Бембо
По изд.: Хрестоматия по западноевропейской литературе. М.: Государственное учебно-педагогическое издательство Наркомпроса РСФСР, 1938 (Сост. Борис Пуришев)
Пьетро Бембо (Pietro Bembo, 1470–1547) — писатель-гуманист, законодатель итальянской поэзии начала XVI в. Родился в Венеции, получил гуманистическое образование, в 1506 г. был при урбинском дворе, в 1513 г. сделался секретарем папы Льва X, в 1529 г. получил должность историографа Венецианской республики, в 1539 г. принял кардинальский сан. Бебмо оказал большое влияние на развитие итальянской литературы XVI в. Он боролся за чистоту итальянского литературного языка, указывая как на образец, достойный подражания, на творчество великих писателей-флорентийцев XIV в. Особенно высоко он ценил Петрарку и Боккаччо, от языковых канонов которых он предлагал не уклоняться в сторону живой разговорной речи. Опираясь на авторитет Петрарки, которого он почитал высшим проявлением «хорошего вкуса» в поэзии, Бембо повел также борьбу с прециозным стилем галантной лирики конца XV в. Как поэт и теоретик Бембо канонизировал поэтическую манеру Петрарки, его лирические жанры, образы, эпитеты и пр., положив таким образом основание для широкого развития поэзии петраркистов XVI в., видевших в Бембо своего признанного главу. Большое влияние на современников оказала его книга диалогов, посвященная Лукреции Борджиа, «Азоланские беседы», («Gli Asolani», 1505) в которой он развивает идею высокой спиритуалистической любви, почерпнутую им из лирики Петрарки, сочинений Платона и итальянских неоплатоников XV в. Беседу ведут трое венецианских юношей и три придворных дамы в пышном саду, в прохладной тени лавровых деревьев. Один из юношей, Джисмондо, предлагает обсудить вопрос — является ли любовь благом или злом. Пероттино начинает говорить против любви (см. приводимый отрывок «Против любви»), Джисмондо произносит пространную речь в защиту любви (см. приводимый отрывок «В защиту любви»), третий юноша, Лавинелло, говорит об истинной платонической любви, которая обращается к божественному и вечному, по сравнению с которой земная красота — лишь бледный отсвет и мимолетная тень (о взглядах Бембо на платоническую любовь см. приводимый отрывок из «Книги о придворном» Кастильоне). На стиле «Азоланских бесед» ясно сказывается влияние украшенной прозы Боккаччо.
По случаю вторжения Карла VIII
О край, которому подобных нет,
Блистающий средь вод красой нетленной,
Чьи долы гранью делит несравненной
Роскошный Аппенинских гор хребет!
Ужель затем от баловней побед
Ты унаследовал весь круг вселенной,
Чтоб ныне на тебя грозой военной
Шел трепетавший некогда сосед?
Нашлись и меж сынов твоих — о горе!-—
Предатели, готовые вонзить
Свой меч в твое пленительное тело.
Такого ли достоин ты удела?
Знать, разучились люди бога чтить.
О выродки, погрязшие в позоре!1
Канцона
Не устает перо мое всечасно
Тебя, любовь, благодарить,
Тебе хваленья возносить,
Владычица, за мой удел прекрасный.
Не будь тебя, дышал бы я напрасно;
Теперь же радостно мне жить.
Тебя хочу боготворить
И век тебе служить душою страстной.
Ты, госпожа, мне душу прояснила,
Меня на крыльях подняла,
В обитель неба вознесла,
Моим словам дала святую силу;
И к той, чей несравнен образ милый,
Меня, любовь, ты привела
И в сердце мне забвенье зла
И помыслы чистейшие вселила.
Благодаря тебе одной живу я,
Сгорая в сладостном огне,
В котором так отрадно мне
Питать надежду, без границ благую,
А если день, который я вэыскую
Во время бденья и во сне,
Наступит, — ах, об этом дне
Писать — любовь, поверь мне! — не смогу я.
Безрадостным умрет,
Кому, любовь, ты жизнь не осветила.
