12.

 

ОПИСАНИЕ ТВОРЕНИИ ЯКОПО САНСОВИНО СКУЛЬПТОРА И АРХИТЕКТОРА СВЕТЛЕЙШЕЙ ВЕНЕЦИАНСКОЙ РЕСПУБЛИКИ

Во Флоренции фамилия Татти, выходцев из благороднейшего тосканского города Лукки, поминается в коммунальных книгах начиная с 1300 года, так как она всегда изобиловала мужами деятельными, почитаемыми и пользовавшимися высочайшим благоволением дома Медичи. В этой семье и родился Якопо, о котором ныне идет речь, родился он от некоего Антонио, человека весьма почтенного, и от жены его Франчески в январе месяце 1477 года. Его с детских лет, как обычно, стали обучать грамоте, в чем он с первых же шагов стал проявлять живость ума и быстроту соображения, и не прошло много времени, как он самостоятельно стал заниматься рисованием, словно желал этим показать, что сама природа гораздо больше располагала его к этому роду деятельности, чем к словесности. Недаром он и в школу ходил нехотя и лишь против воли заучивал нудные правила грамматики. Видя это, его мать, на которую он был очень похож, потакая ему, устроила ему тайком уроки рисования, лелея мысль о том, что сын ее сделается скульптором, которому, быть может, суждено соперничать с нарождающейся славой совсем юного еще Микеланджело Буонарроти, а также и потому, что ее взволновало некое, казалось бы, роковое и вещее стечение обстоятельств, благодаря которому и Микеланджело и сам Якопо родились на одной и той же улице по имени Виа Санта Мариа около Виа Гибеллина.

Между тем спустя некоторое время мальчика определили по торговому делу. А так как это улыбалось ему еще гораздо меньше, чем словесность, он словом и делом добился у своего отца разрешения свободно заниматься тем, к чему принуждала его сама природа.

В то время во Флоренцию прибыл Андреа Контуччи из Монте а Сансовино, местечка, прославившегося в наши дни тем, что оно стало родиной Юлия III. Андреа, получивший в Италии и в Испании славу самого выдающегося скульптора и архитектора после Буонарроти, находился во Флоренции для изготовления двух мраморных фигур. К нему-то и определили Якопо для обучения скульптуре. И вот, убедившись, что из юноши должен получиться выдающийся скульптор, Андреа не преминул со всей тщательностью преподать ему все то, что могло заставить признать в нем его ученика. А так как он безгранично его полюбил и с любовью занимался его обучением и так как юноша отвечал ему тем же, люди решили, что он не только сравняется со своим учителем, но и намного его превзойдет. И в самом деле, обоюдная любовь и благоволение между ними, как между отцом и сыном, были таковы, что уже в те годы Якопо стали называть не де Татти, а дель Сансовино, как, впрочем, его и сейчас называют и всегда будут называть.

И вот, приступив к делу, Якопо получал на каждом шагу такую помощь от природы, что, хотя он иной раз и не проявлял особого прилежания или рвения к своей работе, тем не менее во всем, что он делал, видна была легкость, нежность, грация и некое обаяние, особо ценное в глазах художника, а каждый его набросок, каждая черта, каждый эскиз всегда отличались подвижностью и смелостью, которыми природа балует лишь редких скульпторов. Общение же и дружба, которые с детства, а затем и в юности завязались между Андреа дель Сарто и Якопо Сансовино, принесли огромную пользу и тому, и другому. Придерживаясь одной и той же манеры в рисунке, оба они обладали одинаковой легкостью, один в живописи, другой в скульптуре, так как они всемерно помогали друг другу, делясь своими сомнениями в искусстве, а Якопо изготовлял для Андреа модели фигур. А что это так, об этом свидетельствует следующее: на алтарном образе с изображением св. Франциска, написанном для женского монастыря, что на улице Пантолини, есть фигура св. Иоанна Евангелиста, воспроизводящая великолепную глиняную модель, которую как раз в это время вылепил Сансовино, соревнуясь с Баччо да Монтелупо. Дело в том, что цех Порта Мариа хотел заказать бронзовую статую в четыре локтя в нише на углу Орсанмикеле, против стригальщиков, которая, хотя Якопо и сделал для нее более красивую модель, чем Баччо, была тем не менее с большей охотой поручена Монтелупо, как более старому мастеру, чем Сансовино, невзирая на то, что работа последнего была лучше при всей его молодости. Модель эта, вещь поистине превосходная, находится ныне в руках Нанни Венгерца, для которого друживший с ним в то время Сансовино сделал глиняные модели для нескольких больших путтов и для фигуры св. Николая Толентинского, причем и то, и другое было впоследствии выполнено из дерева в натуральную величину при участии самого Сансовино и установлено в капелле этого святого в церкви Санто Спирито.

