из лоз на тебе и лист виноградный,
Прядей твоих венцу позавидует Ника ревниво:
50
Виночерпицей станешь - как златотронная Геба! -
Спутницей вечной и горней винного бога, Лиэя,
Пира вспомощницей, только поднимут Вакховы чаши -
Станут кричать тебе: "Мета!", вином довольствуя сердце...
Отпрыска твоего превращу в ягоду грозди,
Станет Стафил гроздовьем, что ягоды собирает,
Местом, рождающим плод на лозе и сок виноградный!
Боле без Меты не стану праздновать пьяных застолий,
Боле без Меты не стану вести хороводную пляску!"
Молвил и у могилы Стафила-винопийцы
60
Беспечальный Лиэй учредил бесскорбные игры.
Бог повелел доставить козла брадатого, тура,
В играх награду двойную, велел кифаредам в искусстве
Пиэрийском поспорить, и песельникам умелым
Также награду двойную назначил, певцов увлекая
С лирою звонкогласой такою ласковой речью:
"Тут по-аттически праздник устроим, и победитель
Тура с блестящею шкурой в дар от бога получит,
А побежденный будет козлом награждаться косматым!"
Бромий промолвил, и тут же Эагр, бистониец, выходит,
70
Лирник искусный и ловкий, житель холодного края,
Плектр у самой форминги приладив... После поднялся
Аттики обитатель, Эрехтей-песнопевец.
Оба спорщика тут же на середину выходят,
Мастера-кифареды - увенчаны кудри венками
Из ветвистого лавра, подобраны пеплосов полы...
Стали они, начиная, перстов перебором пременным
По натянутым струнам скользить искусною дланью,
Строго следя за движеньем рук, дабы верно звучали
Струны, чтоб в лад мужской изнеженный лад не вмешался!
80
Первым согласно жребию с ладом сложным кифару
Взял Эрехтей, кекропийский насельник, и заиграл он
Песнь отчизны своей: как древле в священных Афинах
Царь Келей принимал Део, всей жизни праматерь,
С отпрыском Триптолемом и Метанейрой-старухой,
Как подарила богиня зерно (его в борозды пашни
Бросив, сей Триптолем изобрел искусство посева!),
Как у гробницы недавней скончавшегося Келея
Матерь жатвы, Део, изрыдала бесслезные очи,
После ж, в речах милосердных слов изронив утешенье,
90
Тяжкую скорбь уняла Триптолема и Метанейры...
Все случилось подобно тому, как царь ассирийский
Принял в дому Диониса и за пиром обильным
Эвия дар изведал, дар виноградных гроздовий,
Как после смерти царя, сего винолюбца-владыки,
Ботриса бог утешил вином, унимающим скорби,
Также и Меты-супруги плачущей боль успокоил...
Вот что лирник искусный исполнил! И ладом, и строем
Очаровал он песни, и с благотирсным Лиэем
Все восхитились сказаньем аттическим благозвучным!
100
Быструю песнь заводит Эагр, вторым по порядку,
Он же родитель Орфея, взысканы милостью Музы!
Славит дистихом звонким, изошедшим от Феба,
Звучновозвышенной речью случившееся в Амиклах:
"Гиакинф благокудрый воскрешен Аполлоном -
Стафилу же, владыке, Вакх дарует бессмертье!"
Песнь еще не свершилась, а все уж вокруг разразились
Ликованьем единым, хвалою единодушной.
Сатиры заскакали, и Эвий своею десницей
Лад отбивал, привставши, а Ботрис кинулся с места
110
Славить все сочиненье за благозвучье и стройность,
Кличет в восторге он: "Эвоэ́!", и звонко смеется!
Так Эагра владыки виски плющом увенчали,
Так родитель Орфея и радуясь, и ликуя,
Неукрощенного тура получает в награду
И веселой толпою други его окружают.
А козел бородатый - его уводит в обиде
И печали афинский уроженец стыдливо!
Вот Иовакх благокудрый в щедрые длани приемлет
120 [119]
То, что наградою станет состязателям в пляске:
Полный до самого верха кратер с вином благородным,
Глубокодонный, златой, и через края проливалась
Выдержки четырехлетней влага густая Лиэя!
Это работа Гефеста, ее же когда-то Киприда
Брату в дар отдала, сему виноградарю Вакху;
Посередине собранья кратер поменьше он ставит,
Из серебра, округлый, когда-то Лиэю подарок
От господина алибов, живущего в тех пределах,
Где сквозь тучную почву видится выход подземный
130 [129]
Серебра, что белеет в отвалах чернеющих пашни.
Там по краешку вьется вместе с лозой виноградной
Плющ кудрявоузорчатый, весь позолоченный сверху...
Сей кратер и выносит бог и ставит пред всеми:
Мнится, что дышит чаша вином недавнего сбора,
Ягодой, зреющей первой, для легкого только лишь хмеля,
Зла ведь не будет, коль муж проигравший не опьянеет!
Вакх посредине покоев установил все награды
И обратился со звонкой речью ко спорщикам в пляске:
"Кто победу одержит в двойном прыжке, кто стопою
140 [139]
Всех резвей и быстрее будет, тот сразу получит
И золотой кратер со сладким вином благовонным!
Кто же не совладает с пляской, споткнувшись о ноги,
Будет поменьше удачлив, подарок получит поменьше!
Я ведь на всех не похож, и всем состязателям в пляске
Хороводной, наградой в танце этом искусном
Ни треножник блестящий не сделал, ни даже кобылу
Быструю или панцырь с копьем побежденного инда!
Не вызывал я атлетов диск метать за отметку
Иль показывать резвость ног, иль метания дальность
150 [149]
Копий, но Стафилу ныне усопшему мирно владыке,
Весельчаку винолюбцу веселый пир посвящаю:
Чтить тут не будут доблесть телесную в состязаньях,
Нет тут кониых ристаний, нет и борьбы элидской,
Нет быстроты Эномая смертельной - тут только пляска,
Не арена, а залы, где ловкие ноги мелькают,
Резвые длани, тут в танце свершают прыжки, преискусно
Лик повернув к другому, ни слова не молвив, движенье
Пальцев тут красноречивей, тут взор говорит бессловесный!"
Рек он - и с места некий силен поднимается сразу.
200 [159]
Также и втрое старший Марон следом стремится,
Хоть и дряхл... Но украдкой на золотую чашу
Смотрит не потому, что из злата - пенится чаша
Через край благовонным вином, душистым и старым;
Страсть к вину сотворила старца юношей милым,
Вакховой влаги дыханье старца жизнь укрепляет...
Дабы крепость проверить ног, он прыгает резво,
Тяжкая старость память о пляске не пригасила ль?
И почитающий душу Стафила, молвит он слово:
"Марон я, сатир, сопутник бесскорбного бога Лиэя,
210 [169]
Слезы лить не умею - что слезы для Диониса?
Пляску могу предложить я с прыжками у милой могилы,
Смех - мой удел и улыбка, Марон не знает заботы,
Горя Марон не ведал, не ищет печали и скорби,
Он лишь милый прислужник бесслезного Диониса!
К Марону милостив буди - я б выпил и влаги летейской!
Дай же глотнуть пощедрее напитка древнего снова,
Пусть силен помоложе пьет и вино помоложе!
220 [177]
Стафилу ныне в угоду, как будто живой он, спляшу я,
Ибо он хороводы предпочитал застолью!
Стафилу будто живому посвящаю я пляску,
Праздничный шаг соразмерив с шествием погребальным...
Вакха я служка, не Феба, выть причитанья не учен,
Коими в острове Крите некогда плакал владыка
Аполлон над Атимнием милым. И Гелиадам
Не уподоблюсь! Я странник и на брегах Эридана,
Я не юнец фаэтон, оплаканный ими возничий,
Не обитатель я Спарты, не рву и цветы я в знак скорби,
Хрупкие лепестки печального гиакинфа...
230 [188]
Если у Миноса ты выносишь свои приговоры
Или у Радаманта в лугах цветущих блуждаешь
По элисийским рощам, вдыхая дух благовонный,
Марону, Стафил мой, внемли - я словно кубок кипящий
Пеной в речах изливаюсь, творя возлиянье словами!
Марону, Стафил мой, внемли - дай же мне хмеля победы,
Всем прославленной людом, я же тебе над гробницей
Из золотых кратеров пожертвую влаги начатки,
Если в честь этой победы вина отведаю только!"
Так изрек и пустился Марон в пляс резвобуйный,
Правой и левой стопою в пляске чредуясь искусной,
240 [199]
Красноречивой рукою призвал остальных он к молчанью!
Завращалися очи, знаки лика немые,
Поводя своей выей, он строил пляски фигуры,
Сотрясал бы и кудри, откидываясь головою,
Если бы плешь не зияла на яйцевидной макушке!
Старец, хоть он и был по крови из рода Титанов,
Не титанидское племя в пляске буйной представил...
Не было там древнейших Ф&неса или Крона,
Гелия-солнца потомства, рожденного вместе с миром,
Судьбы вселенной оставив, россыпи чистых созвездий,
250 [209]
В пляске яркой представил он виночерпия Дия,
Зевсу и всем Блаженным подающим во дланях
Кубок за кубком, чаруя собранье бессмертных Блаженных
Излияньем из чаш божественного напитка -
Темою танца сладость вина послужила... Как дева
(В пляске представил он!) Геба нектар свой разливала!
Бросив на сатиров взгляд, представил он Ганимеда
Пляскою дланей безмолвных; взглянув на вакханок, являет
В красноречивом молчанье златоплесничную Гебу!
Вот им кого сей Марон представил игрою ладоней!
260 [219]
Он соразмерным движеньем ног закончил сей танец,
Ловкой пляски плетенье с ритмом искусным и сложным.
Встал, трепеща, неподвижно, бросая взоры украдкой -
Не победил ли кто-то, не входят ли в зал этот люди,
Дабы кратер огромный внести, для пьянства пригодный
Вот и силен заплясал: как многообразно искусство
Рук безмолвных, творящих танец, исполненный смысла!
Вот вам одна из картинок: спор меж сыном Кирены
И Дионисом (чей лучше будет напиток предложен!)
На собранье Блаженных. Там не было состязанья
270 [229]
В единоборстве кулачном, беге, метании диска -
Кубки раздали сыну Феба и Дионису,
Также кратеры. В одном вино густое, в другом же
Мед, свежесобранный пчелкой трудолюбивой, томился.
Стал в этом споре судьею Кронид - о сладкая распря,
Сладко ведущаяся за сладостную победу
С помощью чаш и кратеров! Словно Гермес златокрылый,
Эрос, всеми любимый, засомневался в застолье...
Мял он и плющ, и оливы ветвь единой рукою...
Все же плющ протянул он Вакху, а Аристею
280 [239]
Ветвь оливы - лишь в Писе венок из оливы дается,
В граде священном Паллады... И вот Аристей с ключевою
Влагой первым мешает мед, рожденный пчелою
В сотах, богам подает напиток, дарующий мудрость;
Обходя одного за другим, всем чашу подносит:
Боги едва пригубили питье благородное в чаше -
Тут же насытились, с третьей чашей они отвернулись,
А на четвертую даже взглянуть-то не пожелали...
Мед они упрекнули в сытости сладкой! Вот льется
Густовласого Вакха вино из кратера Блаженным...
290 [249]
Пару кубков во длани бог берет и подносит
Первый отцу Крониду, второй владычице Гере,
Третий же подает он дяде, Энносигею.
После на радость бессмертным богам и родителю Зевсу
Смешивает в кратерах вино и с улыбкою богу,
Помрачневшему ликом, Фебу, чашу подносит...
Все опьянели от многих кубков с напитком чудесным,
Алчущим мало, и просят еще и еще наливать им!
Нет пресыщенья напитком, все просят кубков всё новых,
Радостно восклицают Бессмертные, славят Лиэя,
300 [259]
Как победителя в споре, давшего лучший напиток,
Эрос же неодолимый, распри распорядитель,
Пьян - и плющом кудрявым венчает чело Диониса!
Вот что рукою искусной представил силен круторогий.
Вот подъял он десницу, взлетел он в прыжке высоком,
Очи горё воздевши, от земли оторвался -
То съединяет ноги, их сплетая в полете,
То одну об другую бьет движеньем искусным,
То кругами идя, во вращении быстром несется
Увлекаем по залу вихрем стремительной пляски...
310 [269]
Вот, опершися на палец правый, стоит неподвижно,
Вдруг, разогнувши ногу, на полупальцах подпрыгнет,
То перстами искусными бедер коснется мгновенно,
То колена он выпрямит, сей силен кривоногий,
То стопу он поднимет до плеча или выи,
Обернувшись назад, а то, отбросив преловко
Ногу, в прежнюю позу возвращается быстро!
Вот приведя во вращенье все свое резвое тело,
Перегнулся за спину, почти кольцом совершенным,
Грудь и живот обнажая движеньем неуловимым,
320 [279]
Сохраняя и в пляске венкообразную позу.
Мнится, он головою сейчас вот земли коснется -
Но и назад прогнувшись, он не касается праха!
Вот силен завращался вдруг на ступнях косматых,
Телом откидываясь то вправо, то влево на месте,
Подгибает колена, вытягивается по струнке -
И на спине внезапно оказывается, спрямленный...
Вот превращается в реку, стал влагою будто текучей,
В долах струящейся вольно... Вспухает двурогое темя,
Дабы забить водометом, струею кипящим упругой,
330 [289]
Вот уж и зыбь поднимает гребни над головою,
Чрево же стало пучиной рыбообильной потока.
Сам же силен растекался влагой струистой, а кудри
Возросли тростниками, а над рекою дохнули
Ветерки, и тростинки, сколько б их ни было много,
Заиграли, запели... Сладкой победою Марон
Удовольствован - чашу с вином он до дна осушает.
После, схватив награду силена, ставшего влагой
Зыбкой, кратер из сребра в поток бросает, смеяся...
И вино опьяняет пляшущие потоки!
340 [299]
Место Кратером назвали, по награде силена,
Пляшущего в честь Вакха, чей голос слышится в водах.
После промолвил Марон радостноплещущей влаге:
"Марон тебя не обидел, силен! В тебя опрокинул
Темно-пурпурный напиток, тебя назвал винопийцей!
Так прими, ненасытный пьяница, кроме напитка
Также кратер из сребра и стань среброносным потоком!
Ах, силен резвоногий, ты пляшешь и будучи речкой,
Свой прыжок преискусный в водоворотах хранишь ты
И продолжаешь пляску вести... Так милостив буди
350 [309]
К сатирам и вакханкам, к вину от позднего сбора,
И да хранишь ты силенов, и племя их, и потомство!
К Марону милостив буди, видеть тебя не хотел бы
Гневным, пенной струею, не победившею в пляске...
Лучше живительной влаги прибавь к маронидскому сбору,
Пусть и средь волн ты пребудешь навек съединен с Дионисом!
О неразумный, зачем за награду первую спорил?
Некий силен когда-то, взяв гордую дудочку в руки,
Вскинул гибкую выю и с Фебом посмел состязаться:
Только косматую шкуру с него самого содрали,
Был он на ветви повешен и сделан мехом раздутым...
360 [320]
Только лишь ветер подует - он прежний лик принимает,
Будто поет он снова, пастырь, ныне безмолвный!
Аполлон же дельфийский сжалился над силеном,
Превратив его в речку, и ныне поток сей струистый
По силену косматому зваться станет вовеки!
Воды его бормочут, лишь только ветер всколышет
Заросль густую песчаных брегов, в тростниках и осоках.
Так вот и ты превратился от огорчения в споре,
Словно другой силен когда-то... Так перестань же
Ты добывать в супруги какую-нибудь вакханку,
370 [330]
Любящую скитаться в горах. Теперь лишь наяды,
Вольновласое племя, радость твоя среди влаги.
Так перестань домогаться венков змеиных Лиэя,
Угря преследуй в струях бурноизвилистых тока,
Рыб вместо змей преследуй с радужною чешуею,
Рыб, скользящих средь влаги в поисках мест укромных.
Но, хоть ты и в разлуке с винолюбивым Лизем,
Все-таки ты счастливый: гроздовью взрасти помогаешь!
Что и желать-то иного? Ты вскормлен не только Вакхом,
Но и Зевсом ты вскормлен, что зыбь твою с неба питает...
380 [340]
Вместо сатиров стаи - волны, а вместо давильни
Пляшешь на хребтовине немолчного Океана!
Облик свой сохраняешь и в лоне влаги текучей!
Нет беды, что силен, гордившийся очень рогами,
Облик речного бога рогатого ныне воспринял!"
Молвил Марон. Дивились все струям извилистым речки,
Даже и в ней признавая силена, искусного в пляске,
Облик и свойства приявшего речки сей прихотливой.

 

Песнь XX

   В песне двадцатой пою секиру Ликурга-убийцы,
   В рыбообильные глуби он бога загнал Диониса!

Кончился пир. С благотирсным сатиры Дионисом
В Ботриса дом богатый на ночлег удалились.
К пиру также явились Хоры, что любят гроздовье:
И загудели тимпаны, и зазвучала сиринга
Звонкоголосою песнью... Кравчие же притомились,
Чашу за чашею винной нося допоздна пировавшим...
Только гости все больше вина подавать просили
Слуг и пили все больше. Вот закружилась вакханка,
Пляски буйной подруга чистая, и над перстами
Закрутились кимвалы и волосы взвились по ветру...
10 [11]
Вот призывает супругу Стафила бог виноградный,
Пепел и грязь отирает, пеплос дает ей пурпурный.
Пифоса омывает бородку и тело от грязи
И в хитон облачает новый и белоснежный.
Бросив траурный пеплос, испачканный прахом и пеплом,
Более не отирает слез по ланитам текущих
Ботрис, от скорби не стонет, утешенный Дионисом,
Сундуки открывает и там любуется блеском
Одеяний, каменьем усыпанных преизобильно.
Он родителя Стафила царственный плащ выбирает,
20 [21]
Выкрашенный пурпурной краской из раковин моря,
И в застолье идет, где пируют гости с Лиэем.
Вот над пиром веселым восходит звезда-вечерница,
Свет рассыпая, пригодный для освещения плясок!
Вот одни за другими расходятся гости в покои,
Дабы дары сновидений вкушать на постеленных ложах.
И близ Марона Пифос улегся на ложе едином,
Благоуханный нектар всю ночь извергает дыханьем,
Целую ночь друг друга они вином опьяняли
Равно... А Эвпетала, кормилица бога Лиэя,
30 [31]
Светоч один запалила для Ботриса и для Лиэя,
Сдвоенное застелила пурпурное ложе обоим.
А в соседнем покое, от сатиров с Вакхом подале,
Постелили рабыни ложе златое царице.
Вакху во сне явилась Эрис, кормилица Распри,
На колеснице стояла, львами влекомой, богиня,
Приняв обличие Рейи, любящей рокот трещоток;
Фобос правил возничий призрачной этой повозкой,
Был он и ликом, и телом подобьем Аттиса мнимым -
Мужествен, но и с телом округлоизнеженным тоже,
40 [41]
Голосом звонким, высоким гнал он упряжку Кибелы.
Вот у спящего Вакха встала она в изголовье,
В яростном гневе Эрис, и бога к войне призывала:
"Спишь, Дионис, о потомок бога, Дериадея
Вызвал на смертную битву, а сам предался веселью!
Мачеха, пыл твой завидев воинственный, надсмехалась,
Гера язвила при виде вождя сих пляшущих ратей!
Стыдно мне перед очи Кронида явиться иль Геры,
Ах, позор пред богами - ведь Рейи ты недостоин!
Срам мне! Губитель Титанов, родителя щитоносец,
Бог Арей в поднебесье шествует, выю подъемля,
Гордо щитом потрясает, забрызганный кровью привычной!
50 [53]
Боле того, и твоя сестра по родителю-богу,
Самородившееся безматернее чадо отцово,
Шлемоносица дева Паллада - где ж мне сокрыться? -
Упрекает Афина за лень воителя Вакха!
Тирс уступает эгиде: Паллада мощная древле
Сей эгидой воздетой венчала ворота Олимпа:
Мощно она отразила бурный натиск Титанов,
Роды отцовы почтив явленьем мудрым богиня!
Ты же, бедрй порожденье Диева, только срамишься!
Как смеются-то, глянь, Аполлон и Гермес над тобою:
60 [63]
Первый двойным броском забрызганных кровию братской
Дротов, сынов надменных низвергнул Ифимедейи,
Тот же многоочитого пастыря жезлом смертельным
Погубил, и должна я бегством с неба спасаться,
Дабы не слышать насмешек над Дионисом трусливым!
Видя в бездействии тирсы изнеженного Лиэя,
Над полюбившим пляски и скалы богом смеется
Дева Лучница, та, в колеснице которой лишь лани,
Чья добыча лишь зайцы робкие на охоте
В тех горах, где владычит Рейя, она и смеется
70 [73]
Над укротителем барсов и львов для повозки богини!
Стыдно мне появляться в домах отчего Зевса
Горних, боюся гордыни Лето́, что дрот мне покажет
Тот, что ложу богини защитою был от насилья
Тития, отпрыска Геи, пылавшего похотью ярой!
Мукой двойною терзаюсь, как только в небе увижу
Униженье Семелы и звездное Майи сиянье!
Ты не потомок Зевеса! Не поразил ты стрелою
Ни ужасного Ота, ни Эфиальта-громаду,
Тития ты не повергнул погибельным дротом пернатым
80 [83]
С Орионом злосчастным и дерзким! Пастыря Геры,
Аргуса, сына Аруры, сего соглядатая брака
Зевса с отроковицей рогатой, не погубил ты!
Стафил с Ботрисом вместе пиром тебя развлекают,
Ты, неоружный, бесславный, пьянство одно воспеваешь!
Сатиров племя бесчестишь, сынов земнородных, они же
Вакховой пляске предавшись, того, кто крови не пролил,
Битвенный пыл утопили на дне кратеров питейных!
Ибо пиры бывают, конечно, но после сражений!
В доме Стафила пляске предайся ты лишь после битвы
90 [93]
С индами, бей же в пектиды после кровавой победы!
Без деяний отважных неба не завоюешь,
Тяжки дороги к Бессмертным, лишь только доблесть откроет
Свод небесный пред богом с тропою прямою к Олимпу,
Бремя снеси деяний многообразных - и Гера
Гневная станет мириться с твоим пребываньем при Зевсе!"
Молвив так, улетела. Бог же восстал от ложа,
Чувствуя отзвук ужасный грозного сновиденья.
Встал и Ботрис отважный, накинул хитон он пурпурный,
Блещущий ярким сияньем раковин сидонийских,
100 [103]
Он золотые плесницы застегивает торопливо,
На неустанные плечи набрасывает накидку
И закрепляет застежку на ткани царственно-алой,
После на бедрах вяжет царский пояс отцовский,
Жезл забирает также. Червленую колесницу
Сатиры запрягают, а Дионис их торопит.
Мык испускают силены, вопят исступленно вакханки
Тирсоносицы. Рати готовы к походу на индов,
Строятся строем походным. Авлос Эниб уж грохочет,
И полководцы выводят полки по отдельности каждый.
110 [113]
Вот на хребет медвежий одним прыжком залетает
Некий вождь и хлещет бичом, безумного зверя
Будто в галоп пуская! Другой, бодцом помавая,
Колет косматое чрево тура, гоня на дорогу,
Пятками обхвативши ребра мощные зверя.
Тот взобрался на выи львов косматогривастых,
Вместо узды ухватившись за шерсть густую загривка.
Дом оставляя родимый и отческие владенья,
Ботрис в алой одежде на колесницу с четверкой
Коней взбирается, хочет быть с Вакхом винолюбивым,-
120 [123]
Следом же едут служанки. А рядом с Метой юница
В белой тунике в повозку среброколесную села:
Это Фаси́лейя правит упряжкою и повозкой,
Бич золотой воздымая над гривами мулов густыми.
Пифос же большеголовый, тащась позади колесницы,
Следовал точно слуга за Ботрисом и Дионисом.
Он не оставлен наградой: взял и его к лидийцам
Царственный Вакх и поставил подле винодавильни,
Дабы в широкое горло принял он ток виноградный,
Льющийся внутрь изобильно, в имени оправданье:
130 [133]
Ибо с донышком алым стоит он подле давильни
И приношенья поныне от Диониса приемлет:
"Пифос" сосуд сей зовется, а коли 6 умел говорить он,
То рассказал бы, веселье сатиров видя и слыша:
"Пифос зовусь я, и ныне - сосуд, а был человеком,
Стоя подле давильни, сладостный сок принимаю,
Стафила я слуга и Ботриса, ассирийских,
Юношей, оба они мной, старцем, воспитаны были,
Оба они меж моими боками таятся, живые!"
Только все эти событья исполнятся много позднее,
Вакх же владыка ныне и Библ, и Тир проезжает,
140 [144]
Благоуханные струи Адониса, влаги любовной,
Скалы Либана, домы Кипрогенейи-богини,
Вот он и в Араби́и, и лесам благовонным
Густолиственным в Нисе на склонах отвесных дивится,
Городу на вершине, родине копьеносцев!
Там обитал Арея отпрыск, мужеубийца,
Только отцу подражавший в его ужасных деяньях,
Беззаконник жестокий, губил он всех чужестранцев,
Яросвирепый Ликург, умерщвлял он странников медью,
Головы человечьи после втыкал он в ограду,
150 [154]
Эномаю подобно, чья дочь злосчастная долго
В доме жила закрытом словно пленница-дева,
Так и старела, не зная любви супружеской ложа,
Но Танталид явился с упряжкой, моря бороздящей,
С непобедимой четверкой ко́ней Энносигея,
Дабы принять участье в ристаньях смертных за деву,
Там Миртил хитроумный как победить им придумал,
Ось колесницы враждебной сменил он на ось восковую,
Ибо жалел и любил несчастную Гипподамейю;
Гибель случилась на скачках: Гелия колесница
160 [164]
Ось восковую нагрела, пламенем растопила,
И разлетелось на части то колесо роковое!
Царь Ликург был подобен Эномаю... И часто
Путников с ношей тяжелой на перекрестке хватал он,
В мрачный дворец свозил их и там Эниалию в жертву
Приносил, разрубая в куски... А конечности тела
На зубцы прибивал негостеприимного дома!
Словно воитель, удачлив в битве с врагом ненавистным,
Что поразвесил на стенах знаки победы в сраженьях,
Щит, шелом или панцирь под кровлей родимого дома,
170 [174]
Так в обиталище сем Ликурга, кровью омытом,
Вместо доспехов кисти да ступни висят убиенных!
Да, здесь царило убийство! Пред ликом Гостеприимца
Зевса рубили на части путников, стонущих словно
Кроткие овцы с быками, коих на камне алтарном
Закалают; и почву перед дворцом обагряла
Кровь убиенных невинных, и граждан города силой
Нудили поклоняться Ликургу вместо Зевеса!
Не избежал Дионис силков злокозненной Геры,
Снова она умышляет на доброго отпрыска Дия,
180 [184]
С вестью Ириду послала недоброй, дабы богиня
Сердце ему оплела и ложью, и всяким наветом,
В дланях сжимая секиру, разящую даже и бога,
Оную предложивши Дриантиду Ликургу!
Не опоздала богиня. Преобразив свое тело,
Появилась в обличье мнимом бога Арея:
Над главою взвивался гребень косматый шелома,
Бросила прочь Ирида пеплос златошафранный,
В битве полезной бронею прикрылась, как матерь сраженья,
Бахтерцем окровавленным. Уста изрыгали угрозы
190 [194]
Битвенные, что мужу приличны в единоборстве,
Голосу придала Эниалия бога раскаты:
"Непобедимое семя Арея, ужель ты испуган
Бассарид нежнокожих рати угрозой пустою?
Ибо не амазонки они с реки Термодонта,
Не воительницы боевые с отрогов Кавказа,
Быстрых дротов не мечут, из луков тугих не стреляют,
На скакунах не мчатся воинственно, и за плечи
Щит, обитый воловьей кожей, они не бросают!
Стыдно на бой вызывать их, когда эти слабые жены
Угрожают Ликургу, непобедимому в битвах!
200 [205]
Ленишься ты, Ликург, Дионис же вооружился!
Муж сей - обыкновенный смертный, не из породы
Он обитателей неба, Блаженных! Молва называет
Сыном его Зевеса, а я никогда не поверю
В роды Крониона-бога, что бабень из бедер мужчины
Может родиться, Зевса, отца моего всеблагого!
В лживые глупые россказни верить? Что обыкновенный
Смертный зачат Зевесом, отцом и мне, и Афине?
Зевс мой не мог рожденья дать слабому трусу земному!
Твой же отец, как известно, Арей, ты знаешь: Афина,
210 [215]
Дочерь Зевеса, могучей мужчины сего, Диониса!
Силы твоей довольно, о сын мой, тебе нет особой
Нужды в отце Эниалии, битв и сражений владыке!
Если же ты пожелаешь, то в бой и я ополчуся,
Одного не оставлю! Коль будет потребность, то Гера,
И сестра, и супруга Зевеса, союзницей будет,
Сопровождая в сраженье ее потомка, Ликурга!

