М. М. Херасков. Басни

Михаил Матвеевич Херасков родился в 1733 году, происходил из молдавского рода, переселившегося в Россию при Петре I. Его детские годы прошли, на Украине, в г. Переяславле; в 1743 году будущий поэт был отдан в Петербурге в сухопутный шляхетный кадетский корпус, в котором и обучался свыше семи лет. По выходе из корпуса Херасков недолгое время находился на военной службе, а затем поступил в только что открывшийся Московский университет «асессором». С этого времени он начинает и широкую литературную деятельность. В 1756 году в «Ежемесячных Сочинениях» были помещены его «Притчи» и эпиграммы, а в следующие годы он издает поэму в трех частях «Плоды наук», трагедию «Венецианская монахиня»; с 1760 года он руководит изданием журналов «Полезное Увеселение» и «Свободные Часы», издававшихся при университете. В 1763 году Херасков назначается директором университета.

К 70-м годам Херасков становится деятельным масоном и активным помощником Новикова. В частности, он передает в распоряжение Новикова Университетскую типографию. Масонская деятельность Хераскова сказалась и в его творчестве, в той философии нравственного самоусовершенствования, которая определяет его лирику.

Вокруг Хераскова группировалась талантливая литературная молодежь. В 70-х годах, покинув на несколько лет университет и женившись в Петербурге, он вместе с женой, одной из первых русских поэтесс, устроил в своем доме литературный салон, участники которого читали там свои произведения, помещаемые в журнале «Вечера» (1772—1773).

В творчестве М. Хераскова уже сказалась ревизия сумароковской школы и начало русского сентиментализма. Херасков, выступавший в своей эпической поэме «Россияда» (1779) в качестве представителя классической поэзии, — в лирических жанрах и, в частности, в своих баснях выступает уже как писатель, прокладывающий пути сентиментализму. Басня у Хераскова превращается в моральнодидактическую аллегорию, теряет яркость своих красок. Однако, в отличие от этих моралистических басен, вошедших в его книгу «Нравоучительные басни», вышедшую в 1760 году, многие басни Хераскова, печатавшиеся в журналах тех лет, отличаются большим реалистическим и бытовым колоритом и меньшей рассудочностью, чем его «Нравоучительные басни».

Вернувшись в конце 1770-х годов в университет, Херасков стал в конце XVIII века знаменитым писателем, многочисленные и разнообразные произведения которого высоко чтились. Он умер в 1807 году.1

***

Предваряя свой сборник «Нравоучительные басни» (1764, в двух книгах) письмом, обращенным к не названному по имени адресату, Херасков писал: «<…> прошу не за басни благодарить меня, но за то едино, что я свободное мое время проводил не в праздности». Среди включенных в книгу [пятидесяти] басен были и печатавшиеся ранее и многочисленные новые. Сюжеты некоторых восходят к Эзопу, Федру, Лафонтену, Ш. Песселье. В отдельных баснях нашли отражение элементы русского быта, а также волновавшая поэта тема клеветы («Комар» и др.).2

***

По изд.:
Херасков. М. М. Избранные произведения. М.; Л., 1961;
Русская басня XVIII—XIX века — Л.: Советский писатель, 1949

 

Сорока в чужих перьях

Сорока в перья птиц прекрасных убралась,
Как будто вновь она в то время родилась.
Но можно ли одной убором любоваться?
Сестрицам надобно в порядке показаться.
    Отменной выступью пошла,
        И стадо птиц нашла;
    Взгордяся перьями чужими,
         Ворочалась пред ними;
То подымает нос, то выставляет грудь,
    Чтоб лучше тем птиц прочих обмануть.
Но величалась тем Сорока очень мало:
Природной простоты убранство то не скрало,
Могли тотчас обман все птицы угадать.
    За то, чтоб наказать,
По перышку из ней все начали щипать.
    Вся тайна оказалась,
Сорока бедная сорокою осталась.

