П. И. Фонвизин. Басни

Павел Иванович Фонвизин (1744—1803) — младший брат Дениса Ивановича Фонвизина — еще ребенком, в 1754 году, живя в родительском доме, был записан солдатом в гвардейский Семеновский полк. В 1755 году, когда в Москве был открыт университет, братья Фонвизины поступили в созданную при университете гимназию. Павел Фонвизин в числе ее лучших учеников был представлен директором университета Н. И. Мелиссино его куратору, фавориту Елизаветы Петровны, И. И. Шувалову. По ходатайству последнего П. И. Фонвизин за хорошие успехи, оставаясь студентом, был произведен в 1760 году в капралы Семеновского полка. В 1762 году П. И. Фонвизин окончил университет, в полку он уже получил сержантский чин и был откомандирован в Коллегию иностранных дел, где служил дипломатическим курьером пять лет.

Еще в гимназии П. И. Фонвизин начал писать стихи. Его стихотворные произведения и прозаические переводы печатались в московских журналах начала 1760-х годов: в «Полезном увеселении» (1760—1762), «Собрании лучших сочинений» (1762), «Добром намерении» (1764). Отдельно были им изданы «Нравоучительные сказки» Мармонтеля в двух частях (1764), повесть госпожи Гомец «Сила родства» (1764), «Друг девиц» Грайар де Гравиля (1765).

Сложная, интересная и разнообразная военно-дипломатическая служба отвлекла его от литературных занятий. Он много ездит с дипломатической почтой за границу. Позднее прикомандировывается к Г. Г. Орлову во время мирных переговоров в Фокшанах в 1772 году, до заключения Кучук-Кайнарджийского мира (1774).

В 1781 году Фонвизин, произведенный уже в бригадиры, сменил военную службу на штатскую, был назначен товарищем московского губернатора, в 1782 году — председателем московской палаты уголовного суда.

С 1784 до 1796 года П. И. Фонвизин был директором Московского университета. При нем было построено новое здание университета; он заботился о студентах, поддерживал устроенный при университете театр и вообще содействовал сближению студентов и профессуры с московской дворянской интеллигенцией. В 1787—1788 году он переиздал в расширенном виде (в трех частях) «Нравоучительные сказки» Мармонтеля. В 1796 году он был назначен во второй московский департамент Сената, а 19 февраля 1801 года ушел в отставку с чином действительного тайного советника.

По изд.: Поэты ХVIII века - Л.: Советский писатель, 1972

БАСНЬ. ПАСТУХ И СИРЕНА

Пастух златых времян на пастве веселился,
В спокойстве живучи, он горестей не знал,
Тоску, печаль и грусть в свободе презирал,
И дух его в любви доселе не мутился.
Он часто стадо всё к морским брегам гонял,
Играючи в свирель, свободу воспевал.
Пастушки красотой не трогали своею,
И Дафна нравилась, когда играл он с нею.
Однако выиграть та сердце не могла
И только временем была ему мила.
Но редко то бывает,
Что, быв с пастушками, пастух любви не знает,
А сердцу Тирсиса опасность угрожает.
Сирена с прелестью к морским брегам плывет,
И только лишь Тирсис увидел сей предмет,
То сердце встрепетало,
Опасность и любовь ему тем предвещало.
Он от брегов, спеша, не может уж бежать
И только на нее лишь смотрит с удивленьем,
Стараясь от воды овечек отогнать.
Он гонит их опять к морским брегам с стремленьем:
Гуляйте вы теперь, овечки, здесь одни,
Для Тирсиса уж все прошли веселы дни,
И более пастух об вас не сожалеет,
Беречь вас времени он больше не имеет,
Оказывая страсть красавице своей,
Поет он песенки и жалуется ей:
«За что, любезная, меня ты презираешь?
И на любовь мою равно не отвечаешь?
За что ты на меня с суровостью глядишь?
И чем теперь меня перед собой винишь?»
Сирена пастуха не слышит, притворяясь,
И плещется в воде, руками умываясь,
Не хочет говорить
И нудит пастуха любовь свою открыть.
Тирсис не престает терзаться и грустить;
Но слышит, наконец, прелестной глас Сирены,
Не ожидая столь приятной перемены:
«Не властна, — говорит, — отсюда выйти я.
Проси Нептуна, чтоб я мо́ря свободилась,
Зависит от него, чтоб я была твоя
И чтоб в спокойствии с тобой я веселилась».
Пастух пошел просить
И просьбой думает Нептуна убедить.
Бог моря пастуху так начал говорить:
«Коль просьбы зреть свои исполненными льстишься,
То и последнего веселья ты лишишься.
Не можешь никогда в любви ты к ней гореть
И вместо счастия несчастье будешь зреть».
Пастух пошел тогда в несноснейшей печали,
Нептуном огорчен чрезмерно Тирсис был.
В долины больше он с свирелью не ходил,
И птички пением его не услаждали.
Но, видя всякий раз Нептуна на брегах,
Прошения свои он повторял в слезах:
«Нептун, великий бог! когда тебе противно,
Что я не престаю в любови к ней гореть
И что прекрасную свою люблю нельстивно,
Ты сделай, чтоб ее не мог я боле зреть.
И тот прелестный стан, чем я всегда пленялся,
В земные недра ты скоряе сохрани
И более меня надеждой не мани,
Чтобы с сего часа́ мой дух не возмущался».
Нептун на те слова Тирсису отвечал:
«Я не хочу, чтоб ты был более в страданье,
Увидишь всё свое исполненно старанье»,—
И плыть Сирене он к брегам повелевал.
Сколь скоро приплыла прекрасная Сирена,
И сколь прелестно та красавица поет!
В любови пастуха совсем препятства нет,
Приближась он к воде, ей руку подает.
Но, ах! какая вдруг для Тирсиса премена!
Надежда более его уж не бодрит,
В любезной он своей полчеловека зрит,
А вместо ног ее он рыбий хвост увидел,
Надежду потеряв, себя возненавидел,
И с трепетом бежал он со брегов морских,
Всетщетные свои желанья проклиная
И в собственном своем примере утверждая,
Сколь неумеренны в желаньях мы своих.

