111. Другие памятники этой поры

Из других памятников XIII в. должно быть отмечено житие Авраамия Смоленского. Оно написано учеником Авраамия Ефре­мом на основании показаний современников, по собственным вос­поминаниям автора и под значительным влиянием предшествую­щей житийной литературы, в частности несторова жития Феодо­сия Печерского. Авраамий Смоленский выступает в житии как большой книголюб, отличавшийся незаурядной образованностью, усвоивший хорошо сочинения отцов церкви и читавший «глубин­ные книги», т. е. такие, в которых объяснялись глубокие по свое­му значению истины. Он был искусен и в иконописании, но наи­большую популярность приобрёл как выдающийся проповедник, даром своего красноречия привлекавший огромное число слушате­лей и в то же время возбуждавший вражду к себе со стороны смо­ленского духовенства, преследовавшего его клеветой и бранью. Дело доходит до суда, который, однако, вынужден оправдать Авраамия, после чего слава его как подвижника и учителя ещё больше возрастает.

Сама по себе фигура Авраамия, замечательного книжника и проповедника, очень показательна для суждения о высоте куль­турного уровня Смоленска, в котором князем Романом заведено было училище, где, по преданию, учили не только славянскому языку, но и греческому и латинскому '.

От XIV в. до нас дошло сравнительно небольшое количество литературных памятников: тяжёлая обстановка, в которой находи­лась Русь при татарском владычестве, очень мало способствовала как развитию литературной традиции, так и её сохранности; не прерывалось в этом веке преимущественно лишь летописное дело, _а также составлялись компилятивные сборники поучений типа «Измарагда», «Маргарита» и др.

Тверская литература XIV в. представлена такими памятника­ми, как летописное сказание о Шевкале, имеющее параллель и в на­родной исторической песне о Щелкане Дудентьевиче, лучше всего сохранившейся в сборнике Кирши Данилова ², и повесть об убие­нии в Орде великого князя тверского Михаила Ярославича (ум. в 1319 г.), проникнутая антимосковской тенденцией и напи­санная под влиянием сказаний об убиении Михаила Черниговского и о Борисе и Глебе³.

Сказание о Шевкале передаёт исторический факт, рассказан­ный в летописи под 1327 г. В этом году тверичи под предводитель­ством князя Александра Михайловича сожгли живьём татарского наместника Шевкала (Чолхана) с его свитой в отместку за насилия и издевательства, которые Шевкал чинил в Твери. В песне гово­рится, что Щелкан «не много он сидел судьею», но стал

и вдовы то бесчестити,
красны девицы позорити.
надо всеми наругатися.
над домами насмехатися.

Песня говорит далее о том, что за эту расправу над татарами «ни на ком не сыскалося», тогда как по летописи известно, что татары при участии московского князя Ивана Калиты жестоко отплатили тверичам, страшно разорив Тверь и вынудив Александра бежать в Псков.

В Москве, помимо местной летописи, в первой половине XIV в. создаётся житие первого московского митрополита Петра (ум. в 1326 г.), написанное ростовским епископом Прохором, в значи­тельной мере в целях возвеличения Москвы как политического центра.

Более заметное развитие литературной продукции за это время связано с Новгородом, являвшимся в течение данного времени крупной политической и экономической силой. К чис­лу новгородских памятников XIV в. относится несколько произ­ведений, в которых в сильной степени использованы элементы легенды и апокрифа. Такова «Беседа о святынях Царьграда» (1321 —1323), в диалогической форме описывающая святыни Кон­стантинополя, памятники его искусства и его историческое про­шлое и, по-видимому, принадлежавшая перу путешествовавшего в Константинополь священника Григория Калеки, впоследствии архиепископа новгородского Василия. Сходен с ней по характеру «Странник» ближе нам не известного Стефана Новгородца (около 1350 г.), также описывающий святыни Царьграда². По связи с характерными для северо-восточной Руси религиозными «сумне-ниями» и «шатаниями», начавшимися ещё в середине XIV в., уси­лившимися особенно в XV в. и бывшими отражением движения посадских низов, возникает около середины XIV в. вошедшее под 1347 г. в третью Новгородскую и первую Софийскую летописи По­слание новгородского архиепископа Василия к тверскому епископу Фёдору о земном рае. В противоположность распространившимся в Твери толкам о «мысленном» лишь существовании рая Послание рядом легендарно-апокрифических свидетельств пытается доказать его реальное существование: местонахождение его было открыто новгородцами Моиславом и его сыном Иаковом, но сами они рая не видели, «понеже не дано им есть видети тоя светлости неизре-ченныя и ликования тамо слышащаго». Новгородцам было якобы известно и место, где находится ад. Рассказ этот имеет очень близ­кие параллели в западных легендах о рае и аде, распространивших­ся на Западе вместе с литературой путешествий ³.

