065. «Слово о полку Игореве»

Драгоценнейший памятник старинной русской литературы — «Слово о полку Игореве» написано по поводу неудачного похода на половцев северского князя Игоря Святославича в союзе с его братом Всеволодом из Трубчевска, сыном Владимиром из Путив-ля и племянником Святославом Ольговичем из Рыльска. Поход состоялся в конце апре\я и в начале мая 1185 г. Помимо «Слова о полку Игореве», о нём рассказывается в летописях Лаврентьевской (сравнительно кратко) и в Ипатьевской (более подробно), а также в позднейших, зависящих от них. Как увидим ниже, «Слово» было написано вскоре же после похода. Открыто оно в конце XVIII в. собирателем и любителем древностей гр. А.И.Му­синым-Пушкиным в составе сборника, принадлежавшего Ярослав­скому архиерейскому дому и заключавшего в себе, кроме «Слова», «Хронограф», «Временник, еже нарицается летописание русских князей и земля Русьскыя» и переводные «Сказание об Индийском царстве», повесть об Акире и «Девгениево деяние». «Слово» в этом сборнике стояло на предпоследнем месте. Первое сообщение об открытии «Слова» было сделано Херасковым в примечании к 16-й песни третьего издания его поэмы «Владимир», вышедшего в самом начале 1797 г. Затем об открытии «Слова» сообщил Ка­рамзин в октябрьской книжке гамбургского журнала «Spectateur du Nord» за 1797 г. Текст «Слова» с переводом на современный русский язык, со вступительной статьёй и примечаниями впервые был опубликован в 1800 г. в Москве Мусиным-Пушкиным в со­трудничестве с учёными-специалистами А. Ф. Малиновским и Н. Н. Бантышом-Каменским. Очевидно, вскоре же после откры­тия памятника с него была снята копия для Екатерины II '. В 1812 г., во время нашествия Наполеона, среди других рукописей Мусина-Пушкина, хранившихся в его московской библиотеке, по­гибла и хранившаяся там рукопись, содержавшая в себе «Слово о полку Игореве». Таким образом, погиб единственный старый список «Слова», и мы обладаем теперь лишь поздней екатеринин­ской копией с него конца XVIII в. и первопечатным текстом памятника, большинство экземпляров которого, сложенных в доме Мусина-Пушкина, также погибли, почему этот первопечатный текст и стал библиографической редкостью². В пору, когда над рукописью «Слова о полку Игореве» работали Мусин-Пушкин и его сотрудники, палеографические знания находились ещё в за­чаточном состоянии, и потому екатерининская копия и первопечат­ный текст «Слова» заключают в себе ряд таких чтений, ошибоч­ность которых не вызывает никаких сомнений. Показательно, что в ряде случаев чтения обоих текстов в деталях между собой разнятся: мусин-пушкинское издание исправило некоторые чтения, зафиксированные ранее в екатерининской копии. Однако несом­ненно, что ошибочные чтения имелись уже в самой рукописи «Слова». Филологическая и палеографическая критика екатерининской копии и первого издания «Слова» заставляет думать, что погиб­шая его рукопись относилась к XVI в., быть может, к его началу и следовательно, была отдалена от оригинала памятника более чем „а 300 лет.

Но дошедший до нас список восходил, разумеется, не непо­средственно к оригиналу, а к какому-то списку, в свою очередь переписанному с более раннего списка. Какое количество таких промежуточных списков отделяет единственную нам известную рукопись «Слова» от его автографа, трудно предположить, но сколько бы их ни было, много или мало (скорее мало, чем много), расстояние в 300 с лишним лет — слишком длительный период, за который столь своеобразный по стилю и столь богатый по сво­ему фактическому наполнению памятник неизбежно должен был подвергнуться порче и искажениям. Переписчику XVI в. очень многое из того, что и как сказано было в «Слове», в значитель­ной мере представлялось неясным и непонятным. Отсюда — не­малое количество тёмных мест в «Слове», которые в течение уже 150 лет пытаются разгадать многочисленные учёные—коммен­таторы памятника, русские и отчасти иностранные.

Погибший список «Слова» был написан, очевидно, в пределах Новгорода и потому отражает в себе фонетические особенности севернорусских говоров, сказывающиеся преимущественно в че­редовании шипящих и свистящих (шизый, русици, Словутицю, сыновъчя и др.). Орфография списка — искусственная: с одной стороны, удерживаются традиционные глухие (ъ, ь), в живом языке к тому времени уже утратившие свою звучность или пере­шедшие в о и е, причём ъ и ь путаются (първыхъ, ржуть, бежать, но зовутъ, брешутъ), с другой стороны, употребляется вошедшая в моду, начиная с XV в., болгарская орфография, с постановкой глухих после плавных (плъкъ, влъкъ, Хръсови, пръвый), нередко с той же путаницей глухих (пръвое, пръсты, чръный), а также с постановкой после гласных нейотированных гласных (вещы, Konia, cia).

На первых порах, ещё до гибели рукописи «Слова», сделано было несколько переводов его, в том числе стихотворных, на со­временный русский язык. Немногочисленные попытки изучения «Слова» сводились преимущественно к комментированию отдель­ных его тёмных мест. Вскоре же после издания памятника стали раздаваться голоса скептиков, отрицавших его древность. Были Даже такие крайние отрицатели подлинности «Слова», которые усматривали в нём подделку не то самого Мусина-Пушкина, не то Карамзина. Недоверие к «Слову» как подлинному памятнику не было поколеблено у некоторых упорных скептиков, несмотря на то, что ещё в 1813 г. К. Ф. Калайдовичем была открыта при­писка к псковскому Апостолу 1307 г., в которой, в подражание одной фразе «Слова о полку Игореве», читается: «При сих кня-зех сеяшется и ростяше усобицами, гыняше жизнь наша, в кня-зех которы, и веци скоротишася человеком», а в 1838 г. было опу­бликовано старинное «Поведение и сказание о побоище великого князя Дмитрия Ивановича», несомненно, косвенно отразившее на себе влияние «Слова».

К числу этих скептиков принадлежали в особенности Каче-новский и Сенковский, до середины 50-х годов высказывавшиеся против подлинности «Слова». Скептическое отношение к нему в 30—40-х годах было лишь частным проявлением скептического отношения группы историков и критиков к далёкому прошлому русской истории, которое представлялось им как эпоха куль­турно очень бедная. Специально же в отношении «Слова» скеп­тиками главным образом ставилось на вид, с одной стороны, от­сутствие в древней русской литературе памятников, хотя бы сколько-нибудь по своим художественным качествам прибли­жающихся к нему, с другой — указывались особенности его языка, будто бы не находящие себе параллелей в языке древней­ших русских памятников. Такое упорное нежелание со стороны некоторых исследователей «Слова» признать его подлинность по­будило их противников для обоснования своей положительной точки зрения на памятник тщательнее и настойчивее заняться изучением предшествовавшей и современной «Слову» древней русской литературы и старого русского языка. В результате этих изучений уже к 40-м годам выяснилась с полной очевидностью неосновательность позиции скептиков, окончательно подорван­ной после того, как в 1852 г. открыта была «Задонщина», напи­санная под сильнейшим влиянием «Слова» и датируемая концом XIV в.

После утраты рукописи «Слова» защитники его подлинности сосредоточивались преимущественно на анализе его языковых особенностей, на толковании его отдельных мест и на историче­ских комментариях к нему. Параллельно печатались исправлен­ные тексты «Слова» и прозаические и стихотворные его переводы на современный русский язык. Таковы работы Я. Пожарского (1819), П. Буткова (1821), Н. Грамматина (1823), Н. Арцыбашева (1826) и др. Этими работами, несмотря на их во многих случаях филологическую и историко-литературную наивность, было положено начало изучению «Слова». Лексику его иногда возводили к польскому словарю, его нередко трактовали с точки зрения поэтики оссиановских песен или героических классических поэм, но за всем этим были и реальные достижения в разгадке исторического и филологического существа памятника.

С 30-х годов делаются попытки изучения «Слова о полку Иго-реве» в связи с устной поэзией. В 1835 г. М. Максимович читает в Киевском университете специальный курс по «Слову» и вслед за тем публикует ряд статей, ему посвященных, в которых он осо­бенно подробно сосредоточивается на установлении связи «Слова» в его стиле и символике с народной поэзией, главным образом с украинской (эти и позднейшие статьи Максимовича о «Слове» перепечатаны в третьем томе его собрания сочинений, Киев, 1880, стр. 498—660). В 1836 г. над «Словом» сосредоточенно работал Пушкин. Он внимательно просмотрел очень удачный стихотвор­ный перевод его, сделанный Жуковским в 1817—1819 гг. (при жизни Жуковского не напечатанный), и сделал на нём ряд поме­ток, а также начал писать статью о «Слове», в которой реши­тельно возражал против скептического отношения к памятнику и предложил несколько объяснений отдельных его мест. Смерть прервала работу Пушкина над «Словом».

