А. Левинтон. Ганс Сакс
1
Народный немецкий поэт Ганс Сакс был современником Реформации и Великой крестьянской войны. Житель стремительно развивавшегося имперского города Нюрнберга, участник идеологических битв, развернувшихся вокруг деятельности Лютера, он был полон интересами своей бурной эпохи, словом и пером принимал участие в борьбе партий и обладал той завидной трезвостью мысли и силой характера, которая так свойственна была писателям эпохи Возрождения.
Перед Германией стояла в ту пору настоятельная необходимость образования единого национального государства. В других странах Западной Европы на протяжении XVI века королевская власть в союзе с горожанами сломила феодальную знать и создала могучие абсолютистские державы, в которых получили возможность развития современные европейские нации и современное буржуазное общество. Но Германия распадалась на ряд самостоятельных экономических районов, чрезвычайно слабо связанных между собой* Политически эти районы объединялись Священной Римской империей, в состав которой, кроме феодальных княжеств Германии, входили и другие, не немецкие земли. У правителей империи было множество интересов за пределами Германии и не хватало сил для объединения немецких земель. Они постоянно претендовали на мировое господство и растрачивали силы страны в бесплодных завоевательных походах. Решающей силой становились князья, которые еще более разрывали связь между имперскими землями и внутри своих областей постепенно превращались в почти неограниченных, независимых правителей. Только по отношению к императору они отстаивали принцип самостоятельности и децентрализации. Сами же они в своих владениях обладали всей полнотой централизованной власти. Они устанавливали налоги, чеканили монету, осуществляли правосудие, заключали военные союзы — иногда с иностранцами, вели войну против своих соседей и даже против императора. Наднациональный характер империи и сепаратизм князей препятствовали образованию национального государства.
Третьей реакционной силой, мешавшей этому процессу, была католическая церковь, стремившаяся увековечить феодальные отношения и освящавшая их своим авторитетом. Папский Рим, подобно гигантскому спруту, опутал Германию и нещадно эксплуатировал ее население. Римская курия получала огромные доходы от монастырских и церковных земельных владений, от всевозможных податей и сборов, от продажи реликвий, индульгенций и т.п.
«Привольная жизнь откормленных епископов, аббатов и их монашествующей армии вызывала зависть дворянства и негодование у народа, который должен был расплачиваться за нее, и это негодование было тем сильнее, чем более противоречила эта жизнь их проповедям».{К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. VIII, стр. 121.}
В стране постепенно создавалась сплоченная оппозиция католицизму. Против него были настроены и мелкие дворяне-рыцари, мечтавшие нажиться на секуляризации духовных владений, и бюргерство имперских городов, хлопотавшее о «дешевой церкви», и, уж конечно, крестьяне, которые больше всего терпели от поповской жадности и церковных привилегий.
Против идеологических позиций католицизма выступала и нарождающаяся интеллигенция той эпохи, гуманисты, которые, опираясь на авторитет и традиции античной культуры и современной им культуры итальянского Возрождения, развернули критику схоластики и обскурантизма папского Рима. Иоганн Рейхлин, Эразм Роттердамский, Ульрих фон Гуттен и другие гуманисты вели остроумные научные диспуты с врагами прогресса, писали на них едкие сатиры и стремились вывести страну из состояния средневекового варварства к знанию и свободомыслию.
В основе гуманистического движения лежало стремление личности выбиться из традиционного средневекового догматизма и установить свое личное отношение к миру. Однако гуманисты не сумели связать критику католического мракобесия с теми социальными задачами, которые волновали народ. Рядовой человек той эпохи не прислушивался к их спорам. Ему нужна была такая идеология, которая сняла бы с него хоть часть феодального бремени. К тому же она должна была быть выражена просто и доходчиво. Такой идеологией владела Реформация. В привычной для масс религиозной оболочке она противопоставляла плохой религии — хорошую религию, «испорченной» церкви папского Рима — религиозный пафос раннего христианства. И эту борьбу против принципов католицизма Реформация умело связывала с борьбой против католической церкви как эксплуататора немецкого народа. Именно поэтому не гуманизм, а Реформация стала массовым идеологическим движением эпохи. Именно она должна была подыскать аргументы, которые с высшей точки зрения оправдывали бы те изменения в государственной и общественной жизни, к которым стремились различные сословия страны.
В 1517 году августинский монах Мартин Лютер прибил к дверям университетской церкви в Виттенберге свои девяносто пять тезисов против продажи индульгенций и других злоупотреблений. Это был «...сигнал к движению, которое должно было увлечь все сословия в водоворот событий и потрясти все здание империи. Тезисы тюрингского августинца оказали то же действие, как удар молнии на бочку пороха. Многообразные, взаимно перекрещивающиеся стремления рыцарей и горожан, крестьян и плебеев, домогавшихся для себя суверенитета князей, низшего духовенства, тайных мистических сект и ученой и сатирической литературной оппозиции нашли себе в них на первое время общее выражение и сгруппировались вокруг них с поразительной быстротой».{К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. VIII, стр. 156—157. }
В ряде публичных диспутов и в брошюрах Лютер развил свое учение, которое заключалось в том, чтобы на место механического выполнения церковных обрядов поставить искреннюю личную веру, индивидуальное религиозное чувство. Он сам перевел на немецкий язык библию, чтобы каждый, ознакомившись с ней, самостоятельно мог судить о сущности священного писания и не находился в плену у догматов католической церкви. Лютер отрицал папскую власть, всю систему церковной иерархии, он требовал секуляризации церковных и монастырских земель, ликвидации монашества, отмены безбрачия духовенства, отказа от пышной роскоши католического культа и призывал к общей реформе церкви.
В 1521 году на рейхстаге в Вормсе Лютер, несмотря на гнев императора и яростные атаки папских клевретов, смело бросил в лицо врагам знаменитые слова: «На том стою и не могу иначе!»
Реформация была проведена в целом ряде немецких княжеств по инициативе самих князей, к которым переходили монастырские земли и церковные доходы.
Однако простой народ — крестьяне и городские плебеи — ждал совсем иных, гораздо более радикальных перемен. Они видели в Церковной реформе лишь преддверие к социальным переменам, и прежде всего — отмены или существенного сокращения феодальных ювинцостей. В 1525 году они организовали вооруженные отряды и выступили на борьбу против своих угнетателей. Умеренной бюргерской Реформации, осуществленной Лютером, была противопоставлена радикальная плебейско-крестьянская линия борьбы, связанная с именем Томаса Мюнцера, который, опередив свое время, требовал не только отмены феодальных привилегий, но и общности имущества в духе религиозно окрашенного утопического коммунизма.
Эта народная Реформация привела в трепет робкое бюргерство немецких городов и заставила отшатнуться от народного движения и самого Мартина Лютера. Имущие классы были смертельно напуганы размахом Крестьянской войны. Князья умело использовали этот их страх перед революционным народом, для того чтобы раздробить и изолировать силы оппозиции. Слабые в военном отношении крестьянские отряды,^ не получив поддержки со стороны городов, Потерпели поражение, и восстание крестьян было потоплено в кропи. Так же безуспешны были отдельные восстания в городах, в частности восстание в Мюльгаузене, руководимое Томасом Мюнцером, и анабаптистский переворот в Мюнстере (1535 г.). Реформация закончилась Аугсбургским миром (1552 г.), согласно которому Каждый князь в своей области вводил ту религию, которую исповедовал сам. Княжеская Реформация восторжествовала над Реформацией народной, и эта победа князей над народом оказалась для Германии величайшим национальным несчастьем, надолго предопределившим ее политическую отсталость.
