А.М. Ремизов. Тристан и Исольда

В 1951 г. Ремизов обратился к двум вариантам легенды о любви сильнее смерти — древнерусской «Повести о Петре и Февронии Муромских» и легенде о Тристане и Изольде, известной в единственном восточнославянском (белорусском) переводе. Оба произведения и создавались Ремизовым, и переделывались параллельно, что важно для исследования истории обоих текстов. При создании «Тристана и Исольды» исследование Веселовского стало для Ремизова и научным источником, и предметом особого рода эстетической полемики. Существование единственного списка восточнославянского перевода истории осмыслялось писателем не как свидетельство чуждости этого мирового мифа миросозерцанию древнерусского читателя, как считал А. Н. Веселовский, а, наоборот, как доказательство его присутствия в нем. Ремизовские черновики «Тристана и Исольды» почти не сохранились. Первоначальным этапом работы было создание графического альбома. Писатель долго не мог найти «ключа» к мировой легенде. Качественно новый этап работы начался с середины 1952 г. после знакомства с транслировавшейся по радио оперой Р. Вагнера. Музыкальная драма Вагнера и его теоретические статьи дали Ремизову искомый «ключ» к созданию художественной структуры произведения и указали на жанровый первоисточник фиксации мифа — ирландские саги. Создавая свой вариант легенды о Тристане и Исольде, писатель в редакциях своего произведения «эстетически аккумулировал» этапы ее существования в виде рыцарского романа, сказки, легенды и в итоге возвратил сюжет к первоистоку — мифу. «Тристан и Исольда» Ремизова — произведение нового синтетического жанра, соединившего в себе эстетические принципы словесного и музыкального искусства.

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

Эти истины и мои неправдашние сны — пути моей мысли, когда я задумал по старым сказкам сложить свою о разлученной в жизни неразлучной любви.

Читаю старинные тексты XII в.: французский, итальянский и русский (XVI в.) из книги Веселовского: Из истории романа и повести. СПб. 1888, вып. 2.2 И конечно современный текст гимнографа (сладкопевца) Бедье. Но душой моих домыслов о Тристане и Исольде будут Ирландские повести (саги), Academia, 1920. Перевод и примечания А. А. Смирнова.

Я и огамом научился писать — кельтское начертание букв — бровки и реснички по ребрам вертикальной (V в. до н. э.).

После философской прорезающей музыки Рихарда Вагнера, какая еще музыка, не перекричишь. Но раз взялся за дуду, дуди и не обращай внимания. Тени Тристана и Исольды сами выговорятся музыкой, не зря же я их вызвал мучить мою немирную душу.

«Неразлучные до жизни — разлучены в жизни — неразлучны в смерти», говорят Друиды:3 они знают о бывшем и про будущее. Или для утешения выдумано это «неразлучны», надо же как-то осмыслить судьбу Тристана и Исольды, оправдать неутешное мировой «бессмыслицы» и «безобразия» — музыкальным. Порядок, тишь — и — благодать беззвучны. Моя музыка — безответное, ни за что, ни зачем, мое мучительное терпение.

ЕЛИАБЕЛЛА

Было так, судьба: не дано ему видеть отца, а мать — хранит в своем печальном имени Тристан.4

Об отце со слов своего воспитателя Говерналя. О матери от него же. Много знать печаль, Тристан очень много узнает. Мудрый наставник Говерналь5 выдумывал по-своему и «привирал», как скажут о нем Беруль и Тома, они хранят древнюю кельтскую легенду6 с подкраской французским двенадцатым веком.

О любви — тут он прошел все углы моря — было ему за любовь, и любимое: феи, чары, ведуны, ирландские повести и учитель Мерлин.7 Первый навык Тристана направить себе руку не «огамом» кельтской по дереву резьбой, а по-нашему, пропись:

Смолоду им повелевало одно желание, или ему убить или пусть его убьют, — отчаянная голова и пропадное сердце. Но когда он увидел ее — он вошел незаметно, были сумерки и никого — она читала и свет от ее лица освещал ей книгу: Елиабелла — Белоснежка! — он забыл все на свете: восторг осветил его душу, одна и нераздельно, это единственное имя Елиабелла, она вошла в его мысли, подмысли и в самое поддонное — прамысли.

Говерналь рыцарь королевы Елиабеллы.

* * *

Их было три брата — Мелеад в Елинасе, Марк и младший Перль в Корнуале.

Как-то осенью в хороший день взял Марк с собой Перля в горы. Перлю захотелось пить, а проезжали горный поток. Не слезая с коня, Перль нагнулся и упал головой о камень — потом говорили: Марк кулаком в загривок напоил любимого брата9. Без Перля один вернулся Марк домой в замок Тантажиль.

С Перлем покончено, очередь за старшим Мелеадом.

Королева Елиабелла ходила на последнем месяце, ждала первенца и очень беспокоилась: недоброе предсказывали ей ведуны. Мелеад ни на шаг из дому, боялся; тоже скучал. Елиабелла сама уговорила его развлечься.

Мелеад поехал на охоту10 в лес Моруа, ближайший от замка. В полдень охотники задумали передохнуть, как раз холм, удобно расположиться. Было знойно, море отливало металлом и черные шапки слепили глаза. И видят, из дубравы вышла, совсем ребенок, закутана в листья, а глаза поляника, косоглазка, и прямо к Мелеаду.

— Хочешь, говорит, покажу какие — мой дом, мои владения? и ударила веткой по ноге.

Мелеад, оторопя, спрыгнул с коня.

Она подошла совсем близко, ореховый кулачок ее цепко вдавился в его руку. И они пошли, неразрывно. Пройдя несколько шагов, Мелеад обернулся: «Я сейчас!» Деревья затолкались и как не бывало.

И никто не осмелился следовать за королем. Сошли с коней. Расположились в тени на холму, вынули запасы, пили и ели, кто спит, кто клюет носом: ждут. А и вечер: пора бы. Ночью разбрелись по лесу. Лунный фонарь. Но никаких следов не заметно. Глушь, пропалые окнища, болото. Вернее не кликать — что еще откликнется: страшно. Ни с чем вернулись. Рассветает. Да скорее домой.

Дома темная весть: пропал Мелеад — увела лесная фея косоглазка.

Елиабелла выбежала из дому и на дорогу — лес Моруа. Близко от холма из дубравы вышел навстречу: на его плечах одежда тень и весь он держится на скрепе, вот подымется на воздух и без крыльев улетит. Елиабеллу трудно было узнать, но он назвал ее королева.

— Мелеад жив, сказал он, и весел, как никогда еще.

Она с надеждой — —

— Нет, этими глазами ты его не можешь видеть.

Мерлин исчез.

Ночь Елиабелла убивалась, клича. Какие голоса звучали в ее разлучной — звери в тоске шарахались, а глаза ее замученные увидеть видели лишь свое горе. Руки подымала она к звездам — вернуть ей. Звезды спускали ей свои поводья, но изменить свое течение они не могут. Руки ее судорожно натянули поводья и она упала навзничь лицом к звездам. С болью погасают звезды.

Светает. Печальный час. Туманы, — каркас ночи, — валясь и подымаясь, таяли.

Глаза ее резко переменились. И она видит: над ней склонилась в зеленом плаще11, в ее руках — или это горсть розовой зари́ и поняла: это ее дитя. И с ее последним вздохом из печали прозвучало имя: Тристан.

И она увидела не этими глазами, сквозь зарю лес, в лесу мокреть, под папоротниками Мелеад: его руки и его ноги притрушены листьями и ворох листьев на его груди, из листьев ореховые кулачки слепые шарят, рот его забит травой, или это кровь зеленая в заре? Она хотела окликнуть и поманить, но ее голос и ее руки остались на земле. И загребая в крылья туман, она плывет — печаль ее не печальная и труд ее нетрудный — беспредельно и бес — конечно.

Фея Син, ей запретить ничего нельзя, ее узнали по ее зеленому плащу, принесла Тристана в дом, а Елиабеллу люди принесли.

Рассказывали, будто когда родился Тристан, у холма появились два рыцаря и хотели убить и похитить Тристана. Но когда, соскочив с коней, они приблизились к Тристану, Мерлин остановил их — пламя выскользнуло из его рта, острясь мечом. Перепуганные рыцари отступили и повинились: они из Корнуаля и не по своей воле, велено им от короля Марка.

Елианос остался без короля и королевы. Тристана увезли в Корнуаль к королю Марку.

Время сотрет имена: сегодня громко, а завтра не слыхали.

И дочь короля Андремо и Фелицы, сестры короля Артура, Белоснежка — Елиабелла, кто о ней вспомянет?

Не вспоминали о короле Мелеаде, забыли и королеву Елиабеллу, и только ее верный рыцарь сохранит Тристану образ его матери в нежеланный час ненужной разлуки:

СИДОНИЯ

В Тантажиле в замке короля Марка начинает Тристан свою печальную повесть — славную по предсказанию Мерлина.

Марк объезжал свои владения, с ним был Говерналь. Миновав реку Брыкиню, остановились у источника Драгон. Тут появился Мерлин и обратил внимание на высокий камень с нарезанными именами.

— Три первых рыцаря, читал Мерлин, Гелиот, Ланселот, Тристан12, и добавил: первый из них Тристан.

И когда потом, вспоминая встречу с Мерлином, Марк припомнил Говерналю слова Мерлина о Тристане, карлик Мядпауп тоненький — восковая свечка, алый колпачок, поклевывая воздух, выпискнул на ухо Марку:

— От Тристана беда, ты погибнешь.

Жена Марка Сидония13, она из Нанта, дочь короля Малой Земли Гуе. У них сын Перль — по имени погибшего любимого брата Марка.

Тристан и Перль растут вместе. Они и спали в одной детской: к окну кровать Тристана, а за ней к двери Перля.

Нянька Петунья тоже не здешняя, бретонка, из Нанта, обоих детей любила, а Тристана еще и жалела: «без матери» его глаза изнывали печалью.

«Подойдешь к нему курточку оправить, он взглянет и улыбнется, на сердце захолонет: без матери!»

Призывали ворожейку: с чего-то куры не несутся? Ворожейка ошептала курятник.

Сидония следила — в Нанте у них не так ворожат: любопытно. Прибежали дети, а им уж как! Ворожея и детей, как кур, оглядела. И шепчет Сидонии, скосясь на Тристана:

«Твоего погубит!»

Слова капнули ядом и отравили мать: Тристан погубит Перля. Нянька не раз говорила Сидонии о Тристане: спит беспокойно.

К ночи как детей уложили спать, вошла в детскую Сидония: в ее руках серебряная фляжка.

— Покличет, сказала она, показывая на Тристана, няня попить, ты ему дай, и она подала Петунье серебряную фляжку, плакать не будет, заснет крепко! — и повесила сонную фляжку на кровать к ногам Тристана.

Среди ночи нянька вскочила от крика: кричал не Тристан, а Перль, спокойный всегда. Нянька вспомнила о серебряной фляжке и полную чарку Перлю. Перль отхлебнул, облизнулся вкусно, и затих. Она б и Тристану дала испить — вкусно! да спит крепко.

В неурочный час спозаранку в детскую вошла Сидония — судя по ее одежде, она, не раздеваясь, провела ночь. Она нетерпеливо оглянула комнату и сразу заметила: ее серебряная фляжка на столе у кровати няньки, а не над кроватью Тристана, стало быть побывала в руках. И метнулась к Тристану — Тристан проснулся и смотрит сквозь печаль, не соображая, зачем так рано? На шорох поднялась нянька. А Сидония к Перлю — и лицо ее вдруг почернело. Перль лежал не шевелясь, будто туго спеленутый или в гипсе и две тонкие запекшиеся жилки из углов рта резали ему подбородок.

Вопль разбудил и поднял весь дом: в доме несчастье — в Корнуале траур: помер королевич.

Почему-то ни ведунов, ни ворожеев не позвали — или никакой ворожбой не оживить выброшенное за забор жизни или ворожба могла ответить почему: Перль был здоровый мальчик.

В тот же день няньку Петунью прогнали со двора — не доглядела.

Тристан ни о чем не догадывался — а зачем-то смерть во второй обошла его? — Тристана удивило лицо смерти: срезанный подбородок. Печальная осень. Палый сад. Стена рябины.

В комнатах не сидится, он выбежал в сад и прямо к забору: Петунья вернется! ему все кажется, нянька перелезет через забор. А за забором в щёлку: на сырой земле колья и прутья. Нет, не вернется! От забора он идет к пруду, смотрит в темную воду — зеркало вчера: нянька, одетая в дорогу, за спиной тяжелый мешок — добро, что успела — торопят — и чтобы скорей с глаз долой! Она вышла из детской — он притаился в коридоре, в комнату его не пустили, и вдруг печаль его глаз зачерпнула живую боль — это жало человеческой доли разлука тонкими острыми жилками прорезала душу и горячие слезы обожгли.

«Да как же это так, не мирясь все переламывается в нем, не вернется?»

Печальная осень. Палый сад. Стена рябины.

Долго стоит у забора к щёлке — колья и прутья. Выброшенное за забор жизни ни чарами, ни ворожбой не оживить — не вернется! И Перль не выйдет из — под земли играть с ним. Он поднял с земли суковатую палку и пошел по подсолнухам, сшибая тяжелые погнутые головы — последнее солнце. И под хлест ударов он подымался над землей, в глазах зеленело — разодрать себе рот, одеревенеть и ослепнуть!

* * *

В доме с полдня зажигали свет, а вечерами по-праздничному горела люстра.

Птицей-пугалом — в столбняке14 Сидония и вдруг взмахнет руками и крутя пойдет.

Марк ни слова.

Оба Перля погибли: брат — горе, а горше — сын.

Нахмуренный: потерять сына. Прогнали няньку: не доглядела, да и хороша мать без глаза на няньку — все можно свалить на другого.

Самая теплая комната в доме — у Марка. Посмотрите, что делается на воле — и самые крепкие стены просвищены вихрем. Тристан устроился на диване: книга с картинками: «Король Артур и его рыцари Круглого Стола». Карлика Мядпаупа не было в комнате или спрятался от бури под диван. Марк его покликал, — пить! — не отвечает. И тогда Тристан, оторвавшись от книги, побежал за вином.