В 1844 г. Д. Дубенский издал «Слово о полку Игореве», объ­яснённое по древним письменным памятникам. Это издание, по­мимо публикации текста «Слова» и его перевода, с одной стороны, подводило итоги предшествующему его изучению, с другой — представляло собой очень детальный грамматический, историче­ский и историко-литературный его комментарий, для которого при­влечены были материалы и пособия, ранее комментаторами не привлекавшиеся. Основной задачей Дубенского было доказать подлинность памятника; во взгляде на происхождение «Слова» он предвосхитил позднейшую ошибочную работу Вс. Миллера, высказываясь за южнославянские его источники.

В связи с изданием Пекарским екатерининской копии появи­лось в 1866 г. первое, а в 1868 г. второе издание «Слова о полку Игореве», принадлежащее Н. С. Тихонравову. Сличение екатери­нинской копии с первопечатным текстом «Слова» дало возмож­ность Тихонравову путём умозаключений палеографического ха­рактера внести ряд исправлений в мусин-пушкинский текст па­мятника и определить время написания дошедшего до нас его списка (конец XVI в., как думал Тихонравов). В комментарии к тексту сделаны сопоставления «Слова» с письменными памят­никами и с произведениями устного творчества, главным образом великорусского. Несмотря на то что издание предпринято было Тихонравовым в качестве пособия для учащихся, оно было суще­ственным шагом вперёд в изучении памятника и оказало влияние на последующие работы о «Слове».

Труды над «Словом», преимущественно Максимовича, Дубен-ского и Тихонравова, в очень большой мере подготовили в 70— 80-х годах почву для всестороннего его изучения. Этому весьма способствовало, помимо выступления в ту пору ряда крупных литературоведов, значительное накопление историко-литератур­ного и фольклорного материала, привлечённого для уяснения раз­личных проблем, возникавших в процессе изучения «Слова». В 1870 г. в журнале «Заря» появился стихотворный перевод его, принадлежащий Аполлону Майкову. По своим качествам этот перевод не утратил своей ценности и до настоящего времени. Пре­жде чем взяться за него, Майков внимательно изучил основную литературу, посвященную памятнику, и в примечаниях к переводу предложил ряд объяснений трудных мест «Слова».

В 1878 г появилась книга Потебни «Слово о полку Игореве. Текст и примечания» (переиздана в 1914 г.). По своей основной направленности она представляет собой как бы опровержение исходных положений вышедших в 1875 и 1877 гг. книг о «Слове» П. П. Вяземского и Вс. Миллера, рассматривавших «Слово» как продукт чужеземных влияний (греческих, болгарских), и отчасти статьи А. Веселовского, в основном сочувственно расценившего книгу Вс. Миллера. Потебня считает «Слово» произведением лич­ным и письменным; он усматривает в нём книжные элементы, но возражает против того, что «оно сочинено по готовому византий-ско-болгарскому или иному шаблону» (намёк на точку зрения Вс. Миллера), а. напротив, утверждает, что «мы не знаем другого древнерусского произведения, до такой степени проникнутого народно-поэтическими элементами», как «Слово». Потебня при­водит к «Слову» большое количество параллелей из славянской народной поэзии, особенно украинской и великорусской, подтвер­ждающих его точку зрения. Наряду с этим он пытается вскрыть мифологические элементы памятника. Что касается текста «Сло­ва», то Потебня полагал, что дошедший до нас список его «ведёт своё начало от черновой рукописи, писанной самим автором или с его слов, снабжённой приписками на полях, заметками для па­мяти, поправками, вводившими переписчика (быть может, конца XIII в. или самого начала XIV в.) в недоумение относительно того, куда их поместить. Кроме того, Потебня предполагал, что в текст внесены глоссы одного или более чем одного переписчика. Все эти соображения заставили Потебню, помимо поправок к тек­сту, делать в нём перестановки и исключения тех мест, которые он считал приписками на полях, вставками и глоссами. Несмотря на ряд остроумных соображений, Потебня, естественно, не мог удер­жаться от таких операций с текстом «Слова», которые являются в большей своей части произвольными и субъективными.

Из работ о «Слове», появившихся в 70-х годах, имеют значе­ние книги Ом. Огоновского (Львов, 1876) и А. Смирнова (два выпуска, Воронеж, 1877 и 1879). В первой из них подробно пе­ресмотрены все предыдущие попытки исправления текста «Слова» и сделаны новые; самый текст тщательно комментирован истори­чески и литературно и сопоставлен с произведениями устной поэзии, преимущественно украинской. Стоя на националистиче­ских позициях, Огоновский тенденциозно относит «Слово» к па­мятникам специально украинской литературы. Первый выпуск книги Смирнова посвящен обзору литературы «Слова» до 1876 г.; обзор сделан подробно, но не систематично. Во втором выпуске помещены комментарии к тексту с пересмотром объяснений его в предшествующей литературе, с новыми исправлениями и толко­ваниями трудных мест, а также сделана попытка установить от­ношение «Слова» к великорусской народной поэзии и её языко­вым особенностям. Автор, кроме того, прослеживает судьбы «Сло­ва» в последующей старинной русской литературе.

В значительной мере сводкой всего добытого в изучении «Слова» является трёхтомная работа Е. Барсова «Слово о полку Игореве как художественный памятник Киевской дружинной Руси» (1887—1889). Третий том посвящен лексикологии «Слова», доведённой, однако, лишь до буквы «М» включительно. Несмотря на ряд дефектов этого труда, отмеченных критикой (недостаточ­ная филологическая подготовка автора и вытекающая отсюда не­достаточная критичность суждений, субъективизм в подходе к материалу, преувеличенная оценка некоторых документов, как например, только что открытых тогда бумаг Малиновского), он всё же в литературе о «Слове» представляет собой, главным обра­зом благодаря обилию материала, очень заметное явление. Барсов смотрит на «Слово» как на памятник дружинной литературно-по­вествовательной школы и пытается связать в соответствии с этим «Слово» с оригинальными (главным образом летопись) и пере­водными памятниками типа воинской повести. В последнем случае сопоставления Барсова не лишены, однако, методологических про­махов. Полезен словарь к «Слову», составленный Барсовым и, к сожалению, не законченный им.

Всеми указанными работами многие проблемы, связанные с изучением «Слова», были в значительной степени не только намечены, но и разрешены, поскольку это позволял сделать единственный поздний и притом далеко не исправный список па­мятника. Дальнейшие многочисленные работы по «Слову» со­средоточивались преимущественно на уяснении частных вопросов, возникавших в процессе углублённого его научного обследования (ритмика и композиция «Слова», отношение его к западноевропей­скому эпосу, язык «Слова» и, в частности, восточные языковые его элементы, тёмные его места и т. д.) '. В советском марксистском литературоведении впервые на твёрдую почву поставлено изуче­ние идейно-политического содержания «Слова».

Одну из последних по времени попыток дать критический текст «Слова» и детальный к нему комментарий на основе всего, что сделано предшествовавшими исследователями и в результате собственных разысканий, представляет собой книга В. Н. Перетца «Слово полку Ігоревім — пам'ятка феодальноï Украïни—Руси XII віку», Киïв, 1926, не свободная, однако, от некоторых ошибочных принципиальных положений, главным образом в трак­товке «Слова» как памятника «Украïни—Руси» и в объяснении взаимоотношения «Слова» и народной поэзии. Как наиболее круп­ные работы по «Слову» за последнее время должны быть указаны: «Слово о полку Игореве». Редакция древнерусского текста и пере­вод С. Шамбинаго и В. Ржиги. Переводы С. Шервинского и Геор­гия Шторма. Статьи и комментарии В. Ржиги и С. Шамбинаго, изд. «Academia», M.— Л., 1934, а также книга А. С. Орлова «Слово о полку Игореве» (второе издание, М.-— Л., 1946), заклю­чающая критически проверенный текст памятника, его перевод на современный русский язык, анализ его стилистического строя, а также палеографических особенностей погибшего списка «Слова» и текстологический и исторический комментарий к нему. В научно-популярной серии Академии наук СССР напечатана содержа­тельная книга Д. С. Лихачёва «Слово о полку Игореве», изд. 2, М—Л., 1955. Впервые язык «Слова» всесторонне исследован С. П. Обнорским в его книге «Очерки по истории русского лите­ратурного языка старшего периода», М.— Л., 1946.

