Силантьева О.Ю. Легенда о стране Шлараффии в немецкой литературе

Книга на основе произведений XI-XX вв. воссоздает образ страны с молочными реками и кисельными берегами, утопического края изобилия и лентяев.

По изд.: Силантьева О.Ю. Легенда о стране Шлараффии в немецкой литературе — МСНК-пресс, 2006

„Cocagne" и „Pays de Cocagne"
„Schlaraffenland"
История слова „Schlaraffenland"
Этимология слова „Schlaraffe"
Ведьма и дурак: следы карнавальной культуры в диалектальных вариантах слова „Schlaraffe"
Производные слова от „Schlaraffe" и идиоматические выражения
«Шлараффия - это своего рода утопия»
„Pays de Cocagne" и „Schlaraffenland": alter et idem

ИСТОРИЯ СТРАНЫ КОКАНЬ И ШЛАРАФФИИ

Праистория
Рождение страны Кокань
Расцвет Шлараффии и страны Кокань
Структура и тип «утопии Средневековья» и антиутопии Нового времени
Страна Кокань, Шлараффия и средневековый карнавал
«Закат» и «смерть» страны Кокань и Шлараффии
Шлараффия умерла? Да здравствует вечная Шлараффия!

ШЛАРАФФИЯ ПОСЛЕ «СМЕРТИ»

Детская страна с молочными реками и кисельными берегами
Дети во «взрослой» Шлараффии
Сказочная Шлараффия

Заключение

Введение

Шлараффия - край с молочными реками и кисельными берегами, страна изобилия и праздности, земля обетованная, «мир, вывернутый наизнанку». Этот образ европейской культуры, сформированный в эпоху Средневековья, уходит своими корнями в литературу Античности. Его расцвет приходится на XVI—XVII вв. Затем наблюдается спад интереса к изображению страны, и о конце XVII века говорят как о времени «смерти» Шлараффии и родственной ей романской страны Кокань.

Однако, продолжая подсчет, можно заметить, что количество текстов с начала XVIII века не уменьшается, а возрастает. Только во французском театре XVIII—XIX столетий было поставлено 10 пьес, в названиях которых фигурирует слово «Кокань». К образу страны изобилия не раз обращались французские сказочники и детские писатели. В составленном Вернером Вундерлихом списке произведений немецкой литературы XIII—XX вв., который открывает «Кармина Бурана», из 76 наименований 43 приходятся на три последних столетия. В XX в. о Шлараффии были созданы мультипликационные и художественные фильмы, театральные и музыкальные постановки. Саму Германию во второй половине столетия устойчиво сравнивали со сказочной страной изобилия. Сейчас в связи с экономическим кризисом и высоким уровнем безработицы подобное уподобление вызывает у многих немцев чувство ностальгии.

В последние годы появились фундаментальные культурологические исследования, посвященные отдельным текстам о Шлараффии и стране Кокань, изданы антологии текстов. Научная полемика о стране Кокань и Шлараффии, их отношении к утопии, литературном мифу, пародии развернулась на страницах журналов, в сборниках статей, в исследованиях на родственные темы.

Повышенный интерес сегодня к социальной или народной утопии, которой была страна Кокань определенное время, объясняется поиском ответов на вопросы о принципах функционирования утопического сознания, его влиянии на политическую практику. Особенностью Кокани или Шлараффии является то, что на протяжении всех веков они оставались относительно статичными, тогда как другие утопические конструкции появлялись и исчезали за неактуальностью.

В России понятия «Шлараффия» и «страна Кокань» введены в оборот и используются в работах по истории, культуре и литературе Западного Средневековья. Однако если в научной литературе встречаются оба термина, то при переводе на русский язык художественных произведений, в названия которых входит один из них, употребление слов «Шлараффия» или «Кокань» обычно избегается. Шванк Ганса Сакса („Schiauraffenland") переводят как «Страна лентяев», «Шлаураффия», роман Генриха Манна („Im Schlaraffenland") «Кисельные берега», «Земля обетованная», в отдельных случаях в название выносился подзаголовок - «Светские люди», сказку братьев Гримм („Das Marchen vom Schlaraffenland") - «В блаженной стране небывалой». Также обстоит дело и с французским понятием.

Данная работа, ограниченная рамками брошюры, дает лишь неполный обзор немецких текстов о стране изобилия и попытку анализа этого образа и понятия, тесно связанного с образом страны Кокань французской и отчасти итальянской культур. Они противопоставляются друг другу, вследствие чего подчеркиваются индивидуальные особенности и общие черты, способствующие рассмотрению их как архетипических представлений человека, свойственных всем народам мира. Такой ракурс позволил по-новому взглянуть на образ сказочной страны.

Хочется выразить глубокую благодарность Екатерине Евгеньевне Дмитриевой за помощь в выборе темы работы и ее написании.

ИСТОРИЯ ПОНЯТИЯ «SCHLARAFFENLAND»

Золотой век, блаженные острова, Атлантида, Левка, Геспериды, Аркадия, Эдем, Елисейские поля, Утопия, Эльдорадо, Аваллон и многие другие. Человек придумывал разные имена временам и землям, куда бы он хотел попасть, которые его воображение делало богатыми, изобильными, созданными для счастливой жизни.

В Средневековье этот список пополнило выражение «страна Кокань» („pays de cocagne"), которым на севере Франции стали обозначать циркулирующие в народе фантазии о далеких безымянных землях, где для всех есть много еды. Спустя еще какое-то время нашлись люди, записавшие легенду о крае изобилия. Так, в середине XIII века возникло «Фаблио про Кокань», и началась история страны. К ее написанию подключились в Англии, Нидерландах, Италии, а в XV веке и в Германии, где подобную землю стали называть «Шлараффией», страной лентяев, перенеся акцент с темы изобилия на его последствия - безделье. К концу XVII века интерес в народе к рассказам о ней стал угасать.

Наступило время ее изучения. Сначала обратились к истории названия страны. Слово «Шлараффия» („Schlaraffenland") вошло в описываемый словарный состав немецкого языка и тем самым получило определение, а также возможную сопутствующую информацию: морфологическую, этимологическую, фонетическую. К концу XVIII века с толкованием понятия почти определились.

С начала XIX в. занялись изучением истории самой страны, чему немало способствовала публикация манускриптов. Благодаря Пьеру Жану Батисту ле Гранду д'Осси в 1779-1781 гг. стало известно краткое содержание французского фаблио, опубликованного в сборнике «Фаблио и сказки». В 1808 году М. Меон, переиздавая и дополняя сборник «Фаблио и сказки» Э. Барбазана (1755), напечатал полный текст старофранцузского фаблио про Кокань. В 1811 году издали английскую (ирландскую) поэму «Страна Кокейн» (1305-1325). Спустя четыре года вышла «Сказка о Шлараффии» в составе сборника «Детские и семейные сказки» братьев Гримм (1815). В 1830 году Гофман фон Фаллерслебен перепечатал в „Horae Belgicae" сильно поврежденный текст нидерландской поэмы XV века «Эта благородная страна Кокенген». В 1836 г. он издал ее полную реконструированную версию в «Старонемецких листах». В конце века вышла в свет и более поздняя нидерландская поэма «История страны сторонников сладкой жизни (ок. 1510).

Особое внимание филологов и лингвистов привлекла проблема этимологии. В XVIII—XIX вв. не раз предпринимались попытки объяснить происхождение слова „Schlaraffenland", но ни одна из предложенных версий не считается даже сегодня единственно верной. Сложность для этимологических изысканий представляет его многозначность и наличие нескольких возможных этимонов. Данная работа не предлагает очередную этимологическую версию, а рассматривает выдвинутые ранее, акцентируя внимание на тесной взаимосвязи двух слов „cocagne" и „Schlaraffenland". Анализ определений и толкований помогает показать родственность обоих понятий на семантическом уровне.

„COCAGNE" И „PAYS DE COCAGNE"

Впервые в литературе слово „cocagne" встречается в одной из застольных песен латино-германского цикла «Кармина Бурана» (1162-1164), обнаруженного в 1803 году в бенедиктинском монастыре в Верхней Баварии:

Ego sum abbas Cucaniensis
et consilum meum et cum bibulis
et in secta Decii voluntas mea est ...

(Я аббат Коканский и совет свой держу я среди кутил, и желание мое состоять в ордене Деция...).

Единственное упоминание о Кокань на средневековой латыни, содержащееся в этой песне, вовлечено в игру слов и контрастов между латинским языком и народным, в пародирование библейского текста, что представляет различные возможности для интерпретации.

В исследовательских работах не раз было отмечено, что „Cucaniensis" (дословно: тот, кто из Кукании, Кокани) представляет собой скрытый намек на „Cluniacensis" - клюнийский, принадлежащий к Клюни. Это бенедектинское аббатство в Бургундии стало в X-XI вв. центром движения за реформу церкви. Одним из требований клюнийцев было введение в монастырях сурового устава, основанного на принципах строгого аскетизма и послушания. Реформа привела к образованию могущественного слоя нового монашества, к значительному укреплению католической церкви и громадному росту папской власти в XII—XIII веках. В голиардической литературе, к которой относится и «Кармина Бурана», реформа с ее аскетическими требованиями была частым предметом высмеивания, поэтому возможно скрытая в „Cucaniensis" ассоциация с названием влиятельнейшего в то время монастыря для ваганта была очевидной. В пользу этого свидетельствует и тот факт, что аббатство, слывшее несметно богатым, щедро одаривало поэтов, которые стекались туда со всех краев.1 Таким образом, Клюни, пользовавшийся популярностью в среде певцов и рассказчиков, мог служить предметом высмеивания, особенно для тех, кому не удалось отведать яств со стола настоятеля и получить денег, одежду и коня после выступления.

Исходя из того что в то время уже существовали в устной форме легенды о Кокань, использование народных представлений о стране, где можно есть и пить сколько угодно, проводить время в праздности (не случайно в застольной песне речь идет об игре в кости и ее покровителе Деции), способствовало созданию желаемого комического эффекта с целью высмеивания духовенства.

В записанном в том же XII веке по латыни старогерманском эпосе «Райнике-Лиса» используется выражение «между Клюни и Иваном-Купалой»3, что означает «никогда и нигде». Данная идиома состоит из названия места (католического монастыря) и временного обозначения (дня Св. Иоанна, праздника, отмечавшегося еще в языческие времена в день летнего солнцестояния). Подобные обороты встречаются не единожды. Известны «между троицей и Страсбургом», «между пашой и Святым Реми» (День Св. Реми, крестителя Хлодвига, отмечается 1 октября)2 и другие. В этот же ряд встанут позже выражения, указывающие на расположение немецкой страны изобилия, самое известное из которых - «за рождеством, всего три мили» (нем. „drei Meil hinter Weihnachten"), дошедшее до наев ряде источников начала XVI века, о чем будет сказано далее.

Во французскоязычных регионах Западной Европы слово „cocagne" встречается в текстах с начала XIII века прежде всего в составе устойчивого выражении „cuidier avoir cocaigne trouvee" («верить в большую удачу», «исполнение всех желаний»3). Автор «Лексикона старофранцузского языка» Фредерик Годфруа переводит само слово „cocaigne" как «прибыль, выгода»6.

В фаблио, памятнике городской литературы Пикардии середины XIII века, впервые появляется выражение «страна Кокань» („Li pats а a поп Coquaigпе"), а также подробное описание того, что за ним подразумевается: земли изобилия.

С начала XIV века слово „cocagne" стало появляться в других европейских языках и литературах. Его варианты можно найти в итальянском ("Cuccagna', "Cucagna", "Coccagnia", "Cuchagna", "Chucagna"), испанском ("Сисаnа", "Сосаnа", "Chacona"), португальском ("Cocanha", "eucanha"), провансальском ("Coucagno", "Caucagno"), нидерландском ("Cockaenge", "Cockanyngen"), английском ("Cockaygne", "Coquany", "Cockaigne") языках. Это слово встречается и в некоторых немецкоязычных текстах, однако выступает в них как заимствованное. В сборнике стихотворений «Зайфред Гельбинг» неизвестного австрийского поэта конца XIII века употребляется прилагательное „kokanisch", под которым понимается «фантастический, необычный»4. Иоганн Вольфганг Гете использует словосочетание «христианская Кокань» в рецензии на песню из «Волшебного рога мальчика» «На верху блаженства» („Der Himmel hangt voll Geigen")5, подразумевая под этим «народное развлечение, удовольствие», а в описании известного неаполитанского праздника в «Итальянском путешеавии» говорит о «всеобщей Кокани» (нем. „eine allgemeine Cocagna")6.

Однако после фаблио слово из самого французского языка как будто на какое-то время исчезает и в источниках XIV-XVI вв. почти не встречается. Оно не попало в один из первых словарей французского языка, составленный Жаном Нико и опубликованный в 1606 году („Tresor de la langue frangaise tant ancienne que moderne"). Известны произведения, описывающие, по сути, страну Кокань, но именующие чудесный край иначе (например, роман «Ученик Пантагрюэля», 1542; «Известное описание королевства Панигонского», 1560-1570). Слово снова появляется в литературе на рубеже XVI—XVII вв., что зафиксировано в эстампе того времени «Описание страны Кокань и ее плодородия».

В XVII-XVIII вв. слово не раз встречается в произведениях авторов французской литературы в значении «райское место» (Сарасин, Буало, Леритье). В другом значении использует слово „cocagne" Вольтер. В одном из своих писем к Екатерине Великой он пишет: «Я вижу кокани для огромной толпы, фейерверки». В данном контексте слово подразумевает под собой «праздник для народа», с фейерверком или же с горой еды.

В XIX-XX вв. слово „cocagne" в разных значениях встречается в литературных произведениях, о чем свидетельствуют примеры, приводимые в словарях французского языка, однако в повседневной жизни упоминается редко.

С XII века корень „cocagne" часто входит в состав топонимов. Один из самых известных примеров собственно «страна Кокань» - так, пусть и не совсем официально, названа местность на Юге Франции. Она простирается в Лангедоке, от Тулузы до Каркассонна, и знаменита тем, что когда-то там разводили шелковичного червя и культивировали красильную пастель, применяемую при окрашивании тканей. Благодаря этому производству край в XV-XVI вв. стал процветать и по праву заслужил название «Страна Кокань» - по имени страны изобилия из французских легенд или собственно коканей, шариков из пастели. Карты в современных путеводителях по региону с гордостью показывают места, где можно наяву прочувствовать легендарную страну Кокань.

Таким образом, в истории слова „cocagne" и словосочетания «страна Кокань» можно выделить три основных этапа. На начальном этапе слово входило в состав выражения «верить в большую удачу» и, очевидно, подразумевало под собой «случай», «везенье». Неизвестный автор фаблио соединил его с образом чудесной страны из народных легенд. Следующий этап связан с историей слова в литературе за пределами Франции, так как в ней самой, как представляется, оно вышло из повседневного оборота. В Новое время „cocagne" в различных значениях вернулось в активный словарь французского языка.

Что касается этимологии этого слова, отметим, что гипотезы можно разделить на две группы, отнеся к одной из них все версии о «германском предке», к другой - о романском прародителе. Одним из первых предложил этимологическую версию Якоб Гримм. В статье «Стихотворения Средневековья времен Фридриха I Штауэфена» (1843) он производит слово „Cucania" от немецкого „Kuchen" (древневерхненемецкого chuocho), «так как в этой стране [Кокань] дома покрыты печеньями и оладьями». При внимательном рассмотрении данная версия представляется нелогичной. Статья, как следует уже из ее заголовка, посвящена литературе середины XII века, в том числе циклу «Кармина Бурана». В комментарии к первой строке песни „Ego sum abbas cucaniensis" Гримм справедливо указывает на взаимосвязь „cucaniensis" и „Coquaigne" из старофранцузского фаблио. Само же название страны изобилия кажется немецкому филологу синонимичным слову «Шлараффия», обозначающему страну, где крыши домов действительно покрыты сладкой выпечкой, тогда как в Кокани из фаблио «дома построены из окуней, лосося и сельди, кровляное стропило из осетра, а крыша из ветчины», а в «Кармине Буране» страна не описывается вовсе.

Однако, начиная именно с высказывания Якоба Гримма, филологи и лингвисты, сторонники так называемой «германской» версии (к которым относятся прежде всего немецкие лингвисты Вильгельм Майер-Любке и Эрнст Гамилыиег), чаще всего возводят слово „Cocagne" к готскому этимону „koka", означающему «печенье», «выпечку».

По мнению последователей так называемой романской версии происхождения (например, Эмиля Литтре, Фридриха Дица, Альберта Доца, Жана Дюбуа, Генриха Миттерана, Пьера Гиро и др.), слово восходит к южнороманскому (прежде всего к провансальскому) корню „cocanha" и далее к „сосo" (печенье, выпечка). Возможно, этот корень имеет прароманскую основу или же заимствован из готского „koka" (печенье, выпечка) ономатопеическим путем. В пользу романского происхождения слова свидетельствует и тот факт, что романская форма слова для обозначения сказочной страны встречается сначала и в германских языках, до того, как она сменяется в XV-XVI вв. местными понятиями: в Англии „Land of Cokaygne" на „Lubberiand", в Нидерландах „lant von Cockaengen" на „Liiilekkerland" в немецких землях „cucaniensis" или „kokanisch" на „Schlaraffenland".

В целом, в зависимости от целей и интересов автора и читателя (либо от рассказчика и слушателя, в том случае, если речь идет об устной традиции) в слове „cocagne" и при его появлении в тексте могут быть скрыты ассоциации или созданы ассоциативные ряды со следующими понятиями: «печенье, выпечка» (через готское „koka" или романское „coco"), «кухня» и «приготовление пищи» (от латинского „coquina" или „coquere"), «народные гуляния», «петушиные бои» (от французского „coq"), «вайда» и традиция разведения вайды в Лангедоке (от среднефранцузского „coques" или провансальского „coca"), «плут, дурак» (от французского „coquin") и Город кукушек из комедии Аристофана «Птицы» и аббатство Клюни (через игру слов Cocagne-Kokkygia und Cucaniensis-Cluniancensis).

Несмотря на перечисленные ассоциации, слово „cocagne" означает прежде всего место веселья, еды, питья и прочего в изобилии, место, где исполняются все мечты, где каждому улыбается удача. Об этом говорят примеры из текстов, начиная с „Ego sum Abbas Cucaniensis" из цикла «Кармина Бурана», произведений куртуазной литературы XIII века, а также с «Фаблио про Кокань».

В XVII-XVIII вв. во Франции слово было тесно связано с праздниками и развлечениями для народа, о чем свидетельствуют зафиксированные в словарях выражения (например, „donner une cocagne") и примеры, подобные высказыванию из письма Вольтера Екатерине Великой. Возможно, это значение слово имело и ранее. На это указывают возможный этимон „kokenje" («лакомства на ежегодных ярмарках»)18 или традиция установления шеста с призами во время всенародных гуляний (фр. mat de cocagne), первый раз зафиксированная в «Дневнике жителя Парижа времен Карла VII» в 1425 году. Несомненно, особое влияние оказывала известная во всей Европе традиция празднования карнавала в Неаполе с воздвигаемой горой „cuccagna" Слово используется в основном в топонимах и как нарицательное имя мест, славящихся своим плодородием и изобилием. Кроме того, оно появляется в составе словосочетаний „pays de cocagne", „vie de cocagne", „matde cocagne", где передает идею «удовольствия».

SCHLARAFFENLAND

Судьба немецкого слова „Schlaraffenland" сложилась значительно удачнее, чем у его французского родственника. Сегодня оно широко используется в прессе, в литературе, в быту; немцы имеют представление о том, что такое Шлараффия, пусть даже каждый свое (в отличие от французов, немногие из которых знают, что такое „pays de Cocagne").

История слова „Schlaraffenland"

Шлараффия в XV веке: загробный мир и (или) страна дураков

Слово, которое согласно современному словарю немецкого языка „Duden" обозначает «сказочную страну чревоугодников и лентяев», встречается впервые в литературе в поэме Генриха Виттенвейлера «Кольцо» („Ring", ок. 1410). Людвиг Бехштейн обнаружил манускрипт с этой поэмой и опубликовал ее в 1851 году с предисловием Адальберта фон Келлера, издавшего несколько лет спустя сборник «Карнавальные комедии XV века» (1853-1858). После их выхода считалось, что в этих пьесах и встречаются первые упоминания о Шлараффии, описания которой мы, правда, не находим, зато узнаем о ее месторасположении. Оказывается, находится она недалеко, немного восточнее, между Веной и Прагой (Der vint uns zwischen Wien und Prag / Bei einander in der Schlauraffen lant)20. Именно туда в «глушь» („und wollen keern unser leben / in ain wiltnus, darinnen woll wir pleiben .. "), в край, подобный стране дураков Наррагонии, держат путь местные скоморохи одной из комедий. Однако, если отдельные упоминания о Шлараффии (в одной из пьес говорится о неизвестной стране Шлараффии, из которой прибыл на корабле некий врач), могли появиться или быть добавлены уже позже, на рубеже XV-XVI вв. под влиянием поэмы Себастьяна Бранта, то слово „Schlauraffe" встречается в «Карнавальных комедиях» часто. Обычно оно употребляется в череде говорящих шуточных имен и тем самым обозначает грубого, неотесанного весельчака, как, например, в «Пьесе о дураках»:

Und du Narrentotzschz und her Lippenlapp,
Her Schlauraff und her Rudiger
Her Ocker und Lullzapf, tret her,
Her Nasentropf und Saugdiklauen,
Verantwort euch von diesen trauen!

Через 80 лет после публикации сборника Келлера пальму первенства в упоминании слова в литературе «Карнавальным комедиям» пришлось уступить поэме Виттенвейлера «Кольцо». Когда в 1932-1935 гг. Эдмунд Виснер готовил ее к переизданию и составлял к ней комментарий, то обратил внимание, что именно в ней и встречается впервые слово „Schlauraffen land".

Автор поэмы Генрих Виттенвейлер происходил из знатного швейцарского рода. После окончания учебы он отправился к епископскому двору в Констанц, где стал адвокатом. Возможно, этим объясняется использование не той формы написания слова, которую требовал родной алеманский диалект, распространенный в швейцарских кантонах (тогда бы было: schluraffen land), а форму с дифтонгом (Schlauraffen land), характерную для принятого при дворе баварско-австрийского диалекта.

«Кольцо», гротескно-комический эпос о крестьянской жизни, передает дидактическую интенцию автора и служит воспитанию неблагородного сословия, привитию ему «куртуазности». Для эффективного восприятия нравоучений автор описывает различные жизненные ситуации, одна из которых - свадьба и свадебное пиршеаво. «Отважный» Фариндванд заглатывает огромный кусок рыбы, вставший ему поперек горла и стоивший ему жизни. Его душа отправляется в Шлараффию, а тело бросают в Неккер:

Also fuor do Farinwand
Da hin gen Schlauraffen land
Mit seiner sei: daz was ir tuog;
Den leib man in den Neker truog" (5909-12).

