А. Плуцер-Сарно. Русская порнографическая литература XVIII-XIX вв.

По изд.: Новое литературное обозрение, номер 2, 2001

***

(Размышления над книгами серии «Русская потаенная литература»)

• ДЕВИЧЬЯ ИГРУШКА, ИЛИ СОЧИНЕНИЯ ГОСПОДИНА БАРКОВА / Сост., подгот. текстов, статьи, примеч. А.Л. Зорина, Н.С. Сапова. — М.: Ладомир, 1992. — 416 с. — 30000 экз.
• ПОД ИМЕНЕМ БАРКОВА: Эротическая поэзия XVIII — начала XX века / Сост., подгот. текстов, статьи, примеч. Н.С. Сапова. — М.: Ладомир, 1994. — 400 с. — 30000 экз.
• СТИХИ НЕ ДЛЯ ДАМ: Русская нецензурная поэзия второй половины XIX века / Сост., подгот. текстов, статьи, примеч. Н.С Сапова, А.М. Ранчина. — М.: Ладомир, 1994. — 416 с. — 25000 экз.
• ЗАВЕТНЫЕ ЧАСТУШКИ. Из собрания А.Д. Волкова: В 2 т. / Сост., предисл., примеч. А.В. Кулагиной. — М.: Ладомир, 1999. — 766 с., 500 с. — 5000 экз.

Мы не имеем значительного корпуса текстов, отчетливо атрибутируемых И.С. Баркову, кроме, разве что, его переводов. Выявить все оригинальные его тексты в составе разных вариантов рукописного сборника «Девичья игрушка» не представляется возможным ¹. Между тем, И.С. Барков в ХХ в. стал одним из самых популярных, читаемых и издаваемых русских писателей XVIII в. Конечно, это выглядит парадоксальным, поскольку принадлежащих его перу текстов как бы и нет, а есть только миф о нем. Уже в начале ХХ в. выходили сотни изданий, на титуле которых стояло имя Баркова ². Начиная с последней трети XVIII в. и до сегодняшнего дня его обсценные сочинения распространяются всевозможными способами в тысячах рукописных списков, ксерокопий, машинописей, электронных версий и т. п. Только за последние 10 лет вышло около десятка его однотомных собраний сочинений³. Таким образом, рукописная традиция обсценной литературы в конце ХХ в. перестала быть рукописной. Так называемая потаенная литература вышла на поверхность, стала всеобщим достоянием: обсценных «Сочинений Баркова» теперь как бы не существует, есть только «барковиана», то есть комплекс текстов, группирующихся вокруг мифа о И.С. Баркове.

Нужно сразу оговорить, что термин «барковиана» исследователи употребляют в разных значениях. Так, А.Л. Зорин рассматривает «барковиану» как составную часть «Девичьей игрушки»: «»Девичья Игрушка» действительно неоднородна. Прежде всего, в различных экземплярах попадаются тексты, вовсе не имеющие отношения к барковиане и объединенные, пожалуй, только, своей принадлежностью к рукописной литературе, создающейся без расчета на печатный станок» ⁴. В несколько более расширенном значении говорит о «барковиане» В.П. Степанов: «…традиционный комплекс «сочинения Баркова» следует рассматривать как «барковиану», в которой Баркову принадлежит лишь ограниченное количество произведений» ⁵. Несколько нетрадиционное понимание термина демонстрирует А.А. Илюшин: «…к барковиане относят М.Д. Чулкова, В.Г. Рубана, И.П. Елагина, а также анонимных стихотворцев» ⁶. Может показаться, что исследователь подразумевает под «барковианой» чуть ли не все тексты, созданные Барковым и его современниками в русле новой традиции. В то же время не вполне ясно значение слова «барковщина», также употребляемого цитируемым автором. А.Л. Зорин тоже использует его, говоря о текстах, созданных разными авторами, и в том числе А.В. Олсуфьевым. Н.С. Сапов подразумевает под «барковианой» уже чуть ли не все обсценные тексты прошлого и говорит о «достаточно развитой традиции полупрофессиональной барковианы, разнообразной по жанрам, темам и стилю», о «классической барковиане XVIII века», о «ранней барковиане», о «поздней барковиане», «о традиции русской барковианы XIX века», о том, что «начало и конец века имеют совершенно разные «главные» тексты барковианы», и даже о том, что традиция барковианы жива и сейчас. Он пишет, что М.Н. Лонгинов был «знаток барковианы, внесший и сам в нее заметную лепту» ⁷. Если писатель XIX в. может «внести лепту» в «барковиану», значит этим термином обозначается не корпус текстов, приписываемых кем-либо Баркову, а нечто иное. При таком подходе границы данного термина предельно расширяются. Мы будем говорить о «барковиане» не как о любых текстах любого столетия, кем-то приписываемых Баркову, а как о корпусе текстов, встречающихся в ранних списках «Девичьей игрушки» и предположительно атрибутируемых сегодня Баркову. Более поздние тексты, тиражируемые под именем Баркова, мы будем именовать «псевдобарковианой».

Забавно, но термин «барковиана» заимствован из языка объекта. Сами авторы-переписчики называли свои собрания «барковианой», реже — «барковщиной» ⁸. Но приписывание текстов Чулкову, Ломоносову, Сумарокову, Елагину или Олсуфьеву в сборнике, озаглавленном переписчиком «Сочинения Баркова», свидетельствует о том, что уже для самого переписчика эта атрибуция носила более чем условный характер. Имя Баркова стало просто знаком определенной жанрово-тематической традиции. Так что издатели тома барковианы А.Л. Зорин и Н.С. Сапов не случайно назвали его «Девичья игрушка, или Сочинения Баркова». Единственное, что вызывает удивление в этом издании, — его текстологические принципы.

Книга, как указано в примечаниях, «представляет собой первую попытку научного издания «Девичьей игрушки»». Принципы научного издания обыкновенно заключаются в выработке критериев отбора текстов, в следовании принятым текстологическим методам подготовки текстов, тщательном их комментировании, причем позиция исследователя во всех вопросах должна быть ясно определена, и этими определениями он должен руководствоваться в практической работе. В данной работе этого сделано не было.

А.Л. Зорин и Н.С. Сапов поставили перед собой в определенном смысле неразрешимую задачу: «В основе состава и композиции книги лежит выдвинутая составителями гипотеза о возможности реконструкции первоначального ядра «Девичьей игрушки»» ⁹. Очевидно, что при отсутствии не только автографов Баркова, но даже прижизненных списков его сочинений и сколько-нибудь аргументированных атрибуций решить эту задачу, не углубляясь в потемки вымыслов и гипотез, практически невозможно. Составители справедливо предположили, что «если отсеять из ранних списков тексты, встречающиеся лишь один-два раза, то <…> оставшееся будет более или менее близко к первоначальному ядру «Девичьей игрушки»» (с. 385-386). Но это еще не «Девичья игрушка» и даже не ее реконструкция. В самом деле, сколько бы раз не встречался текст в списках — два, три или больше, это все равно не доказывает, что он входил в первоначальный состав «Девичьей игрушки». Кроме того, ранних списков сохранились единицы ¹⁰. Эти условия не позволяют положить в основу текстологической работы какой-либо научный метод. Конечно, решить, что не нужно включать в такой сборник, несложно: «Сюда не включены произведения, периодически включавшиеся в барковские сборники, но не имеющие прямого отношения к барковиане: стихотворения, связанные с «Гимном бороде» Ломоносова, некоторые эпиграммы Сумарокова, Державина, «Послание к слугам» Фонвизина и др. Не вошли и обсценные стихотворения «На актрису Д.» и «Происхождение подьячего», по-видимому, принадлежащие А. Сумарокову и резко отличающиеся от основного массива барковианы. <…> Также существенно вытеняется на общем фоне «Сочинений Баркова» так называемый «ивано-даниловичевский цикл», связанный с кружком А. Олсуфьева и разнообразно представленный в некоторых списках «Девичьей игрушки» <…> Из этого цикла в настоящем издании представлены только три стихотворения…» (с. 386-387). Но в то же время совершенно невозможно установить, что конкретно нужно включать в такую реконструкцию. Идя по выбранному ими пути, исследователи были вынуждены полагаться при отборе текстов больше на интуицию, чем на результаты анализа текстов. Как мы видим, ранние списки предпочитались поздним, чаще встречающиеся тексты — более редким. Естественно, такие разнородные критерии отбора не могли не вступать в противоречие друг с другом. Как следствие часть текстов, атрибутируемых, к примеру, А.В. Олсуфьеву ¹¹, вошла в книгу, часть — нет. Известно, что ранние списки далеко не всегда лишены дефектов или более авторитетны, чем поздние. Часто встречающееся может оказаться случайным (например, попасть из очень ранней и неточной копии). Единожды встретившийся текст может быть как раз оригинальным литературным источником, не пришедшимся по вкусу всем поздним переписчикам, и наоборот, некоторые тексты, встречающиеся даже в списках XX в., восходят к самым ранним спискам XVIII в. (как, например, «Рондо на ебену мать»). Атрибуции могут быть ошибочными. Если же принять во внимание тот факт, что подавляющее большинство списков не дошло до нас, то результаты такого выборочного анализа на крайне ограниченном материале могут показаться еще более спорными.

Составители пишут, что в копиях XIX века «те же стихотворения произвольно перемешаны с более поздними» (с. 385). Действительно, уже за треть столетия корпус текстов мог значительно измениться. Но ведь составители сами реконструируют текст «Девичьей игрушки» по спискам, часть которых сделана много десятилетий спустя после вероятной даты создания недошедшего до нас автографа. Один из самых ранних — «список ГПБ-1» ¹² — помечен 1777 г. (спустя почти десятилетие после смерти И.С. Баркова), «список ГПБ-3» ¹³ составители датируют серединой XIX в. (с. 374), «списки ЦГАЛИ» ¹⁴ — 1820-ми гг. — серединой XIX в. (с. 379), «список ГИМ» ¹⁵ — началом XIX в. (с. 379), «список ГБЛ-1» ¹⁶, «список С-С» ¹⁷ — концом XVIII в. (с. 380), «список ЦГАЛИ-1» ¹⁸ — второй половиной 1780-х гг. (с. 375). Даже самый ранний из списков — «казанский» ¹⁹ — вероятно, сделан уже после смерти Баркова. Таким образом, под «ранними списками» составители подразумевают списки последней трети XVIII — начала XIX вв. При таком хронологическом разбросе источников их сопоставление представляет необычайные трудности. Необходимы не «устранение», а кропотливый анализ ошибок, описок и разночтений, сверка всех вариантов текста, в том числе не только ранних, но и более поздних. Никто этого даже и не пытался делать.

Некоторые тексты барковианы проявляют большую «устойчивость», появляясь во множестве списков на протяжении двух столетий, другие остаются лишь в ранних списках. Судьба этих текстов, частота их появления в списках обусловлены особенностями их поэтики, спецификой историко-литературного процесса или вкусами переписчика, но далеко не всегда связаны с их аутентичностью и авторитетностью. «Частотный» принцип отбора текстов вряд ли может привести к созданию правильной реконструкции, не говоря уже о том, что для этого нескольких списков вообще недостаточно. К тому же «переписчики были мало озабочены полнотой и аутентичностью состава и верностью текста» (с. 385).

В целом получается, что составители данного издания пошли по тому же пути, что и переписчики прошлого, и создали книгу, отбирая тексты, показавшиеся им наиболее древними, наиболее «барковскими», исходя из своих интуитивных представлений. Перед нами, по сути, уникальный «список» барковианы, который может послужить материалом для исследования образа Баркова в сознании высокообразованного читателя конца XX в. Это материал для изучения «Девичьей игрушки» как особого текста, движущегося через столетия во множестве вариантов, теряющего одни тексты и приобретающего другие. Однако такая его вариативность не позволяет еще считать его фольклорным. Совершенно очевидно, что именно изначальная его литературность и подвигла составителей к попытке реконструировать некий первоначальный текст «Девичьей игрушки». Реконструируя литературный первотекст-источник, исследователи признали «целесообразным опереться на подход, который был бы основан на принципах не столько литературной, сколько фольклорной текстологии» (с. 387). Принципы эти сформулированы вполне определенно: «…варианты, сохраняющие рифму и размер, предпочтительней, чем их разрушающие», «осмысленное чтение предпочитается бессмысленному», «вариант, встречающийся в трех-четырех списках, обладает большей достоверностью, чем зафиксированный лишь однажды», «при прочих равных условиях следует <…> выбирать чтения, содержащиеся в более ранних списках» (с. 387). Такие принципы не могут не привести к большой исследовательской свободе, когда составитель компонует чуть ли не новый текст, составляя его из разных фрагментов, добавляя строфы, заменяя рифмы, выбирая более понятные и менее «искаженные» временем тексты. Конечно, составители понимали, что «полученный таким образом сводный текст представляет собой всего лишь исследовательскую реконструкцию, основанную на контаминации…» (с. 388). Но даже если принять такой подход, то, по крайней мере для научного издания, необходимо как-то помечать вставки в текстах, указывать в примечаниях, какие конкретно фрагменты взяты из каких текстов, и приводить варианты и разночтения. Реконструкция нуждается в детальном обосновании. Но в комментариях даны лишь самые общие сведения к целым разделам. Так, к разделу «Оды» в примечаниях указано: «Публикуемые тексты представляют собой сводную редакцию, ориентированную в основном (выделено мной. — А. П.-С.) на чтении Каз., ГПБ-1 и ЦГАЛИ-1» (с. 391). Ко всем последующим разделам («Епистолы», «Елегии», «Басни и притчи», «Епиграммы», «Надписи», «Портреты», «Билеты» и др.) точных указаний на то, откуда взят каждый конкретный текст, нет. Тексты, снабженные хоть какими-то справками, единичны. Это «Символ веры Ванюшки Данилыча», «Ебихуд», «Дурносов и Фарнос» и некоторые другие произведения последнего раздела. Но и во всех тех случаях, когда подобные указания даны, они представляются, мягко говоря, в качестве текстологических формул расплывчатыми: «печатается по этому источнику с учетом ГБЛ-1», «в основу текста пьесы положен список ЦГАЛИ-1, уточненный по ГБЛ-2, ГИМ, ЦГАЛИ», «текст печатается по сводной редакции Усп., ЦГАЛИ-1, ГИМ и ЦГАЛИ» (с. 396). При подготовке научного издания такие определения при отсылке на источники, как «ориентированный в основном», «печатается с учетом», «сводная редакция», являются недопустимыми; желательно указывать конкретно, какие фрагменты взяты из каких текстов и на каком основании. Составители просто констатируют, что «комментарий к отдельным произведениям <…> сделан по необходимости кратким» и что «варианты и разночтения, а также источники цитат и перифраз не приводятся» (с. 388), «оставляя систематический научный анализ и осмысление на будущее» (с. 389). Авторы не выдвигают никаких обоснований такой позиции. По их мнению, «сборник представляет собой скорее начало освоения <…> материала и первичное введение его в оборот…» (с. 385). К сожалению, тексты, представляющие собой «контаминации», исправленные и дополненные по разным спискам без точных указаний на источники, совсем не пригодны для научных целей. Невозможными становятся текстологическая работа, атрибуции, датировки, анализ поэтики, ритмики, строфики и т.д. Для научного изучения необходимо издавать наиболее авторитетные списки со всеми необходимыми вариантами и разночтениями²⁰.