В то время как во Франции, в Англии, в Испании были созданы национальные государства и тем самым развитие было поднято ча совершенно новую ступень, Германия осталась раздробленной феодальной страной и вступила в полосу экономического упадка. Этому способстновало еще и перемещение торговых путей с Северного и Балтийского морей, где привилегированное положение занимал немецкий Ганзейский союз, на Атлантический океан, где руководящую роль в торговле стали играть Англия и Франция. В результате этог0 перемещения еще более упало значение немецкого бюргерства в Экономической жизни страны и соответственно укрепилась деспотическая власть князей.
Так плачевно закончился в истории Германии XVI век, столь много обещавший вначале и так обманувший надежды немцев. Поэтому и в развитии литературы этого периода, равно как и в творчестве Ганса Сакса, следует различать бурные 20-е годы и позднейшую часть столетия. Если первые были насыщены передовыми идеями, задорной полемикой гуманистов и богословов, боевыми листовками и борьбой партий, то в последующие годы неоправданные надежды отцветают и взамен появляется дорого доставшаяся старческая опытность, в которой много разочарования и неудовлетворенности.
2
Ганс Сакс родился 5 ноября 1494 года в семье портного Йорга Сакса в Нюрнберге.
Нюрнберг, расположенный на перекрестке торговых путей, связывавших Средиземное море и мусульманский Восток со странами Западной Европы, был в то время процветающим имперским городом. Могучие, укрепленные стены надежно защищали его от нападения воинственных феодалов, жадно взиравших на его богатства. Это была патрицианская бюргерская республика, находившаяся под покровительством императора, которому горожане обычно устраивали пышные встречи с народными празднествами и турнирами. Здесь, в Нюрнберге, хранились имперские драгоценности— корона Карла Великого, его меч, держава и скипетр, а также высоко ценившиеся в то время реликвии — гвоздь от креста Христова, священное копье и даже кусок ребра сына божьего.
В Нюрнберге процветали ремесла и искусства. Здесь жил известный математик Региомонтанус, впервые систематизировавший тригонометрию. Здесь путешественник Мартин Бехаим построил свой первый глобус — знаменитое «земное яблоко»; здесь появились первые карманные часы («нюрнбергское яйцо») работы механика Петера Геле. Искусные нюрнбергские мастера изготовляли красивые меховые изделия для европейских модниц и компасы для мореплавателей. Купцы торговали сукнами и шерстью, вином и хлебом, пушками и мушкетами.
Город был украшен множеством прекрасных зданий, скульптурами Петера Фишера и Адама Крафта. Великий Альбрехт Дюрер запечатлел своих земляков в живописи и в гравюре, в бронзе, мраморе, дереве и слоновой кости.
Не был чужд Нюрнберг и литературе. В городе существовала школа поэтов-мейстерзннгеров, среди которых в XV веке особенно прославились Ганс Розенплют и Ганс Фольц. В Нюрнберге император Фридрих III увенчал лавровым венком Конрада Цельтиса, «немецкого Горация», писавшего латинские любовные стихи. Панегирик городу Нюрнбергу написал видный поэт-гуманист ГелийЭобан Гесс. К высшему нюрнбергскому патрициату принадлежал разносторонне одаренный гуманист Вилибальд Пиркгеймер — филолог, писатель и политик, крупный авторитет в вопросах античной культуры, переписывавшийся с Эразмом Роттердамским и Рейхлином, друживший с Ульрихом фон Гуттеном и Альбрехтом Дюрером.
Стремительное развитие ремесел и торговли, расцвет искусств и науки в Нюрнберге в немалой степени воздействовали на молодое дарование Ганса Сакса, сообщили ему прогрессивные и гуманистические взгляды, тогда как отсутствие национального единства Германии», изолированное положение таких островков культуры, как Нюрнберг, в океане феодального варварства ограничивало и его мировоззрение и его творчество, приковывало его к средневековым традициям и мешало ему достичь тех высот, какие завоевала литература английского или испанского Возрождения.
Будущего писателя воспитывали так же, как и других детей зажиточных нюрнбергских горожан. Вначале он посещал превосходную, по тем временам, латинскую школу, где его обучали греческому и латинскому языкам,, грамматике, риторике, логике, музыке» арифметике, астрономии, философии и естествознанию. По окончании этой школы будущего поэта на два года отдали в учение к сапожному мастеру, а затем, по обычаю того времени, молодой подмастерье отправился странствовать по Германии, чтобы усовершенствоваться в своем ремесле. Он бродил по чужим городам, побывал в Ахене, Вюрцбурге, Зальцбурге, Мюнхене и в десятке других мест, повсюду присматривался к людям и обычаям, испытал первую любовь и первое разочарование, сочинил свое первое стихотворение. Еще в Нюрнберге его привлекало искусство мейстерзингеров — средневековой корпорации ремесленников-поэтов. Старый ткач Лиенхард Нунненбек первый обучал его их сложному уставу и табулатуре (правилам стихосложения). Во время своих блужданий Ганс Сакс познакомился в разных городах с местными школами мейстерзингеров и окончательно осознал свое призвание к поэзии. Позднее в стихотворении «Разговор о девяти музах» будет аллегорически воспроизведен этот момент его биографии. Поэт рассказывает, что в 1513 году, в период его странствий, к нему, задремавшему однажды в саду у окаймленного цветами фонтана, явились девять муз, которые наделили его своими неоценимыми дарами. С этого момента он и остался предан поэзии до конца своей жизни.
В 1516 году Ганс Сакс возвращается в Нюрнберг. Годы учения и странствий остались позади. Нужно было выбрать себе жену, ибо холостяку не разрешалось стать мастером, нужно было сдать экзамен, стать полноправным членом цеха и обзавестись собственным домом. В эти годы он мало пишет, но исправно посещает собрания мейстерзингеров и постепенно становится одним из наиболее влиятельных и почетных членов этой корпорации.
На протяжении почти всей своей жизни Ганс Сакс будет писать мейстерзингерские песни. Он по-новому смотрит на этот отживающий средневековый жанр и пытается вдохнуть в него новое содержание.
Мейстерзанг — это поэзия городских ремесленников, узко сословное искусство, пришедшее на смену миннезангу — рыцарской лирике и унаследовавшее у последней многие из ее черт. Мейстерзингерские песни не следует смешивать с народной песней, с фольклором. Во-первых, это было творчество индивидуальных поэтов, а во-вторых, широким народным массам эти песни были недоступны. Это не были песни для увеселения. Это были ученые песнистихи, которые воспрещалось распевать в присутствии непосвященного народа. У этих песен были затрудненные поэтические формы, сложный рисунок строфы, рифма, доступная глазу, а не уху. Они были рассчитаны на узкий круг лиц, образовывавший школу и связанный педантично регламентированным уставом. Вступление в школу было столь же затруднено, как и вступление в цех. Оно разрешалось только членам нюрнбергских цехов и сопровождалось сложными испытаниями. Главное в испытании было соблюдение правил табулатуры — своеобразного поэтического цехового регламента. Во время испытания будущий мейстерзингер исполнял с кафедры свою песню, как всегда без музыкального сопровождения, а четыре укрытых за особой загородкой «отметчика» подсчитывали его ошибки и нарушения табулатуры. Если этих нарушений было слишком много, провалившемуся хором кричали «Versungen und vertan!» («Пропел и провалился!»), а если их было мало, нового поэта и певца принимали в члены школы. Он давал обещание дружественно и без зависти относиться к членам общества и получал право участия в трапезах и состязаниях мейстерзингеров.
Содержание мейстерзингерских песен бралось преимущественно из священного писания, а форма была установлена традицией. Стихи писались на определенную мелодию. Совокупность этой музыкальной мелодии и соответствующей метрики стиха называлась тоном. Существовал целый набор традиционных тонов, на которые писались стихи: длинный тон, золотой, серебряный, орлиный, громовой, зеркальный, лягушечье-белый и т. п. Наибольшим почетом пользовались те мейстерзингеры, которые умели не просто сочинять стихи на чужой тон, но и создавать свой собственный новый тон, выступая таким образом не только в роли искусного поэта, но и в роли композитора. Ганс Сакс создал тринадцать новых тонов. Он написал за свою жизнь шестнадцать томов мейстерзингерских песен. Его песни не просто превосходили талантом произведения его собратьев по школе, они внесли совершенно новое содержание в эту оторванную от народа сословную форму искусства.