Получив вследствие этого широкую известность в среде флорентийских художников, признавших в нем юношу высокоодаренного и добронравного, Якопо, к величайшему своему удовлетворению, был приглашен в Рим Джулиано да Сангалло, архитектором папы Юлия II. А так как древние статуи, находившиеся в Бельведере, понравились ему превыше всякой меры, он стал их зарисовывать. Браманте же, который тоже был архитектором папы Юлия, занимал в то время при нем первое место и обитал в самом Бельведере, увидел рисунки юноши, а также сделанную им глиняную круглую скульптуру обнаженной лежащей фигуры с чернильницей в виде вазы в руке, которая понравилась ему настолько, что он взял Якопо под свое покровительство и заказал ему большую восковую копию с Лаокоона. Подобные же копии для отливки одной бронзовой были им заказаны и другим, а именно Дзаккерии Дзакки из Вольтерры, испанцу Алонцо Берругете и Веккьо из Болоньи. После того как все копии были закончены, Браманте показал их Рафаэлю Санцио из Урбино, чтобы узнать, которая из четырех лучшая. Рафаэль же определил, что Сансовино при всей своей молодости далеко превзошел всех остальных, после чего по решению Доменико, кардинала Гримани, Браманте было поручено отлить из бронзы копию Сансовино, которая после снятия с нее формы и отливки из металла получилась великолепной. Когда же после шлифовки она была передана кардиналу, он хранил ее до самой своей смерти как нечто, не уступающее по своей ценности античному оригиналу, а перед смертью он как величайшую редкость завещал ее Светлейшей Венецианской Синьории, которая, продержав ее много лет в шкафу залы Совета Десяти, в конце концов подарила ее в 1534 году Лотарингскому кардиналу, увезшему ее с собой во Францию.

В то время как Сансовино своими познаниями в искусстве со дня на день приобретал в Риме все большее и большее признание, Джулиано да Сангалло, который приютил его в своем доме в старом Борго, заболел, а когда, покинув Рим, он был для перемены климата на носилках перевезен во Флоренцию, Браманте нашел для Сансовино комнату, также в старом Борго, а именно во дворце Доменико делла Ровере, кардинала Сан Клименте. Там же проживал и Пьетро Перуджино, который в то время расписывал для папы Юлия свод одной из комнат в башне Борджа. И вот, увидев прекрасную манеру Сансовино, Пьетро попросил его сделать ему несколько восковых моделей, в том числе снятого с креста Спасителя, великолепнейшую круглую скульптуру с множеством фигур и лестниц. Эта вещь, равно как и многие другие в том же роде, а также модели всяких фантазий были впоследствии все собраны монсиньором Джованни Гадди и находятся ныне в его домах во Флоренции на площади Мадонны.

Так вот я и говорю, что все это послужило причиной тому, что Сансовино смог завязать ближайшее знакомство с мастером Лукой Синьорелли, кортонским живописцем, с Брамантино из Милана, с Бернардино Пинтуриккьо, с Чезаре Чезарино, высоко ценившимся в те времена за комментарии к Витрувию, и со многими другими знаменитыми и отменными умами того века.