Из памятников псковской литературы этого времени наиболь­шее значение имеет летописная повесть о князе Довмонте (ум. в 1299 г.), написанная в начале XIV в. под значительным влия­нием церковно-летописного и так называемого «особого» жития Александра Невского и отчасти проложного жития Владимира. Сказывается в повести и влияние народно-поэтической традиции (ср., например, обращение Довмонта к псковичам перед походом на Литву: «Братья мужи псковичи, кто стар — то отец, а кто млад — той брат! Слышал есмь мужество ваше во всех странах; се же, братья, нам предлежит живот и смерть. Братья мужи пско­вичи, потягнете за святую Троицу, и за святыя церкви, и за свое отечьство»). Довмонт выступает в повести как героический защит­ник Пскова от нападений Литвы и немцев. Повесть вошла в пер­вую и вторую Псковские летописи под 1265 г. '.

Наконец, литературная продукция ростовско-суздальская, за­явившая себя ещё с конца XII в. житием Леонтия, епископа ро­стовского, в дальнейшем житиями Исайи и Авраамия ростовских, ростовской летописью, в XIV в. представлена упомянутым уже выше Лаврентьевским списком летописи (1377), а также возник­новением местной легенды о царевиче Ордынском Петре и его потомстве в их взаимоотношениях с ростовскими князьями, на фо­не характерных бытовых и исторических подробностей. Жития Леонтия, Исайи и Авраамия ростовских отличаются, между про­чим, тем, что в них подчёркивается непосредственная связь Рос­това с Царьградом и независимость ростовской церкви от киевской митрополии. Так, Леонтий едет в Ростов прямо из Царьграда, игнорируя Киев и его митрополита. Что касается царевича Петра, то он является выходцем из Орды, приобщившимся к православ­ной вере через посредство местного ростовского епископа. Таким образом, ростовская литература обнаруживает тенденцию к отго­раживанию Ростова от других русских областей.

В повести о Петре Ордынском рассказывается, что он, уйдя в XIII в. из Орды под влиянием рассказов побывавшего там ро­стовского епископа Кирилла, прибывает в Ростов, крестится там и по внушению явившихся ему во сне апостолов Петра и Павла строит церковь на приобретённой у ростовского князя Бориса зем­ле, границы которой он выложил по верёвке серебряными и золо­тыми монетами. В Ростове Пётр женится на дочери одного из ор­дынских вельмож, осевших в Ростове и принявших православную веру. Князь очень подружился с Петром, настолько, что даже по­братался с ним. Из любви к нему он грамотами закрепил за ним и его потомством много земель, лесов и воду от ростовского озера. Долго пожив, Пётр умирает, приняв перед смертью монашество. Он был погребён в усыпальнице при построенной им церкви, ря­дом с которой основан был монастырь. Потомки ростовского князя, позавидовав потомкам Петра, затеяли с ними тяжбу сначала из-за земли, потом из-за озера. В обоих случаях спор разрешают татар­ские послы — в пользу потомков Петра. Один из них, Игнатий, позже предотвращает разгром Ростовской земли татарским полководцем Ахмылом, заболевшего сына которого, по побуждению Игнатия, исцеляет ростовский епископ Прохор. Это расположило Ахмыла к ростовцам, которым он не причинил никакого зла, а епископа и певчих даже весьма щедро наградил.

Нашествие Ахмыла на Ростов было в 1322 г. Легенда о Петре Ордынском возникла, вероятно, не позже половины XIV в., но письменное оформление её, как и жития Авраамия Ростовского, относится, по-видимому, к концу XV в. Автором повести был, ве­роятно, монах построенного Петром монастыря, поставивший себе задачу доказать юридическую непререкаемость прав потомства Петра и петрова монастыря на владение землями и водами, на ко­торые претендовали потомки ростовского князя. Это было время, когда автор мог не слишком считаться с властью ростовских кня­зей, так как она сильно ограничена была уже в ту пору властью князя московского.

Повесть очень наглядно рисует отношения, установившиеся в конце концов между частью русского духовенства и татарами: духовенство пользовалось со стороны татар рядом привилегий, и отсюда та картина взаимных отношений между русской церковью и татарской властью, какую мы видим в повести.