<1756>

Переложение басни Эзопа «Галка в чужих перьях» или Федра «Гордая Галка и Павлин». В «Творения» не вошло. Впервые — в «Ежемесячных сочинениях», июнь 1756, стр. 565.


Вдова в суде

Убит Муж на войне; Жена вдова осталась
И в горести своей стенала и терзалась:
«Кому вдовство мое, — вещает, — защитить?
И как остаток мне пожитку сохранить?»
Грустила год о том и с грусти умирала,
А умираючи — деревни потеряла.
Бессовестной душе обиду такову
Не жалко произвесть, чтоб разорить вдову.
Чтоб выздороветь ей — таков устав был неба;
Устав грабителей ей был — сидеть без хлеба,
Таскаться по миру и прицепить суму, —
Тягаться с ябедой не женскому уму.
Слезами облившись, под окна потащилась
И божьим именем несчастная кормилась.
Подав полушку ей, дал некто сей совет:
«В суде побей челом о деревнях, мой свет,
Не век тебе с сумой и в рубищах таскаться».
Она ответствует: «С чем в суд мне показаться?
Кто что мне ни подаст, я только тем кормлюсь;
Подьячие берут, так с чем я поделюсь?»
«Есть люди добрые, — ей говорят, — и тамо,
О деле говорить поди к судьям ты прямо».
Она, то выслушав, надежду что дают,
К судье приходит в дом, ан всеношну поют.
Она хотя тот день почти куска не ела,
Но богомольщика дождаться захотела.
Авось и он что даст. Как всеношну отпел —
«Увидеть льзя ль судью?» — Нет! спать судья пошел.
Слуги столкать с двора голодну осудили.
Вдова та просит, чтоб в подклет ее пустили.
«Нам тесно и без вас», — ответствовали ей
И дали тут толчок на ужин из дверей.
Заплакав, заклялась вдругорь к душам быть адским,
Пошед, попалася на улице десятским;
Без фонаря она, ей то в вину причли,4
В полицию ее назавтра отвели;
Посажена в тюрьму, пришла ее кончина;
Чем выкупиться ей? у ней нет ни алтына.
Напрасно бедная твердила та Жена,
Что до конца во всем разорена она;
Суперники ее подьячих подкупили
И бедную вдову в остроге уморили.
Пример нам подает несчастная вдова,
Надежда в свете сем на правду какова:
Кто защищение и помощь потеряет,
Тот с праведливостью в гоненьи умирает.

<1760>

Впервые — «Полезное увеселение», 1760, июль, № 2, стр. 15.

 

Два покойника

Филандр поутру встал, Филандров Момсик5 с ним;
‎    Филандр стал одеваться,
А Момсик чиститься, зевать и вытягаться.
‎    Поставили им есть двоим;
Филандр, наевшися, спросил напиться квасу,
    ‎Напился Момс воды.
Филандр к вечернему гулять срядился часу,
‎    И Момс за ним туды.
Филандр сел на коня, как знатная особа,
А Момс бежал пешком, и погуляли оба.
Филандр назад домой, и Момс за ним прибрел,
Филандр стал ужинать, и Момс тогда поел.
Филандр лег на постель, а Момс зарылся в сене;
Филандр довольно спал, и Момсик спал не мене.
Филандр на свете жил, не думал ничего,
‎    И Момс не более его.
С Филандром Момс пил, ел, ложились, просыпались:
Так Момс с Филандром жил! и оба так скончались!

<1760>

Два покойника. Впервые — «Полезное увеселение», 1760, октябрь, № 17, стр. 167.

 

Дровосек

Впервые — «Свободные часы». — 1763. — Февраль.

