Н. А. Львов. Басни

Николай Александрович Львов (1751—1803) родился в наследственном имении Черепицы в шестнадцати верстах от Торжка, в Новоторжковском уезде Тверской губернии. Дома он получил скудное образование, выучился «лепетать» по-французски, плохо писал по-русски. Шестнадцати лет, после смерти отца, отправился в Петербург на военную службу в бомбардирскую роту Измайловского полка. Здесь он поступил в полковую школу, в которой получил наконец систематическое образование. В Петербурге Львов начинает серьезно заниматься искусством и литературой, читает античных авторов, итальянских поэтов, французских философов, с особым интересом изучает сочинения Руссо.

Вокруг Львова в полковой школе собирается кружок молодых, увлеченных поэзией людей. Кружок издает рукописный журнал «Труды четырех разумных общинников».

В начале 1770-х годов Львов сближается с И. И. Хемницером, и тот посвящает Львову в 1774 году свой стихотворный перевод героиды Дора «Письмо Барнвеля к Труману из темницы». С этого времени начинается прочная дружба между Львовым и Хемницером, скрепленная кроме душевной симпатии еще и общей их приверженностью к искусству и литературе, и сходством художественных вкусов. В это время Львов живет у своего родственника М. Ф. Соймонова, директора Горного департамента и Горного училища.

В 1776 году Соймонов едет за границу и берет с собой Львова и И. И. Хемницера. Во время поездки, с декабря 1776-го по август 1777 года, друзья посетили Германию, Бельгию, Голландию, Францию. Хемницер вел дневник этой поездки, в котором отразились их общие интересы и впечатления. В Париже они прожили три месяца, посещая театры, музеи, дворцы и парки Львов вернулся, по словам одного из его знакомых (П. В. Бакунина), «очень довольный своим путешествием; он имел случай удовольствовать свое любопытство, особливо в художествах, которым он учился».

П. В. Бакунин, тогда советник коллегии иностранных дел, берет Львова на службу и поселяет у себя дома. Успешно выполняя поручения по почтовому ведомству, Львов в 1783 году был произведен в коллежские советники. По служебным надобностям Львов снова неоднократно ездил за границу, в частности в Италию, и дополнял книжное знакомство с европейским искусством собственными впечатлениями. Богатство сведений, широта интересов, тонкий вкус создали Львову репутацию знатока архитектуры, живописи, поэзии.

В конце 1770-х годов создается кружок, душою которого стал Львов. Участниками его были позднее прославившиеся поэты — Державин, Капнист, Хемницер и просто любители и знатоки искусств.

Державин в объяснении к своему стихотворению «Память другу», написанном после смерти Львова, писал о нем: «Сей человек принадлежал к отличным и немногим людям, потому что одарен был решительною чувствительностью к той изящности, которая, с быстротою молнии наполняя сладостно сердце, объясняется часто слезою, похищая слово. С сим редким и для многих непонятным чувством он был исполнен ума и знаний, любил науки и художества и отличался тонким и возвышенным вкусом, по которому никакой недостаток и никакое превосходство в художественном или словесном произведении укрыться от него не могло». Природный вкус Львова был им усовершенствован и обогащен изучением эстетических трактатов, в которых развивались новые взгляды на сущность искусства и его художественные возможности. Известно, что Львов изучал «Историю искусства древности» Винкельмана (1764), внимательно читал «Салоны» Дидро. Сохранился экземпляр книги Гиршфельда «Теория садового искусства» (1779—1785) с пометками Львова, которые показывают, как близки ему были идеи новой живописной парковой композиции, выдвигавшиеся в этой книге взамен «регулярных» французских парков.

В области архитектурного творчества Львов примыкал к тому направлению и русском зодчестве, которое ориентировалось на принципы античного зодчества и эпохи Возрождения, на их глубокое освоение и оригинальную переработку, что отметил его друг, М. Н. Муравьев.