В мае 1938 г. народы Советского Союза торжественно празд­новали семьсотпятидесятилетний юбилей гениального памятника русского героического эпоса. На всём пространстве Союза этот знаменательный юбилей вызвал живейший отклик и на многочис­ленных собраниях, посвященных торжеству, и в газетных и жур­нальных статьях, и в специальных изданиях. Едва ли не все выходящие в СССР газеты, не только общие, но и специальные, отозвались на своих страницах на юбилейную дату «Слова». Во всех этих отзывах отмечались неувядаемая художественная сила «бессмертного творения древней русской литературы» («Правда») и его высокое патриотическое одушевление, созвучное нам, совет­ским гражданам. Наряду с юбилейными статьями общего харак­тера в печати появился и ряд специальных исследований о «Слове» и новых его стихотворных переводов, сделанных не только на русский язык, но и на языки братских народов СССР '. В связи с юбилеем были организованы выставки, из которых наибольшее значение имела выставка в Государственном литературном музее в Москве. В 1950 г. наша страна широко отметила стопятидесяти-летие со времени выхода в свет первого издания «Слова». Из юбилейной литературы, связанной с этой датой, особенно следует выделить всесторонне комментированное издание памятника в се­рии Академии наук СССР «Литературные памятники» (М.— Л., 1950) и сборник исследований и статей «Слово о полку Игореве», под ред. В. П. Адриановой-Перетц, изд. АН СССР, М.—Л., 1950.

Обильная литература о «Слове» существует не только на русском и украинском, но и на многих иностранных языках. Существует и значительное количество переводов «Слова» на эти языки. Из иностранной литературы, посвященной «Слову», особенно следует отметить книгу «La geste du prince Igor, epopee russe du douzieme siecle. Texte etabli, traduit et commence sous la direction d'Henri Gregoire, de Roman Jakobson et de Marc Szeftel, assistes de I. A. Ioffe» («Annuaire de L'institut de philologie et d'histoire orientales et slaves», tome VIII (1945—1947), New Iork, 1948 (здесь приведены и прозаические переводы «Слова» на французский и английский язык и стихотворный перевод на поль­ский язык Ю. Тувима), а также книгу «Staroruski ep Slovo о polku Igoreve. Slovensko izdajo priredil Rajko Nachtigal», Ljubljana, 1954 (здесь и перевод «Слова» на словенский язык), а также книги: Justinia Besharov, Imagery of the Igor' Tale in the light of byzantino-slavic poetic theory, Leiden, 1956, u Slavomir_v Wollman, Slovo о pluku Igorove, jako umelecke dilo, «Rozpravy Ceskoslovenske Akademie ved», rocnik 68, Rada SV, seilt 10, 1958.

Столкновение русских с половцами, описанное в «Слове о пол­ку Игореве», было далеко не первым и не последним. Нападениям половцев Русь начала подвергаться более чем за сто лет перед этим—с 1061 г., а прекратились они лишь перед самым нашест­вием татар, покоривших половцев и частично вливших их в свои полчища. С начала XII в. Русь перешла в наступление против степных кочевников и нанесла им ряд сокрушительных ударов. Особенно прославился своими походами на половцев Владимир Мономах. С 1103 по 1116 г. им было предпринято против них четыре похода, в результате которых половцы были отброшены за Дон и частично — на Кавказ. Дело Мономаха продолжал сын его Мстислав. Но со смертью Мстислава (в 1132 г.) наблюдается новое усиление половцев.

За два столетия насчитывается свыше сорока опустошитель­ных половецких набегов на Русскую землю, не считая бесчислен­ного количества набегов мелких. Русь испытывала тяжёлые потрясения от вражеских нашествий. Никакие договоры и согла­шения не гарантировали её от внезапных вторжений кочевников.

Не помогали даже брачные союзы, заключавшиеся между рус­скими и половцами.

С половины XII в. половцы стали особенно сильно тревожить русские земли. В 1170 г., за пятнадцать лет до похода Игоря, на съезде южных русских князей шла речь о том, как совместными усилиями бороться с врагами. Князь Мстислав Изяславич, при­зывая князей поскорбеть о Русской земле и о своей отчине и дедине, так говорил о половцах, постоянно нарушавших клятву: «А уже у нас и Гречьский путь изъотимают, и Соляный (Крым­ский), и Залозный (на Дунай)». Тяжесть положения усугуб­лялась непрерывными княжескими усобицами, в которых за­частую князья, сводя свои личные счёты, прибегали к половецкой помощи.

В основном всё это больше всего было причиной ослабления Киевской земли, которая со второй половины XII в. стала явно клониться к политическому и экономическому упадку, сильнее все­го сказавшемуся в пору татарских нашествий. Уже после разорения Киева войсками Андрея Боголюбского в 1169 г. киевский велико­княжеский стол и Киевская земля потеряли своё первенствующее политическое значение. Киев продолжал импонировать русским князьям, в сущности, лишь привычным представлением о нём как о традиционном центре русской государственности и русской куль­туры. По своему политическому влиянию и по степени военной мощи Киевское княжество значительно уступало теперь княжест­вам Суздальскому и Галицко-Волынскому.

Неудача игорева похода и сама по себе, и в условиях современ­ной походу исторической обстановки должна была ощущаться как событие особенно тягостное, несравнимое с предшествующими не­удачами русских князей в борьбе со степью. Поражение Игоря было неожиданным не только для него самого, но и для его совре­менников. Он приобрёл себе репутацию ненавистника половцев и счастливого победителя их в нескольких столкновениях с ними. Первая победа Игоря над ними относится к 1174 г., когда он мно­гих половцев побил, а многих взял в плен. В 1183 г. Игорь дважды победил степняков. В феврале 1185 г. он собирался помочь киевско­му князю Святославу в его походе на половцев, говоря: «Не дай бог нам отрекаться от войны с погаными: поганые всем нам общий враг». Но гололедица неожиданно помешала ему осуществить своё намерение.

Однако через месяц с небольшим после этого Игорь отправился на половцев со своими союзниками без сговора с киевским князем Святославом. Планы северских князей простирались очень далеко: они надеялись, видимо, отвоевать у половцев утраченную Тьмута­ракань. По крайней мере бояре в «Слове о полку Игореве», толкую­щие Святославу его «мутный сон», говорят о том, что два сокола (т. е. Игорь и Всеволод) слетели с отцовского золотого стола, чтобы поискать города Тьмутаракани или испить шеломом из Дона.

И всем этим гордым замыслам суждено было потерпеть жестокое крушение. Первое столкновение игоревых войск со степью, как мы уже знаем, было успешно для русских. Но вслед за тем для русских наступила тяжёлая расплата. На следующее утро войска Игоря ока­зались окружёнными со всех сторон половцами. Трёхдневная битва закончилась полным разгромом игоревых полков. Автор «Слова» припоминает прошлые битвы русских князей с вражескими силами, но такой кровавой, как эта, не припомнит.

Поражение, испытанное Игорем в 1185 г., было действительно очень тяжёлым: все четыре князя были взяты в плен, большая часть дружины перебита, а все, кто уцелел, также попали в плен. Никогда ещё, судя по летописным известиям, не кончались так печально для русских их походы против половцев: ни разу ещё русские князья не становились их пленниками.

Вслед за победой над Игорем половцы ринулись разорять Рус­скую землю. Недаром автор «Слова» говорит, что посев, засеянный Игорем, горем взошёл по Русской земле. Ипатьевская летопись рас­сказывает о том, как, разбив Игоря, половцы возгордились и приго­товились идти на Русскую землю. Между ними завязался спор, в каком направлении двигаться. Хан Кончак звал идти на Киев, где побиты были половцы и хан Боняк, другой же хан — Гза — настаи­вал на том, чтобы идти в Посемье, где остались одни лишь женщи­ны и дети. Там приготовлен для половцев полон, и можно брать города «без опаса». Не договорившись друг с другом, ханы направи­лись в разные стороны. Кончак по дороге к Киеву пошёл на Перея-славль и осадил город. Переяславский князь Владимир Глебович, мужественно защищавшийся, был тяжело ранен. От Переяславля Кончак пошёл на город Римов, разорил его, взял большое количест­во пленных и вернулся восвояси; Гза же пошёл на Путивль, повоевал его, пожёг сёла, сжёг и острог у Путивля и после этого тоже вернул­ся в половецкие степи.