   * * *
   <пропуск в тексте>
   * * *

"...Расположу я во храме эти мнимые копья,
Бассаридовы тирсы, а с круторогих кентавров
Их рога, украшенье огромное, срежу тотчас же,
220 [225]
Дабы луков наделать из них стрелоносным арабам,
Да, сие справедливо! А что до сатиров длинных
И косматых хвостов, изготовлю бичи для ристаний!
Вот подарки какие тебе подарю после битвы!
А трусливого Вакха плесницы пурпурные, платья
Женские алой расцветки, его набедренный пояс
Для сестры и супруги пойдут твоей, Афрогенейи,
Женские это подарки! А женолюбца Лиэя
Всех служанок и спутниц к себе возьму я в рабыни,
Будут служить мне на ложе без всякого брачного вена,
Пленницам так подобает; а что же до веток ничтожных
230 [236]
Лоз виноградных да листьев, Лиэя даров, то пусть пламень
Арабийских их уничтожит, жаркий и быстрый!
Что ж до могучей служанки пляшущего Диониса,
Пусть сия Бассарида новой работой займется:
После блужданий по горным склонам в домашнем наряде
Пусть посидит на задворках, пятнистую сбросив небриду,
Пусть на жернове мелет каменном мелко пшеницу!
Хватит в венки ей рядиться из лоз виноградных да листьев,
Пусть ремеслу двойному поучится эта рабыня,
Предназначена равно Палладе и Киферейе!
240 [246]
Днем при коробе с пряжей, ночью - при ложе любовном!
Пусть веретенце подержит, не Рейи-богини трещотки!
Старцы пускай силены за трапезою веселой
"Эвоэ́!" восклицают, но только не богу Лиэю
Песнь поют, а богу Арею с владыкой Ликургом!"
Молвил он, а Ирида златокрылая тут же
Улыбнулась и в воздух прянула ястребом быстрым.
Царь же Ликург за победы пророчество принял виденье,
250 [254]
Ибо узнал он в птице стремительной и быстрокрылой
Ту, что лесных голубей преследует и убивает,
Ибо и ранее видел знак такой в сновиденьях:
Лев бежал густогривый, пасть оскалив свирепо
В чаще, преследуя племя робкое ланей бегущих
Так, согласно виденью он мыслил бегущих вакханок -
На Бассарид ополчился точно на робких оленей,
Неспособных сражаться... Вестница же Ирида
По повелению Геры ищет уже Диониса.
Щиколотки препоясав пернатой плесницею крепко,
Жезл приявши во длани, Гермесом, вестником Зевса,
Меднодоспешному Вакху предстала и молвит лукаво:
260 [266]
"Брат мой, премудрого Дия дитя, ступай и без битвы
Таинства передай Ликургу-гостеприимцу,
Меч оставь, не рази друзей, наслаждайся ты миром,
Внемли смирившимся, кто же мирный люд повергает?
Кто же на брань вызывает молящих лишь о защите?
Плоть ли сокроет как небо расписанный звездное панцырь?
Спрячет ли шлем с высоким гребнем чело Диониса?
Кудрей венцом змеиным увенчивать тоже не надо!
Тирс, обагренный кровью, оставь, возьми лишь с собою
Рог с вином благовонным и жезл, твоей длани привычный,
270 [276]
Дар опьяненья другу лозы протяни ты Ликургу!
В пеплос ярко-пурпурный плоть обряди поскорее,
В пляске пойди, безоружный, и песнями воздух наполни!
Пусть отдохнут твои рати в сени густолиственной чащи,
Не устремляйся на битву с кротким и мирным владыкой,
Кудри венчая милым венком, начни восхваленье,
Радостный, оказавшись у дома честного Ликурга
Словно юный жених, а тирсы, что индов рассеют,
Прибереги для сраженья с упорным Дериадеем!
Нет, Ликург всевладычный не избегает сражений,
280 [286]
Он ведь от крови Арея, восходит к потомкам Зевеса,
В битвах жестоких являет отца Эниалия силу,
Не убоится и распри с самим Кронйоном также!"
Так убеждала богиня, а после плесницей мгновенной
В горнее лоно вступает. Лукавством Ириды плененный,
Бог Дионис свои тирсы воинственные оставляет,
Шлем с высоким гребнем снимает с кудрей волнистых,
Щит слагает как небо расписанный, и безоружный
Дланью чашу вздымает с ало-пурпурною влагой,
Остроконечный рог с питьем беспечальным, и темя
290 [296]
Виноградной лозою с плющом густолистным венчает!
Благооружное войско и рати воинственных женщин
Бросивши близ Кармела с повозкой, влекомою львами,
Странником пешим пустился в дорогу, одевшись попроще
Песню сиринга пела как в веселом застолье,
Пели двойные авлосы песню, приличную дружбе,
И, вращая во дланях роптры и клича в честь Вакха
"Эвоэ́!", Бассарида плясала пред дверью Ликурга.
Только владыка надменный услышал пляски и песни,
Шум авлосов, гудящих в ладе берекентидском,
И переливы сиринги, и кож воловьих гуденье
На барабанах огромных - вышел из дому навстречу.
300 [308]
И завидев у двери виноградного бога,
Стал над ним надсмехаться, язвить и злобно, и гнусно,
На вакханок Лиэя брань возводить да угрозы:
"Подношений не видишь разве под этою кровлей?
Так же и ты, мой милый, украсишь тирсами дом мой,
Дланями или стопами, или кровавой главою!
Сатиры тоже рогаты - чей вождь ты, Вакх роголобый? -
Вот и секирой двуострой рога вам поотрубаю!
Вот гостевой мой подарок тебе, чтобы после сказали
Смертные или боги: "О, над вратами Ликурга
Плоть Диониса прибита, изрублена на кусочки!"
Я не Беотией правлю, не Фивами я владычу,
Тут не покои Семелы, где лишь одних недоносков
Зачинают от молний жены, от громов рожая!
Тирсом колеблешь с лозою? Но я потрясаю секирой,
Бычий лоб раскрою я прямо посередине
И разобью витые рога изострые бычьи!"
Молвил, и за Диониса кормилицами погнался,
320 [326]
Замахнувшись секирой - и девы, любившие пляски,
Пястями бить в кимвалы звонкие Рейи богини,
Да в трещотки, да в бубны, да в простые тимпаны,
Всё побросали... Одна лозу да гроздовье теряет,
А другая роняет чаши с нектаром сладким.
В прахе пооставляли сладостные сиринги
И авлосы, чье пенье уста пробуждало Афины...
Так на исходе зимних дней, средь мирной чащобы,
Пастырь, видя луч солнца, пробившийся сквозь ненастье,
Пану знак подает и нимфам для песен и плясок:
330 [336]
Вдруг из-за скал высоких низвергается влага
Горных ручьев полноводных бурно несущихся сверху,
Тут игрец на сиринге невольно ее и бросает
В страхе, что вал внезапный камней и грязи с отрогов
Смоет овечье стадо и потащит в пучину -
Так владыка рассеял с воплем вакханок веселых,
По отрогам крутым разогнал мималлон священных,
И развеяв всю свиту, спасшую жизни лишь в бегстве,
Тут же напал секирой святою, Геры подарком,
Меднодоспешный Ликург на неоружного Вакха!
340 [346]
Гера, грозная в гневе, гром небесный метнула -
Мачеха против Лиэя вражду питала и этим
Знаком его устрашала. От гнева ревнивой богини
Затрепетали колена Вакха... Крониона, мнилось,
Он прогневил и тот покровительствует Ликургу,
С горних высот посылая грохот и пламень перунов!
И бесноватые ноги прочь его тут же уносят,
Дабы мог он сокрыться в зыбях эритрейских лазурных!
Тут его принимает на мягкое лоно Фетида
И увлекает бога под многошумную кровлю,
350 [356]
Гостеприимною дланью Нерей арабийский встречает
С дружбой и утешает словом кротким и тихим:
"О Дионис, промолви, что взор твой стыдливо опущен?
Нет, не рати арабов бежал ты, землею рожденных,
Нет, не смертного мужа, не пики его изощренной!
Дия Крониона, бога благая соложница, Гера
Ополчилася с высей и ободрила Ликурга,
Гера с ярым Ареем и меднозданное небо!
Сколь ни могуч Ликург - он четвертый, и высочайший
Повелитель эфира часто потворствует Гере
360 [366]
Славою ты прирастаешь, и все Блаженные скажут.
Что и сестра, и соложница Дия великого, Гера,
Ополчилась свирепо на кроткого Диониса!"
Так утешал Нерей речами Бромия-бога.
Только в светло-лазурных зыбях Дионис схоронился,
Речью Ликург разразился бранной на волны морские:
"О, зачем же ты, Отче, про волн не поведал уловки?
Я б состязаться стремился в ловле рыб с рыбаками,
За Дионисом охотясь, с глубокопучинного лона
Я бы снова на сушу раба лидийского вывел!
370 [376]
Но ремеслу не обучен, рыскать по морю за рыбой,
Хитростей и уловок охоты подводной не знаю...
Оставайся же в доме Левкотеи пучинном,
Вместе пока с Меликертом тебя я не выловлю снова,
Родственником по крови... Нет нужды мне ни в железе,
Ни в обоюдной секире, земном оружье; довольно
И сетей рыболовных, дабы из вод эритрейских
Выловить Диониса, сокрывшегося в глубинах!
О рыболовы, Нерея ловушки вы смотрите часто,
Не тяните же сети в поисках зверя морского,
380 [386]
Лучше мне Диониса найдите и Левкотею,
Вместе с этим Лиэем их приведите на землю,
Также и Палемона отважного в дом мой ведите,
Дабы уже он на суше служил владыке Ликургу,
Дабы, покинув Эфиру и скачки упряжек пучинных,
Он запрягал колесницу моими лишь жеребцами
С кровником Дионисом... Хочу держать их под кровлей
Собственной я обоих, и Вакха, и Палемона!"
Так воскликнул во гневе, так грозился он морю
И Нерею седому, и высечь желал он пучину!
Только вот Зевс-родитель безумному молвил Ликургу:-
"О Ликург! Не безумствуй, не бейся напрасно с ветрами,
Бегством спасайся, покуда видят мир твои взоры!
Слышал ты, верно, сказанье: когда-то у горных истоков
Мельком увидел Тиресий нагую богиню Афину -
Бросил ли быструю пику, стал ли он с нею сражаться?
Нет! Он только увидел - и свет померкнул для взоров!"
Слово такое бросил с неба Зевс Вседержитель,
Только заметил Ликурга надменного нечестивость!

 

Песнь XXI

   Двадцать первая песнь - о гневе Энносигея,
   Об Амвросии сраженье, об ухищрениях индов.

Дриантиад не оставил прежней угрозы и брани,
Снова секиру двойную подъял он, и ринулся снова
На Бассарид, по дебрям гоня их - но в Амвросию
Зевс вдыхает небесный мужество и отвагу.
И вакханка, пылая неистовой яростью битвы,
Гору-скалу поднимает и мечет громаду в Ликурга.
Падает от удара с главы шелом меднозданный...
Царь, разъярившись, хватает глыбу громадней и мечет
Мощно в грудь обуянной яростью битвенной девы,
Но не повергнул и речью соромною разразился:
10 [11]
"Битв повелитель Арей, родитель силы Ликурга,
Узри сором потомка, ибо вместо Лиэя
Бьется со слабою девой и безоружной к тому же!
Море секиры могучее, ибо в пучине соленой
Бог Дионис сокрылся, а я стою неприкаян...
Должен ли я вернуться во град, не свершивши деянья?"
Молвил он, и Амвросию, напрягши могучие мышцы,
Обхватил вкруг бедер - связать ее вервием хочет,
В рабство взять Бассариду, увлечь от края родного,
Бромия мамку родную, священнобезумную деву,
20 [21]
Рубит двойною секирой, желая в спину уметать...
Но не сошла она с места, и никакого потока
Крови не пролилося из перерубленной плоти!
Оная нечестивца бежала, Гею молила,
Дева шафранноодетая, вызволить от Ликурга...
Плодоносная Гея недра свои открывает,
Бромия Бассариду в благолюбимое лоно
Заживо принимает, сию Амвросию... И дева
Преображается в стебель гибкой лозы виноградной,
Обвивается крепко вкруг владыки Ликурга -
30 [31]
Выю ему сдавила, душит плетью-побегом,
Тирс потеряв в сраженье, бьется грозной листвою!
Рейя в великой яри дар речи дала растенью,
Сделаться дабы угодной властителю лоз Дионису.
Вот вопиет Амвросия человеческой речью:
"Не откажуся вовеки биться, хоть я и растенье,
Я умерщвлю твое тело побегами, а вместо цепи
Медной свяжу тебе руки волокнами лозовины!
Будучи и лозою, стану сражаться, и скажешь:
"И среди лоз бассариды убьют того, кто убил их!"
40 [41]
Бойся гроздовия в битве! Недругов ненавистных
Дроты-ветви сражают, пронзают копья-побеги!
В жизни с тобой я сражалась, в смерти тебя ниспровергну,
Вот какова могучесть тех, кто питал Диониса!
Слышал ли про держилодью, рыбку морскую, что часто,
Слабая, нападает на моряков и их струги,
В море их остановив? Довольно бывает ей глотку
Приоткрыть, дабы судно остановилось на месте!
Я - держилодья земная, не из железа, из листьев,
50
Мне гроздовье - оружье, что в схватках врагов побеждает!
Здесь пребывай, в ожиданье, ты увидишь, как отпрыск
Славный богини Тионы вернулся из лона морского!"
Так изрекал из пыльной зелени глас Амвросии,
Ставшей лозой виноградной, низвергшей владыку Ликурга.
Узами побежденный зелеными дикий воитель,
Неодолимой листвою будучи обездвижен,
Все же вопил непрестанно, дерзко грозя Дионису,
И обессилел - напрасно старается, бьется и тянет
Выю от хрупких побегов, опутавших все его тело...
60
Тщится и силится крикнуть - чем боле усилий, тем боле
Узы могучей и крепче! И вот сбежались вакханки,
Видя, что воин почти удушен зелёною ветвью...
Тут Арей копьеборный похитил секиру двойную
Сына, боялся, что Бромия ярая дева святая
Поразит смертоносной секирой тело Ликурга.
Только вот Дриантиада не смел от узилищ зеленых
Освободить, ибо молний родителя устрашился:
Громы грозящего Дия с высей будто заслышав
Тут, набросившись яро на кудри густые героя
70
Неукротимого, рвет власы Поликсо́ в исступленье,
После в недруга чрево впивается пястью свирепой,
Бахтерец с тела сдирает и рвет его на кусочки,
В ярой свирепости гнева - о, пойте, отважные Музы,
Чудо сие из чудес! Ведь панцырь был из железа,
Женские слабые руки как полотно его рвали!
Только сплели из стеблинок тонкие прочные плети,
Пышноволосая Клейда и Гигарто лозовая
Бичевать устремились сразу же спину Ликурга,
Мяса кровавые полосы с плоти сдирая при этом!
80
Шипом изострым аканфа Флейо́ в безумье лодыжки
Прободает; Эрифа, с нею и Эйрафиота
В бороду сразу густую впиваются посередине,
Мужа повергнуть пытаясь на землю. В сражении этом
Корифейка вакханок пляшущих, Фасилейя,
Злым пронзает бодцом во гневе недруга бёдра...
Вот ополчилась Теопа, вскормительница Лиэя,
Посохом щит пробивает; кромсают владыку Ликурга
Бромия соименница, Бромия, и Киссеида,
Плющелюбивая дева с бичом во дланях лютует...
90
И, когда мука такая терзала владыку Ликурга,
Худшее горе случилось: на арабийские земли
Энносигея-бога воздвигла горная Рейя,
Могущего и мир разбить ударом безмерным!
Вот разбивает затворы, что чрево земли закрывают,
Моря владыка, земли колебатель, трезубцем пучинным:
Из внутричревной бездны вырвались бурные ветры,
Ветры, рвущие почву, ибо воронкой воздушной
Страшно они буравят самую толщу земную...
Неколебимое лоно колеблется Араби́и,
100
Кровли, под облаками парившие, пали на камни,
Вырваны с корнем дубравы... Лишь только ударил трезубец,
Арабийской Нисы в пляс пустилась основа,
Ясени полегли, посыпались листья лавра
В прах и сосна лесная рухнула в горные сосны!
И, пока бури подземья, колеблющие мирозданье,
До основанья рушат жилищ столбы и подпоры,
Новое горе приходит неслыханное. В лачугах
Уединенных плетью Ме́гайры змееволосой
Возбуждены, все жены нисийские вдруг замычали,
110
Собственное потомство умерщвляя - вот матерь
Мальчика ухватила одна и подбросила в воздух,
И вперед головою летит ребенок на камни;
Вот другая терзает младенца, груди не давая,
Третья уж обагрила длани кровавым железом,
Искромсав на кусочки тельце, ставши Агавой
Яростной... Кинулись жены все на собственных деток,
Собственных новорожденных ножами режут на части...
Вот иной устрашенный бичом неистовым Пана,
Пастырь земли арабийской резне предается свирепой!
120
Так быкопасов терзает яростное безумье
Рейи, что на младенцев собственных даже ярятся
И в куски их кромсают... Разума вовсе лишились,
И не питают деток - хоронят в собственном чреве!
Но и под пястью вакханок, в объятьях зелени душной,
Связанный, царь не склоняет колена перед Лиэем,
Дланей к Дию не тянет, моля милосердной защиты,
Молнии не страшится, изрыгает угрозы
На Бассарид, и даже завидев блистанье зарницы
Над головою своею, не клонится перед Вакхом!
130
Сыпятся отовсюду удары, но и побоев
Вовсе он не боится, недругам сопротивляясь,
Только Арей защищает воина, спорит единый
С Зевсом и Посейдоном, Рейей, Землею, Нереем,
Вакхом Мукой терзаясь, кричит он гласом безумным:
"Пламя мечите! Палите лозу, огню предавайте
Вакхово это гроздовье, пепел в пену морскую
Киньте, туда, где укрылся сей Бромий глубокопучинный,
Доблести арабийской соглядатай! Богиня
Моря, сама Фетида, да примет пепел гроздовья,
140
Пусть пылание листьев зальет она пеной морскою!
О, разбейте оковы - они только морок непрочный!
Да! Лишь морок, я знаю, нереид Посейдона!
О, разбейте и бросьте в зыби меня! Я желаю
С богом Протеем сразиться! Светоч смолистый зажгите!
Выйти хочу на берег, пламенем мщенья разрушив
Влажного Меликерта, Вакхова гостеприимца!"
Так вопиял, угрожая Нерею и Дионису.
Гера пришла в Арабию и Эниалия сына
Освободила, с лозою изнемогшего в битве,
Медью Арея изострой, направила на вакханок
150 [151]
Мечного лезвия блеск божественного творенья,
И обратила в бегство кибелиных дщерей сиянье!
После она срубает железом листву Амвросии,
Что оплела все тело спеленутого Ликурга,
Успокоила после Лазурнокудрявого бога,
Зевсова родича Гера, и Рейю, богиню праматерь,
Вымолила Ликургу среди бессмертных Блаженных
Место... И арабийцы на жирных камнях алтарных
Сына Дрианта как бога чтут, но не возлияньем
160
Медовосладкого сока от сбора плодов Диониса -
Кровию, в память Ликурга, сражавшегося против Вакха!
Все это старец Хронос свершит намного позднее.
Зевс же отец, дабы смертный не повадился боле
Подражать всем поступкам неистовейшего Ликурга,
Что оспорил победу непобедимого Вакха,
Сделал сего безумца, царя, слепцом побродяжкой,
Ищущим по дорогам в неузнаваемый город
Путь, того, кто поможет страннику правильно выбрать
Направленье, что вечно пыль придорожную топчет.
170
Все в горах это было. Тем временем в эритрейском
Море Нереевы дщери в доме глубокопучинном
Лакомствами морскими потчевали Диониса.
Зависть и ревность отбросив к небесным высям Семелы,
Приободрившись, запела в честь винообильного Вакха,
Воскормительница Диониса Ино, что морскою
Стала богиней, и нектар сладостнотерпкий в кратерах
Меликерт виночерпий подал, брат Вакха молочный.
Бог продлил пребыванье в струистых подводных жилищах,
Море стало просторным домом изгнаннику в безднах!
180
Часто средь водорослей качался в Фетидином лоне
Вакх, кормилицу также, прекраснокудрую матерь,
Не устает он приветить Ино, кадмейскую деву,
Заключает в объятья нежные и Палемона,
Погодка и брата молочного... В это же время
Онемевшей стопою ступая без мысли о пляске,
Позабыв хороводы вольные, песен не помня,
В поисках Вакха блуждает растерянная Мималлона,
Следа повсюду взыскуя Лиэя, ушедшего в море;
Сатир, любящий игры (с лица его спала улыбка!),
Скорбию отягчен и горем, что столь ему новы!
190 [191]
Паны, топча копытцем чащи лесные и склоны,
Паны повсюду ищут пропавшего Диониса.
Да, и силены не пляшут: умолкнув, бросив кимвалы,
Слезно по нем тоскуют... Стонет кронийская дева,
Воскормительница Диониса, дева Макрида, вакханка,
Та, что скорби не зная, стояла рядом в повозке
Все в печаль погрузились, в разгаре скорби всеобщей
Скельмис, оставив приюты морские, где нет даже зыби,
Сам же сухим пребывая, гнал повозку по волнам
И возвещал возвращенье близкое Диониса!
200 [201]
И когда покидает трапезу Вакх морскую,
По отрогам Кавказа к весям и градам индов
Вестник летит ветроногий винотворного Вакха;
Быколикий, подобен обликом круторогим
Он богине Селене рожками точно такими,
Носит через плечо он шкуру козочки горной,
Что на ключице левой крепится гнутой застежкой,
Шкуру, что до бедра до самого справа доходит,
А от ланит обеих уши как у онагра
Дикого, шерстью густою покрыты. А в середине
210 [211]
Поясницы выгнулся хвост волнистый и гибкий.
Стало смеяться над вестником индов смуглое племя,
Видя как к месту глашатай, где на двойной колеснице
Высился Дериадея трон, с трудом пробирался.
Остановились внезапно слоны боевые владыки,
Молвил царь, издеваясь над сатиром, голосом громким:
"О двутелые вой, коих ко мне посылает
Дионис быколикий, игрушка для битвы свирепой,
Вы двуприродны, и ликом не только смертные люди,
Вы как будто и звери... Своею двойною природой
220 [221]
Одновременно быки и мужчины! Ведь оба же лика
Слиты, и морда бычья, и человеческий облик!
Вакх же твой притязает на власть над огнем, ибо вышел
Он из лона Тионы, сожженной молнией Дия!
Только пламени влага могучей! И ты это ведай:
Инд Гидасп, мой родитель, залить в состоянии пламень
Зевса, возженный когда-то от огненного дуновенья!"
Молвил - и распри начало знаком сим оглашая,
В щит свой пестрочеканный мечом ударяет немедля,
В самую середину, и от медью обитой
230 [231]
Шкуры воловьей отзвук пошел и гулкий, и мрачный!
Грозному же владыке, губы открыв в изумленье,
Резвокопытный посланец измолвил ответное слово:
"Дериадей скиптроносный! Бог Дионис призывает
Индов винную влагу давить из сладких гроздовий,
Годную для возлияний богам, без войны или битвы!
Если они откажут, то с тирсами ополчится
Род вакханок свирепых и в рабство повергнет Гидаспа!
Истинное посланье ты слышал! Ныне промолви
Слово ответное, дабы я передал Дионису!"
240 [241]
И скиптроносный во гневе речь извергает правитель:
"Что за дерзкие речи держит сия образина!
Стыдно мне, воину, силой повергнуть такого на землю -
Ни щита не имеет, ни дрота изострого в дланях!
Ведомо, что предводитель твой претерпел! То проведал
Ганг: и трусость Вакха, и силу отваги Ликурга!
Знаю, что твой властитель, бог ложный, бегством спасался
Во глубину морскую спасительного простора!
Коли желаешь, немедля в мидийский край отправляйся,
Там говори о плясках и шествиях Диониса!
250 [251]
Бактрию обойди, где богом Митру считают,
Светит свет ассирийский в Персиде, Дериадей же
Ни Блаженных бессмертных не знает, ни почитает
Ни Зевеса, ни Солнца, ни хора созвездий небесных!
Крона вместе с Кронидом, губителем власти отцовской,
Крона, потомство пожравшего собственное - отрицаю!
Он ведь лишил Эфира органов детородных!
Знать не хочу приношений поздней лозы виноградной,
Не приемлю иного питья, кроме злата Гидаспа,
Хмель мой - копье боевое, питье - мой щит волокожий!
260 [261]
Не рождала Семела меня во пламени грома,
Принявшая погибель в огне, но только лишь Распрей
Меднодоспешной я вскормлен, битвами ненасытимой!
И меня не заботят Диевы дети, лишь только
Двух я богов почитаю в мире - Воду и Землю!
Прочь! И про это трусу доложи Дионису!
Горе тебе! Удалися! Не то тетиву напрягу я!
Горе тебе, если дланью схвачусь за копье! И для боя
Собирай своих чудищ, безоружных безумиц,
Бейся с Дериадеем, и после индов победы
270 [271]
В спутники Диониса своим копьем я добуду!
Ты не глашатай больше, ведь ты же не в состоянье
Быть и рабом домашним! Но твоими ушами
Обвевать на пирах меня тебе я дозволю!"
Молвив такое, он взглядом грозным его отсылает.
Все же царь на табличке восковой нацарапал
Бранное Вакху посланье, на створках ее деревянных:
"В силах ли, о Дионис, ты биться с Дериадеем?"
Так написал, а вестник пустился обратной дорогой.
Возвеселились силены, ибо восстал из зыбучих
280 [281]
Вод Дионис и смешался с толпою жительниц горных.
Прыгали сатиры, в пляску пустились бурно вакханки,
И на слабых ногах и Марон-старик взвеселился,
Опершися руками на шеи вакханок-соседок -
И вино полилося от уст благовонной струею!
Простоволосая, песню заводит тотчас Мималлона,
Восхваляя в сей песне вернувшегося Диониса.
Бог же лозы виноградной забыл о недавних печалях
Радости предаваясь, ибо узнал он в пучине
Все, что произошло от Протея, отца Торонея:
290 [291]
Как земля Араби́и страдала от землетрясенья,
Как Ликург по дорогам, немощный, бродит, ослепнув,
Как пастухов постигла вдруг смертоносная ярость,
Как земледельцев разум тронулся, как на кусочки
Женщины новорожденных стали терзать не жалея,
Как Гиады взнеслися и даже как Амвросия
Жизнь земную оставив, взлетела к высям Олимпа,
Та Амвросия, что билась с неукротимым Ликургом,
Не одолевшим лозы виноградной с листвой и гроздовьем..
В радости все пребывали, когда невредимый и здравый
300 [301]
Вестник, нетерпеливо поджидаемый, прибыл.
Он рассказал о безумной надменности Дериадея,
Подавая табличку двойную с войны объявленьем.
Медлить не стал Дионис: на битву он всех призывает,
Только проведав про эти вести от Дериадея,
Писанные на табличках буковками нарезными!
Он повелел радаманам кочевным (их некогда Минос
Выгнал из острова Крита, и они добралися
До земель Араби́и), по Рейи-богини совету,
Быстрые струги морские для битвы с индами строить.
310 [311]
Сам же быстро повозку погнал к восточным пределам,
Словно утренний светоч сияя в доспехах. Кавказа
Кручи и скалы минуя, край горный отрогов высоких,
Пересекает он пашни светоносного края,
Достигает пределов, где бег зачинает бог Гелий.
Вот раздается окрест благотирсного шум ополченья,
В бой идущего войска нагорного Диониса;
Дериадей же засаду индов располагает
Рать отправив свою на берег противолежащий.
В этом замысле он вдохновлялся только всецело
320 [321]
Меднодоспешным Ареем. Вот уж на стругах все войско
Индов, весла вздымая, плывет через воды Гидаспа.
Вот разделяются рати индов на две половины,
По берегам похожим идут реки копьеносной.
В сторону Зефира вел свои рати Турей-полководец,
Дериадей продвигался в сторону жаркого Эвра.
Было там место с тенью густою, чаща деревьев
Тесно переплеталась ветвями и листьями вместе,
Образуя полость просторную. Не достигала
Ни одна в полете стрела сих могучих деревьев,
330 [331]
Если кто и стрелял бы; и в сердцевину чащи
Не доходили солнца лучи, хоть и в полной силе
Жара полдневного, листьев сплетенных не пробивали,
Даже и ливень небесный не смачивал почвы в сих дебрях,
Воды дождливого Дия, едва ли в сводах ветвистых
Слышался Зевсов ливень, льющий волну дождевую.
Этою чащей лесною двигались тайно отряды,
Прячась в зеленом подлеске, под сенью густою деревьев
Незаметно, бесстрашно; в лоне непроходимом
Дебрей бесшумно шагали шагом они осторожным,
340 [341]
Не сминая ни ветви, не трогая ни листочка,
Не пригибаясь от страха, не трепеща, точно зайцы,
Ни один и цветом в лице своем не изменился:
Духом были бодры и отважны, и даже на ложе
Сна, когда очи смеживши, с недругом ждали сраженья -
Так они шли под песню, в ногу на битву шагая!

 

Песнь XXII

   В двадцать второй же песне - Бромий в деяньях и битвах
   Айако́са деянья в водах бурных Гидаспа.