Из «Азоланских бесед»
1. Против любви
Итак, донны, наиболее несомненным является то, что из всех возмущений души нет ни одного столь досадливого, столь тяжелого, столь настойчивого и неистового, такого, которое бы так волновало и кружило, как то, которое мы называем любовью: писатели иногда называют его огнем, ибо, подобно тому, как огонь пожирает вещи, в которые он входит, так и нас пожирает и разрушает любовь, иногда же — яростью, желая уподобить любящего тем, которые были возбуждаемы фуриями, как пишут об Оресте, Аяксе и других. И так как вследствие долгого опыта они заметили, что ничто не является более несомненным несчастием и бедствием, чем любовь, то они преимущественно обозначили жизнь любящих этими двумя прозвищами, как преимущественно им принадлежащими, так что во всякой книге, во всяком листке всегда читается и пишется о жалком любящем, о несчастном любящем. Без сомнения, то не любовь, что называют приятным; никто не называл ее чем-либо сладким, чем-либо гуманным; все страницы полны таких названий, как жестокая, горькая, свирепая. Прочтите о любви, как ее описывают на тысячах страниц, вы не найдете ничего иного или же найдете очень мало, кроме печали. Вздыхают в некоторых стихи, жалуются во многих целые книги, рифмы; чернила, записки и самые томы — огонь. Во всякой канцоне, в которой рассуждают о любви, рассказывается о подозрениях, оскорблениях, вражде, войнах, а это еще в любви не самые большие страдания. Кто может пройти с беспечальной душой или с сухими глазами мимо отчаяния, возмущений, мщений, цепей, ран, язв, смертей? Ими наполнены не только легкие, распространенные рассказы поэтов или же те, которые стали наиболее полезными благодаря примеру описанной в них жизни, но ими запятнаны также наиболее важные истории и летописи о самых таинственных событиях. Мы не говорим о несчастной любви Пирама и Фисбы, о необузданном и запретном пламени Мирры и Библи, о преступном и долгом заблуждении Медеи, о всех их печальных смертях, но если мы даже предположим, что все эти истории неверны, то они во всяком случае были рассказаны древними сочинителями для того, чтобы научить нас, какою может быть истинная любовь; но о Паоло и Франческе уже никто не сомневается, что в самом пылу их желаний оба они умерли одной и той же смертью, пораженные одним и тем же железом, как бы пронзенные одной и той же любовью. И то, что говорится о Тарквинии, не выдумано писателями, любовь которого к Лукреции была причиной лишения его трона, а вместе с тем и изгнания и самой его смерти. Нет никого, кто считал бы неверным, что искры троянца и гречанки зажгли всю Азию и всю Европу. Я не говорю о тысяче других подобных примеров, о которых каждая из вас могла прочесть много раз и в старых и в новых писаниях. Отсюда, очевидно, явствует, что любовь является причиной не только вздохов, и слез, и смертей частных лиц, но также и разрушения древних тронов, могущественнейших городов и целых провинций. Вот какие деяния, о донны, вот какие воспоминания оставила она по себе, для того чтобы о них рассуждал всякий, кто пишет о ней.
2. В защиту любви
Благодеяния любви, о донны, о которых я сейчас буду рассуждать, без сомнения, бесконечны, но тому, кто об этом спорит, они никогда не открываются сразу. Тем не менее, кто, говоря о них, сумеет их заметить, тот поймет их тем легче, если мы покажем, насколько она полезна, ибо, без сомнения, каждая вещь тем более полезна, чем более она причиняет благ и чем больше эти блага. Но так как любовь является причиной и началом не только многих и величайших вещей, но также и всех благ, которые встречаются под небом, то надо верить, что она является самой полезной вещью из всех других полезных вещей в мире. Я думаю, мои рассудительные донны, вы находите, что я беру на себя слишком много, когда я начинаю говорить о любви: я делаю свою голову слишком большой, как будто бы я желал возложить голову Атланта на плечи среднего человека. Но я говорю поистине, сколько нужно, и, может быть, нисколько не больше того, что нужно. Ибо обратите внимание, прекрасные девушки, на все вокруг и посмотрите, как обширен мир, сколько в нем живых существ и как они различны. Среди стольких существ нет ни одного, которое не имело бы своего начала и порождения в любви, как в первом и святейшем отце. Ибо, если бы любовь не соединила двух раздельных тел, способных порождать себе подобных, то ничего не было бы порождено, ничего бы не родилось.