Не много на свое искусство уповай
И воли быстрому желанью не давай,
Держись, при том держись, что сделать разумеешь,
За все хватаяся, напрасно лишь потеешь.
                  Крестьянин негде был,
                               Дрова рубил;
                  Для этакой науки
                  К профессору не лезь,
                  Имей топор да руки,
                  Так мастер тут и весь.
А мой крестьянин был дрова рубить охотник,
И вздумалось ему, что он столяр и плотник;
Такими думами себя он веселил
И сосну с кореня претолстую свалил;
Колоду вырубя, мужик колоду гладит,
                  Из ней корыто ладит.
                               Долбил,
                               Рубил,
                  Колода вся изрыта.
Однако не было и виду в ней корыта,
                  Не так пошел топор,
                  А плотник на упор,
                  Еще колоду роет,
Да не корыто уж, теперь он ковшик строит.
Сказал: «Не возвращусь домой без барыша,
                               Добьюсь ковша».
                               Сертит6, потеет,
                               А ковш не спеет,
                  Топор и долото
                  Работают не то;
Долбушка сделалась, да некакие рожки,
Не вышел ковш, так выдут ложки;
Стал мастер ложки выдолбать,
Считает в ужине обновкой щи хлебать.

Скажи, Минерва, мне, художеств мастерица,—
                  Чем кончил наш мудрец?
Что вышло из его работы наконец?
                               Спица.

<1763>

 

Источник и Ручей

Впервые — «Нравоучительные басни Михайлы Хераскова». — М., 1764.

Источник некогда с вершины гор стремился,
Шумящим в быстрине течением гордился,
И в пышности своей Ручей он презирал,
Который светлый ток в долины простирал.
На всего его слова сказал он с тишиною:
«Источник! Можешь ли за то гнушаться мною,
                       Что я в теченьи тих,
          А ты опасен, вреден, лих?
Твоим достоинством я сердца не прельщаю,
Хотя передо мной имеешь громкий глас.
Ты землю пустошишь, а я обогащаю,
Так кто ж полезнее для общества из нас?»

<1764>

 

ДВЕ ЩЕПКИ

В ночи близ кучи дров лежит гнилая Щепка,
А щепка такова всегда во тьме блестит,
Но подле той одна здоровая лежит.
Пошла тотчас прицепка.
Здоровой говорит сиятельная Щепка:
«Куда придвинула, голубка, ты бочок?
Подвинься, или дам безумке я толчок.
Ты, подленькая тварь, учтивости не знаешь
И, сверх того, мое сиянье заслоняешь».
А та ответствует: «Не чванься, Щепка, ты,
Заимствуя свой блеск от темноты,
Но утро разберет сие смятенье наше,
Тогда увидим, кто из нас обеих краше».

Мы видим в наши веки
Сияющих умом и славой в темноте:
Сиянье пропадет, лучи погаснут те,
Когда увидят их разумны человеки.

1764

Две Щепки. Впервые — «Нравоучительные басни».

 

ДВЕ СОБАКИ

Не знаю, у кого служили две Собаки,
Но были участи у них неодинаки.
Одна дворовая была
И ночью от воров двор целый берегла;
Хозяева ее при ней спокойно жили,
А в награждение услуги таковой
Пост вечный на сию служанку наложили:
Держи ты караул, дружочек мой,
От скуки песни вой.
С поварни иногда за жадною нахалкой
Гонялся повар с палкой,
А паче ежели незваный этот гость
Спроворит смачну кость.
Другая не в таком была Собачка теле;
С боярином она валялася в постеле,
С хозяйкой чай пила
И будто дочь у них любимая жила.
Вкруг шеи ленты ей вязали,
Ласкали, лобызали;
А бедный сторож тот,
Который исхудал, как непроворный кот,
От голоду сего и от ударов таял,
И больше уж не лаял.
Случилося, что вор,
Не слыша лаянья, вломился в этот двор
И Псу голодному кусок бросает хлеба.
Пес думал, что к нему то ангел послан с неба
От голоду спасти; хватает, не ворчит,
Вор шарит и тащит, а часовой молчит.

Хозяин тот себя несчастью подвергает,
Когда он тех пренебрегает,
Кто честь его, и дом, и жизнь остерегает,
И с теми надвое щедроты не делит,
Кто служит в пользу нам и кто нас веселит.

1764

Две Собаки. Впервые — «Нравоучительные басни».