Первое известное архитектурное произведение Львова — Иосифовский собор в Могилеве, проект которого был утвержден в 1780 году, — создавалось им по образцу римского Пантеона, но вместо открытого свода, который не подходил по условиям климата, Львов создал двойной купол с отверстием во внутреннем своде, открывающим вид на роспись с изображением неба на втором своде, «через которое, однако, ни дождь, ни снег идти не могут ... Остатки древних зданий единые верные светильники, ведущие художника к действительному великолепию и изящному вкусу», — писал Львов. В проектах общественных зданий и сооружений он следовал этому правилу. Таков его проект Невских ворот Петропавловской крепости в Петербурге (проект 1780 года, постройка закончена в 1787 году), здания почтамта в Петербурге (1782—1789), образцовые проекты почтовых дворов для провинциальных городов, собора Борисоглебского монастыря в Торжке (1785—1796). Строил Львов и дворянские усадебные дома, и сельские церкви. Сохранилось большое количество неосуществленных его архитектурных проектов, в частности проект Казанского собора в Петербурге.

В 1780 году Львов тайно обвенчался с М. А. Дьяковой, родители которой были против этого брака и признали его только в 1783 году. П. В. Бакунин рекомендовал его уже тогда одному из самых видных приближенных Екатерины II, графу А. А. Безбородко. Некоторое время Львов даже жил в доме этого вельможи. Собравший у себя в доме коллекции самых различных произведений искусства, Безбородко почти ничего не приобретал без совета Львова.

Занимаясь искусствами, архитектурой и рисованием, Львов проявил несомненный талант и в разведке новых строительных материалов, и в открытии новых для России видов минерального топлива. Эти идеи Львова привлекли к нему благосклонность нового императора Павла I. При нем Львов получил чин тайного советника. В целях экономии леса и предупреждения пожаров, Львов занялся так называемым «землебитным» строительством и создал у себя в селе Никольском специальное училище для обучения мастеров из крестьян. В 1798 году он закончил постройку земляного здания — Приоратского дворца в Гатчине, существующего и поныне. Имея в виду занятия Львова землебитным строительством, Державин в надписи к его портрету сказал:

Хоть взят он от земли и в землю он пойдет,
Но в зданьях земляных он вечно проживет.

В 1786 году Львов был откомандирован на поиски угля и писал Державину об успешном их завершении: «В Валдай послан я по именному повелению искать угля — и нашел... Сколько это важно для России, мы только, великие угольники, сие смекнуть можем. А сколько я сего угля нашел, скажу только то, что если ваш Тамбовский архитектор возьмется сделать над светом каменный свод, то я берусь протопить вселенную».

Но добиться того, чтобы была начата промышленная разработка открытых месторождений каменного угля, Львову не удалось. Привезенные им в Петербург 8000 пудов угля в конце концов загорелись на даче у поэта, где были свалены. Не двинулось освоение угля и после выхода анонимной книги Львова «О пользе и употреблении русского земляного угля» (СПб., 1799).

Среди многообразных интересов Львова — архитектурных, живописных, промышленных, торговых (одно время они с Державиным занимались крупными хлеботорговыми операциями) — собственно поэзия занимала довольно скромное место, хотя стихи Львов писал всю свою жизнь и в довольно большом количестве.

Чаще всего это были дружеские послания к сослуживцам, знакомым, друзьям-поэтам. Они ходили по рукам, переписывались, и Львов долгое время был вполне удовлетворен скромной участью своих произведений. По своему духу, по стилистике, восходящей к песенной, по простоте и даже некоторой подчеркнутой небрежной отделке стихи Львова предвосхищают поэзию русского сентиментализма и с нею в 1790-е годы смыкаются. Большую часть из опубликованных стихотворений Львова составили переводы, в том числе «Песнь Гаральда Смелого» (1793) и лирика Анакреона (1794), послужившая материалом для анакреонтических стихотворений Державина.

Особое значение для русской поэзии и музыкальной культуры имел анонимно изданный Львовым сборник «Собрание народных русских песен с их голосами». В этом сборнике Львову принадлежит очень интересное предисловие и отбор текстов, музыка была подобрана И. Прачем. Львов также написал несколько комических опер, в одной из них — «Ямщики на подставе» (1788) — использованы русские народные песни.