Под «Шлараффией» в поэме понимается загробный мир. Человек Средневековья был хорошо осведомлен о том, что его там ожидает: ужасы ада или радости рая, в зависимости от образа жизни на земле. Особенно «живописными», «вещественно-материальными» получались картины потустороннего мира в литературе жанра «видений». А.Я. Гуревич в монографии «Проблемы средневековой народной культуры» обращает внимание на картинку земли обетованной в «Видениях Павла»: «Страх голода, неотъемлемый от рядового человека древности и Средневековья, находил в этом апокрифе свое выражение и разрешение. Царство избранников божьих - прежде всего царство всяческого изобилия. Здесь текут реки, полные молока, меда, вина и масла»25. Однако чревоугоднику из поэмы Виттенвейлера путь в такую страну с молочными реками и кисельными берегами был заказан. Об этом свидетельствует и строка «Тело бросили в Неккер», которую Виснер истолковал как «ругательство, проклятие». Саму же страну он назвал «Елисейскими полями для обжор». Таким образом, уже с XV в. «Шлараффией», словом с негативным значением, называют безымянные народные представления о стране изобилия, распространенные в средневековой Европе, скованной страхом голода.

Верхнерейнская Шлараффия

Как имя собственное слово стало употребляться еще раньше XV века. Так, в Книге податей монастыря Всех Святых в Карлсруэ за 1347 год встречается фамилия „Sluraffe".

В сборнике «Страсбургские улочки и дома в эпоху Средневековья» мы найдем датированное 1367 годом упоминание об „Agnes zu dem Snaraffen" (автор предполагает, что речь может идти об опечатке и тогда следует подразумевать „Slaraffe"). Кроме того, в том же сборнике указывается, что в Страсбурге в 1435-1440 гг. было три дома с вывеской „Zuo dem Slaraffen". Подобные примеры свидетельствуют о распространенности этого слова (возможно, как имени собственного, пока еще не приобретшего негативного значения) эльзасского (нижнеалеманского) диалекта.

В середине XV века в Карлсруэ составляется на нижнеалеманском диалекте „Vocabularius ex quo", словарь Эттенгеймского кафедрального собора Карлсруэ. Франц Йозеф Моне в «Вестнике немецких древностей» отмечал: «О месторасположении страны есть необычное сообщение в „Vocabularius Ex quo von Ettenheim-Munster zu Karlsruhe": „ Alphie, dutsche berge zwuschent den Dutschen und den Wahlen, proprie der Sluraffen land". Я не думаю, что Альпы и есть Шлараффия, хотя это и следует из фразы. Слишком уж близко Альпы находятся к южным немцам, чем того требует расположение сказочной Шлараффии. Скорее, речь идет о землях тирольцев (Горах Эльфов), где принимает Лаурин в своем саду из роз в Вельштироле, поэтому Шлараффия может находиться для них в Альпах».

Конструкция фразы из «Словаря» свидетельствует, что ее автор имел некие представления о Шлараффии. Отметим, что само расположение сказочной страны в Альпийских горах не сильно отличается от того, где искали ее авторы и слушатели «Карнавальных комедий», в любом случае находится она относительно недалеко. Сам метафорический характер фразы (proprie der Sluraffen land) говорит в пользу того, что Шлараффия - страна из сказок и легенд. Это, видимо, и дает повод Моне искать ее среди гор, населенных в древние времена карликами и эльфами. Один из таких гномов, владевший прекрасным садом из роз, - король Лаурин из тирольских преданий.

В самом Тироле существовало свое предание о Шлараффии. Согласно ему, расположена она «между Брандом под Лэнгенфельдом и Бургштейном. Однажды недалеко от Бранда семь лесных женщин завели песню. Услышал ее парень и захотел приблизиться, послушать, однако они в одно мгновение исчезли. Обманутый малый посмотрел туда, куда они убежали, и увидел большую открытую дверь и за нею - прекрасный пейзаж. На плодородных полях стояли великолепнейшие деревья с лакомыми фруктами. Долина и холмы были покрыты буйной растительностью, и между пашнями лежали аккуратные деревеньки и роскошные города. Парень захотел ступить на прекрасную землю, но женщины стали бороться с ним, и в результате дверь перед его носом захлопнулась. Позже он уже не смог найти вход. Этот великолепный край находили частенько путешественники и потом». Данная легенда интересна для нас тем, что она единственная среди тысяч других, приводимых в различных сборниках преданий германских народностей, описывает страну под названием Шлараффия (мы исходим из того, что Цингерле при публикации сборника «Саги из Тироля» назвал чудесный край именно тем именем, которым его издавна называли сами тирольцы). В ней речь идет о сказочной стране, знаменитой своим изобилием и плодородием, увидеть которую можно только случайно, попасть в нее нелегко, а дорогу обратно найти невозможно. Эти характеристики являются основополагающими для подобных легенд.

В Тироле, Швейцарии и в Предальпийской Франции издавна сложились легенды о том, что в суровых, покрытых ледниками Альпах, давным-давно цвели великолепные сады, озера и реки были полны молока, а горы были из меда и сыра. Швейцарцы говорили, что жители, утомившиеся как-то от изобилия и благополучия, прогневали Бога и лишились этого великолепия30. По мнению французов, в легендах которых брикеты масла использовались вместо шаров при игре в кегли, а сыр вместо биты, в том, что люди всего лишились, виноват Вечный Жид. Он решил проехать через Альпийские горы на своем пути из Италии во Францию и тем самым вызвал гнев Божий, который негативно отразился на изменении климата в этих краях.

Возможное сравнение Альп со Шлараффией содержит отголоски территориально обусловленных представлений о золотом веке, включавших в себя отдельные элементы Шлараффии.

Примеры использования слова в северных регионах Германии в XIV-XV вв. пока не известны.

Таким образом, на основании рассмотренных выше примеров из южнонемецких карнавальных комедий XV века, поэмы швейцарца Виттенвейлера, для которого родным языком был нижнеалеманский диалект, а также из «Словаря» Карлсруэ, автора (-ов), составлявшего (-их) также на нижнеалеманском, и даже того факта, что были люди, жившие в Карлсруэ и Страсбурге и носившие фамилию Sluraffe / Slaraffen, то, возможно, есть смысл говорить о лишь небольшом ареале распространения представлений о Шлараффии, ограниченном районом Верхнего Рейна.

Выход на европейскую арену

Лишь после выхода в свет в 1494 году в Базеле на нижнеалеманском диалекте «Корабля дураков» Себастьяна Бранта название страны „Schluraffen landt", куда плывет корабль, как и сама поэма, становится по-настоящему популярным и известным. Уже в том же, 1494 году, в Нюрнберге появляется перевод произведения на ранневерхненемецкий. Затем поэма издается в Рейтлингене и Аугсбурге, в 1497 году она выходит с переводом на нижненемецкий в Любеке („Sluraffen lant"), а в 1519 году и в Ростоке. Якоб Лохер перевел поэму Бранта на латинский язык (1497), что также немало способствовало ее известности. Именно благодаря ему сразу появились переводы на французский, английский, фламандский и нидерландский языки. Своей популярностью поэма обязана не только переводам, но и многочисленным подражаниям, обработкам, плагиатам и отсылкам к другим литературным произведениям.

Что читатель узнает о Шлараффии из поэмы Бранта? Сама страна, упомянутая в 108-ой главе поэмы, возможно, лишь как синоним к слову «Наррагония», страна дураков (от нем. Narr дурак), не описывается:

Wir fahren um durch jedes Land
Von Narrbon ins Schlaraffenland;
Wir wollen ziehm gen Montflascun
Und in das Land gen Narragun.

Никто не знает, где находится Шлараффия, и, в конечном итоге, никто ее и не достигает: корабль терпит крушение. Дураки и бездельники держат фактически путь в никуда , начало которого лежит в Наррбоне. Кроме намека на вымышленную страну Наррагонию, критики видят в этом и намек на французский городок Нарбонн, расположенный в Нижнем Лангедоке. В Средние века Нарбонн был крупным торговым центром, важным морским портом, поэтому не удивительно, что именно оттуда якобы начинается путешествие в страну дураков. Интересно и другое, на что ни разу не обращалось внимания литературоведов: именно в французской поэме XIII века «Аймери Нарбоннский» и встречается впервые слово „cocagne" (cocaigne) в значении «удача, выгода». Бездельники из немецкой поэмы плывут без карт, компаса, вслепую, наудачу: „mit uns fahren auf Gewinn". Совпадение? Скорее всего. По крайней мере, сложно утверждать, что Себастьян Брант был настолько подробно знаком с французским рыцарским романом XIII века, однако совпадение довольно примечательное.

Следующий важный этап в истории Шлараффии - шванк „Schlauraffen Landt" нюрнбергского мейстерзингера Ганса Сакса (1530), ставший самым известным, полным и ярким изображением чудесной страны в немецкой литературе. Следы его влияния мы найдем в литературах соседних стран, о чем подробнее будет сказано в следующей главе.

Отметим вкратце основные изменения, которые претерпело слово „Schlaraffenland" в процессе исторического развития немецкого языка. В XV веке, вместо начинающегося s перед согласным звуком I начинают писать seh, средневерхненемецкое sluraffe постепенно приобретает новую форму написания - „Schluraffe". Дифтонги (в данном случае -au-) характерны для баварскоавстрийского диалекта. В текстах XVII века все чаще встречается вариант слитного (Schlauraffenlandt или Schlauraffenlandt) или дефисного (Schlaur-affen-land, Schlaur-Affenland, Schlauraffen-land или Schlar-affen land) написания слова. В некоторых словах общенемецкого языка проходит процесс переноса ударения с первого слога на второй, при котором роль дифтонга значительно ослабевает и вместо -au- в словах пишется -а. Этот же процесс коснулся и слова „Schlauraffen Landt", которое с середины XVII века все чаще, a cXVIII-ro почти всегда пишется как „Schlaraffenland".

Этимология слова „Schlaraffe"

Мы будем рассматривать слово „Schlaraffe" как составную часть производного от него путем словосложения „Schlaraffenland". Его этимология, несмотря на наличие нескольких предположений, представляется сегодня относительно ясной и общепринятой.

Слово „Schlaraffe" («лентяй») происходит от средневерхненемецкого „sluraffe" («праздношатающийся бездельник»). Оно, в свою очередь, построено путем объединения двух полнозначных слов „slcr" (бродяжничать, лентяйничать, ленивый, вялый, медлительный, инертный человек») и „affe" (обезьяна). На ранней ступени развития нововерхненемецкого языка за словом „schlauraff" закрепилось значение «бездумный тунеядец».

Очевидно, негативный смысл стали вкладывать в слово уже в XVI-XVI! вв. Изначально же речь шла именно о бездельнике, рохле, неженке. В этом мы видим перекличку с французским „coquin" (имеющим далекого латинского предка „coquus" («неженка») и английским „cockney" (в XVII в. употребляемом в значении «изнеженный городской ребенок»). Над таким болваном могли посмеиваться, но его не высмеивали. Вывески на домах в Страсбурге „Zuo dem Slaraffen" вряд ли свидетельствуют о том, что речь в них идет о ругательстве.

В современном языке средневерхненемецкий корень „slur" содержат также слова „Schlummern" (дремать, спать, забыться сном) и „Schlummer" (спокойный, безмятежный сон), „schludern" (небрежно работать, халтурить).36 Возможно, „slCr" произошло от звукоподражательного глагола „sluren, slaren" (ср. „schlurren", „schlurfen" плестись, шаркать ногами; „schlurfen" хлебать, чавкать; пить небольшими глотками, с наслаждением).

На этом основывает свою версию Матиас Хёфер автор «Этимологического словаря» (1815). Полемизируя с Иоганном Кристофом Аделунгом, который в своем «Грамматически-критическом словаре верхненемецких диалектов» (1780) производит слово от „sluren" (безалаберно обращаться со своими вещами, болтаться (об одежде), изнашиваться) и „affe" (добавляемого для брани), Хефер правомерно задает вопрос: почему воображаемая страна счастья и блаженства называется бранным словом? По его мнению, логичнее производить слово „Schlaraffenland" именно от „schlurfen" (шумно пить, хлебать, чавкать; пить небольшими глотками, не спеша, с наслаждением), то есть от такого слова, которое описывало бы действия ленивого человека.

Фридрих Панцер делает предположение, что „Schlauraffe" („Schlaraffe") может означать хитрого человека (от „schlau" - хитрый), то есть такого, который умудряется не работать и хорошо жить, в отличие от тех дураков, что трудятся до седьмого пота, чтобы заработать себе на хлеб.

Допустим, что слова „schlau" и „Schlauraffe", соседи во многих словарях немецкого языка, действительно имеют общий этимон. Тогда „Schlauraffe" можно рассматривать как сочетание двух слов: прилагательного „schlau" (хитрый) и глагола „raffen" (хватать, присваивать). В результате рассматриваемое нами понятие подразумевало бы под собой человека, хитростью присваивающего себе плоды чужого труда и тем самым живущего за счет других, то есть того же бездельника.

Первую этимологическую версию слова „Schlaraffe" представил в своем «Немецко-латинском словаре» (1741) Йохан Леонард Фриш. Он утверждал, что предки прибавляли „affe" к словам, чтобы построить ругательство, усилить идею презрения, негативного отношения к ленивым людям, содержащуюся в слове.39 Путем такого словосложения образованы существительные „Maulaffe" (ротозей, зевака), „Slat-affe" (злая старуха), „Grassaffe" (молокосос) и другие. В швабском диалекте „Maulaffe" находится с „Schlaraffe" в синонимичной связи: у шлараффа рот должен быть большим, как у ротозея, чтобы в него попадали жареные голуби. Авторы некоторых диалектальных словарей возводят „schlaraffe" к „schleer", „Slara" (рот, лицо), однако это точка зрения в дальнейшем не получила своего развития.

В Средневековье считалось, что обезьяны обязаны своим происхождением выкидышам. Ходила легенда, что один кузнец возомнил себя равным богу и способным по методу Святого Петра омолодить тещу в кузнечном горне. Когда его беременная жена и золовка, также ожидавшая ребенка, увидели, что из этой затеи вышло, то от ужаса у них случился выкидыш - так на свет появились первые обезьяны. Эту легенду о происхождении обезьян можно найти у Ганса Фокса в «Рифмовках», Ганса Сакса или в сборнике сказок братьев Гримм под номером 147.

Следует учитывать, что тогда же, в Средние века, обезьяна с яблоком во рту символизировала грехопадение человека; в таком виде она являлась в изображениях Девы Марии и Младенца и в других сюжетах, а в эпоху Возрождения этот образ использовался как атрибут Вкуса. В христианском искусстве обезьяна ассоциировалась с пороком вообще, с преступными намерениями, похотью, жадностью и использовалась для персонификации распутства. Поэтому добавление корня „affe" (обезьяна, дурак) к слову „slur" (лентяй) действительно способно было усилить нравоучительный и сатирический эффект.

Франц Йозеф Моне видит в корне „affe" влияние далекой индийской культуры на германскую, а тем самым и воспоминания о тропическом изобилии, в котором можно жить в свое удовольствие и ни о чем не думать. По его мнению, в идее Шлараффии скрыто презрительное отношение северян к южанам, «изображенным в виде бездумных обезьян с их жаждой наслаждений».41 Однако, несмотря на то что в слове действительно присутствует оттенок насмешки над лентяями и глупцами, мы вряд ли можем объяснить это презрением по отношению к южанам. Скорее всего, Моне находился под некоторым влиянием популярных в 20-30-х годах XIX века идей сравнительно-исторического языкознания и различия южных и северных народов.

Несколько позже Вольфганг Менцель в первом томе монографии «О немецкой мифологии» (1855) высказывает предположение, что Шлараффия получила свое имя благодаря какой-то выпечке, чем и объясняется, что в этой стране все либо испечено, либо пожарено. Менцель упоминает о швабском поверье, согласно которому земные гномы помогали крестьянину печь ночью хлеб, из-за чего люди перестали у него покупать. Как-то средь ночи пекарь застал своих «помощников» за работой и прогнал их словами: «Прочь, прочь в страну обезьян» („Flieh, flieh nach Araffenland!"(?). В некоторых регионах Германии, например, в Тюрингии, БаденВюртебмерге, Швейцарии сохранился известный еще в Средние века обычай выпекать на масленичную неделю „hornaffe", печенье особой формы, напоминающей округленную W. В «Словаре швейцарского немецкого языка» даже указано, что так - „hornaffe" - собственно называли кобольда, гнома". Эта версия, приведенная Менцелем, и факты, ее развивающие, интересны для нас тем, что они перекликаются с названием страны медовых печений, которое, согласно одной из этимологических версий, лежит в основе французского слова „cocagne".

В XIV-XV вв. в небылицах часто для обозначения времени, царящего в «мире, вывернутом наизнанку», наряду с «рождеством летом», «в пасху на льду» использовалось выражение «во времена обезьян» („in der affen zit"). Одна из таких небылиц «Все это вранье» („So ist es von lugenen", XIV в.), послужившая основой для «Сказки о Шлараффии» в сборнике братьев Гримм, начинается с отсылки к чудному времени: „Ich sach eins males in der affen zit", затем следует перечисление всевозможных небывалых и неслыханных вещей. При переработке в XIX веке сказка получает другое начало: „In der Schlauraffenzeit da gin ich und sah", которое дает возможность назвать ее «Сказкой о Шлараффии» и продолжить традицию описания чудесной страны в жанре басни и небылицы.

Однако не только время в сказках и в средневековых текстах могло быть «обезьяним», но и место. Вильгельм Вакернагель приводит примеры употребления слов „Affenberc" и „Affental", в отдельных случаях как синонимов к „Narrental" или „Narrenberg": „seht, da sint aich b? in die von Narrental / von Affenberc die tanzten schone uber al".

Таким образом, „affe" часто использовалось в переносном значении и подразумевало глупца, уродца, хитреца, лжеца и связанные с этими словами абстрактные понятия: глупость, уродство, хитрость, подражательство. Все это способствовало тому, что „schlaraffe", появившееся на юге и юго-западе Германии в значении «лентяй, бездельник», со временем приобрело сильный негативный смысловой оттенок. К рубежу XV-XVI вв. им стали называть глупых, бездумных тунеядцев. Нижненемецкий язык заимствует слово в этом значении из верхненемецкого.

Ведьма и дурак: следы карнавальной культуры в диалектальных вариантах слова „Schlaraffe"

Слово „Schlaraffe" встречается почти во всех средне- и южнонемецких диалектах верхненемецкого языка и означает «болван, рохля» (в немецком языке Швейцарии), «ротозей», «зевака» (в швабском диалекте), «простодушные, глуповатые люди» (в эльзасском), «старая и уродливая баба» (в баварском и эльзасском), «уродливый парень (похожий на обезьяну)» (в лотарингском), «неряшливая и старая ведьма» (в швабском), «с кривым лицом или ртом» (в рейнском и эльзасском), «карнавальная маска» (в эльзасском и лотарингском), «дурак» (в швабском, на диалекте Рудных гор и в Верхней Саксонии), «деревянная маска, изображающая человеческое лицо» (в швабском), «маска, привидение», (на диалекте Рудных гор и Верхней Саксонии) «маска» (в гессенском, в пфальцском).

Следовательно, „Schlaraffe" (возможно, как часть сложного слова „Schlaraffengesicht"). В составленных в XIX веке словарях различных диалектов верхненемецкого языка чаще всего обозначает маску или уродливое лицо, затем ведьму или старую уродливую бабу Это дает возможность предположить, что ранее слово употреблялось преимущественно в значении «карнавальная маска» (изображавшая, очевидно, ведьму) и, таким образом, демонстрирует свою взаимосвязь с народно-смеховой, карнавальной культурой Средневековья, и прежде всего с особым видом карнавала: швабско-алеманским, время расцвета которого пришлось на рубеж XV-XVI вв. и практически совпало с золотым веком Шлараффии. К сожалению, в исследованиях, посвященных данной теме, об этой взаимосвязи не упоминается. В качестве обозначения маски рассматриваются исключительно следующие термины: maske, larve, schembart, свои имена имеют также подвиды масок, характерные для того или иного региона. Однако многочисленные свидетельства словарей XIX века верхненемецких диалектов, а также упоминание о „Schlaraffe" как маске ведьмы при описании современного карнавала в местечке Каппель в Швабии дают право считать, что такая взаимосвязь существовала и существует до сих пор.

Различают несколько групп масок: устрашающие (например, маска черта (дьявола), ведьмы, старой бабы, животного и т.д.), смешанные формы (дурака, клоуна, Гансвурста, старика), экзотические маски и красивые маски. Нас интересуют первые две группы, так как очевидно, что „Schlaraffe" принадлежала к одной из них.

В определениях из словарных статей особо подчеркивается уродливость лица, искривленный рот, возможно, благодаря сочетанию „Slars" (рот, лицо) и „affe" (обезьяна). Следовательно, если речь идет о маске, то маске именно пугающей, вызывающей страх и одновременно с ним его побеждающий смех, согласно анализу природы страха и карнавального смеха Михаила Бахтина в его работе «Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса».

Традиция изготовления маски старой бабы уходит своими корнями к дохристианским представлениям о существе (чаще всего женщине), обладающем волшебными силами и особым знанием. Затем на это представление наслоилось христианское изображение женщины как слабого существа, поддавшегося искушению и явившемуся началом всех грехов. Маска ведьмы, появившаяся ближе к концу периода охоты на ведьм, то есть в конце XVII - начале XVIII в., приобрела те же характерные черты, что и маска старой бабы. Таким образом, можно считать определения „schlaraffe" как «неряшливая и старая ведьма» (в швабском) или как «старая и уродливая баба» (в баварском и эльзасском) практически идентичными.

Теперь коснемся образа дурака и его связи с понятием „Schlaraffe". Шуты и дураки, воплощающие в себе амбивалентность, характерную для карнавального народного смеха, были постоянными участниками средневековых народных гуляний. Подобную функцию несет и шларафф-дурак, образ которого можно реконструировать исходя из «Карнавальных комедий», многочисленных текстов литературы о дураках, получившей распространение также на рубеже XV-XVI вв. Этот ликующий, прожигающий жизнь в вечных празднествах бездельник может вызывать как веселый смех, так и откровенную насмешку. Он, дурак, все делает наоборот, вопреки здравому смыслу. Он - представитель того «мира наизнанку», который в различных вариациях изображается в текстах о Шлараффии. Сатирический смех Нового времени лишит его этой веселости и жизнерадостности, оставив лишь нравоучительную насмешку.

Крестьяне, являющиеся для горожан воплощением неуклюжести, неповоротливости, бестолковости, представляли собой неисчерпаемый источник сюжетов для карнавальных комедий и образов для масок. Это нашло свое отражение и в слове „Schlaraffe": в алеманском, эльзасском и швабском диалектах оно содержит значения «болван, рохля», «наивные, глуповатые люди», «ротозей, зевака» соответственно.