<1764>

ДН, 1764, № 8, с. 343, подпись: Перевел Павел Фонвизин. Под тем же загл. эту басню перевел А. П. Сумароков.

БАСНЬ. ПОРТНОЙ И ОБЕЗЬЯНА

Был некто из портных искусный человек;
Искусство в воровстве портные почитают,
А и́наче они портным не называют;
Портной мой крал весь век.
Каким-то случаем достал он обезьяну,
Купил или украл, я спрашивать не стану.
Довольно мне того, что он ее имел,
И, сделав ей кафтан, мартышку приодел.
Гордясь, мартышка в нем портного дух пленяет,
Портной и день и ночь мартышку лобызает,
Покинув ремесло, он только лишь зевает
И всё веселие свое считает в ней,
Зовя ее всегда любезною своей.
Что нажил ремеслом, что крал он без разбору,
Лишь только б нравилось его завистну взору,
То всё он полагал к мартышкиной красе,
Которая ему приятней всех казалась,
Которую любя, пренебрегал он все,
Чем вся его семья весь век бы пропиталась.
Мартышка так жила, нельзя как лучше жить,
Мартышку все в дому старалися любить
Во угождение искусному портному,
Который своему хозяином был дому.
Что нам приятнее на свете сем всего,
Обыкновенно мы лишаемся того.
Так точно с честным сим портным тогда случилось,
Несносное ему несчастье приключилось:
Болезнь мартышкина с ума его свела
И к совершенному несчастью привела.
Мартышка умирает
И жизнь свою кончает.
Веселье всё его с мартышкой погибает.
«Что делать, — говорит, — когда несчастлив я,
Теперь уж кончится утеха вся моя».
Мартышка жалоб тех нимало не внимает
И, страждя долго, дух последний испущает,
Оставя в праздности портного по себе,
Который стал пенять за смерть ее судьбе.
И жалобы свои он к небу воссылает,
Виною смерти сей себя он признавает.
«Конечно,— говорит, — за то наказан я,
И отнята за то утеха вся моя,
Что всё имение мне воровством досталось,
Что я у всякого кафтана крал сукно,
И кражу ту я клал отчасти на вино,
А прочее моей мартышке оставалось.
Конечно, от того мартышка умерла,
Которая одна утехой мне была.
Я стану честно жить и красть уж перестану,
Опять примуся шить.
О! если б не украл я эту обезьяну,
Мне было бы еще чем дом свой прокормить».
Ты поздо воздыхать теперь уже хватился,
И поздо уж теперь не хочешь воровать.
Когда б чужого ты добра не льстился взять,
То б и с богатством ты мартышки не лишился.

<1764>

ДН, 1764, № 10, с. 443, подпись: П. Ф.