Когда ждешь, всегда долго. А тут не пришлось, Тристан вернулся: такая быстрота очень просто: далеко не беги, а хватай: в руках серебряная фляжка со стола у Сидонии.

Карлик Мядпауп вылез из-под дивана, взглянув на фляжку, рукой зазонтил себе глаза: такой резкий серебряный блеск!

Тристан подал чарку.

Но судьба отклонила свою руку: неожиданно появившаяся Сидония выхватила фляжку из рук Марка.

О яде она открылась, но ни откуда и зачем, она молчит.

— Таких жечь на костре мало! крикнул Марк, взбешенный упорством Сидонии.

Сидония вдруг черная, как в то памятное утро, вышла. И больше не показывалась, как вовсе не было, хотя тайно она-то и была все для Марка.

В его мысли вселились подозрения. Он вдруг вспомнил, говорили про какую-то серебряную фляжку, дала няньке Сидония. И теперь сказалось: Сидония отравила сына. Но этого мало: она отравит и его. Зачем?

Карлик Мядпауп прицепил себе серебряный лоскут к подбородку, подбородок вымазал краской — кровь сквозь серебро, и собачонкой мягко обходил углы, лакал воздух и нюхал.

— Яд особенно пахнет: приторно и щекотно, такая природа, ответил карлик, когда Марк окрикнул: зачем?

«Такая природа, Марк продолжал свою мысль о яде, и конечно, она не одна, а об руку: кто-то ее снабдил ядом — заговор!»

«Заговор» разрешил все сомнения Марка. Принять меры предосторожности и оградиться от опасности его единственная забота — столб сузившегося круга мыслей и чувств.

Все проверялось: базар, вино и украшения и всякого, кто входил в дом, обыскивали. В доме появились чужие — наблюдает Тристан — о чем-то шептались и все с оглядкой.

Черные дни — бессонная ночь. Из углов страх, за дверью притаилось, в окнах грозит. Ветер воет. Музыка без лада из — под корней живого, и живых семян, утробный вопль и колыбельная. И сквозь из стен выворачивающий душу вой: Сидония не показывалась на глаза, но по ее вою все знали, что она тут.

Тристану велено было сидеть в детской, а вот неожиданно он вошел к Марку.

— Ты не добрый рыцарь! сказал Тристан, строго глядя сквозь свою печаль.

— Что?

И в ответ, заглушая вой моря и горе человека, прозвучало — не детский голос жгучий:

— Таких на костре огнем жечь мало!

Как бык поворачивает головой, его до боли выпученные глаза ищут — Марк искал запустить, и ничего не найдя, взглянул перед собой — рассечь пополам. Но не Тристан, стоял тонкой свечкой карлик и алый огонек кольнул в глаза.

На другой день Марк отослал Сидонию со всем ее добром в Нант к отцу, королю Малой Земли, к Гую.

Говерналь посоветовал Марку отправить Тристана во Францию к королю Парамонду в рыцарскую науку.

 

О КОРОЛЕ КЛЕВДАСЕ

Король Клевдас и королева Клотильда и их дети: сын Клодомир, дочь Кресиль.

Король и королева славились великой добротой, и подданные их не умирали, а незаметно в свой срок уходили под себя, оставляя теплый пепел.

Был у короля друг: сосед Аполлон, по доброте в Клевдаса. Без Аполлона никаких дел не делалось и праздники не справлялись. Жена Аполлона Глорианда добрая в Клотильду и сын Киндиес, ровесник Клодомиру.

У Аполлона случилось несчастье: его любимый повар Амос сбежал с любимой горничной Глорианды Аннушкой.

Первыми подняли тревогу Варвара, жена Амоса и конюх Алексей, муж Аннушки. И немедля бросились в погоню за беглецами. Строго было наказано изловить повара и поставить на стряпную: без Амоса — еда не в еду, его имя гласно: Амос — утешение — и стол не состолуется и кусок в рот не полезет. Да нечего было из сил выбиваться и голову ломать, к обеду настигли: любовь предусмотрительна, но не умна — сидят в канаве в обнимку, а белый поваров колпак из канавы сигнализирует. Аннушку зацапали, а Амос вырвался — стреканул с канавы в лес, только и видели его колпак, да и колпак сгинул.

Дело опасное: настигнуты с поличным — прелюбодеяние.

Аполлон пробовал замять: любовь огонек, приманит. Амос не лягушка по болоту скакать. Тоже говорил и король Клевдас и королева Клотильда, жалея, повторяла: «любовь все покрывает».

Вздыбилась Глорианда: она настаивала наказать беспощадно — по старому французскому закону сжечь прелюбодейку.

И уж как просил Алексей конюх: повар сгиб, жена перебесится и по- прежнему станет в стойло. Просила и Варвара: любовь заманка и капкан, — Амос с крючка не отцепится, вернется. Ну, погулял, придет в разум.

— Нет!

Глорианда как стала и не сдвинулась.

Злое сердце? — Нет. Откуда же это ожесточение и непреклонная жестокость?

На площади сруб.

В смертном, доска на груди — по черному мелом: «прелюбодейка» — она стояла лицом на всенародный позор.

«Не поминайте лихом!» — «Нас прости».

Ее подсадили в сруб на костер. Занялись дрова. И пламя красным окрасило мел — и Аннушка, прощай!

На другой день пропал Аполлон.

После обеда, отдохнув, пошел он в лес поразмяться: «соберу грибов к ужину». К ужину ждут, нету.

Поздно вечером на башню к Глорианде поднялся Клодомир. И объявил: Аполлон не вернется.

— И искать нечего. Пропал.

Она все поняла — эта весть ей огонь — обожженная, вздрогнула. А он повторял вчерашнее, как всякий раз украдкой глаза в глаза: «люблю».

— Все мои мысли, мое сердце и душа!

Какая же еще стена? Он, только о нем ее мысли, им опеленуто сердце и душа ее нераздельна с его душой?

Чего же еще совеститься? Перед каким законом?

Она свободна.

И она поднялась навстречу — ее руки пылали.

И вдруг спохватилась: окно! надо закрыть окно. И быстро подошла к окну. Протянула руку к створам.

А навстречу ей ночь. Колыхая, обняла ее за шею и за окном опустила на землю.

Наутро обнаружили: Глорианда выбросилась из окна — с пятого на камни.

Решили: от отчаяния. А что человек может задохнуться от счастья, кому о таком задуматься?

Король Клевдас безутешен: потерять друга то же, что ослепнуть — барахтаться вничью — другим на смех и оскал, себе на горе. И все поиски бесполезны. Пропадать в лесу не впервой: заманит лесная фея — не выдраться, случай с королем Мелеадом, отцом Тристана. Так и успокоились — Аполлон сгинул без возврата.

Не поддался верный Хорт ловчий Аполлона.15 Хорт немало на своем веку встречал фей — и лесных, и полевых, и с болота — знает их повадки и обращение.

Я понимаю, Клодомир, но какая нужда фее в Аполлоне? Человек рассудительный и безо всякого воображения. Хорт был убежден, не фея, а дело рук человеческих.

Хорт, бродя по лесу, наткнулся в кустах — опрокинутое лукошко, на дне прилипли лисички, а от кустов примятый след. Он по следу — и все ясней ему: след говорит, убитого тащили за ногу — сапог, как борона, всковыкивал землю. И выбрался к Луаре. Так и есть: к берегу прибило мертвое тело. Выгреб на берег — одна нога в сапоге, другая — из чулка колючек — Аполлон! Как живой, мало в чем изменился: на виске набивка — блестящий косолапый рак пятится по вздувшейся багровой щеке.

Хорт по старому следу, ухватя за ногу приволок его в лес и у куста, где лукошко валялось — примета, вырыл яму, столкнул труп в яму, притрушил хворостом, а сам около на кочку присел: жалко ему Аполлона — хороший был человек, веселый!

Проходил мимо Клевдас: скучно, шагай в одиночку и смех и горе. Ступит шаг и остановится, ничего не радует. И слышит: воет. Прислушался: нет, не собака, а вроде по- собачьи. Пошел на вой и видит: сидит на кочке Хорт, плачет. Хорт показал ему на лукошко Аполлона, потом на самого Аполлона.

— Не фея, стало быть, а человек распорядился!

Но кто убил Аполлона? — Да только свой, о разбойниках не слышно, да и какая корысть? — вышел в лес по грибы, в кармане ключ.

И на другой день все читали: извещал король об убийстве Аполлона. Грозная концовка предостерегала:

«Кто знает убийцу, а не скажет, тому колом кара».

Садиться на кол — удовольствие на любителя, и из предосторожности — мало ли другой и не по злобе, а сдуру чего на тебя скажет или перевернет слово в нежелательном смысле — пошли шататься к королю со своим «не я и ничего не знаю, а если про меня кто скажет (перечень соседей) все неправда».

И надоели, что макароны. Убийство Аполлона оставалось тайна. Король не велел пускать добровольцев и попенял себя, что пугнул колом и застращал не в меру.

* * *

В те времена, когда в русских полуночных лесах зверю было непролазно, и редко встретишь человека, а реки текут без мели, сливаясь, а на полдне степи в море катили волной ковыля, гудя, на Западной Земле шла потасовка, наскакивали соседи друг на друга не по вражде, враждуют потом, а из молодечества: становись, кто кого!

Но и Запад и Восток — мир один: мир был прозрачней, воздух чист, свет яркий и взвучен, сказку не отличить от были и всегдашнее от необыкновенного, концы уходили в начала, верхушки в корень.

В городах на улице можно было встретить странных16 с далекими глазами, опоясанных мечом — образ сохранен Сервантесом17 — странствующие рыцари, по- русски «езжалые», они появились неизвестно откуда — «в поисках фортуны».

Подобно всем этим «езжалым» Дон — Кихотам появлялись на улицах непохожие, странно одетые, растерянные или в одну точку спруженные — их называли «дамуазель».

Рыцари в поисках фортуны, дамуазель — каждая по-своему неожиданный вопрос, несообразное поручение. Рыцарей от людей не отличишь, а в дамуазелях было что-то и нечеловеческое. Были среди них конечно люди, и были, что нетрудно было сказать: феи.

И таким всюду был доступ и никаких преград, караул не окликнет, двери сами распахнутся.

Вихрем вошла она в дом к королю. Клевдас сразу понял, кто она и почему ее пустили.

Не дожидаясь зачем, она объявила: готова все рассказать, если король исполнит ее просьбу.

Король согласен.

— Обещай исполнить все, о чем я попрошу.

— Клянусь, сказал Клевдас, говори.

— Аполлона убил твой сын.

Клевдас под обухом: невероятно!

И она повторила: ее голос идет сквозь, похоже говорит не она, а кто-то за ее спиной.

— Аполлона убил твой сын.

Клевдас очнулся.

— Клодомир?

И она по- другому, из себя настойчиво и непреклонно:

— Ты отдай его мне.

— Хорошо, — я отдам, но не живого.

И велел позвать Клодомира.

Клодомир пришел.

Увидя с отцом постороннюю, поклонился, и та ответила ему раскрытым взглядом, как знакомому.

Клодомир смутился.

— Ты убил Аполлона? — спросил Клевдас.

Клодомир молчит.

— Ты убил моего друга.

— Я убил Аполлона, ответил Клодомир.

— Зачем?

— Освободить Глорианду.

— Освободить?

— От костра.

— Так ты б ее убил! с гневом прервал Клевдас.

— Я об этом думал. Но когда убедился, она любит меня, как я люблю ее, я убил твоего доброго друга.

— Костер! крикнул Клевдас.

— Теперь мне все равно, покорно ответил Клодомир.

— Так беги, вырвалось у отца, но прозвучало: «так посиди».

И это было понято: тюрьма.

И его повели: убийца Аполлона. И она следовала за ним.

Восторг озарял ее щебечущие глаза, что они говорили, нам не понять, свет бежал перед ней, струясь.

В день казни Клодомира на площади, где сжигали убийц и прелюбодеев, она стояла перед костром, зарея сквозь зарево огня.

И все видели, как с последним пламенным вздохом пепла, она обернулась в огненную птицу, поднялась над погасшим костром и улетела. И тогда все поняли, что это была фея — немирная фея Мака.18

* * *

На место Клодомира взял Клевдас себе за сына Киндиеса, сына Аполлона. Не откладывая, сыграли свадьбу: Кресиль, дочь Клевдаса вышла замуж за Киндиеса, сына Аполлона. Так округлилось горе и радость.

Свадебным подарком молодым от короля Клевдаса — всем памятно — была отмена старого закона о прелюбодеянии: любовь не виновата и жечь костром за любовь негодно.

Вернулся из бегов повар Амос: никого из хозяев в живых, перешел на службу к королю.

На свадьбе только и говорили что о невинной любви — новом законе — и о бесстыжем поваре: заткнул гостям нос какой-то ореховой повидлой с наваром из мелких дуль — добрый знак для молодых.

У королевы Крезиль было тринадцать сыновей. Старший, любимый внук Клевдаса, Парамонд, остался жить в легендарной истории: первый французский король.

 

БЕЛИНДА

 

Во Франции у короля Парамонда годы учения Тристана, Говерналь француз, ему и книги в руки — самая широкая программа: по-нашему Сорбонна, Филармония, Военное Училище.

Тристан живет во дворце Парамонда. Встреча с рыцарями на турнирах и на приемах у короля. Ученые и музыканты за ум, искусство и ловкость гордились своим иностранным учеником. Корнуальский принц у всех на виду, окружен восхищением, любимец короля Парамонда. Об руку с Тристаном идет Айлиль, племянник короля, такой же задумчивый и во всем успешный.

Из рыцарей, гости Парамонда, обращал на себя внимание ирландский великан, черный густой голос. Аморольт — Мориспольто, что означало, рассекает море. Этот рыцарь смотрел свысока и по росту и сознавая, не найти ему равного себе ни на земле, ни на море.

Тристан вызвал Аморольта на поединок — Аморольт не принял вызов.

— И хорошо сделал, сказал карлик Роккетто19, а не избежать: от Тристана тебе будет смерть.

Аморольт смеясь — какие страшные у великана зубы — поднял карлика в воздух и крутя — на память! — а карлик укусил его за палец — на память! — брезгливо шваркнул о пол.

Это было на людях и все заметили: великан принял шутку к сердцу.