Также представляются противоречивыми культурно-исторические оценки места, занимаемого И.С. Барковым в русской литературе. Если Барков «выходит на первый план», то почему «место, которое занимает Барков в этой истории, не так велико, как порой кажется тем, кто не знаком с его творчеством…»? Эта оценка, данная на последней странице вступительной статьи А.Л. Зорина, противоречит оценкам, данным в начале работы, где признается, что имя Баркова превратилось из «собственного в нарицательное — участь, выпадающая на долю немногих писателей. Из всей великой русской литературы лишь считанным классикам довелось пополнить своими именами словарный фонд родного языка. В этом недлинном ряду история <…> отвела Ивану Баркову, и по хронологии и по алфавиту, второе место после Аввакума» (с. 5). Некоторые формулы, определяющие собственно специфику барковского «мифа», представляются нам расплывчатыми или преувеличенными: «…поэт стал выполнять в российской литературной мифологии функции своего рода бога Приапа», «реальный литератор <…> превратился в персонажа мифологического Олимпа» (с. 6). Вряд ли автор имеет в виду, что Барков выполнял функции бога плодородия в широком смысле, что он воспринимался как «добрый сельский божок <…>, страж садов <…>, следящий за чистотой родников и правильным межеванием земли <…>, покровитель рыбаков и матросов, проституток, развратников и евнухов, сводник, кутила и педераст <…>, создатель моря и суши…» ²¹. Во всяком случае культурно-типологическая параллель «русский литератор» — «античное божество» по ряду параметров представляется некорректной: «Перед нами, по сути дела, божество языческой мифологии, требующее жертв и прославлений…» (с. 6). Действительно, А.С. Пушкин отчетливо апеллировал в «Тени Баркова» к Приапу и к соответствующей «барковской» оде, но обобщения автора кажутся нечеткими ²².

Ошибочно указание на то, что первым этапом формирования барковского мифа стала группировка обсценных текстов «вокруг имени одного автора» (с. 6), «коллективные по существу сборники собирались и стягивались в сознании современных читателей вокруг имени одного автора» (с. 8), т.е. Баркова. Конечно же, мимо внимания составителей не могла пройти целая традиция составления списков под названием «Сочинения Олсуфьева» и тому подобных. Специфика этой традиции заключается в том, что списки часто открываются подборкой текстов «ивано-даниловичевского» цикла, а уже затем следует собственно барковиана ²³. Существовали даже списки, состоящие из двух разделов (в одном томе): «Сочинения Баркова» и «Сочинения Олсуфьева» ²⁴. Таким образом, тексты группировались уже в XVIII в. вокруг как минимум двух имен.

Вступительная статья А.Л. Зорина называется «Иван Барков — история культурного мифа». Тема эта, конечно же, требует детального анализа конкретных текстов, приписываемых Баркову в разные эпохи. Автор статьи пишет, что «текстам <…> распространившимся под именем Баркова в различных списках XVIII-XIX веков, поистине нет числа» (с. 5). Действительно, Баркову в разное время приписывались разные тексты. Исходя из подобной информации, можно было бы показать, как трансформировался образ Баркова за два с половиной столетия. Так, например, в XVIII в. текст, приписываемый Баркову, — это обязательно текст стихотворный, приапический. Прежде всего тут четырехстопный ямб оды, шестистопный ямб трагикомедии («Ебихуд и Мудорван», «Дурносов и Фарнос»), вольный или трехстопный ямб басни, шестистопный ямб элегии и эпистолы и т. д. В начале XIX в. в списки сочинений Баркова начинают проникать отдельные прозаические тексты, в том числе на французском языке, но помещают их в самом конце. В первой половине XIX в. расширились тематика и метрический репертуар обсценной поэзии ²⁵, хотя все-таки пока еще это тексты, как правило, стихотворные. «Барков» второй половины XIX в. — это «автор» самой разнообразной литературной продукции. Количество прозаических текстов, приписываемых Баркову, исчисляется уже десятками. Жанровый и метрический репертуар огромен. К началу XX столетия Баркову уже приписывается любая словесная непристойность — от поэмы до пословицы. Это могут быть тексты, вообще не содержащие обсценной лексики, например анекдоты пикантного свойства, вполне пристойные легкие эротические рассказы. В книжках с именем Баркова неприличие имеет «рекламный» характер, «внутри» ничего обсценного уже нет.

Для изучения «барковского» мифа много дали бы обращения к образу поэта в литературе, упоминания его имени в разных контекстах. Автор статьи обращается преимущественно к «авторитетным» источникам: «Известиям о русских писателях» И.А. Дмитриевского и В.И. Лукина, «Опыту словаря российских писателей» Н.И. Новикова, оценке Н.М. Карамзина, упоминанию Баркова у Батюшкова, статьям С.А. Венгерова и Г. Макогоненко и т.п. Из литературных произведений — к пушкинским текстам, стихотворению О. Чухонцева «Барков» и пьесе Л. Зорина «Царская охота». Между тем Барков появляется как персонаж, как повествователь, как «автор» в нескольких сотнях анонимных текстов XVIII-XX вв. Так, в стихотворении «Читателю», в котором повествователем является сам Барков, поэт рассматривает поэзию исключительно как составляющую сексуальной деятельности: «Я не писатель, мой читатель, / А также я и не поэт, / Но я лихой только ебатель, / Про то весь знает почти свет. / Не мысль, — себя этим прославить, / Или в писатели попасть… — / Охота пизды позабавить, / Меня заставила писать!.. / <…> / А потому, читатель милый, / Желал тебя я попросить / Ко мне, за томик сей ебливый, / Поснисходительнее быть!!!…» ²⁶ Подобные тексты предназначались мужской аудитории. Поэт, напротив, декларирует внеэстетическую функцию поэзии — он пишет не ради славы, а для дамского развлечения. Порнопоэзия предназначается как бы для сексуального удовлетворения дамской аудитории (та же тема возникает и в «Приношении Белинде»). Литературный акт едва ли не приравнивается к половому. В стихотворении «Не поэт» автор декларирует свой текст как «не-поэзию». В этом произведении, написанном от лица Баркова, поэта ведут к вершинам поэтической славы и социальной иерархии исключительно мужские достоинства, которые ставятся изначально выше поэтического дара. Собственно говоря, именно сексуальная гениальность доказывает поэтическую одаренность автора: «Пускай пока я не слыву поэтом / Ебу я вашу мать и втрое проебу, / Прославлюся как раз на поприще на этом, / Лишь кляп превознесу… / И буду я превыше всех поэтов, / В дворец вотрусь с елдой в руках, / И хуй пока в теперешних штанах, / Взлелеется ручонками кокеток!.. / Аристократами любимый, / В страстном порыве над трепетной пиздой, / Он будет вдруг неумолимый, / Все целки в дар ему и только лишь тогда / Им утомленная пизда / Узнает, как поэт / Умеет петь и может еть!..» (Юдин 14-15, 284-285). В одной из тринадцати тетрадей, хранящихся в ОР РНБ и приложенных к «Собранию Завадовского» ²⁷, имеется текст, озаглавленный «На смерть Баркова». В нем, действительно, тема «поэта и поэзии» оказывается предельно редуцированной. Барков превращается исключительно в выдающегося любовника, великого развратника, завсегдатая публичных домов и беспробудного пьяницу: «Сомкнулися Баркова вежды / Его стоял хуй как стрела / Так не ебут теперь как прежде / Он еб катился пот с чела / Пиздой он жил вино сразило / Его не будет вновь Барков / И ждет холодная могила / В ней сгнило много елдаков, / Муде уж скоро и хуй смрадный / Пожрется сгибнуть от червей / Ты до блядей такой был жадный / Такая участь всех людей». В стихотворении «Мечта о мщении», подписанном именем Лясини и посвященном «Памяти И.С. Баркова», поэт назван «Учителем истины святой», способным «слать прощенья» (Юдин 10, 195-197). В стихотворении «Любителю» Барков выступает в роли учителя и дает сексуальные и гигиенические советы: «Затем всем я предлагаю: / (Девок ведь разврат я знаю)… / Как придешь и в этот раз / Ты потребуй себе таз…» и т. д. (Юдин 2, 298-299). В стихотворении «Другу» Барков оказывается гусарским офицером, участником войны 1812 г. (!), пишущим дружеское послание ²⁸. В послании «К Венере» Барков оказывается уже гренадером (Еблематическо-скабрезный альманах 2, 5). В стихотворении «К старым блядям» (Еблематическо-скабрезный альманах 8, 91-95) он предстает геронтофилом, поэтом, воспевающим женскую старость: «С каким я холодом презренья / Гляжу на молодых блядей <…> / А молодая что пизда? / В ней нет поэзии искусства <…> / Не то старуха блядь <…> / Вы все на свете для поэта, / О, пизды старые блядей, / Вам вдохновение привета, / Елды епической моей!». В оде «Хуй» Барков ставится в один ряд с героями, царями, праотцами, философами. Среди персонажей оды — Адам, Авраам, Давид, Соломон, Вальтасар, Сарданапал, Сократ, Александр Македонский, Карл Великий, Людовик XIV, Петр Великий и др. В этом ряду Барков является в роли полового гиганта и маньяка-зоофила. «Семен Иваныча Баркова, / Как вспомнишь, не найти такого / И не видать ебак таких / Меж нами. Вот ебать был лих! / Он сряду еб раз пятьдесят / Собак, индюшек, поросят, / Не утоляя елдака, / Так страсть была в нем велика» ²⁹. Иван Барков превращается едва ли не в библейского персонажа, чуть ли не в праотца всех тварей земных. В стихотворении «На смерть Баркова» («Увы, увы, в унылом стоне / Блядей печальных слышен глас, / Уж нет его на Геликоне, / Поэт и ебарь наш угас») Барков оказывается только что умершим «певцом любви», «жрецом Венеры», всемогущим и божественным «покровителем пизд», по котором рыдает целый хор проституток: «И хор блядей по нем рыдает» ³⁰. Причем восприятие Баркова, как только что умершего поэта, характерно и для XIX в., и XX в. В знаменитом обсценном «Евгении Онегине» герой восхищается Барковым и при этом ставит его в один ряд с Гоголем и Толстым: «Бранил он Гоголя, Толстого, / На память знал он лишь Баркова…» Во второй половине XIX в. Барков может выступать как автор самых различных фольклорных пародий на всевозможные песни, в том числе исторические и лирические («Поход» — Еблематическо-скабрезный альманах 2, 22-23; «Все меня оставили» — Юдин 10, 95; «Песня бурлаков» — Еблематическо-скабрезный альманах 8, 13-25; «Красотка» — Юдин 2, 290-291; «Вокруг печки хожу» — Еблематическо-скабрезный альманах 8, 40-42; «Во саду ли, в огороде!» — Еблематическо-скабрезный альманах 8, 30); как автор куплетов («Куманек» — Юдин 18-19, 273-280) и мн. др. Баркову приписываются сотни обсценных пародий на известных поэтов (например, «Воспоминание»: «Я помню чудное мгновенье, / Она лежала, я стоял…» — Еблематическо-скабрезный альманах 7, 69-70). Появляются эпитафии Баркову, в которых он и после смерти продолжает «требовать» традиционных ритуальных действий: «Прохожий! здесь лежит Баркова тело, / Снимай портки и сери смело» (Еблематическо-скабрезный альманах 24, 103). Сочиняется множество стихотворений «Памяти И.С. Баркова», «На смерть Баркова» (Еблематическо-скабрезный альманах 2, 6-7; 38, 11-13). В списке 1886 г. «Альбом Венеры» ³¹есть, к примеру, тексты «Завещание (Баркова)», «Совет девушкам (Баркова)», «Врагам Баркова», дающие интереснейший материал для изучения образа Баркова в сознании читателей последней трети XIX в. В начале XX в. поэту уже приписывается легкая эротика для дамского чтения, и в конце концов он становится «приличным» массовым писателем. «Рассказ Луки Медового про жизнь веселую. Соч. Бар-кова» ³² заканчивается следующим образом: «Разгул на селе продолжался и во многих местах слышались пьяные голоса, орущие песни, а в других и отборная русская крепкая брань…» Барков начала ХХ в. уже «не ругается» матом. В подобных текстах возможно лишь упоминание брани. В последней трети XIX в. поэту все чаще начинают приписывать тексты, живописующие процессы дефекации и лишенные сексуальной тематики.