Браманте же, которому хотелось, чтобы папа Юлий узнал Сансовино, распорядился заказать Якопо реставрацию некоторых античных скульптур. Взявшись за это дело, Сансовино проявил в их восстановлении такую легкость и такое умение, что и папа и всякий, кто их видел, решили, что лучше сделать невозможно. Эти похвалы, побуждавшие его превзойти самого себя, настолько подхлестнули Сансовино, что он, перетрудившись, будучи к тому же слабого здоровья и страдая от последствий некоторых свойственных юношам излишеств, в конце концов расхворался настолько, что ему пришлось для спасения жизни вернуться во Флоренцию. Там благодаря родному климату, собственной молодости, а также искусству и уходу врачей он в короткий срок совсем выздоровел. К тому времени мессер Пьетро Питти был озабочен тем, чтобы обеспечить установку мраморной Мадонны во Флоренции, где много способной молодежи, а также старых мастеров, работа эта должна была быть поручена тому из них, кто сделает лучшую модель. Поэтому одна модель была заказана Баччо да Монтелупо, другая Дзаккерии Дзакки из Вольтерры, который тоже вернулся во Флоренцию в том же году, третья Баччо Бандинелли и четвертая Якопо Сансовино.

После того как они были выставлены на конкурс, честь и заказ были присуждены Сансовино согласно заключению, данному превосходным живописцем Лоренцо ди Креди, который был человеком справедливым и доброжелательным и к которому присоединились также все остальные судьи, художники и знатоки. Однако хотя этим самым заказ этот и числился за ним, тем не менее добыча и доставка для него мрамора настолько затруднялись благодаря проискам и зависти Аверардо да Филикайа, который в высшей степени благоволил Бандинелли и ненавидел Сансовино, что другие граждане, видя эту волокиту, постановили заказать Сансовино одного из больших мраморных апостолов, предназначавшихся для церкви Санта Мариа дель Фьоре. И вот, сделав модель статуи св. Якова, которую после окончания самой статуи приобрел мессер Биндо Альтовити, Сансовино приступил к фигуре и продолжал работать над ней с большим прилежанием и рвением, а в завершение довел ее до такого совершенства, что она казалась чудом, обнаружив невероятное прилежание и невероятное рвение во всех своих частях: и в одеждах, и в руках, и в кистях рук, высеченных и выполненных с таким искусством и с такой грацией, что в мраморе лучшего и представить себе невозможно.

И действительно, Сансовино показал здесь тот изумительный способ, каким обрабатываются выступающие ткани, подрезая их настолько тонко и настолько естественно, что он в некоторых местах довел мрамор до натуральной толщины складки, подола или кончика кромки – способ трудный и требующий много времени и терпения, если только ставить себе задачей добиться художественного совершенства. Фигура эта находилась в соборных мастерских с того момента, как Сансовино ее закончил, и вплоть до 1565 года, когда ее в декабре месяце поместили в самую церковь Санта Мариа дель Фьоре в честь прибытия королевы Иоанны Австрийской, супруги дона Франческо деи Медичи, князя Флоренции и Сиены. Там она и хранится как ценнейшее произведение вместе с другими тоже мраморными апостолами, изваянными другими соревновавшимися с ним художниками, как о том уже говорилось в их жизнеописаниях.

В это же самое время он выполнил для мессера Джованни Гадди великолепнейшую мраморную Венеру на раковине. Столь же великолепна и модель к ней, находившаяся в доме мессера Франческо Монтеварки, но погибшая во время наводнения реки Арно в 1558 году. Сделал он также путта из пакли, а из мрамора лебедя, прекрасного настолько, насколько это вообще возможно, для того же мессера Джованни Гадди наряду со многими другими вещами, находящимися в его доме. А для мессера Биндо Альтовити он заказал очень дорогой камин из мачиньо, с резьбой, выполненной Бенедетто да Ровеццано, который был установлен в доме заказчика во Флоренции; самому же Сансовино была заказана история с мелкими фигурами Вулкана и других богов для включения ее во фриз упомянутого выше камина, и получилась вещь на редкость хорошая.