«Слово о полку Игореве» говорит также о том потрясении, какое пережито было Русской землёй вследствие поражения Игоря. «По­ганые» после этого со всех сторон приходили с победами на землю Русскую. Застонал Киев от печали, а Чернигов от напастей. Тоска разлилась по Русской земле, печаль обильная текла средь земли Русской. Князья заняты были раздорами, а «поганые» рыскали по Русской земле. Святослав киевский скорбит о разорении Римова и о ранах Владимира Глебовича.

Тяжесть неудачи Игоря была тем сильнее для Русской земли, что эта неудача чрезвычайно подорвала значение блестящей победы над половцами, незадолго до этого одержанной коалицией русских князей во главе со Святославом. Наступило, наконец, долгожданное замирение Ольговичей с Мономаховичами, и они общими силами на­несли сокрушительный удар своим злейшим врагам.

Судя по Ипатьевской летописи, Святослав в союзе с другими князьями одержал ещё две крупные победы над половцами. После этого могло казаться, что враг обессилен и что Киевская земля, страдавшая от непрестанных набегов степняков, ослабленная и те­рявшая свой политический престиж, получила надежду на политиче­ское возрождение. Но надежда эта была сильно подорвана разгро­мом игорева войска, после чего вновь усилились набеги половцев на Русскую землю. Этим объясняется энергичная попытка Святослава объединить нескольких русских князей, для того чтобы ликвидиро­вать последствия игоревой неудачи; этим объясняется и тот живой отклик на события, который мы находим у автора «Слова», своим талантом и силой своего гражданского чувства задумавшего послу­жить интересам родной земли. Он был страстным патриотом Киев­ской земли, болевшим её горестями и помышлявшим о восстановле­нии её былого авторитета и былого положения — центра русской государственности. Ещё недавно происходившие распри Ольговичей и Мономаховичей ему представляются изжитыми, и он зовёт тех и других для общего дела — защиты Русской земли под руковод­ством киевского князя Ольговича, преодолевшего свои былые родо­вые симпатии и пристрастия и борющегося за общее достояние «Даждь-божья внука» — русского народа.

Однако благополучие Киевской земли для автора «Слова» было неотделимо от благополучия всей Русской земли в целом, всего русского народа. Его патриотические чувства к родному Югу соче­тались у него с патриотизмом общерусским и питали этот патрио­тизм. На защиту Руси от половцев он призывает не только тех князей, землям которых непосредственно угрожали половецкие вторжения, но и тех, которым этих вторжений нечего было опа­саться,— Всеволода III суздальского, Ярослава галицкого.

В судьбах Киевской земли конца XII в. военная катастрофа, постигшая Игоря, наиболее дальновидными современниками долж­на была рассматриваться как тяжёлое испытание, как своего рода последнее предупреждение князьям, действовавшим вразброд, а по­рой ещё и затевавшим усобицы. «Слово о полку Игореве» было актом вмешательства поэта-гражданина в события, которые в его сознании могли быть роковыми для Русской земли. Серьёзность и напряжённость политической обстановки в Киевской Руси ввиду усиления вражеской опасности, ещё совсем недавно как будто устранённой, и породила на свет вскоре же после игорева похода облечённый в замечательную поэтическую форму, говоря словами Маркса, «призыв русских князей к единению как раз перед наше­ствием собственно монгольских полчищ».

«Слово о полку Игореве» даёт живую картину феодального строя Руси в XI—XII вв., особенно в характеристике князей и дру­жины. Игорь и Всеволод выступают перед нами в качестве рыца­рей, для которых честь и слава являются главными двигателями в их поведении. Игорь обращается к своей дружине: «Братья и дружина! Лучше уж убитыми быть, чем полонёнными быть... Хочу копьё преломить на краю степи Половецкой с вами, русичи; хочу голову свою сложить, либо испить шеломом Дона». По словам Свя­тослава киевского, сердца обоих братьев «из твёрдого булата ско­ваны и в отваге закалены». Рыцарская отвага, храбрость, воинская доблесть отличают Игоря, ещё больше—его брата буй-тура Все­волода, также князей Бориса Вячеславича и Всеслава Полоцкого. О Романе, князе владимиро-волынском, в «Слове» сказано: «Вы­соко паришь на подвиг в отваге, словно сокол, по ветру летящий, стремящийся птицу смелостью одолеть». Дружина Игоря ищет себе чести, а князю — славы. И это дважды подчёркивается в «Сло­ве». Всеволод так говорит о своей дружине: «А мои-то куряне — испытанные воины: под трубами повиты, под шеломами взлелеяны, с конца копья вскормлены; пути им ведомы, овраги им знакомы, луки у них натянуты, колчаны открыты, сабли отточены; сами скачут, словно серые волки в поле, ища себе чести, а князю — славы». Обращаясь к Рюрику и Давыду, автор говорит: «Не у вас ли храбрая дружина рыкает, словно туры, раненные саблями калё­ными в степи неведомой?»

В «Слове» мы находим выразительные и одушевлённые образы исторических деятелей старой Руси, необыкновенно удачно запё­чатлённых сплошь и рядом буквально лишь в нескольких словах. Нужно было отличаться большим историческим и психологиче­ским чутьём, чтобы так мастерски зарисовать целую группу исто­рических портретов, как это сделал автор «Слова», говоря не толь­ко о своих современниках, но и о тех, кто жил и действовал задол­го до поэта. Едва ли в истории мирового героического эпоса мы можем указать что-либо равное «Слову» по степени отражения реальной действительности.

Автор «Слова», возможно выходец из Черниговской земли, близкий к Ольговичам, судя по содержанию памятника, был воин, дружинник скорее всего киевского князя Святослава, но ему близки и понятны не только бранные подвиги закалённых в боях воинов: он понимает и братское чувство жалости к утомлённому боем брату, и горе матери, оплакивающей утонувшего юного сына, и преданную любовь супруги, заклинающей силы природы помочь возвращению на родину её мужа. Он суров, когда говорит о врагах своей родины и когда порицает князей, зачинателей усобиц и раздоров, и лири­чески мягок и сострадателен, когда говорит о тех, кто близок его сердцу и в ком он принимает живое человеческое участие.

Стоя на передовых позициях своего времени, защищая общена­родные интересы, автор «Слова» окружает киевского князя орео­лом политического авторитета для всей Русской земли. Он неодоб­рительно относится к губительной затее Игоря и вместе со Свя­тославом скорбит о его неудаче, дорого обошедшейся русскому народу. Но стремясь не к разобщению сил, не к разъединению князей, а к их сплочению во имя общей цели, он говорит об Игоре Всеволоде так, чтобы вызвать у князей участие к судьбе их собратьев, и без того жестоко поплатившихся за свой невоздержан­ный воинский пыл. Он отдаёт должное мужеству и отваге обоих, подчёркивает их рыцарскую неустрашимость и воинственность их дружины и всем, что повествует об Игоре и Всеволоде и об их судьбе, старается внушить симпатию и расположение к постра­давшим неудачникам и тем крепче сплотить князей в их отпоре половцам. А когда Игорю удаётся бежать из плена, автор с ра­достью говорит о его возвращении на Русь. Патриотическое чувство поэта удовлетворено тем, что в княжескую семью вернулся из неволи хоть и незадачливый, но храбрый воин, который, по «Сло­ву», минуя свой удел, направляется прямо в Киев к Святославу и этим как бы искупает своевольный поступок по отношению к стар­шему князю '.

Характерные черты «Слова о полку Игореве» как художествен­ного произведения особенно наглядно уясняются при сопоставле­нии его с повестью о походе Игоря Святославича на половцев, вошедшей в Ипатьевскую летопись. Летописная повесть передаёт последовательно все основные подробности похода Игоря, разоре­ние половцами русских городов после поражения игорева войска и возвращение Игоря из плена. Она проникнута в значительной степени благочестивым христианским настроением, и это благоче­стие отличает в первую очередь самого Игоря. Увидев в пути зат­мение солнца, Игорь утешает дружину тем, что тайны божией никто не знает, а всякое знамение — от бога, «творца всему миру». Победу русских над половцами при первом столкновении с ними Игорь объясняет помощью божией, поражение же, наступившее после победы,— наказанием божиим за убийства и кровопролития, учинённые им в Русской земле.