«Словарь немецкого языка в Швейцарии» в обширной статье „affe" приводит два слова: „Schlaraffe" в значении «болван, раззява» и „Schluraffe", обозначающее «сонливого, вялого, ленивого человека», а также образованное от последнего прилагательное „schluraffisch" (ограниченный, придурковатый). Предположим, речь идет о словах с разными этимонами. Первое было образовано от „Slara" (рот, лицо), второе - от „slur" (лентяйничать). Однако в процессе развития немецкого языка слово „schluraffe" стало писаться, как было рассмотрено выше, сначала с дифтонгом -au-, затем при переносе ударения с корневой гласной -а-. Таким образом, можно попытаться восстановить истории двух слов, которые не раз пересекались, дополняя друг друга.

В словарях нижненемецких диалектов слово „schlaraffe" не встречается либо приводится статья „Schlaraffenland" как пример слова, попавшего в диалект из литературного языка.

Производные слова от „Schlaraffe" и идиоматические выражения

Страна, в которой живут лентяи и глупцы, получила название „Schlaraffenland". Пёшель упоминает о некоторых его искажениях: Schnadaffland в одном из текстов восточно-шлезского диалекта и Araffenland в швабской песенке и, как мы уже отмечали, в швабском поверье. Согласно «Словарю немецкого языка» братьев Гримм страна бездельников в литературе встречается под именами: „Schlaraffei" (имя собственное, образовано посредством действующей в языке модели словопроизводства, как и Lombardei, Tartarei), „Schlaraffen" (в основе лежит словообразовательная модель, ср.: Preuszen, Sachsen), „Lande der Schlaraffen".

В отличие от родственного французского слова „cocagne", немецкое „Schlaraffe" имеет дюжину производных слов. Так, в словаре братьев Гримм зафиксированы существительные Schlaraffei, Schlaraffen, Schlaraffengemalde, Schlaraffengesicht, Schlaraffenland, Schlaraffenleben, Schlaraffenmaul, Schlaraffenschiff, Schlaraffenwelt; глагол schlaraffen, прилагательные: schlaraffenlandisch, schlaraffisch; в «Словаре немецкого языка Даниэля Сандерса» (1865)- Schlaraffenthum56. Три существительных, характеризующих лицо человека (Schlaraffengesicht, -gemalde, -maul), тесно связаны с идеей маски, кривого, уродливого лица, которое вкладывалось в понятие „schlaraffe" в некоторых верхненемецких диалектах. Слово „Schlaraffenschiff" обязано своим происхождением исключительно Себастьяну Бранту. Остальные вышеперечисленные слова относятся к кругу представлений о полном удовольствий и наслаждений мире бездельников. В современный словарь немецкого языка входят слова именно из этого ряда (Schlaraffenland, Schlaraffenleben, schlaraffisch).

Существительное „Schlaraffenleben", наряду с названием чудесной страны, - наиболее часто встречающееся в языке слово из рассматриваемого ряда. Словарь братьев Гримм приводит примеры его употребления в текстах Сакса, Кампе, Лессинга, Шиллера, Бюргера, Гёте, Грильпарцера. Интересно, что в венском диалекте оно обозначает неряшливый, беспорядочный, безнравственный образ жизни, жизнь нуждающихся классов. Словарь братьев Гримм, а также «Лексикон венских диалектов» (оба издания готовились к печати почти одновременно в 70-х гг. XIX в.) подразумевают под „Schlaraffenleben" в Вене жизнь сожительниц и наложниц.

Немецкие идиомы, пословицы и поговорки, содержащие производные от слова „Schlaraffe", отражают прежде всего преимущества и прелести жизни без забот и хлопот, представления об утопической стране и не содержат инвектив.

Наиболее полный перечень бытовавших в народе и используемых в литературных произведениях устойчивых выражений приводит «Лексикон немецких пословиц» (1867-1880) Карла Фридриха Вильгельма Вандера. Он выделяет 9 идиом, так или иначе включающих в себя слово „Schlaraffenland" и являющихся основными характеристиками этой страны: „Im Schlaraffenlande fliegen einem die gebratenen Vogel ins Maul", „Geh ins Schlaraffenland, wo die gebratenen Tauben ins Maul fliegen" (или: „wo es Pfannkuchen regnet"), „In Schlaraffenlande, da man die Leute und die Hunde an die Wurste henkt", „Im Schlaraffenlande, wo die Huhner Lobbenkrag tragen", „Schlaraffenland, Schlaraffenleben!", „Du bist aus dem Schlaraffenland", „Er gehort ins Schlaraffenland", „Es ware gut ins Schlaraffenland!", „Wie im Schlaraffenlande!". Первые четыре выражения из этого перечня построены однотипно и могут быть либо взаимозаменяемыми при рассказе, либо перечисляться одно за другим. Следуемые в «Лексиконе» далее две идиомы со словом „Schlaraffenleben" („Ein Schlaraffenleben fuhren", „Es ist ein wahres Schlaraffenland!" или одинаковая по значению фраза „So lebt man im Schlaraffenland!") передают мечту говорящего пожить в свое удовольствие, как в Шлараффии.

Выражение „ein Schlaraffenleben fuhren" традиционно сравнивают с синонимичным французским выражением „vivre comme au pays de cocagne", что свидетельствует об общности представлений народов и их чаяний.

Отто Крусиус в работе «Сказочные реминисценции в античной пословице» анализирует подобные изречения о стране с молочными реками и кисельными берегами в литературе Античности. Он исходит из того, что пословица - «ключевое слово, которое напоминает о целом ряде представлений, рассказов, изображений, очень часто о сагах и мифах». На основе идиом Крусиус реконструирует представления древних греков и римлян о стране изобилия и безделья. По его мнению, в какой-то момент «сказочная фантазия понимает свое ничтожество и, осознавая это, высказывается. Она уверенно заявляет о «своем нигде», о своем королевстве Куканья, о своей Шлараффии». Народ начинает высмеивать свои же мечты, которые кажутся ему теперь наивными и ничтожными. Таким образом, Крусиус отмечает, что в истории литературы Античности был момент, когда сказочные представления о чудесной стране стали предметом высмеивания, пародии.

Опираясь на принцип гипотетической реконструкции, описанный выше, и используя пословицы и поговорки о Шлараффии, можно предположить, какими достоинствами наделялась эта страна в воображении людей в Средние века. И хотя в сборники пословиц и поговорок не вошли все устойчивые характеристики Шлараффии, которые нам встретятся в текстах (а именно их считает Крусиус «настоящими» народными изречениями), тем не менее можно воссоздать, пусть и частично, картину, рисуемую народным воображением. Речь идет прежде всего о чудесном крае, где приготовленная еда сама залетает в рот, бегает по земле, падает с неба, где не надо работать, чтобы ее добыть. И настолько там хорошо, что жизнь достойна восхищения. Отсюда восклицательные конструкции „Schlaraffenland, Schlaraffenleben!", „Es ware gut ins Schlaraffenland!" и др.

Затем, как мы увидим далее, на рубеже XV-XVI вв. наступит переломный момент, когда придет осознание невозможности и несуразности подобной страны. Тогда ее начнут высмеивать. Литература же, используя эту тенденцию, станет обличать Шлараффию в своих морально-дидактических целях.

«Шлараффия - это своего рода утопия»

Под «Шлараффией» в словарях, в научной и художественной литературе в XVII-XVIII веках понимали утопию, в XIX-XX вв. - сказочную страну.

Термин «утопия» ввел в немецкий язык Йохан Фишарт при переводе романа Франсуа Рабле «Гаргантюа», вышедшего под названием «Необыкновенная история» (1575).63 Спустя некоторое время Шлараффию стали сравнивать с утопией. В словаре братьев Гримм приводится следующий, датируемый 1618 годом, пример: «Шлараффия, блаженный остров, утопия». «Словарный состав немецкого языка» Каспара Штилера (1691), написанный на латыни, гласит, что Шлараффия - это своего рода утопия, где никто не работает и все живут счастливо. В «Немецко-латинском словаре» Фриш (1741) переводит „Schlauraffenland" на латинский как „Utopia".

«Универсальный лексикон» Иоганна Генриха Цедлера (1742) отсылает в словарной статье «Утопия» к статье «Шлараффия»: «Шлараффия, на латинском - Утопия, что на немецком означало бы «Нигде», не реальная, а выдуманная и нравоучительная страна». Автор статьи различает три цели, для которых эта страна была выдумана: «Некоторые показывают этим совершенное правительство, которого в мире вследствие естественной порочности человека нет и быть не может, и тем самым изображают отчетливо и безнаказанно все сумасбродства и нелепости, которым подвержены наши монархии, аристократии и демократии. Другие пытаются заменить выдуманным жалкое состояние и тяжесть человеческой жизни, поэтому и выдумывают они такие страны и острова, где все можно получить, не работая, например, острова вина, реки полные пива, озера с вареной рыбой и леса с жареной птицей и тому подобное. Третьи представляют под этим греховный мир и отражают грехи в картинках стран, например, провинция Бибония, республика Венения, Пигрция и т.д.». Таким образом, автор статьи выделяет три основных типа утопического: собственно утопию в нашем понимании этого жанра, Шлараффию, топографическую традицию изображения утопических земель, популярную в XVII-XVIII вв. в Европе.

Примером соединения двух последних типов, а также синонимичного использования слов «Утопия» и Шлараффия» может служить популярная в свое время «Подробная карта Утопии, открытого мира плутов или же часто называемой, но никем не виданной Шлараффии, недавно выдуманная забавная карта» (ок. 1694), подробнее о которой будет сказано далее. В большой работе «Обстоятельная география» (1755) Иоганн Георг Хагерс рассказывает обо всех известных к середине XVIII века землях. В разделе «О некоторых неизвестных странах» находится место и для Шлараффии. Как и Цедлер, Хагерс рассматривает ее как „Utopia", выдуманную сатириками для безопасного изображения правды и пороков, идеального государства или для высмеивания лентяев.

Иоганн Кристоф Аделунг в «Попытке полного грамматически-критического словаря верхненемецких диалектов» (1780) под словом „Schlaraffe" понимает «человека, проводящего свою жизнь в праздности, в излишней сладострастности. Отсюда Шлараффия - выдуманная страна, жители которой ведут медлительный, инертный образ жизни, полной наслаждений. Выражение стало употребительным благодаря «Кораблю дураков» Бранта и «Утопии» Мора».

В „Glossarium Germanicum medii aevi, potissimum dialecti suevicae", вышедшем в 1784 году, сказано, что Шлараффия - «утопия, блаженное царство дураков».

В «Словаре немецкого языка» Иоахима Генриха Кампе (1810) под Шлараффией подразумевается страна, где живут в праздности и радости, без всяких мыслей и забот, то есть Утопия.

Анализ понятия „Schlaraffenland", используемого в XVIII веке в значении „Utopia", дал в своем исследовании „Ficta Respublica" Людвиг Штокингер. На основе ряда рассмотренных примеров он сделал вывод, что оба слова «действуют как собирательное понятие поэтических пространственных представлений» и служат для обозначения «выдуманной действительности и таких вымыслов, которые отклоняются от всех законов чувственного опыта».

В XVII-XVIII вв. использование обоих понятий в качестве синонимов было возможным благодаря особой популярности романа Томаса Мора и заданной им традиции. И, несмотря на то что между двумя странами, между двумя понятиями есть некоторые общие черты (выдуманный мир, изображение лучшей жизни), оба понятия значительно отличаются друг от друга. В самой Шлараффии ни о каком государственном устройстве не может быть и речи, как не может быть речи и о работе. Там все уже дано человеку без его труда, дано природой, тогда как в Утопии природа не играет особой роли. Авторов XVII-XVIK вв. привлекало изобретенное Мором греческое слово, так как оно могло служить посредником при дефиниции этого понятия в словарях, использующих латынь, (например, Штилера, Фриша, Шерца и Оберлина), а также нравоучительным целям. В «Утопии» был изображен идеальный общественный строй, построенный добродетельными работающими людьми. В текаах о Шлараффии все наоборот. Там безделье считается добродетелью, а желание поработать высмеивается.

В XIX веке понятия „Schlaraffenland" и „Utopia" в качестве синонимов употреблять практически перестали. Зато в XX веке интерес к этому сравнению возник снова и вызвал полемику в литературоведческих кругах. Петр Кучинский в своем диссертационном исследовании «Преодоление народной утопии. Сохранившиеся представления народа о Шлараффии в XVI веке» (1984) на основе 120 работ подсчитывает, что Шлараффию сравнивали с Утопией (Utopia, Utopien) в XVII в. - 5 раз, в XVIII в.- 12, в XIX в. - 8, в XX в. - ни разу (встречается трижды вариант „Utopie"); с Кокань в XVIII в. - 1, XIX в.- 13, XX в.- 24; со сказкой в XVIII в.- 1, XIX в.- 18, XX в. - 29; с небылицей, выдумкой в XVIII в. - ни разу, XIX в. - 3, XX в. - 11. Реже встречаются сравнения с мифом (по одному разу в XIX и XX вв.); с рассказом (соответственно 1 и 3 раза в XIX и XX вв.); с сагой, преданием (соответственно 6 и 4 раза в XIX и XX вв.); с басней, вымыслом (устойчиво по 2 раза в каждом веке, начиная с XVII в.).

Шлараффия с начала XIX века действительно часто сравнивалась со страной Кокань. Это непосредственно связано с публикацией сборника сказок братьев Гримм и «Фаблио про Кокань» в 10-х годах столетия и с волной интереса к народному творчеству. К тому времени понятие о Кокань, стране изобилия и благополучия, было уже четко сформулировано в многочисленных словарях, выпускаемых во Франции на протяжении XVIII века. Благодаря этому стало возможным объяснить понятие „Schlaraffenland" через родственное „Pays de Cocagne". Интересно, что наоборот трактовались понятия только в немецкоязычных работах, например, Гримма, Дица, Кёртинга, Гамильшега и др.

В «Словаре немецкого языка» (1854-1971), долженствующего по задумке его создателей, Якоба и Вильгельма Гримм, стать свидетельством достойного прошлого народа как языковой общности, собрано большое количество примеров употребления слова «Шлараффия» из литературы XV-XIX веков. Они подтверждают, что Шлараффия - это «выдуманная страна шлараффов, обычно описываемая как место доступного чувственного наслаждения любого вида, где безделье поощряется, а трудолюбие наказывается». Реже речь идет о королевстве дураков, мире наизнанку. К моменту выхода «Словаря немецкого языка» были уже найдены и опубликованы различные манускрипты с текстами о подобных землях. Благодаря этому в статье присутствует уже высказанная рядом филологов идея родственных связей Шлараффии со страной Кокань из старофранцузского фаблио, блаженных островов и чудесных стран древнегреческой литературы. Таким образом, немецкая страна с молочными реками и кисельными берегами уходит своими корнями в далекое прошлое, а характерные именно для нее нравоучительные, морализаторские черты, мало подходящие для наивной сказки - это уже влияние Нового времени.

В последующих больших общенемецких словарях Морица Гейне (1890-1895), в словаре Трюбнера (1939-1957), Вариха (1968), в „Duden" (1976-1977) под „Schlaraffenland" понимается царство бездельников, любителей хорошо поесть и выпить.

Итак, уже с первых определений слова сложилось устойчивое представление о Шлараффии как о сказочной, выдуманной и нравоучительной стране, где никто не работает, стране, жители которой беззаботно проводят время в наслаждении, лени, сладострастии. Филологи производят название народности, обитающей в этой стране, от средневерхненемецкого „slur" и „affe". Первый корень означает бродяжничать, лентяйничать, ленивый, вялый, медлительный, инертный человек и происходит от глагола „sluren" (безалаберно обращаться со своими вещами, болтаться (об одежде), изнашиваться) или же от звукоподражательного глагола „schlurfen" (плестись, шаркать ногами) и „schlurfen" (в диалектах также и „schlurfen" - хлебать, чавкать, пить небольшими глотками, с наслаждением). Возможно, слово произошло от „schlau" (хитрый) или „schleer" (лицо, рот в некоторых верхненемецких диалектах). Второй корень - „affe" - рассматривается в его прямом значении как «обезьяна» (или же «дурак»). Лишь Менцель увидел в этом отголосок старой народной традиции готовить на масленицу „hornaffe", печенье особой формы.

Этимология слова, его значение в диалектах верхненемецкого языка, дошедшие до нас народные легенды, связанные со Шлараффией, идиоматические выражения помогают реконструировать первоначальное значение понятия, то есть до появления слова в текстах художественных произведений в XV веке, когда оно стало использоваться с нравоучительной целью.

„PAYS DE COCAGNE" И „SCHLARAFFENLAND": ALTER ET IDEM

У каждого народа есть своя страна с молочными реками и кисельными берегами. Французы назвали ее страной Кокань, немцы - Шлараффией. Сегодня редко кто во Франции или в Германии знает, как эту сказочную страну называет сосед. Лишь тот, кому понадобится узнать перевод по французсконемецкому или немецко-французскому словарю, выяснит, что „Schlaraffenland" переводится как „Pays de Cocagne" и наоборот. Одним из первых подобный перевод предпринял Люткомюллер, переведший на немецкий язык в 1795-1797 гг. «Фаблио и сказки», изданные ле Грандом в 1779-1781 годах. Он посчитал возможным перевести французское „cocaigne" на немецкий, использовав название шванка Ганса Сакса „Schlauraffenlandt".

Часто употребляемые как синонимы „Schlaraffenland" и „Pays de Cocagne" представляют собой названия выдуманной страны, где есть все необходимое для беззаботной жизни человека. Однако, несмотря на то что, как мы увидим из текстов, многое в их описаниях будет совпадать, Кокань - это прежде всего страна изобилия, а Шлараффия - страна лентяев и обжор, то есть того же изобилия, но вызывающего негативные последствия. И названия у них соответствующие: „Pays de Cocagne" несет в себе положительный смысл, „Schlaraffenland" - отрицательный, передавая вкладываемую в слово бюргерскую мораль, высмеивание тунеядства. Нравоучительного оттенка во французском выражении мы не увидим.

Подобный внутренний смысл данного слова характерен и для родственных понятий, сложившихся в северных протестантских землях. Например, на Британских островах сказочная страна изобилия называлась в XIV веке „co(c)kayne" (после появления поэмы „The Land of Cockaygne" в 1305 г.), однако с XVI в. это имя было вытеснено словом Jubberland" (страна ленивых толстяков»).7 В Голландии эта страна, появившаяся сначала благодаря влиянию французской версии под названием „Cockhaengen" (ок. 1435), с 1546 года, с прозаического перевода шванка Ганса Сакса на нидерландский язык фигурирует чаще всего под именем Juilekkerland" (от „lui" «ленивый», „lekker", что можно перевести как «вкусный», а можно и как «балбес, бездельник»).

О разной природе обоих слов говорит проведенный подробный этимологический анализ. Лишь две гипотезы происхождения слов могут свидетельствовать о наличии родственных связей между изучаемыми понятиями.

Одной из точек соприкосновения служит понятие «дурак», несмотря на то, что этимологическая связь слов „Cocagne" и „Schlaraffe" с ним не является вполне очевидной. Некоторые филологи производят „cocagne" от „coquin" (плут, дурак). Во французской культуре понятие тесно связано с праздником дураков, а само слово на протяжении веков сохраняло значение «праздник, увеселение». В другой романской культуре - итальянской - Кукканьей называли гору еды, сооружаемую во время карнавала. Значение „Schlaraffe" как «дурак» и как «карнавальная маска» сохранилось в многочисленных верхненемецких диалектах, в современном же языке „Affe" используют и в качестве бранного слова, подразумевая под ним «дурака». Одними из первых произведений, в которых упоминалось рассматриваемое слово, были «Карнавальные комедии» XV века. В них под „Schlaraffe" имелся ввиду дурак, весельчак, пьяница, обжора, любимый герой карнавального действа. Начиная с поэмы Бранта, где Шлараффия упомянута в качестве синонима Наррагонии, мы можем проследить, как сама Шлараффия часто называется страной дураков. Таким образом, следует предположить, что своему происхождению и распространению оба понятия обязаны смеховой культуре Средневековья и традициям карнавала.

Настойчиво называемая этимологами Кокань «страной лакомств» (пирогов, печений, кексов, то есть чего-то печенного), кажется, с этой этимологической точки зрения, не имеет ничего общего со Шлараффией, если не считать единичное упоминание Вольфганга Менцеля, о том, что Шлараффия, возможно, получила свое название благодаря какой-то выпечке. Зато пословицы с лихвой возмещают не подразумевающийся в названии кулинарный смысл чудесной страны. „Im Schlaraffenlande fliegen einem die gebratenen Vogel ins Maul", „Geh ins Schlaraffenland, wo die gebratenen Tauben ins Maul fliegen" (или: „wo es Pfannkuchen regnet"), Jn Schlaraffenlande, da man die Leute und die Hunde an die Wurste henkt".

Французские и немецкие словари XVII—XIX вв. по-своему отразили историю страны Кокань и Шлараффии. «Страна Кокань» объяснялась через национальные реалии (культура разведения пастели, «праздник, увеселение») без привлечения в качестве посредника другого родственного понятия, и ее основное значение - страна изобилия - на протяжении XVII—XIX вв. не менялось. В словарях немецкого языка Шлараффия - это сказочная страна лентяев и чревоугодников. Однако если в XVII—XVIII вв. она сравнивалась и объяснялась через понятие „Utopia", то с XIX века - через „ Pays de cocagne". Отметим наиболее интересные словарные статьи и филологические изыскания, которые объясняли немецкое понятие через французское. К ним принадлежат словарная статья „Schlaraffenland" в «Этимологическом словаре» Матиаса Хёфера (1815)79, в «Немецком словаре» братьев Гримм (1899)80, в примечаниях братьев Гримм к «Сказке о Шлараффии», статья Иоханнеса Пешеля «Сказка о Шлараффии» (1878).

Кокань и Шлараффия - страны изобилия, дураков, сладостей. Названия эти родились и закрепились за легендами о краях изобилия, популярными в средневековой Северной Франции и на Верхнем Рейне, то есть в граничащих друг с другом областях. Веками они вбирали в себя значения паронимов и омонимов, становясь многозначными. Для этнологов полисемия двух слов создала значительные трудности и десятки гипотез происхождения. Толкователи слов в XVIII—XIX веках закрепили за „Pays de Cocagne" и „Schlaraffenland" лексические значения, отметив тем самым и наступивший с XVIII в. момент стагнации в истории понятий. Как будет показано в следующей главе, оба слова стали не просто национальными названиями. За ними подразумеваются две разновидности страны с молочными реками и кисельными берегами европейской литературе XIII—XVII вв.