Однако еще красивее были два мраморных путта, стоявшие на венчающей части камина и держащие в руках гербы рода Альтовити Синьор дон Луиджи из Толедо, проживавший в доме упомянутого мессера Биндо, их оттуда снял и поставил вокруг фонтана в своем саду, что находится во Флоренции позади монастыря братьев-сервитов. Два других мраморных путта работы того же Сансовино и необычайной красоты хранятся в доме Джован Франческо Ридольфи, и у каждого из них в руке тоже по гербу. За все эти произведения вся Флоренция и люди искусства стали почитать Сансовино как мастера, обладающего превосходством и грацией. Недаром Джованни Бартолини, построивший себе садовый павильон в Гуальфонде, пожелал, чтобы Сансовино изваял для него из мрамора юного Вакха в натуральную величину. Модель, сделанная Сансовино, понравилась ему настолько, что он обеспечил его мрамором, а Якопо взялся за дело с таким увлечением, что во время работы и рука и мысль его покорно следовали за полетом воображения. Добиваясь в этой вещи ее совершенства, он настолько, говорю я, углубился в ее изучение, что, невзирая на зимнее время, стал изображать с натуры одного из своих подмастерьев по имени Пиппо дель Фаббро и заставлял его целыми днями стоять перед ним в обнаженном виде. Из этого Пиппо вышел бы дельный мастер, так как он изо всех сил старался подражать своему учителю. Однако то ли от позирования в обнаженном виде и с непокрытой головой, то ли от непомерной усидчивости в работе или иных невзгод, но, во всяком случае, он еще до окончания Вакха помешался на позировании, что и обнаружилось, когда в один прекрасный день во время проливного дождя Сансовино его позвал и, не дождавшись ответа, увидел, что он влез на крышу и голый стоит на трубе в позе Вакха. А бывали случаи, когда он накидывал себе на голое тело мокрые простыни или иные большие полотнища, изображая из себя восковой или тряпичный манекен, и поправлял на себе складки, а затем, забираясь в самые неожиданные места и принимая разные позы то пророка, то апостола, то воина, а то еще кого-нибудь, он требовал, чтобы его изобразили, простаивал таким образом не меньше двух часов напролет, ни слова не говоря и не шевелясь, как настоящая статуя. Много других подобных же забавных чудачеств проделывал бедный Пиппо, но, главное, он так и не мог забыть Сансовинова Вакха до самой своей смерти, наступившей немного лет спустя.

Когда статуя эта была закончена, она была признана самым прекрасным произведением, когда-либо созданным рукой современного мастера, так как Сансовино преодолел в ней одну из тех трудностей, от которых уже отвыкли, а именно, он сделал торчащую руку, со всех сторон окруженную воздухом и держащую чашу из того же куска мрамора и подрезанную между пальцами до такой ничтожной толщины, что от нее почти что ничего не остается, не говоря уже о том, что сама поза со всех сторон настолько удачно найдена и согласована, а руки и ноги, сопряженные с этим туловищем, настолько соразмерны и прекрасны, что на вид и на ощупь получается впечатление живой плоти, а не мрамора. Что же касается названия статуи, то оно всякому увидевшему ее кажется более чем подходящим. Когда же, говорю я, вещь эта была закончена, то при жизни Джованни все местные жители и приезжие приходили на нее посмотреть, посещая дворик Гуальфонды, и всячески ее расхваливали. Но впоследствии, после смерти Джованни, его брат Герардо Бартолини подарил ее герцогу Козимо, который хранит ее в своих покоях как редкость наряду с другими прекраснейшими мраморными статуями. Для означенного Джованни Сансовино сделал также красивое деревянное Распятие, которое находится у них в доме вместе с античными памятниками и произведениями Микеланджело.