Вторая предваряющая книгу статья — «Иван Барков: Биографический очерк» — принадлежит Н.С. Сапову. Объем проделанной им работы вызывает восхищение, хочется сделать лишь несколько замечаний. Автор пишет, что «если в XIX в. в литературных и близких к ним кругах и бытовало большое количество анекдотов о Баркове <…>, то сейчас их известно не так-то много. По крайней мере, сколь бы то ни было яркую картину мифологизированно-анекдотической жизни поэта нарисовать затруднительно. Можно сказать, что сейчас в сведениях о Баркове анекдот оказался явно оттесненным на второй план документом» (с. 18). Однако анекдоты о Баркове продолжали распространяться и в XX в. Суммируя современные фольклорные сведения о Баркове, можно было бы получить даже не один, а несколько вариантов его «биографии». «Благородный» вариант фольклорных представлений о нем выглядел бы примерно следующим образом: Барков был дворянского происхождения, родился в собственном имении Барковке, учился в Петербурге в университете, был близким другом Ломоносова, с которым кутил и пьянствовал; читал в кабаках и трактирах стихи, устраивал дебоши, отличался крайним легкомыслием, пропил все свое состояние, закладывал в кабаках все, что можно; сильно пострадал от властей, но при этом обладал огромным членом и был в интимных отношениях с императрицей, получил от нее графский титул за свои выдающиеся мужские достоинства; далее служил при дворе, но за поэму «Утехи императрицы» был сослан в свою деревню Барковку, где и покончил с собой, всеми забытый и покинутый. Есть и более «демократические» варианты его жизнеописания. Для такого рода фольклоризированных биографий характерно переосмысление элементов высокой литературной биографии в пародийном ключе: «дуэль, ссылка, разжалование» превращаются в «порку Баркова»; «великосветский салон» — в «кабак»; «гибель на поле брани, на эшафоте, на дуэли» заменяется «утоплением в нужнике»; «крест на могиле» мутирует в «торчащий из могилы фаллос или кучу фекалий на ней»; «молитва» заменяется «испражнением»; «посмертный памятник» исчезает и вместо него водружается «фаллос в кунсткамере» и т.п. В фольклоре разнородные варианты биографий часто оказываются смешанными в одном тексте. Приведем пример. Среди сотен «списков» «Девичьей игрушки», расходившихся в виде компьютерных копий во второй половине XX в., встречаются и снабженные биографическими справками. В одной так из них говорится о смерти Баркова: «Умер в состоянии психического припадка в момент запоя, утонув в нужнике, перед смертью отметив свою судьбу в эпитафии: «Жил грешно и умер смешно»» ³³. Здесь в одном предложении объединено множество «мифологизированных» версий жизни Баркова: 1) буйно помешанный («психический»), 2) эпатирующий публику скандалист (утопился в нужнике, да еще ироническую записку оставил), 3) хронический алкоголик («запой»), 4) великий поэт (автор собственной эпитафии), 5) раскаявшийся грешник («жил грешно»), 6) шут (смерть как последняя шутка), 7) трагическая личность (одинокий гений, прекративший свои страдания, покончив с собой), 8) весельчак-шутник (даже перед смертью продолжал иронизировать: автоэпитафия-шутка и прыжок в нужник. Здесь также слито воедино и несколько версий его смерти: 1) самоубийство (предсмертная записка), 2) болезнь («припадок»), 3) несчастный случай («утонул»), 4) алкогольное отравление («в момент запоя»), 5) мученическая смерть и т. д. Совершенно очевидно, что некоторые из этих версий не совместимы друг с другом, например самоубийство и несчастный случай. При этом образ поэта в сознании читателя может строиться из противоречащих друг другу элементов: все эти черты как бы дополняют друг друга — смех поэта приобретает трагический характер, несчастный случай планируется и осмеивается, поэт играет с жизнью и смертью, идет навстречу гибели, напиваясь до беспамятства и оставляя предсмертные записки.

Цитатой, содержащей фольклорные же сведения за отсутствием документальных, заканчивает биографию И.С. Баркова и Н.С. Сапов: «Анекдоты, рассказывающие о смерти Баркова, приписывают ему стихотворную автоэпитафию <…> Он умер под хмельком и в объятиях женщины…» (с. 36). Так что вряд ли в биографии Баркова анекдот когда-либо будет вытеснен документом.

С известной осторожностью из списков «Девичьей игрушки» можно извлечь полезный, хотя и нуждающийся в критическом отношении, материал. Так, «Ода Приапу» датируется 1752 г. в «Еблематическо-скабрезном альманахе» (35, 28), где указано, что она якобы «списана с оригинала 1752 г., не изменяя старой орфографии». В «Собрании Завадовского» (1) «Пиздрона» («Пиздрона, или На хую и смерть красна. Драма в 1 акте и 6 явлениях, в стихах. Сочинение переводчика Академии Наук 1752 года И.С. Баркова») датируется все тем же 1752 г. В «Еблематическо-скабрезном альманахе» (20) она опять же помечена все тем же 1752 г. «Дурносов и Фарнос» приписывается в «Собрании Завадовского» (22) Баркову и датируется 1755 г. («Непреклонная любовь. Трагедия в двух действиях сочинение И.С. Баркова переводчика Академии Наук 1755 года»). В списке середины XIX в. «Дурносов и Фарнос» также приписывается Баркову и тоже датируется 1755 г. ³⁴. Конечно, мы не можем принять подобные условные датировки, однако в мифологизированой биографии И.С. Баркова даты 1752 г. и 1755 г. явно становятся значимыми. Кроме того, эти повторяющиеся даты могут говорить, например, о существовании некоего более раннего списка, помеченного этим временем.

Еще одно замечание касается следующего утверждения автора биографии И.С. Баркова: «…с конца XVIII в. практически любой похабный стихотворный текст ассоциируется с именем Баркова, что выражается, в частности, в атрибуции ему множества стихов в массовых «любительских» сборниках…» (с. 33). Примерно то же пишет Н.С. Сапов и во вступительной статье ко второй книге серии «Русская потаенная литература»: «…к концу XIX века <…> первенство Баркова вновь становится неоспоримым. Малоизвестные имена и псевдонимы <…> появляются эпизодически…» ³⁵. Это не совсем точно. До нас дошло несколько тысяч обсценных текстов XIX в. во множестве сборников. Если просмотреть их все, то бросается в глаза, что на протяжении всего XIX в. непристойные тексты приписываются не только Баркову, чуть ли не сотне русских писателей, в том числе Олсуфьеву, Сумарокову, Ломоносову, Пушкину, Языкову, Грибоедову, Лермонтову, Полежаеву, Некрасову, Гоголю, Достоевскому, а огромное количество текстов во второй половине XIX в. фигурировало под именем Лясини. В этом бесконечном ряду авторов есть и реальные имена. Обращение к ним необычайно важно для изучения обсценной литературы прошлого и может дать уникальные результаты. Вот, например, как подписаны стихотворные тексты в списке Юдина: Абр……а (2), Алм….а (1), Анисова (1), Ах..а (1), Ахм….а (2), Бабкова (1), Баркова (31), Безс….а (1), Бен……. (1), Беранже (3), Богданова (1), Бр….а (1), Волкова (1), Вор……о (1), Гебг…а (1), Гор…..а (1), Гр….<.>а (3), Гулевича (2), Дав….а (1), Ден….а (1), Жемч…….а (1), Жуковского (1), Зав…..а (1), Зр….а (1), С. Иванченко (1), Ив….а (2), К…а (1), Каменева (1), Кам……о (1), Кармина (1), Клопштока (1), Котова (1), Кр….а (1), Крылова (1), Крюкова (1), Кур…..а (3), Лермонтова (2), Лясини (42), Майкова (1), Мор….а (1), Неизвестного (6), Нек….а (1), Некрасова (1), Ник….а (1), Нитки-Маргар…и (1), Нов….а (1), Новикова (1), Петрова (1), А. П-ва (5), Пол…..а (1), Полежаева (7), Пр……а (1), Пуз……..о (1), Пушкина (2), Розанова (1), Сив…..а (1), Син….а (1), Солнц..а (1), Сологуба (1), Спичкина (1), Стулова (1), Тр…….а (1), Трепакова (1), Трепкова (1), Триф….а (1), Туп…. (1), Ув….а (2), Кн. К. Урусова (1), Ухова (1), Цветкова (1), Языкова (5), Яковлева (1). Действительно, Баркову приписано здесь текстов больше, чем другим, но говорить о том, что остальные имена встречаются «эпизодически», как видим, было бы неверно.

Кстати говоря, один и тот же текст, например обсценное «Горе от ума», в одном списке может быть приведен анонимно, в другом — приписан Баркову, в третьем, как это не забавно, — самому Грибоедову.

Впрочем наши частные замечания никоим образом не отменяют главного: на сегодняшний день данная статья — наиболее удачный и наиболее полный источник биографических сведений о Баркове.

Теперь обратимся к «псевдобарковиане» и поговорим о сборнике «Под именем Баркова» — лучшем издании этого корпуса текстов и о текстологических проблемах, возникающих в связи с публикацией анонимных произведений, приписываемых переписчиками И.С. Баркову.

Книга эта представляет собой собрание текстов, большинство которых типологически могло бы быть отнесено к фольклорным. Это прекрасно понимал составитель: «Большинство включенных в книгу произведений абсолютно анонимны <…> многие из них — продукт полуфольклорного коллективного творчества» ³⁶. Тексты эти созданы авторами, которые не были «связаны с «большой литературой»». Они (тексты) «имели хождение главным образом среди невзыскательных читателей из «средних» и «низших» слоев общества…» (с. 377). Но составитель анализировал эти тексты именно с позиций литературной поэтики. Так, например, если речь идет о фольклорных и «полуфольклорных» текстах, то терминологически корректнее было бы говорить, например, о варьировании их, а не о «постепенном искажении и порче» (с. 377).

Н.С. Сапов указывает, что в основу текстологической работы положен принцип контаминации: «В тех случаях (а таких большинство), когда произведение имеет несколько источников текста, они сопоставлялись для выработки «исправной» текстологической версии, устраняющей пропуски и дефекты многократной переписки, восстанавливающей логический порядок частей и т.п.» (с. 383). Таким образом, создается «исправленный» текст. Процесс «понимания» текста другой культурной традиции замещается процессом «перевода» текста на художественный язык, понятный читателю. Для этого составителю «приходилось прибегать к вынужденным редакторским конъектурам» (с. 383). Подобный подход вряд ли может быть оправдан спецификой объекта — близостью текстов к фольклору. Но в любом случае он требует точных указаний на места конъектур, места, подвергшиеся реконструированию — и в публикуемых текстах, и в примечаниях к ним. Реконструкция текста должна быть обоснована, детально аргументирована и прокомментирована. Ничего зтого в издании нет.

В то же время нет необходимости доказывать, что восприятие ряда элементов текста как «пропусков и дефектов» в данном случае есть результат субъективного подхода. Под «логическим порядком» порой понимается собственная логика исследователя. Однако «пропуски и дефекты» представляют определенный интерес для исследователя.

Не совсем понятно, почему составитель восстановил лишь отдельные «лакуны» в тексте, реализуя свои текстологические принципы контаминирования. Обратившись к сохранившимся фотоизданиям «Пиздроны», имеющимся в РГБ и РНБ ³⁷, мы обнаружим ряд важных фрагментов, отсутствующих в опубликованном тексте и легко восстановимых по этим вполне доступным изданиям ³⁸.

Сохранилось множество вариантов анонимного обсценного «Горя от ума». Два наиболее полных — это известное издание 1907 г. (80 с.) и рукопись в ОР РНБ ³⁹. При последовательном контаминировании различных редакций в тексте обсценного «Горя от ума» могло бы быть восстановлено множество фрагментов текста ⁴⁰. Кроме того, полностью отсутствуют несколько монологов Фамусова, Чацкого и даже целые явления пьесы ⁴¹. Жаль, что составитель опять не указывает, по какой копии публикуется текст, по каким спискам сделаны исправления.

Мы привели только отдельные примеры легко восстанавливаемых фрагментов. Между тем, публикаторы при последовательном контаминировании могли бы сделать еще несколько сотен более мелких исправлений, устранив «дефектные» места ⁴².

Как видим, «»исправной» текстологической версии, устраняющей пропуски и дефекты многократной переписки, восстанавливающей логический порядок частей», публикатору создать не удалось. Не говоря уже о том, что к опубликованному тексту можно было бы привести сотни интересных разночтений ⁴³. Как видим, даже собственные текстологические принципы реконструирования посредством контаминирования, компилирования текстов, редакторских конъектур публикатор проводит непоследовательно.

Составители томов псевдобарковианы рассматривают публикуемые тексты «свысока», как некий «примитив». Такая позиция неизбежно приводит к несколько пренебрежительному отношению к объекту исследования: «Очень быстро эта тенденция в массовой любительской среде вылилась в примитивное рифмованное сквернословие, в котором номинации и сюжетика половой сферы приобрели исключительную самоценность…» (с. 6). Заметим, что с внешней точки зрения фольклоризацию текстов продуктивнее было бы рассматривать как их «усложнение», а не «упрощение». Так, например, Н. Сапов приводит в качестве иллюстрации такого «примитивного» и «неинтересного» текста уникальный по ряду параметров фольклорный стишок: «Еби, еби и не еби, / Дрочить хуй люби и не люби, / Еби женщин ты в задок, / Еби ты девок в передок, / Еби их ты как знаешь — / Ты мне не помешаешь…» (с. 7). Даже при самом поверхностном прочтении цитируемого фрагмента бросается в глаза, что этот текст не только не замкнут на «номинации и сюжетике половой сферы», не только не настаивает на их «исключительной самоценности», а скорее наоборот. В первом же стихе в приведенной цитате обсценный мир оказывается, напротив, разомкнутым навстречу необсценному, причем не просто «необсценному», а некоему пространству, в котором вообще нет места эротике. За реципиентом текста повествователь закрепляет возможность как отказа от половой жизни во всех ее формах, так и возможность свободного выбора, свободного проявления сексуальных предпочтений. Последняя же строчка цитируемого фрагмента задает ироническую дистанцию между читателем и повествователем. Перед нами необычайно сложно структурированный метатекст, в котором отношения «повествователь-герой-читатель» строятся самым затейливым образом. Для такого рода поэзии вовсе не является недостатком то, что она «…утрачивает корреляцию с современным ей литературным развитием, застывая в своих формах и практически не эволюционируя…» (с. 7). Текст воспринимается ученым через призму литературной поэтики как упрощенный и не нуждающийся в интерпретации. Он считает, что эта традиция не просто «больше не эволюционирует», но и вообще прекратила свое развитие: «к существующим матерным версиям вряд ли скоро будут добавлены новые» (с. 8). Эта традиция, по его мнению, сохранилась в настоящее время только «в жанре «сортирных надписей»» (с. 7). Видимо, составители работали только с архивными материалами, поскольку в современном фольклоре все эти тексты продолжают жить и распространяться в большом числе устных, рукописных и электронных вариаций.

Еще один том, посвященный эротической поэзии («Стихи не для дам»), продемонстрировал определенный отход от принципов научной текстологии в публикации анонимной нецензурной поэзии (мы не рассматриваем здесь публикации в сборнике произведения Некрасова, Тургенева, А.В. Дружинина и М.Н. Лонгинова и сопровождающие их статьи публикаторов).

