Джузеппе Джоакино Белли. Римские сонеты (Иностранная литература, №8, 2002)

По изд.: журнал Иностранная литература, номер 8, 2002
Перевод с итальянского и вступление Евгения Солоновича

 

В 1832 году в письме одному из приятелей (Якопо Ферретти) Белли констатировал: “Эти вещи остаются — по крайней мере, пока — известными лишь друзьям”. Положение не изменится и к тому времени, когда Гоголь напишет из Рима Марии Балабиной: “…вам, верно, не случалось читать сонетов нынешнего римского поэта Belli, которые, впрочем, нужно слышать, когда он сам читает. В них, в этих сонетах, столько соли и столько остроты, совершенно неожиданной, и так верно отражается в них жизнь нынешних транстеверян, что вы будете смеяться, и это тяжелое облако, которое налетает часто на вашу голову, слетит прочь вместе с докучливой и несносной вашей головной болью. Они писаны in Lingua romanesca, они не напечатаны, но я вам их после пришлю”.

Мало что изменилось и после 28 апреля 1838 года – даты гоголевского письма: при жизни Белли с ведома автора был опубликован всего один римский сонет (к публикации еще двух десятков сонетов поэт не имел отношения и мог только сожалеть об их появлении в печати, обнаружив, что их тиснули в искаженном виде).

Возможно, именно то, что понравившиеся Гоголю сонеты “писаны in Lingua romanesca”, то есть на римском языке, или римском наречии (с точки зрения лингвистов, это один из множества диалектов итальянского языка), помешало другим иностранным писателям, посетившим Рим одновременно с ним, обратить внимание на стихи, ходившие по Вечному городу в списках и смачно декламируемые римлянами – от простолюдинов до прелатов, коим при этом иной раз вполне можно было адресовать слова Городничего из “Ревизора”: “Чему смеетесь? над собою смеетесь!..” Гоголь не только прилично знал итальянский, но, поселившись в городе, который полюбился ему с первых дней, не хотел чувствовать себя в нем чужаком и потому постарался усвоить хотя бы азы единственного языка, на каком можно было общаться с простыми римлянами, а именно римского наречия. На нем должны были изъясняться прототипы персонажей, введенных Гоголем в неоконченную повесть “Рим”. Гоголь описывает Рим так же тщательно, как губернский город NN в “Мертвых душах”, приглашая нас последовать за князем “в одну из тех отдаленных улиц, где нет даже кардинальского дворца с выставленными расписными гербами на деревянных овальных щитах, где виден нумер над каждым окном и дверью тесного домишка, где идет горбом выпученная мостовая… Тут раздается звонко лепет римлянок: со всех сторон, изо всех окон несутся речи и переговоры. Тут всё откровенно, и проходящий может совершенно знать все домашние тайны; даже мать с дочерью разговаривают не иначе между собою, как высунув обе свои головы на улицу. <…> Едва только блеснет утро, уже открывает окно и высовывается сьора Сусанна, потом из другого выказывается сьора Грация, надевая юбку. Потом открывает окно сьора Нанна. Потом вылезает сьора Лучия, расчесывая гребнем косу; наконец сьора Чечилия высовывает руку из окна, чтобы достать белье на протянутой веревке. <…> Тут все живо, все кипит: летит из окна башмак с ноги в шалуна сына или в козла, который подошед к корзинке, где поставлен годовой ребенок, принялся его нюхать и, наклоня голову, готовился ему объяснить, что такое значат рога. Тут ничего не было не известного: всё известно. Синиоры всё знали, что ни есть: какой сьора Джюдита купила платок, у кого будет рыба за обедом, кто любовник у Барбаручьи, какой капуцин лучше исповедует”.

Последовав за гоголевским героем в эту непарадную часть Рима, мы попадаем в мир Белли, населенный теми же самыми Сусаннами, Грациями, Наннами, Лучиями, Чечилиями. Каждая глава в человеческой комедии Белли идеально вписывается в рамки сонета – излюбленной формы не только “аристократической”, но также народной итальянской поэзии. Подобно кукловоду, Белли манипулирует своими персонажами, оставаясь невидимым. Его отношение к ним – в их поступках, в их словах, обеспечивающих сатирический эффект. В основе реализма Белли – неравнодушие, взгляд со стороны одновременно является взглядом изнутри: многие сонеты построены по принципу диалога, и в этом случае от сонета к сонету персонажи, судачащие на разные темы, в том числе и весьма откровенного свойства, то и дело меняются ролями, что позволяет им даже посмеяться уже не над другими, а над собой. Часто предпочтение отдается форме монолога, подразумевающего конкретного слушателя или слушательницу.