ИСТОРИЯ СТРАНЫ КОКАНЬ И ШЛАРАФФИИ

ПРАИСТОРИЯ

Мифы о землях с молочными реками и кисельными берегами существовали издавна. Народы доклассового общества, занимающиеся садоводством, верили, что в потустороннем мире есть деревья, которые обеспечивают богатство и изобилие, без применения человеческого труда. Джеймс Фрэзер в этнологическом исследовании «Вера в бессмертие» (1913-1924) зафиксировал воззрения аборигенов Маркизских островов об ином мире: «небесная область представлялась счастливой страной, богатой тестом из плодов хлебного дерева, свининой и рыбой; там имеется общество самых красивых женщин, каких себе можно вообразить. Там зрелые плоды хлебного дерева все время сбрасываются деревом на землю, и запас кокосовых орехов и бананов никогда не истощался. Там души отдыхали на циновках, были много тоньше, чем циновки у островитян Нуку-Хивы. И каждый день они купались в реках из масла кокосового ореха».8 Владимир Пропп проанализировал данное наблюдение в монографии «Исторические корни волшебной сказки» (1946). По его мнению, подобные представления приводят, с одной стороны, к отказу от работы, с другой - «здоровый инстинкт человека заставляет его отрицать и отклонять такие понятия... Из этих двух противоречивых сил в качестве равнодействующей получается комическая трактовка этого мотива».9 Подобный механизм перевода представления о существовании страны с молочными реками и кисельными берегами в предмет высмеивания мы увидим в культурах Античности и Средневековья.

Древние греки пели о Золотом веке, когда «жили те люди, как боги, со спокойной и ясной душою, / Горя не зная, не зная трудов. И печальная старость / К ним приближаться не смела. ... В пирах они жизнь проводили, / А умирали, как будто объятые сном. Недостаток / Был им ни в чем неизвестен. Большой урожай и обильный / Сами давали собой хлебодарные земли. Они же / Сколько хотелось, трудились спокойно, сбирая богатство...».10 Гесиод упоминает и об островах блаженных, где бывают «сладостью равные меду плоды в изобилье»11. Туда переносятся души героев после смерти.

Елисейские поля из «Одиссеи» описывают другой вариант царства душ умерших, «где пробегают светло беспечальные дни человека, где ни метелей, ни ливней, ни хладов земли не бывает...» («Одиссея» VI, 566-567). Вечный покой потустороннего мира становится основной его характеристикой.

Блаженные острова, Атлантида, Геспериды, Аваллон и другие из мифов разных народов по своему характеру напоминают и Золотой век, и острова блаженных. Среди океана далеко на западе искали путешественники вплоть до XVIII века земной рай, царство вечной юности и изобилия. Но и Восток, особенно Индия, поражали своим сказочным плодородием, богатством и мудростью, а, следовательно, безмятежностью. Впечатления Александра Великого от пребывания там запечатлены в романе «Александр», записанном в III веке н.э. и невероятно популярном в Средневековье.

О некой стране с молочными реками и кисельными берегами идет речь в Библии. Наступление царств изобилия и мира пророчат Талмуд и Коран.

В целом, содержания мифов о Золотом веке и блаженных островах, описания чудесных земель или царства мертвых, религиозные предсказания содержанием часто напоминают друг друга. «Чистая идиллия по самой своей природе однообразна»12, сказал, комментируя поэму Гесиода «Работы и дни», Эрвин Роде. Поэтому не удивительно, если картины изобилия и богатства, великолепного ландшафта и погоды, беззаботного образа жизни не балуют читателя своим разнообразием.

Уже в Античности появляются тексты, пародирующие ставшие классическими мифы, а вместе с ними и их фольклорную основу - наивные сказки о вечном пиршестве, довольствии, отсутствии хлопот. В первой главе приводилось мнение Отто Крусиуса, который видел в стремлении внести сатирический элемент в образы народа о чудесной стране осознание им самим «ничтожности» подобных идей. Авторы древнегреческих комедий, используя дозволенные жанром комедии приемы, «снижали» благородные изображения Золотого века, утрировали картины изобилия, приписывали пище способность самостоятельно приготавливаться. Данное увлечение эффектами скатерти-самобранки, по мнению Э.Д. Фролова, «выдает психологию именно античного гражданского общества, старавшегося переложить тяжелую работу на плечи слуг или рабов, однако при этом сознававшего всю хлопотливость подобной практики».13 Бык из комедии «Звери» (5 в. до н.э) современника Аристофана Кратета мечтает о хорошей жизни, изобилии денег и другого добра, самостоятельно накапливающегося, пищи, автоматически приготавливаемой. Другой комедиограф того же времени Кратин обещает дожди из изюма, которые пойдут по велению Зевса. Автор наиболее «сочной» античной Шлараффии Телеклид с ностальгией вспоминает, что когда-то текли горные ручьи, полные вина, хлеб и булочки соперничали за право попасть в рот человека и сами в него залетали, рыбы заходили прямо в дома, дети играли кубиками сала и т.д. Умершая женщина возвращается с рудокопами из царства мертвых и рассказывает о его съедобных прелестях («Рудокопы» Ферекрата).

Герой «Правдивой истории» (ок. 180 г.), составленной греческим писателем сирийского происхождения Лукианом, путешествуя, якобы попадает на остров блаженных: «Виноград приносит плоды двенадцать раз в год, то есть каждый месяц; гранаты, яблони и другие фруктовые деревья - даже тринадцать раз в год, так как в один из месяцев, названный по имени Миноса, они дважды дают урожай. Колосья похожи на грибы; вместо пшеничных зерен над ними вырастают готовые хлебы. Вблизи от города текут триста шестьдесят пять источников воды и столько же рек меду, пятьдесят речек поменьше текут миррой, семь рек молоком и восемь вином».14 Фантастический рассказ не только утрировал содержание классического мифа, но и высмеивал писателей и географов, не стесняющихся расписывать далекие страны, с которыми они не были даже знакомы. Следы именно его влияния мы встретим в Шлараффиях многих писателей эпохи Возрождения и Просвещения, в том числе Фенелона и Бюргера.

Таким образом, Шлараффию Античности, как и ее «аристократических» сородичей, нужно было искать в далеком мифологизированном прошлом, на островах блаженных или в потустороннем мире. Характерным для нее было изобилие еды, легко доступной любому человеку.

Еще одним далеким предком страны Кокань и Шлараффии, прямые родственные связи которого прослеживаются вплоть до эпохи Возрождения, являлась сама идея Сатурналий, карнавала Античности. Это древнеримское ежегодное празднество мыслилось как возвращение Золотого века при Сатурне (Кроносе), царство добра и справедливости, любви и братства, всеобщего благоденствия. Тогда в определенные декабрьские дни рабы уравнивались с господами и даже обслуживались ими. Люди веселились на улицах, ходили в гости, устраивали застолья. Бедным гражданам раздавались деньги. Шлараффское обжорство и веселье, переворачивание системы отношений с ног на голову, особое состояние всего мира, характерное для Сатурналий - эти традиции сохранились в народе и получили продолжение в средневековом карнавале.

Гастрономические мифы, мечты о блаженстве и отдыхе характерны для всех народов, что связано с биологическими потребностями человека. В связи с этим список возможных прародителей не ограничивается вышеупомянутыми примерами из мифологии, литературы и культуры Античности. Однако именно они, как представляется, наряду с народными верованиями и преданиями определили образ чудесной страны под названием Кокань или Шлараффия, появившейся в Средневековье. РОЖДЕНИЕ СТРАНЫ КОКАНЬ

Жак Ле Гофф говорит о стране Кокань как о «единственной средневековой утопии. Не только потому, что она получила особое распространение в Средних веках, но именно они ее и создали». В изображении Кокани отразились важные моменты жизни человека того времени: проживание и питание, религия, хозяйственная и социальная сферы. Образ страны явился продуктом утопического сознания народных масс. «Единственная средневековая утопия» не предлагает идеального государственного устройства, чем отличается от классической утопии, но она также конструирует «второй мир», противопоставляющийся окружающей реальности и содержащий острую критику современности.

Из сотен или тысяч возможно существовавших вариантов текстов о стране Кокань XII—XV веков до нас дошли четыре текста, рисующие ее как народно-поэтическую утопию Средневековья. Речь идет о старофранцузском «Фаблио про Кокань», «Сказ про Кокань» („C'est li Fabliau de Coquaigne", ок. 1250), среднеанглийской (ирландской) поэме «Страна Кокейн» („The land of Cockaygne", 1305-1325), нидерландских поэмах «Эта благородная страна Кокенген» („Dit is van dat edele lent van Cockaengen", ok. 1460) и «История страны сторонников сладкой жизни» („Narratio de Terra suaviterviventium", ок. 1510).

Все тексты имеют между собой много общего, что может быть связано с наличием неких схожих источников, не сохранившихся до наших дней. Об этом свидетельствуют не только одинаковые конструкции отдельных фраз, но и образно-композиционная система в целом.

Дома в той стране (в английской поэме - монастырь), заборы, мебель сделаны из продуктов. Столы накрыты. Мясо уже приготовлено, рыба отварена или пожарена. Все в той стране ничейное, и каждый может взять себе, что ему понравится. Это касается не только пищи, одежды, обуви, но даже и людей. Мужчины могут выбрать себе понравившихся женщин, а те, в свою очередь кавалеров. В отличие от реального общества, в стране Кокань подобное грехом и позором не является, что и подчеркивается особо. Там кто больше спит, тот больше получает. Люди в той местности настроены дружелюбно, они все равны. Там нет войн и споров, а праздники длятся месяцами. Жак Ле Гофф видит в утопии о стране Кокань «призыв к освобождению от всех табу средневекового христианского общества, к свободе, удовольствию, к свободному поиску счастья на земле».

Немного в стороне остается хронологически относящееся к этому же периоду описание благодатной страны из «Декамерона» (1348-1353) Джованни Боккаччо. Один из героев третьей истории VIII дня в качестве небылицы, в которую другой герой, правда, верит, рассказывает, что «у басков, на берегу реки Молочной, во Вракии, - там-де виноградные лозы подвязывают сосисками, там на грош дают целого гуся, да еще и гусенка в придачу, там есть гора из тертого сыру и живут на ней люди, которые занимаются лишь тем, что готовят макароны и равьоли, варят их в каплуньем соку и бросают вниз - кто больше поймает, тому больше достанется, - и тут же неподалеку бьет источник верначчи - такого вкусного вина на всем свете, дескать, не сыщешь, и воды в нем нет ни капли».15 Скорее всего, именно в такой форме слухов и легенд бытовали в народе представления о далекой (в данном случае в горах у басков) необыкновенной стране с молочными и винными реками, где людям можно все время развлекаться и где царит такое изобилие, что даже сосиски используют в хозяйственных целях.

Подобные фантазии были распространены в Европе давно. Возможно, с Античности, хотя проследить процесс сохранения и передачи фольклорных изображений до середины XIII века, то есть до момента их новой фиксации, вряд ли реально. Более определенно о времени их появления можно говорить, опираясь на теории возможного удержания в общественной памяти событий и понятий в течение 100 лет. Таким образом, представления о Кокани могли появиться уже в середине XII века. В пользу этой ориентировочной даты свидетельствует и упоминание слова „cocagne" в ее латинизированной форме в цикле «Кармина Бурана» в 1162-1164 гг.

Их появление и распространение пришлось на век крестовых походов, начало роста городов, страха перед голодом и эпидемией чумы, основание новых религиозных орденов, призывающих к бедности, введение инквизиции для борьбы с ересью. В целом, историческая эпоха оказала сильное влияние на формирование мифа о стране изобилия. С одной стороны, он выполнял компенсаторную функцию и служил своеобразным убежищем от голода, нужды, войн, несправедливости. С другой стороны - тексты о Кокани критиковали общество, сложившиеся в нем порядки и противоречия.

РАСЦВЕТ ШЛАРАФФИИ И СТРАНЫ КОКАНЬ

Новое время с его религиозным расколом Европы, складыванием протестантской трудовой этики, развитием рыночных отношений и Великими географическими открытиями создает свой вариант края изобилия - Шлараффию, страну бездельников и обжор.

Расцвет литературы о ней приходится на XVI—XVII века. Точное число произведений назвать сложно. Границы между собственно текстами о стране изобилия и небылицами, в которых упоминаются висящие на деревьях оладьи и текущие реки меда, как в одной из первых подобного рода „So ist diz von Ieigenen» («Все это вранье», XIV в.), весьма размыты. Французский историк Жан Делуме со ссылкой на дипломную работу своей студентки Шанталь Кугёб приводит следующие цифры, свидетельствующие о популярности сюжета в данный период времени: 12 вариантов сказки во Франции, 22 в Германии, 33 в Италии и 40 во Фландрии. Упоминает о Кокейн и английская литература, прежде всего рождественские народные пьесы.

Большая часть текстов, подразумевающихся под указанными выше цифрами, была напечатана на дешевой бумаге, зачастую в сопровождении лубочных картинок, носила характер листовок или брошюр и была рассчитана на массового читателя, что стало возможным с развитием книгопечатания. Все чаще встречаются произведения о Шлараффии, подписанные определенным именем, в отличие от рассказов о стране Кокань, автор которых - коллектив, народ, фиксирующий свое творение лишь со временем.

Страна Кокань родилась в единой Европе и поэтому, несмотря на некоторые, локально обусловленные отличительные черты, в разных национальных литературах выглядит практически одинаково. Шлараффия же, напротив, появилась в период деления Европы на католическую и протестантскую. Она включает в себя некоторые черты, характерные для менталитета людей определенной национальности или религии. Немецкая Шлараффия, традиция изображения которой получила наибольшее развитие, оказала сильное влияние на нидерландскую страну лентяев, на обновленную французскую и итальянскую версии стран Кокань и Кукканья.

Классический портрет Шлараффии изображен в шванке Ганса Сакса «Страна лентяев» („Das Schlauraffen landt") в 1530 году. Тема или ее отдельные аспекты затрагиваются и в других шванках мейстерзингера: «Взятие большой горы» („Der Sturm des vollen bergs", 1534), «Герб сытой братии Шлараффии» („Das Wappen der vollen rott des Schlaraffenlands", 1540) и «Фонтан юности» („Der jungbrunn", 1548-1557). До Сакса появились и, вероятно, на него повлияли: листовка «Приключенческая песня в тоне Цвингера, необычный шванк, весело слушается» („Ein abentheurisch Lied in dem го then Zwinger Thon, von dem Schlauraffenlande, seltsam schwenk, lustig zu horen", 1527-1530), варианты песен в тоне Линдершмидт начала века: «Занимательная и веселая песня о Шлараффии» („Ein kurtzweiliges und lacherliches Lied vom Schlauraffen Landt") и «Красивая, свежеиспеченная и вкусная медово-сладкая песня о самой лучшей из сгран, которые только есть на земле для всех сладкоежек, лентяев и обжор, и тех, кто пренебрегает работой, молодых ли аарых, отправляет туда, где они обретут настоящий покой» („Ein schones neugebackenes und wolgeschmackes Honigsusses Lied von dem besten aller land, so auff Erden Igt... im Lindenschmidts Thon"). Шлараффия описывается в поэме «Прелестная вещица о Шлараффии» („Ein hubscher Spruch vom Schlauraffen lanndt", 1494-1515), анонимный автор которой испытал заметное влияние Себастьяна Бранта и развил в той же традиции образ Шлараффии, лишь упомянутый в «Корабле дураков».

Последователем мейстерзингера в Нидерландах стал оставшийся неизвестным автор «Страны лентяев» („Van't Luye lecker Landt", 1546), прозаической и расширенной версии поэмы Сакса. Непосредственное влияние шванка «Страна лентяев» прослеживается в гравюре по дереву Эргарда Шёна из Нюрнберга (после 1530), а через последнего - во Франции в гравюре и стихотворении «Известное описание королевства Панигонского» („Familiere description du royaume Panigonnois", 1560-1570) анонимного лионского автора.

Произведением искусства, сегодня гордостью Мюнхенской Старой Пинакотеки, стало полотно фламандского художника Питера Брейгеля Старшего «Страна лентяев» (1567). Считается, что Брейгель был знаком со шванком Ганса Сакса благодаря ее прозаическому переводу, выполненному соотечественником художника. Жак Ле Гофф связал с картиной фламандца исторический момент «завершения утопии Кокани, когда она теряет свою социальную и политическую агрессивность, чтобы перейти в эстетическую сферу». Однако многие исследователи видят в картине Брейгеля, написанной в трагический для Фландрии период захвата страны герцогом Альбой, восстания против испанцев, ареста и казни герцога Эгмонта (1566-1568), намек на события и политическую сатиру, клеймящую пассивность дворянства. Сделать подобный вывод позволяет изображаемый жареный гусь, положивший голову на тарелку и символизирующий сословие дворян (другие три сословия - крестьян, воинов и бюргеров представлены в лежащих на переднем плане наевшихся фигурах), т.к. кальвинистских аристократов в народе называли гусями („geuze").

Современник Брейгеля Старшего гравер по меди Питер Ван дер Хайден, сделав из картины «Страна лентяев» эстамп, сохранил все особенности оригинала в их зеркальном отражении (кроме красок) и способствовал массовому распространению сюжета. Даже если в нем уже не прочитывалась ироническая сатира на происходящее в стране, смысл картины, как и гравюры, неоднозначно свидетельствовал о том, к чему приводит обжорство, пьянство и безделье.

Картина Питера Брейгеля вдохновила и другого гравера из Антверпена Пьера Бальтена («Страна лентяев», после 1567 г.). При очевидном сходстве композиции гравюра наполнена большим количеством деталей. Одна из них обвивающая ствол дерева цепь - видимо, символизирует змею-искусительницу, тогда как вся обстановка - земной рай или пародию на него.

В XVII веке, в эпоху барокко, когда эмблемы, символические изображения, снабженные словесным комментарием, получили небывалое распространение в интеллектуальных кругах, когда зрительный образ стал неотъемлемой частью поэзии, тексты о Шлараффии согласно моде начали сопровождаться пиктограммой. Так, все итальянские, французские, нидерландские и немецкие тексты этого периода, вошедшие в состав антологии Мюллера, построены по сохранившемуся со Средневековья принципу «нанизывания» - перечисления того, чего хотелось бы иметь, каждому мотиву соответствует определенный рисунок (например, изобилию денег или еды, дереву с растущей на нем одеждой и т.д.), а также четверостишие или просто развернутая фраза.

В художественных произведениях XVI—XVII вв. о стране с молочными реками и кисельными берегами по-прежнему большая часть текста уделена описанию гастрономии. Однако значительно удлиняется раздел, посвященный лени и социальной иерархии. В конце часто присутствует мораль, которую вкладывает автор в произведение, стремясь показать, как не надо жить и о чем нельзя мечтать. Страна изобилия в XVI веке перестает быть народной утопией, становясь скорее антиутопией Нового времени. Она пародирует утопическую идею народа жить в изобилии, равенстве и праздности и показывает, к чему приводит реализация подобной мечты. Страна населяется бездельниками и чревоугодниками, она теряет свой идеальный характер и, вызывая отвращение, становится предупреждением, уроком.

С появлением «Золотой книги, столь же полезной, как забавной, о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопии» (1516) Томаса Мора другая утопия - идеальное государство, основанное на общественном труде, - своеобразным образом противопоставляется Шлараффии. С этого времени страна лентяев несет в себе двойную функцию: с одной стороны, она продолжает популярную в народе традицию изображения блаженной земли, с другой - незатейливо ее высмеивает.

Структура и тип «утопии Средневековья» и антиутопии Нового времени

Схематично упомянутые выше тексты XIII-XVII веков можно разделить на две модели. Назовем первую условно «утопией» (Коканью, страной изобилия), вторую-«антиутопией» (Шлараффией, страной лентяев). Обе группы имеют хронологические и пространственные рамки. В отдельных случаях они подвижны. Различия между моделями можно проследить на уровнях структуры и типа произведений.

Художественное пространство

Кокань-утопия. Она соответствуют определению, по которому слово «утопия», введенное Томасом Мором, происходит от греческого ou - не, нет и topos - место, те. место, которого нет. Согласно иному объяснению (eu - благо и topos - место), утопия - благословенное место.

О расположении Кокани почти ничего не известно. Фаблио и обе нидерландские поэмы об этом не упоминают вообще. Английская (ирландская) страна Кокейн находится на острове «в море на западе от страны Спейн»16. Учитывая смешение в этом произведении разных традиций, прежде всего голиардической, данную информацию можно рассматривать как пародию на библейский Эдем, находящийся на востоке в районе Месопотамии, отсылку к легендам об островах блаженных из кельтской или античной мифологии, или же как указание на Ирландию, которая, согласно средневековым источникам, лежала именно в океане западнее Испании. Напомним, что чудесная страна из «Декамерона» Боккаччо располагается далеко, но в конкретном месте - в горах у басков.

Тексты XVI—XVII веков не дают новых данных о местонахождении чудесной земли. Скорее наоборот. Тогда как о том, где лежит Кокань, не сказано ничего или же указывается вполне реальная местность, в существование Шлараффии поверить нельзя совсем. Она заявляет о себе как страна сказочная и несуществующая:

За Рождеством - всего 3 мили!
Но чтоб ее вы посетили,
Имеется одна преграда:
Проесть вам гору каши надо...
3 мили этот путь длиной...17

Сакс не один упоминает о трех милях. До него о трехмильной горе грязи, сквозь которую нужно пробраться, рассказывает неизвестный автор одной из песен в тоне Линдершмидт. Вторая поет о «далекой дороге, по которой маленькие дети и старые люди смогут не дойти»19. «Страна лежит в трех милях за Рождеством и идти следует по снегу и льду. Оттуда найдете дорогу по левую руку, рядом с раем, именно там лежит Шлараффия»,20- утверждает аноним, сочинивший песню в цвингеровском тоне. Тот факт, что рай вряд ли мог лежать в холодных краях, видимо еще больше забавлял исполнителей и слушателей.

Магическое число три при определении месторасположения Шлараффии появляется и после Сакса. Его свободный переводчик и интерпретатор на голландский язык считает, что страна находится в «северной Гоммелен, наискосок мимо виселицы через три мили длинных ночей... и окружена горой из гречки, три мили в длину и три в ширину». Фишарт, автор свободного перевода на немецкий язык «Гаргантюа» Рабле «Необыкновенная история» (1575), также упоминает о стране изобилия в «трех милях за Рождеством». Цюрихский календарь 1565 года информирует своих читателей, что попасть на остров Шлараффия можно, поднявшись на гору грязи; там и будет по левую сторону за три мили до дня Святого Урбана вышеназванный кусочек земли.

Как уже упоминалась, подобная конструкция, означающая «нигде и никогда» и состоящая из обстоятельства места или же реальной меры длины и временного обозначения, и ранее встречалась в подобном контексте. Она сразу, с зачина, придает стране статус выдуманного, утопического. Возможно, в конструкции «три мили за Рождеством» сохраняется отголосок средневековых представлений о чудесах Индии и расположенном в ней земной рае. Считали, что он находится в той далекой восточной стране в трех днях пути от источника юности.