Публикаторы редко указывают на сделанные в текстах конъектуры, не объясняют принципы модернизации текстов, в том числе приведения их к современным нормам орфографии и пунктуации. Нетрудно установить эти принципы практически, сопоставив для примера опубликованный текст оды «Хуй» с текстом его источника из сборника «Смешные и пикантные шутки домашних поэтов России». Составители сделали в тексте определенное количество конъектур. Позволим себе привести ряд примеров. Вместо фрагмента в источнике «Ряд патриархов величавых / На сестрах, дочерях верхом, / Елозящих в пиздах курчавых» в книге находим «Ряд патриархов величавых / На сестрах, дочерях верхом, / Возящих в пиздах кучерявых». Вместо «Рабынь он нескольких ебал…» — «Рабынь он несколько ебал…». Стих «Сампсон ебать хотел Далилу…» публикаторы заменили на «Сампсон ебать ходил Далилу…». В источнике: во время полового акта, демонстрируя свою сексуальную ловкость и мощь, «…настромив на мощный кляп, / Чрез голову швырял он баб…», а в публикуемом тексте «Чрез головы швырял он баб…», как будто он занимался любовью при большом стечении публики. На самом деле это достаточно распространенный в фольклоре образ, в соответствии с которым пенис используется как орудие, инструмент. В источнике фигурирует подруга Руфи Ноеминь, которую публикаторы заменили на «Поемин». В источнике «Красавица Семирамида» «Была же еться охоча…», а в опубликованном тексте она куда-то «Вышла же еться охоча…». В источнике «Елдак царев утреневал…», а в публикуемом тексте «Елдак царев утерпевал…». «Правду-истину» переделали в «правду истинну», т.е. произвольно заменили существительное на прилагательное. Фрагмент «Имея в жреческой кидарь» был заменен на «Имея в жреческий кидарь». Вместо обсценного «Вдруг вестник — враг на женах града» (т.е. вестник сообщает, что враг ворвался в город и насилует жен) составители поставили эвфемистическое «Вдруг вестник — враг на <стенах> града» (кстати, это единственный случай обозначения конъектуры). «Дворец свой поджигает» произвольно заменено на «дворец он поджигает». Не уточнив грамматики и синтаксиса текста, составители заменили «Но царь был воин, а не баба, / И только враг приспел в дом онь: (то есть «оный». — А. П.-С.) / Без страха кинулся в огонь» на «И только враг приспел в дом, он (то есть уже «Сарданапал», а не «дом». — А. П.-С.) / Без страха кинулся в огонь», для чего пришлось убрать одну букву и переставить знаки препинания. Слово «мудями» почему-то заменено на равноупотребительный вариант «мудами»; «Созострис» — на «Сезостриса». «Венеру пежит до яец» составители, не зная просторечного глагола «пежить» («совершать половой акт»), заменили на «Венеру нежит до яец». «Неиссчетные беды» заменены на «неисчетные беды», «И с богомольцев на обман / Берет наживу и не тужит» — на «И с богомольцев за обман…», что также значительно меняет смысл предложения (кто был обманщиком, Карл I или «богомольцы»?). «Легти» заменено на «легши», «Барбарусса» — на «Барбароссу». В то же время некоторые необходимые исправления не сделаны, например, в стихах «О том свидетель обелиск, / Где семени из хуя прыск / Досель отчетно изражен» совершенно очевидно пропущена буква «б» в слове «изражен» (конечно, «избражен» — на обелиске). Нет сомнений и в том, что текст не приведен к нормам современной пунктуации и орфографии. Примеры можно было бы умножить. Очевидно, что публикаторы не ставили перед собой задачу строгого следования традиционным научным принципам подготовки текстов.

Отметим также терминологическую неясность этой работы ⁴⁴. Не вполне оправданными кажутся неожиданные «повороты» в ее методологических принципах. Так, структуралистский метод здесь неожиданно сменяется психоаналитическим и т.д. ⁴⁵

Эти недочеты ни в какой степени не отменяют достоинств этой интересной книги. Если же рассматривать ее как очередной массовый «список» псевдобарковианы, то эти особенности издания начинают восприниматься как достоинства.

Продвигаясь через столетия, анонимный корпус текстов псевдобарковианы постоянно приноравливался к вкусам времени, уходил все дальше от несуществующего прототекста «Девичьей игрушки», теряя в пути фрагменты, приобретая другие, искажаясь до неузнаваемости и вновь обретая свою идентичность ⁴⁶. Грань между автором и реципиентом постепенно стиралась. Читатель сам «переписывал» тексты, добавляя новые и меняя старые. Поэтому совершенно непонятно, что хотят восстановить многочисленные издатели «Сочинений Баркова» и «Девичьей игрушки». Любое издание становится лишь очередным вариантом этого неуловимого «не-текста». Общеобразовательный уровень и общая квалификация деконструктора этого текста, будь то читатель, переписчик, издатель, исследователь или составитель, не имеют ни малейшего значения. Втиснуть «Девичью игрушку» в ее транстекстуальной ипостаси в рамки какой-либо исследовательской схемы просто невозможно. Тут уже филологи начинают произвольно моделировать нетрадиционные формы словесности ⁴⁷.

Издатели псевдобарковианы выступают в роли реставраторов, выбирая более ценные культурные слои, исходя из своих профессиональных интересов. «Область разрушений» не привлекает их внимания. Такой подход уж слишком напоминает структуралистский ⁴⁹.

Определенные типы восприятия текста «Девичьей игрушки» были заложены уже ее составителем и оговорены в «Приношении Белинде». Первый эксплицирован фразой «Игрушка может утешать наедине». С подобной точки зрения барковиана — это развлекательная литература. Второй тип восприятия задан фрагментом «Случай неприметный подается к ебле». Здесь барковиана — просто порнографическая продукция. Это демонстративное указание на внеэстетическую функцию текста. Возможность существования третьего типа восприятия этого текста можно ощутить в словах «…ежели недостает тебе людскости и в оном настоящего увеселения, то можешь сей игрушкой ты забавляться в уединении». Тут она становится средством от одиночества, собеседником, двойником. Четвертый тип проступает в высказывании «Но вместе с сим усматриваю я, ты смеешься внутренно…» ⁴⁹. Тут уже перед нами «смеховой», юмористический текст⁵⁰.

Таким образом, уже начиная с XVIII в. эта область словесности осмысляет себя как паралитературное явление, иронически рефлектируя над собой как нелитературой, тем самым олитературивая себя вдвойне. Не случайно центральное место в этой традиции занимает именно обсценная пародия на литературный образец. Кроме опубликованных в сборниках «Ладомира» обсценных пародий («Горе от ума», «Демон» и некоторых других) существуют еще и сотни других (например, «Кто на Руси ебет хорошо»). В одном из списков конца XIX — начала ХХ вв. есть даже матерный «Гамлет». Все эти тексты не являются пародийными в узком смысле этого слова. Но, тем не менее, вся эта традиция в целом осознавала себя именно как метапародия. Но спародированная высокая литературная традиция сама уже становится составной частью области пародирования. Всякие непристойные выходки в адрес торжественной книжности придают этой традиции статус кривого зеркала, обращенного к небесам. Одновременно «барковиана» может интерпретироваться как «нетекстовой» элемент бытового поведения кабацкого буяна или как составляющая постельной «жизни». Тут уже литературный текст оказывается способным надевать маску обыденного сквернословия, не имеющего ровным счетом никакого отношения к литературе. Он заставляет видеть себя просто в качестве непристойной выходки, жеста, отрешая зрителя от своей «словесной» основы. Но интерпретатору не очень-то хочется верить маске чудовища кощунственной поэзии, низкой пародийной комики, народного скоморошьего шутовства, безудержного пьяного буйства и разврата. Изящество этого литературного эксперимента — в его «неинтерпретируемости».

Как известно, исторически у истоков барковианы стояли традиции русского и французского классицизма, позднеантичной приапеи, русского фольклора, средневековой смеховой латинской культуры, русского скоморошества и многие другие. Но все это не помогает определить статус псевдобарковианы в современном литературном процессе. Нынешние ее издания мало что говорят о классической барковиане, зато они сами могут стать интереснейшим источником, по которому можно будет изучать, что современный образованный читатель приписывает Баркову, а что нет. Это еще один «мифологический» портрет Баркова. Но нужно признать, что читатель екатерининской эпохи числил за Барковым меньшее количество текстов.

Пример блуждания филолога в потемках собственного непонимания демонстрирует и последнее издание серии — сборник «Заветные частушки». И издатель, и собиратель, и составитель были уверены, что выпускают том фольклора. На самом деле они издали нечто, отдаленно напоминающее псевдобарковиану, какие-то анонимные рукописные тексты, статус которых уже никогда не удастся определить. Кстати, в их руках традиция эта перестала быть анонимной. На издании стоят и имя переписчика, и имя составителя. Указан даже ряд имен «предыдущих» переписчиков. Несмотря на свое название, эта поразительная книга к частушкам, как факту устного народного творчества, имеет опосредованное отношение. Перед нами лишь очередной том массовой порнолитературы, вплотную примыкающий к псевдобарковиане.

Первый том этой книги включает в себя около десяти тысяч эротических «частушек», второй — еще три с половиной тысячи политических. Но, к сожалению, А.Д. Волков не является профессиональным фольклористом. Для него, школьного преподавателя труда, собирание частушек было хобби. Научной стороной дела он не интересовался. Как следствие, ни точное время, ни конкретное место записи текста, ни данные об информантах им не фиксировались. Значительная часть текстов этого собрания была просто переписана из тетрадок других непрофессиональных любителей частушек. Мало того, в порыве коллекционерского энтузиазма собиратель давал объявления о покупке частушек, прибавляя в свою коллекцию результаты спонтанного творчества малоимущих слоев населения (об этом А.Д. Волков поведал слушателям телеканала РТР 21 ноября 2000 г. в программе «Семейные новости»). При этом коллекционер настаивает на том, что он не является исполнителем частушек. Получается, что предлагаемые читателю тексты — рукопись, не имеющая отчетливого статуса. Очевидно, что мы имеем дело не с фольклором в его устном бытовании или не со случаями научной фиксацией этих устных актов, а с текстами, может быть, относящимися к традиции рукописной анонимной обсценной литературы, именуемой иногда «барковианой», иногда «нецензурной», «непристойной», «непечатной», «потаенной», «скабрезной» или даже попросту «эротической» литературой. Конечно, отсутствие у собирателя научного подхода не лишает ценности данное собрание, однако его нельзя рассматривать как собрание «устных», фольклорных текстов. Но если специалист, готовящий книгу к печати, имеет дело со списком обсценных сочинений неопределенного статуса и происхождения, это ставит его в весьма сложное положение. Комментатору необходимо было определить характер собраний Л.М. Хлебникова, К.П. Филатова, И.И. Аксенова, В.Н. Чижикова, А. Чайкина, вошедших в собрание А.Д. Волкова; произвести анализ частушек, постаравшись выделить корпус «полуфольклорных» текстов; провести сопоставление, с одной стороны, с научными собраниями частушек, а с другой стороны — с собраниями обсценной рукописной литературы. В особых пояснениях нуждаются тексты, на первый взгляд не имеющие прямого отношения к устной культуре (например, акростих, опубликованный на с. 348).

Комментатор же утверждает поистине фантастическую вещь. Оказывается никаких принципов классификации частушек не существует: «При публикации был сохранен принятый собирателем принцип деления материала на типы <…> Понимая все несовершенство принципа подобного деления <…> все же мы приняли его, поскольку <…> принципы безукоризненной систематизации и классификации частушек пока наукой не выработаны» (с. 7). На самом деле их существует множество, и лучший из них — по рудиментам обрядовых «признаков». В самом деле, ведь тексты частушек были составной частью различных ритуалов и празднеств. Уже были попытки создать подобные классификации ⁵¹. Но даже отсутствие идеальных принципов классификации — не повод для полного отказа от систематизации материала в научном издании. Собиратель же использовал тематический рубрикатор, пригодный для черновой работы с материалом, но не для публикации. Так, например, он выделял разделы: «дядя», «засери», «продукты», «пьянь», «частушки», «ежедневник», «сексуальные извращенцы», «политпросекс», «споры» и т. п. Понятно, что подобный рубрикатор крайне разнороден, местами он носит откровенно шутливый характер и никак не претендует на наличие каких бы то ни было принципов упорядочивания материала.

Составитель считает, что подобные частушки «не были свойственны нашему народу», что они представляют собой исключительно «результат влияния средств массовой информации (особенно телевидения). В эстетическом отношении подобные частушки, как правило, низкопробны и убоги» ⁵². Видимо, в представлении составителя «народ» — носитель «святости», а «телевидение» — «сосуд греха». Как следствие подобных квазиидеологических классификаций подобные «греховные» частушки оказались объединенными в разделе «сексуальные извращения» ⁵³. Забавно, что составитель идет еще дальше и вообще не склонен рассматривать те частушки, которые ему не нравятся, в качестве фольклора: «…это безвкусные поделки, никакого отношения к фольклору не имеющие» (с. 433). Составитель считает, что фольклорные тексты, в которых встречается обсценная лексика, «нарушают морально-этические нормы нашего народа, связанные с древними традициями табуирования ряда слов (означающий телесный низ и физиологические отправления)» ⁵⁴ (с. 434).

Складывается парадоксальная ситуация. Комментирование текстов подменяется указаниями на «похабность», интерпретация — попыткой вытеснения текстов вообще за рамки фольклора, то есть удаления их из поля зрения исследователя.

Применительно к комментариям данного собрания частушек можно смело утверждать, что не было сделано ничего. Впервые вводя в научный оборот 10 тысяч сложнейших эротических текстов, составитель предлагает нам «комментарий», который состоит из 9 коротеньких пунктов ⁵⁵. Комментарием это назвать нельзя. При этом комментатору не нужно было начинать работу «с нуля». Ведь уже издано несколько сотен научных сборников частушек, начиная с коллекции Д.К. Зеленина ⁵⁶. Возникает вопрос: почему ученый отказался от создания комментария? Профессор А.В. Кулагина утверждает вещь поистине невероятную. Она заявляет, что «смысл большинства частушек очевиден, поэтому, как правило, они особым образом не комментируются» (с. 721).