К человеческим слабостям простых смертных, явно симпатичных ему, Белли снисходителен, над маленькими людьми он потешается незло, заранее прощая им большие и не очень большие слабости, что позволило одному из исследователей говорить о его “безжалостной жалости”. Иное дело те, чье социальное положение не только залог обеспеченной жизни, но и оправдание собственной безнравственности, стяжательства, лжи. К кому особенно беспощаден поэт, так это к римским первосвященникам и их прелатам, олицетворяющим в его глазах не столько церковь, сколько ее тоталитарную власть в церковном государстве, каковым являлась Папская область (не случайно по частоте употребления слову “папа” принадлежит второе место в словаре римских сонетов). У антиклерикала Белли были достойные предшественники, задолго до него бичевавшие церковников, — Данте и Боккаччо, – так что, скажем, к строкам, порицающим алчность церковной верхушки, были бы вполне уместны эпиграфы вроде этого, из Данте:

…Здесь встретишь папу, встретишь кардинала,
Не превзойденных ни одним скупцом.

Гоголь мог познакомиться с Белли в салоне Зинаиды Волконской, где бывали, приезжая в Рим, Жуковский, Вяземский, Мицкевич (какое-то время Белли был ее соседом по дому). Встреча, не обязательно очная, с автором “памятника римскому простонародью” – так Белли называл свод своих сонетов на римском наречии, составивший в итоге 32 000 стихотворных строк, – была предопределена интересом Гоголя к живому Риму, интересом, о котором он писал в процитированном выше письме Балабиной: “Знаете, что я вам скажу теперь о римском народе? Я теперь занят желанием узнать его во глубине, весь его характер, слежу его во всем, читаю все народные произведения, где только он отразился…”

С именем Гоголя связано начало европейской известности Белли. Открыв его для себя, Гоголь не упустил случая поделиться радостью этого открытия с французским критиком и поэтом Шарлем Огюстеном Сент-Бёвом, о чем последний поспешил поведать в письме другу, а спустя несколько лет повторил услышанное от Гоголя, рецензируя его книгу, вышедшую во Франции под названием “Русские новеллы”: “На пароходе, отправлявшемся из Рима в Марсель, я встретил Гоголя… Гоголь говорил мне, что нашел в Риме настоящего поэта, по имени Белли, который пишет сонеты на транстеверинском наречии – сонеты, следующие друг за другом и образующие поэму. Он говорил мне подробно и убедительно о своеобразии и значительности таланта этого Белли, который остался совершенно неизвестен нашим путешественникам”.

Судьба римских сонетов могла повторить судьбу второго тома “Мертвых душ”: в вариантах завещания, составленных в разные годы, Белли просил сжечь после его смерти написанное им на диалекте. К счастью, друзья, у которых хранились рукописи поэта, ослушались его. В противном случае Белли стал бы со временем литературной загадкой, не позволяющей убедить потомков в справедливости оценки, данной ему Гоголем.

В начале июля 1838 года актриса Амалия Беттини писала Белли: “И когда же Вы решитесь порадовать своими стихами всю Италию? Почему Вы не соберете их в книгу? Только не говорите мне, будто многие сонеты запретят печатать: их и после этого останется достаточно для того, чтобы доставить удовольствие всей Италии”.

Вездесущие папские цензоры, успешно препятствовавшие изданию римских сонетов, не оставили Белли в покое и после смерти, возражая против того, чтобы на его могильной плите было высечено слово “romanus” – римлянин. Благодаря настойчивости друзей поэта надпись эта все-таки появилась: «Джузеппе Джоакино Белли был римлянином до мозга костей и остается римлянином в своих нетленных сонетах и в благодарной памяти их читателей».

 

Вино 

Вино всегда вино, скажи, касатка! 
Что с ним сравнишь, где лучше что найдешь?
Гляди сама, какое чудо пьешь!
Чем не янтарь? И вовсе нет осадка.