Аморольт, не взглянув на Тристана, вышел.

— Эти шутки могут кончиться плохо! — говорили, не поймешь, о Тристане или о карлике, но все сочувствовали и карлику и Тристану.

Еще один рыцарь — все на него пялили глаза: черный щит и два меча, одним двух долбанул оттого, сарацин Паламед.

Этот черный рыцарь снисходительно и добродушно смотрел на молодых и из всех отличал Тристана. И Тристану он понравился и не приходило мысли, что когда — нибудь станет ему поперек дороги.

Аморольт и Паламед диковинки — рыцарям праздник.

Рыцарь Бербес — рыцарь королевны Белинды. У Тристана всегда на глазах: озабоченный и настороже, Тристан бельмо — ни для кого не тайна, кто в мыслях Белинды.20

Белинда и Эмер неразлучны. Их не мог не заметить свысока Аморольт и сразу Паламед. На турнирах подруги опоясывали рыцарей и награждали победителей розой и стихами.

Тристан встречался на людях с Белиндой, эти встречи случались как-то само собой — дороги скрещивались — он чувствовал, она зовет его — из ее глаз тянулись к нему руки, и как горяча была ее рука, но ответных слов он в себе не различал, и если выбирать, он назвал бы Эмер.

Говерналь не раз передавал записки от Белинды: она просила о свидании. Но каждый раз Тристан уклонялся.

Говерналь, вспоминая свои любовные рыцарские подвиги, уверен, что это можно и ни к чему не обязывает.

Тристан не поддался.

Казалось бы записками дело и кончится, а оказалось, с этого начинается — Говерналю непредвиденно, а Тристану — прямо по башке.

Про Эмер говорят: семь зрачков или в ее глазах семь драконовых камней: в правом четыре и три в левом21 — сверкающая Эмер! Ирландка, она знала много всяких приворотов или, как в старину у кельтов, «гейсс», приворот наверняка.

— Научи, как это делается? спросила Белинда.

— Очень просто: ты его подкарауль и, врасплох ухватя за уши, скажи: «позор на твои уши, проклятие на голову, если меня не возьмешь!»22

— И это все? — усумнилась Белинда; она ждала услыхать: лунная ночь или глубокая полночь и как у Гоголя кого — нибудь зарезать, да она готова и зарезать.

— Испытанный гейсс, — сказала Эмер, в древней повести о короле Конхобаре этим гейсс Дейрдре приворожила Найси.23

— И что же дальше?

— Найси убили, а Дейрдре Конхобар решил выдать замуж, кого она назовет самым отвратительным, и в день свадьбы она ударилась головой о скалу и раскроила себе череп.24

— Стало быть она любила Найси?

— Еще бы! Так я люблю моего Айли.

Накануне, как потом вспоминали, Тристан был особенно печален: его глаза заливала печаль.

— Как ты похож на свою мать! заметил Говерналь, любуясь.

— Что ты такой? — остановил Айлиль, — что-то случилось?

— Нет еще, ответил Тристан, со мной такое бывает: все, что во мне вдруг вижу перед собой, я оплетен и эта сеть звучит, и от этой музыки... он не договорил, а ему хотелось скрыться — пропасть.

И это чувство, похоже на вдохновение, было предчувствием завтрашнего дня.

Рано утром Тристан проходил коридором мимо комнаты Белинды и шел осторожно: шагами не разбудить. Вдруг дверь распахнулась и с поднятыми руками Белинда бросилась на него, стараясь схватить его за уши. От неожиданности Тристан резко оттолкнул ее — и она вскрикнула: ярость и отчаяние вырвались в этом крике, заглушив все приготовленные слова приворота.

Пустой коридор затолкался народом — сбегались как на пожар. Белинда кричала, слов не поймешь, ворот сорочки разорван.

И около нее Тристан.

Нечего и спрашивать.

И сейчас же его схватили и с бранью повели в тюрьму — коноводил Бербес.

В тот же день попал в тюрьму Айлиль. Его никто не схватывал, как говорили о Тристане, а сам пришел в комиссариат и объявил об убийстве Эмер. У Тристана отобрали меч, а Айлиль без всякого оружья: Эмер нашли — задушена.

Король Парамонд был в глубокой печали: Айлилю и Тристану грозила казнь.

Говерналь в отчаянии: его защита Тристана вызывала насмешки, грозили и с ним расправиться: «учитель!».

Тристан на допросах молчал. И разве он мог говорить о Белинде? А его молчание было принято за признание. И его оставили: дело решенное: обвиняется в покушении на изнасилование дочери короля — смертная казнь.

Айлиль, признавая себя виновным в убийстве Эмер и говоря о своей любви к ней, молчит на вопросы, как могло такое случиться?

А было так: любовь исключает веру и при своей «неверной» природе доверчива. Недоверчивая Эмер — ее прием испытания: она поддразнивала, а доверчивый Айлиль принимал за правду все вымышленные рассказы. В поддразнивании есть что-то оскорбительное. И не из ревности, а из чувства унижения Айлиль воспаленными руками задул огонь семи драконовых камней.

Последнее пожелание Айлиля будет смерть, но суд и без его слов приговорил к смерти.

Обоих смертников Тристана и Айлиль развели по камерам ждать решение короля.

Парамонд вызвал к себе Белинду.

Белинда пришла.

— Ты знаешь участь твоего брата и Тристана? спросил Парамонд.

— Знаю.

— Одного из них я помилую: ты решай! — и он подал ей меч, — отомстить за обиду.

Белинда взяла меч.

— Нет, сказала она, без Тристана мне не жизнь.

— Ступай и объяви.

Белинду провели в тюрьму.

Она не зашла к Айлилю проститься, и прямо в камеру к Тристану.

Она долго смотрела в его глаза — искала ли в них ответ или прощалась? — и захлебнув его печаль, подала ему меч.

— Ты свободен.

И в тот день, когда на площади всенародно палач отрубил голову Айлилю, Тристан покинул Францию. И зарево печали заполыхало в его глазах.

А его мудрый спутник Говерналь чувствовал себя верх счастья: так все благополучно окончилось! И был доволен: годы у Парамонда не пустые — в науках и искусстве Тристану не было ровни, а приключение только к славе рыцарю.

И всю дорогу Говерналь будет рассказывать, вспоминая свои приключения, их было на тоненькую книжку, а больше читанные из рыцарских романов.

Недалеко от границы, как переправляться в Корнуаль, их догнал рыцарь Бербес. Письмо от Белинды: она просит Тристана вернуть ей меч.

Тристан передал меч Бербесу, память о своей свободе.

Так меч Тристана попал в руки Белинды. Меч был еще теплый теплотой Тристана. Она поцеловала меч и, отклонясь, ударила себя в грудь.25

 

РАССЕКАЮЩИЙ МОРЕ

В недобрый час вернулся Тристан в Корнуаль. Состоялось его посвящение в рыцари. И торжество еще не закончилось, произошли события, перевернувшие строй жизни — и те, кто не замечал в себе привычку думать, задумались.

Как поутру заказное письмо, распишись, не отвертишься, так нагрянуло из Ирландии посольство, принимай. Не с миром, а угроза.

Верховный ирландский король Ленгиз в который и последний раз напоминает королю Марку о договоре с его отцом Феликсом — дань за семь лет — семь лет Марк кочевряжится, королю ждать надоело — «пусть каждый из них возьмет свою правду через меч на поле».

Во главе посольства Аморольт.

Среди рыцарей смущение: поединок с Аморольтом — кому охота идти на верную смерть и своей гибелью опозорить землю.

— Как бы ты поступил?

— Я?

Говерналь вдруг вырос как тогда, в первый раз увидя королеву Елиабеллу, — выбора нет.

— Я тоже думаю, ты добрый рыцарь.

Тристан объявил королю Марку, выступит против Аморольта.

«Сорвет себе шею и нас погубит, подумал Марк и, взглянув на Тристана запретить, поправился: — такие побеждают».

И когда стало известно решение короля: выступит Тристан, Корнуаль затаился. Хотели верить и жалели.

Один из четырех ирландских рыцарей Гарнот встречался с Тристаном на турнирах у Парамонда, был посредником между Аморольтом и Тристаном.

Произошла встреча.

Аморольт узнал Тристана. С каким презрением ошарили его глаза, казалось, вот повернется спиной — не стоит рук марать! — и вдруг весь переменился: вспомнил карлика Роккетто.

Это заметил Тристан и о себе подумал: смерть ходит около, неужто на этот раз не сдобровать?

«Какая чепуха, карлик! — выпрямился Аморольт, — одно мое прикосновение к его плечу, и он тростинкой погрузнет в землю!»

Место поединка ближайший остров Самсон. Будут только двое, без зрителей, не турнир. Один другому смерть, — не назидательных картинок безразличный скелет и не та, когда говорят «человек умирает», а именная: Аморольт или Тристан.

Гарнот на прощание сказал:

— Если Тристан убьет Аморольта, плохо будет для Ирландии, если же Аморольт убьет Тристана, плохо будет для всего света.

Гарнот глядел далеко.

В назначенный час Тристан приплыл на остров и увидя Аморольта, оттолкнул свою лодку:

— Довольно одной, вернется к себе только один из нас.

И начался поединок.

Кто не видел как колошматятся на улицах — эта кипящая всмятка и орех. Тоже и на иконах пишут, взгляните на единоборство Архистратига с Сатанаилом, как различить, который ангел, а который аггел26, один заострившийся кулак.

Все смешалось — без лица, без рук, и чей это меч?

Где Тристан и где Аморольт?

И как одно, оба упали.

На земле, у копыт измученных коней — были бы руки утереться! — различаю: Аморольт с разрубленным черепом и Тристана плечо.

Тристан пополз. А Аморольт — раскинутые руки без выползу, а зацепиться за воздух — человек не птица.

Гарнот усадил Тристана в лодку Аморольта — багряный парус — победоносно плыви домой!

И тот, кто был победоносный Аморольт под черным парусом на корабле, поплыл к себе домой — злая весть!27

Спор решен: победа за Корнуалем, а Ирландии — шиш, потри лоб — без дани и позор.

На пристань сбежался народ гуще мух на падаль. У всех одно имя Тристан — Тристан освободитель родины. Кто-то кричит:

— Да здравствует король Корнуаля Тристан!

Ни ответить, он глаз поднять не мог. Так и взяли с лодки и на носилках к королю Марку.

— Победитель!

Тристан раскрыл глаза. И Марк читает: «обреченный».

Ворожеи и ворожейки — все, кто в Корнуале все знает, день и ночь над Тристаном. Рана на плече — огонь, боль вгладывается глубже. Где и кто ему поможет? и пусть бросят его в море — нестерпимо!

Незваная — таких и нельзя ни покликать, ни отозвать, они приходят сами — она пришла, ее узнали по ее зеленому плащу — фея Син.

Она сказала: «В другой стране».

И пошла к морю.

И Тристана вынесли за ней и положили в лодку и с ним его меч.

Показала она на корзинку с едой, — этого не надо! И положила яблоко и серебряную ветку — ее звук — забвение.28

Говерналь сунул под яблоко тетрадь, своей рукой написана: «Сын Елиабеллы».

Фея оттолкнула лодку.

И Тристан поплыл — «в другую страну».

И все видели — впереди лодки две ласточки, скованы цепочкой красного золота29 — рассекали воздушное море и по их отраженному свету — золотой игре — лодка, уплывая, рассекала море.

 

СЫН ЕЛИАБЕЛЛЫ

Ирландия. Замок Форгал. Король Ленгиз, королева Эмен, сестра Аморольта, королевна Исольда.

Исольде через мать открыта тайна врачевания. Над Аморольтом трудились обе, мать и дочь, но никакие травы и заклинания — магический «гейсс» — не вернули жизнь Аморольту: от великана ничего не осталось и все его необыкновенное от разможженной головы до крепких ног — земле, одна — единственная память осколок меча застрял в мозгу.

Потеря Аморольта для Ирландии непоправима. — Гарнот прав — таких больше нет и кому стать на защиту: из-за моря грозят викинги, да и у соседей развязаны руки.

Ненавистное имя: Тристан, произносилось с проклятием. И с таким ожесточением звучало Тристан у Исольды: только попадись ей в руки, она отомстит ему такою казнью, чтобы душа задохнулась, покидая измученное тело.

————————

Тридцать дней Исольда лечит Тристана, тридцать дней неразлучны — Тристан и Исольда.

Тристан был ранен отравленным мечом, о яде не сообразили корнуальские ведуны и ворожейки, и Исольда не сразу определила. Леченье было трудное.

Исольда не догадывалась кому она вернула жизнь. А Тристан с первых слов понял, куда его вывело море, и все равно от смерти ему не уйти.

Дни проходят затаённо. Его еще ни о чем не спрашивают — «не беспокоят», но лишь подымется на ноги, тут и жди.

Исольда — вот она какая! — сперва он чувствовал горячие лучи ее рук, а когда раскрыл глаза, он видит солнце ее волос и свет ее глаз.

Пряными травами она мыла ему голову. И вдруг он почувствовал как ее свет проник и горячим разлился, наполнив все его тело — все его существо.

Он поднялся на ноги.

И этот день был первым днем его жизни — его рождение — неразрыв с Исольдой: Тристан и Исольда. И он сказал себе, в ее свете его жизнь и без нее ему не жить.

«В другой стране» ему обреченному открылась жизнь. Вернуть в жизнь могла и фея Син, но дала жизнь Исольда.

Отравленный меч — «гейсс» — приворот судьбы.

Он думал о ней и ждет ее. И если ее долго нет — а это «долго» все укорачивается — он беспокоится. Ею заполнено время. Его слова о ней. Молчание — про нее. Не разделить: Тристан — Исольда.

Любовь Тристана не осталась незаметной для Брагини. Брагиня — помощница Исольды, на Брагине и все заботы о Исольде. Преданная влюбленная в Исольду Брагиня объяснила себе очень просто: «Исольда самая прекрасная из всех во всем свете!»

А как вдруг переменился Тристан, услышав от Исольды о Паламеде: имя сарацына было произнесено не безразлично и у Тристана заныло плечо.

Исольда взглянула на него — в ее взгляде сквозь тревогу и сострадание вспыхнул ответный голубой огонек: она все поняла.