Державин в своих записках указывал, что знакомство с Львовым и его друзьями-поэтами стало поворотным пунктом на его творческом пути. В архиве Державина сохранилось много рукописей его стихов с поправками и предложениями Львова. Иногда Державин их принимал, иногда отвергал, в иных случаях, не принимая предложенную Львовым редакцию стиха, заменял свой текст другим, новым. Поэтому вклад Львова в развитие русской поэзии того времени нельзя определять только по его собственным стихам. Создания его гениального друга Державина несут на себе легкий след мнений и советов Львова, которого Державин любил, уважал и дарованием которого искренне восхищался: «Он имел всегда легкое и приятное дарование, так что, когда зачинал что-нибудь, то казалось, без всякого труда и будто сами музы то производили», — писал о нем Державин в своих примечаниях к стихотворению «Память другу».

По изд.: Поэты ХVIII века - Л.: Советский писатель, 1972; Львов Н.А. Избранные сочинения. Кёльн; Веймар; Вена: Бёлау-Ферлаг; СПб.: Пушкинский Дом; Рус. христиан. гум. ин-т; Изд-во «Акрополь», 1994

 

ЛЬВИНЫЙ УКАЗ

«Такое-то число и год,
По силе данного веленья,
Рогатый крупный, мелкий скот
Имеет изгнан быть из львиного владенья
И должен выходить тотчас».

Такой от льва зверям объявлен был указ;
И все повиновались:
Отправился козел, бараны в путь сбирались,
Олень, и вол, и все рогатые скоты.
И заяц по следам в догонку их. «А ты,
Косой! куды?» —
Кричит ему лиса. «Ах! кумушка! беды! —
Трусливый зайчик так лисице отзывался,
А сам совался
И метался, —
Я видел тень ушей моих;
Боюсь, сочтут рогами их.
Охти! зачем я здесь остался?
Опаснейшими их рогами обнесут».
— «Ума в тебе, косой! не стало: это уши»,—
Лисица говорит. «Рогами назовут —
Пойдут и уши тпруши».1

30 июня 1775

<И. И. Хемницер>, «Басни и сказки N... N.... СПб., <1779>, с. 63, в разделе «Чужие басни», перед загл.: «Вольное подражание Лафонтену», без подписи. Печ. по изд.: И. И. Хемницер, Басни и сказки, ч. 3, СПб., 1799, с. 43, в разделе «Чужие басни», без подписи. Год публикации первого изд. басен Хемницера, напечатанных без имени автора за подписью: N... N.... указан в записной, книжке поэта (Хемницер, Соч. и письма, СПб., 1873, с. 297). Авторство Львова в этой и следующей басне установлено Б. И. Копланом на основе черновых датированных автографов Львова, найденных им в архиве ПД («К истории жизни и творчества Н. А. Львова». — «Известия Академии наук СССР», VI серия, 1927, № 7—8, с. 720—726). Подражание басне Лафонтена на сюжет Фаерна «Les oreilles du lièvre» («Уши зайца»). Кроме Львова басню перевел Сумароков («Заяц»).

 

МАРТЫШКА, ОБОЙДЕННАЯ ПРИ ПРОИЗВОЖДЕНИИ

Случилося у Льва в чины произвожденье.
За службу должно награждать;
Но я хочу сказать,
Что злоупотребленье
И в скотской службе есть.
«Ну как без огорченья
Возможно службу несть,
Когда достоинство всегда без награжденья? —
Мартышка говорит,
На Льва рассержена.
Обижена была она
И обойденною считалась —
Перед лицом служа, Мартышкой я осталась!
Медведь стал господин,
И Волка наградили;
Лисицу через чин
Судьею посадили
В курятнике рядить, —
Случится же судью так кстати посадить!
А где они служили?
Край света, на войне; и то
Не ведает еще никто,
Что били ли они или самих их били.
А я
Хотя не воин,
Хотя и не судья,
Известна служба Льву моя;
Известно, кто чего достоин».
— «Да где ж служила ты?» — Барсук ее спросил.
«Перед самим царем два года с половиной
Шутила всякий день, а он меня сравнил
Теперь с другой скотиной,
Котора ничего не делала нигде!»
— «Шутила ты везде,
И чином наградить тебя бы было должно;
Твой также труд не мал! —
Барсук ей отвечал.—
Но произвесть тебя по службе невозможно:
Ты знаешь ведь, мой свет,
Что обер-шутов в службе нет».