Как человеку без вина? Загадка!
Глотнешь чуток - жениться невтерпеж.
Хоть ешь навоз - потом винца хлебнешь,
И у тебя во рту ничуть не гадко.

Пей чистым или хлеб в него кроши -
Все вина независимо от цвета, 
Все, окромя поддельных, хороши. 

Свое вино в Дженцано и в Орвьето
Для живота лафа и для души.
А это пробовала ты? А это?

 

Карета кардинала

Где Каччабове делается уже,
Ну прямо настоящая кишка,
Мчал кучер не простого седока,
А кардинала, что гораздо хуже.

И этот чертов кучер, важный дюже,
Чем всех предупреждать издалека:
"Поди! Поди!" - сбил, сволочь, старика
И переехал колесом к тому же.

Ну, люди полумертвого с земли
Подняли, на руках домой снесли -
Как тут не пособить хоть в самом малом!

Сказать тебе, что будет с лихачом? 
Увидишь, кучер будет ни при чем,
Всегда при чем, который пешедралом.

 

Могильщики

При малярии, при ее давнишней
Способности вовсю косить людей
Наш брат могильщик жил повеселей,
А нынче жизнь куда уж никудышней!

Никто не мрет, и ежели Всевышний
Не вразумит маленько лекарей,
Профессия могильщика, ей-ей,
Сама умрет, поскольку станет лишней.

Семнадцатый - вот был удачный год!
На редкость дружно помирал народ,
У нас работы было через меру .

Друг моего дружка, могильщик сам,
Надеется, что в утешенье нам
Небесный Царь на Рим нашлет холеру.

 

Главная причина

У папы есть не только руки-ноги, 
Не только две ноги и две руки,
Но также рот, и зубы, и кишки -
И что же получается в итоге?

А то как раз, что надобны налоги,
Ведь повар должен что-то класть в горшки,
Тогда как деньги, даже медяки,
Валяться не привыкли на дороге.

Плати попам - а их у папы тьма!
А кто пойдет в шпионы задарма?
Вынь да положь за свечи, стирку, глажку!

Для всех загадка, как бы папа жил, 
Когда бы свой народ не обложил,
Хотя и рад бы дать ему поблажку.

 

Допекла жена мужа

Ты замолчишь? Ты дашь мне передых?
Учти, еще одна такая сцена -
И ты калекой будешь, Мадалена. 
Кончай зудить! Нет больше сил моих.

Эхма! Жениться надо на немых.
Горластым дурам море по колено, 
А после ноют: мол, какого хрена
Мужья бросают или лупят их?

Да помолчи ты, злюка, хоть минутку!
Привыкла, дрянь, что я с тобой хорош,
А я устал плясать под бабью дудку.

По-твоему, не жди, не будет, врешь! 
Смотри, я разозлился не на шутку,
Заткнись, не то костей не соберешь! 

 

Знакомая утешает вдову убитого

Зарезали… А ты бы что хотела,
Чтоб лучше за решеткой умер он?
Не забывай, нам не дано спокон
Знать, где и как душа покинет тело.

Скажи, тебе реветь не надоело?
Да успокойся! Вон Наполеон
Где дуба дал? Там, где со всех сторон
Сплошное море. Смерть - такое дело.

Скончаться дома может человек,
В больнице, на войне окончить век,
На виселице, за столом трактира.

Взять твоего хотя бы, например…
Все в мир приходим на один манер,
Уходим же по-разному из мира.

 

Невеста в ожидании свадьбы

Он из меня, обманщик, душу тянет
Уже пять лет - подумай, как давно!
И отговорок у него полно, 
Пообещает - и опять обманет.

То, дескать, он добычей денег занят,
То, мол, жара… Мол, я хоть завтра, но…
Мол, потерпи, день свадьбы все равно 
Настанет, мол… А если не настанет?

Все время: "потерпи!" Один обман!
Он не скупится - водит в ресторан.
Видала? - я под ручку с ним гуляю. 

Решили было - свадьба в октябре.
Казалось, скоро: август на дворе…
Теперь он обещает ближе к маю. 

 

Новая душистая вода для волос

Сказать тебе, что выкинула Тета,
Горбунья, парикмахера жена?
Приходит бакалейщик: мол, нужна
Душистая вода для тувалета.