В Форгале праздник: объявлено четыре турнира. Съехалось много рыцарей. Первый победитель будет Паламед. Исольда раздает награды и принимает дары. В это время вместо Исольды будет навещать Тристана ее рыцарь.

————————

В эту ночь ему снился черный сон. Черная — черная ночь перед воротами замка, из черного тумана чуть светясь выступают лица, пробираются к воротам на волю, он различает, но его никто не видит, а увидят — и ему не сдобровать. И он барахтается в черной гуще ночи и никуда не скрыться.

И день, как эта ночь, казалось, никогда не кончится: она не пришла и не придет.

Томясь, он вдруг вспомнил свою чудесную серебряную ветку — дар феи Син все забыть. И серебро осветило ему память в ту обреченную ночь, когда умирая он плыл и как на рассвете завидя замок, как рукой он поднял ветку и зазвучало наполняя музыкой море до берегов, и там услышали и поспешили на помощь, но как его подобрали из лодки и перенесли в замок, он не помнит.

Где его серебряная ветка? И его меча не видно и тетрадь заслонил меч.

В час Исольды к Тристану вошел Гарнот. Тристан его узнал, но Гарнот не сразу. Гарнот, как и все, занят турниром, на языке черный щит Паламеда, его победа, имена рыцарей — Будас, Кен, Бодемай, Кажен,30 случаи и происшествия, это будет долго повторяться, забить время.

Гарнот все выложил, больше говорить не о чем.

Тристан молчит.

Гарнот вглядываясь:

— Сын Елиабеллы...

Тристан никак не отвечает, он только... его тетрадь цела, иначе откуда же «сын Елиабеллы?»

— Твоя мать из Елианоса — Елиабелла.

Гарнот припоминает: жена Мелеада, увела лесная фея. Мелеад брат короля Марка, Тристан?

Тристан посмотрел в упор — и печаль осветила память — Гарнот узнал его.

И это было так неожиданно и невероятно, чувство раскололось: обрадоваться? — Тристан не погиб, в чем был убежден Гарнот, и страх: неминуемая гибель.

— Твой меч тебя выдаст.

— Имени моего нет.

— Твой меч попал в руки Кушану,31 музейная крыса, по осколку Аморольта восстановит твое имя и ты пропал.

Тристан ошарашен: о своем расколотом мече он только что вспоминал, об осколке Аморольта в первый раз слышит, — прямая улика.

— Четыре турнира. Не до тебя. Не надо медлить. Ты выйдешь на прогулку — поверь мне, я все устрою! — и с прогулки не вернешься.

— А Исольда?

— Ей я все скажу. Ты согласен?

Тристан не отвечает, себе он ответил:

«Лучше б убили меня».

Гарнот Исольде.

Какая грозная тень прошла по ее лицу — Гарнот испугался. Тристану конец! — но другая прозрачная тень сдунула злую: в первый раз ее чувству отозвалось слово: «люблю».

И когда Гарнот передал ей свою мысль о побеге — спасти Тристана — она ужаснулась: расстаться навсегда.

————————

В ночь Гарнот вывел из замка к берегу моря. И как тогда на острове Самсон после поединка с Аморольтом, усадил его в лодку: «плыви домой».

Домой? Но где этот дом, куда плыть, покидая дом сердца? И боль нестерпимей отравленной раны. В его глазах Исольда сквозь сеть «никогда».

 

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Долго ли, коротко ли плывет Тристан в своей утлой ладье по бурному морю.

Было ему — пусть бы волны зальют и опрокинут лодку и море поглотит его, или пусть ветер ударит лодку о камень и его раскроенный череп не соберет осколки дразнящей памяти. И нет ему на чем бы успокоиться, скрючен отчаянием.

А ведь это неверно, будто в отчаянии не до еды — ему захотелось есть.

В лодке, куда ни загляни, мешочки и свертки — о запасах заботилась Брагиня. Среди консервов на дне голландский сыр, под сыром тетрадь в синей обложке «Сын Елиабеллы», а на сыре меч. Меч оказался не тот доказательный, а архаический, зазубренный времен пиктов32 — Гарнот по спешке схватил что ближе лежало; впрочем, не важно чей — обличать больше некого.

Тристан навалился на сардинки.

Потом он стал глядеть по сторонам, замечая и небо и берега. Приходили слова, но записать-то нечем — ни стило, ни чернильного карандаша. Какие серые скалы — голый камень.

И видит — сорвалось зеленое облако и к нему, все ближе — и он узнал ее, это она положила ему в лодку серебряную ветку и яблоко — фея Син в зеленом плаще. Она наклонилась к нему и голос ее зазвенел серебром ветки.

«Ты на себе узнал, какая ваша жизнь: распря, вражда, война, разлука всегда и везде. Я поведу тебя в другую страну, мы этого не знаем, все по- другому».33

Он поднялся и пошел за ней к краю — лодка остановилась — и спрыгнул в ее стеклянную лодку,34 и по вспенившимся волнам они помчались к закату.

Тристан очнулся: его лодка подходила к Тантажилю, — а на пристани народ, гуще мух на падаль, кричат:

— Тристан! Да здравствует Тристан!

В Корнуале праздник: день рождения короля Марка — столы. Распоряжается Андрет, племянник. Для Тристана этот двоюродный брат впервые.

Появление Тристана из «другой страны» встречено, как с того света.35 Поминалась фея Син — ее колдовство: воскрешение мертвого. Одни смотрели на него с любопытством, другие — со страхом.

Как о сне рассказывал Тристан о своем путешествии в Ирландию, повторялось имя Исольда, «всех прекраснее во всем свете».

Чудесное приключение в замке Форгал всеми было принято как доказательство силы волшебства и что может сделать фея если захочет, имя же Исольды произносилось совсем не в сказочном, а в житейском.

Ближайшие советники Марка были озабочены судьбой Корнуаля — кому Марк передаст королевство? Все были убеждены в гибели Тристана, а другой племянник Андрет из таких, что надо еще подумать,36 и наседали на Марка жениться. «Ты, говорили, бык добрый, тебе надо телку». Да и карлик Мядпауп — такая стала привычка обращаться к королю: «бык». Марк и сам подумывал, но где искать королеву, не в Нанте же — Корнуаль после победы Тристана самое могущественное королевство Большой Земли.

Загадку разгадал случай.

Поутру Марк возвращался с прогулки, над головой пролетали ласточки и уронили на землю — что-то37 блеснуло, Марк нагнулся и поднял золотой волос. «Судьба мне!» подумал он и спрятал золотой волос.

И когда вечером в кругу советников поднялся разговор о женитьбе: «ты бык добрый, тебе надо телку!» он вынул из кармана ласточкин золотой волос:

— Та, чей этот волос, и будет королевой.

Все потянулись посмотреть поближе, только это нисколько не решает, чей же?

— С головы Исольды, сказал Тристан.

И все одобрили: кому же больше.

Подумал ли кто, а может и подумал, да не сказалось: Тристану возвращаться в Ирландию, откуда он только чудом спасся: Ирландия гнездо обиды и сеть мести и в первую голову Тристана.

Марк рассказал о ласточках — судьба!

И Тристан подумал про себя — возвращение: разве не судьба? — И то, что казалось невозможным и никогда, вдруг сбросило отрицание «НЕ» и «НИ» — снова встреча с Исольдой.

Говерналя занимало новое приключение. Он понимал, как и все, сватовство — игра не веселая, но верил, как и все, в звезду Тристана. Тристан освободитель Корнуаля!

Тристан возвращался в Ирландию на верную смерть. И он был ко всему готов, лишь бы увидеть Исольду.

 

ТРИСТАН И ИСОЛЬДА

Посольство из Корнуаля взбудоражило Ирландцев. Тристан, победитель непобедимого Аморольта, ненавистное имя, вызывало раздражение и страх. У кого только не чесались руки и кто не искал себе надежное убежище, хоть под землю уйти, хоть на дно моря — у страха глаза известно.

Король Ленгиз от неожиданности развинтился и не соображает: убить ли Тристана, мстя за Аморольта, или самому вытягивай шею. А когда узнал, не с угрозой посол, а сватовство короля Марка, протянул гостю дрожавшие руки.

Исольда согласилась: родине жертва, сердцу тайная любовь.

Исольда дала согласие быть женой Марка, она поедет с Тристаном в Корнуаль, будет с Тристаном неразлучна, а как дальше, об этом она не подумала: неразлучное ослепило ее.

И когда о помолвке Исольды за короля Марка всенародно объявили, напуганные поняли, что все это значит и всем стало в дурацкую улыбку и в беспечное махай руками: Корнуаль соединялся с Ирландией, ни о каком вооружении не надо думать, трать на табак и чего хочешь.

Король Ленгиз не ударил в грязь: на празднестве в честь Тристана можно было видеть четырех королей Ирландии и много знатных рыцарей, и когда появился Агизо, король над ста рыцарями, мечи, щиты, шлемы наполнили стальным звоном и блеском серебряный зал.

А на турнире выступил Паламед.

Встреча с Тристаном оказалась роковой для непобедимого сарацина: черный щит упал перед белым Тристана.

Исольда — голубо-белый плащ, алый щит — всех прекраснее на всем свете, поцелуем увенчала победителя.

Сторонники Паламеда говорили, будто Паламед в угоду Исольде поддался Тристану, но что он себя покажет и овладеет Исольдой.

Какая-то не похожа ни на кого дамуазель, слепая, расталкивала всех, ища победителя, и повторяла «Самайн» и никто не понял, к чему поминался «день мертвых».38

Начались сборы.

Тристан живет в королевском замке. С Исольдой неразлучен, как в опасные дни, когда неузнанный подымался волшебством Исольды от смерти к жизни. Отъезд откладывается. А скоро зима. Ленгиз беспокоится: что скажет Марк? да и подозрения: близость Тристана и Исольды.

Ленгизу снится сон: серебряный зал полон гостей, на троне в венке Исольда, все восхищаются и никто не смеет подойти к ней близко, входит Тристан и прямо к трону, поднялся на ступеньки и на глазах у всех сорвал венок с Исольды, но этого мало, грубо раздел ее донага и потащил за собой из залы.39

Сон предвещал беду Тристану — так растолковали мудрецы, и гибель из-за Исольды.

Королева Эмен сказала:

— Любовь, какое это горькое счастье!

Говерналь и Брагиня у Эмен: оглянули в последний раз приданое запирать сундуки, Эмен подала серебряную фляжку.40

— Марку и Исольде дать, когда будут в постели. Глотка довольно — слаще меду — довеку крепко. Да берегите, не разлейте, от духа станет.

Посольство провожал рыцарь Гарнот: он будет на свадьбе от короля и королевы. И не мог скрыть, поглядев на Исольду, как был бы он счастлив, когда бы вместо Марка был Тристан. Дважды в жизни прощался с Тристаном, желая счастья, а на этот раз — чего пожелать осужденному на казнь?

 

САМАЙН

Утро было серое зимнее. В полдень подул ветер, и в ранний вечерний час загудело море.

Канун Самайна — день мертвых.

Все, что на земле и под землей, на море и на дне моря разворотило, обнажив нутро — сердцевину жизни — ярое, негасимое и несказанное, в закрутье звучит — кипь, клокот, крик.

Бурное настежь и моего раскованного живого — сквозь дождевую проволоку — заслону моим глазам — гремит! — покачу подмоторной перекатью бурного взвыва — гремит!

Дикая пламень — сверканье кристалла — лебединые перья.

И этот ропот сквозь своевольное мое хочу, нет власти заглушить — терпенью конец — отчаяние крючит руки сорвать сердце. Под угрозой расправиться с жертвой и самому погибнуть.

Дикая пламень — сверканье кристалла — лебединые перья. Вымыть — размолоть — рассечь — обвить — обрушить, с головы до ног — сарафан!

Матросы на слова Тристана помянуть всех мертвых, затихли. И Тристан оставил палубу.

Тристан и Исольда.

Грохот драконовых камней. Единственная мысль: минует ли? Уши слушали и из себя слышали похожее — слова сгорали, и мучило молчать. В море ее тысячелетних глаз вспыхивали драконы, его печаль изливалась смертной тоской.

Серебряная ветвь — белые цветы — звучит сквозь звяк и клокот буреморя.

— День мертвых, — говорит Тристан, повторяя только что сказанное матросам, — поминовение усопших матерей, сестер, отцов и братьев.

И вышел за вином.

Исольда одна. В ее глазах не страх, терновый венок любви.

— День мертвых, любимых и любивших, моей сестры и моего брата Байле и Айлен.

Рыцарь королевы Елиабеллы забился в угол под канат, шепча предсмертное — шум густого снега ему казалось, вьются птицы, кружатся над кораблем поживиться парным мясом.

Брагиня — сложены крестом руки, она не прячется, она — на волю Божью:

А над головой — ад: еще один такой удар и корабль разнесет в щепы.

Видят ли они, или кажется, или уже в стране блаженных и среди сидов Тристан. Что говорит Тристан, невозможно расслышать: «Исольде дурно или...?» Говерналь соображает: «вино». И опять забота: матросы забрали все запасы на помин усопших. И что еще осталось, посуда опрокинута, впотьмах не разобрать, он схватил из груды — и то счастье — серебряная фляжка, и в руки Тристану.

С вином вернулся Тристан к Исольде —

— За всех усопших!

В слабом свете свечи блеснуло серебро и осветило память: Сидония, ее серебряная фляга — яд.

— В детстве мачеха меня хотела отравить, а по ошибке отравила своего сына.

Он налил две полные чаши.

— В жизни нам вместе не быть и только в смерти неразлучны.

Исольда все поняла, взяла чашку и поднялась.

— За всех усопших!

Серебряный яд был нежнее и тоньше всякого приворота, тянуло еще и еще до последней капельки — до дна.

Мелкие сухие листья, водопад листьев — цвет белой бронзы — и на душе легко и простор.

И руки их сплелись неразрывно.

«Если это называется смерть, пусть она длится вечность!»

А кругом со дна моря и сверху с неба разверзалась поднебесная насыпь, поддонные холмы и прибрежные бугры и могильники — час сидов, когда мертвые выходят из могил и разбредаются среди живых. С вечера были погашены все огни — новый живой огонь озарил кромешную ночь, вся земля запылала в кострах.