Если до Ганса Сакса мейстерзингеры пересказывали в своих песнях освященные авторитетом религии эпизоды из Ветхого и Нового заветов, то Ганс Сакс считал возможным перелагать и произведения языческих античных писателей, которых, кстати сказать, он знал весьма основательно, и средневековые хроники, и басни, и легенды, и даже не стеснялся вкладывать в какой-нибудь серебряный или розовый тон мейстерзингерской песни типичный нюрнбергский шванк — короткий анекдотический рассказ из бюргерской жизни. С течением времени он будет в форме мейстерзингерских песен обрабатывать те же сюжеты, которые он в дальнейшем использует для своих собственных шванков и масленичных фарсов—фастнахтшпилей. Песни Ганса Сакса рассказывали о простых немецких горожанах, о превратностях семейной жизни, о лояких и удачных остротах, о лживом нотариусе, обобравшем одновременно и ответчика и истца, о городском хвастуне, неудачно старавшемся создать себе репутацию донжуана, и т. п. Замкнутое, сословное искусство мейстерзанга он насыщал актуальным реалистическим материалом и этим сближал его с подлинным народным искусством. Тем не менее Ганс Сакс, по-видимому, ощущал, что эти реалистические сюжеты в вычурных тонах мейстерзанга получают неадекватную форму. Готовя собрание своих сочинений, он сам изъял из него все мейстерзингерские песни под тем предлогом, что они являются достоянием нюрнбергской школы мейстерзингеров. Подлинно адекватную форму эти сюжеты получат в его реалистических шванках и фастнахтшпилях.
Ганс Сакс писал свои мейстерзингерские песни с самых юных лет и до поздней старости. Поэтому, рассматривая все произведения этого жанра в целом, нам пришлось несколько нарушить хронологию. Вернемся к тому моменту, когда молодой мастер только начинал свою деятельность в качестве поэта.
Начало 20-х годов было связано с борьбой вокруг Реформации, в которой принимали участие и имперские города. Нюрнбергский магистрат был на стороне Реформации, однако до поры до времени маневрировал, не желая обострять отношения с императором и с папой. Только в 1525 году была проведена Реформация в Нюрнберге, но вопрос о том, какую религию считать истинной, дебатировался задолго до этого. Сразу же после первого выступления Лютера, и в особенности после Вормсского рейхстага, но всей стране развернулись страстные богословские диспуты. Лучшие перья гуманистов и теологов приняли участие в этой бурной полемике. Весь немецкий народ чутко прислушивался к этим спорам, но хитроумные аргументы изощренных толкователей священного писания не слишком были понятны крестьянам и бюргерам. И вот в это время простой сапожник из Нюрнберга выпустил листовку в стихах — «О виттенбергском соловье» ( 1523), которая мгновенно распространилась в народе. За один год эта листовка была переиздана шесть раз. О ней говорили друзья и враги. Один читатель сообщал ее содержание другому, и, вчера еще неизвестное, имя Ганса Сакса вдруг получило необычайную популярность. Стихотворение напоминало по форме обычную средневековую аллегорию, но было пронизано новым идейным содержанием. Соловей, возвещающий зарю и уводящий стада невинных овец от злобных хищников, — это Лютер, открывший свет новой веры и спасший этим немцев от папы и его клевретов. При этом Ганс Сакс с удивительной для того времени прозорливостью видит, что дело вовсе не только в религиозных спорах, что речь идет о материальных интересах, о тех деньгах, с которыми не хочет расставаться жадный римский первосвященник:
Монаха Лютера ученье
Недаром привело в смятенье
Льва, то есть папу, — этот плут
Почуял, чем запахло тут:
Грозит урон его доходам.
Что неизменно, год за годом.
Стекались в папский фиск рекой;
Подвергнутся судьбе такой
Все бенефиции, налоги,
Которыми, твердя о боге.
Кормились полчища попов;
За отпущение грехов
Не ждать отныне щедрой платы,
Не смогут римские прелаты,
Как прежде, снискивать свой хлеб
За счет паломнических лепт;
И папе не бывать единым
Над всей землею господином,
Как только правда победит.
Таким образом, сквозь неуклюжую аллегорическую форму стихотворения прорывается весьма актуальное и правильно понятое современное содержание. Следом за «Виттенбергским соловьем» Сакс выпускает новые листовки — четыре прозаических диалога, страстно утверждающих идеи Реформации и язвительно полемизирующих против католической ортодоксии.
В одном из этих диалогов — «Разговоре клирика с сапожником» — находчивый и начитанный в библии сапожник легко побивает невежественного попа в богословском диспуте.
В другом диалоге обнаруживается, что автор, столь непримиримый к папским сановникам, оказывается гуманным и терпимым человеком по отношению к рядовым католикам. Не молнии гнева следует обрушивать на этих заблуждающихся людей, а нести им терпеливое и кроткое слово убеждения, которое должно заронить сомнение в души фанатиков и убедить колеблющихся в истине евангелической церкви. «Не отказ от поста, — заявляет Ганс Сакс, — а любовь является мерилом истинного христианства. Есть мясо умеют и кошки и собаки».
Особенной резкостью отличалась вышедшая в 1527 году листовка Сакса «Чудесное пророчество о папстве», выпущенная им совместно с радикальным нюрнбергским священником Озианд; ^ом. Найденные в одном из монастырей старинные гравюры с резкими выпадами против Рима были выпущены Озиандером как некое пророчество грядущей судьбы папства. Они были снабжены пояснительным стихотворным текстом Ганса Сакса и произвели настолько сильное впечатление на читателей, что трусливый нюрнбергский магистрат, не желавший обострять отношения с еще очень сильной католической партией, изъял брошюру из обращения, а Саксу запретил печататься и предложил тачать сапоги, а не лезть в литературную полемику. Дело дошло до того, что, по поручению магистрата, на Франкфуртской ярмарке скупались продававшиеся там экземпляры разошедшейся по стране брошюры.
Этот трусливый жест нюрнбергских городских властей отражал общее поправение бюргерства после Крестьянской войны и тех волнений низших слоев горожан, которые имели место в самом Нюрнберге. Было бы ошибкой причислять Ганса Сакса к сторонникам радикальной Реформации. Он был подлинным сыном своего сословия и не выразил сочувствия ни движению восставших крестьян, ни волнениям городского плебса. Он с энтузиазмом принял Лютера, но ему чужды были идеи Томаса Мюнцгра. Тем не менее Ганса Сакса не следует ставить на одну доску и с городскими патрициями или кабинетными учеными типа Пиркгеймера, которые отдалились от народа.
Ганс Сакс жил в самой гуще народных масс, он был множеством нитей связан со своими читателями, зрителями, с местными крестьянами — вместе с ними страдал он от заносчивости дворянства, от феодальных войн и от происков католической реакции. Heт сомнения, что и он ждал большего от событий 20-х годов и был разочарован победой князей. Его бюргерское сознание подсказывало ему,1 что объединение Германии является главной задачей эпохи, и то, что эта задача осталась невыполненной, что феодальные раздоры по-прежнему терзали страну, что самому Нюрнбергу постоянно угрожало нападение воинственных соседей, что даже церковная реформация осталась незавершенной, — все это не могло не вызвать у него горечи и гражданского негодования. Мир кажется ему испорченным и недостойным порядочных людей.