Завершает этот удивительный «научный аппарат» «Словарь ругательств». Но состоит этот «словарь» почему-то из одной единственной странички текста⁵⁷. Почему из огромного количества обсценных лексем автор выбрал только двадцать четыре, остается только догадываться ⁵⁸. Грамматический материал в этом словаре полностью отсутствует. Между тем, целый ряд обсценных лексем, отсутствующих в данном «словарике», явно нуждается в комментировании. В современном просторечии, к примеру, слово «выблядок» имеет значение, которое приблизительно можно передать словосочетанием «неприятный человек». Используется это слово исключительно в качестве грубой инвективы. Между тем, в частушках оно употребляется в ныне малоупотребительном значении, не имеющем прямого отношения к ругательствам, а лишь определяющем социальный статус ребенка, рожденного вне брака: «У Семеновны / Пизда чешется, / А родит выблядка — / Впору вешаться» (№ 317, с. 362). Не будем утомлять читателя примерами. Понятно, что «словарем» это приложение назвать нельзя.

Принципы подачи обсценных текстов в издании профессора А.В. Кулагиной ничем не отличаются от принципов, использовавшихся переписчиками порнолитературы прошлых веков. Ничего научного здесь нет. Но появилось громкое имя «профессора» на титульном листе. Так спискам эротических стихов филолог пытается придать статус научного текста. Поразительный факт, но современная филологическая наука оказалась как бы вовлеченной в процесс порождения и распространения массовой порнографической литературы. Но и этот процесс в каком-то смысле традиционен. Приведем название рукописи матерного словаря, обнаруженного нами в ОР РНБ ⁵⁹. Это самый ранний из известных нам обсценных словарей: «Словарь Еблематико-энциклопедический татарских матерных слов и фраз, вошедших по необходимости в русский язык и употребляемых во всех слоях общества, составили известные профессора». «Известные профессора» здесь тоже вставлены автором-переписчиком для усиления авторитетности текста. Упоминания всех этих «профессоров» — лишь «фольклорный» прием. Получается, что современный филолог тоже может пользоваться подобными приемами при подготовке порнографических сочинений к печати.

До 1990-х гг. списки обсценной литературы распространялись анонимно, переписчики не ставили своего имени под текстами, которые они, сочинив, добавили в рукопись. В конце ХХ в. и переписчики, и составители, и авторы, и издатели начали ставить свои подписи под этими собраниями. Литературная порнография приобрела все права «книжности». Теперь она свободно стоит на полках библиотек и книжных магазинов.

Как видим, малограмотные рукописи А.Д. Волкова сдаются в печать под видом научного издания без всякого комментирования, без всякой научной подготовки. Статус «примитивности», «простоты», «низкопробности» объекта исследования позволил «известным профессорам» воспринимать объект описания как «не-текст». И, как следствие, полностью отказаться от текстологической работы ⁶⁰.

* * *

Столь многообещающе начатая в 1992 г. издательством «Ладомир» серия «Русская потаенная литература» пережила в первой половине 1990-х гг. свои лучшие времена. Как видим на примере «Заветных частушек», сейчас эта серия постепенно перестает быть научной. Десять лет назад можно было с минимальными затратами времени и усилий издать в общем-то неплохо подобранные и составленные тексты, дающие массовому читателю возможность ознакомиться с малоизвестными материалами. Сейчас, как нам кажется, пришло время вернуться к традиционным текстологически выверенным изданиям. Не случайно в целом ряде издательств выходят вполне академически подготовленные сборники фольклора. Гораздо более фундаментально, нежели последние тома «Русской потаенной литературы», выглядят книги серий «Фольклорные сокровища Московской земли» издательства «Наследие», «Библиотека русского фольклора» издательства «Русская книга», «Памятники фольклора народов Сибири и Дальнего Востока» (подготовлена Сибирским отделением РАН), а также издания Государственного республиканского центра русского фольклора. Наконец, в петербургском отделении «Науки» продолжает выходить серия «Русский фольклор», по-прежнему занимающая одно из первых мест по уровню научной подготовки материалов.

В то же время тексты, которые публикуются в подобных изданиях, демонстрируют одну очень важную особенность восприятия понятия «фольклор» современным исследователем. В качестве фольклорного рассматривается, как правило, некий уже зафиксированный, письменный текст (чаще рукописный), который хранит о себе информацию, что он «на самом деле» вовсе не письменный, а «устный» и записан когда-то с чьего-то голоса. Однако при детальном рассмотрении во многих случаях выясняется, что публикуемый текст является копией другого рукописного текста, который, в свою очередь, является (якобы) записью устного первотекста. Так или иначе, но всегда у истоков стоит воспоминание о некоем устном «первотексте», который чаще всего является «мифологизированным». Так, в книге «Русский школьный фольклор (От вызываний Пиковой дамы до семейных рассказов)» (Сост. А.Ф. Белоусов. М.: Ладомир, 1998) публикуются надписи, нанесенные на партах или стенах. В свою очередь эти надписи оказываются цитатами, к примеру, из сборников песен. Там же публикуются девичьи любовные рассказы, которые оказываются рукописными, а не устными. То же касается альбомов детских колоний, граффити и т.д. В сборнике «Русский эротический фольклор» (Сост. А.Л. Топорков. М.: Ладомир, 1995) мы обнаруживаем фрагменты песенных сборников XVIII в., записи песен XIX в., заговоры из рукописных массовых сборников и многие другие материалы явно рукописного происхождения. В книге «Секс и эротика в русской традиционной культуре» (Сост. А.Л. Топорков. М.: Ладомир, 1996) среди текстов русского традиционного фольклора очутились цитаты из песни Дитера Болена (с. 464), фрагменты авторского текста группы «Мальчишник» (с. 465). Все указанные издания тоже включены в серию «Русская потаенная литература» издательства «Ладомир». Подобные примеры можно было бы легко умножить. Насколько все эти тексты представляют некую идеальную русскую народную устность — вопрос дискуссионный, однако в этих изданиях он не обсуждается.

Значительная часть того, что в современной культуре публикуется под видом фольклора, в лучшем случае оказывается переводом устных текстов на языки письменной культуры. Открыв любой сборник фольклора, легко обнаружить там тщательно подправленные вполне олитературенные тексты, построенные из красивых полных законченных двусоставных предложений. Перед нами не «устность», а процесс переструктурирования «устности». Постструктуралистский интерес к периферийным маргинальным областям культуры, к «не-текстам», к «полутекстам» обернулся их упорядочиванием, переписыванием, олитературиванием, превратился в грандиозную их перестройку.

____________________________

Примечания

1 Например, хранящийся в ОР РНБ список, озаглавленный «Девическая игрушка, или Собрание сочинений г-на Баркова» (шифр: Q 14), содержит более 170 текстов, из которых ни один не может быть достоверно атрибутирован И.С. Баркову и лишь несколько могут быть атрибутированы ему предположительно, как, например, «Приношение Белинде», «Ода Приапу», «Дурносов и Фарнос», «Ода мудам», «Сражение между хуем и пиздою о первенстве» и еще два-три.

2 Например, в РНБ сохранилось много книжек, выходивших под фамилией Баркова (без имени) отдельными изданиями: Брак юной девицы. М., 1912 (43. 12. 9. 455; здесь и далее каталожный шифр по состоянию на 1994 г.); Горе от ума. М., 1912 (37. 41. 10. 173); Анекдоты Баркова. М., 1911 (18. 279. 8. 299); Вдовушка. М., 1912 (43. 12. 9. 390); Чем я мужу не жена. М., 1911 (43. 12. 9. 290); Чем я мужу не жена. М., 1912 (43. 12. 9. 388); Я вдовушка. М., 1911 (37. 44. 10. 222); Я женщина. М., 1912 (43. 12. 9. 456); Я среди разврата. М., 1913 (43. 16. 9. 389); Темною ночью. СПб., 1909 (34. 50. 7. 1176); Тайны бульварных аллей. М., 1911 (37. 44. 10. 406); Тайны бульварных аллей. М., 1912 (37. 41. 10. 171; 18. 256. 9. 65); Сладкий секрет. М., 1912 (18. 256. 9. 66); Скандал в женской бане. М., 1908 (18. 277. 8. 192); Русалка. М., 1911 (20. 87. 9. 330); Рассказ Луки Медового про жизнь веселую. М., 1910 (37. 37. 11. 239); Рассказ Луки Медового про жизнь веселую. М., 1912 (43. 12. 9. 398); Потерянная честь в петровском парке. М., 1911 (34. 44. 10. 221); Потерянная честь в петровском парке. М., 1912 (43. 12. 9. 399); Прелести медового месяца. Б. м., 1914 (18. 280. 8. 138); Пташка. М., 1911 (20. 104. 8. 377); Под красным фанарем. М., 1909 (34. 82. 4. 806); Плач обманутого мужа. Одесса, 1910 (20. 107. 8. 69); Первая ночь. М., 1912 (43. 12. 9. 389); Ночь любви. М., 1911 (37. 37. 11. 760); Ночь любви. М., 1912 (37. 41. 10. 172); Невинная девушка в цепях насилия. М., 1913 (37. 54. 8. 9); На вдовьем положении. М., 1912 (43. 12. 9. 387); Мечты девушки. М., 1911 (37. 37. 11. 762); Замоскворецкая красавица в объятиях страсти. М., 1911 (18. 275. 5. 425); Отец Прохватий (Эс 2709); В страстях жизни. М., 1913 (18. 256. 9. 101); В спальне новобрачных. М., 1911 (37. 37. 11. 761); Ах как сладко мне. М., 1912 (43. 12. 9. 391); Первый день медового месяца. Б. м., б. г. (34. 106. 3. 153). Утрачены: Сладкий секрет (признание девушки). М., 1910; На вдовьем положении. М., 1911; В спальне новобрачных. М., 1912; Невинная девушка в цепях насилия. М., 1911; Анекдоты. Б. м., 1914.

3 Причем нынешние издания именуются «Сочинениями» и «Собраниями сочинений», как и списки двухсотлетней давности. Так, например, в Петрозаводске в 1992 г. вышло миниатюрное «Собрание сочинений» И.С. Баркова. А в Отделе рукописей РНБ хранится рукопись, озаглавленная: «Собрание разных сочинений г. Баркова 1802 года» (шифр: НРСК. 1929. 737/1943.67). Причем во всех такого рода сборниках встречаются одни и те же тексты, заведомо не имеющие к Баркову ни малейшего отношения. Петрозаводское издание содержит чуть ли не полсотни произведений, имеющихся в списках конца XVIII — начала XIX вв.

4 Зорин А.Л. Барков и барковиана: Предварительные замечания // Литературное обозрение. 1991. № 11. С. 19.

5 Степанов В.П. Барков // Словарь русских писателей XVIII в. Л., 1988. С. 61.

6 Илюшин А.А. Ярость праведных: Заметки о непристойной русской поэзии XVIII-XIX вв. // Литературное обозрение. 1991. № 11. С. 9.

7 Сапов Н.С. «Барков доволен будет мной!»: О массовой барковиане XIX века // Под именем Баркова. М., 1994. С. 7, 6, 12, 15, 10, 19-20, 12.

8 Список под названием «Барковщина» хранится в ОР РНБ (шифр: НСРК. 1929. 739).

9 Зорин А.Л., Сапов Н.С. Примечания // Девичья игрушка, или Сочинения господина Баркова. М., 1992. С. 385. Далее ссылки на это издание даны в тексте.

10 Кроме списка 1777 г. к ранним спискам относится также рукопись «Сочинения Баркова», хранящаяся в ИРЛИ.

11 У истоков русской порнографической литературы стоял не только Иван Барков, но и многие другие писатели, в частности Адам Васильевич Олсуфьев, который был блестяще образованным человеком, знал едва ли не все европейские языки, занимал высокие посты в государстве, был статс-секретарем Екатерины II. Этот богатый и преуспевающий государственный деятель и стал зачинателем традиции той самой непристойной поэзии, которую довели до совершенства Иван Барков и многие другие незаслуженно забытые авторы. Олсуфьев родился в 1721 г., за 11 лет до Баркова и пережил его на 16 лет, скончавшись в 1784 г. Тексты А.В. Олсуфьева атрибутируются с высокой степенью достоверности. Мало того, сохранились прижизненные списки его сочинений. (См. примеч 23.)

12 ОР РНБ. 1929. 736 («Своевольный Парнас, или Разные стихотворения». «Девичья игрушка, или Разные стихотворения собранные для чтения от скуки. В С. Петербурге в 1777 году»). (Здесь и далее в кавычках — названия, данные спискам составителями.)

13 ОР РНБ. Q XIV-109 («Девичья игрушка, или Сочинения Баркова»).

14 РГАЛИ. Ф. 74. Оп. 1. Ед. хр. 3-13 («Сочинения Баркова»); Ед. хр. 14 («Творения Баркова»).

15 Отдел письменных источников ГИМ. Ф. 17. Оп. 2. Ед. хр. 631-634 («Сочинения Баркова»).

16 ОР РГБ. Ф. 218. № 502 («Барков. Стихи»).

17 ОР РГБ. Ф. 622. К. 2. Ед. хр. 1.

18 РГАЛИ. Ф. 74. Оп. 1. Ед. хр. 2.

19 Отдел редких книг Научной библиотеки Казанского университета. № 2383.