 

ЧЕЛОВЕК И ХОМЯК

Наспавшися в норе, Хомяк окончил сон,
А только полгода изволил выспать он.
«Не стыдно ль засыпаться, —
Увидев Хомяка, вещает Человек, —
И, сокращая век,
В норе своей валяться?»
Хомяк ответствовал насмешке таковой:
«О бедный Человек! Живот скучняе твой.
Я лучше проводить хочу во сне полвека,
Чем, следуя тебе,
Полвека проводить в безделках и гульбе
И в свете представлять скота, не человека».

1764

Человек и Хомяк. Впервые — «Нравоучительные басни».

 

ФОНТАННА И РЕЧКА

В средине цветника Фонтанна кверху била
И громко о своих достоинствах трубила,
    А близ ее текла
Река по камышкам, прозрачнее стекла.
Фонтанна гордая, шумя под облаками,
    Сказала так Реке:
«Куда придвинулась ты, лужица, боками?
Не лучше ли б ползла, бедняжка, вдалеке
И поле дикое в своем теченьи мыла?
Пожалуй-ка, построй себе подале дом,
Ты видишь, какова моя велика сила:
Я там всходя реву, где молния и гром;
    А ты, в моем соседстве,
О подлости своей не мыслишь, ни о бедстве».
Такою гордостью Река огорчена,
Фонтанне говорит: «Я ввек не уповала,
Чтобы, в железные трубы заключена,
Бедняжкой ты меня и подлой называла.
Причина храбрости твоей и высоты,
Что вся по самые уста в неволе ты;
А я, последуя в течении природе,
Не знаю пышности, но я теку в свободе».

На подлинник я сей пример оборочу:
Представя тихие с шумящими водами,
Сравнять хочу граждан с большими господами,
И ясно докажу... однако не хочу.

1764

Фонтанна и Речка. Впервые — «Нравоучительные басни».

 

ВЕРБЛЮД И СЛОН

Верблюд гордился! Чем? Горбатою спиною?
Никак, гордился он своей величиною
И вздумал удивить высоким ростом свет;
Скотину мелкую он карлами зовет.
Попался встречу Слон, Верблюд повесил уши,
Как делают всегда такие подлы души,
Которые себя почти боготворят,
Пока, кто лучше их, перед собой не зрят.

Что карла пред Слоном Верблюд, так то не дико,
Одним сравнением всё мало и велико.

1764

Верблюд и Слон. Впервые — «Нравоучительные басни».

 

КОТЕЛ, СОБАКА, ДВЕ КОШКИ

Искусно красть
Давнишна страсть;
И страсть сия продлится,
Доколе свет стоит и солнце не затмится.
Обычай тот
Имеет скот,
И с этим мастерством свои желанья ладит:
Коза капусту крадет,
А козу крадет волк.
На волка воровской слагают люди толк,
Такие ж вымыслы сплетая друг для друга.
Заразой эта страсть земного стала круга.
Далеко от своей я сказки улетел;
Воротимся назад, начнем: стоит Котел,
Стоит на очаге, под ним огонь курится,
Конечно, что-нибудь в Котле моем варится,
Посмотрим — посмотреть, я чаю, нет греха,
Ведь это не украсть, — варится в нем уха,
И бьется пеной,
А повара тут нет,
Я чаю, он поет
Любовные стихи перед своей Еленой,
И сладким завтраком любовницу гостил.
Огонь потух, Котел простыл.
Собака прибежала
И духом чувствует, где мяса часть лежала.
На чувства таковы Собака не глуха,
Понравилася ей простылая уха;
Хлебает Пес уху, хлебает так, без ложки,
И выхлебал до дна.
Проворство таково увидели две Кошки,
Придвинулась одна
И ну лизать остатки;
Другой понравились мошенничьи ухватки,
Товарищ прилетел,
Звенит Котел.
Хозяин звон услышал,
В поварню вышел,
А был хозяин лих.
Проворство видя их,
Что не осталося в Котле ему ни крошки,
Кричит: «Меня объели Кошки,
Но плутней таковых я больше не стерплю
И вас, мошенников, конечно, утоплю».
Что сказано, так то исполнено тотчас:
Две Кошечки, снесли в реку напиться вас.