Романская традиция изображения страны Кукании не знает о трех милях за Рождеством. В период Великих географических открытий испанцы и итальянцы предпочитали располагать ее на неком кусочке суши в океане, поклонники Лукиана - на островах блаженных, другие - в потустороннем мире или даже конкретнее по ту сторону реки Леты. Редкие французские описания либо вообще не сообщают о месторасположении, либо говорят о «стране по ту сторону Аллемании»18.

Информация о занимаемой страной площади достаточно скупая. Известно, что она находится на острове или же окружена горами, таким образом, пространство - замкнутое. Там есть поля и луга, реки и озера, леса и рощи, полные всякой снеди. Но самое главное - там есть дома и улицы, правда неизвестно образуют ли они деревни или города. Все постройки сделаны из гастрономических составляющих, вплоть до перекладин, столов и даже прялок. Здание выполняет ключевую функцию в организации пространства страны изобилия.

Художественное время

Кокань и Шлараффия существуют в настоящем времени. Это не прошлое, о котором можно было бы ностальгически вспоминать, как это делают герои древнегреческих комедий. Это и не прекрасное будущее, где воплощены в жизнь сегодняшние мечты. В стране изобилия царит настоящее, не позволяющее нам заглянуть в прошлое страны (тем самым нарушается характерный для классических утопий принцип системного изображения страны, подразумевающий рассказ о моменте возникновения) или ее будущее - ведь никаких изменений в вечном порядке жизни не происходит.

Единственной информацией о прошлом является упоминание в нидерландской поэме «История страны сторонников сладкой жизни» о Святом духе в качестве создателя Кокани.

Время там особенное. Это не просто настоящее, но непрерывно обновляемое настоящее. Каждый следующий момент жизни страны, такой же, как предыдущий (или не хуже). Столы постоянно накрыты. Еда свежая и только-только приготовленная. Ни разу мы не найдем пустых тарелок после продолжительного пира или остатков пищи, напоминающих о нем. Это время, направленное на восстановление («Из теплых пирогов состоят крыши, / съешь один - не повредит: сразу вырастет другой») или приумножение (съел яблоко, появляются три новых). Оно, как пишет Михаил Бахтин в работе «Формы времени и хронотопа в романе», «пространственно и конкретно и не отделено от земли и природы».19 Время страны изобилия отвечает и другим особенностям, которые, как считает филолог, характерны для ощущения времени, сложившегося на доклассовой земледельческой стадии развития человеческого общества и легшего в основу фольклорного хронотопа. Речь идет об измерении времени событиями коллективной жизни, сельскохозяйственного годового цикла, акцентуации смены дня и ночи. Время там едино и циклично.

В «Фаблио про Кокань» и в нидерландских поэмах есть свой календарь, ориентируемый на события трудового земледельческого цикла, но только наоборот, то есть на празднования после окончания работ, которых на самом деле не было. Даже упомянутый сбор винограда выступает как празднование, связанное с окончанием работ летнего цикла. В таком календаре приятные торжества растягиваются, неприятные (в данном случае - пост) укорачиваются.

Малый круговорот - смена дня и ночи - тоже отличается от реальной жизни. «День постоянный, нет места ночам»20, - говорит ирландский автор. Он рассказывает о времяпрепровождении монахов монастыря в стране Кокейн от обедни до вечерни, после которой все бражничают до утра. Фаблио и обе голландские поэмы упоминают, что «человек получает удовольствие с утра до девяти часов вечера и ест то, что дает Бог». О ночи не сказано ни слова, хотя, конечно, можно предположить, что именно тогда человек спит и тем самым зарабатывает деньги, то есть, по-местному, работает.

В Кокани «живут без конца, не зная смерти»21. Старофранцузкое фаблио уточняет, что она побеждена благодаря постоянному омоложению человека в фонтане юности. Нет там и старости - люди не покрываются морщинами и не седеют.

В последующие века этот единый принцип вечного настоящего и постоянного обновления пищи и жизни, дня без ночи, праздника без будней нарушается и уже не встречается в такой естественной полноте, отражающей суточный и годовой циклы жизни человека и ход самой жизни с ее постоянным обновлением. Сочетание всех отмеченных нами особенностей времени в Кокани в одном произведении о стране изобилия и лентяев XVI—XVII вв. не встречается. На основе характеристик, встречающихся в разных текстах, можно воссоздать общую картину и отметить разницу.

Очевидно, что жизнь в чудесном краю - сплошной праздник. Однако в городской литературе особое чувство времени, положенное в основу оформления социально-бытового времени, празднеств и обрядов, связанных с сельскохозяйственным циклом, не играет значительной и символической роли, которую мы отметили при анализе корпуса текстов о стране Кокань. Вместо сплошного лета становится возможной обычная смена времен года. Теперь «если зимой наступает непогода, /То идет дождь из меда», «когда зимой идет снег, /То падает настоящий сахар, / Хороший инжир и миндаль». Тот факт, что «зимой там очень холодно, а летом очень жарко», должен по идее автора отпугнуть от путешествия в ту страну детей и стариков.

Популярным остается мотив фонтана юности. Сакс пишет об источнике, где «есть чудесная водица, чтоб старый мог омолодиться». Его предшественники и последователи также упоминают про ванну юности или колодец. В духе раблезианского умирания-воскрешения живут на островах, куда попадает ученик Пантагрюэля в одноименном романе 1542 года неизвестного автора. Там очень старые и пресыщенные жизнью люди залезают в бочку с мальвазией и как бы переходят в другой мир. А когда они умирают, из них делают новых людей. Интересно, что, рождаясь опять, люди имели право поменять свое сословие и профессию, на что средневековый человек рассчитывать не мог.

В заключение скажем несколько слов о взаимосвязи временных и пространственных отношений, то есть о хронотопе (Бахтин), в текстах о Шлараффии и стране Кокань. Особенно первые тексты подчеркивают статичность воображаемого пространства и времени. Передвижение хотя и подразумевается, но не описывается и даже не говорится, каким образом рассказчик попадает в страну (фаблио и нидерландские поэмы). Герой существует в реальном времени и пространстве. Он переходит некую границу и попадает в иной, параллельный мир, подчиненный законам своего времени и пространства. Именно пространственно-временная даль способствует требуемому противопоставлению и созданию чувства некой реальности. При этом рисуемые образы соответствуют здешней действительности.

С веками, с осознанием невозможности существования подобной страны изобилия, сказочный, нереальный характер проявляется сильнее, что отражается на изображении пространства и времени, двух конструктивных категорий, прописанных в текстах о Шлараффии и Кокани наиболее подробно. Страна находится «за Рождеством, всего три мили». Образы пространства гиперболизованы, чего не наблюдалось ранее. Там растут кочаны капусты или головки салата, под тенью которых помещаются стада в 100-3 000 овец или весь Париж. Горная гряда бывает такой высокой и длинной, что требуется семь лет, чтобы ее обойти. Речные угри вырастают до 1 000 саженей в длину. Каштаны вымахивают до 200 миль в объеме, тыквы до 100 миль в длину, как башня семьи Асинелли, так что из них после просушки делают дома и церкви.

Таким образом, прослеживается движение от утопии как параллельной действительности к реальному миру, находящейся нигде, но сейчас и всегда, к «не-утопии», не находящейся нигде и мысленно все менее представимой, или антиутопии.

Комплекс мотивов и сюжетная схема

Собственно тексты о Кокани и Шлараффии или отрывки произведений, рисующие эти страны, зачастую используют простую сюжетную схему (перемещение героя из обыденного мира в мир нереальный - знакомство со страной возвращение) или ее часть. Во втором случае передаются обычно впечатления рассказчика от пребывания в стране и/или рассказ о ней. Лишь один раз, в итальянском стихотворении «Приятное путешествие в страну Кукканью» (1588), изображается сам процесс перемещения.

Главной темой всех описаний страны Кокань становится изобилие. Изобилие всего, что можно пожелать: еды, денег и материальных ценностей, одежды, сексуальных партнеров, развлечений и отдыха и самого факта жизни, когда можно прожить столько жизней, сколько хочется, и так до бесконечности. С изобилием тесно связана и из нее логически вытекает тема доступности для жителей страны всего выше перечисленного.

Понимая под мотивом «простейшую содержательную единицу»,22 можно выделить ряд мотивов, характерных для текстов о стране изобилия. К ним относятся мотивы путешествия, препятствия при попадании, сна, денег, работы, пира, плодородия, смерти, вечной юности, безделья, сексуальной свободы. Все они встречаются уже в первых текстах о стране Кокань. С течением времени некоторые из них, как, например, мотив сексуальной свободы и фонтана юности исчезают из текстов, другие, наоборот, занимают более важное место, к примеру, мотив лени. Новые добавляются, но редко, поэтому складывается впечатление, что все Шлараффии похожи друг на друга и базируются на архетипических представлениях народа о существовании лучшего мира с изобилием еды и ее доступностью, а в связи с этим и отсутствием потребности работать. Однако при детальном анализе становится заметным, что некоторые мотивы и образы остаются константными, другие же, в зависимости от эпохи и жанра, вступают в определенные связи между собой и приводят к образованиям мотивных рядов и неразвитых сюжетов. Анализ таких мотивов позволяет проследить, что остается в текстах двух моделей традиционным, а что меняется и почему. К ним можно отнести повествовательные единицы, связанные с темой денег и работы, так как именно эти два важных понятия претерпели наибольшее изменение в рецепции по ходу европейской истории. По мнению Жака Ле Гоффа, «деньги и работа - две главные ценности, на которых держится феодальное общество», и старофранцузское «Фаблио про Кокань», представляющее собой «радикальную критику» этого общества, по праву соединяет эти обе темы со страной изобилия. Парадокс при этом заключается в том, что деньги там вроде бы и не нужны. Ведь еда, напитки, одежда, обувь, даже женщины (в одном из нидерландских текстов) раздаются бесплатно! В текстах о стране Кокань XIII—XV вв. изображается общество, где деньги не ценятся, где отсутствие необходимости оплаты освобождает человека от страха и принуждения, где нет скупости и жадности, а оплачиваемая работа (сон) приносит удовольствие и не является обременительной. Новое время с его уважением к практической деятельности, следованием протестантской трудовой этики, стремлением к приумножению богатств по-своему используют мотивы денег и работы в текстах о Шлараффии. В них пародируются прежде всего утопические мечтания народа: идея заработка и работы без усилий, при этом достижение высот на социальной лестнице, сваливающихся с деревьев денег, золотого дождя. Мораль (кто не работает -тот не ест), которой подчинены написанные (или нарисованные) дпя народа и потому дошедшие до нас тексты, изменяют образ страны изобилия как народного пространственного утопического представления Средневековья.

Жанровое своеобразие текстов о стране Кокань и Шлараффии

В устном народном творчестве XI-XV веков рассказы о подобной стране относились к легендам, то есть, согласно К.В. Чистову, к «вошедшим в традицию устным народным рассказам, в основе которых фантастический образ или представление, воспринимающееся рассказчиком и слушателем как достоверное. В основе легенды всегда лежит «чудо», и повествует она как о прошлом, так о настоящем и будущем»23. Фантазии и истории, подобные тем, что курсировали о стране Кокань, он классифицирует как социальноутопические легенды о далеких землях. М.М. Бахтин также называет сюжет о стране Кокань легендой, популярной в устной народной традиции.24 Именно вера в существование подобной чудесной страны, рассказы о ней, утопические идеи с ней связанные и передаваемые из поколения в поколение, встречающиеся в других культурах, определяют в Средневековье, как нам представляется, жанровые формы и стиль произведений, эти легенды использующие. Прежде всего это и проявляется в социально-утопическом характере первых текстов о земле изобилия.

Начиная с XV века, когда вера в Шлараффию пропадает, он уступает место сатире и дидактике. Истории о ней переходят в разряд небылиц и оттуда в детскую литературу, где тема о сказочной стране получит новое развитие в XVIII—XIX вв. Сюжет о Шлараффии в XVI веке в немецких землях появлялся в таких жанрах городской литературы, как шпрух и шванк, повествовательная песня. В Италии получили распространение несколько капитоло о Кукканье, шуточных произведений, написанных терцинами, бурлескные поэмы макаронической поэзии. Иногда сюжет о Шлараффии или Кокани включался в более крупные произведения (например, роман «Ученик Пантагрюэля» или «Гаргантюа и Пантагрэль» Рабле в переводе Фишарта), отдельные мотивы использовались в других жанрах: карнавальных комедиях, застольных песнях, небылицах, народных книгах, даже в настенном календаре. Особенной популярностью пользовались лубочные картинки, отличающиеся доходчивостью образа и предназначенные для массового распространения.

В целом, тексты о стране Кокань и Шлараффии XIII—XVII вв. относятся к разным жанрам, преимущественно городской литературы. Упоминания же о стране изобилия встречаются в многообразных жанровых формах народной смеховой культуры Средневековья и Возрождения в разных странах Европы.

Страна Кокань, Шлараффия и средневековый карнавал

Средневековая Кокань - это «другой мир», «параллельный» реальному. Это вечное изобилие и веселье, реабилитация плоти и демонстративный антиаскетизм, переворачивание привычных представлений и призыв к освобождению от множества запретов, сковывающих средневекового человека, компенсация действительности и победа над смертью. Иными словами, страна Кокань находится в родственных отношениях с карнавалом, одной из «обрядно-зрелищных форм Средневековья, организованных на начале смеха», которые, по словам Бахтина, «давали совершенно иной, подчеркнуто неофициальный, внецерковный и внегосударственный аспект мира, человека и человеческих отношений; они как бы ароили по ту сторону всего официального второй мир и вторую жизнь, которым все средневековые люди были в большей или меньшей степени причастны, в которых они в определенные сроки жили. Это - особого рода двумирность». Кокань, как и карнавал, была «утопическим царством всеобщности, свободы, равенства и изобилия».

Шлараффии, на первый взгляд, не чуждо все вышеперечисленное, однако ее дидактизм и целенаправленное высмеивание лодырей и пьяниц лишает ее характера всенародности, коллективности, праздничности.

Некоторые тексты о стране Кокань и Шлараффии непосредственным образом связаны с культурой карнавала. Даже сама структура произведений о Шлараффии с их нанизыванием нелепостей чем-то напоминает карнавальную процессию.

Кокань, как и карнавал, владеет особым языком, которому присущи логика «обратности», использование топоса «мира-наизнанку», приемов пародии и травестии. Это проявилось и в памятниках средневековой культуры, в которых легенды о стране изобилия лишь находят отражение. Из французской литературы тому примером может стать страна Торлор из романа «Окассен и Николет», где король рожает, а королева ведет войну, при том дерутся на ней с помощью сыров, печеных яблок и грибов. Для масленичной недели написан шванк Ганса Сакса «Взятие большой горы», герои которого опьяневшая толпа под предводительством Эпикура-берут штурмом гору и в качестве оружия используют кухонные принадлежности. Сосиски, обычно используемые для постройки заборов в Шлараффии, сейчас служат для очищения пушек, жареная дичь идет в качестве бочки с порохом, свиные ножки как копья, пирог - часть геральдической составляющей на щите и т.д. Немецкая «Перепелиная небылица» („Das Wachtelmaere", сер. XIV в.). повествует о том, как кувшин уксуса отправляется на турнир сразиться с королем по имени «Никого там» (Nienderda) в страну «Во имя Господне» („Numerdumeпагпеп") или иначе «Гоголь-моголь» („Gugelmure"). Она располагается «по ту сторону понедельника» и для безопасности привязана к небу ивовыми прутьями. Еда там, как обычно, вкусная, ласточки залетают в рот, а пожаренный гусь бегает с ножом в клюве. В небылице «Все это вранье» (XIV в.), послужившей основой для «Сказки о Шлараффии» братьев Гримм, подобным же образом перечисляются всевозможные небывалости: «рыбы кричали, / так, что небо трескалось. / И сладкий мед тек, как вода, / из долины высоко в гору... /Две вороны / косили луг...».

В.П. Даркевич говорит о «феерической эксцентриаде»25 - приеме достижения комического, переворачивания всего сущего шиворот-навыворот в стремлении позабавить, дать эмоциональную смеховую разрядку. Тексты о Шлараффии и Кокани используют тот же прием нанизывания особенностей порядка мира наизнанку с целью посмеяться над ним. Являясь частично зеркальным отражением реального мира, они тем самым высмеивают не только себя, но и настоящий миропорядок. Смех над ним, карнавальная веселость способствовали победе над страхом, который сковывал человека Средневековья, в том числе и над страхом перед голодом в этой жизни, перед Страшным судом и Богом после смерти. Кокань представляет собой травестию Библию и снижает священную роль Бога, что было типично для средневекового карнавала с его «сакральностью наизнанку». Шлараффия, наоборот, весьма осторожно подходит к упоминанию божественной функции в организации жизни страны. Это связано с тем, что в текстах, сочиняемых с определенной целью для народа, если и используется принцип мира наоборот, то весьма выборочно и вседозволенность карнавала ограничивается. В Шлараффию попадают чревоугодники, пьяницы и бездельники, которые продолжают там заниматься тем, что делали и в реальном мире, поэтому та страна не только способствует расцвету, но и воплощает в себе букет смертных грехов (правда, без сладострастия, так как этот мотив постепенно уходит из произведений). Бога там уже нет, и описываемый разврат он не благословляет. Наоборот, в Шлараффию попадают те, «кто презирает Бога и христианский мир, / кто бесчестен и порочен, / кто без боязни и усилий служит туловищу, / не заботится о пожилых, жене и ребенке, / кто свою жизнь бесцельно проводит» и т.д.

Анализ текстов позволяет утверждать, что обе страны изобилия, Кокань и Шлараффия, связаны с карнавалом, но по-разному. Для понятия «Кокань как карнавал» характерна организация мира как утопического царства равенства, всенародности, изобилия, для «Шлараффии как карнавал» типична акцентуация материально-телесных образов (кроме образов половой жизни), данных в гиперболизированном виде.

«ЗАКАТ» И «СМЕРТЬ» СТРАНЫ КОКАНЬ И ШЛАРАФФИИ

С середины XVII века интерес к Кокани как к народно-утопическому представлению во Франции, Италии, Англии проходит. Наступает «закат» и «смерть страны Кокань». Остаются в далеком прошлом страх перед голодом и неурожайные годы, во времена которых люди «питались» рассказами о странах изобилия и плодородия. Постепенно пропадают надежды на изменение социальных отношений для народных масс, которые подпитывали тексты о стране Кокань в период крестьянских войн и восстаний рабочих в странах Европы в XIII—XVI вв. Автор монографии «Английская утопия» Артур Мортон говорит о 1685 годе, отмеченном не только «победой солдат Черчилля при Седжмуре, но и одновременно победой над последними защитниками Кокейна - Утопии всех веселых ребят, защитниками гордого и независимого человека, не угнетающего и не угнетенного, невозбранно удовлетворяющего свою жажду и голод». Тесно связанная с карнавалом и народной смеховой культурой Средневековья и Возрождения, страна Кокань теряет характерное и для нее «особое карнавальное мироощущение сего всенародностью, вольностью, утопичностью, устремленностью в будущее»26 об исчезновении в конце XVII века которого говорит Михаил Бахтин. Она становится праздником, организованным властью для народа (например, неаполитанский праздник «Кукканья»), включается в майский цикл сельскохозяйственных праздников и редуцируется до шеста с призами, носящего название „mat de cocagne" и „albero della cuccagna" во французском и итальянском языках соответственно. Другая власть - церковь - постепенно утрачивает свои позиции в обществе, и противопоставление Шлараффии и Кокани земному раю из Библии, которое проводилось ранее, перестает быть злободневным.

Тесно переплетенные между собой причины, способствовавшие закату гастрономического мифа, находят свое отражение в художественных текстах о стране изобилия. На фоне общего заката народного сатирического творчества в XVII в. и изменения его характера, утрачивания смехом «своего радикализма и своей универсальности», его «ограничения явлениями частного порядка, отдельными пороками и общественными низами»,27 сатирические тексты о Кокани и в еще большей степени о Шлараффии утрачивают присущий им комический характер. С исчезновением или уходом на второй план многих жанров смеховой культуры, страна изобилия как тема с трудом находит себе место в складывающемся в XVIII веке неоклассическом каноне. Ее амбивалентный характер - с одной стороны, развитие популярной в народе традиции изображения блаженной земли с использованием положительных образов еды и питья, с другой-ее незатейливое высмеивание - становится неактуальной. Тема, не получив вовремя своего продолжения, изжила сама себя, опошлилась, что сделало «смерть» страны изобилия закономерным явлением.

Вопроса «смерти» Кокани и Шлараффии и ее причин, связанных с изменением социально-исторических условий, коснулись в своих исследованиях Артур Мортон, Петро Кампорези, Мишель Буато. «Смерть страны Кокань: коллективное поведение от эпохи Ренессанса до классицизма» - под таким названием вышел сборник статьей, подготовленный в Центре изучения современной истории под руководством Жана Делуме. Оборот «смерть страны Кокань» в контексте статей о комическом театре, празднике дураков, способах выражения радости и печали в любовной лирике XVI века и т.п. означает изменение отношения народа к церкви в означенный период, преодоление его страха перед религией, сопротивление мирского сакральному.

Подведем итоги существования страны в европейской культуре как минимум на протяжении пяти столетий, условно считая вместе с Артуром Мортоном дату «1685» годом «гибели» Кокани.

Средневековые тексты рисуют страну изобилия, праздника, равенства. Она находится нигде и рядом, сегодня и всегда. Там человек не скован страхами перед природой, потому что она ему подчинена, перед религией, так как в Кокани свои законы, неподвластные церкви, перед феодалом, ведь там все равны. Это-утопия, идеальное общество, населенное счастливыми людьми. Она вписывается в карнавальное мироощущение, которое, в свою очередь, частично предопределяет стиль произведений, использование отдельных топосов и мотивов. Постепенно подобные представления перестают уживаться с ходом истории. Люди начинают осознавать всю нереальность подобных представлений и последствия, к которым могут привести разгульный образ жизни и нежелание работать. Шлараффия, пришедшая на смену утопическим идеям о стране Кокань, заселяется бездельниками, пьяницами и обжорами. Тексты о ней становятся сатирой, направленной против отдельных пороков общества, но не против его устройства в целом, как было в ранних произведениях о стране изобилия. Да и за ней самой закрепляется репутация края лентяев. В текстах происходят соответствующие изменения, коснувшиеся прежде всего комплекса мотивов, категорий художественного времени и пространства и отразившие переход от социально-утопической легенды, в которую верили, к нравоучительной сказке, созданной «для молодежи в назиданье, лентяям всем в напоминанье».28

К концу XVII века обе литературные модели, утопия и антиутопия, становятся нерелевантными. Общая история средневековой страны Кокань, а в Новое время Шлараффии, как считают исследователи, подошла к концу.

ШЛАРАФФИЯ УМЕРЛА? ДА ЗДРАВСТВУЕТ ВЕЧНАЯ ШЛАРАФФИЯ!