«Слово» стремится не к передаче последовательных моментов игорева похода и возвращения Игоря из плена, а к возбуждению прежде всего чувства жалости и участия к игоревои беде и к уясне­нию всего происшедшего в плане определённой политической ситуа­ции. С этой целью автор «Слова» даёт ряд сменяющих друг друга лирических картин, в которых фактический элемент отходит на задний план и уступает место образному описанию отдельных наи­более драматических моментов, связанных с судьбой Игоря и его войска. В авторе «Слова» сказывается христианин, но специально христианскими, тем более благочестивыми чувствами и настрое­ниями он не наделяет ни одного из персонажей «Слова». В нём больше, чем в любом другом русском памятнике, присутствуют элементы языческой мифологии.

Колеблясь, как начать ему повесть о походе игоревом — «по былинам сего времени», т. е. в соответствии с историческими по­вестями своего времени, или по «замышлению Бояню», т. е. так, как воспевал подвиги князей поэт, живший во второй половине XI и в начале XII в., автор «Слова» решает выбрать первый путь, не стремясь угнаться за буйной фантазией Бояна, который если хотел кому сочинить песнь, то «растекался мыслию по древу, серым волком по земле, сизым орлом под облаками». Но на словах отка­завшись следовать за Бояном, автор то и дело идёт по его стопам и вместо традиционной воинской повести создаёт одновременно страстную лирическую песню и волнующее публицистическое про­изведение, сам становясь судьёй не только настоящего, но и про­шлого русской истории, неоднократно отвлекаясь от описаний, что­бы перейти к рассуждениям и размышлениям. Точные факты его не интересуют, ему важнее передать общее впечатление от событий и заставить читателя пережить и прочувствовать их. В повести Ипатьевской летописи точно рассказано, как произошло первое столкновение русских с половцами, и как бы мимоходом указано на то, что русские взяли пленных. В «Слове», как и в Лаврентьев-ской летописи, не сообщается никаких подробностей этого первого столкновения, но зато со всей гиперболической роскошью в нём описаны плоды игоревои победы, её богатые трофеи: красные девы половецкие и с ними золото и всякие драгоценные ткани, захва­ченные в таком изобилии, что ими можно было мостить мосты по болотам и топким местам. Вслед за сообщением о первом, удачном для русских столкновении с половцами в Ипатьевском списке лето­писи также идёт достаточно подробное описание битвы с ними, окончившейся для русских поражением. В «Слове» мы почти не найдём точных фактов, относящихся к битве, зато в нём с художе­ственной выразительностью переданы весь её драматизм и всё её необычайное напряжение. «Земля гудит, реки мутно текут, пыль поля покрывает... С утра до вечера, с вечера до рассвета летят стрелы калёные, гремят сабли о шеломы, трещат копья булатные в степи неведомой, среди земли Половецкой».

Как и автор летописной повести, автор «Слова» отмечает осо­бенную храбрость Всеволода. В Ипатьевской летописи говорится том, что «Всеволод не мало мужества обнаружил», что он «так бился! что и бывшего у него оружия ему не хватило». Этой сдер­жанной похвале Всеволоду в «Слове» соответствует настоящий его апофеоз, написанный в патетически-восторженных тонах: как ярый тур, он стойко обороняется, прыщет на врагов стрелами, гремит о шлемы мечами булатными. Куда этот тур поскачет, сверкая своим золотым шлемом, там лежат поганые головы половецкие, там рассечены его саблями калёными шлемы аварские.

Впечатление трагизма событий усиливается от сопоставления их с давними событиями поры зачинателя княжеских раздоров и меж­доусобиц Олега Святославича, когда погибало достояние русского народа, когда по Русской земле редко перекликались пахари, но часто вороны граяли, деля между собой трупы, а галки свою речь говорили, летя на поживу. Тяжко было Русской земле в пору Олега Святославича, но так тяжко, как теперь, никогда не было и такой рати не слыхано.

Для сопоставления летописной повести по Ипатьевскому спи­ску со «Словом» остановимся ещё на одном общем для них моменте повествования. Летописная повесть в очень реальных, хоть и не лишённых лиризма подробностях передаёт о том, как стало извест­но Святославу о поражении Игоря: он пришёл к Новгороду-Северскому, желая идти на половцев к Дону на всё лето, и тут-то он узнал впервые о том, что его двоюродные братья — Игорь и Всеволод — сами отправились против половцев, и ему стало досадно; затем, придя к Чернигову, он от Беловолода Просовича, видимо, участника игорева похода, услышал о поражении братьев и со вздохом, утирая слёзы, стал упрекать князей, чья невоздер­жанная молодость отворила ворота в Русскую землю врагам, кото­рых он год назад обессилил. «Но воля господня да будет во всём,— заканчивает он свою речь; — как раньше я досадовал на Игоря, так теперь ещё больше жалею я Игоря, брата моего». После этого Святослав шлёт весть о поражении Игоря к соседним князьям, призывая их на помощь в борьбе с половцами.

И это фактическое, близкое к реальной действительности по­вествование под пером поэта, написавшего «Слово», приобретает новые поэтические и публицистические подробности. Святослав пока ещё ничего не знает о поражении Игоря, но злое предчув­ствие уже томит его. Он видит мутный сон, предвещающий ему недоброе, но значение этого сна ему самому пока ещё неясно. Автор «Слова» пользуется приёмом издавна, ещё начиная с Библии, использованным и в устной поэзии и в литературных памятниках. В соответствии со всем стилем «Слова» сон Святослава разъяснён не путём буквальных, реальных соответствий, а метафорически: «Ведь два сокола слетели с отцовского золотого стола, чтобы по­искать города Тьмутаракани либо испить шеломом Дона. Уж соко­лам крылышки подрезали поганых саблями, а самих опутали путами железными» и т. д. Вслед за этим идёт «золотое слово» Святослава, содержащее укоры Игорю и Всеволоду, по духу и по смыслу близкие к тем укорам, которые Святослав произносит по адресу тех же князей в повести Ипатьевской летописи. Но далее краткое сообщение летописной повести, говорящее о том, что Святослав побуждает соседних с Игорем русских князей прийти на помощь для отпора половцам, под пером автора «Слова» превращается в патетическое обращение ко всем наиболее сильным русским князьям, трижды прерываемое лирическим рефреном: «за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святславлича».

Непосредственно после этого следуют исторические припоми­нания автора. По аналогии с усобицами нынешних князей, губя­щих Русскую землю, ему приходят на память князья полоцкие, повинные в том же грехе. Сначала автор говорит о гибели храб­рого Изяслава Васильковича, не поддержанного другими князьями и павшего два года назад в бою с половцами, затем переносится мыслью к его деду Всеславу, воину-авантюристу, энергичному участнику междукняжеских столкновений и раздоров, относительно которого Боян составил припевку: «Ни хытру, ни горазду, ни птицю горазду суда божия не минути». И вся эта часть «Слова» заканчивается горестным восклицанием автора: «О, стонати Рус­ской земли, помянувше первую годину и первых князей!» Ему жаль, что «старого» Владимира нельзя было навеки удержать у киевских гор, что русские князья теперь поделили его стяги, что врозь раз­веваются их знамёна.

Это историческое припоминание, как и то, которое сопровож­дает описание второй, злополучной битвы Игоря с половцами, раскалывает самое описание на две части, а также авторские лирические излияния очень показательны для композиции «Слова». Они иллюстрируют вмешательство автора в события, личную авторскую оценку, которая всё время сопровождает рассказ о собы­тиях. Фигура автора не уходит, таким образом, из поля нашего зрения на протяжении всего повествования.

«Слово о полку Игореве» совмещает в себе жанры ораторского произведения, воинской исторической повести, героической песни.

Отсюда и наименования его самим автором то «словом», то «песнью», то «повестью». Жанровые признаки повести и песни в «Слове» самоочевидны, но в нём присутствуют и особенности, свойственные ораторскому жанру и сказывающиеся прежде всего в непосредственном обращении автора к своим слушателям и чита­телям. С обращения и начинается «Слово». Своих слушателей или читателей автор называет «братиями», т. е. так, как называет их любое древнерусское «слово»: «Не лепо ли ны бяшет, братие, начяти старыми словесы трудных повестий о полку Игореве, Игоря Святославлича?» И далее такое обращение повторяется ещё пять раз. Начав «Слово» с обращения, автор обращением его и закан­чивает, предлагая, после того как была пропета слава старым князьям, пропеть её и молодым и заключая всё произведение обыч­ным для всех древнерусских «слов» «аминем». Автор «Слова», таким образом, всё время стоит в позиции оратора, говорящего от первого лица '.