Так плутни в деревнях помещик разбирает:
Приказчика хранит,
А старосту казнит,
Ворища в стороне, воришка умирает.

1764

Котел, Собака, две Кошки. Впервые — «Нравоучительные басни».

 

КОМАР

Летающий Комар во уши всем журчал,
И многим он своим журчаньем докучал.
Встречаем комаров таких же и в народе,
Которы льнут к ушам
И шепчут нам
О свадьбах, о вестях — журчанье это в моде.
Свалит лишь только жар,
Летает мой Комар
По рощам, по гуляньям,
По балам, по собраньям;
И носится, как ветр,
Иль песни страстные поющий петиметр,
Иль тварь иного роду,
Которыя язык
Во век свой не дает в покое жить народу, —
Зловредный клеветник.
Когда бы мы язык комарий разумели,
То, чаю бы, вестей с три короба имели.
По рощам и полям,
Я мышлю, нам
Комар вот это трубит:
Вот этот эту любит,
Та с тем была вчера;
А этот в шашки
Недавно прошахал деревни до рубашки;
Мы слышали бы то от Комара.
Безделки от вралей такие ж люди слышат,
Когда клеветники во уши нам поют:
Как люди говорят, и кашляют, и дышат,
Где банки делают, где любятся, где пьют.
Комар в собраниях своим языком волен,
Однако не был он музыкою доволен;
Людей он стал кусать
И кровь из них сосать.
Сносить от тварей боль, так то против рассудка,
Когда кусают нас, какая это шутка;
И некто Комару обиды не спустил
И, дав ему щелчка, нахальство отомстил.

Что гнусен клеветник, так то пример не новой,
Но бойся, злой язык, судьбины Комаровой.

1764

Комар. Впервые — «Нравоучительные басни», стр. 40. Родственная по содержанию басня А. А. Ржевского «Сверчок и Клеветник» была напечатана в журнале «Полезное увеселение», 1761, декабрь, № 24.

 

ПОРОХ И ВОДКА

О! черный Стиксов сын, погибель смертных рода,
Ты воздух весь мрачишь,
Блестишь, как молния, и, будто гром, гремишь;
Тобою рушится и гибнет вся природа;
Причина общих слез,
Родитель твой исчез.7
Ах! для чего тебе несчастие не мстило
И вдруг тебя с твоим творцом не поглотило.
Теперь, читатели, пронзаю ваш я слух,
Имея лирный дух;
Однако пышна речь тотчас переварится,
Из лиры я хочу во притчу претвориться.
А давешнюю речь
Заставлю я теперь из штофа Водки течь.
То Водка говорила
И Порох за его нахальство так журила:
«Полезнее б ты был, когда бы ты молчал».
А Порох отвечал:
«Напрасно, Водочка, меня пренебрегаешь
И, зло свое забыв, без жалости ругаешь:
Не меньше в свете сем ты портила умов,
Чем я срывал голов».

1764

Порох и Водка. Впервые — «Нравоучительные басни».

 

ВОРОНА И ЛИСИЦА

Ворона негде сыр украла
И с ним везде летала;
Искала места где б пристойнее ей сесть,
Чтобы добычу съесть.
Но на дерьво лишь села
И есть хотела,
Лисица мимо шла;
Увидя то, к вороне подошла,
А сыру всей душой отведать захотела.
Что ж делать ей теперь?
Лисица — зверь,
Коль можно было бы, то б на дерьво взлетела.
«Что делать, — думает, — хоть не могу летать,
Сыр надобно достать».
Вороне поклонясь, вскричала так лисица:
«Куда какая птица!
Хоть проиди весь свет,
Тебе подобной нет,
Я б целый день с тобой, голубка, просидела,
Когда бы ты запела,
Изволь-ка песенку какую ты начать,
А я пойду плясать».
Ворона впрямь, взгордясь, свой голод позабыла
И, песню затянув, сыр наземь упустила.
Лисица, сыр схватя, не думала плясать,
Но стала хохотать,
Потом сказала ей: «Вперед ты будь умняе
И знай, что твоего нет голосу гнусняе».