Только лишь брода достигло реки благогалечной войско
Вакха, шедшее пешим ходом, там, где в заливы
Глубокодонные воды Гидасп индийский подобно
Нилу вливал, Бассариды сразу женскую песню
Затянули в фригийском ладе в честь Вакха ночного,
Сатиров хор косматых в честь тинств им откликался -
Всюду пашни смеялись, гудели окрестные скалы,
Всюду вопили наяды, и над волною безмолвной
Нимфы плясали и пели, рождая водовороты,
Песню на лад сикелийский особый, подобный напевам
10 [11]
Что из медоточивых уст когда-то звенели
Дев Сирен пес но певчих... И вот уж трепещет вся чаща:
Мудростью наделены, авло́сом дубы загудели,
Адриады запели, средь листов затаившись,
Спрятанной среди веток нимфы послышался голос!
Белоснежным млеком окрасились струи истоков,
Бывшие влагой прозрачной; на лоне каменном русла
Заплескались наяды в млечных зыбистых волнах,
Насыщался белым млеком... Из каменной щели,
Ставшей пурпурною, брызнул сок вина молодого
20 [21]
Сладостного; по гребню, где никогда винограда
Не вырастало, сусло течет и сами собою
Меда льются потоки, что только лишь пчелы даруют -
Нет боле нужды и в сотах! Средь зарослей, скудных дотоле,
Поднимаются ветви с плодом округло пушистым,
Сам собою сочится, никем и не выжимаем,
Вдоль ветвистого древа Афины сок маслянистый!
Псы охотничьи пляшут - в пляс пустились и зайцы!
И огромные змеи исходят в вакхическом плясе,
Ступни лижут они змеевласого Диониса,
30 [31]
Выгнув гибкие выи, одна с другою сплетаясь,
Испускают шипенье радостное из пастей!
Радостномудрый лад заставляет их извиваться
Растянув хребтовину длинную, кольцами виться,
И подпрыгивать вдруг до бесстрашных колен Диониса!
На высоких прибрежьях Инда скачут и тигры
Будто в играх веселых, и в самой чаще деревьев
Стадо огромное в танец слонов пустилось нагорных!
Прыгая по ущельям глубоким, паны несутся,
Цокая резвым копытцем по неприступным и страшным
40 [41]
Скалам, где бы и птица не всякая пролетела,
Бьющая парой крыл в высоком воздушном полете!
Гривой косматой, идущей вдоль хребтовины, качает
Лев над недругом грозным, неистово пляшущим вепрем;
Птицы своим щебетаньем пенью людей подражают
И, заимствуя песню, голосом человечьим
Предрекают победу богу с индами в битве,
Тельцем зеленым зависнув в воздухе, направляют
Сами себя, опираясь на хвост! Состязаются звери
В восхваленьях, и вместе с барсами пляшут медведи;
Сдерживает Артемида свору быстрых ищеек,
50 [52]
Львицу завидя, что кротко свершает прыжки плясовые,
И на луке стыдливо она тетиву разрешает,
Чтоб веселящихся тварей пернатого не уметить!
Вот некий инд замечает чудеса Диониса,
Подсмотрев сквозь сплетенья сучьев веток и листьев,
Но, всю зелень раздвинув, видеть может лишь столько,
Сколь позволяют в шеломе прорези видеть глазные
Воев в вооруженье тяжелом бьющихся в битве,
Или сколь муж на орхестре в трагической маске увидит,
Звонкий глас испуская искусно из уст велелепный,
60 [62]
Взором из-под отверстий резных наблюдая за сценой
Той личины, что облик смертного представляет!
Так чудеса и деянья, скрытый в зелени чащи
Инд, лицо утаивши, наблюдал в отдаленье.
Весть он войску доносит врагов. Турей испугался,
Стал бранить Моррея с безумным Дериадеем.
Каждый инд трепещет, забыл он уже о сраженье,
Из ослабевших дланей падает долу оружье
Лишь при виде деревьев, поющих в священном безумье.
Кинулось войско индов на соседних прибрежьях
70 [72]
Знак и образ моленья сбирать - листовье оливы,
Дабы склониться выей пред Вакхом непобедимым.
Но измененный явился лик злоискусницы Геры,
Дерзость она в них вдохнула, сказала индов владыке,
Что Дионис владеет колдовством фессалийским
И отравами Кирки, что, обратяся к Бессмертным,
Он отравил теченье реки, дотоле столь чистой,
И легковерных врагов убедила и наказала
Не попадаться в сети, какая б их не томила
Жажда, ибо испивши воды, ума все лишатся!
80 [82]
Вот из засады искусной, никому не заметной,
На пировавшее войско двинулись смуглые инды.
Тут из зелени древа, волнуемой веяньем ветра,
Прянула, прямо из пущи, дева-гамадриада:
Тирс во дланях держала, взглядом подобна вакханке,
Ей в подражанье кудри ветвью плюща приодела;
Знаком она безмолвным поведала о нападенье,
После, придвинувшись ближе, на ухо шепнула Лиэю:
"О Дионис виноградный, лоз плодоносных властитель,
Гроздья твои адриадам несут красоту и довольство;
90 [92]
Я ведь не бассарида, не спутница я Диониса,
Только одно лишь подобье тирса во дланях держу я;
Я не из Фригии, отчей земли твоей, не средь лидийцев
Я обитаю, не рядом с их полноводным потоком,
Я лишь гамадриада сей кущи, где затаился
Враг в незаметной засаде! Забыв о собственном крае,
Войско твое от смерти спасти я хочу, хоть и родом
С Инда брегов, но сердцем верна я сатирам только,
С Дериадеем я быть не желаю, но лишь с Дионисом!
Лишь к тебе благодарность жива, от влаги текучей
100 [102]
Все зачинается к жизни, всякое произрастает
Древо от токов, что влажный льет Дий, твой небесный родитель!
Ветвь виноградную дай мне, ее я выращивать стану,
Дай мне лозы ветвистой - печали она разрешает!
Но не спеши, милосердный, переходить эти воды,
Дабы на вас не напали рядом стоящие инды!
Взор обрати на деревья, там, в самой чаще леса,
Ты и увидишь засаду, спрятанную искусно!
Что они смогут сделать тебе, эти трусы, средь дебрей?
110 [111]
Недруг в живых пребудет, пока ты тирс не поднимешь!
Только молчи, молю я, боюсь, что кто-то услышит!
Не открыл бы Гидасп мои речи индам в засаде!"
Молвила гамадриада и к себе воротилась,
Словно мысль или птица стремительна... Ибо и облик
Изменила на птичий, дабы добраться до леса,
К дубу, что вместе с нею взрастал! А бог же, безмолвный,
С бассаридами сразу смешался и гамадриады
Каждому из полководцев слово на ухо промолвил,
Знак подавая глазами. И повелел он бесшумно
120 [121]
Средь становища лесного всем облачиться в доспехи,
Войску открыв злоковарство индов, засевших в засаде,
Дабы они не напали на неготовые рати,
Только предавшихся пиру. Повиновались Лиэя
Беспрекословно веленьям и были к битве готовы
За молчаливым пиром, и копья поставили рядом!
После трапезы быстрой все со щитами пустились
К водам реки соседней, испить после пищи и влаги,
И по чудным веленьям премудрого Диониса
Не поддавалися хмелю и сытости с дремой ночною!
130 [131]
Расположилось войско по бранному побережью,
Сном забывшися чутким, с оружьем, готовым для битвы!
Зевс же отец в это время расстроил замыслы индов -
Предупредил нападенье в сумерках рокотаньем
Ярым и ливнем полночным, непрестанно шумящим.
Лишь светлоногая Эос мрак ночной разогнала,
Утренний свет явила и алым окрасила скалы,
Вышли враги из засады, где так желали сражаться,
Выстроившись на открытом месте. Турей возвышался
Над ополченьями индов, словно Тифона громада
140 [141]
С молнией в длани безмерной, идущего в битву свирепо.
По повелениям Вакха лукавым вакхийские рати
Притворились от битвы бегущими, будто желая
Схватки жестокой избегнуть - пока все воинство индов
На равнину не выйдет, покинув дебри лесные!
Тут воитель лидийский в роскошный доспех облачился,
Блеском подобный лучистым доспеху ликийского Главка,
Стал он подобен герою страны, где обильное злато
На пактолидских прибрежьях сокровищем блещущим льется!
Вот навстречу лучистым стрелам Эос встающей
150 [151]
Он потрясает светлой гривой роскошного шлема,
Далековидный лидийский муж, от груди́ же исходит
Предгрозовое сиянье алых взблесков зерцала!
Вот на шеломе героя, стоящего рядом с богом,
Из Алибии воя, сподвижника Диониса,
Блещет навершье - богатство отчизны, и над главою
Разливает сиянье сводчатый гребень шелома,
Равное силой и блеском сиянью богини Селены.
Вакх же неуязвимый войско врага устрашает
Целое, даже не вынув меча, а копья и не тронув!
160 [161]
Вот он несется как ветер в первых рядах ополченья,
Бурно по левым и правым флангам кружит, помавая
Тирсом своим длиннотенным: земли порожденья могучей,
Плющ и лоза повергают индов неисчислимых!
Даже и мощный, огромный Турей не повергнул бы бога,
Ни даже целое войско иль новый герой! Пред напором
Бьющегося Диониса пятится ополченье!
Вот воитель Эагр срезает смуглое войско,
Словно ниву какую, сминая ряды пред собою,
Бистонийскою пикой гривастые шлемы сбивая!
170 [171]
Словно поток многоводный с гор несущейся влаги
Неодолимый, мчащий на ложе и камни, и глыбы,
Вдруг низвергается в долы ничем не остановимый,
И ни одна преграда не может сдержать продвиженья
Вала, ибо одним ударом он их разбивает...
Много деревьев несется и много поток вырывает
С корнем сосен приморских и дальше влечет по теченью!
Так он с недругом бился, так повергал он на землю
Одного за другим врагов копьем ситонийским.
Вот уж его окружают: строят то, что солдаты,
180 [181]
Сдвинувшие щиты, и сами зовут "черепахой";
Тесно копье к копью прижимается воем, а щит же
Льнет ко щиту соседа, соприкасался с ними
Плотно, видятся гребни, сомкнувшиеся рядами,
Муж касается мужа плечом... Под быстрым копытом
Конницы пыль густая воинов побелила!
Кто же первый и кто же последний, коего ввергнул
В морок айдесский воитель Эагр, обитавший средь пашен
Бистонийских, убивший многих, достойный и песен
От именитой супруги, песельницы Каллиопы?
190 [191]
Быстрым копьем поражает, в грудь одного, а другого
Медью изострою в выю пронзает, и в ярости третий,
В низ живота уязвленный, падает... Вытянув жало
Пики из раны ужасной, герой увлекает с оружьем
Внутренности на свет, исходящие паром кровавым!
Этого ниспровергает ударом меча по запястью,
Кисть кладенцом отсекая - та отлетает далёко,
Брызгая кровью, и наземь падает, корчась во прахе;
И отрубленной пястью воин щита не может
Удержать, хоть ремни он судорожно и хватает...
200 [201]
Только душа отлетает на крыльях быстрого ветра,
Не желая расстаться с плотью, юности полной!
Пятому рассекает ударом неумолимым
Острия копейного сильные мышцы предплечья,
Бьет он свой щит воловий меча рукоятью тяжелой -
Загудела укрепина выпукло-медная звонко...
И обуянный жаждой неистовой биться и биться,
Стал он стремительно пику обращать пред собою,
То перед шеей, то перед грудью, то за спиною,
Потрясая то вправо, то влево жалом железным,
210 [211]
Недругов строй прорывает прямо посередине,
Быстрый, подняв на дыбы своего жеребца боевого;
Как после зимнего хлада темного времени Солнце
В ясном небе лучами тучи тотчас разгоняет
И согревает воздух своим лучистым сияньем,
Так и неистовый в схватке муж врагов разгоняет
Сомкнутые порядки в самой гуще сраженья...
Вот натянул он лук до самого жала пернатой,
Уперев оперенье о тетиву посильнее,
Дабы врага уметить, и уповает, надеясь
220 [221]
Победить, лишь на нимфу, матерь преславного сына;
Девять раз посылает стрелу острожальную воин,
Девять мужей убивает, и равно число пернатых,
Посланных тетивою, для воинов смертоносно!
Первая же из стрел кому-то выю пронзает,
А вторая вонзилась под перси власатые мужа,
Третья бёдра, четвертая внутренности разрывает,
Эта сквозь сердцевину тела прямо проходит,
Та скользит через плевру, сия несется как ветер
230
И проникает в пятку бегущего воина тут же,
К почве ее пригвождает (Вот узы какие бывают!);
Быстрые словно буря стрелы летят из колчана,
И одна за другою они устремляются к цели,
Точно тут хлещет ливень из стрел, крутящихся смерчем!
Так же как на наковальню железный располагает
Брус кузнец преискусный, и молот его неустанный
Искры на нем высекает, летящие огненным вихрем,
Осыпающие и молот, и наковальню:
Разгорается воздух от попеременных ударов,
Молот и брус разогрелись, рождая огонь друг от друга,
240 [241]
Оба друг друга встречая, огненный всплеск порождают...
Так словно искры заставил индов рассеяться в поле
Муж Эагр, что из лука осы́пал стрелами войско,
Так одного за другим умерщвлял он, не зная промашки!
Недругов строй в середине прогнулся (стрел избегая,
Ливнем несущихся бурным) подобно рогу Селены -
Только рожки как будто сбоку слабо мерцают,
А в середине лишь парой черточек выпуклость видно,
Слабо лучится она полукружием еле заметным,
Знаем мы круг Селены - но лишь на треть он мерцает!
250 [251]
Муж свой меч закаленный вонзает сразу же в горло
Храбрецу впереди, пронзив ему правую щеку!
С гулом вверху пролетает по воздуху к вражьим порядкам
Камень, пущенный кем-то, дугу описав... Он несется
К недругу прямо в темя и его разбивает,
Смяв и гребень высокий, и воротник подшлемный
Расколовши вкруг шеи, сбросив наземь доспехи;
Катится прочь шелом, обнаженной главу оставляя!
Но не одни только вой свирепо вопят, но и даже
Меднодоспешные кони ржут в неистовстве битвы,
260 [261]
Словно в трубы Арея бога трубят исступленно!
Нимфа, что вечно последней крик в горах повторяет,
Отвечает как будто в стоне каменной глыбы -
Откликается Эхо на ржанье свирепое коней!
Валятся мириады ратников павших, всю землю
Заливая потоком крови горячей. Вот первый
Пал своим телом неловко набок, дух испуская;
Вот другой распростерся навзничь с распоротым чревом;
Третий скрюченной пястью прах скребет, умирая;
Этот, в пах пораженный, топчет лежащего рядом
270 [271]
Мужа, в агонии смертной темя его попирая;
Тот в падении стонет с перерезанной глоткой,
Ноги его выплетают пляску погибели близкой;
Ниц иной повалился, как будто бы против убийцы
Он ярится и землю грызет в исступленье зубами!
Оного с длинным жалом копье повергло на землю,
Белый пеплос с хитоном забрызгали крови потоки;
Сей еще бьется упорно, хоть стрела из тугого
Лука бедро пробила и кровью окрасила тело...
Вот некий воин из индов трубу к губам поплотнее
Прижимая, трубит свой клич боевой, призывая
280 [282]
К продолжению схватки рати, бегущие с поля.
Клич призывный заслышав, инды ринулись снова
В битву, столь ободрившись духом для новых сражений -
Стыдно им пред владыкой не одолеть супостата!
Вот один оказался вне тесного строя далеко,
Айакос, застигнут меднодоспешным отрядом
Индов, средь окруженья себе самому предоставлен,
И ни шелом ему не спасенье, ни щит, ни доспехи!
Тут над ним, укрывши не медью его, но отцовской
Тучей неодолимой богиня воздвиглась Афина
290 [292]
(Оная прежде спасала страждущие посевы
Алчущей ливня пашни влагою жизненосной
Зевса, дождливого бога, и борозды всходы давали,
Справив брачные игры плуга с землей плодотворной!)
Вот стоит ратоборец, окруженный врагами,
Бурным копьем с одними бьется, мечом же - с другими,
Третьих камнем сражает... Покраснело от крови
Индов убитых поле, трупы горой громоздятся
От ратоборца ударов: вот один, умирая
В судорогах забился, другой ползет через силу
300 [302]
В смертной истоме по праху и вскоре судьбу обретает...
Загромождают трупы уже и поле сраженья,
Так умело он бился! Вот из разрубленной глотки
Уж остывшего тела льется ток крови горячей!
Неутомим ратоборец, и вот уж богиня взмолилась
Гея, от крови сыновней почернев и разбухнув,
Голосом каменной глыбы, жалуясь, возопила:
"Зевса отпрыск, ты полбы сеятель - ты и убийца!
Правишь дождем плодоносным и крови убитых потоком,
Некогда ливень тобою вызван и плодной Эллада
310 [312]
Стала, а ныне индов борозды залил ты кровью!
Был плодоносным, а ныне стал смертоносным, ведь раньше
Пахарям даровал ты колос, а ныне ты индов
Косишь, как будто жатву свершаешь и одновременно
Влагой Зевеса кропишь, Арею кровь возливаешь!"
Так жизненосная Гея молвила, только Кронион
С высей взгремел небесных, Айакоса к убийству
Громом и грохотом горним Дия труба призывала!
Вот из врагов какой-то, углядев Айакоса,
Дрот метнул - только мимо дрот пролетел, оцарапав
320 [322]
Лядвею, ибо Афина лезвие отвратила!
Только еще сильнее сражается в гуще индов
Неуязвимый герой, он боли и не почуял,
Было лезвие это ему как царапина ногтем!
Вот пеший воин некий в сторону леса метнулся,
Со всех ног убегая от битвы в соседнюю чащу,
Где б удалось ему скрыться... В погоню за воем пустился
Эрехтей, понукая коня быстроного, мчится...
Вот он достиг расстоянья, когда уже должно сражаться
Пикою, могущей цели достичь в ее бурном полете...
330 [332]
Тут обернулся пеший, и став к нападавшему ликом,
Всадника поджидает. Выставив левую ногу,
Чуть согнувши колено, встал он крепко на землю,
Изменив положенье, своею правой пятою,
Ногу отставил далеко, и пальцами, и стопою
Правою крепко уперся, укрепившись на месте,
Скрылся за семикожным индским щитом, подобный
Башне, меч обнаживши изострый... Пред ликом придвинул
Бронзу щита, решившись (Вот инд отважно-могучий!)
Иль умереть, иль натиск конника отражая,
340 [342]
Свергнуть коня и мужа; и вот он скрепой щитовою
Встретил конскую морду, всадника же встречает
Пеший ударом могучим... Снизу удар направив,
Сбросил бы вой безымянный согражданина Афины,
Коль Эрехтей своей пикой в грудь его б не уметил,
Лезвием меди изострой не поразил его чрева,
Наземь врага низвергнув. Опрокинулся воин,
Грянулся в прах мгновенно, и голова отлетела
В сторону быстро вращаясь, словно бы пляску свершая!
Недруга бросив на месте, еще трепетавшего телом,
350 [352]
Согражданин Афины уж в поиске новых схваток...
Битвы не прекращая, споспешествуя Дионису,
Бьется герой Айакос и, опьянев от сраженья,
Сеет смерть он повсюду, в преследовании с равнины
В струи реки загоняет рассеянных индов отряды.
Он один, и враги окружают его, нападая,
Рубят свирепо мечами, но его не заботит
Меч или дрот пернатый, удар за ударом наносит,
Собирает он жатву железом со смуглых отрядов,
Муж отважный и быстрый - одних на брегах поражает,
360 [362]
Прочих бросает в воду, сразив смертоносною дланью.
Трупов гора уж полнит теченье и раны погибших
Кровью исходят, багряня чистые струи Гидаспа.
Вот некий муж, сражаясь, бросается в быстрые воды,
Храбрый, несут его струи и сам он скользит по теченью;
Множество трупов поплыло, сраженных недавно железом...
Вот влекутся по воле волн, громоздясь друг на друга,
Влагой раздутые бурной... Выбиваясь из грязи,
Смешанной с кровью, наяды в заалевших ужасно
Водах ныряют реки́, что уж от убитых темнеет;
Многие, бросив оружье, длани в мольбе простирают,
370 [373]
В водах барахтаясь быстрых; одни уж вышли на берег,
Эти вышли на отмель, третьи на землю сухую
Выбрались, выи склонивши, в плен иль в рабство сдаваясь;
Только мольбы отвергает с поднятой гордо главою
Муж Айакос; невозможно остановить его ярость:
Но средь мужей беззащитных, молящих лишь о пощаде,
Сколько Ликао́нов он умертвил? Беспощадною дланью
Сколько поверг он наземь мужей, уже безоружных,
Сколько же недругов сбросил в быстрые струи теченья?
Многих Астеропеев принял Гидасп убиенных...
380 [383]
Не без бога сражался герой, родитель Пелея,
Ибо он сбрасывал в реку низверженных недругов трупы,
Если сражался он в водах у самых прибрежных излучин,
Стало быть, только пророчил схватку у токов Камандра,
Каковую закончит победой Ахилл богоравный!
Деда пророческий бой продолжит сражение внука!
Вот босоногая нимфа плывет и плещется в струях
Без одежды, наяда нагая, и стонет ныряя:
"Сродник наяд, ибо Дия кровь в твоих жилах струится,
Воду святую потока, сродника Зевса, помилуй!
390 [393]
Индов довольно от дрота погибло! Останови же
Слезы рыдающих нимф - наяд, рыданий не знавших!
Ибо матерь твоя - такая же нимфа-наяда!
Слышала я, что Эгина - дочь водяного потока!
От кого ты родился, вспомни! Не надо нам крови!
Чистую влагу несу я к другим и к морю бегу я,
Примет меня Фетида морская, а эти потоки
Крови пусть будут рекою Эринии и Диониса!"

 

Песнь XXIII

   В двадцать же третьей песне индийский Гидасп ополченье
   Перешло, и я славлю битву в огне и на водах!

Молвив так, погрузилась в родимые алые воды
Влажная нимфа-наяда, в струи кровавые тока.
Айакос, иссекая род мечом - ненавистный,
Сбрасывал трупы в реку, преследовал он их оружьем,
Загромождая телами пурпурную влагу Гидаспа.
Длани и пясти убитых теченье вод колыхало,
Плыть они будто пытались, желая рока избегнуть,
Пястями рассекая речные быстрые струи;
Но поглощала пучина их всех, одних за другими,
Влагой раздутых, могила влажная их укрывала...
10 [11]
Но недолго на бреге реки, запружённой щитами,
Окруженный толпой на него нападающих индов
Муж Айакос оставался... Рядом с ним появился
Индоубийца Вакх, потрясая тирсом изострым!
Неисчислимые вражьи рати копьем беспощадным
Снова герой истребляет, снова пылает Ареем
Вместе с пришедшим на помощь сродником Дионисом!
Принял Бромий участье в этой битве совместной,
Недругам в водах погибель он приносил: плывет ли
Кто на щите чеканном, струи реки рассекая,
20 [21]
Спину пронзал ему дротом, а если кто-то из индов
Тщился сражаться, ногою едва на песок оперевшись,
Грудь поражал его тирсом иль выю, и быстро смыкались
Воды над мертвым телом; ведь знал он речные пучины
После бегства от битвы с неукротимым Ликургом,
После спасения в доме пучинном старца Нерея!
Многие вой бросались в струи, спасенья искали,
Трепеща перед бурным сыном Зевеса. Вот первый
Встал, упираясь стопою в илистое основанье,
Поднимается, видный от головы и до чресел,
30 [31]
Скрытый наполовину от ног и до низа чере́ва,
С Бромием бьется удачней, чем было бы это на суше;
В дланях обеих сжимая по медножальному дроту,
Мечет одну он пику, целя прямо на берег,
В прянувшего Айакоса, другую же бурную пику
Устремляет свирепо на неуязвимого Вакха.
Вот другой остается, завязнув наполовину -
Бегством уж не спастися тирсом сраженному мужу!
Ноги его увязли в тине да иле приречном,
Пятка в песке застряла... Другой же пал на колена;
40 [41]
Третьему влага доходит до самого до подбородка,
Тянется воин кверху, желая плечи расправить,
Бурных волн избегая, плещущих прямо в очи
Этот почти целиком поглощен речною струею,
Влага по грудь доходит... Тот же тянется к брегу,
Развернуться пытаясь, густые кудри отводит
От лица пред враждебным натиском влаги текучей;
Сей же, вдруг оступяся, тонет в пучине, губами
Втягивая речную влагу, несущую гибель!
Вот некий инд могучий показывает на убитых -
Кто копьем длиннотенным сражен, кто мечом изощренным,
Кто на землю повергнут глыбою скального камня,
50 [53]
Кто обвитым гирляндой стеблей тирсом изострым
Видит Турей эту груду тел и в скорби великой
Волосы рвет и исходит яростью горькой, бессильной,
И зубами свирепо до крови губы кусает
После решается сразу, по примеру Оронта,
С жизнью покончить - он варвар, и варварский чтит он обычай!
Меч боевой обнажает, сбрасывает свой панцырь,
Непробиваемый в битве, защиту от копий и дротов.
Меч уставив напротив, не дрогнув, принял решенье;
Так говорит перед смертью сей воитель могучий:
60 [63]
"Чрево, прими же любезный меч, ибо сильно стыжуся
Я умереть от длани изнеженного супостата!
Лучше мне доброхотно меч отправить во чрево,
Да не стыдится родитель, что пал я от тирса вакханки!
Нет! Ни сатир, ни Вакх победителями да не будут!"
Молвит - и погружает лезвие в смуглое тело
Дерзкой своею рукою как во врага пред собою...
Сей Менойкей умирает прямо в гуще сраженья,
Зреть стыдясь после битвы проигранной Дериадея!
Не испустив и стона, погибнул он доброхотно
70 [73]
И в безумье подобен железному мужу Аянту!
Битва была ужасной - против собственной воли
Сделался страшной могилой Гидасп для воинов павших...
Вот умирающий в водах молвил последнее слово:
"Что ж ты, родитель, топишь в волнах детей своих верных?
В Бактрии часто я бился, но никогда своей зыбью
Ратей мидийских не трогал Араке мидийской волною!
Персов не губит соседних Евфрат персидский потоком!
Часто я бился у Тавра, но и во время сраженья
Не завлекал в свое лоно Кидн своих киликиян!
80 [83]
И Танаис белоснежный, песок лишь несущий да камни,
На савроматов соседних не ополчался, но даже
На супротивных колхов метал огромные скалы,
Рати их низвергая глыбами ледяными!
Эридан милосердней тебя, ибо он в свои воды
Чужака Фаэтона принял, ведь тот был не сродник!
Он не топил галата, не стал могилою кельту!
Милых своих прибрежных жителей он одаряет
Янтарем Гелиад, драгоценным даром деревьев!
Ибер не любит младенцев, но унося их, зачатых
90 [93]
Тайно, губит измены лишь несправедливое семя,
Пощадив остальных... Но ты же детей своих губишь
Даже и в браке рожденных - а кровь их тебе не чужая!
Как же можно сливаться с другими потоками, даже
С Океаном-отцом и матерью даже Фетидой,
Коли кровавые реки в воды твои замешались?
Осквернить Посейдона бойся мертвых телами!
Струи твои жесточе Бромия, ибо тирсом
Он уязвил меня меньше, чем ты своими зыбями!"
Так он сказал, злосчастный, и канул в погибельной влаге.
100 [103]
Вот поплыли по водам доспехи и вооруженье
Тел распухших; вот воя, павшего в битве недавней,
Шлем гривастый качнулся, полон водой вполовину,
Уж погрузиться готовый; влекомы вдоворотом,
Крутятся точно струги, застигнуты в море открытом
Там и сям, друг за другом щиты плывущие мимо
По теченью; а вот отягченный весом железа,
Павший воин влечется панцырем прямо в пучину...
Не давал Дионис приказа окончить сраженья,
Вражьи рати пока не разбил своим тирсом изострым.
110 [113]
Ратоборец единый пощажен Дионисом:
Вестником станет победы один Турей уцелевший!
Только увидела Гера разгром ополчения индов,
Прямо в небо взлетела, по горним дорогам направив
Путь, бороздя поднебесье стопою, быстрой как ветер.
Встала на берег восточный, подстрекая Гидаспа
Влажного на сраженье с недругом Дионисом.
Только Арей индийский залепетал о пощаде,
Варвар - способом разным стали переправляться
Через водовороты ополченья вакханок.
120 [123]
Бог пребывал во главе: над самой волною он правил
Властной рукою повозкой своей сухопутной (Вот чудо!) -
И леопарды с когтями сухими идут по Гидаспу!
Рати плывут спокойно по водной глади зеркальной:
Вот уж один на индов прочном плоту выгребает,
Вот другой челноком по водным течениям правит;
Все они завладели собственностью рыбачьей,
Парусными судами! Иной и весьма необычно
Переправляется - взял он древо с корнями сухими,
Сзади копьем упираясь, толкает вперед свой кораблик,
130 [133]
Па́руса или кормила, иль вёсел ему и не надо,
Не призывает Борея он в этом кораблевожденье,
Он в речные пучины только копье погружает,
Этот Арей копьеборный с пикою вместо вёсел!
Сей же пересекает волны в щите, невредимый,
Перевязь вместо снасти, крутясь на щите среди влаги!
Странный флот на разных предметах плывет по теченью!
Также и конница входит в воду, и конские ноги
Влагу взбивают, лишь спины со всадниками - над волною,
Быстр этот бег надводный скакунов быстроногих,
На хребты снаряженье заброшено, лишь только морды
140 [144]
Конские всюду и видно, коих волна не достигла!
Рать пехотинцев в доспехах (Ведь челноков не хватило!)
Винные мехи надула воздухом и завязала,
Дабы на этих кожах Гидасп переплыть, и пляшут
Ме́хи на зыби речной, надуты воздухом сжатым!
Перебирая копытцем козьим, пан паррасийский
Переправляется резво по глади реки спокойной;
Лик же направил рысью коней глубокопучинных,
Словно по суше отцову ведя четверную повозку;
Дамнаменей и Скельмис вместе ведут переправу,
150 [154]
Топчут их резвые кони незыбкие воды речные,
Вспрыгнул иной на спину быка, подобного буре,
Правит им, точно ступает зверь этот прямо по суше,
Бычьи копыта влага будто не трогает вовсе!
Старцы силены входят, спокойные, в воды потока,
И ногой и рукой разгребают воды Гидаспа...
Древний Гидасп начинает бурлить, испуская стенанья.
Волны зовет на помощь братнины, жалобно просит,
Изрыгает угрозы из глотки своей многоустой:
160 [163]
"Добрый мой брат, доколе бег твоих волн будет кроток?
Ополчи свои струи и волны на Диониса,
Дабы мы поглотили сих пеших воев в пучинах!
Мне и тебе, нам позорно, что Бромия рати простые,
Сохраняя плесницы сухими, идут через волны!
Милость мне дай, Эол, на недругов ненавистных
Ополчи свои вихри буйные, бурные ветры,
С сатирами они пусть бьются, что сделали зыби
Тропкою для повозок своих сухопутных, Гидаспа
Влажный бег к управленью конями приспособив!
Ополчи свои ветры на переправу Лизя!
170 [174]
Сатиров пусть рассеют волны мои! А повозки
Влагою пусть повлекутся вниз по теченью скорее,
Пусть неистовой зыбью возниц снесет и укроет!
Не потерплю нечестивой через себя переправы!
Мне и тебе позорно сие, что Бромия войско
Словно по пыльной дороге идет и пешим, и конным!
Я уничтожу идущих по влаге львов Диониса!
Молви, зачем по потоку как посуху шествует войско,
Нимфе зачем, о, молви, слышать конское ржанье,
Рыбообильный хребет мой почто раздробляют копыта?
180 [184]
Мне сочетаться любовью с другими реками стыдно,
Коли женские толпы меня попирают стопами!
Скромные инды вовеки в моих не плавали водах
На колесницах высоких; влаги родительской отчей
Дериадей вовеки не оскорблял колесницей,
Кою вперед увлекали слоны, огромные звери!"
Молвил - и вздыбились волны, и ополчились на Вакха,
Друг о друга забившись, и в сердцевине гневливой
Влаги, идущей на битву, труба водяная взревела!
С грозным грохотом волны, вздымаясь наверх и бушуя,
190 [194]
Сатиров хлещут, от рева и рыка неистовой влаги
Бассарида в легком хитоне роняет кимвалы,
Перебирая ногами, чтоб выгрести по теченью...
Алые дева плесницы искусные в волнах теряет,
Вал же, ветром гонимый, обрушивается на темя
Девы-вакханки плывущей, струясь по кудрям волнистым.
Сбрасывает другая влагой намоченный пеплос,
Оставляет небриду намокшую буйной пучине,
Зыбь же, бия ее в грудь, в свирепости ближнего боя
200 [203]
Черную воду бросает на белого тела румянец.
Сатир проворною дланью гребет в бурновспененной влаге,
Только лишь хвост намокший мелькает в неистовых волнах!
Старческими ногами вращая, выплыть пытаясь,
Марон барахтается бессильно во влажной стихии,
Мех, наполненный сладким вином, в зыбях потерявши.
Словно авло́с двойной вращаясь в зыбях непрестанно,
В бурных валах ныряет потерянная сиринга
Пана сама по себе... И с буйной волной состязаясь,
Грива густая силена стекает волною по вые!
Вот река, воздымая с тяжким грохотом зыби,
210 [214]
Волоча за собою песок взбаламученный с грязью,
Кружится близ Диониса, его вызывая на битву!
Вот волна, уже к бою готова, вздымаема ветром,
До облаков восстала, закрыв и небо собою,
И клокоча и бушуя, обрушивается на Вакха!
Так не ревела хмельная от распри зыбь Симоента,
Так не вздымалася влага Камандра в тот день, когда воды
Он низвергал на Ахилла пенные водопадом,
Как Гидасп разъяренный обрушивался на вакханок!
Вот Дионис свой голос поднял в безумье священном:
220 [224]
"Ссоры ищешь с сыном Зевеса, о Дия потомок?
Коль возжелаю, иссушит тебя Зевес ливненосный!
Выросший лишь от тучи отца Крониона, хочешь
С отпрыском тучегонителя распри жестокой и брани?
Поберегися же молний отца, средь коих рожден я,
Как бы тебя не сразило перуном, меня породившим!
Как бы тебя не назвали Асопом, склонившим колена,
Усмири свои воды, пока я свой гнев умеряю!
Влажный, идешь на пламя зарниц - ведь ты же не сможешь
Сопротивляться и искре единой небесного грома!
Храбр ты из-за Астриды? Что же, коль эта богиня
От Гипери́она крови происходит небесной,
Вспомни, что Гелия отпрыск, возничего горней повозки,
230 [237]
Свергнут моим отцом, сожжен его пламенем вышним;
Мертвого сына оплакал правитель огня, Гиперион,
За своего Фаэтона не стал он с Дием сражаться,
Пламя на битву не поднял, хоть правил пламенем Солнца!
Или родством кичишься со старцем седым, Океаном?
Об Эридане помысли, отцом моим свергнутом, Дием,
Брате твоем, что пламя пожрало! На скорбь не взирая,
Пращур твой влажнопенный, бегущий вкруг чресел вселенной,
Коего ток могучий землю в объятьях смыкает,
Видел как сын его тлеет, но не сразился с Олимпом
240 [247]
И не повел свои зыби на громы с огненным жалом!
Так рассей свои воды - как бы мне не увидеть
Испепеленный Гидасп, подобный реке Эридану!"
Так он промолвил, но гневный Гидасп свои зыби обрушил,
Вал высокий вздымая, с ревом глухим изливаясь,
Затопил он вакханок рати, забывших о плясках;
Горе им, если на помощь Вакх не придет! Он в ближайшей
Чаще хватает древо, к востоку направив, и греет
Гелия жаром - и в кроне пламя само возгорелось;
Сей же огонь, порожденный древом сухим и ветвистым,
250 [257]
Мечет в буйные воды! От этой палящей угрозы
Загорелися зыби и у прибрежий вскипели,
Дым густой завитками к самому небу поднялся,
Пожирает огонь и тростник, и лотос прибрежный,
Их обращая в пепел, круговоротом ревущим
Этот дым огненосный весь небосвод высокий
Удушает собою - чаща вся почернела,
Жар удушливый чуя, веющий над тростниками...
Пожирает пучину пламя, и рыбы от жара
Скрыться желают в глубинах, огонь же и вглубь проникает,
260 [267]
Будучи искрой плавучей, и пучится ил придонный
От нагреванья, из самых глубин выходит горенье,
И выходя на поверхность, сливается с дымом воздушным!
Девы плывут гидриады нагою толпою, желая
Побыстрее от дома скрыться по влаге зыбучей;
Вот одна, не стерпев горящей отческой влаги,
Некая дева, наяда нагая, в Ганг погрузилась;
Вот уж другая в индский плывет Акесйн громкозвучный,
Плоть опалив, а иная бежит к потокам Хоаспа,
Нимфа нагая, наяда, мчась сквозь горы и долы,
270 [277]
Бросив повязки, плесницы, к реке в соседней Персиде;
Вот Океан извергает угрозы свои Дионису,
Рев изрыгая влажный своей многоустою глоткой,
Он водометы мечет из неиссякаемых зевов,
Он берега вселенной топит своими речами:
"О Океана супруга, ровесница миропорядка,
Вод кормилица общих, Фетида, - ты любишь потомство! -
Саморожденная дева, что делать? В огонь превратившись,
Зевс ливненосный на наших отпрысков ополчился!
Как Асопа убил Кронион в образе птицы,
280 [287]
Так и Вакх убивает Гидаспа, потомок Зевеса!
Но поведу я воды на Дия горние громы,
Влагою пенною пламень Солнца я уничтожу,
Я затоплю созвездья, дабы Кронион увидел
В водах моих ревущих тонущую Селену!
Область Медведицы скрою потоками бурными влаги,
Ось омою Повозки, дотоле зыби не знавшей!
Я в морские пучины древнейшего морехода,
Неба созвездье, Дельфина, заставлю опять погрузиться
В пенные гребни моря! Поток, текущий по небу,
290 [297]
Вновь верну я к прибрежьям земным, в край кельтов просторный,
Эридан огненосный сделаю влагою полным,
Водного пламени небо лишу... А созвездие горних
Рыб обрести заставлю стихию водную снова,
Плещутся пусть близ Олимпа! Восстань же, богиня Фетида!
Воды обрушим на звезды эфира, пока не увижу
Тура, что зыбь рассекал бы спокойно-безбрежного моря,
Влажного странника, валом неистовым сбитого с толку
После ложа Европы... И пусть сама удивится,
300 [306]
Видя подобный же облик бога, рогатого также,
Дева, погонщица бычьей повозки, богиня Селена!
Горней дорогой на небо взойду! И желаю увидеть
Влажного я Кефея и Волопаса средь влаги
Энносигею подобного - он же из-за Коринфа
Битву морскую затеял, клича средь горних созвездий!
Скрою Козу под водою, кормилицу звездную Дия,
В дар Водолею волны отдам, ему они милы!
Ополчайся, Фетида морская, коль с обликом бычьим
Отпрыска Зевс породил - сие для того, чтоб погибли
310 [316]
Реки все и потоки! Тирсом погубит он индов,
Пламенем он сожжет дотла всю влагу Гидаспа!"
Гласом толиким рёк, вскипевши от самой пучины.