1 декабря 1778

<И. И. Хемницер>, Басни и сказки N... N..., СПб., <1779>, с. 65, под загл. «Заяц, обойденный при произвождении», в разделе «Чужие басни», без подписи. Печ. по изд.: И. И. Хемницер, Басни и сказки, ч. 3, СПб., 1799, с. 44, в разделе «Чужие басни», без подписи. Об авторстве Львова и датировке см. пред. прим. Разночтения имеют стилистический характер и вызваны переименованием персонажа басни (заяц—мартышка). По предположению Я. К. Грота, «причиною этой перемены была, вероятно, мысль, что шутовство более идет к обезьяне, нежели к зайцу» (Хемницер, Соч. и письма... с биогр. статьею и примеч. Я. Грота, СПб., 1873, с. 164). Басня направлена в адрес Л. А. Нарышкина (1733—1799), который, будучи потомком знатных бояр, находился при дворе Екатерины II на положении высокопоставленного шута и забавника. К нему же относился один из вопросов Фонвизина, заданный им сочинителю «Былей и небылиц» (т. е. Екатерине II): «Отчего в прежние времена шуты, шпыни и балагуры чинов не имели, а нынче имеют, и весьма большие?» (СЛРС, 1783, ч. 3, с. 165). Стихотворение Львова напоминает басню Державина «Лев и волк», напечатанную без подписи в СЛРС (1783, ч. 8, с. 62) под загл. «Басня. Заслуги свои часто измеряем мы несправедливо», со следующим примеч. автора: «Смысл басни сей выводит, что самолюбие наше употребляет разные весы, когда свои или чужие достоинства вы весим. Кажется, довольно ясно, что если пифик и осел не достойны были отличия, то и волк равно оного не заслужил» (с. 63). Хронологически державинская басня предшествует львовской (по свидетельству Я. К. Грота, она сохранилась в старейшей рукописи Державина 1776 г.), но позднейшие ее переработки, возможно, находятся в зависимости от басни Львова.

 

СЧАСТЬЕ И ФОРТУНА

Когда-то с Счастьем жить Фортуна согласилась
И вместе с ним переселилась
В шалаш на бережок реки,
В долину мирную, где воздух ароматный
Одушевляет край обильный, благодатный.
И толпам вопреки
Живут они одни
Не месяц и не год, живут они два дни,
На третий день зевать Фортуна зачинает,
Ко Счастью обратясь, зевая, примечает
И говорит: «Смотри, как тесен наш шалаш.
Ни с чем нельзя расположиться,
С моим приданым поместиться
Места нет;
Богатство любит свет,
А знатность любит жить просторно,
Ведь их не в шкаф же положить».
— «Неспорно, —
Счастье говорит, — но жить,
Мне кажется, без них бы можно было.
Смотри, как солнышко долину осветило.
Что блеск всей знатности пред ним?
Взгляни ты, как щедра природа к нам дарами:
Для глаз покрыла луг цветами,
Для вкуса клонится к нам целый лес плодами,
Начто богатство там, где с нами
Дыша́т все счастием одним?
Утехи и покой постель нам постилают
Из роз, и розы обновляют
Всечасно цвет и аромат!»
Фортуна слушала и, слушая, зевала,
Хотелось неотменно ей
Иметь стада людей,
Которых бы она гоняла
Для наполнения пустых больших палат.
Ей блеск и шум служили
И Счастье всякий день будили
Безвременно и без пути.
Хоть им оно и говорило,
Что время есть на всё: плясать,
Гулять, работать и поспать, —
Как слушать истину? не тут-то было.
Грем<ели> так, что Счастие уйтить
Принудили решиться,
Чтоб тем раздоры прекратить.
Чему другому быть?
Мне действие сие нечудно:
Фортуне с Счастьем тесно жить,
А Счастию с Фортуной трудно.
Фортуна любит шум, а Счастие покой.
«Я вижу, мне пора с тобой, —
Сказало Счастие, — Фортуна, разлучиться,
Нет, Счастью только льзя ужиться
В семье с Любовию одной».
Тут взяв котомочку и подкрепи оборки,
Тихонько Счастие от пышности по горке
Пошло домой...