В «Жалобе лесных дикарей на порочный мир» (1530) его разочарованные герои удаляются в первобытный лес и питаются там плодами и кореньями, ожидая, пока исправится мир и их убеждения позволят им вернуться к нормальной жизни. В басне «Отшельник л его осел» — традиционный забавный сюжет об отцг и сыне, которые попеременно то взбираются на осла, то идут пешком, в зависимости от насмешливых замечаний прохожих, неожиданно окрашивается у Сакса в мрачные тона и заканчивается призывом бежать из мира злорадства, клеветы и взаимной ненависти. В «Жалобе девяти муз» эти богини находят, что в Германии нет почвы для развития искусств, и удаляются в Грецию, на Парнас. В аллегорических стихах этих лет госпожа Истинная Дружба и госпожа Гонимый Мир жалуются на неблагоприятные для них условия эпохи. В других аллегорических стихах «Своекорыстие, страшный зверь» (1527) и «Клевета, отвратительный порок» (1531) он пишет, что близорукое стяжательство изолирует людей друг от друга, что злоба человеческая усиливает взаимную враждебность и препятствует братству и единению его соотечественников.
Ганс Сакс сознавал свое бессилие. Настойчиво повторяющийся мотив бегства от мира слишком уж противоречил его обычно деятельному и практическому сознанию. Он хорошо понимал, что бежать ему из мира некуда. Нужно остаться среди людей и разъяснить им, как плохо они живут. Нужно заучить людей добродетели. Это морально поучительное содержание в стихах Сакса является основным стержнем всего его творчества и свидетельствует о глубокой вере его в силу искусства.
Однако для того чтобы исправить людей, нужно было прежде всего вернуть себе право печататься, а для этого следовало доказать свою бюргерскую лояльность. В 1530 году Ганс Сакс пишет такое стихотворение, которое должно было вернуть ему расположение магистрата. Это было «Похвальное слово городу Нюрнбергу» (1530).
Граждане Нюрнберга гордились своим прекрасным городом, и Ганс Сакс вовсе не кривил душой, когда с восхищением перечислял его красоты и достижения. Он совершенно искренне прославлял родной город. Он не забыл также упомянуть о том, как мудро управляется город своим просвещенным и дальновидным магистратом. Эта брошюра понравилась городскому начальству. Она имела большой успех у читателей, и ее автору снова была открыта дорога в печать. Почти одновременно с этой одой Нюрнбергу, написанной в духе хвалебных стихов средневековых поэтов Ганса Розенплюта и Кунца Хасса, прославлявших Нюрнберг столетием раньше, Ганс Сакс пишет совсем в ином духе стихотворение «Schlaraffenland» (1530),{В настоящем сборнике это стихотворение называется «Страна лентяев». } которое по существу открывает новую полосу в творчестве Сакса. Оно знаменует собой поворот его к шванкам, то есть к тому жанру, который в наибольшей степени создал ему репутацию основоположника немецкого реализма.{Строго говоря, первый шванк Ганса Сакса написан еще в 1527 году, но только в 1530-е годы этот жанр становится основным и главным в его творчестве. }
«Schlaraffenland» — это тоже «похвальное слово», но здесь превозносится не реальный Нюрнберг, а фантастическая страна лентяев, где награждают за безделье и изгоняют за старательную работу, где вишня, подобно чернике, растет на земле, чтобы не пришлось лезть за ней на дерево, где свиньи бегают уже зажаренными и даже с ножиком в спине, чтобы удобнее было отрезать от них ломоть, где за вонь платят бингенгеллер, а за отрыжку иоахимсталер, где глупцы и вруны в почете, а правдолюбцев и умников все презирают, где графами и князьями делают самых глупых и самых порочных шалопаев, что, впрочем, не было исключено и в реальной Германии. Все эго выглядит невинной басней о «рае для дураков», написанной в назидание отлынивающим от работы недорослям. Но подлинный смысл глубже. Сакс рисует страну, где исключена необходимость работать, — не только «рай для дураков», но и просто рай, тот самый, из которого изгнан был Адам,, вынужденный, по суровости божьей, в поте лица добывать хлеб свой. Разве не мечтает нюрнбергский бюргер — обычный герой бесчисленных саксовских шванков — о том, чтобы, не затрачивая труда, приобретать и накоплять богатства, разве не готов он ради этого на любую низость и на преступление? А здесь, в этой вымышленной стране, все, ради чего люди дерутся между собой, ради чего они трудятся день-деньской, обеспеченная, сытая жизнь, дается без всякого усилия. Правда, это скотская, животная жизнь, здесь нет ни высоких гражданских идеалов, ни творчества, ни мысли, ничего, кроме обжорства и безделья, но, право же, если бы эта земля существо вала реально, нашлось бы больше желающих добраться до нее, чем удавалось собрать Писарро и Кортесу для экспедиций в Перу и Мексику. Увы, Schlaraffenland — это только ироническая мечта тех людей, которые вскоре населят мир шванков Ганса Сакса. Автор издевается над этой мечтой о легкой, нетрудовой жизни. В реальном мире только благородные графы да князья, епископы да придворные могут наслаждаться свининой, изжаренной чужими руками, и вишней, которую не им приходилось доставать с дерева. Лишь в будущем, когда немецкий бюргер превратится в буржуа и будет жить за счет чужого труда, сможет он реализовать свою грезу.{Именно так понимает эту басню Генрих Манн, который в своем романе «Schlaraffenland» (в русском переводе «Кисельные берега») изобразил паразитическое царство буржуазии). } Но в начале XVI века Ганс Сакс мог еще смеяться над неосуществимостью и ограниченным содержанием этого убогого представления о счастье. Однако самое возникновение такой иронической утопии нюрнбергского Телема, характерно для тех переломных лет, когда рухнули великие надежды революционной эпохи и наступила длительная полоса застойного убожества.
Не случайно это стихотворение стоит в творчестве Сакса как бы на рубеже, между пылкой публицистической поэзией 20-х годов и сатирическими шванками, которые характерны для его последующего творчества.
Шванк — короткий забавный рассказ, — так же как и мейстерзингерская песня, порожден средневековым городом. В нем тоже многое идет от сословных позиций немецкого бюргерства. Но. в отличие от мейстерзингерской песни, это был жанр демократический, тесно связанный с фольклором, бытовавший в народной среде и подвергавшийся, соответственно, воздействию вкусов народа. Отсюда идет реализм шванка, его критическое острие, направленное против отрицательных явлений действительности, и отсюда же идет этическая сторона шванка, его моральный пафос, который, при всем узости его моральной нормы и примитивной форме ее выражения, отражал стремление научить людей «правильной жизни».
Рыцарский роман и рыцарская лирика интересовались идеальной поэтической стороной жизни, они игнорировали «низменную» житейскую прозу. А жизнь простого народа их и вовсе не занимала. Действие рыцарских романов обычно происходило в условной, сказочной среде. Подвиги героя превосходили всякие реа\ьные человеческие возможности. Волшебники и феи произвольно парушали законы времени и пространства. Еще более условна была рыцарская лирика. Движущие силы в этих жанрах—утонченная куртуазность, преданность вассала, беспредельное уважение к женщине, набожность и благородство. А в реальной жизни оставался полуварварский быт феодального средневековья, резко контрастировавший с этими литературными добродетелями.
Еще более далека была от реальных прозаических условии человеческого существования клерикальная литература, стремившаяся увести человека из грешного земного мира в аскетическое царство духа, где царили мистика и чудеса, а фанатическая вера служила единственной психологической мотивировкой человеческих поступков.
Демократический бюргерский жанр, шванк был иронической репликой на благородные, но неправдоподобные каноны литературы высших классов. Он показывал человека в его неприкрашенном виде. Поступки героев шванка мотивированы их жадным стяжательством, глупостью, сластолюбием. Это те качества, которые, увы, встречались много чаще благородства и бескорыстия. Мир шванка — это борьба за материальные блага, борьба весьма прозаических и реальных импульсов, хотя, на первых порах, и очень наивная по своему художественному воплощению.