Когда же в 1514 году предстояло украсить Флоренцию богатейшим убранством в ознаменование прибытия папы Льва X, Синьория и Джулиано деи Медичи распорядились, чтобы в разных местах города было установлено множество деревянных триумфальных арок. Тогда Сансовино не только представил рисунки для многих из них, но и взялся один, в содружестве с Андреа дель Сарто, построить из дерева весь фасад Санта Мариа дель Фьоре со статуями, историями и архитектурными ордерами и в том наиболее для него желательном виде, который позволил бы устранить в нем все немецкое как в композиции, так и в ордерах. Итак, принявшись за это дело (не буду говорить здесь ничего о холщовом тенте, которым обычно в день св. Иоанна и в другие праздники торжественнейшим образом перекрывалась площадь собора Санта Мариа дель Фьоре и церкви Сан Джованни, так как об этом достаточно уже говорилось в другом месте), итак, говорю я, названный фасад был по проекту Сансовино задуман в коринфском ордере, наподобие триумфальной арки, в которой на огромнейшем пьедестале боком стояли парные колонны с большими нишами между каждой парой, а в нишах круглые скульптуры, изображающие апостолов. Над нишами – большие полурельефные истории под бронзу с сюжетами из Ветхого Завета; некоторые из этих историй до сих пор еще можно видеть на берегу Арно в доме Ланфредини. Выше следовали раскрепованные архитравы, фризы и карнизы и далее – разнообразные и великолепные фронтоны. По углам арок, в их толщинах и под ними помещались прекраснейшие истории, написанные светотенью рукой Андреа дель Сарто. В общем же это произведение Сансовино оказалось таким, что, увидев его, папа Лев X сказал: «Жаль, что не таков настоящий фасад этого храма, начатого в свое время Арнольфо Немцем». Как часть упомянутого убранства в ознаменование прибытия папы Льва X тот же Сансовино помимо описанного фасада сделал круглую конную статую целиком из глины и обрезков материи, но на каменном пьедестале, причем конь вскочил на дыбы, а под ним лежит фигура поверженного размером в девять локтей. Вещь эта была выполнена с таким блеском и с такой смелостью, что она понравилась папе Льву и удостоилась его высоких похвал, после чего Якопо Сальвиати повел Сансовино приложиться к ноге папы, который всячески его обласкал.

Покинув Флоренцию и встретившись в Болонье с французским королем Франциском I, папа решил снова вернуться во Флоренцию. Поэтому Сансовино получил заказ на триумфальную арку около ворот Сангалло, и вот, ни в чем себе не изменяя, он сделал ее подобной тем, которые были им сделаны раньше, а именно, на диво прекрасной и полной статуй и картин, великолепно исполненных. Когда же после этого Его Святейшество решил сделать мраморный фасад в церкви Сан Лоренцо и пока дожидались приезда из Рима Рафаэля из Урбино и Микеланджело, Сансовино по приказанию папы сделал рисунок для этого фасада, который очень понравился и по которому Баччо д'Аньоло выполнил из дерева великолепнейшую модель. А так как за это время Буонарроти представил другую, ему и Сансовино было приказано отправиться в Пьетрасанту. Они набрали там много мрамора, который, однако, оказалось очень трудно перевезти, и они потеряли на этом столько времени, что, вернувшись во Флоренцию, они уже не застали там папы, уехавшего в Рим.