Богатая образно-символическая насыщенность «Слова» — отли­чительное его качество. Поэтическое олицетворение, метафора, сравнение, параллелизм — всем этим в избытке переполнено «Сло­во». Важнейшей особенностью, обусловливающей богатство его поэтических красок, является неразрывная связь в нём мира при­роды и мира человека. Природа принимает здесь самое активное — дружеское или враждебное — участие во всех происходящих собы­тиях; животные и растения, земные и небесные стихии очень живо отзываются как на горе, так и на радость Игоря, его войска и всех тех, о ком упоминается в «Слове». Мрачными предзнаменования­ми природа сопровождает сборы Игоря в поход и самый поход. Всячески она старается помешать Игорю осуществить его обре­чённое на неудачу предприятие: меркнет солнце, тьмою преграж­дая князю путь, гроза своим стоном предвещает ему недоброе, тревогу поднимают птицы и звери. Не дремлют и те силы природы, которые недружелюбны к Игорю: зловещее мифическое существо Див предупреждает криком вражеские страны о походе Игоря, птицы по деревьям подстерегают его беду, волки, орлы, лисицы, чёрные тучи, ветры — все заодно против Игоря. Но когда половцы разбили русских, поникла трава от жалости, а деревья с горя приклонились к земле. Так же отозвались цветы и деревья на смерть почти за сто лет перед этим погибшего юного князя Рости­слава. Когда Игорь бежит из плена, окружающая природа усердно ему помогает и, приветствуя его, радуется за него. Река Донец лелеет его на волнах, подстилает ему зелёную траву на своих серебряных берегах, одевает его тёплыми туманами под тенью зелёных деревьев и всячески его оберегает; чтобы Игорю слышна была погоня, не стрекочут сороки, не грают вороны, замолкают галки; дятлы стуком указывают путь к реке; соловьи весёлыми песнями возвещают рассвет. К силам природы — к ветру, Днепру и солнцу — с мольбой о помощи мужу обращается и тоскующая по нём Ярославна.

Природа в «Слове» — не немая, бессловесная, а звучащая и да­же говорящая: галки говорят своей речью, Донец разговаривает с Игорем; даже неодушевлённые предметы издают звуки: кричат телеги, говорят боевые знамёна. Звуками, звоном, пением пере­полнено вообще всё «Слово»: звенит слава, звон идёт от битвы, поют копья.

Обильные и богатые эпитеты и сравнения «Слова» — сплошь из мира природы. Боян — соловей, Всеволод — буй-тур, «поганый половчин» — чёрный ворон. Боян растекается серым волком по земле, сизым орлом под облаками. С серым волком сравниваются также князья, дружина и Кончак. Князья, кроме того, сравнивают­ся с солнцем, с месяцем, с соколами, дружина — с теми же соколами и со стадами галок, Ярославна — с кукушкой, Игорь — с горно­стаем, с белым гоголем, Всеслав — с лютым зверем, половцы — с барсовым гнездом. Вещие персты Бояна, которые он возлагает на живые струны, чтобы петь песню во славу князей, сравнивают­ся с десятью соколами, пущенными охотником на стадо лебедей, кричащие телеги — также со вспугнутой лебединой стаей.

Полное и органическое созвучие между автором «Слова» и сти­хийными силами природы объясняет нам присутствие в «Слове» языческих богов. Давая общее определение «Слова», К. Маркс отметил, что «вся песнь носит героически-христианский характер, хотя языческие элементы выступают еще весьма заметно» '. В «Слове» фигурируют старые русские языческие боги — Велес, Даждь-бог, Стрибог, Хоре; в нём выступают мифические Див, Дева-обида с лебедиными крыльями, Карна и Жля, очевидно, бывшие олице­творением плача и скорби. Боян назван внуком Велеса, ветры — стрибожьими внуками, русский народ — даждь-божьим внуком. Присутствие в «Слове» этих богов славянского языческого Олимпа нет основания считать литературной условностью, к которой прибе­гает автор «Слова» наподобие поэтов XVIII в., упоминавших име­на классических богов; нет основания и думать, чтобы он верил в них, как верили его языческие предки. Вернее предполагать, что автор был настолько проникнут поэтической стихией, что, несмотря на свою связь с христианством, не мог и не хотел уйти от той системы мироощущения, которая подсказывалась ему язычеством и которая ещё была очень сильна в ту пору среди широких масс. Двтор «Слова» находился под воздействием того анимистического восприятия природы, которое характерно было не только для культурно отсталых слоев, но иногда и для слоев, стоявших на верхах культурной жизни, особенно если они не утрачивали связи с народной поэзией.

В согласии с общим характером поэтического стиля «Слова» находится его разнообразная и красочная символика. Символи­ческие соответствия — излюбленное средство образного раскрытия фактов и событий в «Слове». Движение половецких войск симво­лизируется здесь в образе чёрных туч, стремящихся прикрыть четыре солнца, т. е. четырёх князей, участников похода. Битва символически уподобляется то посеву, то брачному пиру, то молоть­бе: «Черна земля под копыты костьми была посеяна, а кровию польяна; тугою взыдоша по Руской земли». «Ту кроваваго вина недоста; ту пир докончаша храбрии русичи: сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую». Так поэтически осмысливается пора­жение игорева войска на реке Каяле. Вспоминая поражение Всесла-ва полоцкого на Нсмиге, автор с горечью восклицает: «На Немизе снопы стелют головами, молотят чепи харалужными, на тоце живот кладут, веют душу от тела» — и заключает это восклицание уже однажды использованной картиной: «Немизе кровави брезе не бологом бяхуть посеяни, посеяни костьми руских сынов». Рядом с этими развёрнутыми символическими картинами — более сжа­тые символические образы: «искусити Дону великаго», «копие приломити конець поля Половецкаго», «испити шеломомь Дону», «летая умом под облакы», «Игорь князь выседе из седла злата а в седло кощиево» и т. д. Элементы символики в большом числе присутствуют и в сравнениях, которыми пользуется «Слово».

С символом неразрывно связана метафора, на каждом шагу сопровождающая изложение событий в «Слове». Игорь «истягну умь крепостию своею и поостри сердца своего мужеством»; беда «пасет птиць по дубию»; «щекот славий успе, говор галичь убуди-ся»; «кровавыя зори свет поведают»; «печаль жирна тече средь земли Рускыи»; «князи сами на себе крамолу коваху» и т. д.

Образная насыщенность «Слова» обусловливается и богатст­вом его эпитетов. Одним из излюбленных автором «Слова» эпите­тов является «златой» с его производными: «златоверхий», «злато-кованный», «злаченный».

Некоторые из сочетаний, в каких дан этот эпитет в «Слове», находят себе параллели и в устной поэзии. Таковы: «седло злато», «злат стол», «злат шелом», «злат стремень». Часто в «Слове» фигу­рирует и эпитет «сребреный», однако в таких сочетаниях, которые не встречаются ни в других письменных памятниках, ни в устной поэзии: «сребрено стружие», «сребреней седине», «сребренными струями», «на своих сребреных брезех». Для нас особенный инте­рес представляют такие сочетания эпитетов с относящимися к ним существительными, которые находят себе соответствие только в произведениях устной словесности и не встречаются в литера­турных памятниках, предшествующих или современных «Слову». Таковы: «шизый орел», «синее море», «зелена трава», «стрелы каленыя», «красныя девкы», «кровавыя раны», «острые мечи», «студеная роса», «серый волк», «храбрая дружина», «черный во­рон», «черная туча», «чистое поле». Пользуется автор «Слова» и метафорическими эпитетами: «вещия персты», «железные полки», «злато слово», «жемчюжна душа», «живая струны».

Поэтический стиль «Слова о полку Игореве» находился в за­висимости как от книжной, письменной литературы, так и от лите­ратуры устной.

Анализируя древнерусское церковное ораторство и житий­ную литературу, мы останавливались на характерных особенностях их стиля, отмечая в них наличие символики, олицетворения отвле­чённых понятий, присутствие метафорических образов, введение в изложение монологической и диалогической речи, риторических восклицаний и вопросов, использование приёмов сравнения и парал­лелизма, антитезы, ритмическую организацию речи, выражаю­щуюся в повторениях, единоначатиях, в замыкании рядом стоящих фраз глаголами, иногда рифмующимися друг с другом. Все эти стилистические особенности мы найдём и в «Слове о полку Иго-реве», и большая часть их (символические уподобления, олицетво­рения, метафоры, сравнения, параллелизм) указана выше. Образ­чиком монологической речи в «Слове» является «золотое слово» Святослава, диалог выступает в разговоре Святослава с боярами по поводу его вещего сна и в разговоре Гзака с Кончаком. Ритори­ческим вопросом начинается «Слово», и далее такие вопросы повто­ряются: «Что ми шумить, что ми звенить далече рано пред зоря­ми?» или «А чи диво ся, братие, стару помолодити?» и т. д. Не менее часты риторические восклицания: «Дремлет в поле Ольгово хороброе гнездо. Далече залетело!», или «О, далече заиде сокол, птиць бья, к морю!», или «А Игорева храбраго полку не кресити!» и т. д. Повторения и антитеза в «Слове» — обычные приёмы его стиля. Как образцы повторения с единоначатиями, можно привести хотя бы следующие примеры:

Ту ся копией приламати, ту ся саблям потручяти...