Над твоими трудными бровями
над печалями неутоленных глаз
сияет месяц.
В твоих руках поводья нахмуренных звезд.
Обод солнца — дуга
И гулкие кони — черные вихри —
алчная ночь! — мчат по серебру дороги.

Говерналь очнулся — его ударил сквозь скрежет, вой и пену самый человеческий голос — чистейший, чище ледяных ключей и звонче, кристальный по лесному кукуя. Странно, откуда? И не случилось ли какой беды с Исольдой?

Отведя руки, одну в левую сторону, другую в правую для равновесия, шарахаясь, дотащился до двери Тристана и заглянул в щелку. И ровно б в зубы его дернул нелегкий, от щелки откачнуло, глотнул и снова — влип.

Что он там увидел, а верно нечаянное что-то, только поматывая головой, он отлип, пятясь, отошел от двери и прямо на Брагиню.

И не нарушая окликом ее молитвы, лишь осторожным подщупом потянул ее за рубашку и как козу за волосяной ошейник, потащил к двери.

— Стой и смотри!

Брагиня прильнула к щелке и отшатнулась.

— Мы пропали!

Брагиня догадалась в чем дело, конечно, Говерналь в вине обознался! — но куда там проверить: все вверх дном и перебито в осколки.

— Оба мы пропали!

Какой это был печальный рассвет.

Буря угомонилась. И не о пропаде извывало море, колебая в одно неразделимое — Тристанисольда.

 

СУДЬБА

Это было во вторник — неделя Самайна — когда искалеченный бурей корабль вернулся из Корнуаля с Исольдой.

— Да здравствует Тристан! — встречали Тристана, и в это третье возвращение крик был еще живее: Тристан победил Аморольта, Тристан победил свою смерть, Тристан привез из Ирландии солнце.

Марк, взглянув на Исольду, подумал:

«А и вправду, ее золотые волосы затмят золото солнца, а глаза — канул и не один век и не счесть миров чернее и самого черного напева».

Свадьбу разыграли по- королевски.

Тристан в тени. Всюду и все Андрет, имя с вылетом — дрет. И наперекор выкрикивается любимое «Тристан».

За свадебным столом Марк поневоле много пьет и киселеет. Размазывая слова, бахвалился — да и есть чем, такой королевы ни у одного короля и равной не будет, Исольда! И кого-то благодарил, отводя глаза от Тристана. И по-пьяному прорвало:

— Чего ты так смотришь, чай не в гроб кладут!

Тристан опустил глаза погасить печаль, а на сердце ныло.

Пир окончился без задних ног: гости расходились, держась передними за стенку, а кто ползком.

С пожеланием — песнями проводили молодых: карлик Мядпауп красным саксаганом соро́ча передом вычмокивал воздух.

Марк, не дожидаясь церемоний, улегся на вспышенную кровать лицом к ковровой стене, и притворился, спит: чувствовал он себя неважно: под сомкнутыми веками плыло.

А еще долго величали новобрачных, дрязня быка и ободряя телку. Исольда и ее свита стояли у постели короля налегке — в длинных сорочках.

В комнате было жарко натоплено и по- церковному, дымясь, горели свечи.

И когда, наконец, после воя и прибауток наступило время оставить новобрачных и все свечи были погашены, Исольда вышла с Тристаном. А Говерналь, стоя за Брагиней, стал подпихивать ее руками под теплое место и выпихнул к краю кровати. А сам вышел.

Брагиня робко подложилась под одеяло, подогнула ноги, упираясь теплым местом в каменную стену, как ей кажется спина Марка. Если бы она легла навзничь, ночь прошла бы спокойно. Марк и на самом деле заснул, но пригретый Брагиней, повернулся на другой бок носом в спину Брагине.

В коридоре, у дверей спальни, примостился перед микро Говерналь.

Как всегда после взбудорада долго откашливался дом и когда успокоился, еще долго Мядпауп хихикал, потом принялся сурьезно икать. Говерналь прислушивался, но зачем-то стал вглядываться и заметил карлик таращится, а на локоть от карлика по одной линии Мядпауп, как если бы он был не карлик. Тут Говерналь сказал себе: «это предсонье» и незаметно заснул. И вдруг слышит: с эротическим вздохом «Изотта!». Говерналь очнулся, а ему взагривок и резче «Изотта!».

«Дура». Говерналь понял, встряхнувшись залихватски, как какой — нибудь «Paris vous parle» «звучно постелил в трубку: «Марк, король Корнуаля, на ирландской королеве Исольде «аженился!».

Завернутую в багряную парчу пронесли Брагиню в комнату Исольды.

И за окном поднялась неистовая воздушная мракобесь: свист в два пальца, урчанье грудо — брюшное, саксофон. Кудa спать и даже натюкавшийся до поплавка, вскоча, вытаращил глаза, не знай бежать, или забиться в щелку.

Андрет, накинув на себя что-то неподходящее, высунулся по пояс из окна и крикнул прекратить безобразие и дать покой новобрачным:

«Завтрашний день всякому в глаза показана будет ирландская кровь непорочной молодой королевы Исольды».

И вправду, с утра началась демонстрация. Народу набралось, как на проводы осужденного на смертную казнь. Наряженные чучелами носили по улицам всем напоказ окровавленную сорочку Брагини, выплясывая под скрипку мелкой семенью, и совсем ни к чему тут и там выжигивалось из горлодёра в честь Исольды «да здравствует Тристан!».

С утра поздравители.

Марк был очень доволен и хвастал перед гостями, выхваляя достоинства жены: он поминал тесные Иверские ворота, достопримечательность Москвы, снесены в Революцию, а ноги Брагини сравнивал с копченым угрем. Быка подзадаривали.

Исольда слушала окаменев.

Весь день Брагиня не показывалась, она оставалась в комнате Исольды, она была особенно хозяйственна — разбирала белье, вздыхая. А вечером, и это заметила Исольда — тихонько пела.

«Изотта, — сказал Брагиня, — может быть мне опять за вас пойти?»

Исольда ничего не ответила: наступил час — неизбежно. И это не по долгу клятвы — зарегистрировалась в мэрии, а по долгу любви — разлученная судьбой она своей жертвой будет неразлучна с Тристаном.

Долговая связь жертва — проклятие человеческой судьбы! Жертва Исольды по долгу любви к Тристану; Тристан исполнил свой долг: привез невесту Марку, — жертва не расставаться с Исольдой. Брагиня исполнила свой долг — ее жертва долг верности Исольде.

Редкий случай: жертва обернулась в удовольствие: в первый раз с недобрым чувством к своей Изотте — с затаенной обидой, с потайной жалобой судьбе, проводила Брагиня Исольду к Mapку на свое завидное место.

Вся в себя, Исольда на нее не посмотрела. Она взглянула на Тристана — вся и какой поток печали ей ответил и проводил ее до двери спальни.

Была тихая ночь. На другой день неинтересно, весь дом непробудно спал, заснула и Брагиня. А Тристан все спрашивал: почему все так, а разве не могло быть иначе? И на почему не было потому что, а не иначе — только так.

 

ИЗМЕНА

«И с того часа их любовь не иссякла и от этой любви им было большое горе и нет человека, который бы поднял столько муки из-за любви, как Тристан и Исольда».

Эти слова я читаю на красном тисе, вырезаны «огамом» столбиком в виде бровок и ресничек, косых и поперечных. И во всех хрониках, писанных нашими буквами на бумаге и телятине (пергаменте) повторяется единодушно о перевернутой любви — о Тристане и Исольде.

Есть две смертельные болезни: любовь и ревность. Отравленный любовью неизбежно заболевает ревностью. Но ревностью заболевают и не по любви к другому, а только по самолюбию. Имя этой ревности — зависть.

Тристан в пламени любви и чего бы не случилось с Исольдой, пламень его не погаснет. Но о какой любви, когда говорят о Марке?

Исольда самая прекрасная во всем свете, корнуальская королева, а Марк король Корнуаля — и все ему завидуют и идет молва, не по носу табак. Но он уверен, он избранный: перст судьбы — ласточки бросили ему золотой волос с головы Исольды, а Тристан, рискуя жизнью, одолел все опасности — победил ненависть ирландцев, вывел корабль из пасти бурного Самайна и привез ему его суженую — единственную в мире Исольду.

Первое время — медовый месяц — гордо самоуверенно торчал королевский нос: король Марк и королева Исольда.

Когда Андрет говорил с Тристаном, глаза его, щурясь, наливались скорбью. Скорбь за бездарность: ему никак не угнаться за Тристаном и Тристан своим превосходством его унижает.

Надо устранить Тристана и тогда не будет сравнения: Тристан и Андрет.

Тристан и Исольда: когда он оставались одни, их руки невольно тянулись — их существо едино и нераздельно, разделенное судьбой при появлении на свет двух в земную жизнь: Тристан-Исольда — Тристан и Исольда.

А стало: Марк и Исольда — судьба. Но разве существо Тристана-Исольды покорно судьбе — непременно выбьется на свет.

Марк ничего не замечает. И на что ему жаловаться? Исольда по долгу жертвы во всем ему послушна. А замечает, кому до Исольды никакого, но кому мозолит глаза Тристан: о измене открыл глаза Марку Андрет.

Марк насторожился.

И Тристан с глазу понял перемену и в глазах и в голосе Марка: горло выдаст, как ни прячься. Да и Говерналь предупреждал: будьте осторожны.

— Ночные свидания в саду в беседке, — донес Андрет.

В поздний час Марк залез на дерево с ружьем — придут — угостит. Они пришли — а руки их, ветви дерева, потянулись друг к другу. Но тень Марка резко стала между ними. Тристан опустил руки.

— Я хочу просить тебя, Исольда, — он не сказал Изотта.

Она поняла и отошла за тень.

Тристан продолжал:

— Заступись! Вижу Марк в чем-то меня подозревает. Начинаю догадываться. Мне лучше вас оставить.

Тень метнулась и пропала.

Слышно было, как грузно сошел Марк с дерева, и шаги — из сада.

— Изотта, разве я могу покинуть тебя! Я живу, потому что ты есть на свете. Меня можно уничтожить, но моя любовь — —

Наутро Марк вызвал к себе Тристана: поручение — объехать Корнуаль и острова.

 

РАЗЛУКА

Дается человеку дар — любовь и с любовью дар — разлука: испытание любви.

Исольда одна. Скучно. Я говорю по- русски скушно. Надо затолочь время и ждать. Ждать — жить. Сроки возвращения откладываются. Невыносимо жить.

— Какая вы стали раздражительная, Изотта! — сокрушалась Брагиня, и говорила о Тристане.

В разлуке живет имя, маня и лаская, живее человека.

И все это на глазах у Марка. Как было не заметить, и без Андрета ясно — и как хорошо он придумал удалить Тристана. Он верил: разлука погасит, и не догадывался, что разлука — крепь.

Марк верил в свое счастье. Все ему дается без труда — «чужими руками» добавляет карлик Мядпауп: земля, власть, слава и Исольда.

Выдав за свой сон, он рассказал Исольде сказку о чудесной розе.

«Не в нашей земле, не близко, не далеко было королевство и в этом королевстве все было хорошо и красно. А всего краше — в королевском саду розовый куст.

— Королевство мое, объявил король, но розовый куст не мое. Кто сорвет цветок, тому и куст.

И кто только ни пытался взять цветок, да все мимо рук — не дается.

А пришел никому незнаемый из чужой земли рыцарь и сорвал цветок. Всем было в удивление, ждут: заберет и куст. Но когда рыцарь потянулся за кустом — куст ему не дался».

— Неправда, сказала Исольда, — кто взял цветок, того и куст.

— В снах и в сказках чего не бывает, сказал Марк, но случается и в жизни.

Марк думал о Тристане: Тристан достал ему Исольду — розу, но сколько б ни протягивал руки, Исольда никогда его не будет.

Исольда думала о Тристане: Тристан взял ее розу и вся она — розовый куст — его.

И вдруг слова сказки: «чужой рыцарь взял розу» обернулись к ней ее тайной: не намек ли это на Самайн? и невольно выговаривается имя Брагиня. Знают тайну только двое, Говерналь не такой, а Брагиня, она не мудрая, сболтнула? Марк проверяет.

«Всего можно ждать!» — гнев вспыхнул и погасил память, а мысли закружились.

Исольда — кипела: не поговоря, не глядя, она посылает Брагиню в лес собрать целебных трав. А провожатым шепчет, они поняли: они все исполнят, из лесу вернутся с травами одни.

«И концы в воду!» договаривает Исольда беспощадно.

Брагиня ничего не подозревает; сердится Исольда, но Исольда всегда на нее покрикивала. В лесу встречая, каждую траву зовет по имени и стебли льнут к ней, по своему здороваются. «Убийцы» медлят: рука не подымается. Бродят скучные, зашли в такую деберь — сырой мох. Пора.

— Стой, говорят, прощайся с белым светом и прости нас: так нам велено.

Брагиня остолбенела: в ее глазах ее любимая Изотта — какая горькая расплата за любовь! Она заплакала — человек человеку слепой голодный зверь! И просит вывести ее на распутье.

— Привяжите меня к дереву — там ходят звери.

Они так и сделали: вывели ее на ростань дорог, скрутили ноги и руки крепко к дереву. Рады, не этой рукой, а лютый зверь кончит. И ушли.

Привязана, не выскочишь — так ей на роду написано! — но умирать кому хочется! — шорох, треск ветки ей жало, человек не пощадил, откуда же темному зверю?

Но это не лиса, не заяц, не волк, не медведь, а проезжал той дорогой — путь к королю Марку — рыцарь Паламед.

И видит, привязан к дереву человек, а не кричит. Подъехал ближе и узнал Брагиню. И она узнала непобедимого сарацина: черный щит, два меча.

Он освободил ее, спрашивает за что?

И она повторяет:

— Изотта, я не виновата.

— Да жив ли Тристан?

— Тристана нет, уехал по поручению короля Марка, не было кому заступиться.

Паламед продолжает путь к королю Марку и с ним Брагиня.

«С Брагиней покончено, языка больше не будет, бояться нечего» — эта гневная мысль успокоила Исольду, гнев остыл, и она одумалась: если бы Брагиня проболталась о Самайне, то как же ей утаить было о своей жертве? И разве Марк чем — нибудь намекал? И при мысли: она не так поняла сказку Марка и напрасно обвинила Брагиню, Исольта ужаснулась.