Поэтому оба они со своими моделями пустились ему вдогонку, однако каждый из них порознь. Якопо приехал как раз тогда, когда Буонарроти показывал свою модель Его Святейшеству в башне Борджа. Однако его ожидания не оправдались, а именно, он думал, что ему под руководством Микеланджело достанется хотя бы часть статуй, предназначавшихся для этого произведения, тем более что папа ему это обещал, да и Микеланджело говорил о своем намерении ему это поручить, но, приехав в Рим, он убедился, что Буонарроти хочет быть один. Тем не менее, однажды уже попав в Рим и чтобы не возвращаться во Флоренцию с пустыми руками, он решил в Риме побыть и заняться там скульптурой и архитектурой. И вот, взявшись для флорентинца Джован Франческо Мартелли за выполнение мраморной Мадонны больше натуральной величины, с младенцем на руках, он и завершил эту великолепнейшую вещь, которая была установлена на алтаре под главным порталом церкви Санто Агостино, по правую руку от входа. Глиняная модель этой статуи была им подарена Сальвиати, приору города Рима, который поместил ее в капелле своего дворца на углу площади Св. Петра в начале нового Борго.

Не прошло много времени, как он сделал для капеллы, построенной досточтимейшим кардиналом Альборенсе в церкви испанской колонии в Риме, на алтаре мраморную статую св. Якова, вышиной в четыре локтя, достойную всемерной похвалы, обладающую большой грацией в своем движении и выполненную им в совершенстве и со вкусом, чем он и заслужил себе величайшую известность. В то самое время, пока он работал над этими статуями, он сделал план и модель, а затем начал сооружение церкви братьев-сервитов Сан Марчелло, произведения, бесспорно, очень красивого. И, продолжая находить себе применение в области архитектуры, он построил для мессера Марко Коша прекраснейшую лоджию на дороге, ведущей из Рима к Понтемолле на Фламиниевой дороге. Для братства Распятия, что в церкви Сан Марчелло, он вырезал прелестнейшее деревянное распятие для крестных ходов, а для Антонио, кардинала дель Монте, он начал большое строительство в его вилле за пределами Рима, у водопровода Аква Верджине. Возможно, что его же работы очень хороший мраморный портрет этого же кардинала дель Монте в старости, который в настоящее время находится во дворце синьора Фабиано аль Монте Сансовино, над дверью, ведущей из главного покоя в залу. По его же проекту построен также очень удобный дом для мессера Луиджи Леони, а в квартале Банки – дворец, принадлежавший семье Гадди, который впоследствии был куплен Филиппе Строцци и который, бесспорно, удобен, красив и очень наряден. А так как в это время флорентийская колония, пользуясь покровительством папы Льва, стала преуспевать в соревновании с немцами, испанцами и французами, из которых одни, однако, начали строить церкви в Риме для своих земляков, а другие их уже закончили, украсив их и начав справлять в них торжественное богослужение, колония эта ходатайствовала о том, чтобы и ей было разрешено построить себе церковь в этом городе. На это папа отдал соответствующее распоряжение Лодовико Каппони, который в то время был консулом флорентийской колонии, и было решено построить на Страда Юлиа, за Банки, на берегу Тибра, величественнейший храм, посвященный св. Иоанну Крестителю, который по великолепию, размеру, стоимости, нарядности и качеству архитектурного проекта превзошел бы церкви всех других землячеств. В конкурсе на этот проект участвовали Рафаэль из Урбино, Антонио Сангалло, Бальдассаре из Сиены и Сансовино. Папа, рассмотрев все представленные ими проекты, похвалил проект Сансовино, признав его лучшим за то, что, помимо всего прочего, Сансовино предполагал соорудить на всех четырех углах этого храма по куполу и большой купол посередине, наподобие того плана, который Себастиано Серлио поместил в своей второй книге об архитектуре. И вот, поскольку все возглавлявшие флорентийскую колонию поддерживали мнение папы, к большой чести для Сансовино, была начата закладка части этого храма, общая длина которой равнялась двадцати двум каннам. Но так как не хватало места из-за того, что фасад церкви должен был оставаться в пределах красной линии улицы Страда Юлиа, пришлось погружаться в воды Тибра не меньше чем на пятнадцать канн. Многим это не понравилось, поскольку закладка фундаментов под водой требовала больших и более видных расходов, и работа эта была начата, и обошлась она больше чем в сорок тысяч скудо, которых хватило бы на кладку половины всех стен этой церкви. Между тем, еще в то время, пока закладывались фундаменты, Сансовино, состоявший начальником всего строительства, упал и, получив значительные повреждения, уже через несколько дней приказал перевезти себя во Флоренцию для излечения. Наблюдение же над закладкой еще не законченной части фундаментов, о которой уже говорилось, он поручил Антонио да Сангалло. Однако не прошло много времени, как смерть папы Льва лишила флорентийскую колонию и великой поддержки, и великолепного покровителя, и строительство было заброшено на все время жизни папы Адриана VI. После же избрания Климента Сансовино получил распоряжение возвратиться и продолжить строительство, придерживаясь первоначального проекта. Так снова приступили к работе. За это время Сансовино взял на себя выполнение гробниц кардинала Арагонского и кардинала Ажанского. Когда он приступил к обработке мрамора для орнаментальных частей и сделал много моделей для фигур, он уже держал Рим в своих руках, выполняя множество значительнейших заказов для римской знати и гордясь признанием трех первосвященников, в особенности же папы Льва, пожаловавшего ему звание кавалера ордена св. Петра, которое Сансовино продал во время своей болезни, сомневаясь в ее благополучном исходе. И вот тогда-то Господь, дабы покарать сей град и смирить гордыню его обитателей, позволил Бурбону вторгнуться в него со своим войском 6 мая 1527 года и допустил, чтобы весь Рим был разграблен и предан огню и мечу. Помимо многих других прекрасных талантов, пострадавших от этого бедствия, был и Сансовино, который был вынужден покинуть Рим, с величайшим для себя уроном, и бежать в Венецию с тем, чтобы потом перебраться во Францию на службу к королю, куда его и раньше уже приглашали.