Пожалуйста. И в дверь идет она
И копошится там, за дверью где-то,
И пузырек выносит: "Это?" - "Это." -
"Да ты понюхай лучше - прям весна!" -

И поскорей заткнула пробкой склянку.
Тут бакалейщик вынул кошелек…
Но ты послушай дальше про поганку.

Мудила модник только дома смог 
Расчухать подлую ее изнанку:
Она нассать успела в пузырек.

 

Повитуха нарасхват

- Тебе кого, сынок? - Мне повитуху.
- Ушла на роды. - А когда придет?
Я от жены… Насчет отхода вод…
Аж весь взопрел - бежал что было духу.

- Ну и неделька! Ну и заваруху
Устроили: из той вода текёт, 
У этой схватки! Сразу всем черед
Телиться подоспел - видать по брюху. 

Сейчас у нас ноябрь, а карнавал
Был в феврале. Ты сам бы посчитал,
Тут, братец, арихметика простая.

Девятый месяц кончился как раз,
И разрешается дитем у нас
Не каждая, так каждая вторая.

 

С чужих слов

Я тут слыхал про папу краем уха
(Не сам придумал - я себе не враг!),
Что будто папа выпить не дурак.
(Чего ж не выпить, если в горле сухо?)

Оно, конечно, может, вроде слуха…
Но ежели винишко - самый смак, 
Ему стаканчик выпить - вроде как
Соврать под мухой или не под мухой.

Святое дело… Пасха… Рождество…
День всех Святых… Или, к примеру, Троица…
Не выпьет в праздник человек, расстроится.

Так что не будем осуждать его:
Над нами главный он, над христианами,
Вот на здоровье пусть и пьет стаканами.

 

Мужья!

Ты про мужей? А что в нем толку, в муже?
Другой бы раз не вышла никогда!
Чем перед алтарем ответить "да",
Скорей бы утопилась в первой луже.

Он бьет меня - и больно бьет к тому же! -
И посылает - поняла куда?
И ходит к бабам - вечная беда!
Такая жизнь, что не придумать хуже.

За мной добра он, знаешь, сколько взял?
И все уже давным-давно в закладе,
В ломбард, представь, мою рубашку сдал.

Добавлю по секрету правды ради,
Что… ну, когда мы это… он, нахал,
Меня… ну это… спереди и сзади.

Кумушки

Не видно? Так еще приотвори
Маленько ставню. Ну?.. Что там творится? 
Как нет?.. Куда ж он мог запропаститься?
А, разглядела. Там он, там, внутри.

Молоденький, смазливый… Что за птица?
Родня?.. Поменьше чепухи пори!
Ей гладит ушко, а она, смотри,
По пальчикам его вязальной спицей.

Ну и лиса! Горазда поломаться!
Небось и не поймет синьор милорд,
Что наша цаца вовсе и не цаца.

Снял шляпу, расстегнул... Да тише! Буде -
Услышат… Не хихикай. Тьфу ты, черт,
Закрыли занавеску - ну и люди!

Недужная дочка

Что делать с дочкой? Как беде помочь?
Что с ней случилось после карнавала?
Еще совсем недавно танцевала
На площади весь день, а то всю ночь.

Вмиг зажигалась, будто спирт, точь-в-точь,
Всем нравилась, а нынче перестала,
Вдруг затужила, сникла, приувяла,
Ну вроде как мне подменили дочь.

Почти не спит и кушать неохота,
Кусок положит в рот - и тут же рвота,
Толстеет, хоть и перестала есть.

Не знаете, синьора Маргарита,
Какая есть от этого защита?
Должна ведь быть какая ни на есть!

 

Григорий и Николай 

Для тех, кто с папой жить не хочет в мире,
Святейший папа попросил в письме
В Московию, чтоб их сгноить в тюрьме,
Пожертвовать ему кусок Сибири. 

Но залупцарь держал свое в уме,
Он прибыл в Рим, стал в Риме на квартире 
И - в Ватикан: держи карман, мол, шире,
Мол, сам копайся в собственном дерьме.

Святейший непокорного на место
Поставил: "Помни, милый, что у нас 
Есть генералы Бавери и Реста !"

И хвост от страха залупцарь московский
Поджал - не мудрено, о том и сказ,
Что с папой шутки плохи - он таковский!