«Вернуть!» — и крик надежды: еще не поздно! — и молотом отчаяние: поздно, расправились!

«Тому, кто ей вернет Брагиню, она все отдаст!» — повторяла она.

Она нарядила погоню в лес, торопя и отчаиваясь и надеясь.

И ждет, как в лесу ждала Брагиня. Топот копыт очнул ее и вывернул: убийцы? или люди, посланные ею: поздно.

«Я все отдам, кто вернет мне!» — кричало в ней.

Но это были не убийцы и не с вестью поздно, она видит: Паламед и за ним — Брагиня.

И без света дом осветился — кто в жизни терял по своей вине невозвратно, и потерянное возвращалось, поймут о каком я говорю свете.

Паламед и мечтать не мог о приеме, как встретила его Исольда: он не Брагиню, он ее скрученную душу освободил.

Музыка. Начинаются танцы. Никогда не бывало в доме Марка такого веселия. Не узнать Исольды: далекая, недоступная, она вдруг со всеми своя — или это грех соединяет людей, или обрадованность человека, открытая дорога к человеку?

Марк и Паламед. Шахматы. Ноздревский задор. Выиграй: к чему рука коснется, твое.

Марк никогда не проигрывает.

Вокруг игры стена, любопытные. Подошла Исольда. Марк проиграл.

— Король Марк проиграл! — говорит Паламед. Поднялся и за руку Исольду: — мое!

— Король Марк проиграл Исольду.

Музыка. Танцуют. Звонче. Вскачь — из — под каблука взлет и плавь пальцев рук спружит:

«Паламед — Исольда!»

Вьется в вихрь.

Из света свечи — свечи гаснут — иссвет.

Зеленый плащ — зеленая волна — фея Син.

Исольда рыдает.

Эти слезы — пепел сожженных мыслей — безответный голос, эти слезы — сухая земля, голый камень.

Очнулась и пошла: зеленые драконы сверлят ей путь.

Исольда и Брагиня. Паламед прощается с Марком, Исольда прощается с Брагиней.

Карлик Мядпауп кричит вдогонку:

— Прощайте, будьте здоровы, пишите!

В свист и бурю росой проникает серебряная ветка, навевая — «как хорошо, мне ничего не надо!» И дом погружается в сон — поехали в страну блаженных.

И когда поутру в канун Белтене вернулся Тристан, его глазам предстало зрелище, подлинно Мамай ночевал. Не только подробностей, а и с чего началось, толком ни от кого, одно — слово в слово:

— Марк проиграл Паламеду Исольду и Паламед ее увез.

Марк жалко Тристану:

— Верни!

Тристан безразлично:

— Верну. — И вдруг, как в детстве, заступаясь в последний час Сидонии: «таких огнем жечь», вся печаль его вспыхнула костром: — «я верну Исольду не тебе, а для себя!»

 

БЕЛТЕНЕ

Всю ночь Брагиня, как и все в доме, крепко спала, а Жучок не спит: где Исольда? На каждый шорох он бросается к двери, прислушивается. Нет, не она и медленно возвращается к кровати Исольды в свой уголок. И на каждую воздушную поветь он подымал голову и вчуивал. Нет, это не Исольда. Он еще себе не говорит: потерял, но смутная мысль о потере беспокоит.

Поутру Жучок через все комнаты выбежал из дому, обошел двор. И за ворота по следу на дорогу. И побежал. Бежит дольше чем мог — звери знают свою крайнюю меру — а куда там догнать! И назад шел, дыша. И виновато вернулся в комнату.

Брагиня плачет. И он понял, оттого она плачет: Исольды нет и не вернется. И комком подступало к горлу: не вернется.

Вчера, как ехать с Паламедом, Исольда переоделась, на полу около кровати ее скомкнутое белье. Жучок забился в самую середку. И не может передохнуть — так колотится сердце.

«Исольда, освободи меня, спаси — в чем виноват я, прости меня, Исольда!»

Завтра Белтене — праздник 1-е мая. Брагиня собралась пойти посмотреть на костры, как через огонь прогонят скот и будут по искрам и пеплу гадать. Покликала Жучка. Не слышит. Куда запропастился? Еще раз: Жучок! — не откликнулся. «Пойду одна».

В полутьме, проходя мимо кровати Исольды, наступила на брошенное неубранное белье — и отдернула ногу: показалось на мягкое наступила: змея? Зажгла свет и, отведя руку, ворох встряхнула — и не змея, Жучок мягко, черной бархатной куклой, упал на пол.

— «Жучок!» — наклонясь, дотронулась она погладить. Но он не пошевельнулся: из его глаз глядела смертная тоска.

Потом скажут со слов Брагини: собака нанюхалась в Самайн любовного зелья и дня прожить не могла без Исольды: тоска задушила: «звери верней человека».

Да правда ли сила любовного зелья случайная: Жучок был с Исольдой на корабле в Самайн? Есть что-то покрепче, перед чем бессилен и самый верный любовный отворот: разлука, эта извечная неразрывность жизней: Жучок и Исольда, Тристан и Исольда.

* * *

Как все случилось, какие были проводы и были ли после выигрыша, все стерлось в памяти. И не музыка — светлое серебро ветки — чары забвения, а счастье от счастья. Паламед все забыл — в его глазах Исольда, его Исольда — цель его жизни и подвигов.

Невероятно! Выигрыш — судьба. И что еще невероятней: Исольда покорно приняла. Он не смел сказать с ней ни слова, не решался посмотреть ей в глаза, он только чувствовал ее — свое счастье!

Ночь — черный щит темнее ночи и с серебряным блеском конь.

Встреча: рыцарь Гирляндет.

Рыцарь Гирляндет, отчаянный забияка, в поисках фортуны не пропустит случай и даже во сне, ляжет отдохнуть, а над головой повесит на шесте щит — вызов.

Паламед узнал Гирляндета: этого забияку он и без меча сшибет, только сунься.

И вот судьба! Гирляндет своим корявым мечом разрубил гордую голову сарацина.

Не веря себе, он ухватил мечи Паламеда — венец его славы! — «да заодно, подумал, заберу и эту», он был уверен, бродячая дамуазель, но когда увидел, что это сама Корнуальская королева, испугался. Да скорее грех с рук, еще скажут, похитил! отвез Исольду в ближайшую башню и сдал на руки дамуазель — хозяйке башни. Завтра же он победитель Паламеда поедет к королю Марку известить: спас королеву.

И когда на счастливой дороге Тристан наехал на убитого рыцаря и узнал Паламеда, отлегло на сердце, но где Исольда?

Едет он, не зная куда.

Глубокий вечер. В лицо ему гарь — зажигают костры. Где Исольда? И чудятся всякие страхи — страшные мысли и он не может отвязаться, едче гари. И вдруг потянуло зеленой волной и он из горечи увидел зеленый плащ — фею Син.

— Туда, показала она, — я тебя провожу.

Он повернул голову по руке феи и увидел башню.

— Там ты найдешь Исольду, сказала фея.

Он повернул в сторону — в его глазах башня.

Надо было совершиться на тайных путях жизни: Исольде потерять Тристана, Тристан нашел ее.

В этой башне они вместе проведут ночь — канун Белтене, эта башня будет им, как канун Самайна был для них корабль.

Фея Син поднялась к ним: эта башня ее владение, они ее гости.

— Я могу из камня сделать овцу, а из папоротника вепря, — говорила она, — превращу воду в вино, засвечу солнце, месяц, звезды.

Тристан подумал: «лунная ночь». И когда проговорилось в нем его желание, он увидел через окно голубые всадники окружают башню и входят в ряды их другие всадники — козлиные головы.

Ярко светила луна.

— Завтра я должен отвести тебя к Марку, — говорит Тристан, — наша последняя ночь.

И печаль его глаз синим потоком заливает ее бездонный из веков встрепенувшийся взгляд.

И они плывут в лунной волне нераздельные, разделенные на земле: Тристан и Исольда.

* * *

Утром в день Белтене приехал к Марку рыцарь Гирляндет, победитель Паламеда: сворочена скула и фонари под глазами. Ночью с мечами Паламеда, проезжая сквозь костры, он встретил рыцаря Генелона и, как водится, вызвал на поединок. И тут вышло некстати — неожиданно Генелон скувырнул его пошарить носом и как победитель завладел мечами Паламеда да и его меч себе прикарманил.

Гирляндет приехал к Марку сообщить о Исольде: похищенную королеву он отбил у Паламеда: Паламед убит, а Исольду он отвез в ближайшую башню.

Гирляндет нарисовал на блокноте башню и стрелками — куда — повернуть с дороги.

Андрет, Брагиня и Говерналь в сопровождении Гирляндета немедленно отправились в поиски за Исольдой.

И вправду, на дороге наткнулись на убитого Паламеда — и черный щит не огородил от смерти — тут же стоял его конь. Повернули в сторону к башне.

Но сколько ни искали, не нашли башню. Так и вернулись одни — без Исольды.

Не возвращался и Тристан.

 

ПЛАВАНИЕ ТРИСТАНА И ИСОЛЬДЫ

Они плывут — открытое море.

— Я знала, ты найдешь меня и опять мы будем вместе.

— Все мои мысли о тебе, Изотта.

И на них глянул остров. Они вышли на берег.

Пустынно. Ветер, скрипя, завивает песок.

— Смотри, какой след! показала Исольда.

А это был след не простого зверя: лапа собаки с острым лошадиным копытом.

Дальше идут — тот же след. И им стало страшно.

— Мне было страшно, а вдруг я потеряю тебя.

— А мне: не найду тебя.

И они вернулись на свой корабль. А когда они шли, страх подхлестывал, оглянуться не смели.

Со всех сторон острова на разноцветных конях скакали всадники — кони желтые, зеленые, красные смешались. И каждый всадник рвется перепрыгнуть на соседнего коня, кричит: мне желтого! я хочу белого!

— Это демоны?

— Нет, это люди.

И поспешно отплывают.

— А след мы так и не узнаем чей.

— След наш. Мы заглянули в наше прошлое: конь — собака.

И они плывут.

Тихий свет моря и светлая тишина вокруг.

— Ведь это все наше всегда что было и что будет.

— А в жизни не бывает. Или на миг, или во сне. Все живое на свете несчастно.

И снова остров — башни, здания, блеск кровель.

И как только они ступили с корабля на землю, их окружила стража, надели цепи и повели в тюрьму.

Остров зовется Плачежный: здания — тюрьмы; кто попал на остров, дорога — тюрьма. Правит островом Ораш Набон — черный король, и его двадцать сыновей — ораши.

Злой обычай: рыцарю, попавшему на остров — поединок: победит, голову долой; а женщине, если окажется краше других, пожизненно тюрьма.

Исольда — всех прекраснее на всем свете, горькая ее доля, Тристан — победитель Аморольта, что его ждет, кроме смерти?

Тристан вызывает всех орашей поочередно. Все убиты. Он убил и черного короля Набона. Сквозь кровь он проникает в тюрьму к Исольде. И с Исольдой покинул остров.

Они плывут.

Плыть, избежав опасности, каждую жилку чувствуя, счастье.

— В тюрьме я никогда не покидала тебя.

— Перед смертью ты стояла, глядя из глубины и лицо твое наливалось светом.

— Разлука не грозит нам.

— И открывается жизнь.

— Мы родились пройти горький путь: ждать встречи и расставаться встретив.

— И жгучая память.

И существо каждого из них выплескивается друг в друга — миг нераздельного существования.

И глаза их канут.

Показался остров.

Богатство зданий, разнообразие форм и красок: любопытно. А попасть непросто: стоит остров в море на одной ноге, только и можно подплыть, а как взобраться? Они осмотрели ногу и им в глаза дверка. Туркнулись — не заперто. И вошли в ногу и по лестнице поднялись на остров.

Правит островом королева Скатах.

Все ее подданные скопцы, и только ее брат без печати, Даре.

И всякий, кто прельстясь «лепотой» исхитрится попасть на остров, не мог избегнуть ножа Скатах. Та же участь ждала Тристана.

Они жили в королевском замке. Все им было предоставлено — полная свобода, но покинуть остров не было возможности — дверь у лестницы спуск по ноге на волю день и ночь караулит стража.

С каждым днем королева Скатах выказывала все большее внимание к Тристану, а брат ее Даре жадными глазами встречал Исольду.

И однажды королева сказала Тристану:

— Твоя судьба печаль, я дам тебе другие глаза и выведу из череды. Ты станешь свободен и сам себе выберешь судьбу.

В ее руке блеснул нож, — а была она необыкновенной силы поляница, но Тристан не присел, как другие жертвы Скатах, а поднялся — вырос, вырвал нож из ее рук и кровавясь ударил этим ножом, как свинью под горло. И обожженный кумачом исторгшегося вскрика выбежал с ножом к Исольде.

У Исольды был Даре — Тристан не видел его глаз, а спину — и под ножом Даре, не пискнув, упал к ногам Исольды — кровь залила ее ноги.

В красном пожаре, с поднятым ножом, угрожая, выскочили они на волю.

Морские кони мчат, рассыпают свою белую гриву, не остановятся, без оглядки — это путь моей воли, моего на своем.

Голубым облаком упал плащ с плеч Исольды, белая шитая золотом сорочка завилась в волне и уплыла.

И Тристан увидел себя перед ней: ее губы — блеск — красный сафьян и голубеет луч — бездонные глаза — желанный для любимого, грозный для недруга. А спиной к нему, но он видит, как будто стоит перед ней — фея Син, в ее руке намыленная губка.

И они очнулись во дворе замка.

По концам двора четыре дома — серебряные стены крыты лебедиными перьями. Перед замком девять орешен, из — под корней средней орешни выбивает ключ и бежит пятью потоками. С орешен падают в потоки орехи. Лососи — их пять — сгрызают орехи, а скорлупа плывет.

— Напейтесь! — слышат голос феи Син.

Они утолили жажду.

Навстречу зеленеет берег.

— Ирландия!

К берегу стеклянный мост. Как перейти: ноги скользят — шаг относит назад. Да это рыба!

И оба раскрыли глаза.

В окно башни ярко светило майское утро.

— А долго же вы спали! — говорит фея Син.

— Как долго?