 

БАБОЧКА И ПЧЕЛА

Покрыта бабочка узорными крылами
В беседу некогда вступила со пчелами
И тако говорит: «Дивлюся, пчелы, вам,
Что вы, летая по цветам,
Подобно, как и мы, с листочков росу пьете
И соки сладкие из оных достаете;
С цветочка на цветок
Всечасно я летаю,
Но век не обретаю,
Где спрятан сладкий сок.
Не меньше вашего проворства я имею,
Но меда сладкого достати не умею». —
«Напрасно ты хвалить проворство начала, —
Одна сказала ей пчела, —
Полезного искать, так нужды нет в убранстве,
В проворстве ничего, а нужда в постоянстве.
С листочка на листок
Ты век перелетаешь:
Как легкий ветерок,
Коснешься до цветка и тотчас покидаешь;
А мы сбираем с них полезные плоды
За многие труды.
Лишь только оросит всходящая Аврора
Слезами те сады,
В которых обитает Флора,
Рассыпаны в полях увидим красоты;
Дают нам сладкий мед и ветви и цветы.
С цветочка на цветок когда бы мы скакали,
Как ныне скачешь ты, то меда б не сыскали».

Ко двум читателям я басенку причел,
В единых — бабочек, в других я вижу пчел.
Одни у книг своих листы перебирают
И, будто бабочки, их смысл и сок теряют;
Другие, в чтение проникнувши умом,
Обогащаются наукой и плодом.

 

ЗЕРКАЛО И ОБЕЗЬЯНА

Злодеев истребляем,
Злодеев не любя;
Влюбляяся в себя,
Мы честность уязвляем;
Нам горькие плоды
Нередко помогают.
И малые беды
В больших остерегают.
Нередко для людей
Полезен и злодей;
Хотъ зла и ненавидим,
Но часто чрез него
Беспутства своего
Мы ясный образ видим.
Друзья что утаят,
Злодеи говорят
Друг другу без обмана.
В сей басне обезьяна
Ярится, будто лев,
Портрет свой в зеркале узрев.
Ей зеркало открыло
Притиснутое рыло
И самый долгий рот;
Она кричит: «Урод, —
Кричит, в стекло толкая,
Стекло сие кляня, —
И харя у меня
Бывала ли такая?»
А зеркало, дивясь,
Мартышке то сказало:
«Что я тебе казало,
Ничуть не пременясь.
Природе подражаю
Я в этом существе
И в точном естестве
Тебя изображаю.
Досады позабудь,
Пригожее ты будь;
Тогда во мне увидишь
Красавицей себя.
Во мне что ненавидишь,
То будет славою казаться для тебя».

Сатира такова: Сатиру ненавидит,
Кто в ней себя увидит;
Но кто порочен чем,
Винна ль Сатира тем,
Что развращенные оердца пороком колет.
Сердись на свой портрет, сердиться кто изволит.
Читатель, зеркало имеешь в баснях сих,
Досадуй на себя, досадуя на них.

 

ДЕВИЦА И РОЗА

Прекрасной розе так Ифиза говорила:
«О! ты, которую природа сотворила
Царицею цветов,
Румяностью тебя Аврора озарила,
Зефир любуется красой твоих листов;
Позволь, чтоб я тебе сомнение открыла:
На что толики красоты,
Когда всех жалишь ты,
Кто прелестям твоим дерзнет коснуться.
Всяк может красотой притворной обмануться.
Будь столько ты склонна, колико ты мила,
И сколь румяна, будь толико мало зла».
Смущенная таким советом,
Сказала роза сим ответом:
«Ифиза, мне моя упорность дорога,
Колико я колка, толико будь строга;
Без осторожности была бы я несчастна,
Без строгия души краса есть вещь опасна».