20 Вызывает много вопросов и прилагаемый в конце книги краткий «Словарь устаревших слов». Читающей публике хорошо известно, что означают слова «гульфик», «лядвея», «фармазон» и др. Едва ли нужно объяснять, что одно из значений слова «живот» — «жизнь», что «крючок» может означать в некоторых контекстах «придирку, зацепку, бюрократическую деталь, позволяющую затянуть рассмотрение дела…», что «выписка» — это «краткое изложение документа…», что «ворвань» — это «жидкий рыбий жир». Слова «корчага», «живот», «онуча», «сермяжный» есть даже в однотомном «Толковом словаре русского языка» С.И. Ожегова и Н.Ю. Шведовой (М.: АЗЪ, 1993), где они не рассматриваются как устаревшие. Вряд ли могут рассматриваться как устаревшие слова «бешмет» («стеганый татарский полукафтан») или «кочень» (вариант слова «кочан»). Скорее эти слова стали редкими. Слово «голик» (вариант — «голяк» — «веник из голых веток или веревок») — также не устаревшее слово. Оно употребительно в просторечии, в армейском, морском и воровском жаргонах. Слово «скуреха» широко распространено в просторечии и обозначает проститутку или распутную женщину (в анализируемом словаре — «шлюха, развратная женщина»). Редким, но не устаревшим является слово «посконка», т.е. «посконная рубаха». Слово «фармазон» тоже встречается в современной литературе. Насколько ко всем этим словам применимо понятие «устаревшие» — не вполне ясно. Все эти слова встречаются в современной литературе и фольклоре. Так, например, «ворвань» — в «Ожоге» В.П. Аксенова (см.: Аксенов В.П. Ожог. М., 1990. С. 115), «Ярила» — в «Лесной школе» Т.Ю. Кибирова (см.: Кибиров Т.Ю. Сантименты. Белгород, 1994. С. 59). Кстати, на Большом проспекте Петроградской стороны в Петербурге есть ресторан «Ярило. Sun». Слово «мотовило» в метафорическом употреблении есть в обсценном «Евгении Онегине»: «Да только все без проку было, / Лишь оклемается едва, / И ну пихать свой мотовило, / Будь то хоть девка, хоть вдова». Данное слово может рассматриваться как малоупотребительное, но не устаревшее. Устарело лишь первое, прямое значение слова. Но ведь в тексте рецензируемой книги слово встречается в том же переносном значении (с. 303). Слово «гульфик» встречается в переводной литературе начиная с Франсуа Рабле и кончая Филиппом Ротом (см.: Рот Ф. Болезнь портного. Профессор желания. Прощай, Коламбус. Вильнюс; Москва, 1994. С. 48), давно вошло в русский язык и не нуждается в пояснениях. Слово «голик» встречается в книге «Житейские частушки’95» (М., 1995. С. 222) в значении «банный веник». Очевидно, что при подготовке данного словаря исследователи полагались преимущественно на собственное языковое чутье и не пытались сформулировать принципов отбора лексики или произвести сопоставление с существующими словарями. А без этого любая лексикографическая работа теряет всякий смысл.
Составители поместили в книге еще один словарик — «Список синонимов к основным обсценным словам и понятиям». Всего в нем пятьдесят синонимов. Если составитель предлагает читателю список синонимов, встречающихся в тексте книги, никак не оговаривая, что понимается в данном случае под понятием «синоним» и какие синонимы включены в словарь, а какие — нет, то возникает впечатление, что список включает все синонимы, встречающиеся в книге. Между тем анализ текстов показывает, что составители включили в этот список меньше половины синонимов (эвфемизмов). Вот список не вошедших в словарик «синонимов» с указанием страниц данного издания, на которых они встречаются: булава (296, 297), буряк (167), впендрячить (138, 263), врата (214), вырыхлять (175), выярить (226), дверь (59), детина (126), долбиться (301), дротик (49), дуда (121), дырка (227), жало (121, 197), животина (95), жила (60, 227), забава (140), забить (100), запендрячить (47, 271), зарубка (124), знак (283, 309), кинжал (302), конец (124), корень (279, 284), лавр (303), лощина (123), махнуша (87), махонюшка (126), машина (111), нора (172, 251), обмишулка (126), оглобля (121), ось (159), отправлять (175), ошмарить (180, 255, 258), палка (279, 297), пенжить (278), переть (177), пест (218), пещерка (214), плешак (223), плешь (48, 49, 54), приправа (297), рожок (277), рубец (124, 129, 296), салтык (291), свайка (122, 277), свирель (277), склешниться (290), смычок (227), снасть (121, 196, 225, 246), стопа (126), ступа (218), сычуг (121, 292), творило (121), тело (226), трубка (124), чванить (297), чемодан (297), чистить (157), чкать (122), член (146, 288), чреворез (199), шафран (121), шматина (49, 89, 95, 124, 153, 306), шматинища (274), шуруп (279), щекоталка (297), щелинка (224), щелка (272, 276, 290, 296), щель (45, 302), ярить (225), яриться (226) и др. Если речь идет о синонимах-эвфемизмах, то нужно оговорить, что однокоренные синонимы, такие как хуина (110, 158), хуёк (158, 252), хуище (237), хуёчик (112, 230), хуишка (263, 266), пизденка (66), пизденочка (263), в словарь не включаются. Если в число синонимов включены слова еть, елда и елдак, то почему не включены такие слова, как доети (168), доеть (169), елдина (48, 82, 133, 249), етись (86, 212, 232) [варианты: етца (62, 186), етися (157)], заеть (111), наетися (104), поети (179), проеть (179, 264, 270), уети [вариант: уеть] (125, 173, 272) и т.п. Если это синонимы «к основным обсценным словам», то почему нет синонимов, например, к слову муде (таких как яйца, кила, мудушки)? Вся эта работа кажется незавершенной.

21 Гусейнов Г.Ч. Приап // Мифологический словарь. М., 1991. С. 449.

22 Многие выводы, предлагаемые в конце статьи А.Л. Зорина, выглядят странно. Так, например, литературное наследие XVIII в. и диссидентское движение ХХ в. представляются по ряду параметров достаточно автономными культурными областями, вряд ли они имеют сколько-нибудь значительную общую культурную границу: «В условиях постперестройки, после того как идеологическое давление режима ослабло, на первый план, даже несколько тесня диссидента, выходит Барков — новатор и эксцентрик…» (с. 16).

23 Один из самых ранних списков сочинений А.В. Олсуфьева нам случайно (список не имел шифра) удалось обнаружить в ОР РНБ: «Оскверненной ванюша яблошник. поэма в четырех песнях. подносится его высокпьяной гадкости. в знак должного къпрейзящным его достоинством презрения». Он отсутствовал в каких-либо указателях, описях, каталогах и т.д. В августе 1992 г. в спецхране, в шкафу, содержащем непристойную литературу на русском языке, обнаружилась маленькая бумажка, на которой было написано: «124863. Оскверненный Ванюша Яблошник. Возвращено отд. рук. 12.05.1959». В Отделе рукописей такая книга не значилась, но по регистрационным книгам поступлений удалось установить, что она была по ошибке отправлена в Спецхран, а затем возвращена обратно. Рукопись оказалась одним из самых ранних списков сочинений А.В. Олсуфьева, сделанным на бумаге 1783 г. с водяным знаком «ЯМСЯ». В конце списка добавлено несколько листов с водяными знаками 1788 г. (Олсуфьев умер в 1784 г.). Рукопись открывается большой подборкой сочинений А.В. Олсуфьева с последующим приложением большой подборки текстов «барковианы».

24 Один список хранится в ОР РНБ (шифр: Тит. 2194). Он датируется серединой XIX в. и содержит в себе несколько разделов: «Разные сатирические сочинения. Сочинения действительного Тайного советника Управляющего кабинета сенатора Адама Васильевича Олсуфьева»; «Неизвестных сочинителей»; «Девичья Игрушка. Собрание сочинений господина Баркова»; «Ебихуд и Мудорван. Трагедия в трех действиях». Далее приписано еще 18 текстов, в том числе прозаических и на французском языке; предпоследний из них — «Рондо на ебену мать». Титульный лист сборника: «Разные сатирические сочинения». На обложке надпись: «Сочинения действительного тайного советника Управляющего кабинетом Сенатора Адама Васильевича Олсуфьева». Второй близкий по составу список также хранится в ОР РНБ (шифр: Тит. 3487). Датируется концом XVIII — началом XIX вв. Списки эти отражают представления переписчиков о структуре обсценной поэзии. Вероятно, в XVIII в. обсценная поэзия группировалась прежде всего вокруг имен Баркова и Олсуфьева. Вместо границы между этими центрами имелась некая область «неатрибутируемого». Вариативная смена заглавия списка приводила лишь к переструктурированию сборника: «олсуфьевские» тексты выносились вперед в «Сочинениях Олсуфьева», затем шла всевозможная барковиана. Существовали также списки, где все тексты шли «вперемешку».

25 Список 1777 г. открывается 16 одами (Я4), список 1795 г. ИРЛИ — 17 одами (Я4), в списке 1802 г. (ОР РНБ. НСРК. 1929. 737/1943.67. «Собрание разных сочинений Г. Баркова») все жанры идут уже «вперемешку», среди одического Я4 появляется басенный Я3, Я6 надписей, Х4 сонетов и т.п. Список 1850-х гг. (ОР РНБ. НСРК. 1929. 739. «Барковщина») содержит уже трехсложные размеры (Ан2 — 1), дольник (1), количество Х4 (6) не уступает количеству Я4 (7), есть и Я6 (3), и Я5 (3), и Я3 (1), и Я2 (1) и т. д. Список 1886 г. «Альбом Венеры» (см. примеч. 31) начинается с Я6 «Пиздроны», затем следуют тексты Х4, Я4, Я3, Х4, Я4 и т. д. при полном отсутствии жанровой упорядоченности.

26 ОР РНБ. НСРК. 1929. 745. G.V. Judin. Мое собрание. Из собрания рукописей графа Завадовского и других собирателей. Переписано в 1865 г. Вып. 1-2. С. 117-119. (Далее ссылки на эту рукописную книгу в тексте: Юдин, с указанием выпуска и страницы.)

27 ОР РНБ. Без шифра, 1 печ. л., без тит., на обл.: «Из коллекции стихов графа Завадовского».

28 ОР РНБ. НСРК. 1929. 747. Еблематическо-скабрезный альманах. Собрание неизданных в России тайных хранимых рукописей знаменитейших писателей древности, средних веков и нового времени. (Из бумаг покойного графа Завадовского и других собирателей) Переписано в 1865 г. Тетр. 1. С. 5. (Далее ссылки на эту рукопись в тексте с указанием тетради и страницы.)

29 РНБ. 138894. Между друзьями. Смешные и пикантные шутки домашних поэтов России. Первое полное издание. В книжном магазине Симониуса и К╟ (Галата). Царьград, [б. г.] (Второй том: РНБ. 131848. (Entre nous, II, prose). Юмор русского народа в сказках. В книжном магазине Симониуса и К╟ (Галата). Царьград, [б. г.]). В ОР РНБ имеется второй экземпляр этого двухтомника: НСРК. 1966.

30 ОР РНБ. НСРК. 1929. 748. Еблематическо-скабрезный альманах. Из коллекции стихов графа Завадовского. Тетр. 2. С. 6-7.

31 Список хранится в ОР РНБ (Шифр: НСРК. 1929. 733). Озаглавлен: «Альбом Венеры. Пушкин, Барков et cetera». На списке стоит дата: 1886. Рукопись представляет собой богато оформленный альбом в кожаном переплете с застежкой. Имеются здесь и порнофотоиллюстрации.

32 РНБ. 43.12.9.398. Бар-ков. Разсказъ Луки Медоваго про жизнь веселую. [Б. м., б. г.]. [В конце книги печать] 1912 г.

33 Список хранится в собрании автора данного обзора. Он представляет собой компьютерную распечатку, приблизительно датируемую 1970-ми гг.

34 ОР РНБ. Тит. 2639. Список не имеет заглавия и содержит «Трагедию Ивана Семеновича Баркова Академии наук переводчика 1755 года. В С. Петербурге».

35 Сапов Н.С. «Барков доволен будет мной!»: О массовой барковиане XIX века // Под именем Баркова. М., 1994. С. 15.

36 Сапов Н.С. Примечания // Под именем Баркова. М., 1994. С. 377. (Далее ссылки на это издание даны в тексте.)

37 РНБ. 124860. Пиздрона. 1890 годъ. Фотоиздание. На книге надпись: «Геннадию Васильевичу Юдину от иллюстратора».

38 В тексте «Пиздроны» на с. 23 после строки «Богатство — блеск пустой, пригожество — лишь маска…» пропущен стих «Ученость — пустяки, порода — одна сказка», что разрушает рифмовку. На с. 31 в 3-й строке сверху составителем дан дефектный стих с обозначением в конце стиха купюры: «<…>». Здесь отсутствует следующий фрагмент: «Пожалуй, посмотрю, насколько в тебе смаку. / Аника. / Каким манером еть себя велишь? / Пиздрона. (С улыбкой.) / Через сраку… / (Уходят.)». На с. 32 после строки «Готово все, и я ни часу не терплю» пропущен стих «Ступай злосчастный хуй, ступай скорей в петлю», что ощутимо по нарушению парной рифмовки. На с. 33 в 11-й строке сверху после слова «Пришел» в угловых скобках составитель дает указание: «<в тексте пропуск>». Между тем никакого пропуска здесь нет — помета разрывает стих пополам: «Пришел. Условились, чтоб стать ей на-корачки / А мне ее ети, как суку, по-собачьи».

39 ОР РНБ. НСРК. Без шифра. Рукопись содержит разные тексты и представляет собой общую тетрадь в черном мягком клеенчатом переплете. Список «Горе от ума» — на с. 55-114 («Горе от ума». Комедия в 4 действиях. Соч. Баркова).