Это пока еще очень примитивная форма реализма, но здесь уже налицо зависимость человека от его общественного положения и от потребностей его тела. Здесь есть разрыв между реальными поступками действующего лица и системой общественной морали, связанной с религиозными предписаниями. Шванк откровенно издевается над этим разрывом. Он обнажает примитивную психологию своего героя с его наивным эгоизмом и изощренным умением ускользать от норм официальной нравственности. Эгоистические стремления сталкиваются друг с другом. Большая рыба поедает малую. Все зависит от силы противников, от случая, от удачи. Находчивый ум, острая сообразительность побеждают грубую силу. Плут, ловкий пройдоха и одураченный им простак становятся излюбленными героями шванка. Здесь уже появляется Тиль Эйленшпигель, здесь зарождаются будущие Жиль Блазы и Чичиковы.
В шванке действие движется не волей богов, не чудесами волшебников, не сверхъестественными способностями героев, а столкновением реальных интересов. В этом гадком утенке виден будущий лебедь. Веселый и страшный мир шванка предвещает человеческую комедию зрелого реализма.
Культ предприимчивости, личной инициативы, любование ловким плутом и насмешка над пострадавшим простаком — все это шло от вкусов разбитного горожанина. Отсюда же шли острые насмешки над глуповатым и нерасторопным крестьянином, которые мы встречаем и у Ганса Сакса и во всей традиции немецкого шванка. Наоборот, насмешки шванка над монахами, над католическими священниками и епископами, над разбойниками рыцарями отражали не только сословно-бюргерскую, но и общенародную основу этого жанра.
Жизнь народа в целом вовсе не перестала заботить Сакса, после того как он перешел к сатирико-нравоучительному жанру шванка. Самая нравоучительность шванка исходит из стремления Сакса активно вмешаться в жизнь народа, научить людей каким-то иным, более нравственным, более целесообразным, с точки зрения общественного блага, формам жизни.
Своеобразие шванка заключается в том, что этим «правильным» формам жизни автор учит на отрицательных примерах. Герои шванков — сластолюбивые монахи, жадные священники, неверные жены, скупые хозяева и ленивые работники — очень мало задумываются об «общем благе». Они живут интересами ближайшего дня, своими личными интересами, интересами своего тела. Но где-то за пределами их суетливых стараний гуманный и добрый Ганс Сакс учит своих читателей не забывать общего блага, помнить о том, что есть некая высокая правда, от которой отклонились те, кто так смешно плутует и озорничает в рассказываемых им забавных историях. В шванке «Девять шкур злой жены» после рассказа мужа о том, как он побоями в конце концов перевоспитал строптивую супругу, буквально «выбив» из нее все ее пороки, следует «мораль», высказанная от лица рассказчика, где осуждается не только строптивая жена, но и драчун муж и где отстаивается гуманное и тактичное отношение к женщине. Такого же рода мудрые наставления находим мы и в конце шванков «Семь жалующихся жен» и «Семь жалующихся мужей», где приводится целая коллекция неудачных браков, а затем следует назидательное заключение о том, как надо строить правильную семейную жизнь. В шванках «Кузнец, болевший зубами» и «Скупой крестьянин и его ленивый прожорливый батрак Гейнц», после изложения смешных анекдотов о скупых хозяевах, автор настоятельно рекомендует более человечно относиться к наемным работникам. В шванке «Священник в ризе», где купец по недоразумению убивает священника, Сакс порицает купца за вспыльчивость и рекомендует читателю сначала основательно выяснить виновность человека, а уж потом решать, следует ли наказать его. В шванке «Дворянка и угорь» случай с жестоко наказанной сорокой-сплетницей должен научить людей не ссорить мужа с женой. Шванк «Поп кричит у алтаря: «Король пьет!» на примере осрамившегося священника показывает, что духовному пастырю, на которого смотрит весь народ, следует вести себя порядочно и не порочить своего звания. Все эти поучения, выраженные обычно наиболее отчетливо в специально выделенных концовках («BeschlufJ» — «вывод», «мораль»), показывают, что, кроме откровенно эгоистического сознания героя, в шванках Ганса Сакса наличествует и иное, более высокое сознание самого автора, стоящего на позициях «общей пользы». И если действие шванка показывает жизнь, как она есть, то «мораль» учит, какой должна быть жизнь, как должны люди вести себя, чтобы их совместная жизнь стала более терпимой. Эта «мораль» составляет ту идеальную норму, которая спасает произведения Ганса Сакса от плоского натурализма и позволяет говорить о нем как об одном из зачинателей реалистического метода в немецкой литературе, ибо реализм, в частности, тем и отличается от натурализма, что не просто фотографирует прозу жизни, но показывает меру ее несоответствия идеалу.
Художественная ограниченность метода Ганса Сакса заключается в том, что эта идеальная норма не влилась в художественную ткань действия, а осталась в виде простейшим образом выраженной побасенки, назидательного нравоучения, раскрываемого в понятиях, а не в образах. Таким образом, в шванках существует не только «правда-истина» — реалистическая картина борьбы эгоистических стремлений, но и «правда-справедливость» — гуманная попытка автора исправить нормы человеческого общежития во имя «общего блага». Если в шванках это «общее благо» имеет в виду частный мир человека — его семейные и деловые отношения, то в других стихотворениях этих лет понятие «общего блага» приобретает отчетливо политический характер и касается интересов всего немецкого народа в целом. Так, в своем программном стихотворении «Разговор богов о смутах в священной Римской империи» (1544) Ганс Сакс, рассказав о тяжелом положении Германии и иронически изложив соображения встревоженных богов по этому поводу, приходит к выводу, что страна погибнет, если ее правители не будут думать об общем благе, «общей пользе». При этом ясно видно, что в данном случае под «общей пользой» Сакс подразумевает нечто вполне конкретное, а именно политическое объединение страны:
Мы при ее посредстве
Страну от войн и бедствий
Немедля исцелим
И воссоединим
Приязнью и любовью
Князей и все сословья,
Чтоб был орлом2 дракон
Раздора побежден.
В своем стихотворении «Против кровожадных турок» (1532) Сакс с воодушевлением призывает все немецкие сословия объединиться перед лицом страшной опасности, которая угрожала в то время Германии, и изгнать войска Солимана из Венгрии.
В целом ряде других стихотворений он порицает феодальные войны между немецкими князьями. В цикле политически острых{Благодаря своей политической остроте эти стихи не могли быть опубликованы при жизни Сакса. } стихов против маркграфа Альбрехта фон Бранденбург-Кульмбаха по прозвищу Алкивиад, пытавшегося поработить и разграбить Нюрнберг, он темпераментно обрушивается на жестокость и коварство этого феодального разбойника и даже после смерти маркграфа преследует его сатирическими стихами, изображающими сошествие в ад этого нарушителя внутриимперского мира. В «Эпитафии, или Надгробной речи над прахом доктора Мартина Лютера» (1546) Сакс снова пишет о величии дела Реформации, которое сплотило воедино страну в борьбе против католического Рима. Это стихотворение звучало особенно актуально в период борьбы императора против протестантского Шмалькальденского союза, когда стране угрожала реставрация католицизма. Гордый Нюрнберг должен был предоставить свои дома испанским солдатам герцога Альбы, идущим на усмирение других протестантских городов. Император при очередном посещении Нюрнберга въехал в город с церемонией, которой обычно сопровождался въезд завоевателя, а не rod я: ему передали ключи от города, и стража у ворот была заменена императорскими солдатами на все время его пребывания. С 1549 года в церквах Нюрнберга был введен «Interim» («Временный статут»), восстанавливавший многие католические обряды, и отменить эти насильственные новшества удалось только в 1552 году, в связи с внезапной переменой в ходе военных действий, поражением Карла V и Аугсбургским религиозным миром.