 

Песнь XXIV

   В песне двадцать четвертой - горькие индов стенанья,
   Прялка, кудель и челнок - Афродита тканью́ предаётся!

Зевс, отвращая угрозы разгневанного потомка,
Возгремел из сплетенья туч огненосным Перуном,
Успокоил он ярость безмернейшего Океана,
Остановил Диониса битвенное пыланье!
Гера же потрясла весь воздух окриком грозным,
Путь преградив Дионису, что силы истратил на пламя;
Сжалившись над изнуренным огнем своим Дионисом,
Сыну Диеву старец Гидасп, умоляя, взывает,
Слово такое извергнув из грохочущей глотки:
"Вакх, пощади же воды, что также от крови Зевеса,
10 [11]
Смилуйся над потоком столь плодоносным - от наших
Вод питается стебель твоей лозы виноградной!
Огнетворящий Вакх! Заблуждался я, это сиянье
Пламени доказало небесное происхожденье!
К детям любовь принуждала меня, ведь Дериадея
Я защищал, подъявши валы́ водяные высо́ко,
Индов ради убитых взвилися водовороты,
Ибо стыжусь показаться родителю - в море пришлося
Сбросить струи, полные крови, пролившейся в битве,
Что осквернил Посейдона потоками грязи кровавой,
20 [21]
Вот какая причина мне гневаться на Диониса!
Ради Гостеприимца, заступника всех молящих,
Сжалься ты над Гидаспом горящим, уйми же ты пламя!
Обращаются в бегство наяды - одна устремилась
Жить у истока чужого, другая стала подругой
Адриады, покинув воды для жизни в чащобах;
Эта бежала к Инду, та, осквернив свое тело
Пылью, живет на иссохших скалах Кавказа высоких
Ныне; иная к Хоаспу отправилась, к чуждым пределам,
В волнах чужих обитает - но только не в отческих токах!
30 [31]
Зарослей тростниковых не жги, моего порожденья,
Ибо они, подрастая, опорой становятся лозам
Виноградным; тростинки, связаны будучи вместе,
Разве не подпирают грозди, налитые влагой?
Не из тростинок ли ладят стволы мигдонийских авлосов?
Так смотри, не печаль песнолюбицу, деву Афину,
Это она в подражанье змеиным жалам Горгоны,
Изобрела ливийский авлос двойной для веселья!
Сжалься над ладом ведущей таинства, пляску и пенье
Бога Пана сиринги, чьи устьица - из тростинок!
40 [41]
Уничтожать не пытайся лозою вод быстроструйных,
Ибо сии-то воды лозу твою и лелеют!
Нет, тебе не чужие воды, по коим ступаешь,
Этой самой волною я мыл Диониса иного,
Соименника юного Бромия, ибо Кронион
Нимфам моим, кормилицам, отдал младенца Загрея...
Ты Загрею подобен обликом - о, так почти же
Милостью запоздалой воспитателя, ибо
Ты Дионисова сердца прославленный песнями отпрыск!
Чти же потоки Лама, тебя вспитавшего в детстве,
Меонийскую вспомни родину, ибо Пактола
Милого Вакху, братом Гидасп является индов!
Рекам таким почтенным воздай же свое уваженье,
50 [54]
Родственным по воспитанью - умерь смертоносное пламя!
О, не сжигай сии струи, из этой реки полноводной
Молния родилася, влажный пламень Зевеса!
Гнев усмири ужасный! К твоим коленам гоню я
Замиренные волны с моленьем; лишь после битвы
Дерзкая выя склонилась смирившегося Тифоэя;
Переменил решенье и яростные угрозы
Молний высокогремящий Зевс, отец твой, оставил!"
Молвил он, и Дионис угасил неистовый пламень.
Северный ветер повеял, зареял над самой рекою,
60 [64]
Зимним холодным дыханьем, чреватый снежною бурей,
И охладили потоки волны, объятые жаром,
Гелия почитая, Вакха и вышнего Зевса.
Он угасил над волною неодолимое пламя.
Снова переправляться стал Вакх через воды Гидаспа;
Ликом подобный Арею и мощным телом могучим,
Дериадей на битву индов полки поднимает,
Перед рекою поставив воинов, на переправе,
Дабы встречали племя ко брегу плывущих вакханок -
Но не укрылся от Дия всевидящего, и спустился
70 [74]
Зевс с высот поднебесных помощь подать Дионису.
Состязаясь друг с другом, один за другим полетели
Вместе с Дием и боги, насельники высей Олимпа,
Прянув с небес на крыльях. Ради ложа Эгины
Зевс, орел поднебесный, вторично в воздух поднялся
После полета к струям Асопа: взял Айако́са,
Обхватив когтями, в лапы свои осторожно,
И перенес по небу, для битвы с Дериадеем,
На побережье индов. Далеко от устья речного
Аполлон, сей родитель, придя для спасения сына,
80 [84]
Перенес Аристея к влекомой ввысь лебедями
Колеснице, он помнил о львов убийце, Кирене.
Сына также восхитил бог Гермес резвокрылый,
Отпрыска Пенелопы, косматого Пана с рогами;
Уранйя от смерти бога спасла Гименея,
Соименника сына, хранителя свадеб и брака,
В воздухе просиявши звездою, чертящей дорожки,
Милосердствуя брату, виноградному Вакху;
Каллиопа Эагра посадила на плечи,
А Гефест о Кабирах заботился, детях родимых,
90 [94]
Взяв обоих с собою, подобных огненным искрам!
Дева актейка, Афина, спасла своего Эрехтея,
Индов убийцу, владыку, царя Афин богозданных.
Нимфы же адриады богам олимпийским спасеньем
Все обязаны, чтящим боле всего деревья:
Аполлон, бог лавра, спас нимф из рощи лавровой,
Вместе с ним поспешает на помощь Лето́, его матерь,
Ибо она почитает древа, что полезны при родах;
Спасены Бассариды и рати жен лозоносиц,
Спасены из пучины, бушевавшей свирепо,
100 [104]
Дочками Кидна потока, что Зефира веянье любит,
Знали они все дороги сквозь влагу, коих родитель,
Дабы воинственных индов низвергнуть, дал в помощь Лиэю
Их же учил сражаться Тифоэй киликийский
Во времена, когда бился сам он против Кронида.
Двинулось войско следом за ними, и все поспешали;
Эвий их вел за собою на горопроходной повозке -
Сатиры той же дорогой шли, а с ними вакханки
Зыби пересекали и паны, и прочих быстрее
Были тельхины, чьих коней вскормили пенные гребни,
110 [114]
Погоняли повозку отца, рожденную в море,
Следуя приказаньям спешащего Диониса!
Прочие поотстали, повыше переправляясь,
Поспешая иною, невидимою тропою,
Также богом ведомы: мягко бия крылами,
Вел их по горным тропам Зевс, орлом обратившись,
Он в когтях осторожно сына сжимал орлиных,
Айакоса, по горней несясь воздушной дороге.
Шествовали хороводы по индским отрогам скалистым,.
Проходили ущелья, отдыхали по чащам,
120 [124]
А шатры по росистым ставили пущам прохладным
Травлю иные оленей ветвисторогих со сворой
Псов учиняли... И к местным гамадриадам и нимфам
Адриады пристали лозолюбца Лиэя!
Бассаридские толпы в густых лесах эритрейских
Вскармливая щеночка горной львицы свирепой,
Млеко с сосцов изобильно струилось само собою!
Предавались ловитве они и тирсом изострым
Быструю лань поражали - а то в исступленье бросались
На медведицу в скалах, того и не ведая сами!
130 [134]
Схватит иной раз вакханка слона с хребтовиною черной,
Взгромоздившись мгновенно на высокий загривок;
Эта, желая из змей ядовитых свить ожерелье,
Рыщет в поисках нор укромных змеиных по скалам;
Вот из лучников кто-то тетиву напрягает,
Ясень стрелою уметив, другому мишень - лишь олива
Или же сосны лесные... От множества дротов пернатых
Посланных в пихты и ели, звенит и колышется воздух,
Отклик в горах гуляет от празднеств, а в это же время
К Дериадею, владыке, Турей злосчастный приходит
Со слезами; и вот он о поражении индов
140 [145]
Молвит, превозмогая молчанье жалобной речью:
"Дериадей державный! О, Распри божественной отпрыск!
Ты приказал - мы достигли напротив лежащего брега,
Там нашли среди чащи укромный лог для стоянки,
Расположившись в засаде, ожидали явленья
Тирсобезумного Вакха... Вот Дионис показался:
Загудели авлосы, шкуры воловьи и бычьи
Барабанов взгремели отзвуком звонкоголосым,
Завизжала сиринга... Затрепетала вся чаща,
Заголосили дубравы и скалы сдвинулись с места,
150 [155]
Завопили наяды... Я отдал приказ в наступленье,
Воины же испугались, дрожали и трепетали!
Тот же, кто богом назвался, взметал изострые тирсы,
Хрупкие листья как стрелы слетели на воинство индов,
Сея смерть на равнине средь рати тирсом изострым
Погубил он остаток в водах несчастного войска!
Брахманов спросим премудрых, дабы узнал ты всю правду!
Бог ли средь нас появился иль смертный он духом и телом?
Не вступай же ты в битву бессмысленную ночную,
Не погуби ты войска в сражении полуночном,
160 [165]
Пал непроглядный морок, тьма - и только и виден
Веспер, встающий над ратью, мерцающий над полками!
Если горишь ты желаньем сразиться в неистовой схватке,
Индов до солнца дневного сдержи - и схватися при свете!"
Так он промолвил, и речь убедила Дериадея,
Столь упрямого раньше, но это не трусость! Закату
Он уступил Фаэтонта, а вовсе не богу Лиэю!
Царь приказал порядкам индов от вод удалиться...
Дериадей колебался меж яростью и печалью,
Взгромоздившись на спины слонов, идущих обратно.
170 [175]
Инды сопровождали повсюду гиганта-владыку;
Устремился он в крепость, под стен защиту и башен,
Весть неся о победе воинственного Диониса.
Вот уж Молва взлетела, стеная горько, над градом,
Возвещая о многих братьях, только что павших;
Стон несказанный поднялся, плакали, причитая,
Жены, в кровь раздирая на лицах округлых ланиты,
Пеплосы разрывая и в грудь бия кулаками -
Обнаженные груди от этих свирепых ударов,
Наносимых ладонью, струйками крови сочились
180 [185]
Алой; Вот старец в сединах, в знак скорби великой и горькой
Белоснежные кудри срезает острым железом,
Извещенный о смерти сынов четырех, что убиты
Айакосом, меча единым свирепого взмахом,
В цвете юности жертв... А вот среди женщин скорбящих
Плачет одна по брату, а та по отцу причитает,
Третья слезами в рыданьях заходится, молодица,
Мужа оплакивая, как древле Протесилая -
Лаодами́я... Вдовица, не убрана, без покрывала,
Рвет и терзает руками в горести пряди густые...
190 [195]
Вот, обезумев от горя, соложница павшего инда,
На сносях, в приближенье мук родовых, онемела,
Месяц десятый встречая круга богини Селены, -
Убивается слезно над мужем, сгинувшим в водах,
И, реку укоряя, жалобным голосом стонет:
"Пить не стану я боле от влаги горькой Гидаспа,
Не подойду к этим водам вовеки, несчастная, боле...
Не прикоснусь к этой зыби, что милого мужа сокрыла,
Нет, клянуся я чревом, что нынче дитя твое носит,
Страстью нашей клянуся, что время не может разрушить!
200 [205]
Да поведут меня люди туда, где покоится милый,
Дабы я влажное тело ласкала, дабы те волны
С милым рядом укрыли меня, горемычную, вместе...
Ах, родить бы мне сына да выкормить - мне же, злосчастной
Только вынашивать бремя во чреве от милого мужа...
Если рожу я ребенка - как мне показать, кто родитель,
Как же лепечущей детке скажу я: "Вот он, твой папа!"
Так говорила, рыдая, не внемлющему супругу!
Вот причитает иная по несостоявшейся свадьбе,
Ибо жених ее мертв - и свадьбы она не узнала,
210 [215]
Брачным венком не венчалась, на ложе любви не всходила,
Сладостный ей не звучал авлос жизнедарный эротов...
Властвуют в граде печали, а в чаще в это же время
Вакх своим ратям победным и сатирам, индов разбившим,
Пир великий устроил: разделывают там бычьи
Туши и режут тёлок многих ножом изострым,
Лоб разбив им секирой; с пастбищ ведут эритрейских
Стадо овец (вот добыча!) и множество их забивают;
Вот, тесняся, уселись за круглый стол друг за дружкой
Сатиры и силены с благотирсным Лиэем,
220 [225]
Тянут ладони все вместе к лакомой пище единой,
Пьют хмельное по кругу, чаш не считая, и много
Виночерпий амфо́р опрокинул с вином благородным,
В коем смешался не́ктар с соком лозы безупречным;
Всем наслаждавшимся пиром подле кратеров лесбосец
Левк, самоучка в искусстве игры, выплетал песнопенья;
Пел он о древних Титанах, сражавшихся против Олимпа,
Правую славил победу высокогремящего Зевса,
Как был Крон ниспровергнут брадатый зарницей палящей
В Тартара мрачную бездну и заперт в глубинах навеки;
Как и другого сразили, как бился он градом и снегом...
230 [236]
Лапет, живший на землях мирного острова Кипра,
Рядом с певцом восседавший, часть от обильного яства
Уделил ему тут же, чтоб спел песнопевец сказанье,
Милое вечному граду афинян: о состязанье
В ткаческом рукоделье Афины и Киферейи.
Вот он, настроив формингу, петь начинает Киприду,
Что воспылала желаньем ткаческой трудной работы,
Дланью неопытной взявшись за рукоделье Афины.
Сгорбилась дева над пряжей, пояс забросив эротов,
Нить из-под пальцев Пафийки толста да груба выходила,
240 [246]
Скручена словно веревка, какую с искусством привычным
Старый плотник способит, отмерив куски подлиннее,
К доскам нового струга, вяжет их крепко узлами...
Дни и ночи проводит богиня за делом Паллады,
Трудным да тяжким пряденьем, и в этой новой работе
Непривычной все руки нежные натрудила,
Нить разделяя основы зубьями грубого гребня;
Камень подвесила тяжкий к навою - да только болтался
Камень! Вот так и трудилась Киприда, ставши Афиной!
Труд этот был неудачен: полотно выползало
250 [256]
Комковатым, неровным, и ломкие нити плетенья
Падали сами собою наземь, и, хрупкие, рвались;
Эту двойную работу только лишь двое видали:
Гелий, света вспомощник, и дружественная Селена!
Не плясали плясуньи, орхоменские девы,
Верные служки Пафийки - круглое быстро вращала
Веретенцо Пасите́я, Пейто в клубок собирала
Нити, их подавала владычице дева Аглая.
Жизнь без любви скудела для смертных, песнь не звучала
На заключении браков, свадеб уже не играли,
260 [266]
Мира вершитель, Айон, стенал над отсутствием страсти;
Юный и пламенный Эрос тетиву распускает,
Видя пашни вселенной всей неплодными боле!
Нет уж звуков форминги, сиринги уж и не слышно,
Звонкоголосых авлосов не чуется призываний,
Жизнь уходила живая, дряхлела, оскудевала,
Нерасторжимые связи уз разорваны были...
Но мастерица Афина Пафийку узрела за пряжей -
Гневалась и смеялась богиня одновременно,
Видя грубую пряжу неопытной Киферейи!
270 [276]
Весть донесла до Бессмертных об этом и, сердцем пылая,
Молвила укоряя отца и богиню Киприду:
"Сколь же твои приношенья изменчивы, Зевс поднебесный!
Дара уж я не имею, что Мойры судили, ведь ткацким
Ремеслом обладает ныне твоя Афродита!
Нет, не владычица Гера похитила дар Афинайи,
Дия сестра и супруга, нет, покусилась на деву
Агелейю, с рожденья владеющей бранным доспехом,
Ключница спален, богиня нежная! Разве сумеет
Своды Олимпа в битве защитить Киферейя?
280 [286]
А кого из Титанов поясом дивным сразила?
Вынесла я сраженье - она же меня оскорбляет!
Что ты, Лучница, молвишь, когда ты в чаще увидишь
С луком деву Афину, бегущей за дичью лесною?
Молится кто Светлоокой при родах деве-богине?"
Так она говорила - Олимпа насельники, боги,
Посмотреть пожелали на Афродиту-ткачиху.
Зрелищем наслаждаясь Киферейи неловкой,
Все с любопытством столпились пред неудачной работой,
Вот, смеяся, обмолвил тут Гермес любосмешник:
300 [296]
"Ткацким станком, Киферейя, владеешь? Оставь-ка Афине
Пояс! Коль нити свиваешь, размахиваешь веретенцем -
То взмахни и эгидой да дротом Тритогенейи!
Ведаю, Киферейя, зачем многошумной работой
Ты занялась, то не тайна: Арей, твой возлюбленный тайный,
Требует вам на свадьбу, верно, одежд тонкотканных!
Пеплос ткешь ты Арею! Только щита ты на платье
Не вышивай, умоляю - зачем Афродите оружье?
Изобрази Фаэтонта, свидетеля скромного страсти,
Что возвестил всему миру, кто спрятан на ложе богини!
310 [306]
Коли желаешь, вытки также и древние путы,
Бога, с коим блудила, вытки стыдливой рукою,
Вытки златом Арея подле златой Афродиты,
С челноком вместо дрота или щита боевого,
Ткущего ткань двойную с Афродитою вместе!
Лук свой оставь, о Эрос, веретено повращай-ка,
Матери нити свивай, тканьё полюбившей Киприде,
Дабы тебя не крылатым Эросом - ткущим назвал я!
Дабы увидел, что вместо лука пламенный Эрос
Нити тянет в основе, не стрелы в цель посылает!
320 [316]
Ах, моя Киферейя, пусть длани, что ткачество любят,
Бросят нити скорее и пояс возьмут вместо пряжи!
Позаботься о брачных союзах, ведь мир пребывает
В небреженье великом, пока ты ткать продолжаешь!"
Так он сказал - засмеялись Олимпа насельники, боги;
Тут, тканья не закончив, бросив полотна да ткани,
Устыдилась Киприда светлоокой Паллады,
В Кипр явилась богиня, родительница человеков,
Вновь многоликий Эрос поясом завладевает,
Засевая как прежде плодные пашни вселенной!
330 [326]
Левк-песнопевец такую песню сложил, сладкогласый,
Неумелую славя ткачилыцицу Афродиту,
Что состязалась в уменье ткать с мастерицей Афиной.
Но когда насыщенье пришло на пире веселом,
Где рекою лилося вино, повалились, заснувши,
Все, кто на пестрых небридах, кто и на лиственном ложе
Засыпает, иные на земле разостлали
Козьи мягкие шкуры, ложе уютно устроив.
Некоторых посещали воинственные сновиденья:
Яростно ратники бились, грудь препоясавши медью...
340 [336]
Этого вдруг настигнул инд в сражении конный,
Тот жеребца поражает в шею, а сей в поединке
Пехотинца пронзает мечом, а оный - Дериадея...
Пятый мечет далёко дрот, его посылая
Прямо в громаду слоновью в этих снах беспокойных...
Род леопардов и племя свирепое львов необорных
Так же, как псы из своры дикого Диониса,
Поочередно стражу несут, озирая окрестность,
Ночь напролет блуждая по чащам и дебрям соседним,
Как бы врасплох не застали на месте их смуглые инды!
350 [346]
Светочи же пылали, свой свет вознося до Олимпа,
Светочи игр вакхийских, не знающих отдохновенья!

 

Песнь XXV

   В песне же двадцать пятой речь идет о Персее,
   И о сравненье Геракла с божеством Дионисом!