 

МАГНИТ И ЖЕЛЕЗО

В который было век, не ведаю про то,
Железо некогда поссорилось с магнитом,
Так часто в дружестве, довольно крепко сшитом,
Случается разрыв, и часто ни за что.
«Что думает магнит? —
Железо говорит, —
Что следую за ним, куда магнит ни ходит
И так меня, как за нос, водит.
Не челобитчик я,
А он ведь не судья.
И можно говорить с магнитом вольным складом,
Притом ходить обоим рядом».
Но скоро окончал магнит с железом бой,
Придвинулся, — влечет, как прежде, за собой.
Возможно ли тому, кто мил, не угождать,
И склонности свои возможно ль побеждать?

 

ПЕРО, КИСТЬ И СКРИПКА

Случилась некогда ошибка,
Иль, попросту оказать, случился то раздор:
О преимуществах своих вступили в спор
Перо, да кисть, да скрипка
И спору своего не могут окончать;
Плетут пустые сказки,
И скрипка начала аккорд свой величать,
Перо искусный слог, а кисть черты и краски.
Минерва, таковой услыша разговор,
Спустилася с небес, решить меж ними опор.
И тако говорит: «Музыка, живопись и слоги
В едину метят цель чрез разные дороги;
Все трое дети божества
И подражатели прекрасна естества.
Я славою своей их всех троих беру.
Но преимущества из вас даю перу.
Дела вещает громки
И славные оно,
И что прошло давно,
Чтут поздныя потомки,
Иль в прозе, иль в стихах.
Вещает, сверх того, о прочих двух сестрах.
Но честь единого другого не умалит,
И дарованье то земля и небо хвалит,
Коль совершеннее оно кому дано
И пользе общества притом посвящено».

 

РЫБЫ

Лучше в жизни веселиться,
Чем всегда слезами литься
И в несносной скуке жить;
Подражати Демокриту
Лучше, нежель Гераклиту,8
Худо плакать и тужить.

Все пройдет бесповоротно,
Мы о смерти неохотно
Навыкаем рассуждать.
Век и так довольно краток,
Так почтимся дней остаток
Мы в весельи провождатъ.

В речке рыба пребывала
И советы подавала
Многим рыбам молодым:
«Мы не слепы и не глухи,
Для чего же, как старухи,
Мы на дне реки сидим?

Не по правилам ученых,
Не пустынниками жить,
Или свойством рыб печеных
Нам себя не ворошить.
Станем жить и веселиться,
Вдвое наша жизнь продлится».

Что вещала эта рыба,
Все исполнити хотят,
За совет ее спасибо,
И снетки за ней летят;
Все летят за ней с отвагой,
Как упившиеся брагой
Иль буяны в драку с шпагой,
Воду чистую мутят,
Бьются, резвятся, шумят.

Дерзновенный предводитель,
Будто войска повелитель,
Первый вздумал полететь;
Полководец-то со шпагой,
Но со всей своей ватагой
Он попал в рыбачью сеть.

Близко будучи кастрюли,
Рыбы от печали снули
И фельдмаршалу рекли:
«Разлучил ты нас со светом».
Он отрекся сим ответом:
«Вы меня в напасть влекли.

О! когда бы поступали
Вы по правилам ума,
Вы бы в сети не попали,
Не попала бы сама.
Храбрости мои чрезмерны,
Вы чрезмерно легковерны».

Тако люди молодые,
Речи слушая худые,
Им последовать хотят;
О! снетки, поберегитесь,
Рыбаку не попадитесь.
Вас обманут и сварят.

Силу басни поясняе
Я намерен развязать;
Детям я хочу сказать:
Слушайте, кто вас умняе.

Презирайте завсегда, что вещают дураки,
Или вам окончить век, как окончили снетки.
Коль в несчастие мы входим,
В те часы причины взводим
На советы ближних мы;
Но бежати от напасти,
Не лепиться к мерзкой страсти, —
Нам даны на то умы.