Однако пока он задерживался в Венеции, чтобы многим обзавестись, так как грабители лишили его всего, и чтобы привести свои дела в порядок, дожу Андреа Гритти, большому ценителю всякой доблести, было дано знать, что Якопо Сансовино находится в Венеции. А так как именно в эти дни Доменико Гримани докладывал ему, что Сансовино оказался бы наиболее подходящим для восстановления куполов Сан Марко, главной их церкви, которые совсем расселись и грозили рухнуть из-за слабости фундамента, ветхости и плохой перевязки, дож, желая с ним поговорить, вызвал его к себе и после всяческих приветствий и продолжительных бесед сообщил ему свое желание и свою просьбу, чтобы он предотвратил разрушение этих куполов. Сансовино обещал это сделать, приняв необходимые меры. Итак, согласившись на это дело, он приказал тотчас же за него приняться. Соорудив изнутри всю необходимую арматуру со звездообразным расположением ее балок, он врубил в центральный столб все брусья, поддерживавшие свод купола, и связал их изнутри деревянным переплетом таким способом, что он смог после этого уже снаружи стянуть купола железными цепями и заново укрепить их на других стенах, снизу же подвел новые фундаменты под купольные столбы и таким образом укрепил и обезопасил эти купола навеки. Этим он потряс всю Венецию и удовлетворил не только дожа Гритти, но и, более того, с такой неопровержимой ясностью убедил светлейший Сенат в своей доблести, что по окончании всей работы, ввиду смерти протомагистра синьоров прокураторов св. Марка, удостоился высшей должности, присуждаемой этими синьорами своим инженерам и архитекторам, должность эта была присуждена ему вместе с домом, полагающимся в этих случаях, и соответствующим содержанием. Итак, заняв эту должность, он приступил к исполнению своих обязанностей, уделяя сугубое внимание как самому строительству, так и бумагам и книгам, находившимся в его ведении, и проявляя особое рвение во всем, что касалось собора Сан Марко, а также отдельных комиссий, которых было немало, и множества других дел, разбиравшихся в этой прокурации. И притом он поддерживал необыкновенные дружеские отношения с этими синьорами, ибо, целиком занятый тем, чтобы как-нибудь им угодить, и вместе с тем стараясь, чтобы деятельность их была проникнута заботой о величии, красоте и нарядности собора и общественной площади, чего никто из занимавших эту должность никогда не делал, он в то же время не забывал об их выгоде, обеспечивал им всякого рода прибыли и доходы своими выдумками, изобретательностью и быстротой соображения, и при всем этом, однако, вводя этих синьоров лишь в самые ничтожные расходы, а то и просто задаром.