Таким образом, сама эпоха настойчиво доказывала Гансу Саксу, что ограниченная княжеская Реформация оставила бюргерство беззащитным перед силами реакции и обрекла страну на кровавые религиозные войны. Сакс не видел того, что только потерпевшие поражение крестьяне и городской плебс были реальной силой в борьбе за объединение страны. Но он видел, что ни князья, на император не осуществят этой задачи. Отсюда гражданская скорбь и негодование в его политических стихотворениях. Отсюда и зоркость сатирика и пафос моралиста в его шванках. Вместе с тем отсутствие могучих освободительных сил в Германии сужает проблематику его шванков, переводит масштабные философские идеи в приземленный бытовой план. Не синтетические образы людей грядущей эпохи с их новой нравственностью, вступающие в конфликт с темными силами прошлого, находим мы в творчестве Сакса, а чисто практические проблемы — как наладиггь семейную жизнь, как вести себя в коммерческих делах, как обращаться с пряслугой и т. п. В этом нельзя не увидеть узость его проблематики, но сами по себе его воззрения гуманны и по тем временам прогрессивны. А их художественное воплощение настолько совершенно, что сохраняет свой интерес до наших дней.
5
Нюрнберг с его оживленной духовной жизнью был колыбелью немецкого народного театра. Масленичные и всякие иные игры были издавна популярны среди ремесленников. Здесь существовали традиционные маскарадные увеселения, бюргерские турниры, танцы с мечами, с обручем и другие развлечения с изобретательно подобранными костюмами и веселыми представлениями. Изредка здесь бывали итальянские бродячие актеры. Ганс Сакс увлеченно занимался организацией любительских спектаклей. Он получил специальное разрешение от магистрата и сам был антрепренером, режиссером и актером в этих спектаклях. Но прежде всего это был неистощимый драматург, создавший свыше двухсот пьес — трагедий, комедий и фастнахтшпилей.
Как трагедии, так и комедии Сакса еще весьма наивны и отражают ту ступень в истории немецкого театра, когда почти ничего не было известно о законах трагического и комического искусства, а драматическая техника отличалась полнейшей примитивностью. Ганс Сакс был первым, кто употребил в немецкой литературе термины «трагедия» и «акт»,{В трагедии «Лукреция» в 1527 году.} а также установил более тесную связь между действием, прологом и эпилогом. Но Сакс не слишком отчетливо представлял себе содержание введенных им, терминов. Трагедиями называл он такие свои пьесы, в которых героев настигала смерть. Драматические произведения с менее жестоким исходом назывались комедиями. Членение на акты также было чисто механическим, при этом число актов иногда доходило до десяти. Сравнительно небольшие пьесы могли включать в себя огромное количество событий. Экономная строгость в построении драмы, умение сосредоточиться на решающем конфликте придут поздней.
Обычно представление начиналось с того, что на сцену выходил герольд с изображением орла на костюме и с традиционным посохом в руках. Он призывал зрителей к вниманию и давал предварительные разъяснения. В конце он же читал «мораль» пьесы.
Содержание трагедий и комедий Ганс Сакс заимствовал из самых различных источников, но находил ли он его в античной истории и мифологии или в библейских сказаниях, в немецком героическом эпосе или в итальянских новеллах,{На античные темы написаны, например, «Иокаста», «Клитемнестра», «Разрушение Трои»; на библейские — «Пророк Иона»; из немецкого эпоса взят сюжет «Трагедии о Роговом Зигфриде»; у Боккаччо заимствован сюжет «Истории о терпеливой и послушной графине Гризельде». } — всюду перед нами выступали те же нюрнбергские бюргеры, ибо привлекало Сакса в его источниках не то, что было специфическим для античных или библейских сюжетов, а те вечные, общечеловеческие мотивы, которые можно было применить и к жизни его современников. Подобно тому как на старинных немецких гравюрах мы видим апостолов и патриархов с внешностью немецких горожан и, тем не менее, эти картины способны потрясти своим содержанием, так и драматургия Сакса, при всей ее примитивности и антиисторичности, не лишена известной эстетической ценности. Однако не трагедии и комедии, а веселые масленичные фарсы — фастнахтшпили являются высшим достижением его драматургического таланта. Они еще и сегодня не сошли с народной сцены.
Ганс Сакс написал восемьдесят пять фастнахтшпилей, большая часть из которых приходится на 1550-е годы.{Первый фастнахтшпиль б«л создан им еще в 1517 году, но за период с 1517 по 1549 год он создал всего шестнадцать фастнахтшпилей, причем все это относительно слабые произведения; между тем, только за период с 1550 по 1554 год им создано тридцать пять фарсов и среди них большинство наиболее значительных его достижений. } Это период наиболее зрелого его творчества как в области фастнахтшпиля, так и в области шванка — оба эти жанра сливаются воедино, зачастую обрабатывая даже одни и те же сюжеты. Фастнахтшпили — это по существу инсценированные шванки. Поэтому все то, что говорилось об особенностях шванка, в значительной мере применимо и к фастнахтшпилю. Здесь Сакс также с изощренной фантазией показывает бесконечные варианте своих обманывающих и обманутых героев: фюнзингенских крестьян, одураченных конокрадом, продувного школяра, хорошо изучившего мир, в котором он живет, и ловко играющего на его глупости, жадности и суеверии, Эйленшпигеля, потешающегося и над недогадливыми слепцами, и над скупым хозяином таверны, и над плохо разобравшимся в его каверзах священником. Глупость и хитрость — главные герои фастнахтшпилей Сакса. Глупость у одного из его героев буквально вырезают по кускам из тела («Извлечение дураков»), хитрость, принимающая десятки забавных образов, ведет основную интригу в большинстве его фарсов. Однако следует подчеркнуть, что плутовские сцены у Ганса Сакса поданы без ханжеского пафоса, без кальвинистского ригоризма, видящего в любом проявлении человеческих слабостей перст дьявола. Ганс Сакс в наиболее реалистических произведениях — шванках и фастнахтшпилях — показывает своих героев с прощающей улыбкой гуманиста, жившего в тяжелые, кровавые времена и видевшего на своем веку много гораздо более страшного, чем наивные проделки мелких плутов и неверных жен. Его проходимцы не слишком обездоливают потерпевшего, а потерпевший, и сам не ангел, не вызывает особого сострадания. Как и в шванках, в конце каждого фастнахтшпиля Ганс Сакс прибегает к морализирующей концовке, которая должна напомнить зрителям об иных нормах нравственности, нежели те, что фигурируют на сцене, и этим ослабить несколько восхищение хитрецом и пренебрежительную насмешку над обманутым.
6
Шванки и фастнахтшпили Сакса обычно написаны стихами — парными рифмованными строками с произвольным чередованием женской и мужской рифм. Строка с мужской рифмой содержит восемь слогов — четыре ударных и четыре безударных. Строка с женской рифмой содержит дополнительный девятый безударный слог. Размер, которым Сакс писал свои стихи, — так называемый «книттельферз», — как бы стремится стать правильным четырехстопным ямбом, но временами одна или две стопы в строчке сбиваются на хорей, что производит впечатление неправильной, расхлябанной строки. В XVIII веке, когда Гете в «Фаусте» возродил книттельферз, он усугубил «неправильность» стиха тем, что укорачивал и удлинял строки за счет произвольного числа безударных слогов, превращая таким образом книттельферз в паузный стих, дольник. Однако стих Сакса ближе к старинной силлабической системе стихосложения с ее фиксированным числом слогов и произвольным расположением ударений, чем к дольнику с его произвольным количеством слогов в строке.
Этим стихом написаны не только шванки, но и драматические произведения Ганса Сакса. В последних, с целью оживления диалога, Сакс нередко разбивает двустишие таким образом, что одна строчка достается одному действующему лицу, а другая, парная к ней, — другому. Это создает в диалоге более напряженный ритм, в особенности при коротких репликах персонажей.