Нравоучительные басни. М., 1760.

 

КАРТИНА И РАМЫ

Не знаю, кто купил маранье древних лет,
Повесил на стене и в рамах золоченых;
Не редко отдают в богатый переплет
Негодные труды людей полуученых.
Висящая картинка на стене,
Чего не зрела и во сне,
Так это ныне видит;
Такая тварь других скорей всегда обидит.
Примеров на это найдется миллион.
Та, скинув балахон,
И в силу общего посадских жен устава,
В роброндах парчевых гордится, будто пава,
И кверху нос дерет,
Увидя в зеркале богатый свой портрет.
Картина так моя, как будто эти дамы,
Гордилась, впяляся в золоченые рамы,
И, наущеньем сатаны,
Себе не ставит и цены.
Такая смертных часть, кто к подлости поближе,
Других умом пониже,
Те мыслят о себе гораздо выше мер.
Картинка в том пример.
Но сколько ни гордится,
А спесь безумная когда-нибудь отмстится —
Лишилася картина рам.
Теперь скажи ты нам,
Где прелести твои, где прежнее убранство?
За рамами ушли все пышности и чванство;
Прости сияние, прости и красота,
Картинка ты еще, но, ах, совсем не та.

Так часто рок людей в их свойствах обнажает,
Когда отнимется то, что их окружает.

 

МАРТЫШКА ВО ДВОРЯНАХ

С полфунта накопя умишка,
Разумной сделалась мартышка
И стала сильно врать;
А этим возгордясь, и морду кверху драть.
Но разве для глухого
Казалась речь умна оратора такого.
Оратор этот врал,
А сверх того и крал.
И так он сделался из зверя дворянином,
Пожалован был чином.
В дворяне, господа, мартышку занесло,
Так, следственно, у ней и спеси приросло.
Поймала счастье в руки,
На что уж ей науки?
Мартышка дворянин, как ты ее ни весь,
Обыкновенный герб таких героев спесь.
Но, благородным став из подлости, детина
Сквозь благородие всем кажется скотина.

 

ВОЛК И ЖУРАВЛЬ

 Волк костью подавился.
 Не знал он, что начать;
А Волку докторов, конечно, негде взять.
У нас бы доктор тем весьма обогатился,
Когда б из горла кость случилось доставать.
 Но звери не лечатся,
То, следственно, врачи от них не богатятся;
 Из горла кость нейдет,
 Волк бедной смерти ждет.
«Умру, — он говорит, — умру необходимо».
По счастию его, Журавль тогда шел мимо;
 Волк жизнь свою уже кончал,
 Насилу проворчал,
Чтобы Журавль его при нужде не оставил;
 От смерти чтоб избавил.
  Журавль не доктор был,
  Но прибыль он любил,
Хотел о плате с ним сперва договориться;
Волк обещал на все, что хочет, согласиться,
 Лишь только б носом он
 Кость вынул вон.
Звериному врачу то стало вдруг утешно;
Употребил к тому не капли и не масть,
  Но всунув шею в пасть,
 Кость вытащил поспешно.
Лишь опыт своего искусства учинил,
  То платы запросил;
 Волк, больше смерти не бояся,
 Сказал ему, смеяся:
«И тем бы ты, мой друг, уже доволен был,
Что головы тебе совсем не откусил».

  • 1. Русская басня XVIII—XIX века — Л.: Советский писатель, 1949
  • 2. Natalia Kochetkova. Херасков Михаил Матвеевич
  • 3. Эта басня приводится по изд.: Русская басня XVIII и XIX века — С-Пб: Диля, 2007
  • 4. В темное время прохожие на улицах обязаны были иметь при себе фонари, ибо освещение отсутствовало.
  • 5. Момс — мопс.
  • 6. Сертит — старается.
  • 7. Родитель твой исчез. Имеется в виду Бертольд Шварц, считающийся изобретателем пороха (XIV в.).
  • 8. Демокрит и Гераклит — здесь в смысле мыслителей — оптимиста и пессимиста.