40 1) На с. 172 между 3-й и 4-й строками снизу: «(Слышен скрип кровати)» (РНБ); 2) на с. 172 после последней строки: «Достанется тогда нам гонка!» (РНБ); 3) на с. 173 после 6-й строки сверху: «Входит Фамусов и запирает дверь на ключ» (изд. 1907); 4) на с. 175 после 13-й строки сверху: «Сначала с полчаса хуишко свой подрочит» (РНБ); 5) на с. 175 после последней строки: «Здесь барин был; пришлось хитрить: / Как ни противен старикашка, / А дать пришлось, черт побери! / Смотрите в малафье рубашка» (РНБ); 6) на с. 176 после первой строки сверху: «Послушай, вольности ты лишней не бери. / Не смей так говорить со мной! / Лиза. / Да вам, известно, все игрушка! / Софья. / Ты целки у меня не строй, / Не свечка хуй ведь у Петрушки!» (РНБ); 7) на с. 177 вместо дефектных строк «Ужасно с некоторых пор / Меня терзает запор» — восстанавливается: «Обед у Хлестовой стал комом и с тех пор / Меня все мучает ужаснейший запор» (изд. 1907; РНБ); 8) на той же странице после 10-й строки снизу: «И только что сейчас [я] вышел из сартира» (изд. 1907; РНБ); 9) на с. 178 вместо дефектной строки «Так, говоришь, ты нес бумаги?» легко восстанавливается целый фрагмент текста: «Между бумагами хуи уж начали торчать! / Ну где найдешь манду по этакому кляпу! / Не хорошо, сударь, наденьте на хуй шляпу / (Молчалин одевает) / Мы о приличии все каждый день толкуем, / А он в гостиной у меня гуляет с голым хуем, / И я возвел его еще в секретари! / Скорее спрячь свой хуй, в штаны его вопри! / Софья. / Я гнева вашего никак не растолкую! / Ну что придрались вы к молчалинскому хую? / Фамусов. / Я никому не делаю различья. / Не в хуе дело тут, а, матушка, в приличьи. / Я вам сказал уж раз: целуйтесь с ним, ебитесь, / Но только не при мне, хоть капельку стыдитесь. / Там, в спальне пусть тебя ебет, / Пускай твою пизду хоть до крови дерет, / Я хлопочу, наружу чтоб не вышло, / А он при мне, вишь, выворачивает дышло» (РНБ, почти то же — изд. 1907); 10) на с. 178 после 3-й строки снизу отсутствует фрагмент: «Софья. / Подумаешь, как счастье своенравно, / Молчалин еб меня и время шло так плавно, / Судьба нас будто берегла. / Вдруг батюшка неугомонен, скор, / Кричит, что с ним давно запор. / Ну, я стерпеть уж больше не могла, / И вот тебе все объясненье ссакам! / Ах, Лиза, как Молчалин ебет раком! (задумывается)» (РНБ); 11) на с. 182 в конце первой реплики Фамусова можно было бы реконструировать фрагмент: «Теперь течет, так поневоле / не кажешь носа никуда: / Боюсь, не вспухли бы муда! / Ебу всего в неделю раз» (РНБ); 12) на с. 183 после 12-й сверху строки не хватает стиха: «Хоть стар, а был здоров как вол» (РНБ); 13) на с. 183 после строки «У Государыни он увидал пизду» в тексте РНБ следует: «Хоть и стара пизда (он не был либерал) / И хуй его, как палка встал»; 14) на с. 183 после 6-й строки снизу пропущен фрагмент: «Его не возмутим мы праху, / Ну его в штаны к монаху. / В ваш век хваленый ласки ради / Мужчины были те же бляди / И кто имел некрупную елду, / Тот царскую истертую пизду / И жопу старую лизать был рад, / Ну и хватали тьму наград» (РНБ); 15) на с. 184 дано только начало 4-й строки сверху, что, естественно, нарушает рифмовку: «Да нынче сифилис страшит и держит хуй в узде» (РНБ); 16) на с. 184 явление 2 могло бы заканчиваться стихами: «Ведь по Москве о нем болтают, / Что на хую он два ведра воды таскает» (РНБ); 17) на с. 186 в первой реплике Фамусова отсутствуют строки: «Венериной пизды ни разу не видал / Но дырка узкая наш общий идеал» (РНБ); 18) на с. 186 в первой реплике Чацкого недостает стиха: «От онанизма — идиотки» (рифма к «патриотки») (РНБ); 19) в следующей реплике Фамусова отсутствуют строки: «В Москве не еб, поехал заграницу, / А мог уеть здесь не одну девицу!» (РНБ); 20) в монологе Чацкого недостает стиха: «Что ни вельможа, — сукин сын!» (парная рифма к «седин») (РНБ); 21) на с. 192 в начале первой реплики Чацкого не хватает стихов: «Бог с вами! Я опять с моей загадкой! / Позвольте в комнату мне вашу забежать, / Молю я вас, мне будет сладко / Хоть бздех ваш милый услыхать. / Там все манит, там все мне любо, / Все говорит о вашей мне пизде… / А там начну рассказывать везде / Про хуй Молчалина, про яйца Скалозуба» (РНБ); 22) на с. 196 в реплике Платона Михайловича отсутствуют стихи: «Я правду о тебе порасскажу такую, / Что будет у тебя запор» и «Бардельный староста, картежный вор» (РНБ); 23) на с. 197 после реплики Фамусова недостает фрагмента: «Сергей Сергеич! Мы вас ждали, ждали! / Скалозуб. / Сейчас из нужника. / Фамусов. / Что, хорошо посрали? / Пойдемте, батюшка; Я сам вас насмешу / За мною, князь; прошу (уходят) / Молчалин (Хлестовой). / Я вижу, партию составим: мосье Кок, / Фома Фомич и я / Хлестова. / Спасибо! Что-то между ног / Все чешется. Причины не найду / Молчалин. / Я столь чиновную пизду / Готов с охотой поебать! / Хлестова. / Пойдем на Софьину кровать (уходят)» (РНБ); 24) на с. 200 перед монологом Чацкого отсутствует ремарка: «(входит возмущенный, даже волосы на жопе дыбом встали)» (РНБ); 25) 10 стихов не хватает в последующем монологе Фамусова; 26) заканчивается пьеса монологом Чацкого (25 стихов) и монологом Фамусова (19 стихов); в рукописи же РНБ пьеса заканчивается двумя монологами Фамусова (всего 38 стихов) и монологом Чацкого (40 стихов).

41 В опубликованном тексте не хватает целых монологов и даже явлений, восстановимых по списку ОР РНБ. Так, в начале 7-го явления на с. 179 в публикуемом тексте отсутствует большой фрагмент: «Чацкий. / Уж поеблись и я к вам опоздал / Потешить вас своей елдою, / А не поверите, и день и ночь скакал, / Бил ямщиков, живя одной мечтою — / Об узенькой пизде прелестнейшей Софи. / И застаю лохань! Какая гадость, фи! / Софья. / Ах, Чацкий, я вам очень рада / Да хуй у вас весь в шанкерах. / Чацкий. / Что шанкеры! Одна мне в них отрада / За странствие в чужих краях. / Страдальцем хуем потрясая, / В Париж заеду иль в Эльзас, / Везде блядей употребляя, / Мечтал я, Софья, лишь о вас. / И вот за все вознагражденье: / Презренье вижу к шанкерам, / Которые для развлеченья / Я вез из-за границы к вам. / Увы! Знать все теперь пропало / И прежней дружбы… / Лиза. / Сударь, нет! / Вас любят также как бывало / И это вовсе не секрет. / Вот, если б были за дверями, / Ей богу, нет пяти минут, / Как, занимаяся хуями, / Припоминали мы вас тут. / Софья. / Всегда, не только тут! Не стою я упрека. / Ебусь ли я с князьком, приезжим издалека, / Иль граф меня ебет, напялив свой гондон, / Везде в моих мечтах ебете вы меня, не он, / Хоть у иного был больших размеров хер. / Чацкий (вынимая хуй). / Таков вот например? / Софья. / Нет, даже больше; но все ж когда зайдется, / Невольно как-то вспомнить вас придется. / Да вот вам случай: раз моряк / Дорогой еб меня в карете… / Чацкий (перебивая). / Положим, что и так. / Блажен кто вас ебет: тепло тому на свете. / Ах, Боже мой! Неужели я здесь опять / И буду пялить вас, а не простую блядь! / А помните тот возраст наш невинный, / Когда, бывало, в вечер длинный, / Забравшись в уголок, пизду я вам чесал / Не хуем, а перстом, как мальчик щекотал. / Или ваш батюшка с мамашей на диване / Ебутся, — пар идет. Припомните-ка сами! / Софья. / Ребячество! / Чацкий. / Да-с! А теперь / Пизда у вас, что эта дверь, / Хоть жеребец еби, вам будет распрекрасно. / Семнадцать только лет, а вас ебет весь свет. / Не правду говорю? Прошу мне дать ответ / Без думы. Полноте смущаться! / Софья. / Да хоть кого смутит / В заплатах хуй и сладострастный вид. / Чацкий. / Помилуйте, чему вам удивляться? / Неужли шанкерам? да что тут препираться. / Хоть и в заплатах хуй, а все ж примера ради / Позвольте я заткну его в пизду вам сзади / (Чацкий подставляет хуй, Софья поднимает подол, нагибается и подставляет ему пизду) / Явление IX / Фамусов (войдя). / Вот и другой ебет ее, как суку! / Софья. / Ах, батюшка! (Убегает с Лизой) / Явление Х / Фамусов. / Ну, вытащил ты штуку / Ты прежде хуй носил в штанах, / А нынче, нако вот… И сплошь весь в шанкерах. / (Обнимаются, причем хуй Чацкого упирается Фамусову в брюхо). / Здорово, друг, здорово, друг, здорово / Рассказывай; чай у тебя готово / Собранье разное вещей, / Про еблю, про блядей (Садятся) / Чацкий (поправляя на хую повязки). / Что бляди? / Софья Павловна хотела / Попробовать сейчас мою елду / Фамусов. / Вам, молодым людям, другого нету дела, / Как ковырять елдой манду. / Чуть жопу увидал, стоит как заколдован / Сперлось дыхание в зобу. / Чацкий. / Я жопой мало избалован, / Все больше с переда ебу. / Фамусов. / Он все свое! да расскажи скорей / Где был, кого ты еб и еб кого знатней? / И на кого рассчитываешь впредь? / Айда, рассказывай! / Чацкий (пряча хуй в штаны). / Теперь мне до того ли? / Хотел я всех блядей на свете перееть, / Не перееб и сотой доли (Поспешно встает) / Простите, я спешил скорее еть у вас, / Не заезжал в бордель. Прощайте! Через час, / Как только наебусь, приду все рассказать (уходит) / Явление XI / Фамусов (один). / Который же из двух распроети их мать / Теперь дыру у Софьи будет пялить? / Неужли в два хуя начнут ее сандалить / По всем статьям по утру я расчел, / Что хуй Молчалина ей по сердцу пришел. / Теперь другой является приятель, / В заплатах на лице, с истрепанным лицом. / Что за комиссия, создатель, / Быть взрослой дочери отцом!» На с. 187 в начале явления 4 отсутствует монолог Скалозуба: «Мне нравится при этой смете / Искусство, как коснулись вы / Предубеждения Москвы, / Что у гвардейцев хуй длинней. / У нас у трех фельдфебелей / Хуина по восьми вершков / И чисты все, без шанкеров. / А офицеры поотстали в чем! / Так деликатны, талии так узки / И даже, много вам начтем, / Минетку сделает, ей-богу, по-французски!» На с. 188 начиная с конца явления 4 отсутствует фрагмент (вариативный): «Скалозуб. / Уж не старик ли наш дал маху? / Лиза (в сторону). / Ну серет барышня! Воротит нос! (громко) / Молчалин наш в беду попал, / Его все мучает понос, / Посрать он в нужник побежал, / Снимал штаны, поторопился / И в дырку, бедный, провалился. / Скалозуб. /В говне, чай, с головы до ног. / Взглянуть, как треснулся он: грудью или в бок? / (уходит) / Явление VI. / Те же без Скалозуба / Чацкий. / Давай-ка, Лиза, хлопотать, / Повеять чем… Давай-ка опахало / (машет) / Лиза. / Да перестаньте! Тьфу, ебена мать! / Еще сильнее завоняло (затыкает нос) / Софья (очнувшись). / О, Боже! Где я? Это сон? / Теперь, быть может, умер он?» На с. 206 начиная с реплики Софьи (с разрушенной рифмовкой): «Не продолжайте, я виню себя кругом. / Но кто бы думать мог, чтоб был он так коварен!» восстанавливается целый фрагмент пьесы: «Нейдите далее! Наслушалась я много / И вам пизды моей уж больше не видать / Молчалин. / Ах, Софья Павловна, вы судите так строго, / Хотел я только испытать. / Софья. / Я с этих пор вас будто не знавала, / Забудьте вы мою кровать, / Вас выгнать, — это слишком мало, / На каторгу бы вас, ебена ваша мать! / Я рада одному, что до сих пор на счастье / Я честь свою девичью сберегла, / Что, несмотря на ваше сладострастье / Ни разу раком еть вам не дала. / Я рада, что теперь при этаком скандале / Нет Чацкого; что разговор наш весь / Не слышит он». В явлении третьем после появления Чацкого из-за колонны отсутствует еще несколько реплик: «Лиза. / Опять обоссалась! / Чацкий. / Конечно, вы не ждали / Такой хуевины! Не ожидал и я, / Что вы с ним еться стали; / Что он прохвост, что он свинья, / Вам в этом не было печали; / Его лишь хуй вас занимал / И вы еблись себе в секрете. / Да хуй здесь общий идеал! / Молчалины блаженствуют на свете! / Софья. / Ах, я теперь не знаю, как и быть; / Но ведь пизды не починить! / Лиза. / Ай, батюшки! Угодники! Сам барин! / И без подштанников! Вот будет благодать!» Полностью отсутствует обращение Фамусова к Чацкому в самом конце пьесы: «А про тебя, непрошенный мой зять, / Я распущу такого слуху, / Что самая дурная блядь / Манду канатом затыкать / Начнет! За тысячу рублей / Ты еть не будешь, ей-же-ей!»; отсутствует начало монолога Фамусова: «Брат, не дури мне головы! / Хоть усеритесь, не поверю! / Все в заговоре были тут! / Ты, Филька, хуй, ебена мать! / В швейцары произвел лениву тетерю! / Все дочь господскую без устали ебут, / А ты все спишь, тебе насрать! / Вот вспылю я тебе укропу! / Почешешь спину сукин сын! / По-твоему меня хоть в жопу / Пускай ебут, тебе лишь смех один!» Также отсутствует начало последнего монолога Чацкого: «Не образумлюсь. Виноват, / Я слушаю — не понимаю, / Огнем муда мои горят, / Я словно триппером страдаю! / Слепец! Я в ком искал награды всех трудов! / В порядок мысль не приведу я, / На языке нет нужных слов! / Так для Молчалинского хуя / Лелеял я любимую пизду! / В себя никак я не приду…»

42 Так, напр., на с. 181 имеется следующая реплика Чацкого: «Вы что-то бледны стали… / Да, впрочем, хуерык у вас; / А то возьмите вот рецепт, / Пройдет как раз, живой рукой. / Пора б<ы> остепениться вам, ведь ваши лета…» Следуя принципам составителя, по списку РНБ в данном фрагменте можно сделать множество исправлений: «Вы что-то очень бледны стали / Да, впрочем, хуерык! А вот рецепт вам мой; / Пройдет сейчас, живой рукой. / Однако славно вы попали…», что восстанавливало бы, в частности, и разрушенную рифмовку. Вместо нерифмованных двух стихов в конце монолога Фамусова на с. 183: «Зато кто слышит при дворе приветливое слово? / Ну кто? Максим Петрович! Шутка?» по тексту РНБ восстанавливаются: «Зато кто при дворе тогдашнем на виду? / Кто слышит ласковое слово, шутку? / Максим Петрович! Да! Вы, нынешние, ну-тка!» На с. 184 нехарактерная для текстов подобного типа тавтологическая рифма («принять / принять») отсутствует в списке РНБ: «Прикажете принять? / <…> / Хуи ослиные! Сто раз вам повторять!»