Некоторые приемы повествования у Сакса имеют устойчивый характер. Так в его шванках постоянно вначале дается внешний повод для рассказа. Иногда это разговор, в котором действие шванка служит притчей, примером, иллюстрирующим мнение спорящего; иногда это сон, в котором поэт видит то, о чем рассказывает шванк, иногда встреча во время прогулки и т. п.
В шванках очень часто точно указывается место действия: Саксония, Любек, Франкония и т. д. Почти всегда в последнюю строчку стихотворения Сакс включает свое имя, давая как бы рифмованную подпись. Это обычно оправдывается тем, что его именем завершается «мораль» шванка — авторское мнение по поводу описываемого эпизода, поэтому «подпись» как бы подчеркивает, что эта мысль принадлежит самому автору, а не его герою.
Сюжеты шванков и фастнахтшпилей обычно не оригинальны. Ганс Сакс широко использует традиционные, иногда многократно встречавшиеся сюжеты, черпая их из сборников старинных шванков, гуманистических латинских фацетий, итальянских новелл, в особенности Боккаччо, которого он читал в немецких переводах, а также из устного фольклора. Особенно охотно использовал Ганс Сакс книгу францисканского проповедника Иоганнеса Паули (ок. 1455—ок. 1530) «Смех и дело» (1522), в которой автор собрал множество забавных и назидательных историй, используя разные античные и средневековые источники.
Однако, Ганс Сакс не просто пересказывает чужие сюжеты, придав им стихотворную форму. Он трактует их весьма самостоятельно, и созданные им версии порой весьма далеки от тех, которые служили ему источником.{Например, в основе фастнахтшпиля «Испытание каленым железом» лежит прозаический рассказ из сборника Паули о том, как муж в первые годы брака испытывал верность своей жены с помощью каленого железа, но она была верна ему и вышла из испытания невредимой. В другой же раз, спустя годы, она взяла в руки холодное железо, и оно ее обожгло. Достаточно сравнить этот вариант с пьесой Сакса (см. стр. 345 настоящего сборника), чтобы увидеть, как на основе этого анекдота создана превосходная реалистическая сценка, которая даже по фабуле весьма далека от своего источника. }
В старых шванках, начиная с XIII века, действовали те же герои, что и у Сакса: хитрый монах, глуповатый крестьянин, хищный дворянин, но акцент лежал не столько на личности героя, сколько на фабуле, на интриге, на остром словечке. Герой в шванке так же не имел самостоятельного значения, как не имеет он его в современном устном анекдоте. Даже если вокруг какого-нибудь условного героя — мудреца или пройдохи—циклизировался целый ряд шванков, рассказчиков не интересовал характер этого героя — интересны были те озорные проделки или остроты, которые ему приписывались. Человек, посуливший трем слепым деньги и не давший их, с равным успехом мог называться попом Амисом, Эйленшпигелем или каким-либо иным именем. Соль была не в нем, а в той комической ситуации, какая возникала, когда слепцы уверенно шли пьянствовать на эти мнимые деньги, причем каждый полагал, что монета находится у соседа.
Ганс Сакс делает крупный шаг вперед. Его шванки очищены от случайных преувеличений, от внеэстетического натурализма, они художественно упорядочены методом типизации. Убрано все случайное, оставлено типическое, и тогда действие утрачивает свое обособленное значение, это есть действие определенного лица, и это лицо получает самостоятельную характеристику — возникает реалистический образ. Однако этот образ еще ограничен в своей характеристике. Это лишь первая ступени типизации. Это групповой, сословный образ, а не индивидуальный в своей неповторимости образ, выходивший из-под пера великих писателей английского или испанского Возрождения.
У Лопе де Веги в «Овечьем источнике» каждый крестьянин имеет свой, индивидуальный характер. У Ганса Сакса в фастнахтшпиле «Фюнзингенский конокрад и вороватые крестьяне» все три крестьянина во всем похожи друг на друга. Точно так же все на одно лицо оказываются у Сакса его странствующие школяры, жуликоватые монахи, буйные ландскнехты. У Шекспира три сына, мстящие за убийство отца, Гамлет, Лаэрт и Фортинбрас, в одинаковой ситуации действуют по-разному, ибо каждый из них обладает неповторимо индивидуальным характером. У Ганса Сакса этого индивидуального своеобразия героев нет. Мельник, обжуливающий крестьянина в шванке «Почему крестьяне мельникам не верят», и мельник, сам ставший жертвой жуликов в шванке «Глупый мельник и мошенники», это по существу очень похожие люди. Изменилась лишь сила их противника и подтвердилась справедливость пословицы: «Молодец против овец, а против молодца и сам овца». Священник из шванка «Поп кричит у алтаря: «Король пьет!» и священник из шванка «Матвей Остаток и гороховое поле» также очень похожи друг на друга, несмотря на то, что первый отличается больше по части выпивки, а второй по части плутовства — общий тип недостойного пастыря, злоупотребляющего своим положением, сохранен. Обе истории могли бы быть отнесены к одному и тому же лицу.
Не случайно ведь это характерное для Сакса отсутствие имен у героев. Они так и называются: «мельник», «священник», «крестьянин». Даже такой исключительный персонаж, как черт, имеет у Сакса какой-то родовой характер: это один из многих похожих друг на друга чертей, а не Сатана или Демон последующей литературы. Зато уж никак не смешаешь у Сакса монаха с крестьянином или дворянина с бюргером. Индивидуальная неповторимость сословия выдержана вполне. Одно сословие не похоже на другое. Только внутри сословия люди сливаются .в единый образ. При этом сословия, знакомые Саксу извне, обозначаются суммарно — крестьянин, рыцарь, монах, а свое собственное сословие он разделяет еще и по цеховому признаку — портной, кузнец, сапожник, жестяник, хотя при этом ремесленники разных цехов оказываются весьма похожими один на другого и в общем сливаются в единый образ горожанина среднего достатка, не патриция, но и не наемного работника, ибо наемные работники составляют у Сакса отдельный тип, отличающийся от самостоятельного мастера.
Таким образом, типизация доходит до характеристики общественного положения, но не достигает личной, персональной неповторимости. Уже есть социальный тип, но еще нет индивидуального характера. Это происходит потому, что условия жизни человека в ту эпоху складывались в зависимости от его принадлежности к определенному сословию. Сословием человека был «задан» его жизненный путь, как неизвестная величина в задаче задается величинами известными. Каждый человек шел в жизни проторенным путем, каким шли его собратья по общественному положению. Ремесленник-бюргер воспитывался в той же школе и по тем же учебникам, что и другие его товарищи по цеху. Он обучался ремеслу у старых мастеров, вызубривших наизусть традиции цеха. Он странствовал по тем же городам, по которым проходили некогда его отец и дед, знакомясь с весьма сходной жизнью того же цеха в иных местах. Он женился на дочери такого же ремесленника, как он сам, сдавал экзамены на мастера и всю свою жизнь не отделял себя от своего цеха, от своего сословия. Когда он умирал, его хоронили на кладбище, которое служило местом упокоения многих поколений ремесленников, и над его раскрытой могилой распевались традиционные траурные песни, придуманные старыми мастерами.
Так же традиционен был жизненный путь крестьянина или наемного работника. Немногим своеобразней была и жизнь дворянина, монаха, купца. Внезапные перемены судьбы, бурные приключения и личная инициатива придут позже, в эпоху развития капитализма. Но старый Нюрнберг, несмотря на относительное процветание ремесел, торговли и даже искусств, не был еще капиталистическим городом. Революционная эпоха Крестьянской войны не сумела взорвать сословный строй. Поэтому те ростки индивидуализма, которые возникали здесь, не получили развития, а без распада корпоративной средневековой общественной системы неоткуда было взяться и могучему своеобразию личной судьбы человека. Вот почему типизация у Сакса приобрела ограниченный характер, вот почему он не создал запоминающихся индивидуальных образов, а ограничился созданием весьма живо написанных сословных портретов.