Муза, битве предайся ученой тирсом премудрым,
Ибо не преклонился доселе пред Дионисом
В семилетнем походе Арей из восточных пределов!
Ведь испугавшись, как древле, пасти драконьей разверстой,
На индийском платане снова птенцы закричали,
Битву с Вакхом пророча; но петь я не стану о первом
Шестилетье, что инды провели за стеною
Крепостной, подражая стихам образцовым Гомера,
Воспою лишь последний год сражений, седьмому
Соответствуя только птенцу, что и сожран последним
10 [11]
И для Фив семивратных песню свою я составлю,
Дабы она в своей пляске закружилась как дева,
Обнажившая груди и подобравшая пеплос...
Помня плач по Пенфею, петь меня побуждает,
Руки ко мне простирая, склон Киферона древнейший,
В страхе, вдруг запою я о ложе супружеском гнусном,
Сыне-отцеубийце, что с матерью сочетался...
Слышу звон аонийской кифары! Молвите, Музы,
Амфион ли явился новый, камни заставить
Тронуться с места? Я знаю - то Фивы песню запели
20 [21]
Эхом дорийской форминги Пиндара вновь зазвучавшей!
Но к истребленью вернемся племен эритрейских индов!
Ибо другого похода такого не ведало Время,
Столь далеко́ на востоке нет равной с индами распри,
И никакая другая не может с нею сравниться;
Пред Илионом такого не было войска и стольких
Воев великих; соперник и древним, и новым поэтам,
Я восславлю деянья великие Диониса,
С подвигами потомков Зевеса сравню и узнаю,
Кто же его превосходит, кто равен славою Вакху!
30 [31]
Резвоплесничный Персей, крылами перебирая
На плесницах, измерил простор воздушный стопою,
(Если крылат был и вправду!) Да чудо ль это - касаться
Ветроногой ступнею воздуха в плаванье странном!
Он воровской рукою похитил зрячее око
Путеводное вечно бодрствующей Форкиды;
Крадучись на плесницах, точно тать полуночный,
Снес мечом он змеиный венец единой Медусы,
Коей в тяжести чрево готово уже разродиться
Было Пегасом, и выя плодная девы Горгоны
40 [41]
Срезана Илифи́ей - саблей кривою изострой;
Вот Пегаса рожденье! После победы без битвы
Взял он вместо доспехов, Персей наш резвоплесничный,
Бездыханной Горгоны змеевласые космы
С головы, что сочилась кровию смрадноотравной,
Слышался коей посвист лишь тихий из пастей змеиных
Прерывающийся... Но это не битва с героем!
Не было слышно бряцанья доспехов, и на море также
Не сражался Персей, под бранными парусами,
Там, где вздымались Ареем битвы бурные вихри!
Да, Нерей ливийский не обагрялся рудою
И в волне погребальной не влек за собою погибших...
50 [53]
Устрашенный шипеньем гривы змееобразной
Девы ярой, Стено́, Персей унесся крылатый,
Хоть и владел Аида шапкой, мечом Паллады
И плесницами бога Гермеса, хоть был он потомком
Зевса... Вознесся он в небо, спасаясь стремительным бегством!
От Эвриалы рыданья (не от трубы боевой же!)
Затаившись в пещерке ливийской, воинств не жег он,
И не брал укреплений, в пепел их обращая...
Не таковы свершенья Бромия: тайно ль он крался?
Нет! Но в полном доспехе! Он не в засадах таился,
60 [63]
Избегая дозора сестринских зраков бессонных,
Подстерегая дрёмы Форковых дщерей (их Гипнос
Усыпил!), дабы выйти к безоружной Медусе!
Наголову разбил он индов в двойной победе:
В битве на суше сражался и бился яро с рекою,
Залил кровью он землю и в ярко-алых потоках
Нереид он заставил плескаться во влаге кровавой,
Варваров племена умерщвляя. В матери Гее
Обезглавленных сколько гордых индов пропало!
Множество в море воев сразил он тирсом изострым,
70 [73]
Плыли трупы по гребням, влекомы морскою волною,
Столько, что не исчислить! С непобедимым Лиэем
Битву речного вала с пеною вместо оружья
Я поминать не стану, как пламень жгучий и яркий
Вакха сжигал без остатка варварские потоки
Влажнопылающей искрой, как влага, вскипевшая паром,
Исходила от глади речного бога Гидаспа!
Скажешь: Персей ведь тоже тварь прикончил морскую!
Звери пучины мертвели от взгляда только Горгоны!
Что ж тут за чудо? Владыка пред взором единым Медусы
80 [83]
Преобразился в камень от головы и до пяток,
Что сам собою, от взгляда, стал Полидект изваяньем?
Вакхом, Индоубийцей, скошено семя Гигантов,
А не только Горгона, гора иль плоть Полидекта!
Нет, обильную жатву змееволосых Гигантов
Доблестный Вакх собрал сокрушительным тирсом нежнейшим,
Некогда плющ обрушив в сражении с Порфирионом,
Он Энкелада низвергнул и в бегство Алкионея
Обратил лишь листвою единой, метал он лишь тирсы,
Губящие землеродных, спасающие олимпийцев,
90 [93]
Племя Аруры когда, двухсотрукое, кинулось к небу,
Многоглавое, звезды алча с высей низвергнуть -
Только пред хрупкой верхушкой тирса чудовища сникли;
Пред виноградным побегом, не пред огнем небесным
Пало дикарское племя, пред разрушительным тирсом!
Сами судите, о други, ибо в пределах восточных
С доблестью превеликой Вакх разбивает индов
Пред изумленным взором Гелия, дева ж Селена
Гесперийская видит в быстрых плесницах Персея,
Медью изогнутой, острой свершившего скромное дело!
100 [103]
И Фаэтонт насколько блеском могучее Мены,
Так я и Вакха считаю доблестней много Персея!
Инах обоим свидетель: когда пред плющом густолистым
И лозой смертоносной смирились микенские копья
Медные, ибо в бегство пред сатирами обратился
Серпоносный Персей, уступил тирсоносцу Лиэю,
Бурную пику метнувши в Эвия-браноносца,
Поразил Ариадны беззащитное тело!
Вот он, подвиг Персея! Убить единую деву,
Брачное платье которой еще любовью дышало...
110 [113]
Может ли он гордиться Диевым ложем и златом?
Зевс ливненосный Данаю не взял на звездное небо,
Дабы прославить сей ливень, извергшийся с высей на деву,
Дабы предаться страсти пота́йной... Семелу к Олимпу
Он восхи́тил, к бессмертным, к пирам и веселью Блаженных,
Дабы она восседала близ лозоносного Вакха!
Но не судьба Данае домы Олимпа - по влажным
Водам соложница Дия помчалась, влекома теченьем,
Проклиная коварный ливень страсти любовной,
Ей оставившей только влаги обилье ничтожной!
120 [123]
Ведаю про Андромеду, блистающую на Олимпе:
Только страждет и в небе она, и ропщет, и стонет,
Часто слово такое с упреком горестно молвит:
"Что мне в славе, на небо взнесенной, Персей, о супруг мой?
Так ли хорош сей брачный подарок - Олимп? И на звездном
Небе чудовище гонит меня, это новые узы,
Сходные с теми, что деву у брега морского держали
И среди горних созвездий меня оковали, небесный
Меч серповидный спасенья не подал, и око Медусы
Звездной не защищает, хоть мечет огонь и к Олимпу!
130 [133]
Кит угнетает меня - ты крылатых плесниц не вздеваешь!
Матери мука доли́т, боязливая Кассиопея
Нереид опасаясь, плывет средь небесных созвездий
Сквозь эфирные зыби, Медведицы участи легкой
Удивляясь, ни волн Океана, ни моря не знает!
Муки дочерние видя, Китом гонимой небесным,
Старец, оставивший землю, Кефей, тут плачет и стонет!"
Жалобно дева стонала, закована в крепкие цепи,
Клича Персея-супруга, но не пришел он на помощь!
Коли Персей гордится звездной своей Андромедой,
То обрати свои взоры туда, где в эфире блистает
140 [144]
Змееносец лучистый, перстами подъемлющий Змея,
Ты венец круговидный увидишь тогда Ариадны,
С Гелием рядом бегущий и с восходящей Селеной,
Вестник желания бога, венколюбивого Вакха!
Миноса ведаю битву - за ним Энио выступала
Нежная, пояс доспехом был, не перевязь бычья,
У Киприды оружной, когда она в шлеме блистала,
И Пейто́ потрясала сулицей... Словно Паллада,
С Миносом шла Киприда на битву, и в сшибке горячей
Брачная стая эротов мирных стрелы метала!
150 [154]
Сладостное ополченье город сей осадило
И к нисейским Мегарам взгремели кидонские трубы!
Фобоса с Деймосом видя, что стали друзьями эротов,
Пятясь шагом постыдным, медный Арей удалился,
На щитоносную деву Афродиту взирая,
На копьеносную Похоть... У меднодоспешного воя
Эрос в легкой тунике прекраснокудрявый победу
Вырвал... Ведь Скилла из кудрей отца уснувшего тут же
Срезала рыжий волос, что был у него от рожденья,
И отдала на поживу недругу целый город,
160 [164]
Срезав железом изострым волос, отчизну хранящий!
Минос так градовержец через деву нагую
Верх одержал в сраженье - не победил он железом,
Только одним любострастьем! Когда же Бромий сражался,
Не было Любострастье союзником с индами в битве,
И не билась Пафийка, споспешествуя Лиэю
Красотой... Ни единой не было девы влюбленной,
Ослепленной желаньем, что помогла б Дионису,
Не было хитростей страсти, не было у Дериадея
Пряди, но в битвах премногих, истекши потом и кровью,
170 [174]
Славу победы он вырвал! Может, почтить пожелаешь
Инаха и Геракла? Я сам расскажу и об этом!
Ведаю, как в объятьях льва задушил он могучих,
Только тисками дланей сжав его выю жестоко,
Обойдясь без железа изострого, там где сквозь глотку
Жизненосную воздух в пасть как раз поступает...
Больше не будем про то - невеликое это деянье!
Доблестная Кирена рукой, для льва смертоносной,
В чаще такое ж деянье свершила, повергнула зверя
Мужественного на землю силою женственных дланей
180 [184]
Юношей будучи нежным, Вакх, по горам пробегая,
Только одною рукою льва хватал за загривок,
Зверя, что в ярости страшен, и нес его к матери Рейе
Пешим, а лев, разъяряся, грозил клыками из пасти!
Бог его нес живого, прилаживал к вые поводья,
И мастерил уздечку, чтоб им управлять поудобней,
Упряжью пасть укрощая. После, взобравшись в повозку,
Диких львов хребтовины хлестал бичом, погоняя
Робких, а леопарды и род мясоедных медведей
Детской еще ручонкой укрощены Диониса!
190 [194]
Знаю о горном вепре аркадском, да только Лиэю
Вепри были забавой, как и львов укрощенье!
Что ж такого отважный Геракл совершил? Он всего лишь,
Поднатужившись, Лерны болотце избавил от змея,
Головы чьи возрастали сами собою, отрезав
Насажденья змеиных шей возрождавшейся гидры!
И не один он трудился! Разве не звал на подмогу
Он Иолая, что гада вновь растущие главы
Головнёю горящей прижигал, пока самка
От усилий двоих мужей не издохла... Почтить ли
200 [204]
Двух мужей, что сразились с червем каким-то ничтожным?
Подвиг один совершили два мужа, а тирсоносец
Изрубал, одинокий, сынов змеевласых Аруры,
Эвий, Дия поборник, всех он Гигантов низвергнул,
Хоть по плечам и змеились, клубками свивался, гидры,
Больше, чем Инаха змеи, и не в Лернейском болоте
Шип раздавался змеиный, а в звездоносном эфире!
Ах, Иолай, прости: прижигал ты головы гидры,
Но одному лишь Гераклу досталась почесть победы!
Вакх меж тем, мой поборник, не Лерну и не Немею
210 [214]
Спас великим деяньем, лес бесчисленных пастей
Ядовитых срубая многоглавого зверя -
Нот и Борей резвоногий, и ветер Эвр быстрокрылый
С Зефиром вместе славят его четверную победу,
Небо, земля и море о подвигах бога узнали!
Если змей или аспид и могут кого-то прославить,
То лишь юного Вакха, то лишь героя Лиэя,
В кудрях чьих, что подобны змеям гибким, ужасным,
Есть змеиный венец от рожденья дивного данный!
Умолчу я о лани с рогами златыми: вот подвиг
220 [224]
Мужа Геракла, косулю убившего самолично!
Нет, не скажу я о лани пугливой, ведь для вакханки,
Рвущей оленей на части, это жалчайшее дело!
Кносский подвиг Геракла не стоит вниманья. Работа
Жалкая больно свершилась: быка, что взбесился от страсти,
Укротили дубиной, рога ему обломали!
Часто такое свершает одна лишь дева-вакханка,
Голой рукою стa'да быков остророгих убийство,
Слабая дева, служанка быкорогого Вакха!
Рог ухватив заостренный, часто она укрощала
230 [234]
Зверя, что буйствовал, грозный, на деву свирепо бросаясь,
И прижимала к земле рога, что и льва бы пронзили!
Не вспоминай же напрасно трехтелого Герионея!
Ведь Дионис мой низвергнул плющом, разрывающим плоти,
Алпоса-богоборца, свирепого сына Аруры,
Алпоса с сотней голов, на коих аспиды вились,
Чудище к Гелию рвалось, к Селене рукою тянулось,
Сотрясая главою свод небес многозвездный!
Ибо Геракла деянья, коего бог бессмертный
Зевс на ложе с Алкменой зачал, возлегая три ночи
240 [244]
С нею, горца ничтожный подвиг, деянье же Вакха -
Бой с многоруким гигантом, с вождем надменнейших индов,
А не погоня за ланью, не стадо бычье, не вепря
Убиенье косматого, тур или пес, или древо
С золотыми плодами, иль хлев, иль птица какая,
У которой не перья в крылах, а железные копья,
Или кони, что жрут чужеземцев, не пояс девичий
Ипполиты ничтожный; слава бога Лиэя -
Дериадея убийство и бой с могучим Оронтом!
Сын именитый Мелета, славитель бессмертный ахейцев,
250 [254]
Милостив будь! Милосердья, ровесница Эригенейи,
Умоляю! Похода к Трое не вспомню - сравнить ли
С Бромием Айакида, с Гектором - Дериадея!
Ибо твоя только Муза должна столь великие битвы
Славить, как Вакх низвергает гордое племя Гигантов...
Ведь и другим возможно петь деянья Ахилла,
Если б Фетида о чести такой не просила. Подмоги,
Умоляю, о дай мне божественного вдохновенья,
Удели мне от дара, воспеть достойно деянья,
Кои свершил Дионис, разбив ополчение индов!
260 [264]
Предводи же, богиня, мной средь племен индийских,
Сулицу со щитом родителя дай мне, Гомера,
Дабы против Моррея, надменного Дериадея,
Бился я с Бромием вместе и Дием! И в битвах жестоких
Голос услышу сиринги вакхийской, ведущей на битву,
И неустанные клики трубы премудрой Гомера,
И дарования дротом покончу я с индом последним!
Вот на бреге лесистом Инда, на луге прибрежном
Ополчение Вакха, гор обитателя, встало
В ожидании битвы. Ганг же, охваченный страхом,
280 [274]
Горевал по потомству, и участь недавно погибших
Город оплакивал горько, и плакальщицы причитали,
Оглашая рыданьем улицы и переулки.
Страх и ужас, и трепет Дериадеем владели:
Все до конца узнаёт он, и взором окинув неверным
Местность, плачет в печали, ведь облик божественной влаги
Переменился и кровью зыби вскипали Гидаспа!
Вот по речному брегу бредет широкобородый
Старец, и веки слепые застланы темною мглою,
Каплет он желтую влагу целительного потока
290 [284]
На сомкну́тые вежды, и только глаза окропила
Винная влага, как сразу очи старца раскрылись.
Пляшет от радости старец и славит звонкою песнью
Темно-пурпурные воды всеисцеляющей влаги!
Старческими руками плещет в мех ароматный
Густотекучую че́рвлень, горстями воду речную;
Ставит жертвенник Дию и виноподателю Вакху,
Ибо свет Фаэтонта узрел, невидимый прежде!
Юноша, вдруг потерявший псов своих в горных долинах,
Видит как псы лакают багрец божественный тока;
300 [294]
Тут же ловчий, нагорной Лучницы верный сопутник,
В город скорей поспешает, упрямому Дериадею
Весть о сладостных струях поведать текучего хмеля;
Вот уж благоуханье лозы над градом струится,
Ветерками несомо, все улицы вмиг опьяняет,
Провозвещая победу Индоубийцы Лиэя!
Стража к башням сбежалась, встревожена рокотом шумным
И напугана, стены окружают щитами
Высокостенного града воины... В горных же долах
Дионис в нетерпенье, и часто он укоряет
310 [304]
Геру, что дескать, на битву вновь распаляются инды,
Что ветерки, мол, уносят всю на победу надежду!
Видя львиную пару, стоящую в яслях воздушных,
После того, как Селена уж десять кругов обежала,
Зная, что Эос уж триста раз восходила на небо,
Сам он, как лев разъяренный стенал и метался по чаще,
Слезы лия из бесслезных зениц... Ко страдавшему Вакху
Аттис, скопец, явился сквозь скифские дикие горы,
Длинноодетый, стегая львов своей быстрой повозки,
Рейи божественный вестник резвый, он с помощью меди
320 [314]
Острой кровию залил колос плодоносящий
Юности и разлучился с бороздою и плугом
Страсти, оставив жатвы... Разлился рекою кровавый
Ток, как отбросил он лемех любовный от бедер, лишившись
Мужеских признаков после ударов железа по телу...
Да, это он поднялся на колесницу Кибелы,
Дабы утешить Лиэя вестью в великом несчастье!
И Дионис, завидев вестника, мыслил: везет ли
Рейю, богиню праматерь, на битву свирепую с индом?
Остановивши повозку и вожжи к осям привязавши,
330 [324]
Вестник румяноланитный с кожею, женской нежнее,
Молвил Вакху реченье звонким гласом высоким:
"О Дионис лозоносный, Дия отпрыск, потомок
Рейи, ответь мне, когда возвратишься в лидийскую землю
После победы над родом индов косматоголовых?
Рейя не видела пленных, добычи со смуглою кожей!
После битв и сражений, устроенных в горных загонах,
Львов, зверей мигдонийских, гривы не омывала
В щедрых потоках Пактола! Не слышно шума сражений,
А пролетело меж тем уж десять годов круговратных!
340 [334]
К матери всех бессмертных в знак несомненной победы
Не приводил ты и пары львов индийских с востока!
Вот тебе от Гефеста-бога и Рейи бессмертной
Битвенные доспехи, что кованы в кузне лемносской,
Как во вселенной, найдешь там и небо, и море, и землю!"
Вестник и речи не кончил, как Вакх-воитель воскликнул:
"Жалки же боги-ревнивцы! В этой войне бесконечной
Мог бы лишь за день единый индов низвергнуть ничтожных
Сулицей плющевою, но похищает победу
Зависть упорной Геры, богини ревнивой и злобной!
350 [344]
Дериадею-владыке Арей потакает открыто
Дикий, когда он бьется с сатирами, и сам я
Тирсом его поразил бы, да только Кронион грозится,
Молниями и громами гнев мой ярый смиряя!
Если бы Зевс поднебесный, из-под туч возгремевший,
Дал мне знаменье какое - связал бы тогда я Арея,
Жатву обильную взял бы с племени индов надменных!"
Но на то Дионису Аттис лидийский отмолвил:
"Если во длани подъемлешь щит звездоносный эфира,
Друг мой, то яри Арея и Геры козней не бойся,
360 [354]
Войск не страшись и Блаженных, ведь Рейя праматерь с тобою,
Воев изогнутолуких пре́зри - не могут и ранить
Оные Гелия-солнце или богиню Селену!
Кладенец Ориона какой же меч превозможет?
Лезвие дрота какого уязвило б Боота?
Не защитит и отец рогатый Дериадея,
Океана не могут оспаривать воды Гидаспа!
Так что смело сражайся снова, ибо праматерь
Рейя тебе предвещает победу скорую в схватке!
Только не будет закончен поход, пока четверная
370 [364]
Хор колесница шестижды по небу не обернется -
Вот и все, что и Зевс, и нить всепобедная Мойры
Гере упорной уступят, но год лишь седьмой народится,
Сразу же ты одолеешь город сих индов надменных!"
Молвит он, Бромию щит подавая и радуясь сердцем.
Чаши бог наполняет вином, разрешающим скорби,
Чистым и крепким напитком на пире, и дух облегчивши,
На колесницу восходит и львов бичом погоняет,
Намереваясь к нагорьям Фригии воротиться.
Вот миновал по пути он горы земли кавказской,
Выси краев ассирийских, суровые Бактрии пики,
380 [375]
Выйдя к ливанским нагорьям и к цепи Тавра высокой,
Вот в Меонии долы вступил, в исконные земли,
Где божественный дом нашла детомощная Рейя.
Бог от уз разрешает львов своих плотоядных,
В яслях их запирает, дает амвросии на яство.
Вот увлекаемый вдаль пророчеством матери дивной,
Дионис тирсоносный смешался с толпою вакханок,
Бремя развеяв по ветру печали, его тяготившей,
Щит пестроцветный во дланях держа, Олимпа оружье,
Труд искусный Гефеста. Вот собралися толпы,
390 [385]
Дабы полюбоваться работой божественночудной,
Ослепительнодивной, небесной исполненной дланью,
Многоцветным щитом: в середине оного мастер
Круг земной и великий изваял, и над кругом
Неба выси круглились с бегом созвездий над ними,
О брега же плескалось море; в эфире высоком,
На колеснице, пылавшей пламенем яркоблестящим,
Гелия вырезал мастер из злата, из серебра же
Белого ваян и полный диск богини Селены;
А над ними созвездья пылают в текучем просторе,
400 [395]
Ярко над сводом сияют многозвездного неба
Семь поясов небесных и над чертой Зодиака -
Бег двояких Медведиц, не заходящих вовеки!
По колее нерушимой над Океаном безмерным
Обе несутся бок о бок и только одна лишь коснется
Головы наклоненной к низу идущего Аркта,
При появленье другой он голову вновь поднимает!
Ровно посередине сияет созвездье Дракона,
С двух сторон разделяя будто одну и другую,
Между ними небесным чревом бьется и вьется,
410 [405]
Сам вкруг себя свивает блестящее тело, как будто
Ток извивный и быстрый Меандра, который на тверди
Влагой рисует своею кольца, виясь прихотливо.
Смотрит он на Хели́ки голову взглядом упорным,
Звездною чешуею обвив Медведиц обеих,
Рядом лежащих, а в пасти, на языке изостром
Льет, мерцая, сиянье звезда лучистая, прямо
Между клыков огромных свои лучи посылает!
Вот что изваяно было посередине искусной
Меди щита кругового; Угождая Лиэю,
420 [415]
Мастер представил и стены лирозданные града,
Фив семивратных, их строят каждые поочередно
Эти врата, не все сразу. Был там и Зет, что на плечи
Поднял огромный камень, трудяся на благо отчизны;
Пел Амфион, на лире играя. Согласно сей песне,
Сам собою катился камень горный, вращаясь
Как зачарованный даже и на щите! И промолвил
Ты бы, что камень недвижный пляшет в радостной пляске,
Ты бы почувствовал трепет высей, незыблемых раньше!
В этом безмолвье поющем, внимая игре песнопевца,
430 [425]
Ты бы пришел поскорее увидеть, как движутся камни,
Песне послушные, слух свой ты б усладил несказанно,
Градозданной форминге себя самого подчиняя,
Семиструнному ладу внимая, что скалы колеблет!
Есть на щите круговидном, где ходят хоры созвездий,
И другие картины: изображен там отпрыск
Троса в Зевесовом доме с невероятным искусством,
Коего птица уносит, кравчего, в небо восхитив!
Мнится, вот-вот сей орел перехватит когтями красавца -
Только Дий осторожен, летя в высоком эфире,
440 [435]
Держит он мальчика крепко и нежно его обхвативши,
Мягко крылом помавает, бурный полет умеряя:
Как бы в зыбях пурпурных моря любимый не сгинул,
Ганимед, с высоты устремившись вниз головою!
О, как он Мойры трепещет! А вдруг преждевременно имя
Даст этот юный красавец проливу соседнему, почесть
Геллы и славу похитив, в будущем данные деве!
Далее был изваян за трапезою Бессмертных
Юноша как живой, в сосуды льющий напиток,
Будто бы он крате́ры не́ктаром сладостным полнил,
450 [445]
Пировавшему Дию протягивал будто бы чашу!
Будто бы гневалась Гера, лицо ее отражало
Гордую, властную душу! Деве Палладе богиня
Знак перстом подавала - как же сей нектар небесный
Смеет лить быкопас Ганимед, взнесенный к Олимпу,
Предназначенных Гере смеет касаться кратеров?
После кормилица Вакха изваяна там Меони́я
Вместе с Мори́ей, и пестрый змей, и травы густые,
Дамасен-змееборец, отпрыск Хтоны могучей,
После и Тил, недолго в Меонии обитавший,
460 [455]
С ядовитым укусом змея из жизни ушедший;
Ибо однажды на бреге ручья мигдонийского, Херма,
Аспида он коснулся рукой, и быстро поднявшись,
Голову показала змея с разверстою пастью,
Бросилась на человека, обви́ла его, бичуя,
Смертный мрак насылая кольцами быстрыми тела,
Гибким хребтом обхватила накрепко смертного мужа,
Вкруг подбородка с первым пушком молодым обвилася,
Многозубою глоткой против ланит оказавшись,
Плюнула ядом отравным, влагою Мойры богини -
Тело змеи клубилось над самыми мужа плечами,
470 [466]
Хвост же чудовища мощно стянул и грудь, и предплечья...
О ожерелье Аида, Мойры предвозвеститель!
Пал он замертво наземь, словно былинка земная!
Сжалившись над судьбою юноши, что пред глазами
У нее и скончался, рыдала нагая наяда,
Подле ужасного зверя над юношей плача покойным...
И не один уж странник или пастух был погублен
Здесь, не единого Тила, в чаще лесной затаившись,
Змей стерег, но и зверя подстерегал он, и часто
Древо с корнями вырвав, хватал его он клыками
480 [476]
И безмерною пастью сжирал и ветви, и листья,
Испуская из зева губительные испаренья...
Часто, воздух втянувши, путника увлекал он
Внутрь бездонного чрева, шипя ужасно и грозно,
Пасть открыв пошире, глотал его без остатка!
И Мори́я узнала убийцу брата родного,
Издали все подсмотрев: обезумела дева от страха,
Видя клыки и зубы, яд источавшие в пасти,
Смертное ожерелье, обвившееся вкруг выи...
Плача и горько стеная, металась дева по чаще
490 [486]
И Дамасена узрела, сына могучего Геи,
Коего матерь в утробе сама по себе зародила,
Изначально с густою брадою, обвившей ланиты;
Воспитала младенца Эрис: и вместо груди он
Копья сосал и кровью его омывали, пеленкой
Панцирь служил, великан сей был и огромен, и тяжек,
Головою касался высей небесных воитель,
Дроты метать от рожденья стал, а только родился -
Уж со щитом Илифи́я младенца сего восприяла!
Только его увидала на холме густолесистом -
500 [496]
Сразу пред ним склонилась нимфа, моля о защите:
Показала на змея огромного, брата убийцу,
Тила, чье мертвое тело в пасти еще трепетало...
Просьбы могу́т не пре́зрел девичьей и кинулся сразу;
Вырвав огромное древо из лона матери тучной,
Сделал его оружьем против грозного змея.
Тот же, боец извивный, готовился к битве, свернувшись
Кольцами, испуская шипенье из пасти огромной,
На пятьдесят локтей простиралось змеиное тело!
Вот он тесно обвился вокруг ступней Дамасена,
510 [506]
Члены его обхватил, извиваясь и содрогаясь,
Пасть разверзнул, зубами усеянную повсеместно,
И летела из глотки слюна смертоносная дротом,
Смерть выдыхая; вращал он ужасно глазами... Близ лика
Воина щелкали зубы, яда ручьи источая,
Зеленоватую пену с концов клыков изощренных...
Вот бросается аспид к главе на вые высокой,
И от броска такого вся земля затряслася -
Только змеиное тело отброшено было ударом
Воина; точно скалистый мыс стоял он на месте!
520 [516]
Вот он дланью подъемлет как дрот ветвистое древо,
Мечет его пред собою, и ствол, и корни, и ветви,
Размахнувшись широко - и в шею змея сражает,
Там, где в самую выю врастает тело на сгибе...
Древо уж дважды за век свой корни пустило! Повергнут
Змей оплетенный на землю... Свернулся в кольцо... Но внезапно
Появляется самка змеиная, вьется по камню,
И обвивает, как будто жена обнимает супруга,
Горько плача над мертвым телом... Потом уползает
530 [525]
В скалы, свивался быстро в кольца хребтом необъятным,
В горы стремится, где много трав на лесных луговинах,
Там она пастью своей вырывает коренье Зевеса,
В зубы его прихвативши, целительный корень приносит.
Вот подает лекарство от смерти ужасной и страшной
Прямо к ноздрям супруга и в ядовитое тело
Неподвижного гада корень сей жизнь возвращает!
Зашевелился аспид сам собою как будто,
Часть еще неподвижна, но оживает другая,
Сам еще бездыханен, но хвост уж вздрогнул сильнее,
540 [535]
В пасть его ледяную уже вернулось дыханье,
Глотку он открывает мало-помалу, и слышен
Шип свистящий свирепый - и вот, возвращается снова
Змей в ту нору, где прежде лежал он, в кольца свернувшись.
Вот Мори́я Зевесов корень срывает и к телу
Мертвому брата подносит, к самым ноздрям жизненосным,
Корень сей жизнедарный с целительным стеблем и цветом
Вновь возвращает дыханье вместе с жизнию в тело,
Входит душа повторно в холодную внутренность трупа,
Плоть постепенно теплеет в спасительном пламени корня...
550 [545]
Мертвый вновь оживает, свершается жизни начало -
Правую ногу согнув и левую подтянувши,
Вдруг он садится на землю, стопами вперед упираясь,
Словно тот, кто внезапно, крепко спавши на ложе,
Пробужденный, остатки сонной неги отбросил;
Кровь уж бежит по жилам, грудь воздымается снова,
Вверх потянулися руки, ноги способны к движенью,
Очи - ко зренью, а губы голос опять обретают!
Видно в щите и Кибелу по разрешеньи от родов,
Будто она прижимает к лону плод нерожденный,
560 [555]
Подает на ладонях ненавистному мужу
Хитроумная Рейя камень вместо младенца,
Несъедобное яство... Камень сей круговидный,
Мраморный образ дитяти, отец своей алчною глоткой
Пожирает, сей ложный облик бога Зевеса!
Лишь ненасытное чрево приняло внутрь этот камень,
Извергает тотчас многочисленное потомство,
Выплюнув оное бремя из полного с верхом желудка!
Столь различные сцены с превеликим уменьем
Изображались по кругу сего щита боевого,
570 [565]
Принадлежащего Вакху. Спутники им любовались,
Вкруг оружья и бога столпившись кружком изумленным,
Восхваляя горенье кузницы Олимпийца!
Но меж радости бурной Эос клонилась к закату,
Свет угасал постепенно огнепылавшего взора,
Тень простирала густую безмолвная Ночь над землею.
Почивать ополченье разместилось на ложах,
Пищи вечерней вкусивши в горном своем становище!

 

Песнь XXVI

   В песне двадцать шестой о лукавстве поется Афины,
   Заманившей владыку индов в битву с Лиэем!