Однако мечта о стране изобилия не подвержена ходу времени. Древний мир, как первобытнообщинный строй, так и классовое общество, как на Западе, так и на Востоке грезил о подобной земле, рисовал ее в мифах и литературе. Средние века дали ей имя и обозначили контуры, рельеф страны. Новое время добавило дошедший до нас зрительный образ. Следующая эпоха получает в наследство прежде всего само имя «страна Кокань» («Кукканья») / «Шлараффия» (страна лентяев) и связанный с ним круг представлений, который пережил века и остался неизменным. Сам образ страны с молочными реками и кисельными берегами, таким образом, не умирает. Он живет дальше благодаря своей константной архетипичной основе, на которую наслаиваются обусловленные временем комплексы мотивов.

На основе текстов о стране Кокань и Шлараффии XIII—XVII вв. и некоторых известных примеров из народных сказок мы выделим те составляющие мифа, которые придают образу статичноаь и тем самым «уберегают» его от смерти. По нашему мнению, такими компонентами являются пряничный домик (съедобная постройка), летящие в рот жареные жаворонки (другая птица или еда), животные, также пожареные, но живые и предлагающие себя в пищу, молочные реки и кисельные берега. Кроме того, XVI—XVII века передали следующим поколениям представление о лени. Именно они формируют теоретическую модель образа страны изобилия (инвариант).

Пряничный домик

В немецкой сказке «Гензель и Гретель», включенной в сборник братьев Гримм под номером 15, заблудившиеся в лесу дети натыкаются на пряничный домик, которым оказывается избушка злой ведьмы. Он привлекает своим аппетитным видом голодных ребят. Они начинают лакомиться сладостями и попадают в руки местной Бабы Яги. В русских сказках ее избушка тоже «пирогом подперта», «блином крыта», и в ней царевич находит накрытый стол и щедрое угощенье на его пути в тридевятое царство, то есть в потусторонний мир.29 Образ сладкого домика сохранился и в литературе. В русском народном стихотворении «Братья, вы, братья!» говорится: «Стоит-то церковь из пирогов состроена, лепешками вымощена, аладьями вывершена, блинами покрыта».30

Домик из оладий, пирогов и/или пряников является непременным компонентом классической Шлараффии.

Покрыт блинами каждый дом,
И дверь из пряника притом.
Едва перешагнул порог
Пол, стены - все сплошной пирог!31

Современники Ганса Сакса указывали еще на восстанавливаемость крыш в том случае, если кто-то хотел их попробовать. Питер Брейгель сделал из пряничного домика своеобразный пограничный пункт, куда попадает направляющийся в страну лентяев путешественник в конце своего пути, оставив позади гору каши. На некоторых изображениях Шлараффии пряничный домик становится их смысловым центром (например, на фавюре Эдгарда Шёна и ее лионского подражателя). В английской стране Кокейн XIV века «из пышек пшеничных на крышах дрань / На церкви и кельях, куда ни глянь, / Из пудингов башни стоят по углам -/ сладкая пища самим королям»."32

Однако постройка или кровельное покрытие из пряников и оладий преобладает преимущественно во фламандско-германо-британском регионе, где в средние века оладьи пеклись по праздникам и освещались в церкви, а пряники считались монастырскими сладостями. Во французских и итальянских текстах у Куканье основным строительным материалом являются рыба, мясо, сыр или брынза, что свидетельствует об отличном от северных народов рационе питания. В любом случае конститутивным для страны изобилия является наличие съедобных построек.

Полет жареной дичи

Одна из русских народных сказок начинается так: «В то давнее время, когда мир божий наполнен был лешими, ведьмами да русалками, когда реки текли молочные, берега были кисельными, а по полям летали жареные куропатки, в те времена жил-был царь, по имени Горох»33. Вспоминают о летящей жареной дичи и сказки других народов. Немецкая «Дитмарская сказка-небылица» (№ 159) из сборника братьев Гримм упоминает «двух жареных куриц, которые летели и все на них глядели, что они животом кверху, а спиной книзу летят, ничего знать не хотят»34.

В Шлараффии такая птица уже не просто приготовлена. Она падает в рот желающим поесть, особенно наиболее ленивым из них. Как уже отмечалось, немецкая пословица „Geh ins Schlaraffenland, wo die gebratenen Tauben ins Maul fliegen" (или: „wo es Pfannkuchen regnet") связывает название страны с выражением, означающим «рассчитывать на что-то готовое, ждать манны небесной». Пословицы с подобной конструкцией (название птицы (еды) и факт ее падения в рот) в значении «не давать себе труда что-то сделать» встречаются и фольклоре других европейский народов. Так, французы говорят о жаворонках (II attend que les alouettes tombent toutes roties dans le bee), голландцы о гусях (De gebraden duiven (gansen) sullen u niet in de mond vliegen), англичане о пернатых вообще (You may gape long enough, ere a bird fall in your mouth), итальянцы о лазанье (aspettare che le lasagne piovano in bccca, aspettare le lasagne a bocca aperta).

В древнегреческих комедиях в рот падали жареные дрозды (например, у Телеклида и Ферекрата). В последующей литературе меню из дичи, отражающее вкусы нации и эпохи, значительно расширилось.

Первым художественным изображением полета жареной птицы можно считать одну из гравюр к поэме Себастьяна Бранта «Корабль дураков», где дураку, скачущему на раке, залетает в рот голубь (Гл. 57). Эти пернатые в немецкой и нидерландской литературе о Шлараффии доминируют, но встречаются и ласточки, утки, гуси, бекасы, курицы, и «кто сам, ленясь, их не берет, / Тому они влетают в рот»35.

Аккерман, говоря о топосе жареной дичи, падающей в рот лентяя, связывает его распространенность с обязательной ежегодной податью севра феодалу, состоящей, в том числе, из нескольких штук птиц. В Шлараффии, соответственно, наоборот, птица сама попадает к крестьянину.

В целом, за все века существования Кокани и Шлараффии чего там только съедобного не падало с неба или с деревьев, иногда прямо в рот. Это и изюм, и медовые дожди, и миндаль, и сахар, и инжир, и булки и многое другое.

«Подходи, ешь меня»

В немецкой сказке «Госпожа Метелица» печь с хлебами просит девочку, попавшую в потусторонний мир, вытащить из нее булки, а яблоня - стрясти с нее обременяющие ее своим грузом яблоки. В русской сказке «Гуси-лебеди» Аленушка, отправившаяся выручать братца Иванушку, встречает на пути и печь, и яблоню, и молочную реку с кисельными берегами. Все они заговаривают с девочкой, прося ее отведать пирогов, яблочек и киселя. Так и в Шлараффии, стране с молочными реками и кисельными берегами, просят звери и рыбы их откушать. «Подходи, ешь меня!» - кричат бегающие по городу взад-вперед свиньи из английской песенки «Приглашение в страну лентяев» (1685-1688)55. Еще раньше и также в Британии, в поэме «Страна Кокейн», мы встречаем кричащую на вертеле другую живность:

Еще вот диковина там какая:
Гусей жареных летает стая,
На вертелах все, ей-богу, клянусь!
Гогочут: «Я - гусь, я - горячий гусь».36

Самореклама говорящей птицы, да еще и жарящейся относит страну Кокань в разряд небылиц, где летают жареные куропатки животом кверху, или сказок, где звери умеют говорить, а дома построены из пряников. Калуве-Дор увидела в этом крике гуся, единственном «чужом голосе» в поэме, площадной выкрик, один из тех, о которых писал Бахтин, говоря о «криках Парижа»57.

В большинстве текстов, правда, животные так же, как и другие продукты, молча предлагают себя в пищу. Их функция в Шлараффии - быть всегда под рукой, легко доступными и уже приготовленными. Рыбы выходят из озер и рек, даются с удовольствием прямо в руки или стаями отправляются на прогулку для удобства лентяев. В стране Гоголь-моголь из средневековой немецкой «Перепелиной небылицы» «жареный гусь повсюду бегает / уже приготовленный и несет / нож в клюве и / перец в хвосте». В северных странах лентяев бегают поросята, вносящие важный вклад в поддержание устойчивого образа Шлараффии:

Бегут навстречу иногда
Там жареных свиней стада;
У каждой нож в спине торчит
Отрежь кусок и будешь сыт37.

Мотив живого жаркого из свиней распространен преимущественно в нидерландской, английской и немецкой литературах. В южных странах он не встречается, за исключением лионского «Известного описания королевства Панигонского», написанного под влиянием Ганса Сакса. Мартин Мюллер делает предположение, что жареный, но живой хряк - потомок постоянно возрождающегося кабана Сэхримнира из «Старшей Эдды», который варится в котле в Вальхалле, и, таким образом, является «реликтом северной мифологии»38. Однако Крусиус находит приготовленных молочных поросят, бегающих по переулкам, у древнеримского поэта Петрония, что свидетельствует об использовании данного мотива не только германскими народами.

В общем, в стране изобилия всех веков и народов животные и растения находятся постоянно к услугам жителей, и их ассортимент после потребления восстанавливается.

Молочные реки кисельные берега

Еще один важный и непременный компонент страны изобилия, давший собственно название ее русскому варианту - молочные реки и кисельные берега. Такие реки упоминаются в мифах, сказках, в Библии (2. Моисей 3,8), молочное море выдумывает Лукиан, винные потоки описывает Телеклид, в Индии находит Страбон «источники частично с водой, частично с молоком, другие снова с медом, следующие с вином, четвертые с маслом». Дион из малой Азии также рассказывает о четырех реках, «не так, как у нас, с водой, а с молоком, чистым вином, медом и маслом; они берут начало в ближайших холмах, словно из груди матери-природы».

Реки, озера, пруды и другие типы водоемов, полные разных напитков, формируют рельеф страны Кокань и Шлараффии. Их перечень зависит от эпохи, вкусов автора и аудитории. Так, например, Франко Хиларио объясняет разнообразие именно винных рек в стране Кокань тем, что в Средневековье ели много мяса, которое обильно приправлялось солью в целях консервации и очищения животных, требуемого церковью.

Рассмотренные клише, формирующие ядро большинства текстов о Шлараффии и стране Кокань, так или иначе, связаны с основной темой - изобилием и легкостью получения. Они встречаются во все времена в художественных, фольклорных, изобразительных текстах различных культур и народов. Другие мотивы - денег, социальной иерархии, сексуальной свободы, работы и заработка, развлечений и праздников - могут появляться и исчезать в зависимости от эпохи. Подвижные мотивы связаны с исторической реальностью. Постоянные мотивы на сегодняшний день кажутся нереальными, однако они уходят своими корнями в далекое прошлое, о чем свидетельствуют схожие мотивы из народных сказок и мифов, их связь с религиозными верованиями и обрядами.

Все это способствует тому, что, на протяжении веков образ страны Кокань или Шлараффии оставался относительно статичным, тогда как другие утопические конструкции появлялись и через некоторое время забывались, заменялись новыми.

ШЛАРАФФИЯ ПОСЛЕ «СМЕРТИ»

После так называемой «смерти страны Кокань» в конце XVII века образ страны с молочными реками и кисельными берегами претерпевает некоторые изменения. Прежде всего меняется отношение к этому краю: все меньше людей верит в его существование. Складывается впечатление, что если в XII—XIV вв. в Европе была распространена легенда, в которую верили, с которой позже официальные власти начали бороться, чтобы ее искоренить (например, в протестантских странах), то к XVII веку вера ослабла, пропала, а вместе с этим отпала и необходимость изжить представления, бытовавшие в народе. В связи с этим Шлараффия и страна Кокань в литературе XVIII—XX вв., в сущности, не будут рассматриваться в контексте реальных социально-исторических событий. Иначе говоря, если на формирование образа края изобилия большое значение оказали такие события эпохи Средневековья и Нового времени, как эпидемии и голод, крестовые походы, религиозные войны и раскол Европы, географические открытия, в целом социальное устройство, то, говоря об образе страны изобилия и/или лентяев, его отдельных мотивов в последующий период, мы в редких случаях будем затрагивать реальные исторические события, побудившие писателя или поэта использовать данный образ.

Конечно, легенды о чудесном крае в народе сохраняются, о чем свидетельствуют некоторые дошедшие до нас произведения фольклора, записанные в XIX в. и проанализированные Эльфридом-Мари Аккерманом.

Интересным, на наш взгляд, является пример использования положительного образа Шлараффии как страны изобилия в культуре российских немцев, в частности в стихотворении Иоганнеса Бека «Кавказская Шлараффия» („Kaukasisches Schlaraffenland", кон. XVIII в.).39 Колонисты привезли с собой в Россию из немецких земель свои любимые песни, сказки, легенды, которые прижились на новом месте без особых изменений. Поэтому можно предположить, что Шлараффией действительно изначально называли в народе край изобилия, а страной лентяев и обжор она стала лишь в ненародной литературе, которая и дошла до нас, благодаря тому, что была напечатана.

Самый известный и доступный всем пример фольклорного текста - баварская песенка «На верху блаженства» („Der Himmel hangt voll Geigen"). Она была записана в XIX веке и включена в «Волшебный рог мальчика» (1806-1808) Ахимом фон Арнимом и Клеменсом Брентано. Место земле обетованной отводится, правда, уже на небесах, что противоречит представлениям предков: средневековая страна изобилия была именно земным раем. Зато там опять появляются святые, которых сложно вообразить пребывающими в стране лентяев. В поэме они, благосклонно взирающие на пляски и песни людей, наряду с ангелами принимают участие в приготовлении пищи. На небесах вино не стоит ни геллера, овощи, фрукты, зелень растут в изобилии и доступны каждому, рыба по праздникам сама толпой валит.40 В своей рецензии на сборник Арнима и Брентано И.В. Гёте охарактеризовал эту фольклорную песню как «христианскую Кокань, не без духа». Почему в данном случае появляется слово, явно иностранного происхождения, если, кажется, что имеется соответствующее ему немецкое понятие - «Шлараффия»? Его Гёте употребляет в другом контексте: в пословице-стихотворении «Три основательных возражения против Шлараффии»:

Мир не сделан из пюре и каши,
Поэтому не ведите себя как шлараффы.41

Следовательно, Кокань могла быть «христианской» и положительной, Шлараффия же напротив - негативно трактуемой и нежелательной. Гёте, с одной стороны, обращается к традиции изображения страны Кокань Средневековья, в которой все были равны, счастливы, веселы, с другой стороны к немецкой пословице, мечтательно утверждающей, что в Шлараффии жареные голуби залетают в рот.

Оглядка на средневековую традицию изображения будет характерна для всего рассматриваемого периода: тексты XIV-XVI вв. в большинстве случаев составят основу произведений о крае изобилия XVIII—XIX вв.

Классическое описание страны лентяев, каким мы его видим у Ганса Сакса, встречается и среди переводов Льва Гинзбурга, составивших сборник «Волшебный рог мальчика. Из немецкой народной поэзии»:

Страну Шлараффией зовут.
Одни лентяи там живут
За сахарной горою...
Там стены башен и домов
Из кренделей и пирогов.
И в каждом закоулке
Растут на липах и дубах
Поджаристые булки.42

Сам Брентано зимой 1808 г. опубликовал «Сказание оШлараффии» („Ein Spruch vom Schlaraffenland") в статье «История и происхождение первого баклушника» („Geschichte und Ursprung des ersten Barenhauters"). Сказание ведет ландскнехт, пока черт пиво варит. Оказывается, так же варят и в одной стране, название которой герой, правда, не помнит, но знает, что утки тянут там любовные песни, рак преподает финансы и военное искусство, козел-ботаник собирает растения и т.д.

Вероятно, «Сказание» Брентано повлияло на решение братьев Гримм назвать сказку, написанную ими на основе стихотворения XIV века и начинающуюся словами «Во времена обезьян» („In der affen zeit..."), «Сказкой о Шлараффии» с соответствующим зачином: „In der Schlaraffenzeit". Эта традиция соединения образа страны изобилия и мира наизнанку, относительно слабо поддерживаемая до XIX века, со времени появления в 1815 году сказки Гримм получила свое продолжение.

В этот период к Шлараффии относятся как к «сказочке», о чем свидетельствуют многочисленные примеры из литературы XVII—XVIII веков. Включенная в сатирический роман Кристофа Мартина Виланда «История абдеритов» (1774, дополнен 1781) история оШлараффии воспринимается слушающими как «сказка о стране кисельных берегов и молочных рек, тысячу раз слышанная в детстве от нянек».43 Она считается фантазией, вымыслом, и, соответственно, чем-то детским, несерьезным. Благодаря этому тема, как представляется, нашла свое место в литературе, особенно в литературе для детей, чего не было ранее.

С другой стороны, Шлараффию замечают философы. Герой того же Виланда просветитель Демокрит говорит о бессмысленности подобных утопических представлений, как сказка о Шлараффии: «Полное равенство, полная удовлетворенность настоящим, полное согласие, - одним словом, времена Сатурна, где не было нужды ни в царях, ни в солдатах, ни в советниках, ни в моралистах, ни в портных, ни в поварах, ни во врачах, ни в палачах, возможны лишь в той стране, где зажаренные куропатки сами летят в рот, или же там (что примерно то же самое), где у людей не существует никаких потребностей». Такое возможно либо на время карнавала, в сказке, либо в утопии, потому что не существует уголка на земле, где жили бы люди «вовсе не имеющие желудка или нижней части туловища».

Немецкий философ-рационалист XVIII века Христиан Вольф в «Разумных мыслях о силах человеческого разума и их исправном употреблении в познании правды» („Vernunftige Gedanken von Gott, der Welt...") употребляет слово «Шлараффия» как синоним слову «утопия» и подразумевает под ним противоположность миру реальному, осознаваемую разумом: «в вымышленной Шлараффии все происходит без естественных причин и достаточного основания, только лишь потому, что мы того хотим».

В конце XIX в. без указания фамилии автора (предположительно им был Кирхаймер) появляется монография «Schlaraffia politica. История литературы об идеальном государстве» („Schlaraffia politica. Geschichte der Dichtungen vom besten Staate", 1892), где под «Шлараффией» понимается не «сказочка для детей со сладостями и жареными голубями, залетающими в рот, а страна, где минимально работают и тем не менее всё имеют». Слово становится общим понятием для различных вариаций утопий и, отчасти благодаря своему так называемому народному элементу, вписывается в контекст социально-утопических концепций XIX века.

Если раньше Шлараффия была плодом вымысла коллектива, нации, то в XVIII—XIX веках каждый по-своему представляет себе сказочную страну, и цель путешествия в нее, пусть даже воображаемого, зависит от индивидуума, его желаний и потребностей. И само путешествие в страну изобилия в XIX веке становится индивидуальным, а не массовым, как это было ранее. Даже гастрономическое перечисление говорит сейчас о вкусах конкретного человека, порой гурмана, а не о традиционных блюдах южной или северной кухни.

Задремав во время прогулки верхом, попадает в чудесную страну, где человек вправе свободно высказывать свои мысли, исповедовать ту религию, что считает нужным, герой «Сказки о Шлараффии» („Das Marchen vom Schlaraffenland", напеч. 1853) Франца фон Гауди. Шарманщик поет народу о далекой земле, где разве только налогов на воздух и воду нет, за все остальное приходится платить, где лишь мертвые счастливы. В конце поэмы герой, конь под которым оступился, пробуждается ото сна и оказывается в том мире, о котором и пел шарманщик.

Незадолго до смерти Генрих Гейне с тоской о невозвратной юности написал стихотворение «Бимини» (опубл. 1869), лейтмотивом которого стало желание старого человека отпить из легендарного источника юности, находящегося на сказочно-волшебном острове Бимини, и остаться на нем вечно молодым.

Несмотря на то что представления о Шлараффии и Кокани переходят в область частной фантазии, именно в это время все чаще появляется возможность увидеть и самому пережить прелести временного пребывания в стране изобилия. Получают распространение аллегорические карты с изображением этого края, во французском театре разыгрываются пьесы, действие которых происходит в сказочном краю. Неаполитанский праздник Кукканья радует участников и производит впечатление на его гостей (известное описание оставил И.В. Гёте в «Итальянском путешествии»).

Самой известной аллегорической картой стала «Подробная карта Утопии, открытого мира плутов или же часто называемой, но никем не виданной Шлараффии». Ее традиции уходят еще к первой в Европе сатирической карте страны изобилия, которая сопровождала издание книги английского епископа Джозефа Холла «Мир другой и тот же самый» (лат. „Mundus alter et idem", 1605). Спустя некоторое время Джон Хилли перевел этот текст с латинского на английский, в 1613 году вышел его перевод на немецкий язык. В «Мире другом и том же самом» описывается с целью осмеяния пороков общества и народных представлений, кажущихся человеку образованному глупыми и наивными, путешествие к неизвестной южной земле и открытие Крапулии, страны излишеств.

Генерал императорской армии Иоганн Андреас Шнебелин на основе немецкого перевода книги «Мир другой и тот же самый» Холла написал в конце XVII века обширное «Толкование чудесной земли» („Erklarung der Wunder = seltzamen Land = Charten Utopiae, so da ist/das neu = entdeckte Schlaraffenland"). К ней и прикладывалась «Подробная карта Утопии, открытого мира плутов или же часто называемой, но никем не виданной Шлараффии, недавно выдуманная забавная карта» („Accurata Utopiae Tabula ..."), вероятно составленная знаменитым в то время картографом Йоханом Баптистом Гоманом. Тогда как труд Шнебелина остался малоизвестен современникам и потомкам, сама карта неоднократно переиздавалась. Она вошла в «Атлас новых земель» Гомана, напечатанный в Нюрнберге в 1716 году, была переиздана в Аугсбурге в 1730 году его учеником Матиасом Зойтером и снабжена новой виньеткой, заменившей грубых крестьян дворянами. Тем самым была изменена и сатирическая направленность карты. Именно об этой старой карте с новой виньеткой в 1788 году немецкий еженедельник «Обозреватель» писал: «Шлараффия-это провинция великого царства фантазии. (...) Путь туда проходит через край воздушных замков. Эта Шлараффия предполагает удовлетворение всех возможных желаний нашего тела и кажется созданной преимущественно для европейца XVIII века. Там кутила лежит у ручейка бургундского, и вино само течет ему в горло; там на удобных подушках питает себя чудесными иллюзиями дама. ... Стоит ей пожелать лимонаду, тут же откроется потолок и потечет лимонад; хочет она есть, вплывет в комнату суп. «Э, да он не перчен!». И вмиг опустится в тарелку перец. Хочет она затем читать что-то, что отвечает ее сиюминутному настроению, и со скоростью ветра полетят буквы, и книжка уже у нее в руках». Готфрид Вильгельм Лейбниц высоко оценил дидактическую функцию этой карты для академических занятий.