— Прошло два Самайна, два лета, второй Белтене. Пора возвращаться.

 

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Возвращение Тристана с Исольдой встречено в Корнуале с тем чувством восторга, с каким встречают любимое и повсюду слышалось:

«Да здравствует Тристан».

Даже больше, чем всегда: были убеждены, Тристан погиб. Двухлетняя неизвестность приписывалась его подвигам: Паламед, похитив Исольду, завез ее на край света и хотя в те времена на географических картах не значилось ни Руси, ни России, поминали о Москве, употребляя выражение Западного мира: «Тристан вырвал Исольду из рук красных палачей».

Говорили и о Драконе — у Дракона Тристан вырвал ядовитый язык и положил себе в карман, отчего чуть сам не погиб — спасла Исольда. Говорили самое невероятное, украшая славой любимого Тристана.

Не так встретил освободителя Исольды король Марк: «Два-то года где-то пропадали!» — он не верил ни в Москву, ни в Дракона — «басни для объяснения черных дел». В его памяти слова Тристана: «освобожу не для тебя, а для себя».

Карлик Мядпауп подвязал себе на голову оленьи рога, будто по моде, и смеялся под нос, нарочно попадаясь на глаза Марка.

Тристан уверял Марка, будто нашел Исольду в башне вчера, когда зажгли костры.

Даже Говерналь, закусив губу, старался не смотреть на Тристана: так невероятно это «вчера, когда зажгли костры».

А когда Тристан рассказал свой сон — плавание, Говерналь заметил: — остров Ораш в Ирландии, живут великаны, но о скопческой королеве Скатах ни во французской, ни в итальянской редакции ничего нет похожего — а только в русской.

Говерналь начинал верить, что все это действительно было во сне. Но что снилось Исольде? И разве не может сниться один и тот же сон двум разъединенным в жизни, а не в существе? про это и Тристан не спросил себя. Не упоминалась, и забыта фея Син — которой ничего нельзя было запретить.

Исольде Марк ничего не сказал: он был доволен, вернулась! ведь пустили слух, будто он проиграл Исольду Паламеду. Теперь язык прикусят: королева в Корнуале. А Тристану он приготовил назавтра свое грозное слово: навсегда из Корнуаля — путь Сидонии, Малая земля — Нант.

Исольда весь день просидела, нагнув голову к коленям.

Говорили, королева тужит по своем Жучке.

Брагиня достала другого пуделя — черный, как Жучок, подсовывала Исольде: служил перед ней, уставясь добрыми глазами, Исольда как не видела — она ничего не видела — горе заполнило ей свет.

Назавтра Марк через Андрета объявил Тристану свою волю: изгнание — немедленно и чтобы без комедий.

И как когда-то у короля Парамонда после истории с Белиндой, Тристан с Говерналем тайно покинули Корнуаль.

 

СОЛНЕЧНЫЙ ПАРУС

В Нанте Тристан женился. Не по-настоящему, как это по-людски женятся, а по бумагам. Разве можно было поставить рядом с Исольдой прекраснейшей во всем свете и любимой больше, чем любящий любит себя.

Тристан женился на имени: племянницу короля Гуя звали Исольда. В отличие от красной Исольды ей дали кличку: «белоручка». Не потому чтоб ее руки до́бела пылали, а просто, она не мыла посуду и пальцами в ордюр не лазила — из богатой семьи.

Самому повторять любимое имя Исольда и слышать повторяемое в доме — Тристану воздух.

Исольде было лестно: жена Тристана. Глубоко затаив обиду, она шла за Тристана на безбрачную жизнь.

Крепкая бретонка, мать называла ее «моя ласточка», а сами ласточки различали как домашнюю птицу, ее губы сравнивали с пурпурной наперстянкой, но в них не чув — ствовалось никакой влаги, резиновые.

Брат Исольды Каетан, еще с пухлыми губами подростка и мечтой сделаться рыцарем львиного знака, не расставался с Тристаном. Тристан рассказывал ему о Красной Исольде. Воспоминания яркие, горячие стали Каетану приворотом крепче и бесповоротней любовных заклинаний.

Каетан влюбился в Исольду — его мыслями овладела единственная дума о ней, она ему снилась во сне и представлялась в предсонье и он повторял за Тристаном: «Исольда! Увидеть Исольду!» Но это неисполнимо: море разделяло их.

На неисполнимое отвечают другим бесповоротным: смерть. Каетан принял столовую ложку или по старине рог сильнейшего яда: персидский: «шуша». И в предсмертном бреду повторял за Говерналем: «темная могила, долгая память». Говерналь, разыгрывая самоубийство, ухаживал за ним.

Наш мудрый аптекарь Бургос никогда не отказывал влюбленным и с большими предосторожностями не попасться, отпускал граненый флакон с персидской наклейкой «Шуша» — как кашельного суропу — приторную микстуру: сладость ошеломляла без последствий.

Каетан победил смерть, стало быть, свидание с Исольдой не неисполнимо, в чем он уверил Тристана.

Встречая вечер Тристан говорил себе, что вот и еще день канул в вечность — приблизил день встречи, которая непременно будет: без этой веры он не мог бы прожить минуты.

Он воображал себе эту встречу: «сразу у меня и слов не будет передать все, что эти дни — годы передумал и перечувствовал «во сне снилось и слышал, слушая музыку — из недр жизни».

Во сне ему снилась ее душа: сотканная из тонких облаков нежных и чистых — поле — цветы — свет — тишина; с какой любовью она глядела на него и любовь в словах молчания.

Тристан всякий день писал письма Исольде. Письма — имена, в разнообразии имен — звук, образ и окраска его тоски.

В Нант нередко наезжал рыцарь Исольды Гарнот, с Гарнотом отправлялись письма в Корнуаль.

Женитьба Тристана, чего Тристану в голову не приходило, понята была Марком, как знак «остепенился» — Исольда — «белоручка» королевского рода! И подумывал, не вернуть ли Тристана в Корнуаль: имя Тристана громко.

Но, когда он сообщил Андрету, Андрет не задумываясь сказал:

— Если ты это сделаешь, я насильственно свергну тебя с престола!

— Не буду, не буду, — Марк поднял руки, обороняясь, и виновато присмирел, хотя Андрет бить не собирался.

Карлик Мядпауп пристально смотрел на Марка, совком высунув язык.

Андрет правил Корнуалем, а король Марк — ему остались: корона без встреваться и для забавы карлик.

— Вот ты мне пророчил: Тристан меня погубит. Ты все врешь.

— Да ты давно погиб, — отвечал карлик, своим совком дразня.

— И что за дурацкая привычка высовывать язык?

— Он у меня от времени сам вылезает. Мы с тобой отставные.

— Я тебя прогоню как собаку.

— Я не собака.

— Ну пес.

Карлик, выпуча глаза, убирал в рот совок, и снова высовывал, дразня.

А и вправду незавидная доля была короля Марка, всем командовал Андрет, а королева Корнуаля с того дня как Тристан покинул Корнуаль, голоса ее на приемах и праздниках не слыхали. Исольда затворница.

С Исольдой одна ее верная Брагиня. Ее называла Исольда святой черничкой — «девственница — мученица», что всегда вызывало смущение: время не изгладило памяти о первой брачной ночи.

С утра, как когда-то в Ирландии, обе были заняты с больными: они лечили волшебными травами — наука матери Исольды королевы Эмен; вечерами читали старинные ирландские повести, память о родине, и письма Тристана. Всякий день, всякий час, а мысленно всякую минуту повторялось имя Тристан. Это имя стало для Исольды стеклянным мостом из Корнуаля в Нант.

Из Нанта Тристан предпринимал путешествия — это разрешалось — по Малой Бретани и на острова. Ездил к королю Артуру и к Ланцелоту, участвовал в собраниях «Веселого Братства». Тут он встретил рыцарей, которых с детства знал поименно из своей первой книги: «Король Артур и рыцари Круглого Стола».

С болью прислушивался к рассказам о Исольде — рыцари бывали всюду и в Корнуале.

Его волновала всякая подробность. «Золотые волосы Исольды потемнели!» — замечание сразу приблизит Исольду: сравнивая с какой он прощался и ту, с какой он встретится, он чувствовал, как живое, и что ждет чего еще, сам не смея спросить.

* * *

Гарнот приехал в Нант, как всегда на краткий срок. И задержался, не собираясь возвращаться в Корнуаль: любовное приключение — какой же рыцарь без приключений!

Тристану Гарнот поверил тайну: жена Сегурандеса. И был убежден, шито — крыто. Но разве возможно что — нибудь скрыть в Нанте: чужая тайна — единственное развлечение, на что и звери падки. Тем более замешан иностранец. И Сегурандес, как говорили, принял надлежащие меры предосторожности.

Поле любви — широко и просторно, но и заставы. Кому, а Тристану как не знать! Свидания стали не безопасны. Гарнот попросил Тристана пройти вместо себя на разведку. В условленный час Тристан пошел. И наткнулся на Сегурандеса. Сегурандес поджидал у дверей и на стук, приняв за Гарнота, встретил Тристана копьем.

Тристан, как однажды Жучок с поля, дыша, добрел до дому.

Рана была не тяжелая — пырнул! — на турнирах на такое не обращают внимание, но копье было отравленное — Тристан слег и не подымался.

Единственное спасение — Исольда: тайна яда: отравленный меч Аморольта «за родину» и отравленное копье Сегурандеса «за друга» — в ее власти.

Давно был готов корабль, задержка из-за Гарнота, но теперь он немедля едет и вернется из Корнуаля не один, а с Исольдой — «во что бы то ни стало».

Он думал о Андрете: какую подымет против поездки Корнуальской королевы к ссыльному в Нант.

Тристан думал не о Марке — «короля не спросят», ни о Андрете, — «так его Исольда и послушает!» — он думал о Исольде: долг и любовь, что возьмет верх? ее любовь — как я люблю ее».

— Если Исольда... если ты без нее вернешься, подыми черный парус.

— Что за ерунда, — сказал Гарнот, — черный парус! Да у меня и нет такого.

Гарнот простился — верная любовь.

Исольда, ее брат Каетан, Говерналь, Сегурандес, без вины виноватый «обознался», и его жена не отходили от Тристана.

Дни ожиданий: боль и тоска.

Всякий день Каетан и Исольда бегают на пристань и подолгу следят за морем — им все кажется на горизонте машет белый парус. И уверенно возвращаются домой:

— Чуть — чуть видно белым облаком.

Тристан открывает глаза — белым облаком в его глазах плывет надежда.

Желание и надежда приближают сроки.

Любовь сильнее долга — корабль Гарнота вышел из Карнуаля, плывет Исольда и с ней Брагиня, везут волшебные травы на яд.

К ночи на море буря. Вдруг закипело — гремит.

Эти перебойные песни, звучащие сверла в первородное, преисподнее — бездонное нутро, густое всасывающее и затягивающее в свои бескрайние недра и стоголосый выплев — выплеск в крутящий вихрь.

Стук копыт, треск ремней, скрип колес, щелк бича шум колесниц, громыхание — звон — цепи, мечи.

Это я
я вздох
свист
буря
резкий ветер
зимняя ночь
крик
рыдание
стон
я всегда и всюду
моя любовь Тристан.

— Исольда.

— Я могу засветить солнце, луну, звезды.

— Солнце.

Всю ночь никто не сомкнул глаз.

К утру затихло.

Каетан побежал на пристань.

На горизонте в рассвете белым крылом мелькало — корабль.

Каетан вернулся. Наконец-то дождался — он верил:

Белый парус — Исольда.

Задремавшая под утро Исольда очнулась: Исольда — ее она увидит! — и сердце ее сжалось и для мысли: «Исольда спасет Тристана», — не осталось места.

А время идет и никаких гудков и на улице тихо. Не стало сил ждать. Бессонная ночь колола глаза: повалиться и заснуть.

Каетан остался стеречь, а она вышла.

Море сверкало, сковано золотом — литые бороздили дороги, колыхая ширь. В глазах рябило. Она приставила зонтиком руку и вглядывалась. И видит и поняла, то не заколоденое золото — остров, плывет корабль. Она опустила руку — солнце ударило ей в глаза и она различает: корабль — черный парус.

С ужасом — она говорила себе и повторяет: «черный парус». И словами чувств выговаривается: вестник смерти.

Она вернулась. В глазах ее чернело. Потом скажут, она обманула Тристана: обидой очернила белый парус.

— Черный парус! — говорит она слепым голосом, не различая ни себя, ни встречный отклик.

«Исольда не приедет!»

Так понял Тристан. И боль — но это не рана, ни точащий яд, — больше ждать нечего.

«А вдруг все это было неправда?»

И с этой последней мыслью Тристан почувствовал, как чьи-то проворные пальцы забивают ему рот ватой. И он задохнулся.

Больше о Тристане я ничего не знаю. Я знаю, нет, все это была правда, под белым парусом Исольда приехала на корабле Гарнота. И дорога горя привела ее в дом смерти. Она несла надежду на жизнь. Но когда она увидела Тристана — глаза его ей не ответили, печаль перелилась горестью и остеклела — «больше ждать нечего», в ней все содрогнулось и огонь ее чувств задушил дыхание жизни. Она пришла поднять и сама упала.

— Изотта! — и Брагиня с ужасом повторила: Изотта.

Но туда — за стену совести не донесет человеческий голос.

Сумерки овеялись зеленым — в зеленом плаще показалась фея Син.

Она властна зажечь солнце, луну и звезды, но мертвого ей не воскресить, и не надо.

Она сказала:

— Разлучница — смерть заступилась: Тристан и Исольда неразлучны.

Она коснулась белых цветов своей серебряной веткой, — и музыка, захлебнув в звуки светлым серебром, развеяла сумрак, зажигая в человеческом сердце мечту о потайной любви человека к человеку — какая жгучая пламень в тонком пламени любви, обреченной судьбой на разлуку до самые смерти.

* * *

В Корнуале на королевском кладбище две могилы — два камня. Между камнями земля, но сплетшиеся ветви верхушек надмогильных деревьев говорят о одной могиле: Тристан и Исольда.

Над твоими трудными бровями,
над печалями неутоленных глаз
сияет месяц.

В руках поводья нахмуренных звезд
Обод солнца — дуга.
И гулкие кони — черные вихри —
алчная ночь: мчат по серебру дороги
Последний отзвук.