Ибо, если бы можно было насильно сложить и соединить два живых существа, способных к порождению, — если бы любовь их не смешала и не расположила души обоих к одному и тому же желанию, то они могли бы оставаться так тысячу лет, ничего не порождая. В проточных водах в определенное время самцы рыб преследуются страстными самками, и они им охотно уступают, и, таким образом, желая того же самого, способствуют распространению своего вида. Прелестные птицы преследуют в обширном воздухе одни других. Точно так же преследуют в таинственных лесах и в их обиталищах друг друга похотливые звери. Согласно тому же самому закону все любящие друг друга делают вечною свою краткую жизнь. Не только любящие друг друга, которые имеют чувства, не могут вступить в жизнь без любви, но и все деревья в лесах не могут получить без нее н какой-либо формы и ни какого-либо качества. Если бы деревья не любили земли, а земля их, то эти лавры, о которых я говорю, не могли бы никаким образом ни получить ствола, ни зеленеть. Эти самые травы, на которых мы сидим, и эти цветы не родились бы на этой столь прелестной почве, которая, может быть, зеленеет для того, чтобы дать нам сейчас тем более прекрасный ковер, — если бы самая естественная любовь не соединила их семена и корни таким образом с почвой, что они от нее ожидают получить нежные соки, а они им их охотно предоставляет, если бы они не обнимали страстно друг друга, согласившись между собою порождать. Но зачем я говорю об этих цветах, об этих травах? Несомненно, что если бы наши родители не любили друг друга, нас не было бы сейчас ни здесь и ни где бы то ни было, меня не было бы на свете, где я существую, если не для чего-либо иного, то хотя бы для того, чтобы защищать сейчас нашу невинную любовь от свирепых клевет Пироттино.
Любовь, о донны, дает людям не только рождение, которое есть первое бытие и первая жизнь, но она дает им еще и вторую жизнь: я даже не знаю, не надо ли назвать ее первой жизнью, а это есть благосостояние и хорошая жизнь, без которой, может быть, было бы лучше не родиться, а родившись, тот час же умереть. Ибо люди еще до сих пор, — как они это делали, по словам Пероттино, сначала, — бродили бы по горам и лесам, обнаженные, мохнатые и дикие, наподобие зверей без крова, без человеческого образа жизни, без какого-либо домашнего обычая, если бы любовь, соединяя их вместе, не внушила им мысли об общей жизни. Благодаря этому язык освободился от своих первых звуков при выражении желаний, люди перестали шипеть и начали говорить. Люди стали рассуждать между собой и, сразу бросив в качестве обиталищ стволы деревьев и суровые пещеры, воздвигли хижины и, перестав питаться жесткими желудями, прогнали дикие орды.
Вместе с новым миром выросла понемногу и любовь у первых людей, а вместе с ростом ее выросли и искусства. Тогда сознательные отцы стали различать своих детей от других, а выросшие дети приветствовали своих отцов; под сладким игом жены и мужа люди шествовали, свято связанные стыдливою честью. Тогда деревни наполнились новыми домами, города окружили себя защитной стеной, и похвальные обычаи вооружились крепкими законами. Тогда святое имя почтенной дружбы, которое, где только рождается, там само себя разъясняет, начало распространяться по уже умиротворенной земле; распускаясь и возрастая, оно произвело столь нежные цветы и увенчало землю столь сладкими плодами, что и до сих пор пленен им свет: так что и теперь, когда оно выродилось в наш злобный век, все еще истинное древнее благовоние и первая чистая сладость этого имени не прошли. В те времена родились те женщины, которые смело прыгали в пламень, пожиравший их умерших мужей и стоящая выше всяких похвал Альцеста: и эти пары были окружены столь верными и столь дорогими товарищами; и перед очами гордой Дианы произошло великодушное и прекрасное состязание между Пиладом и Орестом. В те времена получили свое начало священные письмена, и любящие, воспламененные своими возлюбленными, запели первые стихи.
Но зачем долго рассуждать об этих легких и слабых вещах, когда мы говорим о колоссальных силах любви? Самая эта махина мира, столь великая и столь прекрасная, которую мы видим более полно душою, чем очами, в которой заключены все вещи, если бы не была наполнена любовью, которая связывает ее своими узами, то никогда не могла бы существовать и долго сохраняться.
Следовательно, донны, как вы видите, любовь есть причина всех вещей; поскольку она является таковой, нам необходимо говорить, что она является также причиной всех благ, встречающихся во всех вещах. И так как, как я говорил, чтó причиняет больше всего благ, то и наиболее полезно, то вы можете уже и сами заключить, что из всех наиболее полезных вещей любовь — самая полезная.
(Перевод А.И. Рубина)
- 1. Французский король Карл VIII (1470—1498) в 1494 г. вторгся в пределы Италии по призыву Лодовико Моро, миланского регента, надеявшегося с помощью иноземных войск упрочить свою власть.