Уже снесеся хула на хвалу, уже тресну нужда на волю, уже вержся Дивь на землю...

Игорь спит, Игорь бдит. Игорь мыслию поля мерит...

Здесь обращает на себя внимание обычное и в торжественной, риторической проповеди симметрическое расположение членов предложения. Симметрично расположенные фразы, оканчиваю­щиеся рифмующими, точнее — абонирующими, глаголами, также нередки в «Слове»:

Боян же, братие, не 10 соколовь на стадо лебедей пущаше, ,\ - но своя вещиа персты на живая струны воскладаше...

Всеслав князь людем судяше, j5o; ">'> князем грады рядяше,

„ J.. а сам в ночь волком рыскаше...

pi ' i, ...жаждею им лучи сопряже,

тугою им тули затче...

Можно было бы привести ещё много подобных параллелей из произведений книжной литературы, но сколько бы мы ни при­водили их — из Библии, из летописи, из книг повествовательного характера, из произведений Илариона и Кирилла Туровского,— эти параллели говорят только об общности известных стилисти­ческих формул в «Слове» и в указанных памятниках. Картина полу­чается приблизительно такая же, как если бы мы, анализируя творчество Пушкина, отмечали в его поэтическом стиле и в его фразеологии ряд образов и ходячих формул, которые и до Пушкина вошли в прочный литературный обиход. Заподозрить на этом основании Пушкина в подражании кому-либо из его предшествен­ников или современников было бы так же несправедливо, как несправедливо заподозрить и автора «Слова о полку Игореве» в каком-либо подражании.

По словам С. П. Обнорского, которому принадлежит многосто­роннее исследование языка «Слова», оно, «являясь ценнейшим памятником русского литературного языка, как высочайшее худо­жественное произведение, содержит богатый материал, относящий­ся к области русской стилистики. По особенностям стилистического характера, проявленным в памятнике с большой широтой, а в от­дельных пунктах с поражающей цельностью, «Слово» обнаружи­вает свою несомненную связь со старыми источниками народно­поэтического жанра, а с другой стороны, преемственно связывается с лучшими образцами современного поэтического, народного и ху­дожественно-литературного творчества» '. «Слово» сопоставлялось и с рядом сходных памятников европейской литературы. Ряд иссле­дователей (Н. Полевой, Буслаев, Жданов, Владимиров, Абихт, Каллаш, Дашкевич, В. Дынник и др.) сделали немало сопоставлений «Слова» со скандинавскими сагами, с «Песнью о Роланде», с «Нибелунгами», с германской поэмой «Валтариус», с француз­скими романсами XII и предшествующих веков, с «Витязем в тиг­ровой шкуре» Шота Руставели и т. д. Но во всех этих сопоставле­ниях мы найдём лишь те общие черты сходства, которые объяс­няются прежде всего тем, что и в указанных памятниках и в «Слове» мы имеем дело с героическим письменным эпосом, который по самому своему существу, по своей исторической природе, поскольку мы имеем дело с творчеством феодальной эпохи, должен был заключать в себе некоторые общие мотивы и общие стилистические формулы.

Автор «Слова», несомненно, был хорошо знаком и с русской устной словесностью, и она оказала на него влияние, едва ли не большее, чем книжная литература, но точно определить пределы этого влияния мы, к сожалению, не можем, так как не знаем в точ­ности, какова была устная словесность XI—XII вв. Во всяком случае совершенно ясно, что глубокая насыщенность «Слова» ани­мистическими представлениями является результатом органической связи автора с устным поэтическим творчеством. С народной поэ­зией сближает «Слово» и гиперболизированное изображение силы, могущества и воинской доблести отдельных князей (Всеволода, брата Игоря, Всеволода Большое гнездо, Святослава, Ярослава Осмомысла и др.), напоминающих былинных богатырей. В «Слове», как и в народной песне, явления природы фигурируют без тех символических истолкований в духе христианского вероучения, какие обычны в древнерусских произведениях с религиозной тема­тикой. Как мы видели выше, в «Слове» мы встречаемся с такими сочетаниями определённых слов с сопровождающими их эпитетами, каких не встречаем в соответствующих памятниках письменной литературы. Это обстоятельство также с несомненностью говорит о связи «Слова» с народно-поэтическим творчеством.

О том же говорят и отдельные совпадения образов «Слова» с образами народной поэзии.

Сравнение битвы с пиром в «Слове» находит себе параллель в одной из былин об Илье Муромце:

Едет Алёша пьян, шатается,
Ко седельной луке приклоняется.
Завидел Алёшу Илья Муромец:
«Говорил я тебе, Алёша, наказывал:
Не пей ты зелена вина,
Не ешь сладки кушанья».
Отвечает Алёша Илье Муромцу:
«Рад бы я не пить зелена вина
И не есть сладки кушанья:
Напоил-то меня добрый молодец допьяна.
Накормил он меня досыта
Той шелепугой подорожною» '.

Уподобление в «Слове» битвы посеву очень близко к тому, что мы находим и в великорусской, и в украинской песне:

Не черным то зачернелось,
Зачернелось турецкое чисто поле,
Не плугами поле, не сохами пораспахано,
А распахано поле конскими копытами,
Засеяно поле не всхожими семянами,
Засеяно казачьими головами,
Заволочено поле казачьими чёрными кудрями '.
Чорна роля заорана,
Кулями засiяна,
Бiлим тiлом зволочена "^г I кровью сполощена².

Вещему сну Святослава, видящего разрушение своего «злато­верхого терема», соответствует вещий сон невесты в одном из сва­дебных причетов:

Не спалась да темна ноценька,
Не спалось да много снилося.
Много снилось, много виделось,
Мене приснился сон нерадошный,
Как будто у моево кормильця-батюшка
Все столбы да подломилисе,
Все тыны да опустилисе,
Порассыпались цясты лисеньки³.

Плач Ярославны сближается с народным свадебным причетом, где обычен образ кукушки («зегзицы»), символизирующий моло­дую женщину, тоскующую в разлуке со своими родными. Со сва­дебным причетом плач Ярославны сближается и троекратной мольбой о помощи и упоминанием далёкого Дуная.

Очень близкую параллель к рассказу о бегстве из плена Игоря, летящего соколом и избивающего гусей и лебедей, представляют собой следующие строки из былины о Вольге:

Обернётся ясным соколом,
Полетел, он далече на синё море,
И бьёт он гусей, белых лебедей.

Сравнение Игоря, возвращающегося на Русь из плена, с солн­цем сходно с тем, что говорится в былине об Илье Муромце:

Одно солнце на небе, один месяц;
Один донской казак на святой Руси,
Илья Муромец, сын Иванович.

Такого рода параллели можно было бы значительно увеличить. Много общего между «Словом» и народной поэзией и в звуковой организации речи и в ритмическом её складе '.

Нет оснований замыкать народное творчество, воздействовав­шее на автора «Слова», в узкие рамки дружинной среды. Мы не имеем никаких данных для того, чтобы утверждать наличие в ран­нюю пору специфически дружинных особенностей эпического или песенного устного творчества, специфической его поэтики, отлич­ной от поэтики, характеризующей творчество крестьянства. К тому же дружина не представляла собой вполне замкнутого социального слоя: выходцы из крестьян и холопов попадали не только в млад­шую дружину, что было явлением довольно частым, но и в стар­шую, становясь боярами. Если верить летописной легенде, Влади­мир киевский возвёл в старшие дружинники отрока из скорняков, в единоборстве победившего печенежского богатыря.

Всё сказанное нужно иметь в виду применительно ко всем слу­чаям, когда речь идёт о произведениях раннего русского устного творчества, возникновение которых обычно приурочивают к дру­жинной среде.

Касаясь вопроса о связи нашего автора с литературной и на­родно-поэтической традицией, следует подчеркнуть, что он был совершенно самостоятелен и оригинален в использовании и книж­ного и устнопоэтического материала. «Слово» обнаруживает такую высокую степень художественной самобытности, что не может быть и речи о его подражательности даже в отдельных его частях.