43 Так, напр., к стихам «Ах, Чацкий, вы великодушны, / К несчастью ближнего вы так неравнодушны!» в тексте РНБ имеется вариант: «Ах, Чацкий, вот бы пожалеть: / Княгиню бедную хоть раз поеть; / Вы ж, кстати, так великодушны, / К несчастью ближнего неравнодушны…» К стихам «Прошу подальше руки! / Идите хуй лечить, небось распух!» имеется вариант: «Прошу подальше руки! / Нет, спрячьте, сударь, хуй ваш в брюки!» (с. 190). К стиху «Над обществом он потешался…» (с. 198) — стих «До идиотства доебался». К слову «Хамелия» (с. 200) — вариант «Камелия». К ремарке «(Оглядывается.) Все танцуют» — вариант «(оглядывается, — все ебутся, очень заняты)». К фрагменту из обличительного монолога Чацкого «Хотел остаться я на полпути, / Но мать вашу ети!» — вариант: «Увидел это я / И жизнь свою кляня / Хотел спросить вас, на каком пути / Стоите вы, мать вашу ети?» Явно нуждается в уточнении текст 4-го явления 3-го действия с разрушенной рифмовкой и размером: «Однако вы похорошели страх; и жопа толще, / Груди шире, ну что, как между ног?» — в опубликованном составителем тексте и «Однако вы похорошели страх, — Двенадцать титек, с ручкой срака… / <…> / Я пополнела после брака» — в тексте РНБ.

44 Если на титульном листе книги объект исследования именуется «нецензурной поэзией», то в текстах статей встречается множество близких по значению терминов: «непристойная поэзия» (с. 7), «срамное чернокнижие» (с. 7), «непристойная словесность» (с. 8, 9, 14, 19), «непечатные стихотворения» (с. 8), «непристойные поэмы» (с. 8, 49), «непристойные стихотворения» (с. 8, 11), «непечатная словесность» (с. 9), «сквернословные сочинения» (с. 10, 49), «потаенные стихотворения» (с. 10), «шутливые стихотворения непечатного характера» (с. 47), «сквернословные стихотворения» (с. 48), «скабрезное сочинение» (с. 49), «непристойное стихотворство» (с. 53) и т.п. Представляется также не совсем удачным термин Н. Сапова «пердежные стихи» (с. 152). И при этом не может не вызывать удивления факт неиспользования термина «нецензурный», вынесенного составителями в заглавие книги. Также не совсем понятно, почему вторую книгу серии составители назвали собранием «эротической поэзии», а третью — «нецензурной», если Н. Сапов сам отмечает в статье «Сборник «Между друзьями» и П.В. Шумахер» «внутреннюю связь ряда стихотворений этих» книг и говорит об их «жанровом, тематическом, стилистическом родстве» (с. 150). Собственно обсценная лексика, которая в первую очередь и делает эту поэзию «нецензурной», также именуется каждый раз по-разному, что не может не усложнять восприятие научного текста: «непристойные выражения» (с. 7), «ненормативная лексика» (с. 10), «непристойные слова» (с. 11), «грязнотца» (с. 13), «непристойная рифма» (с. 22), «непристойное слово» (с. 22), «матерная лексика» (с. 22), «запрещенная лексика» (с. 53), «мат» (с. 53). Также недостаточно определенны формулы: «недопустимые неприличия» (с. 11), «кощунственная ситуация» (с. 11), «эротическое неприличие» (с. 53), «бордельная тема, похабщина» (с. 53) и т.п.

45 В статье «Чертовские срамословцы» А. Ранчин неожиданно переходит на язык психоанализа: «Чернокнижие <…> вроде бы было предназначено удовлетворять «подпольные» инстинкты» (с. 7); «написание непристойных стихотворений для их авторов, возможно, было и средством освобождения от собственных комплексов «сексуальной неполноценности»» (с. 8); «в непристойной словесности мог найти выход и «темный» эрос Некрасова и Тургенева…» (с. 8); в «литературных забавах и разговорах» Дружинина, по мнению автора статьи, имел место выход «прежде всего избыток не умственных молодых сил, но сил «сексуальных»» (с. 13); автор статьи связывает специфику литературного текста с «сексуальными неудачами» (с. 13) и «сексуальными проблемами» Дружинина. Н. Сапов в своей статье тоже говорит об «элегической сублимации в стихах» (с. 149) и о «сублимации физиологических затруднений» (с. 151). При буквальном прочтении статьи у читателя, который не поспевает за сменой методологических установок, может сложиться представление о писателях как о не вполне сексуально полноценных людях. С другой стороны, автор, не аргументируя, отвергает возможность какой-либо связи между литературой и жизнью, когда речь заходит о «противоестественных склонностях» писателей, подразумевая под «противоестественной склонностью» (с. 14) гомосексуальное влечение: «Естественно, в чернокнижных стихотворениях описаны не действительные содомитские игры дружининских приятелей, но некая «идеальная» анти-поведенческая модель. Литературные забавы такого рода не переходили в поступки» (с. 15). Причем для обозначения понятия «гомосексуалист» автор в одном месте использует слово «содомит» (с. 14, 16, 20), в другом — «педераст» (с. 16, 20), а в третьем — «жопоеб» (с. 14). Вообще, определения типа «противоестественная склонность» следовало бы брать в кавычки ввиду их субъективности. В то же время в статье А. Ранчина несколько страниц посвящено реальному «анти-поведению» поэтов и явной связи поведенческих и литературных игр, неоднократно указывается на тесную связь между поведенческими и литературными «фривольностями»: «частная жизнь и чернокнижие как ее своеобразная квинтэссенция» (с. 24); «реальное поведение Дружинина и его знакомцев по чернокнижию строилось как своеобразный текст» (с. 24); «в этих строках отражена действительная противоречивость натуры <…> и двойственность его поведения» (с. 12); говорится о реальном «остроумии Дружинина и его роли в дружеских беседах, пересыпаемых солеными шутками и фривольными анекдотами» (с. 12); о том, что «предметом дружеских бесед были похождения в борделях (рассказываемые с подчеркнутой «грязнотцой»), сексуальные «неудачи» (представляемые предельно откровенно), известные питерские развратницы» (с. 13). Тут уже можно усмотреть элементы постструктуралистского подхода, элементы деконструктивизма. Позиция автора статьи начинает казаться несколько противоречивой. Хотя, конечно, обсценные сочинения являлись неотъемлемой составной частью поведенческого текста, быта как текста, а быт как текст становился элементом обсценных сочинений; поведенческий текст нуждался в вербальных компонентах и порождал их, вербальные тексты, в свою очередь, формировали поведение: «Дружеские встречи обыкновенно начинались пирушкой и заканчивались поездкой к девицам, у которых устраивались танцы в дезабилье… Часто на этих встречах рассказывались фривольные анекдоты, сочинялись экспромтом, читались и обсуждались чернокнижные сочинения» (с. 25); «кутежи и оргии с «доннами» проецировались участниками на ситуации из литературных произведений…» (с. 25) и т.д. Но читателя смущает не «истинность/ложность» высказываний автора, а их методологическая неупорядоченность.

46 «Девичья игрушка» постепенно превращалась из текста в жанровый канон, сценарий для автора-переписчика.

47 Филологи начинают печатать то, что им кажется, к примеру, «так называемым» фольклором, и придавать этому новому объекту смыслы, присущие, по их мнению, фольклору. Акт публикации такого обсценного квазитекста становится актом матерной брани самого ученого, не более того. Филолог начинает блуждать в лабиринтах псевдосмыслов им же нечаянно придуманных объектов. Он изобретает несуществующие «границы», начинает давать новым объектам названия «областей». Так рождаются псевдообъекты языка описания, вроде «масскультуры», «китча», «культурологии» и тому подобных.

48 Постструктуралист заинтересовался бы в первую очередь неуловимой игрой смыслоразрушения, умирающей речью, деформацией объекта, справедливо усматривая в этом наращивание его смыслов. Нужно очень постараться, чтобы найти здесь некое «взаимопроникновение культур». Но сначала следует решить, что такое барковиана — результат чтения, провокатор чтения или объект изучения.

49 Барков И. Девичья игрушка / Сост., предисл., примеч. В.Н. Сажина. СПб.: Библиотека Звезды, 1992. С. 15-16.

50 В то же время нужно помнить, что порнографическая тема в барковиане далеко не единственная. Собственно, здесь пять тем: приапическая (секс), военная (сражение, драка), вакхическая (пьянка) и, пожалуй, еще «обжорство» с «дефекацией» (нужник). Не случайно миф о Баркове предлагает именно пять вариантов гибели поэта: в постели с женщиной, с перепою, в драке, от обжорства и в нужнике.

51 Так, например, отдельные элементы такой классификации можно обнаружить в сборнике «Частушки» серии «Библиотека русского фольклора» (Т. 9. М., 1990). Там выделен, к примеру, корпус текстов под названием «рекрутчина и солдатчина», внутри которого, в свою очередь, выделяются разделы: «рекрут и его родители», «рекрута и девки», «рекрут и его милая», «девушка о рекруте», «рекрута гуляют», «в приемной и у приемной», «прощание», «он в солдатах, она дома». Отдельно выделены «посиделки» и «гулянья», «замужество и женитьба» и т. п.

52 Кулагина А.Д. А.Д. Волков и его собрание частушек // Заветные частушки. М., 1999. Т. 1. С. 15. (Далее ссылки на это издание даются в тексте.)

53 К «сексуальным извращениям» составитель относит, во-первых, частушки, содержащие упоминания всех типов гетеросексуальных орально-генитальных контактов («Ах, минет, ты минет, / Ничего приятней нет», № 3353, с. 261; «Еще секель мне потрогай / Или лучше — полижи», № 3348, с. 261); во-вторых, — различных способов самоудовлетворения у женщин («Бабы, вместо молодцов, / Купили длинных огурцов», № 3322, с. 259) и у мужчин («Дунька Кулакова -/ Что в этом плохого?», № 3339, с. 260); в-третьих, — собственно гетеросексуальных любовных ласк, петтинга («Мой миленок — озорник, / Ко мне в трусики проник», № 3379, с. 263); в-четвертых, — лесбийских отношений («Если милый не придет — / Позову подружку», № 3347, с. 261). В этом же разделе есть частушки с описаниями ситуаций «женского» петтинга («Девки целки берегли -/ Секелями терлись», № 3351, с. 261). К извращениям отнесены также тексты «анально-генитальной» тематики («Поебать милашку в жопу / Попробовал раз один», № 3369, с. 262). Тут же помещены частушки, в которых упоминается гомосексуальная любовь («»Голубые»» от него / С ума посходили!», № 3352, с. 261). Итак, без преувеличения можно сказать, что к извращениям отнесены практически все формы секса, даже возбуждение таких эрогенных зон, как ухо или глаз (№ 3388, с. 264). Мало того, в раздел извращений, «не свойственных нашему народу», угодили даже нереальные, вполне «сказочные» половые акты («Гуси-лебеди летели, / Девку выебать хотели», № 3383, с. 263). Как видим, в данном научном издании читателю предлагают некий «рубрикатор», состав которого дает больше информации о личных сексуальных пристрастиях собирателя и составителя, нежели о каких-либо структурных особенностях частушек.

54 Кулагина А. Эротика в русской частушке // Русский эротический фольклор. М., 1995. С. 433, 434.

55 Вот один из них: «Лука Мудищев — персонаж известного произведения И.С. Баркова». Но поэма «Лука Мудищев» появилась в XIX в., много позднее смерти Баркова. Так что единственная информация, которую можно извлечь из этого шедевра комментаторского искусства, состоит в том, что комментатор не знаком с творчеством И.С. Баркова, не знает русской массовой литературы XIX века и вряд ли держал в руках поэму «Лука Мудищев». Мы не можем серьезно рассматривать эти 9 жалких примечаний в качестве комментария. Видимо, это просто отписка, вводящая в заблуждение издательство, которое рассчитывало получить полноценный научный аппарат.
Что же касается «вступительной статьи» под названием «Озорные частушки», то читателю вполне достаточно прочитать ее первый абзац: «Частушки — молодежный жанр, поэтому, при всем тематическом богатстве и многообразии, самое значительное место в них занимает любовь. Любовью пронизаны частушки на какую угодно тему: если речь идет о бедности, то «все ребята меня любят, несмотря что бедная», о революции, то «политических не любят, а я буду их любить», раскулачивании, то «выселяете миленка, выселяйте и меня»… Ни один жанр народной поэзии не сумел так глубоко раскрыть внутренний мир человека, его мысли, чувства, переживания от подросткового возраста до брака, как частушка. Ожидание любви, мечты и грезы, первые знаки внимания и признания, свидания и разлука, встречи и прощания, слезы, страдания, обиды, раздумья, разочарования — нет таких оттенков чувств, которые не нашли бы отражения в частушках» (с. 8).
После прочтения подобного «вступления» у читателя мгновенно пропадает всякое желание не только дальше знакомиться с этой «статьей», но и вообще продолжать знакомство с творчеством этого «ведущего специалиста по русскому фольклору профессора МГУ А.В. Кулагиной», как написано в аннотации к книге.

56 Зеленин Д.К. Песни деревенской молодежи. Вятка, 1903.

57 В нем всего 37 словарных статей. Из них 24 посвящены лексемам, 13 — фразеологии. Но ведь в книге встречается несколько тысяч «ругательств»! Только в одной частушке № 4241 есть семь обсценных лексем, не включенных в словарь: «блядство», «жопство», «ебство», «хуйство», «пиздомудство», «мудотяпство» и «вротоебство» (с. 325).

58 Здесь нет ни одного слова с корнями -манд-, -бляд-, -еб-, -сс-, -ср-, -бзд- и

-перд-, есть только одно слово и одно выражение с корнем -муд- и одно — с корнем -говн-. Первая же словарная статья выглядит так: «говно — плохой». Слово «плохой» семантической дефиницией трудно назвать, не говоря уж о том, что существительное здесь определяется через прилагательное. Под фразеологией (13 «статей» из 37) автор понимает выражения типа «похуярить пешком» и определяет их так: «пойти пешком».

59 Об этом словаре см. в статье: Плуцер-Сарно А.Ю. Матерный словарь как феномен русской культуры // Новая русская книга. 2000. № 2. С. 74-80.

60 Более подробно о кн. «Заветные частушки» см. в нашей рецензии на эту книгу в журнале «Новая русская книга» (2000. № 4-5. С. 9-14).