Карта вместе с книгой должны были, по замыслу авторов, наглядно служить воспитательным целям. Между Северным полюсом, где находился Новый Иерусалим, и Южным, сего Геенной огненной, они расположили 17 провинций, которые условно можно разделить на три группы. К северу от тропика Рака находились земли, так или иначе связанные с беззаботной жизнью и деньгами (Pigrutarium regio (Страна лентяев), Mammonia (Страна жадных), Prodigalia regnum (Королевство мотов) и др. На экваторе преобладали страны, жители которых занимались преимущественно безмерным потреблением тех или иных блюд и напитков: Bibonia Regnum (Королевство пьянства), Magni Stomachi Imperium (Империя желудка), Lurconia Regnum (Королевство кутил) и др. На юге расположилась Страна дураков. Шлараффия занимала место в Северном полушарии.

Эта карта была не единственной в своем роде. В целом, аллегорическое изображение края изобилия на картах позволяло совершить воображаемое путешествие, как по самой стране, так и к ней. Раньше путешествие и любое перемещение в пространственных рамках, если и подразумевалось, то не играло особой роли в текстах о Шлараффии. Как мы и далее увидим, она значительно возраает в XVIII—XIX вв. и займет не менее важное положение в текстах, чем описание собственно страны и ее особенностей.

ДЕТСКАЯ СТРАНА С МОЛОЧНЫМИ РЕКАМИ И КИСЕЛЬНЫМИ БЕРЕГАМИ

В конце XVII века рождается детская страна с молочными реками и кисельными берегами - край веселья, развлечений, сладостей. Последующие столетия запечатлевают его в сборниках детского фольклора (страшилках, рифмовках, считалках, колыбельных, прибаутках), в многочисленных коллекциях сказок, в художественных произведениях, иллюстрациях, театральных и музыкальных постановках, киносценариях и мультипликационных фильмах и формируют наши сегодняшние представления о чудесной стране. Каковы причины рождения детской Шлараффии? Почему, будучи в свое время утопией большинства, она становится уделом детей и подростков? Что она теряет и приобретает, что сохраняет в себе от «той» страны изобилия?

Дети во «взрослой» Шлараффии

Сами дети в стране изобилия появились не сразу. Места для них в стране Кокань Средневековья, по выражению Филиппа Арьеса, не знавшего детства, не нашлось. Дорога туда была далекой, и «маленькие дети и старики не смогли бы дойти». Она была населена взрослыми, омолаживающимися в фонтане юности. Там, где никто не знал боли, женщинам не приходилось «в болезни рождать детей» (1. Моисей, 3, 16).

В 1530 году Ганс Сакс придумал для своей Шлараффии безболезненный способ появления взрослых на свет: в его шванке крестьяне растут «на дереве, как сливы: /созрев, слетают мужики / ногами прямо в башмаки!».44 Сказка о стране лентяев, пьяниц, обжор, кутил и другого сброда должна была, по мысли Сакса, служить молодежи напоминаньем:

Пусть каждый с детских лет поймет:
Лень до добра не доведет!

В 1640 году вышла «Утопия» Якоба Бидерманна - адресованный подросткам роман, написанный в воспитательных целях на латинском языке. Он состоял из множества шванков, анекдотов, басен и приключенческих историй, где красноречиво расхваливались обычаи Утопии - Шлараффии дураков, кутил и тунеядцев, мира наизнанку. Бидерманн предполагал, что из подобных текстов школьники извлекут правильный урок, к тому же изложенный по всем правилам риторики.

Если в ранних текстах о стране Кокань дети не упоминались вовсе, то отдельные произведения о Шлараффии, крае, населенном взрослыми, созданы в назидательных целях для подрастающего поколения. Первым известным описанием собственно детской Шлараффии считается отрывок из письма 1530 года Мартина Лютера к четырехлетнему сыну Гансу, где он обещает мальчику райский сад в том случае, если тот последует наставлениям отца и будет «хорошо заниматься и прилежно молиться». В сад «идут многие дети; у них золотые платьица, и они собирают красивые яблоки под деревьями, и груши, и вишни, желтые и черные сливы, поют, прыгают и радуются. У них есть красивые маленькие лошадки с золотыми уздечками и серебряными седлами... Они играют на трубе, бьют в литавры, танцуют и стреляют из маленьких арбалетов».

С «взрослой» Шлараффией детский край роднит ярко выраженная воспитательная тенденция. Однако сам способ передачи нравоучений отличается. Когда Сакс, его предшественники и многочисленные последователи, показывают страну, где деньги можно заработать кутежом и разгулом, пьянством, ложью, отрыжкой, испражнениями в постель и прелюбодеянием, вызывая, таким образом, отвращение к ней, то детям, напротив, показывают чудесную страну, полную игрушек и сладостей, свободную от грубости и вульгарных развлечений. Эта традиция получит свое продолжение в XIX веке, когда обрабатываемые для детей тексты XVI века будут лишаться всяких непристойностей, например, перечисления упомянутых выше занятий.

В век гуманизма воспитание детей становится темой ряда научных трактатов и проповедей. Протестантский проповедник Йохан Матезиус в 1590 г. отмечает, чю способ поучения детей путем передачи образа в ярких красках наиболее эффективно способствует восприятию ими информации: «Если мы хотим рассказать детям о величии, чтобы обратить их к благим мыслям о вечной жизни, то лучше не говорить, а рисовать. Это должен быть красивый, веселый сад на небе, куда они попадут, если набожны. Там на деревьях растут вкуснейшие засахаренные миндальные орешки. Там есть фонтаны, а в них текут чиаейшие вина и мальвазия, все дома покрыты оладьями. Там у каждого будет маленькая лошадка, золотое платьице и т.д.»45.

Таким образом, тема о стране изобилия и/или лентяев постепенно переходит в формирующуюся детскую литературу. Этому способствуют подобные описания и проповеди, где дети становятся непосредственными жителями чудесного, благословенного края, предназначенного именно для малышей. Немаловажную роль сыграл и факт, что материал превращается в сказку или даже «сказочку» для детей. При этом под словом «дети» понимается как подрастающее поколение, так и простой народ в целом, который с точки зрения образованных бюргеров и интеллектуалов, оставался глупым и нелепонаивным. В предисловии к книге Иоганна Андреаса Шнебелина «Толкование чудесной земли...» об этом прямо и говорится: «Любознательный читатель не без причины может удивиться, как мы дошли до идеи, такой ограниченный материал (как о так называемой Шлараффии) не просто изложить в достаточно пространном трактате, но и проиллюстрировать большой и подробно составленной картой, ведь каждому известно, что это все чистая сказочка, которой любит утешать себя по-детски глупая чернь». Поэтому автор осмеливается развить «простодушную детскую басню» до «остроумного произведения с разумным намерением».

Следовательно, к концу XVII века немецкий край для всех лентяев ассоциируется преимущественно со сказкой для детей, поэтому неудивительно, что XVIII—XIX вв. этот образ использовали прежде всего именно в сказках, постепенно занявших прочное место в формирующейся в эпоху Просвещения детской литературе.

Сказочная Шлараффия

С начала XIX века, одновременно со сбором фольклора, возрастает научный интерес к сказке, в том числе и к сказке о Шлараффии, причинам и времени появления представлений о стране с молочными реками и кисельными берегами. Филологи того времени ищут корни сказки о Шлараффии не в культуре Средневековья или Нового времени, а значительно раньше. Братья Гримм, Иоханнес Вольте и Георг Поливка находят его в далеких временах мифического Золотого века, представления о котором встречаются у всех европейских народов. При этом следует обратить внимание на то, что в период «доверчивой детской серьезности»46 речь идет лишь об отдельных мотивах Шлараффии, таких как пряничный домик или молочные реки. Вольдемар Камерау выбирает другую оппозицию, нежели Гримм, Вольте, Поливка: для него старая сказка была «безобидной фантазией», тогда как Шлараффия XVI века становится «серьезной» нравоучительной литературой. Иоханнес Пёшель склоняется к мысли, что немцы заимствовали эту сказку, как и многие другие, из французской культуры, которая, в свою очередь, сама унаследовала этот сюжет из Античности. Вольфганг Менцель и Людвиг Уланд, в годы, когда немцы настойчиво искали свою идентичность и самобытность и мечтали об объединении Германии, вели традицию изображения страны, где едят и пьют, от северных мифов.

Считая сказку о Шлараффии «доверчивой детской серьезностью», Гримм как будто оправдывают ее поэтичность, естественность, наивность. В далекие времена в эту сказку если не верили, то уважали. Затем на какойто период она стала шуткой. Тогда же жанры, в которых стал использоваться сюжет о Шлараффии, изменились: как было показано, речь шла прежде всего о жанрах народной смеховой культуры. Теперь сюжет возвращается в сказку и требует опять «доверчивой детской серьезности», чтобы появились интерес, уважение, вера в существование подобной страны изобилия. Таким образом, учитывая, что большая часть произведений о Шлараффии в XIX-XX вв. написано для детей, можно проследить путь, который проходит сюжет: от «рая невинности» и первоначальной «детской серьезности» через «шутку», «иронический оттенок» и «морализаторскую поэзию» обратно к «доверчивой серьезности», правда, с отдельными нравоучительными наслоениями.

Самыми известными литературными сказками о Шлараффии по праву считаются те, что входят в сборники «Детские и семейные сказки» (1815) братьев Гримм и «Немецкие сказки» (1845) Людвига Бехштейна. Кроме одинакового названия обе сказки объединяет наличие фольклорных произведений XIV и XVI вв. соответственно, положенных в основу при переработке и создании прозаических версий, лишенных грубостей и эротических элементов и адаптированных для чтения в семейном кругу. Схожим является и принцип построения обеих историй: свободное перечисление различных нелепостей. Они представляют собой два основных типа изображения Шлараффии - как мира шиворот-навыворот и как съедобного мира.

Братья Гримм взяли в качестве основы опубликованную Крисгофом Мюллером в 1784 году в «Собрании немецких стихотворений XII—XIV веков» небылицу «Все это вранье» („So ist es von lugenen", XIV в.) и довольно близко к оригиналу передали ее в прозе и назвали «Сказкой о Шлараффии» („Das Marchen vom Schiaraffenalnd"). Она появилась в сборнике «Семейных и детских сказок» в 1815 году под номером 67, а во втором переиздании 1819 года разместилась под номером 157. При этом «время обезьян», о котором идет речь вначале, при переработке в XIX столетии благодаря не совсем ясным этимологическим связям становится «временем шлараффов». Однако от самого образа страны изобилия мало что остается. Лишь широкая липа с растущими на ней горячими блинами, сладкий мед, текущий, как вода, из долины в гору и самовскапывающий плуг напоминают о чудесном крае, полном вкусностей.

При переработке сказки изменения коснулись не только зачина. Втрое уменьшилось число выражений «Я видел...», начинающих новую рифму и/или очередную ложь. Вместо двух коз, несущих волов, в современной версии появились дети, бросающие двух козочек, что Герман Гаман объяснил недосмотром братьев Гримм, прочитавших вместо «волы» (нем. rinder) дети (нем. Kinder)29. Возможно, это изменение внесено намеренно: оно становится третьим упоминанием о малышах наряду с годовалым ребенком, добрасывающим четыре мельничных жернова от Регенсбурга до Трира и из Трира до Страсбурга, и двумя младенцами, просящими мать помолчать. Шлараффия братьев Гримм становится, таким образом, краем, где, как и в мире наизнанку сильные дети имеют власть над взрослыми, животными и природой. В дальнейшем данный мотив превосходства детей над родителями и учителями в детской литературе получит свое продолжение и будет связан с типом «Шлараффия - как мир шиворот-навыворот».

Изменения при передаче текста коснулись и концовки небылицы: она лишилась упоминания об испражнениях, о которых сообщает петух. Вместо этого добавляется его крик: «И закукарекал петух: кукареку! Вот и сказочке конец, кукареку!».

Фольклорная основа, отвечающий правилам приличия тон произведения, дети и животные как основные действующие лица сказки, характерный для небылицы, к тому времени ставшей жанром детской литературы, и излюбленный ребятами принцип перечисления несуразностей, - все это позволило включить «Сказку о Шлараффии» в сборник «Детских и семейных сказок».

Другой тип Шлараффии как страны изобилия и ничегонеделания представляет собой сказка из сборника Людвига Бехштейна. В ее основе лежит текст песни начала XVI века «Красивая, свежеиспеченная и вкусная медово-сладкая песня о самой лучшей из стран, которые только есть на земле для всех сладкоежек, лентяев и обжор, и тех, кто пренебрегает работой, молодых ли старых, отправляет туда, где они обретут настоящий покой, исполняемая в тоне Линдершмидт», изданный в альманахе Г. Ф. Фаллерслебена и М. Гаупта „Altdeutsche Blatter" за 1836 год.

Бехштейн переработал средневековую песню таким образом, что ее первоначальная идея «накормить» голодный народ рассказом о стране изобилия оказалась подчиненной требованиям нового читателя (прежде всего юного) эпохи Бидермайер. Этого удалось достичь несколькими способами.

Прежде всего, в тексте встречаются намеки на реальные исторические события середины XIX века. К таковым относят массовое переселение немцев в Америку (в связи с этим дважды введенное слово «эмигрировать» (нем. auswandern) и упоминание об удобном морском сообщении, о котором в песне XVI века нет и речи), всеобщие демократические выборы, путем которых королем избирается наиленивейший. Сказка Бехштейна связывает немецкую Шлараффию с французской: «по-чужеземному называется та страна Куканьей»47, о родственных связях которых заговорили лишь в XIX веке.

Сказка Бехштейна настраивает читателя на доверительный лад. Ее зачин («Послушайте, что я вам расскажу об одной хорошей стране...») значительно короче вступления средневекового текста, содержащего, кроме того, краткий пересказ содержания. Также он изменяет повелительную начальную интенцию песни («Теперь слушайте и молчите и слушайте, что я хочу вам сказать об одной хорошей стране») на побудительную.

Иллюстрации Людвига Рихтера, которые сопровождают издание Бехштейна, свидетельствуют о том, что в Шлараффию держат путь представительные буржуа, с часами на цепочках и во фраках, солидные дамы в шляпках, студенты или разночинцы в сюртуках с тросточкой в руке и с сигаретой в зубах. Текст, как представляется, объясняет, почему мы не видим детей: «Дорога для юных и старых туда дальняя, так как им зимой слишком жарко и летом слишком холодно», утверждает сказка. Поэма же, наоборот, говорит: «Дорога туда довольно далека, маленькие дети и старые люди могут туда и не дойти; зимой им очень холодно, а летом очень жарко». Однако далее Бехштейн описывает шалоаи, типичные для сытых детей буржуа: «На березах и ивах растут свежеиспеченные булочки, и под деревьями текут молочные ручейки, куда падают булочки и сами размягчаются для тех, кто с таким удовольствием любит покрошить». В поэме вместо детского баловства говорится о естественном желании, дошедшего до Шлараффии - наесться: «На деревьях висят булочки / и падают вниз, / в бегущие молочные ручьи, / и размачиваются сами, / чтобы каждый имел что поесть». Дитер Рихтер акцентирует внимание и на том, что Гретель и Штеффель, к которым обращаются с приглашением неизвестный автор песни в тоне Линдершмидт и Бехштейн в XVI веке были типичными именами батраков, а в XIX веке стали уменьшительноласкательными детскими именами.48 Бехштейн, уподобляя язык сказки детской речи, вводит в текст междометия, которыми кличут рыб («бст!, бст») или детей («эй!»). В списке популярных развлечений Шлараффии, за которые причитается гонорар, вместо неприличного выпускания газов, появляются дразнилки, подтрунивание и зев. Меню блюд и напитков, списки висящей на деревьях одежды, обуви, украшений значительно удлиняются по сравнению со средневековым текстом и отвечают вкусам середины XIX века и желанной картине экономического благополучия с богатым ассортиментом. Бехштейн следует порядку текста оригинала, однако расширяет его за счет добавления определений и продолжения перечислительных конструкций. Лишь упомянутый в заключение мотив горообразной стены из рисовой каши, окружающей страну, является для данного текста новым и заимствованным и, на первый взгляд, противоречащим зачину где говорится удобно о морском сообщении в Шлараффию.

Бехшейтн представляет под Шлараффией не чудесную страну из далекого прошлого, но желанный мир, находящийся сегодня где-то за океаном. Поэтому и возможно обращение к читателям: «Эй, Гретель, эй Штеффель, не хотите ли эмигрировать?» или зачин «Послушайте, что я вам расскажу об одной хорошей стране...», вместо традиционного «Жили-были...» (нем. Es war einmal...). Адресаты подобных обращений видели мир, современный им. Этот эффект усиливался за счет рисунков, которые изображали людей не в рыцарских доспехах или крестьянских лаптях, а одетыми в бюргерские костюмы того времени.

«Сказка о Шлараффии» указывает уже в самом заголовке на жанр, что не характерно для собственно сказки, волшебной или бытовой. Важнейшей характеристикой этого вида фольклорной прозы является наличие обязательной установки на вымысел, что определяет и поэтику произведения. Таким образом, ребенок, ознакомившись с названием («Сказка о Шлараффии»), должен подойти к ней как к небылице, вымыслу, несмотря на то что все описанное в ней - встречается и в реальном мире, только не в такой форме. В волшебных же сказках с их феями и драконами повествование целиком вынесено за пределы реальной жизни.

Литературная сказка о Шлараффии Бехштейна была включена в его сборник «Немецкие сказки», пользовавшийся огромной популярностью. В 1852 году его общий тираж составил 70 000 экземпляров, а к 1929 году он выдержал уже 105-ое переиздание. Можно утверждать, что представления немцев о стране с молочными реками и кисельными берегами с середины XIX века стали складываться благодаря именно этой сказке, которая сегодня входит в учебные пособия для начальной школы, является сюжетом детских книжек и мультипликационных фильмов.

Отдельного упоминания заслуживают обработанные и/или проиллюстрированные для подростков издания знаменитого шванка Ганса Сакса «Страна лентяев». Одно из них - «Сказка о Шлараффии», серия лубочных картинок из Нойеруппина (80-е гг. XIX в.). Литография состоит из 16 рисунков к 64 строкам Сакса. Герои этой «Сказки» - маленькие дети, которым бабушка рассказала о чудесной стране и объяснила, как до нее добраться. Одетые в аккуратные костюмчики ребята и девочки в платьицах с белыми фартучками наслаждаются дарами Шлараффии. Лишь тогда, когда заходит речь о развлечениях (сне, игре, выпивке) и восхождении по социальной лестнице, изображения детей заменяются взрослыми. В XX веке положительной оценки Томаса Манна заслужила книжка с картинками Карла Арнольда «Шлараффия» (1925) на стихи Ганса Сакса. «Я не видел старинную мечту народа более наглядно изображенной, более естественно, наивно-сладострастно представленной, чем в Ваших картинках. Они - сам народ не только благодаря средневековым немецким костюмам и физиогномике, но и оттенку самовысмеивания, несомненно, присущему идеалу безделья, в котором банальная чувствительность, мечта чавкающей обеспеченности юмористически дает себе волю. В Шлараффии ни разу не упоминается о любви. Ее духовные и телесные запросы были бы уже слишком далеко идущими для представлений о счастье жителей страны. По сути, если подумать, это достойно наибольшего презрения, народ и сам это знает и потому производит самого глупого, толстого и ленивого в короли, как Вы это с юмором и изобразили», - пишет Томас Манн в письме к Карлу Арнольду 31 января 1927 года. Его книга с иллюстрациями выдержала многочисленные переиздания. В 1926 году была в сокращении опубликована «Красивая, свежеиспеченная и вкусная медово-сладкая песня.., исполняемая в тоне Линдершмидт» (нач. XVI в.) с умилительными иллюстрациями Паулы Йордан.

Итак, тексты XIV—XVII веков в XIX столетии вновь увидели свет не только в научных изданиях, но и в произведениях детской литературы. Мы отметили разные формы их перехода в литературу для детей и юношества: близкая к оригиналу передача прозой (Гримм) или сохранение логического порядка текста оригинала, при этом расширение (Бехштейн) или сокращение (иллюстрации на стихи Ганса Сакса, к песне в тоне Линдершмидт); изменение жанра, о чем и сообщается в названии (небылица XIV века, песня и шванк XVI века становятся у братьев Гримм, Бехштейна и неизвестного автора из Нойеруппина «сказкой»); обработка с целью «сглаживания» текста и упрощения отдельных стилистических конструкций с ориентацией на нового адресата (Гримм, Бехштейн). Обычно подобные издания сопровождались красочными иллюстрациями. Все это способствовало тому, что старинные тексты нашли своего нового, более юного чем это было раньше читателя.

В XIX веке одновременно с коллекционированием и обработкой народных сказок, в том числе и сюжета о Шлараффии, волшебная страна с чертами края изобилия, чаще, однако, под другими именами появляется в художественных сказках. Героиня истории Эрнста Теодора Амадея Гофмана «Щелкунчик и Мышиный король» („Nu?knacker und Mausekonig", 1816) маленькая Мари совершает ночное путешествие в Кукольное царство с его селом Пряничным и Конфектенбургом, Медовыми и Лимонадными реками, Цукатной рощей, Леденцовым лугом и Марципановым замком, наполненными всевозможными сладостями.

Спустя два года после «Щелкунчика» Гофмана выходит сказка «Клас Авенштакен» („Klas Avenstaken", 1818) Эрнста Моритца Арндта. Ее герой, сам Клас Авенштакен, наслушавшись сказок и историй, мечтает вместе с другими ребятами о Пончиковой горе (нем. Pfannkuchen - залитая сахарной глазурью выпечка с начинкой, которую делают обычно на Рождество). Однажды вечером они решаются отправиться к ней, достигают опушки леса, отделяющей их от горы, и мальчишек охватывает страх. Только смелый Клас продолжает путь. К полуночи он чувствует запах желанной горы и делает прыжок. Во время прыжка-полета он засыпает, и снятся ему сны. Просыпается он в комнате. «На ее стенах висели жареные гуси, и утки, и куры, и бекасы, и куропатки, и перепела, как яркие обои и с зайцами, и оленями, и косулями в изобилии, и красивейшие миски, тарелки, ножи и вилки висели рядом. Это было с одной стороны. Вторая была украшена пирожными, сладостями, марципаном, вкуснейшими фруктами, персиками, абрикосами ... и всем вкусным, что язык и зуб хотел бы откусить и попробовать. По обеим узким сторонам комнаты стояли цветущие фруктовые деревья, под ними текли два ручья. на одной стороне из воды и молока, на другой - из пива и вина... Вся комната была чудом, но самым большим чудом было то, что каждое съе^н°е жаркое или проглоченная груша или виноград вырастают сразу же, месте, с которого было съедено, и что молочный и винный источник никогда не иссякнут». Ограниченное во времени пребывание в горе оказывается своеобразным обрядом инициации для Класа Авенштакена. Пройдя его, он становится отважным воином, защитником Добра и победителем Зла. К концу сказки, как и полагается, он получает в жены принцессу и полцарства в придачу. В начале XX века появилась пьеса Алис Курс «Клас Авенштакен, или Сказка о Пончиковой горе» („Klas Avenstaken, oder das Marchen von dem Pfannkuchenberg", 1914) по мотивам сказки Эрнста Моритца Арндта, с двумя вариантами концовок: первая - близка к тексту оригинала, вторая - на случай рождественского представления.