Говоря о поэтическом стиле «Слова о полку Игореве», необхо­димо коснуться и одного из наиболее сложных вопросов в области его изучения, именно вопроса о его ритмическом строе. Ряд иссле­дователей считали «Слово» написанным сплошь стихотворным раз­мером и пытались разложить его на стихи, сближая стихотворный строй «Слова» со стихотворной системой украинских дум, со сти­хом скандинавских скальдов, с русским былинным стихом, с визан­тийской церковной песней ².

Нужно, однако, сказать, что все попытки сплошь разложить «Слово» на стихи не могут быть признаны удачными. Прежде всего нужно иметь в виду, что «Слово» дошло до нас в далеко _не совершенном списке, в большой мере нарушившем, несомненно, и его ритмический строй. Но и независимо от этого сомнительно, чтобы «Слово» целиком было написано стихами; прежде всего — большое количество чисто исторических сведений, сообщаемых в нём и сопровождаемых упоминанием значительного количества князей, вряд ли могло уложиться сплошь в стихотворные строки. Наличие в ряде случаев в «Слове» сложных предложений также указывает на отсутствие в нём сплошного стихотворного ритма. Едва ли не правильнее будет думать, что «Слово», как и сканди­навские саги, представляло собой чередование прозаических и сти­хотворных, в основе своей песенных, фраз. Следы песенного склада дают себя знать в «Слове» не только в одинаковости ритма сим­метрично построенных, рядом стоящих коротких фраз, но и в стро­фическом построении плача Ярославны и в таких рефренах, как «ищучи себе чти, а князю славы», «О Руская земле, уже за шело-мянем еси», «на реце на Каяле», «за землю Рускую, за раны Иго-ревы, буего Святославлича», «Ярославна рано плачет в Путивле на забрале». Наконец, песенный музыкальный ритм «Слова» поддер­живался его обильной аллитерацией: «трубы трубять в Новеграде», «с зарания в пяток потопташа поганыя полкы половецкыя и, рас-сушася стрелами по полю, помчаша красныя девкы половецкыя», «стрелы по земле сеяше», «пороси поля покрывают», «се ли со-твористе моей сребреней седине» и т. д.

Глубокая политическая идейность «Слова», подсказанная на­сущнейшими интересами исторического момента, а также то, что оно органически связано с богатейшими сокровищами народного творчества, определяет его как произведение, отличающееся под­линным характером народности.

«Слово о полку Игореве» в большей своей части не могло быть написано позднее апреля 1187 г., так как в нём упоминаются, как живые, князь Владимир Глебович переяславский, умерший 18 апреля 1187 г., и Ярослав галицкий (Осмомысл), умерший 1 октября того же года. Но принимая в расчёт, что оно, нужно думать, было написано в связи с приготовлениями киевского князя Святослава к походу на половцев в 1185 г., сейчас же после того, как до него дошла весть о поражении Игоря, есть все основания предполагать, что в 1185 г. была написана основная его часть, кончая плачем Ярославны '. Некоторыми исследователями, в том числе Каллашем, очень удачно было обращено внимание на то, что рассказ о бегстве Игоря и о возвращении его в Русскую землю, написанный в ликующе-радостных тонах, не согласуется со всем предыдущим изложением, в котором судьба Русской земли и самого Игоря изображена в мрачных, пессимистических красках. Сама собой поэтому напрашивается мысль о том, что, когда писалась основная часть «Слова», в горестных картинах изображавшая несчастье Руси и раненого, находящегося в плену Игоря, побег Игоря ещё не состоялся. Когда же Игорь в том же 1185 г. прибыл на Русь, автор во славу его и ещё не вернувшихся из плена, но ожидавшихся князей написал заключительную часть «Слова», которая должна была дать удовлетворение нравственному чувству, подавленному ярким изображением военной неудачи. Эта заклю­чительная часть могла быть написана, очевидно, в конце 1185 г. или несколько позже.

Если согласиться с теми исследователями, которые считают, что включение в число прославляемых князей Владимира Игоре­вича могло иметь место лишь после того, как он вернулся из плена, а это было осенью 1187 г., то время завершения «Слова» придётся отодвинуть к последним месяцам этого года или к начальным 1188 г. В таком случае естественно предположить, что первоначально плач Ярославны был помещён рядом с рассказом о плаче жён потер­певших поражение русских воинов, а затем уже автор, написав заключительную часть «Слова», передвинул плач Ярославны к эпи­зоду бегства Игоря и достиг благодаря этому большого художест­венного эффекта.

В истории предшествовавшей и современной «Слову» русской литературы мы не имеем ни одного памятника, который по своему художественному значению не только стоял бы наряду со «Сло­вом», но хотя бы в какой-то мере приближался к нему. Впрочем, это не значит, что «Слово» было безусловно одиноким в нашей древней литературе. У нас нет никакой уверенности в том, что не существовали и другие памятники, которые по своему художест­венному значению, может быть, и не равнялись со «Словом», но были в какой-то степени с ним схожи. То обстоятельство, что «Слово» до нас вообще дошло, является, как мы видели, в значи­тельной степени результатом случайности. Оно известно лишь в единственном списке, погибшем в начале XIX в. Какая у нас может быть уверенность, что и другие произведения этой поры, сходные со «Словом», не погибли?

Как бы то ни было, и одно уже «Слово о полку Игореве» явля­ется блестящим показателем той высоты культурного развития и народного самосознания, какая достигнута была древней Русью ещё в отдалённую пору, в первые столетия её государственной жизни. «Слово» во всяком случае по своим художественным качествам стоит в одном ряду с лучшими созданиями мирового героического эпоса. Возникнув в той общей колыбели, которой была Киевская Русь для великорусов, украинцев и белорусов, оно по праву принадлежит в равной мере всем этим трём братским народам. В какой мере «Слово» оказалось действенным литературным памятником, в течение долгого времени не утрачивавшим своей поэтической и идейной актуальности, свидетельствует тот. факт, что оно через двести лет после своего написания оказало сильней­шее влияние на повести о Мамаевщине, в первую очередь на «Задонщину». А затем, отслужив свою службу в качестве идей­ного и литературного возбудителя в пору владычества татар на Руси, оно потом было, очевидно, забыто, и его поэтические эле­менты воздействовали на некоторые последующие русские лите­ратурные памятники уже отражённо — через повести о Мамаев­щине. Обычному читателю, мало посвященному в историческое содержание памятника, разобраться в нём было очень нелегко, а эстетические достоинства «Слова» сами по себе в старину были недостаточны для того, чтобы обеспечить ему литературную жизнь. Поэтому нет ничего невероятного в том, что и другие ценные лите­ратурные памятники, стоявшие, быть может, близко к «Слову» и пережившие себя с точки зрения их исторической актуальности, безвозвратно исчезли.

Влияние «Слова о полку Игореве» на русскую литературу возобновляется со времени опубликования его текста в 1800 г. Мусиным-Пушкиным. Так, уже Радищев свою неоконченную поэму «Песни, петые на состязаниях в честь древним славянским боже­ствам», над которой он работал в 1800—1802 гг., предваряет эпи­графом из «Слова». Влияние «Слова» сказывается в единственной написанной Радищевым для этой поэмы песни — песни Всегласа — и в особенности в прозаическом вступлении к поэме. Затем следы влияния «Слова» обнаруживаются в «Повести о Мстиславе I Володимировиче» Н. Львова (1808), в стихотворениях Жуковского «Певец во стане русских воинов» (1812) и Катенина «Мстислав Мстиславич» (1819), в романах А. Вельтмана «Кощей бессмертный» (1832) и «Святославич» (1835), в романе Загоскина «Аскольдова могила» (1833), в пьесе А. Н. Островского «Снегурочка» (1873). Ещё у Хераскова в 1797 г., затем у Пушкина (в «Руслане и Людми­ле») и у поэтов пушкинской поры (Рылеева, Языкова) появляется образ вещего певца Бояна, внушённый чтением «Слова». «Слово» нашло отражение в стихотворении А. Блока «Новая Америка», в поэме В. Саянова «Слово о Мамаевом побоище», в повести Б. Лавренёва «Кровный узел». Влияние «Слова» сказалось в твор­честве украинских поэтов: Т. Шевченко, И. Франко, Ю. Федько-вича, П. Тычины, М. Рыльского, М. Бажана, А. Малышко ', а так­же в творчестве западных и южных славянских писателей.