Дериадей почивает в слезах и печали на ложе;
Предана Вакху, Афина неукротимая встала
В изголовье постели, победу ему замышляя:
Облик она изменила на облик владыки Оронта
(Родич он был и соратник надменного Дериадея!);
Спит он, оставив и мысли о жалящей сулице Распри -
Встало пред ним виденье во сне злокозненном, клича
Слово поносное громко испуганному судьбою
Павших, его ободряя на битву идти с Дионисом:
"Спишь, о Дериадей! За это тебя проклинаю!
10 [11]
Спать по ночам не должно града вождям и владыкам!
Спит умеренно мудрый: ибо вкруг стен и башен
Недруг встал ненавистный... Ты же копья́ не подъемлешь
Бурного, шума не слышишь барабанов, авлосов,
Звуков трубы, на битву кровавую выйти зовущей!
О, над собственной дщерью, юной вдовою скорбящей
Смилуйся Протоносей - она потеряла супруга!
Не оставь, самодержец, неотомщенным Оронта!
Тех, кто меня погубил, безоружного, наземь повергни!
Мертв я, родич твой близкий - убийцы родича живы!
20 [21]
Грудь мою осмотри - там раны от тирса зияют!
Горе! Не сын Арея, Ликург, обитает в сем граде!
Горе! Ты ведь не правишь арабом мстительногордым!
Нет, Дионис не бог, коль смертный загнал его в воду,
Дабы он никогда не вышел уже из пучины!
Вижу пред женственным войском трусость Дериадея!
Стань же львом нестрашимым и перед воем оружным -
Вакх под шкурой оленьей сбежит как лань предо львами!
Ибо не он уничтожил племя воинственных индов,
То отец твой, Гидасп, их убил, увидев, что в битве
30 [31]
Все твои ополченья спасаются бегством позорным!
Ты не такой как другие, ведь в жилах твоих Фаэтонта
Дщери кровь пробегает, пращура огневого,
Ты полубог, а не смертный, тебя не дано ниспровергнуть
Ни мечу и ни дроту напавшего Диониса!"
Молвив, к Олимпу взнеслась многоумная дева Афина,
Обретая свой прежний облик богини бессмертной.
Дериадей же наутро вестников рассылает
По островам да по градам ко многоразличным народам!
Много краев обежавши бурной и быстрой стопою,
40 [41]
Много различных народов вестники собирают
На востоке. И жаждой битвы томимо, собралось
Войско большое, ответив на зов своего же владыки.
Первыми ополчились воители в распрях великих,
Флогиос и Аграйос, союзники по походам,
Ведь схоронили недавно они отца, что скончался...
Оба - сыны Эвлая. С ними прибыли вместе
Жители Киры и града, стоящего рядом с потоком
О́мбелом, влагой обильным, жители Байдия-града;
Из укрепленной Родои прибыли пылкие инды,
Также из Пропаниса скалистого, с острова также
50 [52]
Грай, где младенцы не матерь сосут, как обычно бывает,
Нет - малютки, родившись, приложены к персям отцовским,
Жадно тянущие млеко по каплям ротиком алчным!
Также с Сесиндия-града, и те, кто столь укрепили
Гадзос льняною стеною, сотканной крепко и плотно,
Неприступный Арея оплот - ни один ненавистник
Не сподобился башни льняные разрушить железом:
Нерушимые, встали они на плетеной основе!
Также прибыли в город воители, смелые сердцем
Дарды и вой из Прасий, а также дружина салангов,
60 [62]
Златом покрытых, у коих много богатства, для коих
Было обычным питаться стручками, их вместо хлеба
Ели они, размоловши в муку на мельничном круге;
Забиев войско явилось кудрявое, их предводитель
Был Палтанор премудрый, Дериадея-владыку
Он не любил, благочестный, сочувствовал он Дионису -
Оного Вакх повелитель увел после битв против индов.
Иноземца, чужого, с собой в лирозданные Фивы,
И остался у Дирки питомец родного Гидаспа,
Исменийскую влагу стал пить реки аонийской;
70 [72]
Рядом свое ополченье Моррей построил надменный,
Тиднасид, он в город явился с отцом престарелым,
Чья печаль вместе с горькой старостью соединялась...
Старческою рукою вздымал тот щит пестроцветный,
Поводил клочковатой и густой бородою,
(И сие возвещало о летах его препочтенных!) -
Ибо на индском Оронте пал сын его юный, любимый...
Слезы он лил непрестанно! Тиднас, за ним же отмститель
Следовал, воздымая копье, Моррей непреклонный,
Войско Вакха решивший низвергнуть; горел он с Лиэем
80 [82]
Биться, с убийцею кровных... Неуязвимого сына
Девы Тионы замыслил сразить, убившего брата;
Следом за ними приходит род индов разноязыких,
Гелия град населявших, дивнозданную Айтру,
Выстроенный в пределах безоблачных... Также явились
Жители чащ Антены и тростников Орики́и,
Не́сайи знойного града, беззимнего града Мелайны
Благозданной, волной окаймленной морской Паталены;
Вот идет ополченье диссеев, за ними ступает
Войско из племени с грудью густовласой сабиров,
90 [92]
Коих и сердце покрыто шерстью, кои отважны
Вечно и неустрашимы ликом пред распрей любою;
Вслед приходит за ними дружина уатокойтов
(Спать это племя привыкло на ушах своих длинных!),
Фрингос командует ими и Аспетос вместе с Даниклом,
Гордым и властным владыкой, в согласье действуют с ними
И Моррей-стреловержец, и Гиппурос, верный сопутник;
Все согласно и правят войском, свирепые в битве,
Пять полководцев великих племени уатокойтов;
Тектафос-стреловержец приходит (он некогда дщери
100 [102]
Алчущими губами млекообильные груди
Страждущий, высосал, дочерь отца спасала от смерти!);
Тектафос с плотью иссохшей, мертвец разумный, ходячий:
Некогда скиптродержец Дериадей его бросил,
Исполняя угрозы свои, наложивши оковы,
В яму, где сырость и плесень, и тьма постоянно царили.
Там он томился без яствы, в собственных нечистотах,
Света Солнца лишенный и Луны круговидной.
Пленник в яме этой и жил, закованный в цепи,
Без питья или яств; людей к нему не впускали...
110 [112]
Вытесаны из камня стены скальной темницы -
Он же терзался без меры, гладом уже истомленный,
Уст его страждущих только одно дыханье касалось,
Бездыханному трупу подобно дышал он, как мертвый,
Источая зловонный дух разложившимся телом!
Пленника охраняли стражников царских отряды,
Но хитроумная дочерь одна обмануть их сумела;
Так говорила с мольбою в голосе, горько рыдая,
На сносях уже дева, разрывая одежды:
"Не убивайте, о стражи, меня - ничего не несу я,
120 [122]
Нет, ни питья, ни пищи отцу я не доставляю,
Слезы и жалобы только одни пребывают со мною,
Пусто в этих ладонях! Коль недоверчиво сердце
Ваше, то развяжите пояс мой на одеждах,
Покрывало снимите, мой хитон обыщите!
Влаги нет жизнедарной со мною, хочу лишь остаться
Вместе с родителем милым в этой подземной темнице;
Нет, молю вас, не бойтесь, владыка коль и узнает -
Кто ж на сочувствие к трупу сердится? Кто ж угрожает
Жалкому мертвецу? Кто ж мертвого не пожалеет?
130 [132]
Я ведь закрыть желаю очи покойного только,
Дайте войти! Разве мертвый под подозреньем? Да сгибнем
Мы в единой могиле - и дитя, и родитель!"
Стражей она умолила. В темницу дочерь проникла,
Свет неся утешенья родителю; в яме промозглой
Брызнула в губы отцовы млеком спасительным персей
Ээри́я бесстрашно... Узнав благочестное дело,
Дериадей восхитился, ради подвижницы-девы
Освободил он отца, подобие тени иссохшей.
Слух о подвиге этом распространился повсюду,
140 [142]
Войско индов хвалило хитрость спасительных персей!
Тектафос средь болингов блистал, как блистает в созвездьях
В небе высоком Веспер, звезда пресветлая ночи,
Веспер, всходящий лишь только сияние дня угасает...
Гинглон высокоглавый, а также Тирей мощнобедрый
Вместе с Хиппалмом, что небо челом доставал, пришедши
С мира окраин, вели копьеборный род арахотов
Быстрых, а также дерсеев, кои железом убитых
Воинов хоронили, насыпав над ними курганы
(Так велел их обычай погребения павших!);
150 [152]
Вот, набравши дружину стрельцов изогнутолуких,
Хабротоо́с прибывает обритый, неторопливый...
Он стыдится во гневе и в горечи неутолимой
На самовластца рогатого, ибо в припадке безумья
Дериадей надменный остриг его гриву густую:
Знак позора для индов такое! Призванный к службе,
Он, в поход отправляясь, спрятал под шлемом гривастым
Голову, с коей кудри состригли, позор полководца...
Негодованье в глубь сердца загнал он, но в битвах сражаясь
Целыми днями средь воев, он тьмою глухою ночною
160 [162]
Слал свои донесенья о замыслах Дериадея
Вакху, верный прислужник бога... Хотя и открыто
В войске Дериадея сражался против Лиэя!
Дикое племя ксутов вел он и ариенов,
Вооружил зоаров, а также и племя иоров
Вместе с родом каспейров и арбиев, кои гордились
Хиспором с влагой блестящей, глубоководным потоком,
Где богатая россыпь камня таилась электра;
Были там и Арсени́и жители, жены которых
Только лишь за день единый за работою, милой
170 [172]
Деве Палладе, сидя ткали хитон преискусно;
Вслед ополчилась за ними для битвы на море жестокой
Племя киреев, знавших лишь земли свои островные,
Племя кормчих, искусных в сраженьях... Судов же торговых
Не признавало племя, пользуясь челноками,
Выделанными из бычьих шкур, подобьями лодок:
В шкурах таких и свершали набеги они беззаконно,
Сидючи в шкуре, скользящей по зыби спокойной, зеркальной,
Устремляясь по волнам в этих странных лодчонках;
Тиамис правил ими и Хо́лкасос, полководцы,
180 [182]
Вои, сыны Тарбела, сулиценосного мужа;
Также пришли народы толпою из Аризантейи,
Хлебцов медовых питомцы, ибо с деревьев ветвистых,
Пьющих на самом рассвете росу небесную вдоволь,
Мед стекает на землю, как будто течет он из сотов,
Плод, рожденный пчелы работящей, премудрой деяньем,
Светлый напиток, средь листьев сам зародившийся, ибо
Фаэтонт, восходящий из вод круговых Океана,
В почву тучную края влагу с волос отряхает,
Плодоносную землю питая лучом животворным -
190 [192]
Вот каков Аризантейи мед! Он радостен многим
Птицам пернатым над током реки пролетающим быстро,
Хлопая крыльями; змеи, кольчатым телом свиваясь,
На стволах иль ветвях подобных пышной короне,
Алчною глоткой впивают лилейносветлую влагу,
Слизывая язычками сладостный плод выделений;
После же насыщенья роса древесная каплет
Сладкой струею медовой из пастей, а не отравный
Сок, что они извергают из глоток своих ядовитых!
Там, на ветвях, что сочатся медом, поет сладкогласно
200 [202]
Славная птица "хори́он" словно разумная лебедь,
Нет, не с Зефиром шумным, что крылья птицы вздымает,
Запевает она с ветерком сладкозвучным согласно,
Клюв открывая искусно (как делают песнопевцы,
Свадебный гимн зачиная невесте под звуки пектиды!);
Птица ж "катре́й" предвещает ливень скорый, обильный,
Птица, что кличет так звонко, с хвостом она ало-пурпурным,
Чье оперение блеском соперничает с зарею!
Часто катрей испускает крики над древом, что ветер
Треплет, и заглушает хориона звонкую песню,
210 [212]
Он, в оперенье пурпурном... Слышат пенье катрея
И говорят, что коленца так свои испускает
Соловей пестрогорлый с первыми солнца лучами!
Также явилось войско мужей, исступленных в сраженье,
Коих неустрашимый Пилойтес, отпрыск Хиппалма,
Ополчил совместно с Биллеем, родичем, в битву;
Также взялись за оружье сибы и племя хидарков,
Также и войско из града Кармины к сбору явилось:
Все они под началом Астрея и воя Киллара,
Бронга сынов, что снискали милости Дериадея;
220 [222]
Также и ло́дьи явились с трехсот островов, что лежали
В море, одни за другими, архипелаг образуя
В совокупности целой, там они находились,
Там, где далек от истоков, Инд двуустый впадает
В море, смеяся лениво средь тростников эритрейских,
Средь пределов восточных, лежащих у брега морского,
Дабы потом затеряться средь эфиопских отрогов;
Там, раздувшись от влаги снегов, подтаявших летом,
Катит он, пядь за пядью, вниз обильную влагу!
Там супруг сей струистый тучную почву объемлет,
230 [232]
Радуя влажным лобзаньем жаждущую невесту!
Множит он струи, желая проникнуть в матерь посевов,
Зачиная собою побеги, растущие вечно
Снова, ведь Нил он - в Египте, Гидасп - на индийском востоке!
Там, топоча копытом по черно-галечным струям,
Плавает в этих водах, странствуя, лошадь речная,
Словно и тот, кто и в Ниле моем поток рассекает
Летним паводком, влажный странник пучин подледонных,
С узкими челюстями; когда же выходит на берег,
240 [241]
Острыми зубьями пасти сквозь заросли путь прорубает,
Влажноплоскою глоткой свою собирает добычу,
Словно серпом срезая злаконесущие стебли,
Урожайное поле без помощи всякой железа -
Вот какое преданье о Ниле, реке семиустой,
Ходит, что будто начало берет он в индийском Гидаспе!
Край островной круговидный оставив, Инду соседний,
Ополчилися вой с их поборником ярым,
Ригбасом, ликом подобным лику самих землеродных!
Старец А́рет внимает призыву Дериадея,
250 [251]
Но не спешит, однако: седую грудь облачает
Меднозданным доспехом, наподобье хитона,
За согбенную спину забрасывает воловий
Щит и перевязь бычью на плечах закрепляет;
Вынужденный сражаться, снаряжает дружину
Он с пятью сыновьями, Ликом, Мирсом и Главком,
С Перифантом и младшим сыном своим, Меланеем.
После того, как под шлемом спрятал старец седины,
Встал он с левого края неукротимого войска,
Детям своим доверив правый край ополченья,
260 [261]
Детям, коим молчанья печать уста оковала,
Речь их связав живую, мыслей и чувств проводницу.
Некогда брачных чертогов порог преступил Лаоби́и
Арет и сочетался с нею законным союзом,
Намереваясь потомство зачать - он славил союз сей!
Только там чудо случилось: на алтаре освященном
Совершал Афродите, вспомощнице брака и страсти,
Приношение юный супруг под брачные гимны,
Шум раздался великий и визг в дворцовых покоях -
Будущее возвещая, свинья там опоросилась,
270 [271]
Разродилася странно и чуждым образом вовсе,
Четвероногих там не было. Вместо этого к брюху
Матки влажноплывущие рыбы морские прильнули,
Нет, не твари земные, а твари морские явились!
Вот о рыбородящей свинье молва понеслася
Быстро во всем народе, множество толп стеклося,
Многие люди дивились обильнейшему помету,
Тварям, морским по природе, хоть на земле народились!
Толкователя воли богов вопрошает тут А́рет.
Тот же ответил: потомство его пребудет безмолвным,
Словно рыбы морские, безмолвные от рожденья.
280 [282]
Также дав объясненье знамений, явленных свыше,
Повелевает молить он резвоплесничного сына
Майи, водителя речи, правителя мысли и чувства
Вот родила Лаоби́я и в родах благоприятных,
Так же как тварь земная, пять младенцев явила,
Столь же безмолвных, как рыбы (над ними после победы
Сжалился Вакх-владыка, и безъязыкие глотки
Разрешил от безмолвья, изгнал порок их врожденный,
И наделил, хоть и поздно, даром и слова, и речи!);
С ними вооружились на битву мужи-щитоносцы,
290 [292]
Те, кто в Пилах живут и кто, оказавшись близ Эвра,
Жили во граде Эвколле, где Эос беззимняя правит,
И в святом Горианде с тучной землею на пашнях.
С ними на бой ополчились жители области Ойты,
Матери густолесистой слонов, животных огромных,
Коим природа судила жить два раза по сотне
Лет, а может быть, даже и по три круговорота
В сотню годов длиною... Пасутся друг подле друга
Звери эти, от ног до главы черны они кожей,
В челюстях удлиненных пара зубов выступает,
300 [302]
Словно серпы жнецов изогнуты лезвием острым.
Могут, вперед продвигаясь по зарослям густолистым,
Их растоптать стопами... похожи они на верблюда,
Ибо изогнут хребет их, на этой вот хребтовине
Могут они и толпы нести людей, и поклажу
Долго и неутомимо, не преклоняя коленей!
Широколобые звери главою змеиной поводят,
Выя ж их коротка да крива, а малые глазки
Вид этим тварям огромным совсем придают поросячий,
Хоть высоки да сильны! Когда же идут они шагом,
310 [312]
Уши с тонкою кожей по обе стороны шеи
Так и болтаются, коли хоть малый ветер повеет!
Хвостик же хрупкий, короткий всегда и всюду в движеньи,
Непрестанно по телу и вьется, и бьется, и хлещет!
Часто, вперед продвигаясь в сражении, с пастью открытой,
Зверь быкоглавый, огромный обрушивается на мужа;
Недруга вооруженный зубами, торчащими грозно,
Дротами, от природы данными, страшно вращая;
Часто, в полном доспехе и со щитом, супротивник
Вверх, пронзенный, взлетает, в пасти грозной зажатый,
320 [322]
И низвергается долу зубом изострым сраженный.
Сбросив недруга наземь, катящегося во прахе,
Тело он поддевает, подбрасывает свирепо,
Ходит кругообразно, пастью быстро поводит
По сторонам с зубами кривыми, торчащими грозно,
Сам же хребтом извиваясь будто в движенье змеином,
Дроты зубов изостренных перед ногами уставил!
После сражения с индами их Дионис-владыка
По кавказским лугам привел к реке амазонок
И устрашил благошлемных воительниц-жен, восседая
330 [332]
На загривке высоком сих зверей преогромных!
После похода случилось сие. А сейчас для сраженья
С богом Лиэем по зову Дериадея Пелойтес
На прямоногом звере гигантском выходит на битву;
Кровь в нем кипит Маратона, воя, славного в схватках.
Также с ним ополчился наречьем иным говорящий
Род, в Эристобарейе живущий, стенами крепкой.
К Дериадею явились также и племя дербиков,
Саки и эфиопы, и разноязычные бактры,
И дружина большая блемиев, воев косматых.
340 [342]
Странно вооружались, на битву идя, эфиопы:
Лошадиные главы водружали на шлемы,
Пряча под этой личиной лик свой истинный в битве,
На виски натянувши эту иную личину,
Пряча живое под мертвым, и на врага устремляясь,
Воинов с толку сбивали, сея средь недругов ужас;
Главный же их полководец рев испускал непомерный -
Из человеческой глотки неслося конское ржанье...
Вот что за войско собралось по повелителя зову!
Повелевал ими всеми в битве индов владыка,
350 [352]
Коего отче Гидасп, потока быстрого боже,
С Гелия дщерью, Астридой, зачал, пылая любовью -
Дева, как говорили, от матери-океаниды
Род свой вела, от Кето́, родившей прекрасную дочерь.
Некогда и проникнул Гидасп на бурное ложе,
Пылко жених ее обнял влажный, в коем кипела
Кровь титанийская пылко по праву, ибо на ложе
Дивном Тавманта было когда-то двойное потомство:
Розоперстой Электрой, соложницей оного в браке,
Рождены и река, и вестница Уранидов,
360 [362]
Быстрая дева Ирида с быстроструйным Гидаспом!
Славилась та - быстротою бега, а этот - потока!
Оба быстрыми были потомками девы Электры,
Среди бессмертных - Ирида, Гидасп же среди потоков!
Войско было огромным, кишел отрядами город,
Благошлемных дружин отделенья по сто́ронам ветров
Строились, все четыре части града заполнив!
Кто-то на перекрестках сидел, а кто под навесом,
Кто на стене высокой, а кто и на башню взобрался,
Сладкому сну предаваясь в полном вооруженье.
370 [372]
Дериадей полководцев принял в дворцовых покоях,
Все они за столами, пируя, рядом сидели,
Вместе с владыкою пищу одну и ту же вкушали;
Пиром они насладились, а после Гипнос полночный
Прилетел - и все войско спит, поджидая Арея.
Но и сладостно спящих сны посещали, и бились
С сатирами до рассвета в призрачном вои сраженье!

 

Песнь XXVII

   В песне двадцать седьмой вожди войска ободряют
   Каждый свое, разделились бессмертные Олимпийцы!

Гипнос, забот разрешитель, сложил свои крылья пред девой
Эос, врата отворившей дню, вершителю битвы,
Светоносною девой, оставившей ложе Кефала.
Черный Ганг засиял пред сулицею Фаэтонта,
Мрак отступает от первых ударов лучей светозарных,
Обращается в бегство, росистая колесница
Реет над утренним краем, брызгая влагой весенней -
И закипело сраженье. Ко́ней огненных Гелий,
Пастырь годов неисчетных, придержал, лишь услышал
По соседству бряцанье и блеск доспехов Арея,
10 [11]
К битве он призывает блеском пламени Солнца,
Алые дроты метая с горних небес. Над землею
Рассыпает свой ливень Зевс, влагоносный владыка,
Кровью окрашенный, индов резню и убийство вещая,
И смертоносною влагой из тучи, ярость струящей,
Залиты черные нивы, свой цвет изменившие тут же
Края индийского, шлемов сумятица и доспехов
Затмевает сиянье Гелия дротов блестящих.
И пред войсками явившись индов в вооруженье
Полном, Дериадей надменный, их строя на битву,
20 [21]
Провозвещает устами грозное слово такое:
"Подданные! Сражайтесь и верьте в нашу победу!
Храбреца, что зовется сыном рогатым Тионы,
В рабство Дериадею доставьте - он тоже рогатый!
Панов убейте тоже своим изострым железом,
Если же боги они, и нельзя убить и оружьем
Неуязвимого Пана, да ведь и делать не должно
Этого, пусть сии паны лесные станут рабами,
Пусть в горах выпасают моих слонов одиноких!
Много пришло сюда разных диких зверей - мы отправим
Их к кентаврам и панам горца убогого, Вакха!
30 [32]
Дам я дочери нашей толпы служек застольных,
Сколько обычно бывает на застольях Моррея!
Пусть фригийский дружинник, за Вакхом идущий в походе,
Лик свой омоет в потоках нашей реки индийской,
Вместо Сангария кличет отеческим званьем Гидаспа!
Пусть от Алибы пришедший к этому Дионису
В рабство тут обратится и вместо серебряной речки
Да изведает влаги златоструйного Ганга!
Дионис! Отступися! Беги ты Дериадея
40 [41]
Пики! Здесь тоже есть море! И наши волны укроют
Близ арабийского брега и встретят тебя благосклонно!
Эта пучина обширней, что плещет свирепою влагой,
Зыби этой довольно для сатиров, диких вакхантов,
И для твоих бассарид, и лучше тут, чем у Нерея,
Лучше чем даже Фетида пучина индийская примет,
Некогда хоть и явили волны гостеприимство -
Ныне спасут тебя только лишь отчего гребни Гидаспа,
Скажешь только: "Я крови Зевеса, отца олимпийца!"
Гея эфир породила, где кружатся ныне созвездья,
Скажешь, что родом с небес - и край мой тебя и сокроет!
50 [52]
Даже и Крон, пожиратель детей своих новорожденных,
Явленный небом - в недрах скрылся темных Аруры!
Я - предводитель копейщиков, и помогучей Ликурга,
Гнавшего неженку прочь со стаей вакханок трусливых!
Хоть ты от горнего Зевса, а мне все равно! Здесь известно
Лишь о несчастной Семеле, погибшей в пламени свадьбы!
Не говори о зарнице, мальчишка от ложа Зевеса,
Иль о главе Кронида, иль о бедре Громовержца!
О, не поверю я мукам родов, испытанных Дием,
Сам я женские роды видел у верной супруги!
60 [62]
Если же Зевсу угодно, коль скоро отец он и матерь,
В помощь пусть шлет мужчине женственную Палладу,
Что называют Никой, дабы я мог скалою
Голову ей окровавить или же изувечить
Пикою дерзкой своею! Из благорогого лука
Лядвею Диониса изострой стрелой я умечу,
Сатиров быкорогих пастыря, и надсмеюся
Сразу над Зевсом-отцом и Бромием, и Палладой!
Разве Хромец поможет обоим? В искуснике дивном
Сам я нуждаюсь Гефесте, пускай для меня порадеет,
70 [72]
Дивные пусть доспехи выкует Дериадею!
Нет, не страшуся я нежной защитницы, коли подвигнет
Дева горнего Дия - владею я отчею влагой!
А храбреца Айакоса, этого кровника Вакха,
Смелого отпрыска Дия, что в небесах управляет,
К Дню подземному свергну, направлю в царство Аида!
Не унесет его в воздух Зевс, родитель пернатый!
Много потомков Кронида погибло, о коих я слышал:
Дардан был Диев потомок, и сгибнул, умер и Минос,
И не спасло от смерти и бычье ложе Зевеса!
80 [82]
Он ведь в Аиде судит - но этого индам не надо!
Коль Айако́с среди мёртвых, то пускай насладится
Властью над мертвецами и скиптром бездны подземной!
А длинноруких, огромных, коснувшихся высей Олимпа
Землеродных киклопов низвергните и изощренной
Пикой их убивайте не в чрево или в затылок -
Только в единое око медью их поражайте...
Не умерщвляйте киклопов земных, ибо в них я нуждаюсь,
В кузницы их устроим работать жаркие индов,
Бронтес мне изготовит трубу звонкогласую, грому
90 [92]
Горнему высей небесных подобную ропотом шумным,
Дабы казался я Зевсом земным! Изготовит Стеро́пес
Новую молнию - стану и я смеяться над Зевсом,
С сатирами сражаясь, ибо, робки душою,
Мечущим громы и пламя Дериадея представят!
Станет Кронид ревнивей, видя, что индов владыка
Мечет в сражении яром вновь изготовленный пламень!
Кто запретит мне биться с вихрем огненным в дланях?
Матери милой родитель - планет огнепылких правитель,
Сам Фаэтонт светозарный! А если я в жилах имею
100 [102]
Кровь божества речного, значит, могу я сражаться
Сулицей влажнотекучей против сего Диониса,
И ненавистных вакханок в реке утопить быстроструйной!
О, железом изострым изрубите подземных
Племя тельхинов, топите род этот в море соседнем,
Пусть позаботится отче о них Посейдон, принесите
Упряжь резную повозки со скакунами морскими
Как добычу победы владыке Дериадею!
После того, как плените согражданина Афины,
Девы, не ведавшей родов, огненного Гефеста
110 [112]
Сына - его вы сожгите, в коем ток именитый
Крови течет Эрехтея, оного ж древле Паллада,
Безматерняя дева, вспитала на девственном лоне,
Древнюю тайну хранит он при светоче вечногорящем,
Пусть останется в индской корзине навеки сгоревший,
Словно в девичьей темнице пустой и мрачной закрытый!
Эти же быстрые слуги щитов воловьих и резвых,
Столь искусные в пляске воинственной и свирепой -
Сих корибантов доставьте ко мне безоружных! Пусть плачет
Над погибшею двойней лемни́янка без повязок
120 [122]
Кабейро́, и пусть пылкий Гефест, отбросив кузнечный
Мех и клещи, посмотрит на убийцу потомков
Бога, что занял место Кабиров на колеснице
Дериадея, что правит меднокопытной упряжкой!
Дия сынов я низвергну! Моррей пускай убивает -
Зависти нет! - Аристея, Фебова сына, что гонит
Зайцев, и пчел гневливых выращивает прилежно!
О, серпами кривыми, двулезвийными мечами
Бассарид убивайте изнеженных, Диева сына
Высокорогого отпрыск рогатый Гидаспа прикончит!
130 [132]
Пусть никто не трепещет пред львиным возницею или
Ездоком на косматых загривках диких медведей,
Иль пред пастью разверстой зверей в упряжках; да кто же
Леопардов боится, когда слоны ополчились?"
Так говорил владыка индийский, ведя на сраженье
Индов, сидящих на спинах слонов, одетых в железо,
Индов, стремящихся в битву на скакунах быстроногих!
Мощным было и войско пеших. Щиты воздымали
Эти, и дроты - иные, колчаны с луками - третьи,
Были и те, кто выхватывал меч меднокованый, битвы
Ловкой жнеца, а были и те, кто держал пред собою
Быстрые луки и стрелы бурные за щитами.
140 [144]
Оба войска столкнулись для сечи на поле просторном
Около устья речного Инда. Выйдя из чащи,
Вооружил ополченье зеленью неуязвимой
Дионис тирсоносный, ветвями, стволами, листвою.
По четырем направленьям против пылающей Эос
Расположил он четыре части войска вакханок.
Первая располагалась под осью округлою Аркта,
В той стороне, где реки несут свои быстрые воды
По скалистым отрогам Кавказа, питаясь дождями.
Часть вторую построил там, где к восточным пределам
150 [154]
Инд устремился, венчая земли петлёю двойною,
Следуя среди всхолмий, петляет он прихотливо
И окружает стремниной своею поток Паталены,
В ту же область и токи устремилися бурно,
Водовороты рождая, реки многошумной Гидаспа.
Третью часть он построил по направлению к морю
Красному, там, где бушуют южного волны залива.
Часть четвертую в медных доспехах войска владыка
Выстроил у изножья западных всхолмий, откуда
Благоуханный Ганг прибрежный тростник омывает.
160 [164]
Каждой из благопоножных частей он дал полководца,
Вооруженного дивным меднозданным доспехом;
К храброму войску взывая, он так к нему обратился:
"О бассариды, пляшите и здесь в своих хороводах,
Варваров убивайте, с тирсами копья мешая,
К ним и мечи прибавив! Вместо призыва к застолью
Флейта пускай как труба к сражению са́тиров кличет
Ярому! Зелень да будет в столкновенье с железом
Дротом победным лозы, превозмогшей острую пику;
Вместо песен и плясок полночного Диониса
170 [174]
Пусть мой авлос выдувает зовы неистовой Распри,
Лад оставя застольный Бромия нежно-желанный!
Ежели с рабскою выей Гидасп предо мною смирится,
Ежели вновь на вакханок мятежных волн не поднимет,
Буду я милосердлив: его именитые воды
Соком блаженным и светлым соделаю, винною влагой,
Терпкою, благоуханной, я препояшу лозою
Лес прибрежный, содеяв виноградник из дебрей!
Если же зыбью защитной снова оденет надежно
Индов, убийц ненасытных и отпрыска Дериадея,
180 [184]
Приняв облик рогатый и грозный бога речного,
Смело ступайте по водам надменнейшего потока,
И топчите ногами ложе влаги иссохшей,
По сыпучему праху пройдите русла Гидаспа,
Конское пусть копыто изроет гальку и глину!
Если и правда владыка грозный воинственных индов
От Фаэтонта небесного род ведет именитый,
Коль Фаэтонт огненосный вступит со мною в сраженье,
Для рогоносного сына дочери давши поддержку,
То против брата Кронида пойду я снова на битву,
190 [194]
Влагой морскою обильной пламя его одолею!
На Тринаки́ю пойду я, где огненосный возница
Выпасает чудесных коров и быков безопасно,
И против воли девичьей дочерь Гелия в рабство
Уведу, эту деву, ставшею в битве добычей,
Дабы он встал на колена! Будет Астрида в великом
Горе в горах скитаться, стеная над Дериадеем!
Пусть, коль хочет, приходит в кельтов далекие земли,
Чтоб с Гелиадами древом свта плакучим, поплакать,
Слезы роняя во влагу, быстро бегущую мимо!
200 [204]
Поскорее спешите черные индов ланиты
Пленных обрядным мелом сделать белее и краше!
Дерзкого инда пленяя, свяжите зеленой лозою
Меднодоспешного воя, небридою - Дериадея!
К Бромию после победы пускай обращенного в рабство
Индов владыку приводят, пусть выбросят панцырь на ветер,
Дабы одеть его в панцырь косматый - иной, да получше!
Ноги его пусть обуют в плесницы пурпурные сразу,
Сребряные поножи воя отбросив подальше
После стрельбы смертоносной в бою да схваток привычных
210 [214]
Пусть его пляскам поучат полуночным Диониса,
Виться заставив кудри подле винодавильни!
В знак победы несите тирсом пронзенные главы
К Тмолу, где буйные ветры, знамения нашей победы!
По окончаньи похода порядки индов плененных
Поведу и у самых врат лидийского края
Я рога прикреплю безумного Дериадея!"
Так изрекал он, сердца ободряя. Вакханки вскипели,
Возопили силены в воинственном яростном клике,
Сатиры заревели криком единым из глоток,
220 [224]
И загремели ответно тимпаны грохотом буйным;
Мык и вой испуская, забили все Бассариды
В бубны и погремушки, будя удвоенный отзвук,
И пастушья сиринга зашлася в вопле фригийском!
Сатиры бросились в битву, ланиты выбелив мелом
В таинствах освященным, на ликах измалевали,
Дабы навеять ужас на недругов, злые личины,
А впереди ополченья устремилося в битву
Мигдонийское пламя, заполыхало над полем,
Словно свидетельствуя о Вакховом огнерожденьи!
230 [234]
И над ликом Силена, благорогого старца,
Засияла зарница, и затянула вакханка
Горная змеями пряди, словно льняною повязкой.
Вот некий воин, бросая на недруга ярого тигра,
Опрокидывает повозку с парой слоновьей,
Вот уж и Ма́рон седой побегом лозы виноградной
Разрубает на части истово бьющихся индов!
Вот Бессмертные, сколько их всех обитает в Олимпе,
Собралися у Зевса в его божественном доме,
Возлегая на ложах обильно украшенных златом.
240 [244]
И средь богов всеблаженных, питье размешавши в кратере,
Ганимед благокудрый разносит сладостный нектар...
Ибо не то уже время, когда осаждали ахейцы
Трою, и чаши, и кубки должна была к пиру готовить
Дивновласая Геба, сын же Троса держался
Поодаль от Блаженных (не повредить бы отчизне!);
Зевс пред собраньем богов изрекает мудрые речи,
Обращаясь к Гефесту, Афине и Аполлону:
"О владыка Пифо́, прорицалища гордый владелец,
Лука и стрел повелитель, о Вакха брат светоносный,
250 [254]
Вспомни о склонах Парнаса и о твоем Дионисе,
Ампелоса лозового не забывай, ведь изведал
Светоча таинств двойного и сам на вершине горенье
Сдвоенного! Так бейся за единокровного Вакха,
Лук изогни олимпийский, дабы помочь Бассаридам,
Скалы почти Парнаса, общую вашу отчизну,
Там, где пляски и песни вакханок сливаются в гимнах,
Там, где полночного бога бденья идут Диониса,
Там, где дельфийское пламя в вашу честь возжигают!
Вспомни, о Стреловержец, львов убийцу, Кирену,
Помилосердствуй обоим, Агрею и Дионису,
Пастырь Номий! Сражайся за пастырей сатиров тоже!
Ревности Геры гневливой поберегись, как бы Феба
260 [267]
Мачеха не увидала бегства в бою Диониса,
Вечно она и мое преследует любвеобилье
И потомков вне брака рожденных! Мне ведь негоже
Поминать о мученьях матери: бремя двойное
В чреве нося, скиталась Лето́ богиня по миру,
Изнуряема мукой ро́дов неразрешенной,
Отступились Пенея волны, и Дирка отвергла
270 [274]
Матерь твою, и Асопа; обратилися в бегство
Зыби, реки, что теченье без конца замедляют,
Делос доколе не принял матери и не помог ей,
И пока пальма с листвою ветхой не стала ей ложем...
Дочь с бестрепетным сердцем, кому и отец я, и матерь,
Помоги, о Паллада, брату, славе отчизны,
Защити свой народ, что следует за Дионисом,
Не допусти погибнуть племени Марафона,
Отпрыск оливы отцовской почти, что города строил,
Помилосердствуй старцу Икарию, оному подал
280 [284]
Дар пестроцветной грозди бог Дионис когда-то!
Вспомни и Тлептолема и благопашца Келея,
Не оскорби урожай приносящих корзин Метанейры,
Ибо Вакх-виноградарь, вспомощник и охранитель,
Зевсом рожден когда-то из бедренной только ложницы,
Из головы отцовой и ты родилася, о дева!
Так подними же копье, с тобою рожденное вместе,
Потряси же эгидой козьей, ведущею в битву,
К сатирам, в козью шкуру облаченная, сниди,
Ибо они, как и козы горные, тоже косматы!
290 [294]
Есть среди нас божество, владыка сиринги пастушьей,
Пан козлоногий, эгиду твою почитающий также,
Скиптру Зевса соперник, он некогда бился на равных
С родом Титанов мятежных, он няньки был млеконосной
Пастырем и кормильцем, горной козы Амалтеи,
Охрани же того, кто грядет в аттической битве,
Убивая мидийцев, Марафон защищая!
О, подъемли эгиду вместо щита над Лиэем,
Братом черноэгидным, что защитит и твой отчий
Край, изгнав из пределов его вождя-беотийца -
300 [304]
И Элевто́ обитатель воспоет тебе славу,
Апату́рия славя, верного сына Тионы,
Не во фригийском ладе вспоют Афины для "Вакха
Из поселения Лимны" - но Вакху-элевтерийцу!
О, великое племя олимпийцев! Се чудо!
К варвару Дериадею склонна аргивская Гера,
Нет с кекропидским войском аттической девы Афины,
С сыном родимым Вакхом, ведущим войско фракийцев,
В битву идущее смело за божеством Дионисом,
Сын мой, Арей фракийский, меня оставил для Геры!
310 [314]
Пылкой зарницей единой я побораю Лиэю...
Но и один я сражуся против Бессмертных, чтоб Вакху
Честь досталась низвергнуть племя смуглое в битве!
Ты же, землей плодоносной любимый, Геи соложник,
Ты, Гефест, оставляешь свой Марафон без защиты,
Где твоя страсть разгоралась к деве, не знающей брака!
Знаешь и сам ты священный светоча вечного пламень!
Вспомни ларец девичий, где возрастал младенец,
Где землеродный родился и где самородного сына
Дева мужеской грудью бесплодною воскормила!
320 [324]
Подними же секиру, оружье, помогшее родам,
Новым ударом спаси народ тебе милой Афины!
Ты в безделье, Гефест! Своих детей не спасаешь!
Светоч зажги привычный для защиты Кабиров!
О, подними же взоры, жену Кабейро́ ты увидишь
Прежнюю, что обвиняет тебя из любви к своим детям!
Алкимахейе-лемнийке силы твоей не хватает!"
Так он сказал, и боги, все, что Олимп населяли,
Стали спешить: Аполлон и Афина объединились,
Бог Гефест огнепылкий отправился с Тритогенейей,
330 [334]
Прочим Бессмертным пристало с Герой соединиться -
Вслед устремились за Герой Арей и Гидасп быстробурный,
Жаждущие сразиться в битве с равным гореньем!
С ними и Фобос, и Деймос пошли, и Део́ устремилась
С ними, богиня колосьев, Бромию богу враждебна,
К гроздолюбивому Вакху дающему силу ревнуя,
Ибо вино изобрел он, дарующее опьяненье,
Древнего бога Загрея миру явил в Дионисе!