18 ноября 1899 года на сцене берлинского театра была представлена сказка-шванк «Шлараффия» („Schlaraffenland") популярного на рубеже веков драматурга Людвига Фульды, а спустя год в свет вышел текст пьесы. По сюжету, действие происходит в 1530 году в Нюрнберге, в лавке булочника. В руки младшего подмастерья Вайта попадает «Страна лентяев» Сакса. Той же ночью снится ему, будто он оказывается в чудесном краю. Хозяин и хозяйка пекарни, которые в реальной жизни только и делают, что попрекают Вайта, превращаются в любезных лентяев, короля и королеву шлараффов. Их дочь Урсула, тайная любовь подмастерья, став в Шлараффии принцессой Марципаной, сразу соглашается выйти за Вайта замуж. Однако безделье, отсутствие необходимости о чем-либо заботиться, даже о воспитании детей, поспевающих на деревьях, вскоре приедается Байту. Он делится своими ностальгическими воспоминаниями с другими шлараффами, которые поначалу приходят в восторг от рассказов подмастерья-принца:

На свете есть одна страна,
Там жизнь - сплошная мука.
Хлеб не родится сам собой,
и птица не летает жареной...

Возглавляемые Вайтом шлараффы строят новую жизнь: отдаляют от себя жен и подруг, чтобы томиться по ним, уничтожают всех жареных голубей, сами пекут хлеб. Но восторг вскоре проходит, и лентяи начинают скучать по старой жизни. Лишь Вайту смерть милее, чем ограниченный образ жизни, который он вел при дворе. В тот момент, когда топор палача опускается на шею бунтаря и подстрекателя, каким Байт оказывается в глазах шлараффов, он пробуждается в лавке булочника.

Пьеса Фульды вдохновила Рихарда Ледермана на написание «Поездки в Шлараффию. Комедии для детей» (1912). Ее герои, двое мальчишек, прочитав шванк Сакса, отправляются в желанную страну. По дороге они встречают музыканта, который сначала обрисовывает в красках цель их путешествия, а затем отбирает деньги. Во время ночевки в лесу снится им сон: они попали в Шлараффию. Ребята видят павильон дворца из шоколада и пряников, с крышей из оладий, поверх плакат «Работать строго запрещено», фонтан юности, деревья с одеждой и т.д. Шлараффам прислуживают гномы. Утром заблудившихся мальчиков находит лесник, прочитывает им лекцию, из которой следует, что подобные сны и представления - ложь, выдумка, поэзия. Комедия Ледермана не пользовалась успехом. Несмотря на очевидную популярность темы и жанра (на рубеже веков достигла расцвета театральная сказка), не увидела успех и детская оперетта Франца Легара «Путешествие Петера и Пауля в страну Шлараффию» („Peterund Pauls Reise ins Schlaraffenland", 1906).

Опасность захлебнуться в бочке сиропа из-за желания от скуки немного поработать угрожает мальчику Карлу из книжки с картинками «Детская Шлараффия» („Der Kinder Schlaraffenland", 1910) Otto Эрнста. Он также просыпается в объятиях мамы и приходит в себя после жуткого сна о Шлараффии, так приятно начатого представлениями о стране, где в школе за партами сидят учителя, а полицейские помогают детям делать, то, что запрещено.

В заключение краткого обзора текстов для детей, использующих образ страны изобилия, упомянем итальянскую детскую сказку-роман «Приключения Пиноккио» (1883), созданную Карлом Коллоди. Переводы этого произведения на немецкий язык в начале XX века подчеркивают национальные особенности мотива путешествия в Кукканью, детскую страну развлечений. Анализ передачи этого образа на немецкий на примере романа-сказки Отто Бирбаума «Приключения Кедрового Орешка. История немецкого Каспера в 43 главах» по мотивам «Приключений Пиноккио» (1905) позволяет не только показать, что за этим словом в XIX - нач. XX вв. подразумевался край мечты всех детей, край, где много сладкого и развлечений и нет взрослых, особенно учителей, но продемонстрировать, что даже на рубеже XIX-XX вв. сохраняется разница между романским понятием «Кукания» из Пиноккио Карло Колодди и немецким «Шлараффия». Последнее оказывается шире родственного романского, так как подразумевает не только изобилие, но и идею царства дураков (традиция прослеживается от «Корабля дураков» Себастьяна Бранта), чревоугодников, пьяниц и лентяев - именно через эти земли проходит немецкий Пиноккио-Каспер. Подобная адаптация - перевод «чисто итальянского в чисто немецкое» повлекла за собой изменения в фабуле, комплексе мотивов и системе образов в романе-сказке Отто Бирбаума

Подводя итоги, обобщим те изменения в образе страны с молочными реками и кисельными берегами, которые произошли при смене ее почитателей, и обратим внимание на сходство новой, детской Шлараффии со взрослой, образ которой сложился в XII—XVII веках.

Во-первых, поменялся социальный состав населения страны. В ряде текстов оно состоит почти исключительно из детей (письмо Мартина Лютера, Сказка о «Шлараффии» братьев Гримм, «Остров марципан» Адольфа Глассбреннера, «Приключения Пиноккио» Карло Коллоди) или кукол («Щелкунчик»). В XX веке число таких текстов возрастет. В Шлараффии дети будут занимать ключевые позиции в управлении государства и вести себя как взрослые («Детская Шлараффия» (1910) Отто Эрнста, «В Шлараффии» (1917) Карла Штамма, «35-ое мая, или Конрад скачет в Южные моря» (1931) Эриха Кестнера). В сказках, где Шлараффия выступает как место проведения обряда инициации, в чудесный край приходят подростки («Класс Авенштакен» Арндта, «Гензель и Гретель» братьев Гримм, «Щелкунчик» Гофмана).

Во-вторых, мотив путешествия, перехода границы страны стал не только подразумеваться, как было раньше, но и подробно описываться. Шлараффия, с ее молочными реками и кисельными берегами, жареными куропатками и свиньями, съедобными постройками, стала лишь фоном для развития событий. Если бы пространство, как было раньше, оставалось бы смысловым центром произведения, оно бы быстро наскучило юному читателю, потеряло очарование новизны и необычности (что и происходит во время нахождения героя внутри пространства). Во избежание этого авторы наполняют статичное пространство некоторой динамикой, а само пребывание оказывается ограниченным во времени. Герой или герои переходят границу этого пространства, возвращаются туда, откуда пришли. Благодаря этому Шлараффия как страна изобилия и развлечений не раз появляется в произведениях детской литературы.

В-третьих, для старой Шлараффии было характерным ее существование в настоящем времени. Там было все так, как в реальном времени и в реальном мире, только по-особенному, наоборот. Становится возможным перенесение действия целого произведения в прошлое, например, как в пьесе Фульды - в 1530 год. При этом в самой стране изобилия время остается по-прежнему статичным. Там круглый год каникулы, как в «Приключениях Пиноккио», там бесконечное веселье, изобилие. Там человек остается вечно юным и бессмертным. Статичным остается и пространство, то есть непосредственный фон событий произведения. Он по-прежнему содержит в той или иной комбинации типичные для Шлараффии вещи, правда, лакомства доминируют среди прочих видов продуктов. Это объясняется не только доступностью сахара с XVIII столетия, но и его популярностью среди детей, запрета сладостей, а, следовательно, возрастающим желанием их получить. Взрослые, рисуя Шлараффию, ненавязчиво предупреждали о последствиях увлечения сладким и призывали к умеренности в его потреблении, к воздержанию (что считалось одной из семи христианских добродетелей), как когда-то к подобному призывали тексты о стране лентяев, изображающие неумеренность в еде и питье.

Вторым важным признаком сходства образа «взрослой» и «детской» Шлараффии становится желание построить «другой мир», найти замену миру настоящему. Когда-то люди верили в Кокань, «питались» рассказами о ней, утешали себя в годы эпидемий голода и чумы, войн и различных тягот. В XIX-XX веках дети мечтают о стране, где родители и учителя не будут принуждать их делать то, что они не хотят, или есть то, что им не нравится.

Несмотря на то что в произведении мы видим картину желанной страны, нарисованную воображением ребенка, в нем всегда присутствует голос автора, педагога, подводящий читателя (как и юного героя) к мысли, что жить в лени нельзя. Дидактизм текстов является третьим признаком сходства двух типов Шлараффий и свидетельствует о преемственности традиций изображения сграны «в назиданье молодежи».

Во всех рассмотренных текстах отражено желание ребенка, происходящего, по меньшей мере, из среднего сословия. Тексты французских сказочников, рисующих образ страны изобилия, читались в тех немецких семьях, где знали французский. Их сказки появлялись либо в богато оформленных изданиях, либо в серии «Голубая библиотека», рассчитанной на людей читающих и покупающих книги. Гофман изобразил девочку из обеспеченной бюргерской семьи советника медицины. «Сказка о Шлараффий», серия лубочных картинок из Нойеруппина, и стихотворная иллюстрированная сказка «Остров Марципан» рисуют приличных деток в бюргерских платьицах и костюмчиках. Даже многочисленные сборники «Детских и семейных сказок» были рассчитаны прежде всего на типичную бюргерскую семью. Бехштейн переработал средневековую песню голодного народа для юного читателя эпохи Бидермайер, даже герои на картинках - зажиточные буржуа. Кажется, лишь Байт из комедии Фульды мечтает о Шлараффий, потому что он вечно голоден и бесправен. Или лишь там, где в детской истории идет речь не об изобилии игрушек и сладостей, а желании ребенка поесть и согреться, снова появляется классический образ из шлараффского хронотопа: «Девочка увидела перед собой комнату, а на ней стол, покрытый белоснежной скатертью и уставленный дорогим фарфором на столе, распространяя чудесный аромат, стояло блюдо сжаренным гусем, начиненным черносливом и яблоками! И всего чудеснее было то, что гусь вдруг спрыгнул со стола, и как был, с вилкой и ножом в спине, вперевалку заковырял по полу».49 Голод заставляет девочку со спичками, героиню истории Ганса Христиана Андерсена, рисовать в больном воображении, такие же картины, как когда-то в Средневековой Европе слушатели и рассказчики «Фаблио о Кокани» и многочисленных подобных легенд.

Заключение

Обзор художественной и справочной литературы о Шлараффии в Германии и сравнение образа страны изобилия и лени с образом страны Кокань французской культуры (в рамках данной работы, к сожалению, нет возможности дать обзор французской литературы и привести сравнительный анализ), позволил сделать ряд выводов и предположений.

В XII-XIII вв. на севере современной Франции получили распространение легенды о крае изобилия. За ним закрепилось название «страна Кокань», возможно, благодаря тому, что „cocaigne" в старофранцузском означало «удачу, выгоду». Чуть позже эти утопические представления были заимствованы алеманами. Тогда слово «Шлараффия», которым назвали местную страну изобилия, еще не носило негативного, ругательного, оттенка, приобретенного позже. В этом же регионе, на границе современной Франции, Германии, Австрии и Швейцарии, бытовали легенды о существовании некогда в Альпийских горах великолепных садов, молочных озер, медовых и сырных гор. Они могли смешаться с представлениями о стране изобилия Кокань, где важным стало уже не само изобилие, а то, что оно принадлежит всем, независимо от социального положения.

Утопический характер легенд о чудесном крае нашел свое отражение в художественных текстах. Так, например, пространство и время в нем статичны и подчинены определенным законам. При этом он представляет собой мир, параллельный настоящему. Попасть в него можно, перейдя некую, воображаемую границу. Ее пересечение стало частью простой сюжетной схемы (перемещение героя из реального мира в мир нереальный - знакомство со страной - возвращение) или ее части. Описание страны представляет собой перечисление мотивов, так или иначе связанных с темой изобилия и карнавалом, весельем, демонстративным антиаскетизмом, переворачивание привычных отношений, компенсацией действительности и призывом к освобождению от многих табу, сковывающих средневекового человека.

С XV в. характер представлений о стране изобилия меняется: приходит осознание невозможности реализации подобных утопий, что иногда проявляется в оттенке самоиронии или же в намеренной дискредитации подобных представлений о стране теперь уже не просто доступного всем изобилия, а «дармового» изобилия и лени. То, что когда-то было легендой, в которую верили, становится «сказочкой» для народа. Категории пространства и времени также передают это изменение: страна находится «за Рождеством, всего три мили», пространство и предметы, его наполняющие, гиперболизируются. В текстах XVI—XVII вв. о Шлараффии интенция авторов - поучить и предупредить народ, показать ему, что деньги, пищу, одежду, положение и уважение в обществе можно заработать только трудом.

Возникновение и бытование представлений о стране Кокань и Шлараффии исторически обусловлено. Когда способствовавшие этому причины (например, страх голода, страх перед загробной жизнью, перед силами природы) потеряли релевантность, в народе изменилось отношение к странам изобилия. Это изменение историками было названо «смертью страны Кокань» и датировано концом XVII века.

Однако представления о подобном земном рае не ушли из людской памяти. Они нашли свое место в литературе и культуре, о чем свидетельствует количество текстов о Кокань и Шлараффии в XVIII-XIX вв. и фиксация двух слов и понятий в этимологических и толковых словарях этого времени.

Тема заняла определенную нишу в литературе для детей и подростков. Это связано с характерным для данного возраста читателей желанием построить параллельный мир и способностью поверить в его реальность, которая отсутствует у взрослых. Путешествие подростка в страну изобилия и пребывание в ней теперь описываются как обряд инициации, совершаемый им на пути взросления. В XVIII—XIX вв. всегда происходит возвращение из воображаемого мира, двойное пересечение границы, то есть обычно полностью выдерживается указанная ранее простая сюжетная схема. В текстах возможно отображение двух точек зрения - ребенка и взрослого. Вторая дается с дидактической целью - с целью поучить подростка и показать, до чего доводит лень, потребление сладкого, непослушание. Детская литература о стране изобилия и /или лени нередко использует целиком тексты XIV-XVI вв., адаптируя их. В процессе их приспособления для юного читателя они претерпевают ряд изменений, к которым относятся: удаление любых непристойных слов, прозаический пересказ (в случае со «Сказками о Шлараффии» братьев Гримм и Л. Бехштейна), доверительный лад и в большинстве случаев упоминание о детях как главных действующих лицах. Другой тип адаптации представляет собой перевод текстов с одного языка на другой, сопровождаемое «переводом» отдельных понятий и национальных реалий.

Анализ повторяющихся мотивов позволяет сделать вывод о существовании инварианта текста о стране изобилия. Составляющими такого варианта являются: пряничный домик (съедобная постройка), летящие в рот жареные жаворонки (другая птица или еда), животные, также пожареные, но живые и предлагающие себя в пищу, молочные реки и кисельные берега.

Слова «Кокань» и «Шлараффия» используются в XVIII—XIX вв. как синонимы, однако образы, которые стоят за ними, не одинаковы. Страна Кокань считается блаженной землей, краем веселья. К концу XIX в. ее образ постепенно уходил из смыслового опыта человека. В XX в. со страной Кокань ассоциируется название района в Лангедоке, позиционируемого сегодня как «страна Кокань» благодаря невероятному изобилию и богатству края на рубеже XV-XVI вв., в золотой век выращиваемой и обрабатываемой там пастели. Самостоятельно слово „cocagne" практически не употребляется. Шлараффия - край и сегодня знакомый большинству немцев благодаря сказкам XIX в. и активному использованию слова, - обычно в значении «страна лени, дармовых благ». Научное изучение сказки в XIX в. повлияло на то, что слово „Schlaraffenland" стали объяснять через родственное французское понятие и прослеживать путь ее заимствования из французской культуры.

Очевидно, что влияние фаблио о Кокань или подобных легенд, бытовавших во французкоязычном регионе, действительно было оказано на распространение подобных историй на немецкой почве. Сегодня этому почти нет подтверждений, лишь гипотеза - какой народ назовет страну своей мечты ругательным словом - заставляет искать «пра-Шлараффию» в фольклоре. В XVI—XVII вв. немецкая Шлараффия прошла свой путь развития, оказав теперь влияние на культуру соседних стран, в том числе и на французскую. В этот период, когда в представлениях о чудесной стране и в произведениях о ней отразился реальный мир человека, менталитет народа, ход истории, отмечается существенная разница между романской страной Кокань и ее немецким эквивалентом. В XVIII—XIX вв. различия между ними постепенно стирались, однако и действительность, менталитет, проявляющийся в изображении страны изобилия в Средневековье, увидеть стало сложно.

Представления о подобных землях обетованных пережили века и будут в той или иной форме, под тем или иным именем, существовать вечно, так как мечты человека о блаженстве универсальны и постоянны. Универсализм не мешает сейчас каждому по-своему представлять себе Шлараффию или страну Кокань. Будучи детьми, мы рисуем его в нашем воображении и верим, что попадем туда. Повзрослев, мы теряем порой способность верить в существование подобной страны и только в воспоминаниях возвращаемся к мечтам, кажущимся теперь наивными и детскими. Шлараффия не умирает в нас, она остается в нашем детстве.

1. Grimm J. Gedichte des Mittelalters auf Konig Fnednch I den Stauten und aus semer so wie der nachstfolgenden Zeit //Abhandlungen zur Literatur unc Grammatik. Kleine Schriften. Bd. 3 Berlin, 1866. S. 43
2. Grimm J. Reinhart Fuchs. Berlin, 1834. S. XCII.
3. Tobler A, Lommatzsc.h h. Altfranzosisches Worterbuch 1. Bd. Berlin. 1936. Sp. 510-1
4. Ср.: Seifried Helbing. VIII. Halle a.S., 1806. S. 209.
5. Goethe J.W. Schone Kunste // Jenaische Allgemeine Literaturzeitung, Nr 18/19, 21-22 Januar 1806 S 144
6. Goethe J.W. italienische Rese. Berlin, 1976. S. 339.
7. В английско-итальянском словаре Джона Флорио «Мир слов» (1598) сказано: «Коканья, как у нас Любберланд». Цит. по: Jonassen Fr. В Lucian's Saturnalia, the Land of Cockaigno, and the Mummers' Plays//Folklore. Vol. 101., 1990. P. 58.
8. Frazer J.G. The Delief in immortality. Цит. по: Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. СПб., 1996. С. 291.
9. Пропп В.Я. Там же. С. 292.
10. Гесиод. Работы и дни. М., 1927. С. 43.
11. Там же. С. 44-45.
12. Роде Э. О Гесиодовых пяти человеческих поколениях // Гесиод. Работы и дни. М., 1927. С. 84.
13. Фролов Э.Д. Факел Прометея. Очерки античной общественной мысли. Л., 1991. С. 382.
14. Лукиан. Правдивая история. Собр. соч. Т. 11. М.-Л., 1935. С. 192.
15. Боккаччо Дж. Декамерон. М., 1989. С 514.
16. Страна Кокейн. Цит. по: Мортон А.Л. Английская утопия. М., 1956. С. 263.
17. Сакс Г. Страна лентяев / Избранное. М.-Л., 1959. С 89.
18. Здесь и далее французские и итальянские тексты XVI-XVII вв. цитируются по антологии: Muller М. Das Schlaraffenland. W-en, 1984
19. Бахтин M.M. Формы времени и хронотопа в романе / Эпос и роман. СПб., 2000. С 140.
20. Страна Кокейн. Цит по: Мортон М. Английская утопия. М., 1956. С 264.
21. Страна Кокейн. Цит. по: Мортон М. Английская утопия. М., 1956. С 264.
22. Чудаков А.П. Мотив. КЛЭ. Т. 4. М., 1967. Стлб. 995.
23. Чистов К.В. Русские народные социально-утопические легенды XVII—XIX. М., 1967. С 15-16.
24. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М., 1965. С. 323.
25. Даркевич В. П. Народная культура Средневековья. Пародия в литературе и искусстве IX-XVIbb. М.. 1992. С. 149.
26. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М., 1965. С. 40.
27. Бахтин М.М. Сатира // Бахтин М.М. Собрание сочинений в 5 тт., Т. 5. M.:, 1996. С. 30.
28. Сакс Г. Страна лентяев / Избранное. M-Л., 1959. С. 91.
29. См.: Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. СПб., 1996. С. 159.
30. Сатира XI—XVIII вв. М., 1987. С. 405.
31. Сакс Г. Страна лентяев / Избранное. М.-Л., 1959. С. 90.
32. Страна Кокейн. Цит по: Мортон М. Английская утопия. М., 1956. С. 264-265.
33. Народные русские сказки / Под ред. A.H. Афанасьева. Т. 1. M., 1957. С. 263.
34. Гримм С 244.
35. Сакс Г. Страна лентяев / Избранное. М.-Л., 1959. С 90.
36. Страна Кокейн. Цит по: Мортон М. Английская утопия. М., 1956. С. 264-265.
37. Сакс Г. Страна лентяев / Избранное. М.-Л., 1959. С. 90.
38. Muller М. Das Schlaraffenland. Wien, 1984 S 17
39. Beck J Kaukasisches Schlaraffenland // Паульзен Н.И. Российская немецкая литература: этапы развития. Славгород, 1995. С. 8.
40. Arnim L. A., Brentano С. Des Knaben Wunderhorn. Alte deutsche Lieder. Dusseldorf-Zurich, 2001.
41. Goethe J.W. Drei stichhaltige Einwande gegen das Schlaraffenland // Goethe J.W. Sprichwortlich.
42. Волшебный рог мальчика. Из немецкой народной поэзии. М, 1971. С. 65.
43. Виланд K.M. История абдеритов. М, 1978. С. 41.
44. Сакс Г. Избранное. М.-Л., 1959. С 91.
45. Цит. по: Richter D Schlaraffenland. Geschichte einer popularen Phantasie. Frankfurt/Main, 1989. S. 217.
46. Grimm J., Grimm W. Die Anmerkungen zum „Marchen vom Schlaraffenland" // Kinder und Hausmarchen gesammelt durch die Bruder Grimm. 3 Bd. Gottingen, 1856. S. 239; Bolte J., Polivka G. Anmerkungen zu den Kinder- und Hausmarchen der Bruder Grimm. 3. Band Leipzig, 1918 5. 244-245.
47. Bechstein L. Marchen. Berlin. 1986 S. 241.
48. Richter D. Schlaraffenland Frankfurt/Main, 1989. S. 98.
49. Андерсен ГХ. Сказки и истории. М., 1989. С 230.

Силантьева О.Ю. Легенда о стране Шлараффии в немецкой литературе

Оглавление

Введение

ИСТОРИЯ ПОНЯТИЯ «SCHLARAFFENLAND»

ИСТОРИЯ СТРАНЫ КОКАНЬ И ШЛАРАФФИИ

ШЛАРАФФИЯ ПОСЛЕ «СМЕРТИ»

Заключение