Подобно другим писателям эпохи Возрождения Ганс Сакс верит в добрую природу человека. Он не теоретик, он не вдается в тонкости метафизики и не умеет обосновать своих взглядов теоретически. Но несмотря на обилие плутов и озорников в его произведениях, он верит в человека как существо нравственное и видит смысл своего искусства в том, чтобы поддерживать в нем это нравственное начало.
Если Ганс Сакс часто рисует глуповатого крестьянина или жуликоватого монаха, то он делает это потому, что такова была репутация этих сословий в бюргерской среде. Эти образы стали такими же традиционными в шванке, как в басне хитрая лисица или жадный волк. Там же, где речь идет о пороках бюргерской среды, даже таких распространенных, как скупость, пьянство и т. п., Ганс Сакс рассматривает их как дурную склонность, как нечто наносное, от чего нетрудно излечиться, если человек поймет, сколько вреда ему может причинить подобный порок. Человека, по мнению Ганса Сакса, можно убедить и наставить на путь добродетели. В шванке «Короткая беседа о пьянстве, вреднейшем пороке» (1555) на наших глазах рассказчик исправляет своего склонного к выпивке друга, раскрыв ему глаза на то зло, которое причиняет ему пьянство. В шванках «Семь жалующихся жен» и «Семь жалующихся мужей» оказывается, что самые различные пороки — скупость, ревность, буйство, увлечение азартными играми, распущенность и т. п. — могут быть быстро ликвидированы, если умная и тактичная жена сумеет должным образом повлиять на своего супруга, и, соответственно, пороки жены могут быть исправлены любящим мужем.
Те самые пороки, которые драматургия XVII столетия возведет в ранг «господствующей страсти», которая в свою очередь составит основу человеческого характера, здесь, у Сакса, оказываются преходящими аномалиями, которые могут быть преодолены путем убеждения. Характер человека определяется не игрой страстей (Ганс Сакс отрицает их всесилие), а тем местом, какое занимает человек в обществе. Тем самым индивидуальное своеобразие не только эмпирически не дано, но ему не на чем даже и обосноваться. Существует лишь мера соответствия отдельного человека господствующему сословному типу. Этот сословный тип образует своеобразную норму, и все отклонения от этой нормы являются временными и несущественными. Индивидуум вынужден подчиниться этому всесилию нормы. Крестьянин не может оказаться образованным гуманистом, а монах не перестанет быть паразитом и обманщиком. Дворянину полагается грабить проезжих, а бюргер этого делать не должен. Когда апостол Петр пытается заняться не своим делом («Святой Петр «и коза»), ничего, кроме конфуза, из этого не получается. Каждый из «Неравных детей Евы» должен довольствоваться своим сословием и не завидовать остальным. Нет ничего позорного в том, что ты бюргер, а не дворянин. Но будет позорным, если ты будешь пьянствовать, развратничать, бездельничать или проигрывать свое имущество в карты и в кости. Ты ответствен лично за вред, причиняемый этими порокам», ибо в твоей власти от них избавиться. Если же ты этого сам не понимаешь, то это объясню тебе — я, Ганс Сакс! В этом смысл и значение искусства — оно учит человека, просвещает, воспитывает, и оно же развлекает его. На занимательных примерах оно демонстрирует, «что такое хорошо и что такое плохо». Оно осуществляет критику других сословий и самокритику бюргерского сословия. Оно уговаривает быть добродетельным и показывает, как «невыгодно» быть порочным.
Старый нюрнбергский сапожник хорошо знал своих читателей и зрителей. Он умел говорить с ними на языке, который им был понятен и интересен. Он готов был и сам посмеяться вместе с ними над ловкими проделками своих персонажей, но эта близость автора к читателю не должна заслонять ту дистанцию, которая отделяла поэта от его аудитории. Он был учителем, они были учениками. Он был не только художником, но и проповедником, хотя вряд ли когда-нибудь еще проповедь преподносилась в столь забавной форме.
Тем не менее это была проповедь, поучение. В ней автор делился с читателем своим опытом и своей мудростью, и читатели — деловитые горожане, умеющие ценить свое время, — не смотрели на творчество Сакса как на развлекательное шутовство. Его сентенции принимались всерьез и оказывали свое воздействие на современников. Именно это практическое воздействие творчества Сакса и определило господствующую сферу интересов автора — поведение человека в частной жизни, его отношения с членами его семьи, с друзьями, с прислугой, с клиентами. Только эта сфера была непосредственно открыта его влиянию.
Это был суженный немецкими условиями вариант той самой моральной проблематики, которая составила основное содержание всей литературы Возрождения.
Из великого комплекса освободительных идей Ренессанса у Сакса мы находим лишь один частный аспект, но свободный от религиозного догматизма подход Сакса к вопросам морали, его уважение к человеку, вера в добрую природу человека и целый ряд его частных высказываний по вопросам морали говорят о причастности старого немецкого мастера к славной плеяде гуманистов великой эпохи, титаническими усилиями которых была создана ее прогрессивная идеология.
8
Ганс Сакс умер 19 января 1576 года. Почти до самой смерти он продолжал писать и в последние годы жизни создал около полутораста стихотворений, представляющих поэтическую переработку целых разделов библии.
В 1567 году им написано автобиографическое стихотворение «Valete, или Итог всех моих творений», где он с гордостью рассказывает о том, что им всего написано тридцать четыре рукописных тома, куда вошло шестнадцать томов мейстерзингерских песен — 4275 отдельных песен — и восемнадцать томов других произведений, в числе которых было 208 трагедий, комедий и фастнахтшпилей и 1700 шванков, басен, легенд, исторических, библейских и всяких иных стихотворений. Большинство его произведений расходилось в народе в виде иллюстрированных листовок и небольших книжечек с хорошо всем известным именем Сакса в последней строке или с инициалами HSS — Hans Sachs Schuhmacher (Ганс Сакс Сапожник). В конце его жизни аугсбургский издатель Георг Виллер выпустил собрание его сочинений в пяти томах, из которых последние два тома вышли уже после смерти поэта.
Ганс Сакс при жизни пользовался огромной популярностью в народе. Даже там. где не знали немецкого языка, как, например, в Богемии, ценили Сакса, и его стихи были переведены на чешский язык. Но после его смерти в жизни Германии наступили долгие годы культурного упадка и одичания в связи с Тридцатилетней войной. Имя Сакса было прочно забыто, и только в XVIII веке, в связи с борьбой писателей-сентименталистов против французского классицизма, Гете, в поисках национальной литературной традиции, заново открыл этого поэта. Он применил в первом монологе «Фауста» размер книттельферз, характерный для творчества Сакса, и написал свое известное стихотворение «Поэтическое призвание Ганса Сакса». В дальнейшем интерес к Саксу уже не иссякал. О нем писали немецкие романтики. Вагнер вывел его в своей комической опере «Нюрнбергские мейстерзингеры» (1867). Оперу «Ганс Сакс» написал известный немецкий композитор Лортцинг.
В настоящее время Ганса Сакса ценят и любят немецкие читатели как занимательного рассказчика и автора веселых фарсов, а также как одного из тех деятелен немецкого Возрождения, которые утверждали в литературе гуманные и прогрессивные идеи, и отдавали свои силы не только искусству, но и народу, ибо, как цитирует в одной из своих статей Максим Горький: «Искусство и народ процветают и возвышаются вместе, так полагаю я, Ганс Сакс!» {М. Горький. Собрание сочинений в 30 томах, т. 24, М., Гослитиздат, 1953, стр. 36.}
А. Левинтон