 

Песнь XXVIII

   В песне двадцать восьмой описана жаркая битва,
   В коей киклопы оружьем огненным бьются свирепо!

Вот разгорелася битва жестокая, бросились оба,
Фавн и герой Аристей, в одно и то же сраженье,
Айако́с устремился с ними, свершивший деянья
Зевса, отца своего, достойные - щит, что богато
Изукрашен закинув за плечи, щит меднозданный,
Круговидный, искусный, работу бога Лемнийца!
Войско же ополчилось многообразно на битву
С индами, чье ополченье шло уж навстречу... С разрывным
Тот плющом выступает, правя повозкой с упряжкой
Леопардов, а этот, уздою правя искусно,
10 [11]
Двинул повозку со львами эритрейскими в битву,
Грозною парой... Иной, обрушившийся столь яро
На ополчение индов смуглых, готовых к сраженью,
Хлещет, неустрашимый, тура, не знавшего дышла...
Сей вскочил на хребтину медведицы кибелийской,
Ринувшись дерзко на недруга и помавая тирсом
С виноградной лозою, страх средь погонщиков сеет
Тонконогих слонов; вот оный плющом разрывным,
Не мечом иль щитом круговидным, не дротом смертельным
В схватке, но только одною листвою хрупкою рушит
20 [21]
И убивает в доспехах меднозданных героя...
Шум раздается, подобный пронзительным взвизгам авлоса!
Вот возопили силены, вакханки бросились в битву,
Грудь прикрывая небридой словно бы панцирем крепким;
Сатиры устремились вперед, взгромоздяся на спины
Львиц, как будто они поскакали на кобылицах!
С криком бросаются инды навстречу... Труба зазвучала
Варварская, призывая сплотить боевые порядки...
С грохотом плетеницы обрушиваются на шлемы,
С дротами тирсы столкнулись и выступают котурны
30 [31]
Против поножей, в едином натиске сшиблись дружины;
Щит ко щиту притиснув, сжались для боя порядки:
Пешие с пешими бьются и под высокою гривой
Шлемов шлем мигдонийский спорит со шлемом пеласгов,
Схватки противоборцев идут с переменным успехом...
Вот взметается в воздух вакханка как будто бы в пляске -
Падает воин стеная... Вот топнул о землю стопою
Сатир - вой валится наземь... Звучит пэан в честь Лиэя!
Кто-то же славит Арея, воинственный клич испуская,
Кто-то, напротив, застолье Бромия поминает!
40 [41]
Тут Эни́о подобна в таинствах Дионису:
Кровь с возлияньем смешала, с пляскою - ярость сраженья!
Роптры в неистовстве битвы рокочут, и в бой призывая
Кличет труба к сплоченью строя дружин боевого!
В гущу врагов углубившись, легкой стопою летящий,
Мечет в Дериадея копье Фалене́й боевое!
И уязвил он ударом панцырь железный и крепкий,
Но смертоносное жало плоти и не коснулось,
Мимо скользнуло и в землю воткнулось... Воспламенившись,...
Видом Дериадея, что бросился в битву, огромный,
Коримба́с устремился вою навстречу... Владыка
50 [52]
Индов все-таки выю недругу успевает
Перерезать мечом и с главой, отделенной от тела,
Фаленей, обливаясь кровью, падает наземь...
Бой закипает вкруг трупа свирепый, прямо над бровью
Дексиох Флоги́я удар наносит железом
И от удара такого надвое шлем раскололся...
Тот же, объятый страхом, отступает помалу,
Прячется за просторным щитом родимого брата
(Тевкр, когда свои стрелы метал в дарданское племя,
За щитом семикожным брата Аякса скрывался,
60 [62]
Брата-соратника прятал тот под кровом отцовым!)...
Коримбас же, свой меч извлекши из ножен немедля,
Голову Дексиоха отсекает от тела!
Быстро, чтоб телу защиту дать, устремляется ярый
Клитий, пешим отрядом в бою предводящий, и бурно
Мечет длинную пику в надменного Дериадея -
Только копье ратоборца Гера тотчас отклонила,
Клития ненавидя и Индоубийцу Лиэя,
Но меж тем сей воитель быстрый бил не напрасно:
Он огромного зверя уметил прямо в подбрадье,
70 [72]
Одного из упряжки слоновьей Дериадея!
Зверь прямоногий, что справа впряжен был в повозку, от боли
Хоботом потянулся, яростный, прямо к вознице,
Хоботом, что продолжает губу огромного лика,
И обливался кровью, рвет недоуздок и упряжь!
Опытный же возница с мечом под ярмо ускользает,
Режет постромки мгновенно, что держат слона под оглоблей...
Он от ясель просторных преогромного зверя
Нового тут же приводит, герой Келеней, для упряжки!
Клитий же духом воспрял во чаянье новой победы:
80 [82]
После смерти жестокой Дексиоха, в безумье
Кличет он, надрываясь, гордое слово такое:
"Стой же, пес, не беги, Коримбас! Я учить тебя буду,
Как надо биться на копьях с поборниками Диониса!
Уведу тебя в рабство во Фригию! Грады же индов
Пика сия осаждает, а после победы над вами
Дериадея слугою я Диониса содею!
Бесприданница дева честь теряет - отдашься
Сатирам с грудью косматой, будешь у них ты рабыней,
Срам да узнает служанка у мигдонийского Херма!"
90 [92]
Рек он. Разгневался тут же Коримбас, и смешливец
Клитий еще свои речи договаривал, с плеч же
Уж голова покатилась, настигнута страшной судьбою,
Кровь из жил заструилась, пурпуром прах увлажняя
Вот оставляет он тело, бьющееся во прахе,
Коримбас, и силенов пугает, могучий индиец,
Всех могучее, кроме Моррея и индов владыки!
Вот он уметил Себета под самую грудь своим дротом,
Входит легко в подбрюшье медножальная пика,
Он вырывает ее - и валится супротивник!
100 [102]
Бросился он к Ойномаю: тот обращается в бегство,
Ветра быстрее несется к ополчениям Вакха.
Видя такое, противник за ним вослед устремился,
Пику метнул боевую и прямо в спину вонзилась
Пика, во чрево проникнув и выйдя чрез пуп своим жалом.
Тот же, железом пронзенный, во прах, весь в крови, повалился,
Пал он ликом на землю, на бегу пораженный,
И смертоносный облак очи ему осеняет
Ратник огромный никем не сражен - он, единый, напротив,
Четверых поражает пеших благооружных:
110 [112]
Тиндарио́са, Тоо́на, Они́теса и Автеси́я.
Сколько же тел ратоборцев, недавно убитых, не пали
Ни лицом, ни спиною - там, где стояли, остались!
И погибнув как будто не перестали сражаться,
Словно вой живые: один словно сулицу мечет,
Этот лук напрягает, метя в недруга стрелы!
Мертвое тело сие и в смерти сражается даже,
Не испугавшись судьбины смертной - оно ведь подобно
Воину, вставшему с дротом, утыканному остриями
Стрел, покрывших его со шлема до самых поножей
120 [122]
Как изваянье Арея! И ополченья дивятся
Полными изумленья глазами на копьеборца,
Что не бросил ни дрота, ни щита боевого,
Даже и мертвый схватился за сулицу щитоносец!
Вот афи́нянин некий правую руку теряет,
Пораженный железом, ударом длани могучей,
Отсеченная прыгнула словно бы в пляске десница,
Вместе с плечом задетым, быстро кружась, полетела,
Желтый песок заливая кровью, текущей из раны;
Раненый хочет вырвать длиннотенную пику
130 [132]
И с дальнобойным оружьем возобновить поединок,
Левой рукою желая снова и снова сражаться,
Но поперек дороги недруг встает ненавистный,
Новым ударом меча отсекая и левую руку -
Падает длань эта наземь, и крови ток изобильный
Брызгает, обагряя каплями и убийцу,
Длань же, отсечена от тела, цепляется яро,
Судорогой, сведена, за песок и словно живая
Скачет, зали́та кровью: пальцы скрючены, будто
Рукоятку меча они сжимать продолжают
140 [142]
Или за перевязь снова схватились щита боевого...
Молвит он слово такое, лия бессильные слезы:
"О, зачем не имею третьей длани, свершил бы
Подвиг, достойный хвалы и от девы Тритогенейи,
Смог бы тогда я сражаться с недругом ненавистным!
Я еще биться желаю, даже оставшись безруким,
Пусть прославят афинян, кои и длани теряя,
Бьются тем, что осталось у них - ногами своими!"
Слово молвив такое, он бросился ветра быстрее,
В битву и безоружный сражается пылко с врагами;
150 [152]
Встали вокруг, удивляясь, недруги тесной толпою
И осыпают героя ударами тут же двойными -
Он же, оставшись один пред оружьем врагов беспощадным,
До последнего бьется под градом и дротов и сулиц,
И, наконец, сраженный падает, ликом подобен
Богу Арею, прообраз соратника Кинегенейра...
Но не только средь пеших свирепый бой разгорелся,
И средь конников-воев резались страшно! Столкнулись
Всадник со всадником в битве свирепой противоборной;
Этот сражает пикой насмерть бегущего в спину,
160 [162]
Тот же в грудь поражает напавшего воина дротом,
И, сраженный, повергнут во прах с коня боевого!
Вот жеребец, уязвленный в пах стрелою каленой,
Вскинулся и ездока он наземь, разнузданный, бросил,
Точно как некогда конь, соперник быстрого ветра,
Беллерофонта - Пегас, устремляясь в горние выси!
Вот, сражался пылко, валится наземь наездник,
Сбит он с конского крупа, запутался в стремени тут же,
И повиснув бессильно вниз головою, по праху
Волочится, оставив ноги свои на хребтине!
170 [172]
Вот темнокожее племя киклопов-бойцов окружило,
Зевса вспомощников сильных - против смуглого люда
Аргилип воздымает светоч, сияющий ярко!
Вооруженный зарницей, кованной в кузне подземной,
Бьется он этим оружьем... Инды пред ними трепещут,
Кажется им это пламя с небес низошедшим на землю!
Сим огнем и сражался воитель - на недругов главы
Сыпались молнии эти от светоча в длани киклопа!
Вражеские доспехи, мечи и копья сжигал он
Сулицею огненосной, пламенеющим жалом!
180 [182]
Пламя и луком служило, и нельзя перечислить,
Сколько же индов сгорело в стрелах зарницы палящей;
Ведь не один Салмоней сражен зарницей враждебной,
Ведь не один Бессмертный низвергнут, и дева Эвадна
Плакала не одна над низвергнутым Капанеем!
Вот и Стеро́пес бьется, пламенный огнь воздымая,
Блеск испускающий, с блеском спорящий звезд поднебесны:
Меркнущее сиянье от гесперийской жаровни,
Семя огня Сикели́и, углей кузни подземной;
Пламя же он покровом как облаком прикрывает -
190 [192]
Необорною дланью то прикроет, то явит
Свету зарниц небесных подобно, ибо и в блеске
Молний зрим переменно то блеск, а то угасанье
Вот сражается Бронтес, рокочет его песнопенье
Грохотом необорным подобно небесному грому,
Льется вокруг него землей порожденная влага,
Он и при ясном небе как будто бы дождь проливает,
Изображая Зевеса с громом в безоблачном небе!
Бронтес потом оставляет мнимое рокотанье
И сикели́йским железом бьется с недругом яро,
200 [202]
Молотом он вращает над своими плечами,
Главы врагов ненавистных поражая железом,
Кругообразно бьет их смуглые толпы; привычно
Бить ему в кузне под Этной по ропщущей наковальне!
Вот, оторвав вершину горы с основаньем широким,
С каменной этой пикой несется на Дериадея,
Мечет глыбу всей силой дланей он необорных
Во владыку со смуглой кожей в гуще сраженья -
Каменное оружье косматую грудь поражает!
И под ударом камня, что жернова тяжелее,
210 [212]
Зашатался владыка! Спас Гидасп от судьбины
Раненого потомка. Тот же, хоть и могучий,
От удара роняет копье, ужасное в битве,
В двадцать локтей длиною, роняет и щит свой на землю
Из ослабевших дланей, и, испуская дыханье,
Меж грудных полукружий сраженный мраморной глыбой,
Падает с колесницы ниц на землю сырую
Словно высокоствольный густоветвистый на землю
Падает кедр, простертый на пространстве обширном...
Битва вскипела! Но индам на колесницу владыку
220 [222]
Удается внести - страшились они киклопа:
Вдруг и другую глыбу метнет он снова, свирепый,
И снарядом ужасным убьет повелителя индов,
Ибо обликом схож он был с Полифемом громадным:
Прямо посередине лба огромного воя
Зрак округлоблестящий испускает сиянье!
Грозный облик киклопа грозного созерцая,
Страхом благоговейным преисполнились инды
Смуглые, мнят будто с неба горняя сходит Селена,
Сыну земли, киклопу, блеском чело осеняя,
230 [232]
Испуская лучи, помогая в битве Лиэю!
Зевс же отец, завидя в битве свирепой киклопа,
Столь похожего с ним, засмеялся из тучи высокой:
Облак в земле сотворенный льет ливневые потоки,
Землю всю орошая, но ни единая капля
Не потекла по своду неба, лишенному влаги!
Вот ополчился Трахи́ос: с братом вместе ступает,
Глыбой вздымается в дланях щит огромный и тяжкий!
Элатей же, сородич, схватил целый ствол сосновый
Вместо пики, и рушит главы врагов ненавистных!
240 [242]
Вот ополчился Эври́ал: отрезав от главного войска
Индов отряд, он загнал их до морского прибрежья,
После, в рыбные воды столкнувши индов порядки,
Он торжествует над ними в волнах, полных оружья,
Лезвием мечным вращая в двадцать локтей длиною -
И над заливом скалу висящую срезав ударом,
В недругов оную мечет... Многие рока двойного
Мойры изведали в море! И погребенья лишившись,
И Арея морского ставши добычей, и дрота
Слышится рев на равнине: на помощь смятенным вакханкам
250 [252]
Благопомощный явился Примней как ветер, что в парус
Дует и мореходца тащит как бурные кони!
Войску приходит на помощь, так же как в бурю приходит
Полидевк к кораблям, плывущим в море открытом,
Умеряя волненье бурнородного моря...
Третий брат вместе с ними, доблестный Халиме́дес,
Бьется, огромный, свой танец вакхический исполняя!
Сея страх меж врагами, тело свое защищая,
Держит прямо пред глазом щит он выпукловидный!
Видит его Флоги́й, и мстя за убийство индов,
260 [262]
Лук боевой напрягает, спуская стрелу ветровую -
Мчится пернатая, метя в единое око киклопа!
Только вот тот разумеет цель ее и направленье,
И ускользает проворно он от разящего жала,
Высокоглавый киклоп, а после скалу вырывает
И во Флоги́я мечет снаряд каменистый, но воин
Бегством спасся к повозке рогатого Дериадея,
Он едва ускользает от мраморной глыбы, летящей
В воздухе. Бранью покрывши Флоги́я, что тут же сокрылся,
Открывает во гневе глотку свою Халимедес
270 [272]
И убивает двенадцать мужей могучейшим воплем,
Столь громкогласным, что стал он поистине смертоносным!
Ревом этим киклопы свод сотрясли поднебесный,
Был он таким ужасным! И вот Энио́ свирепой
Плясуны выступают - диктейские корибанты!
Бьется Дамней, что в битве недругов укрощает;
Резвой стопою вращая, врага обращает в бегство
Воин Окйтоос - скольких убил он ударом смертельным!
Дротом кого уметил, кого низвергнул стрелою
Меткою, а кого-то мечом низринул ужасным!
И бежавшего быстро, подобно бурному ветру,
280 [283]
Яростный, он настигает, коленом как буря играя!
Ибо был он подобен в беге Ификлу, который
Только касался стопою пенной поверхности зыби
Или верхушек колосьев, когда проносился над полем,
И ни единый стебель при этом не колыхался -
Вот каков бурностопый Оки́тоос! Рядом же бился
Мимас, плясун искусный в пляске битвы свирепой,
Сея во вражеском войске смятенье круговращеньем
Кладенца, согласуя прыжки с сим танцем зловещим:
Так же, некогда ропот сея в Кроновом слухе,
290 [293]
Пиррихос в щит ударял мечом на склонах идейских,
Песнь боевую клича ложную, дабы не знали
О возмужанье Зевеса, о крепнущем мужестве бога!
Вот какова была пляска с прыжками в полном доспехе
Мимаса, бурным дротом вращающего над главою!
Недругов режет он выи, жнец-воитель железный,
Смертоносной для индов секирой, кинжалом двуострым,
В жертву приносит начатки всевидящему Дионису
Вместо быков алтарных, вместо вина возлиянья -
Возлияния кровью творит он для бога Лиэя!
300 [303]
Вот Идей остроглазый в честь Энио хороводит,
Битвы плясун неустанный, бурно вздымает стопою,
Неодолимый, убийством индов обуреваем!
Вот Мелиссей в ополченьях индов сумятицу сеет,
Необорим в ратоборстве, он имя свое подтверждает,
Уподобившись жалу острому пчел разъяренных!
Вот искусно стопою в круговой неустанной
Пляске, в высокогривом шлеме сражается Акмон
Рядом - Оки́тоос, крепок как в кузнице наковальня -
Щит он корибантидский держал пред собою во время
310 [313]
Сна малютки Зевеса, спящего в каменной нише,
Жил тогда Дий-младенец в пещере горной, где часто,
Как от кормилицы, млеком козы священной питался;
Мудрости млеко струилось, и щитоносцы гремели,
И с оружьем плясали, в доспехи свои ударяя,
Дабы никто не проведал о месте рождения бога!
Вот во врага Мелиссея, ловкого в битве курета,
Быстро скалою бросает Моррей - но его не уметил!
Ведь невозможно, чтоб камень погибелью стал корибантам,
Кои Рейи-богине его подавать помогали,
Вместо Кронида-младенца на стол кровожадному Крону!
320 [324]
Так вот они вступили в эту единую битву,
Ярого бога Арея зачинщики пляски, и подле
Колесницы теснятся владки Дериадея,
Окруженного рядом щитов и в движении битвы
Башню они обступили повозки, в щиты ударяя -
Шум громкозвучный боя возносится к домам Зевеса,
Дев прекраснолодыжных Хор сим лязгом пугая!

 

Песнь XXIX

   В песне двадцать девятой Гера своим поборает
   Индам. Арей исчезает, знаменьем обманутый Рейи!