Последнее слово, переживший Говерналь, слепой, один приходил на могилу — до последних дней. Когда-то Брагиня сажала розу, а он бегал с лейкой за водой, а теперь выполоть траву не видит.

Стерлись надписи, упали камни, сравнялся холм. Тристан и Исольда музыкой расцветили мир, растворились в чувстве жизни и звучит через века. А о судьбе помирившей могилы — след человека, что жил на свете, хранит память ирландская повесть о Байле и Айлен.

 

БАЙЛЕ И АЙЛЕН

Байле единственный у Бауна, непохожий среди других: увидя раз, нельзя было не полюбить его, та же и молва о нем — Байле добрая слава. Но из всех горячее и крепче полюбила его Айлен, дочь Лугайда. И для Байле Айлен единственная была на свете. И они сговорились встретиться в Росе — на — Риге и там заключить союз любви.

Из Эмайн Махи Байле пошел на юг. Миновав гору Фуат, достиг Трайг — Байли и вышел на долину Ауфтене. Тут его спутники выпрягли коней из колесницы и пустили пастись на лужайке, а сами расположились отдохнуть.

И когда их глаза переходили в край марева сна, вдруг видят: страшилище — человек приближается с юга. Этот призрак двигался наклонясь левым боком к земле, стремительно несся над землей, как ястреб, ринувшийся со скалы, как ветер с зеленого моря.

— Живей подымайтесь, — крикнул Байле, — спросим куда и почему так спешит?

— Спешу в Туайг — Инбер, — отвечал призрак, — и нет у меня других вестей, кроме одной: дочь Лугайда Айлен полюбила Байле, сына Бауна и направлялась на свидание с ним заключить союз любви, когда воины из Лагена напали и убили ее. Как предсказали друиды: не бывать им вместе в жизни, но в смерти они будут вместе вовеки. Вот моя весть.

Страшный призрак рванулся и полетел. И не было силы удержать его.

Байле упал на землю без дыхания мертвый.

Вырыли ему могилу, насыпали вокруг вал, поставили каменный столб и начали справлять поминальные игры.

И выросло на могиле туисовое дерево, верхушка похожа на голову Байле, потому и место зовется Трайг — Байли.

* * *

А страшный призрак направился на юг к Айлен, проник в ее лиственный дом.

— Откуда ты явился? — спросила Айлен.

— С севера Ирландии из Туайг — Инбер, — отвечал человек — страшилище.

— Какие вести несешь ты?

— Нет у меня других вестей, из-за которых стоило бы печалиться, кроме одной: в Трайг — Байли видел я уладов, справляли поминальные игры. А сперва они вырыли ему могилу, насыпали вал вокруг, поставили каменный столб на могиле, вырезали имя: Байле, сын Бауна, из королевского рода уладов — ехал к милой своей любимой, которой отдал свое сердце. Но не судьба была им вместе быть в жизни, живыми увидеть друг друга.

И страшный призрак унесся.

Айлен упала мертвой.

Ее погребли как Байле.

И выросла на ее могиле яблонь, верхушка яблони, видна словно б голова Айлен.

* * *

Прошло семь лет, друиды срубили тис с головой Байле, и из ствола выпилили доски и на досках на ребрах «огамом» записали о деяниях и о любви уладов. Тоже сделали ведуны лагенды с яблоней Айлен и на Яблоновой доске на ребрах «огамом» записали повесть о любви.

Справлять канун Самайна собрались у Кормака, сына Арога. На праздник были принесены записанные доски. Кормак велел подать их себе.

И он взял их — одну в левую, другую в правую лицом друг другу: тис Байле и яблонь Айлен. И одна прыгнула к другой — и они соединились, как жимолость обвивается вокруг ветви. И нельзя было разъединить их.

Так и сохранили их, как другие драгоценности в сокровищнице Темры, столицы Ирландии.

Сказал Айдор Светлый:

Благородная яблонь
Айлен — Исольда
Несравненный тис
Байле — Тристан.
То, что хранят как древние песни
Не понять неразумному слуху.

• 1. Неточная цитата из саги «Болезнь Кухулина». (ИС. С. 217).
• 2. ...вып. 2. — После этого в печатном тексте введен еще один источник: «Е. Vinaver. É tudes sur le Tristan en prose. 1925», отсутствующий в вар. А и вар. Б окончательной Четвертой редакции.
• 3. Друиды — жрецы у кельтских народов древней Британии и Галлии.
• 4. ...хранит в своем печальном имени Тристан. — Имя «Тристан» восходит к слову «triste» (фр.) — печальный.
• 5. Говерналь. — Здесь и далее имена героев ремизовской повести взяты из русской, итальянской и французской версий романа.
• 6. ...как скажут о нем Беруль и Тома, они хранят древнюю кельтскую легенду... — Ремизов пересказывает историю создания «Тристана и Изольды», следуя тексту исследования Веселовского. Ср.: популярность легенды «объясняется своеобразным содержанием кельтской сказки <...> и <...> поэтическими качествами ее древних англо—французских и французских стихотворных обработок. <...> Так англонорманнские поэмы Béroul (ок. 1150) и Thomas (ок. 1170) сохранились лишь в отрывках» (Веселовский. С. 132—133).
• 7. Мерлин — в кельтских мифопоэтической традиции и средневековых повествованиях «артурова» цикла волшебник, поэт и провидец.
• 8. «Что более воды? — Ветер. ~ Что крепче сна? — Любовь». — Переработка приведенной в книге Пыпина цитаты из древнерусского памятника «Сказание и беседа премудра и чадолюбива отца предание и поучение к сыну снискателю от различных писаний богомудрых отец и премудраго Соломона, и Исуса Сирахова, и от многих философов и искусных, о женской злобе»: «Одно из „Слов“, посвященных этому предмету, начинается вопросами: „Егда загорится храмина, чем ее гасити? водою. Что боле воды? ветр. Что боле ветра? гора. Что сильнее горы? человек. Что боле может человека? хмель: отъимает руки и ноги. Что лютее хмелю? сон. Что лютее сна? жена зла“». (Пыпин. HPЛ. С. 528).
• 9. ...потом говорили: Марк кулаком в загривок напоил любимого брата. — История смерти Перля дана по белорусской версии. (Веселовский. С. 147).
• 10. Мелеад поехал на охоту... — Сюжет о смерти Мелеада взят из итальянской и французской версий романа (Веселовский. С. 143, 144).
• 11. ...склонилась в зеленом плаще... — Описание облика Феи Син взято из описания Феи в саге «Смерть Муйрхертака, сына Эрк»: «Вскоре он увидел одинокую девушку, прекрасно сложенную, с прекрасным лицом, с ослепительно белой кожей, в зеленом плаще» (ИС. С. 293).
• 12. Миновав реку Брыкиню ~ появился Мерлин ~ Три первых рыцаря ~ Гелиот, Ланселот, Тристан... — Ср. пересказ итальянской версии (Веселовский. С. 145).
• 13. Жена Марка Сидония... — История совершенной Сидонией попытки отравления Тристана дана по компилятивному пересказу Веселовского (Веселовский. С. 147—149).
• 14. Птицей-пугалом — в столбняке... — В вар. А и Б: «Птицей-пугалом стыря в столбняке».
• 15. ...верный Хорт ловчий Аполлона. <...> Клевдас <...> слышит: воет. Прислушался: нет, не собака <...> сидит на кочке Хорт, плачет. — Характерный пример ремизовской трансформации текста-источника: писатель превращает в человека по имени Хорт верную охотничью собаку (хорта) Аполлона, воющую над убитым хозяином (Веселовский. Приложения. С. 2).
• 16. В городах на улице можно было встретить странных ~ странствующие рыцари, по-русски «езжалые», они появились неизвестно откуда — «в поисках фортуны». ~ Рыцари в поисках фортуны, дамуазель — каждая по-своему неожиданный вопрос, несообразное поручение. — Ср. в статье Веселовского «Славяно-романские повести»: «...смутными могли слагаться представления о „езжалых“ рыцарях (chevaliers errants), ищущих „фортуны“, о девушках, бродящих по свету с каким—нибудь невещественным поручением» (Веселовский. С. 4).
• 17. Сервантес Сааведра (Cervantes Saavedra), Мигель де (1547—1616) — испанский писатель, прославившийся созданием романа «Дон Кихот» (1605—1615), посвященного безумцу, вообразившему себя странствующим рыцарем.
• 18. ...немирная фея Мака. — Неточность Ремизова. В ирландской мифологии имя древней богини войны, обращенной потом в сиду (фею) — Маха (см.: ИС. С. 336).
• 19. ...сказал карлик Роккетто ~ от Тристана тебе будет смерть. — Имя карлика взято из итальянской версии романа (Веселовский. С. 153). Сюжетный мотив предсказания — из французской версии (Веселовский. С. 150).
• 20. ...кто в мыслях Белинды. — История трагической любви Белинды (Bellices) к Тристану взята из компилятивного пересказа Веселовского (Веселовский. С. 150—152).
• 21. ...семь зрачков ~ в правом четыре и три в левом... — Неточная цитата из саги «Сватовство Кухулина» (ИС. С. 119, 122).
• 22. ...ты его подкарауль и, врасплох ухватя за уши, скажи: «позор на твои уши, проклятие на голову, если меня не возьмешь». — Ср. в саге «Изгнание сыновей Усмеха»: «Она бросилась на него и схватила его за оба уха, говоря: — Позор и насмешка на твои уши, если ты не уведешь меня с собой!» (ИС. С. 72). Ср. также изложение этого эпизода у Веселовского (Веселовский. С. 151).
• 23. ...в древней повести о короле Конхобаре этим гейсс Дейрдре приворожила Найси. — Отсылка к сюжету саги «Изгнание сыновей Усмеха».
• 24. ...она ударилась головой о скалу и раскроила себе череп. — Неточная цитата из саги «Изгнание сыновей Усмеха» (ИС. С. 80).
• 25. Письмо от Белинды: она просит Тристана вернуть ей меч. ~ Она поцеловала меч и ~ ударила себя в грудь. — Ср.: «посылает королевна к Тристану: просит прислать ей его меч, чтобы она могла поцеловать его. Получив меч, она проколола себя на месте» (Веселовский. С. 152).
• 26. Аггел — падший ангел, злой дух, Люцифер.
• 27. ...усадил Тристана в лодку ~ багряный парус — победоносно плыви ~ тот, кто был победоносный Аморольт под черным парусом на корабле поплыл к себе ~ злая весть! — Семантика цвета парусов — из текста Бедье (гл. «Морольд Ирландский»).
• 28. ...фея Син ~ сказала: «В другой стране». ~ Тристана ~ положили в лодку ~ И положила яблоко и серебряную ветку — ее звук — забвение. — Сюжетный эпизод создан на основе использования мотивов и художественных образов—символов из ирландских саг. Мотив отплытия в «потустороннюю страну» — «другую страну», которая предстает как символ «того света», «царства духов» — сага «Исчезновение Кондли Прекрасного» (ИС. С. 255). «Серебряная ветка», «яблоко» — атрибуты—символы фей, переправляющих героев в страну блаженных, где растут серебряные деревья (саги: «Плавание Брана, сына Фебала» — ИС. С. 265; «Приключения Кормака» — ИС. С. 313).
• 29. ...впереди лодки две ласточки, скованы цепочкой красного золота... — Образ восходит к легендарному эпизоду, когда фея Моргана уносит короля Артура в страну блаженных для исцеления.
• 30. ...вошел Гарнот ~ имена рыцарей — Будас, Кен, Бодемай, Кажен... — Ср. у Веселовского: «явились три рыцаря „отъ округлаго стола короля Артиуша, именемъ Гарнотъ, Кажынъ и Бэндемагул“ (франц. роман: Gaheriet, Keu, Baudemague)» (Веселовский. С. 158).
• 31. Твой меч ~ в руки Кушану... — Ср.: Веселовский. С. 162.
• 32. Пикты — группа племен, составлявших древнее население Шотландии. В середине IX в. были завоеваны скоттами и смешались с ними.
• 33. ...какая ваша жизнь: распря ~ все по-другому. — Неточная цитата из саги «Исчезновение Кондлы Прекрасного» (ИС. С. 255).
• 34. ...спрыгнул в ее стеклянную лодку... — Неточная цитата из саги «Исчезновение Кондлы Прекрасного» (ИС. С. 258).
• 35. ...из «другой страны» встречено, как с того света. — В представлениях древних кельтов понятие «потусторонняя», «другая страна» означало «тот свет».
• 36. ...другой племянник Андрет из таких, что надо еще подумать... — Ср.: «Аудрет (Andret, I. с.), другой племянник короля, завидовавший Тристану» (Веселовский. С. 167). В книге Бедье названо четыре злодея-завистника Тристана: Андрет, Генелон, Гондоин, Деноален (гл. «Поиски златовласой красавицы»). Трансформация Андрета в главного, торжествующего в финале, антагониста Тристана — новация Ремизова.
• 37. ...пролетали ласточки и уронили ~ золотой волос... — Эпизод взят из книги Бедье (гл. «Поиски златовласой красавицы»).
• 38. ...«Самайн» ~ «день мертвых». — Ключевой образ—символ одноименной главы. Его символику Ремизов заимствовал из вступительной статьи А. А. Смирнова. Главным ирландским языческим праздником «был Самайн, справлявшийся в ночь на 1-е ноября и знаменовавший собой наступление зимы. Жрецы (друиды) разводили священный огонь, и пока он горел, все другие огни в Ирландии должны были быть погашены. <...> В ночь под Самайн разверзались волшебные холмы, и тогда-то обитатели их, сиды, вступали чаще всего в общение с людьми. Церковь <...> связала праздник Самайн с христианским „днем всех усопших“» (ИС. С. 41—42).
• 39. Ленгизу снится сон ~ и потащил за собой из залы. — Пересказ эпизода из французской версии романа (Веселовский. С. 176).
• 40. ...подала серебряную фляжку... — Ср. в белорусской версии: «Снаряжая Ижоту, мать ее отозвала Говорналя и Брагиню и вручила им „фляшу сребреную полну питьа“» (Веселовский. С. 176). Ср. также лейтмотив Любовного Напитка в музыкальной драме Вагнера.