14 июня 1797

Эпистола к А. М. Бакунину из Павловского, июня 14, 1797. Второе стихотворение «Эпистолы», скопированное, как и предыдущее, писцом, заканчивается припиской, сделанной рукой Львова: «Пришли, пожалуйста, назад. Я, как написал, так к тебе и послал, у себя помарочки не осталось». Здесь же помещен и ответ Бакунина, скопированный писцом. «Вот вам копия; у вас кто-нибудь разберет и перепишет, а оригинала не отдам, потому что хочу я его когда-нибудь употребить, как в «Освобожденном Иерусалиме» Убальд употребил алмазный щит в садах Армидиных».

 

НЕ ЧАС

Час не всегда один,
И часу доброму не всякий господин.

Две птички вместе пели
И обе захотели
Цветочек поклевать;
Вмиг обе согласились
Лететь и рвать,
Да вдруг остановились:
И завтра мы сорвем,
До завтра не умрем,
«Прощай, прости», — расстались;
Назавтра не видались.
А ветер между тем
Ну с розой забавляться,
Коверкать и ломать,
И стебли гнуть, и листья рвать.
Назавтре птички прилетели,
К кусточку сторожко подсели;
Да розы не нашли и случай потеряли,
Взглянулися... смолчали
И взглядом друг другу сказали,
Что час не всё один
И часу доброму не всякий господин,
А только тот, кто не зевает,
Час добрый за хохол хватает
И в праздный день и между дел,
Чтоб он без пошлины куда не улетел.

1790-е годы.

Печ. впервые по РАД.

 

***

На рынке ль было то иль на дворе гостином,
Не знаю. Молодец сошелся с господином,
Которого он знал,
И, встретившись, кричал:
«Прости, любезный друг, я еду воевать,
А ты живи спокойно.
Намерен я усы султану оборвать.
Такое действие моей руки достойно», —
Ему, пошед, сказал.
Оставший помышлял,
Что он уж проскакал
И Киев, и Хотин, к Стамбулу приближался.
Но он, нигде не быв, опять с ним повстречался.
Приятель витязя с восторгом вопрошал:
«С успехом ли, мой друг любезный, возвратился?»
А он ему в ответ:
«Нет.
Султан обрился».

Басня написана 23 апреля 1773 г., в ней упомянуты события русско-турецкой войны 1769—1774 гг. Опущенный нами подзаголовок «Эпиграмма» позволяет предполагать, что стихотворение было направлено против конкретного лица.

 

БОГАТСТВА РАЗУМНОЕ УПОТРЕБЛЕНИЕ

Мужик разбогател,
Под печью клад нашел.
Мужик, пострел,
Хоть сер, да смел,
Богатым став, свой ум не съел
И за предел
Не залетел,
Мужик ведь не орел!
Став силен, предуспел
И на земле наделать дел,
Мужик с тех пор не пил, не ел.
Он деньги перечел,
На деньги сел,
Мешок надел,
Сидел, сидел...
И сидя уж, седой, на деньгах околел!

Печ. по рук.: т. 37, л. 89 об.

 

***

Дурак привык купаться в луже.
«Дурак, поди в реку...» — «Там хуже,
Там течет,
Светла, мешает,
Да студена, как лед», —
Дурында отвечает.
Дурак наш так считает:
«Где смирно, хоть черно,
Но тихая вода,
То там и золотое дно».
О дурень! Там беда.

Написано 23 ноября 1803 г. в Москве.

  • 1. Пойдут и уши тпруши — сойдут за рога и уши лошади.