Только Гера узрела индов, изрубленных в битве -
Неодолимую ярость вдохнула в Дериадея!
Жажда великая битвы преисполнила сердце
Грозного властелина. Слов поток извергает
Громкогласно-безумных на ратников воинства смуглых,
Скачет за беглецами? к сраженью вернуть их пылая,
С кем-то обходится лаской, а с кем-то гневной угрозой!
Мужество возрастает царя, когда повинуясь
Зову к битве свирепой, возвращаются инды!
Вот уж Моррей всеразящий рассеял сатиров войско:
10 [11]
То он, лук напрягая, мечет на недругов тучу
Стрел сухую, далеко по воздуху их посылая,
То он, быстро вращая неукротимую пику,
Род рогатый силенов в ужас и страх повергает!
Но Гименей благовласый вращает лезвием мечным
На жеребце фессалийском, неуязвимый, - он бьется,
Смуглых индов повсюду разит белолокотный воин:
Лик лучами исходит, ты б его принял средь индов
За Вечерницы сиянье, мрак проницающий ночи!
Сеет он в недругах ужас - его красотой обольщенный,
20 [21]
Силу могучую бога вдохнул Дионис в ратоборца;
Иовакх очарован, видя деянья героя
Доблестные, не желает другого вспомощника в битве
(Даже и молний Кронида!), кроме копья Гименея!
Коль жеребца он бросает в битву свирепую с индом,
Хлещет выи свирепых зверей Дионис беспощадно,
Дабы поближе повозка божественная оказалась
К юноше, как и у Феба с Атимнием было... и рядом
Он старался держаться, желая и смелым, и сильным
Быть пред ликом героя юного, в гуще сраженья
30 [31]
Он, Гименея соратник, к сиянью того прикасался!
Только одно омрачало чело - тот родом был смертный,
Сын Флеги́я родимый, не отпрыск бога Кронида!
Вакх же всегда оставался рядом, как верный родитель,
Дабы какой не уметил стрелок потаенный стрелою
Юноши. И повернувшись лицом и к копьям, и к лукам,
Бог простирает десницу, защиту для Гименея,
И посреди деяний юноши доблестных молвит:
"Дрот метни, о любимый, покончи с свирепством Арея,
Вакха сразил ты красою, сразившего столько Гигантов!
40 [41]
О, метни свои дроты в безумного Дериадея,
Недругов наших владыку, что выступил против бога,
Станут тогда говорить: "Гименей обоих уметил,
В тело - Дериадея, в самую грудь - Диониса!""
Внемля словам Лиэя, бросился в битву с двойною
Радостью Гименей-дальновержец приободренный!
Вакх же с сердцем отрадным яростней начал сражаться,
Сея страх и смятенье в недругах смуглокожих!
Молвили, видя Лиэя в неистовстве яростной битвы,
Главы крушащего индов алчно и ненасытно,
Слово такое сразу неистовому Меланею:
50 [52]
"Где же лук твой, о лучник? Где твои быстрые стрелы?
Нежноодетые девы дротами нас поражают!
Сулицею уметь-ка ничтожнейшего Диониса!
Не трепещи перед званьем олимпийского бога,
Коим он хвалится! Боле Вакха не бойся! От крови
Смертной он, кратковечен, и не от Дия он родом!
Так мечй же смелее копье и коли уметишь,
Много подарков бесценных с казны владыки получишь,
Коли увидит он Вакха, всемощного сына Тионы,
На костре погребальном, низвергнутого Меланеем!
60 [62]
Только удар единый - и кончено! Дай же обоим
Ты обещанье, Гидаспу и матери Гее молися,
После победы обоим сули обильные жертвы
Речью нелживой, отдай на жертвенник бога Гидаспа
Быкорогого тёлку с рогами, сходными с оным,
Гея же темная пусть получит черного агнца!"
Слово такое сказали метателю стрел Меланею.
Взволновался сей воин желаньем богатства и славы!
Вскидывает он молча лук, достает из колчана
Стрелку пернатую, после натягивает привычно
70 [72]
Тетиву до отказа, сию напряженную жилу,
Острие опирает железное на изгибе,
А убойную жилу бычью в грудь уставляет!
В цель пернатая метит, но мимо летит Диониса -
Зевс ее отклоняет! Язвит она Гименея
Благовенчанного, кровью бедро его оросивши!
Не ушла от вниманья Вакха свистящая стрелка,
Воздух взвихрившая, ветра мчавшаяся быстрее...
Бог преграждает жалу путь в беззащитное тело,
Цели лишает удар смертоносной стрелы Меланея,
80 [82]
Острие же Пафийка тут же остановила,
Благосклонна ко брату, милому Дионису,
И удалила из раны - как будто заботливо матерь
От дитяти муху назойливую отгоняет,
Над уснувшим ребенком колышащую занавески!
И кровавую рану в бедре, болящую горько,
Гименей Дионису, соратному другу, являет:
Слезы невольные льются из-под ресниц приоткрытых,
Хочет он видеть десницу целительную Диониса...
Надобен врачеватель! И бог, свою белую руку
90 [92]
Протянув, помогает ему на повозку взобраться;
Он его поскорее из многошумного боя
Вывез в тенистое место, под раскидистым дубом
Ослабевшего нежит, как Аполлон Гиакинфа,
Раненного смертельно диском, стенает и плачет,
Гневаясь на дыханье ревнивое Зефира-ветра...
Так Дионис, терзая густые кудрявые пряди,
Оком, не знавшим рыданий, оплакивает Гименея.
Вот наконец он узрел, что зазубрин в ране не видно
И возрадовался, и из окровавленной плоти,
100 [102]
Где белизна и алость смешалися в равной доле,
Жало он осторожно из язвы бедра удаляет
Слезы невольные видя юноши на ланитах,
Гневается Дионис на Арея и Меланея.
Сладостный пот Гименея с чела его отирая,
Укоризненной речью жалуется он втайне:
"Ампелоса убивает бык, а Арей - Гименея!
Гибнут все ратоборцы, что ополчились со мною,
Я невредим лишь единый... В сражении этом свирепом,
Что за боль испытаю за павшего в битве Кабира?
110 [112]
Сатира язва какая Вакха сердце взволнует?
Пусть хоть Силен, друг грозди, падет! Хоть толпы вакханок
Сгинут - меня лишь единый юноша этот волнует!
О, прости, Дальновержец! Оплачу ль я смерть Аристея,
Возжелавшего боле сока лозы виноградной
Сладостное порожденье от деяний пчелиных?
Не судьба мне спастися от скорби по юным любимцам,
Вскоре мне снова оплакать возлюбленного погибель!
Чья же злобная ревность терзает Лиэя? Сказать ли?
Гера своим ненавистным меня преследует взором
120 [122]
Вместе с воителем, племя смуглокожих разящим!
Мучима к юноше злобой и ко влюбленному Вакху,
Неукротимого сына послала убить ратоборца,
Под личиною смуглой ненавистного инда,
Дабы влюбленного бога в самое сердце уметить!
Что ж, я сулицу вскину и лук натяну с тетивою
Мнимого Меланея низвергнуть, и совершу я
Месть за сраженного в битве милого Гименея!
Если же, о Гименей мой, умрешь, оставив сраженье,
Битву и я покину, и тирса уже не подъемлю,
130 [132]
Недругам ненавистным жить позволю и дальше,
Лишь одного прикончу врага твоего, Меланея,
Вовсе не Дериадея, хоть ненавидит он Вакха!
О, прости, Киферейя! После отпрыска Мирры
Ранил Арей суровый Адониса уж другого,
Ранил белое тело, и из бедра засочился,
Прах орошая, ручей - это кровь пролилася эротов!
О, тебя умоляет о милосердии Бромий!
Феба покликай, брата, искусный он врачеватель
Ран, спасет он любимца юного... Остановитесь,
140 [142]
Речи мои, да пребудет Феб бестревожно в Олимпе,
Напоминать не желаю о ране ему Гиакинфа!
Кликни, если желаешь, Пэана, пусть он приходит,
Он не подвластен желаньям любовным, не знает эротов!
Новую рану узнал я В этой неистовой битве
Могут ранить во чрево окровавленным дротом,
Меч же в предплечье иного уязвит, а бывает
В пах жестокою рана или в висок... Прямо в сердце
Ранен я, лишь Гименея сразили жестоким ударом!"
Молвил он - и трепещет, и смотрит только украдкой,
150 [152]
Не отрываясь, на рану любимого Гименея:
Вкруг бедра его вьется ало-пурпурным потоком
Кровь по коже белейшей, в два цвета окрасилось тело.
В чувство юношу Бромий приводит плющом жизненосным,
Гименея вином целительным омывает.
Так же мгновенно смоковниц действует сок на млеко,
Быстро створаживает он белую жидкость в сосуде,
Дабы имел возможность потом козопас терпеливый,
Неторопливо мешая, творог по круглым корзинкам
Разместить - был умельцем Вакх во врачебном искусстве!
160 [162]
Возобновляет сраженье приободренный воитель,
Дионисовой дланью избавленный от страданья.
Выхватив дрот воздушный, к цели его направляет,
Заново лук изгибает - стрелу послав, он уметил
Жертву выстрела этого, лучника Меланея!
Устремляется в битву храбрец: при поддержке Лиэя
Недругов он поражает, не отставая от Вакха,
Словно бесследною тенью призрачной, бездыханной,
Следующей за телом мужа по всем дорогам
(Мчится он - мчится она, остановится - следом за ним же
170 [172]
Остановится, сядет - сидит, пирует за чашей -
Вместе с ним и она пирует за чашею той же!),
Так вот и юноша следом за Вакхом идет виноградным!
Бьется Лиэй неустанно в битве неистовой, тирсом
Ратоборцев сражает, в самое сердце уметив,
И торжествуя, подъемлет трупы. А после швыряет
Мертвецов, чтоб узрела сие гневливая Гера!
В трех ипостасях явлен в этой неистовой битве
Аристей богородный: "Агрей" он в деяньях Арея;
"Номий" он, ведь во дланях посох пастушеский держит,
180 [182]
Далекомечущий муж Автонои. Для доблестной схватки
Луком он вооружился как славный лучник-родитель,
Храбрость в нем закипает от матери, лучницы также,
Дщери Гипсея, Кирены, и как бы ни был неистов
Недруг, Агрей нестрашимый в полон его забирает,
Точно дикого зверя. Врагов низвергая на поле,
Мощной рукою он камни мечет огромные, давит
Недругов будто оливки давит в давильне для масла!
Страх на врага он наводит бронзовым громким кимвалом,
Потрясая сей медью, он шумом грозным, как будто
Рой пчелиный пугает жужжащий с жалящим жалом!
190 [193]
Братья с фракийского Самоса, огненной силой могучи,
Кабейро́-лемнийки сыны, вакхийствуют яро:
От дыханья Гефеста о́тчего, полного жара,
Мечут их грозные взоры пламенные зарницы!
Колесница для боя - из стали, вкруг жеребцов их
Прах клубится, колеблем ударом копыт меднозданных,
Глотки сих коней прыщут ржанием алчно-свирепым -
Отче Гефест животных выковал с превеликим
Мастерством и уменьем, дышащих пламенем грозным,
Так же, как и для Ээта, властителя племени колхов,
200 [203]
Выковал он когда-то быков железных упряжку,
Огненную узду и ярмо, раскаленное жаром!
Эвримедонт ими правит и огненною уздою
Огнепылкую коней медных пасть укрощает.
Алкон сжимает во дланях огненный светоч смолистый,
Принадлежность шествий Гекаты в краю его отчем;
Дрот в деснице лемнийский, деянье кузницы отчей,
Держит он, воздымая; у лядвеи сильно-могучей
Меч широкий мерцает, если же кто-то посмеет
Камень, хоть малый, метнуть и заденет меди поверхность,
210 [213]
То от широкого лезвия и закаленного жала
Сами собою вспыхнут пламенные зарницы!
Вот потрясая гребнем шлемов высокоокруглых,
Корибантов диктейских отряд бросается в битву.
Алчно пылая сразиться... Звучно мечами бряцают,
Выхваченными из ножен, в кожу щитов воловью
В лад своей пляске военной, и движется вооруженье
Всё согласно их бегу стремительному по праху...
О, плясуны Арея! Пастыри с гор высоких
Рубят воинство индов в куски железом куретов -
220 [223]
Валится недруг на землю, в прах головой зарываясь,
Только лишь рокот заслыша тяжкогремящих доспехов!
Вот, воздымая дрот цветущий неистовой распри,
Мчится вперед бассарида на род, не знающий Вакха,
Главы тотчас отсекая хрупкою зеленью тирса!
Вот косматою дланью сорвавши с высокой вершины
Глыбу огромную камня, Леней ополчается к бою
И сей дрот посылает увесистый в воинство вражье!
Воет вакханка и мечет сулицу из лозины
Пястью, плющом окаймленной, женственною и хрупкой!
230 [233]
Вот Эвпетала запела, Арея и Вакха сплетая
В песне, в битву вступая; листвою плюща, что с лозою
Дружит, железо доспехов крушйт в безумье и рушит,
Племя индов враждебных ветвью она низвергает!
Тучу недругов индов пронзает тирсом могучим
Терпсихора, дева гроздолюбивая, в битве
Медь двойную кимвала вращающая над собою -
Так и Геракл трещоткой птиц стимфалийских пугая
Не гремел, сколь гремела войско страшащая индов
Терпсихора, что в пляске битвенной заходилась!
240 [243]
Вот Триги́я хмельная отстала от Вакхова войска,
Заплетаются ноги, трепещет от страха старуха,
Нету рядом силенов, в битву умчались, оставив
Кличущую на помощь вакханку... Она же взывает
К Марона милосердью - но Марон только молился,
Чтобы не нарушала старуха сатиров пляски
И корибантов, пусть боги окажут старости милость,
Дряхлую пусть прикончит сулица Дериадея!
Бьется Калика-вакханка, рядом держась с Дионисом,
Впав в безумие битвы; подле, шатаясь от хмеля,
250 [253]
Еле ступает Ойнона, и в самой гуще сраженья
Деву подводят колена, гнущиеся невольно,
Клонится и голова вперед, отягченная брагой.
Мрачные вопли несутся над полем. Несется в сраженье
Астраэнт за Стафилой, Келеней - за Каликой,
А Моррей копьеносный отряд разгоняет силенов,
Взмахивая секирой... Угроза лишь только Астрея
Злит - и он обращает Марона в бегство, пугает
И Ленея, силена косматого отпрысков робких,
Кои сами родились от матери общей, Аруры.
260 [263]
Вот Дорикл-ратоборец ужас вселяет в Ликасту!
Бог же приходит на помощь - и раненым Бассаридам
Льет лекарство на язвы Раненной острым железом
Всех больнее, чьи кудри так вольно вились по ветру,
Рану на лядвее он перевязывает лозою;
Кровотеченье из шрамов Эвпеталы он винной
Влагою заливает, а ослабевшей Стафиле
Кровь заговаривает. Мирто́ врачует он миртом,
А Калику спасает, в плечо уязвленную медью,
Сладостным суслом давильни залив кровавую рану...
Язву Нисы врачует, умеченной прямо в ланиту,
270 [274]
Налагая на кожу мазь из целебного мела,
А над Ликастой плачет оком, издревле бесслезным!
Вот, облегчив страданья войску вакханок искусно,
Вакх, вселяющий тирсом безумье, вступает в сраженье
С новым пылом. Вакханки, неистовством обуянны,
Снова на брань со смуглым индом бросаются пылко
За тобой, о лидийский бог! Вкруг кудрей вакханок
Сам собою пылает возгоревшийся пламень!
Братьев вновь побуждают с удвоенным пылом сражаться
Звуки авлоса, что вечно сопровождают Арея,
280 [284]
И от ладоней могучих грохочущих корибантов
Содрогаются бубны из крепкой кожи воловьей!
Возгремели кимвалы, сладостные свирели
Пана лад изменили, в битвенный клич превращаясь.
Вражье ответило войско воплем, и засвистели
В воздухе потемневшем пернатые частые стрелы:
Лук зазвенел, праща приготовлена, трубы взревели!
Только лишь войско достигло брега, где изливалась
Чистая влага Гидаспа, алым окрашена цветом,
Как Дионис испускает вопль громкогласный из глотки,
290 [294]
Будто одновременно девять тысяч взревело
Воинов кличем ужасным - тут же остановились
Инды и разбежались: кто к струям алым потока.
Кто к равнине приречной! А войско, ведомое Вакхом,
Недругов истребляет и на брегах, и на водах,
Жаждою истомленных врагов в тот час, когда Эос
Жжет полудённую землю и странник, от зноя уставший,
Ищет спасенья от жарких Гелия бичеваний.
Вот божество винограда кличет индов владыку,
Грозное слово молвит из уст, изрыгающих ужас:
300 [304]
"Что ж ты бежишь и страшишься? Коль ты из рода речного,
Я - от крови небесной! И хуже настолько Лиэя
Дериадей, насколько Гидасп слабее Зевеса!
Коль пожелаю - достигну и туч, а коль прикажу я -
Дрот мой тут же достигнет орбиты богини Селены!
Коль полагаешь величье в своем ты лике рогатом,
Бейся - коли ты в силах! - с Бромием быкорогим!"
Молвил - и гул одобренья войска божества испустили,
Каждый пылает сразиться рядом с самим Дионисом!
Пан, столь некогда мирный, бьется косматой ногою,
310 [314]
Сбоку ударив копытом раскрывшегося на мгновенье
Лучника Меланея, его поражает во чрево,
Отомщая за рану тяжкую Гименея,
Хочет, чтоб плакал от боли, во внутренностях запылавшей,
Тот, кто слезы вызвал бесслезного некогда Вакха!
Яростью обуянный, Бромий бросился в битву
По временам доставая в безумье главою до неба,
Туч касаясь челом, а дланью сводов Олимпа,
Бьет он пяткою в землю, рукою в горние своды!
Битва сия продолжалась, пока не зашла Вечерница,
320 [324]
Веспер, льющий сиянье над убиением индов.
Вот уж Арей засыпает, послушный велению Рейи,
Ибо к изглавию ложа виденье она посылает...
Слово лукавое кличет призрак, сплетенный искусно:
"Спишь, Арей, о злосчастный, одинокий в доспехах
Дремлешь на ложе железных, Пафийкой же снова владеет
Бог Гефест - Афродитой, бывшей когда-то твоею;
Отослал он из дому Хариту, ревнивую деву,
330 [332]
Дабы к супружеской прежней жизни принудить богиню,
Эрос стрелою уметил изменницу Афродиту,
Дабы воздать благодарность Гефесту-родителю! Даже
И великого Дия не знавшая страсти Афина
Убедила, как сводня: она защитит, мол, Гефеста
(Помнила дева пламя, осеменившее землю,
И не хотела, как прежде, вскормить могучею грудью
Нового Эрехтея, нового сына Аруры!);
Так пробудись и отрогов фракийских достигни скорее,
На Киферейю взгляни на острове, бывшем ей домом,
Посмотри как жилища пафийские, кипрские кровли
Стая эротов убрала цветочными ныне венками,
340 [344]
Внемли как в Библе славят песнью твою Афродиту,
Брачное единенье новое гимнами жены!
Ты потерял Киприду - увалень хромоногий
Опередил Арея-мужеубийцу! Так славь же
Огненного Гефеста, похитившего Афродиту!
О, ступай в Сикели́ю, коли ты мне доверяешь,
И умоляй киклопов в кузне! Они ведь искусны
В рукомесле Гефеста, соперники с ним и в уменье,
Сделают и тебе железные сети (когда-то
Ты ведь в них попадался!), сможешь тогда и поймать их,
350 [354]
В сей силок нерушимый с помощью хитрости этой
Похитителя брака в мстительные оковы,
Вора, хромого Гефеста, связав их в одно с Афродитой!
Все, кто ни есть на Олимпе, тебе посочувствуют боги,
Изловившего в сети оскорбителя ложа!
Пробудись и придумай ловушку такую! Супруги
Отомсти похищенье! Что тебе Дериадея
Беды? Только ни слова! И Фаэтонт да не слышит!"
Молвив так, улетела. Дремоту с ресниц отряхает
360 [363]
С первыми Эос лучами, слепящими боговы очи,
Бурный Арей, и с ложа прочь устремляется, будит
Фобоса с Деймосом, дабы они запрягли колесницу;
Те повинуются - в спешке родитель! Деймос ужасный
Пропускает удила стальные меж челюстей конских,
И устраивает узду покрепче на вые,
К дышлу коней пристроив. Арей же вскочил на повозку!
Фобос сел вместо возницы - и вожжи тотчас напрягает
В Пафос он из Либана правит, и из Киферона
Колесница летит до земли рогатого Кипра.
Смотрит бог пристально, зорко на Лемнос, а также ревниво
Озирает и кузни, пышущие пламенами,
370 [375]
Рыщет быстрой стопою, следов Киприды взыскуя:
Уж не стои́т ли богиня как прежде у горнов Гефеста?
Он боится, что дымом и чадом скрыт ее облик,
Вдруг Арей не узнает под копотью - Афродиты!
Вот он взмывает в небо над Лемносом, дабы железом
Вооружася, сразиться за супругу с богами,
С Дием и Фаэтонтом, с Афиною и Гефестом!

 

Песнь XXX

   В песне тридцатой смертельно ранив, ниспровергает
   Те́ктафа Эвримедонт в подземные домы Аида.

Так в семислойное небо Арей взыскующий прянул,
Гневаясь тяжко и яро. Но в битве как в пляске веселой
Бьется Бромий отважный и гонит народ смуглокожий,
То устремляясь к передним бойцам, их натиск встречая,
То в середину сраженья бросается, тирсом изострым
Он собирает начатки жатвы своей темнокожей,
То убивает, яряся, недругов ненавистных!
Сатиров Вакх ободряет для битвы с Дериадеем
Как только видит, что войско индов Арей оставляет;
Вой неистово бьются - оставив кипение битвы
10 [11]
Ярой на правом крыле неистовому Дионису,
Аристей устремился к левому краю сраженья.
Полководец Моррей, увидев, что Бромия слуги
Жезлами бьются отважно, усыпанными цветами,
В страхе великом взывает к безумному Дериадею:
"Дериадей, что за диво? Валятся замертво вой,
Сражены они нежной листвою и ветвью цветущей,
Панцырник в тяжком доспехе от безоружного гибнет!
Неуязвимы менады! Секира двуострая с дротом
Их не берут! Если правду дозволишь сказать, повелитель,
20 [21]
Медное копие оставь, оставь все оружье,
Вооружись виноградной лозою-мужеубийцей,
Коли железа могучей гроздь да лоза, да листовье!
Нет, никогда я не видел вовеки такого сраженья -
Хрупкие ветви, побеги - сильнее, чем острые дроты!
Дай же и мне сразиться оружьем зеленым! Ведь наши
Дроты, увы, уступают нежной зелени трости!
Алые дай плесницы обуть, ибо нашим поножам
Сделанным из металла, с котурнами не сравниться!
Что мне, когда имея медный щит, беззащитным
30 [31]
Девам в бою уступаю, когда в неистовой битве
Бубнами потрясают они - то падают кмети!
Шлемы рушат венками, панцыри - только небридой!
Ратоборствовал часто я с Вакхом неуязвимым,
Намереваясь до чрева нетронутого добраться,
Но лишь сулица только касалась плоти Лиэя
Острая - крепкое жгло раскалывалось внезапно!"
Молвил - и улыбнулся зятю вождь горделивый,
Взглядом его окинул, безмолвным вестником гнева,
И разразился речью, полною гневных попреков:
40 [41]
"Пред безоружным Вакхом трепещешь, Моррей неразумный?
Сладко, верно, бояться сатиров, пляшущих в битве?"
Так он сказал, пробуждая мужество в зяте сей спесью
Злобной, и ополчился Моррей на Вакхово войско...
Эвримедонта он ранит, воина в пах уметив
Окровавленным дротом... Разрезало быстрое жало
Мягкую плоть бедра и кожный покров разорвало, -
Подогнулись колена, и наземь пал ратоборец...
Алкон меднодоспешный заметил падение брата,
Бросился воину в помощь, длинным копьем потрясая,
50 [51]
Поединщика сразу прикрыл щитом круговидным,
Башнею возвышаясь над ним, грозя супостатам
Копием длиннотенным к себе их не подпуская:
Брат защищает брата! Встал он над раненным мужем,
Словно лев над щенками, пасть разверзающий яро,
Корибантийские вопли из глотки своей испуская!
Только Моррей увидел, как тот изготовился к бою
В землю упершись подле поверженного Кабира,
Словно Тифон исполинский взъярился Моррей могучий
И ополчился на братьев обоих, дабы стенала
60 [61]
Кабейро́ над двоими погибшими сыновьями,
Коих убьют за единый день железом единым!
И убил бы обоих, предав их смерти подобной,
Враг, когда б не взмолился, дыша и хрипло, и тяжко,
Эвримедонт лемнийцу и не молвил такое:
"Отче, вождь огнепылкий тяжкого кузни искусства,
Помилосердствуй за службу прежнюю, ибо когда-то
Сикелию взяла Део плодоносная, брачный
Дар для скрытой в краю трехвершинном Персефонейи!
Гесперийские ветры выпустила на кузню,
70 [71]
На горящие горны и раскаленные клещи!
Я ведь встал на защиту твою, изгнал я богиню,
Наковальню храня - и ты мне должен за это,
Ибо дымится кузня и брызжет огнем сикелийским!
Сына спаси! Исполинский Моррей его тяжко уметил!"
Молвил - и с горней выси пылкий Гефест устремился,
Пламенем многоязыким отпрыска окружил он,
Огненный дрот воздымая во длани. Вкруг выи Моррея
Вспыхнул огонь сам собою, будто умом наделенный,
Закрутился вкруг горла огненным ожерельем,
80 [81]
После сбежал по телу от самого подбородка
Вниз и достиг за мгновенье ока ступней и лодыжек,
Меж колен его вспыхнул, разливая сиянье;
Вот уж и шлем охватило пламя, к вискам подбираясь;
Быстро погибнул бы он под огненным натиском ярым,
Ратоборец отважный, сгорев в костре без остатка,
Кабы Гидасп, сей отец повелителя Дериадея,
Не пришел бы на помощь. Наблюдал он за битвой
На скале, но не в бычьем облике, а в человечьем!
Сразу пришел на спасенье к нему прохладною влагой,
90 [91]
Свежестью угасил он лик горящий героя,
Смыл он и чад, и копоть с доспехов его раскаленных,
Облаком свежим и чистым окутал мгновенно Моррея,
Ослабевшие члены укрыл мерцающей зыбью -
Так что кузнец могучий сияющей искрами кузни
Огненной силой лемносской не смог спалить ратоборца!
Но и седой родитель, Гидасп милосердный, не может
Родственников владыки Дериадея увидеть
Мертвыми и оплакать мужа Оронта с Морреем!
Бог же Гефест, умелец, пламенем ратоборцев
100 [101]
Отогнав от сына раненного, на плечи
Поднимает его и уносит с поля сраженья -
Травы целебные к чреву пронзенному прилагает,
Жизнь тем самым спасая уязвленного сына!
А Моррей в это время продолжает сражаться:
Вот, от пламени спасшись, от огненного поединка
И от ударов копейных, он вперед устремился
И Флоги́я уметил, Строфия быстрого сына,
Зачинателя в песнях плясолюбивого Вакха!
Сей Флоги́й развлекал бесслезного Диониса,
110 [111]
Изображал он искусно с помощью рук и движений
Тела разнообразных юного смерть Фаэтона,
Гости притом в застолье слезы лить начинали,
Горько плача над мнимой смертию Фаэтона -
Воображая погибель юноши в пламени Солнца,
Даже неплачущий Бромий стенал, обливаясь слезами...
Вой же Моррей копьеносный, Флоги́я узрев, надсмехался:
"Вот тебе пляска иная, не то, что в веселом застолье,
Исполнял ты за чашей, поданной с винною влагой -
Может, теперь ты спляшешь, павший в свирепом сраженье?
120 [121]
Так спляши, неуемный, коль вождь плясунов Диониса!
Таинства танцев Аиду яви, не подбеливай лика,
Ибо и так он, округлый, раскрашен кровью и прахом!
Коли желаешь, пляши у влаги Леты плачливой,
Пляске обрадуется печальная Персефонейя!"
Так он рек и к силенам бросился, сея в них ужас,
Бурный воитель. Вослед, взмахнув мечом смертоносным,
Те́ктаф, муж щитоносный стремится, его ведь когда-то
Дериадей в глубокой яме держал заточенным...
Но не мог он дважды судьбы избежать, ибо если
130 [131]
Судит судьба, то кто же погибели избегает -
Всеукрощающей Мойрой он будет все же настигнут!
Тектафа не спасли бы ни хитрость и ни уменье,
Хоть сейчас пред собою он гнал ратоборцев Лиэя:
Сулицей поражая рогатых сатиров резвых,
Сносит голову с плеч у храброго Пи лазя,
Онтири́я чело сечет мечом беспощадным,
Широкогрудого Питоса ниспровергает железом
Многих воителей Вакха он еще погубил бы,
Если бы Эвримедонт быстроногий его не увидел,
140 [141]
К недругу не устремился б, меч корибанта вздымая,
В лоб его не уметил! Из расколотой кости
Брызнула кровь струею, разливаясь потоком,
Грянулся оземь воитель, по́ля прах орошая,
Полумертвый скатился, оплакивая темницу,
Прежнюю, каменный погреб, и нити Мойры, настигшей
После, и поминая хитрости дщери родимой,
Что спасала когда-то его от погибели в яме -
И полилися слезы, мешаясь с жалобным стоном:
"Матерь моя и кормилица! О, несчастная в браке
150 [151]
Дочерь премудрая, что же не вижу тебя перед смертью?
Что не спасешь меня ныне, о бесстрашная дева?
Где твой напиток целебный? Или хранила ты верность
Только живому родителю, а не мертвому телу?
Если поможет коварство вывести из Аида -
Хитрость придумай получше, найди уловку лукавей,
Дабы избегнуть смерти, дабы из ямы подземной,
От привратья Аида смог я вернуться в сраженье,
Ускользнув от темницы, откуда никто не являлся!"
Молвил он только слово - угас его голос звучащий.
160 [161]
Зрела родителя в ранах с башни града высокой,
Заливаясь слезами и стонами скорбь изливая
Ээри́я и пряди густые осыпала прахом,
Перси свои обнажила, разодравши одежды,
Кулаками в чело ударяя и зная, что помощь
Не оказать уж отцу, вскричала, как будто он слышал:
"Сын-отец злополучный, вскормленный млеком дочерним,
О, устам бездыханным умершего млеко какое
Будет в помощь и жизнь возвратит душе отошедшей,
Как тебе снова дорогу к миру земному поведать?
170 [171]
Ах, и млеко грудное уже тебе не поможет!
Если бы Аидонея перехитрить я сумела!
Почесть одну остается воздать тебе, отче родимый:
К смерти пойдешь не один - и дщери кровь убиенной
Из перерезанной глотки прими, как принял ты млеко!
Где вы, Дериадея стражи, вместо тюремной
Ямы, ведите в иную, где я родителя встречу
Мертвого и еще раз смогу возвратить его к жизни!
Только Аид - не стражи, дабы позволить былые
Хитрости и лукавства для отчего только спасенья!
180 [181]
Мне бы тот меч-убийцу, дабы могла я погибнуть
И умереть от железа, отца пронзившего тело!
Ты, что голову снес родителя с плеч невозбранно,
Ты и убей Ээри́ю за Те́ктафом, дабы сказали
Люди: "Родитель и дочерь мечом единым убиты!""
Так, заливаясь слезами, сказала. Бой продолжался -
Энио́ раздувает с удвоенной яростью битву!
Вот Моррей убивает Дасиллия Тенарида,
Щит свой пред воем враждебным ни разу в бою не склонявшим,
Воина амиклийца, страшного в поединках -
190 [191]
Правую меч ланиту пронзает, кость проницая!
Алкимахейю сражает горную, что красотою
Превосходила ровесниц, юною силой и здравьем,
Харпали́она дочерь, лозою славного мужа
Некогда в храм посмела Аргивянки дева явиться,
Плющ воздымая во длани, ненавидимый Герой
С тою же силой, с какою любила гранат пурпуровый!
Идол она благозданный тирсом своим бичевала
Виноградным и медный лик стегала лозою,
Оскорбляя бесчестьем мачеху злую Лиэя!
200 [201]
Не избежала гнева грозного, жгущего Геру,
Алкимахейя, лемнийка воинственная, но во прахе
Погребена чужбины, родителя после битвы
Харпали́она боле она не увидит, лемносской
Тверди, брачной светлицы Ясона и Гипсепелейи!
Гибель постигла деву, скрыл ее дальней чужбины
Холм погребальный - о, кара! Злосчастная не увидит
Ни Харпали́она боле, ни милого сердцу Лиэя!
Но Моррей, свирепый в сраженье, деву убивший
Алкимахейю-менаду, на этом не остановился:
210 [211]
Ту, что жила близ Олимпа, в земле Элиды равнинной,
У Алфея потока, благовенчанную деву
Убивает Кодону... Смилуйтесь, Мойры-богини!
Не пощадил он ни прядей главы, от плеч отсеченной,
Ни румяного лика, загрязненного пылью,
Не пощадил он округлой груди, что так подобна
Яблоку, и грудные мечом рассек он повязки...
Не пожалел он и лона нежного между бедер -
Он красоту уничтожил такую! Грянулась дева
Оземь и дух испустила... Преследуя яростно многих
220 [221]
Длинноодетых вакханок Моррей мечом убивает:
Эврипилу, Стеропу и Сою убил он, настигнув,
Вот пронзает Стафилу, Гигарто́ уязвляет;
Меч погрузивши в перси розовые Меликтайны,
Обагряет железо смертоносное кровью.
Яростные тельхины также в битву вступают:
Ствол маслины вздымает один, кизиловый комель
Вырвал другой из почвы с листьями и корнями,
Третий с глыбою камня устремился на индов,
Над головою вращая сей дрот, супостата крушащий!
230 [231]
Гера меж тем, что дышала ненавистью к Дионису,
Смелость придала и силу могучему Дериадею,
Блеском его наделивши, бьющегося с врагами,
Устрашающим - только нападал он свирепо,
Как от доспехов индов свет исходил смертоносный,
А над шлемом гривастым блистали грозно зарницы!
Даже и Вакх отважный затрепетал, заметив
Дериадея доспехи, сияющие средь битвы,
Пламенное мерцанье по-над гривою шлема!
Дионис изумлялся, узрев его доблесть, и в сердце
240 [241]
Сил не стало сражаться с вооруженным на битву
Герою, и неохотно стал отступать он из битвы...
Инды, отважные сердцем, духом воспряли, увидев
Как отступает Бромий, и это также заметил
Дериадей и врубился с удвоенным пылом в порядки
Вакховых войск, вращая копьем над собою ужасным.
Иовакх отступает, смущенный, к чаще древесной,
На победу надежды ветер буйный уносит.
Устрашился он гнева мачехи злобной, но с неба
Тут явилась Афина, велением Зевса ведома!
250 [251]
Брата, бегущего битвы, испуганного угрозой
Геры, желаньем томима вернуть на поле сраженья...
Над сородичем встала, за русые кудри схватила,
Видимая лишь Вакху... Грозная дева метнула
Взорами пламень гневный, обратилася ликом
К брату, стала внушать ему мужество жарким сияньем,
И укоряя гласом бранолюбивым, вещала:
"Что, Дионис, бежишь ты? Что битвы страшишься свирепой?
Где же твой тирс могучий, где виноградные дроты?
Что о тебе поведать отцу Крониону ныне?
260 [261]
Что я узрела мертвым повелителя индов?
Дериадей живет, а Моррей неистово бьется!
Разве не обладаешь силой, дарованной небом?
Не был ли ты в Либи́и? Не состязался ль с Персеем?
Не заглядывал в око Стено́, обращающей в камень?
Грозный рык Эвриалы непобедимой не слышал?
Разве не срезал ты пряди змееволосой Медусы,
Разве змеиной отравой ты не был древле обрызган?
Струсил ли отпрыск Семелы? Ибо Горгоноубийцу
Доблестного породила Акри́сия дочерь Зевесу,
270 [271]
Серп мой из дланей могучих Персей пернатый не бросил,
За плесницы воздушные бога почтил он Гермеса,
Ведь свидетель - пучинный зверь, обратившийся в камень!
Можешь спросить Кефея - Персеева серпа владельца!
Западный и восточный пределы спроси, и в обоих
Нереиды трепещут пред Андромеды супругом!
Славу поют Геспериды повергшему деву Медусу!
Ах, Айакос нестрашимый похож ли, молви, на Вакха?
С Дериадеем схватился, от индов царя не бежал он!
Снова тиран арабийский тебя напугал? Мне позорно
280 [281]
Яростного Арея видеть, отца Ликурга,
Как он кричит на дорогах о бегстве из битвы Лиэя!
Твой же и мой родитель битв и врагов не боялся,
Он низверг и Титанов божественных с кручи Олимпа!
Взял ли ты Орсибою в рабство, индов царицу?
Хейроби́ю не зрела твоим плененную дротом
Рейя Зевс да простит, если от Дериадея
Убежишь и от индов - тебе не сестра я вовеки!
Так возьми же ты снова тирс и вспомни о битве,
Войско возглавь, и рядом с неистовой Бассаридой
290 [291]
Да увидит Афина благодоспешного брата,
И поднимет эгиду, опору победам Олимпа!"
Бромию так сказала, вдыхая мужество. Духом
Бог воспрял и сражаться снова пылает с врагами,
На победу надежду дала ему Тритогенейя!
Первым кого и последним Вакх сразит в поединках,
Вдохновленный на битву неукротимой Афиной?
Сотни врагов убивает в сраженье безжалостным тирсом,
Многообразные раны наносит, пикой вращая
Или разя ветвями иль гроздами в листьях зеленых,
300 [301]
Или метая глыбу каменную вместо дрота -
И сраженные бьются на прахе в неистовой пляске!
Фринга тирсом изострым он в левую пясть поражает -
Тот покидает битву... но, Мелиссеем застигнут,
От секиры двуострой падает воин бегущий!
Целится Вакх в Эгрети́я, неистовый дрот воздымая,
Дио