Так, например, к 1529 году между обеими колоннами, стоящими на площади, появились мясные лавки, а между колоннами дворца – деревянные будки для удовлетворения естественных потребностей, что было весьма безобразным и позорным как для достоинства дворца и общественной площади, так и по отношению к иностранцам, которые, въезжая в Венецию со стороны Сан Джорджо, с первых же шагов натыкались на подобную гнусность. Тогда Якопо, доказав дожу Гритти всю значительность и пользу своего замысла, приказал убрать лавки и будки, и, перенеся лавки туда, где они находятся и поныне, и отведя места для зеленщиков, он увеличил доход прокурации на семьсот дукатов, украсив в то же время и площадь и город. Некоторое время спустя он обнаружил, что, если недалеко от часов по Марчерии, ведущей к Риальто, снести один из домов, арендовавшийся за двадцать шесть дукатов, можно было бы проложить улицу, упирающуюся в Спадарию, и таким образом повысить арендную плату на все окружающие дома и лавки. И вот, снеся этот дом, он увеличил годовой доход прокурации на сто пятьдесят дукатов. Сверх этого расположенный там трактир Пеллегрино и еще один на Кампо Русоло увеличили доход на четыреста дукатов. Такого же рода услуги он оказал им и при перестройке Пескарии, а также и в других случаях и в разное время во многих домах, лавках и иных помещениях, находившихся в ведении этих синьоров. Таким образом, получив благодаря Сансовино больше двух тысяч дукатов чистой прибыли, прокурация имела все основания его любить и дорожить им.

Вскоре по распоряжению прокураторов он приступил к строительству великолепнейшего и богатейшего сооружения – библиотеки против дворца Синьории, сплошь украшенной столькими архитектурными ордерами, а именно и коринфским и дорическим, столькими видами порезок, карнизов, колонн, капителей и полуфигур, что это поистине чудо. И все это – не щадя средств, ибо ее залы изобилуют богатейшими полами, лепниной и историями, а парадные лестницы ее украшены всевозможной живописью, как об этом рассказано в жизнеописании Баттисты Франко, не говоря уже об удобствах и богатых украшениях при входе в главный портал, придающий ей и торжественность и величие, свидетельствуя о мастерстве Сансовино. Эти приемы явились причиной тому, что в этом городе, где до того не было принято строить дома и дворцы его граждан иначе как в одном и том же ордере, причем каждый придерживался всегда и во всем тех же размеров и тех же старых обычаев, не внося никаких изменений в зависимости от отведенного ему участка и соображений удобства, явились, говорю я, причиной тому, что отныне начали строить общественные и частные здания по новым проектам и с лучшим пониманием ордера, следуя древнему учению Витрувия. Библиотека же, по суждению знатоков и людей, видевших многие страны света, не имеет себе равных.

После нее Сансовино построил дворец мессера Джованни Дельфино, расположенный на Большом канале по ту сторону Риальто, против Железного берега, и стоивший тридцать тысяч дукатов. Равным образом – и дворец мессера Лионардо Моро в приходе Сан Джироламо, очень дорогой и похожий на крепость.

Построил он также дворец мессера Луиджи деи Гарцони, превышающий по длине обоих фасадов Фондано деи Тедески на тридцать шагов и настолько благоустроенный, что вода проведена по всей постройке, украшенной четырьмя прекраснейшими фигурами работы самого Сансовино. Дворец этот расположен в предместье у моста Казале.

Но особенно прекрасен дворец мессера Джорджо Корнаро на Большом канале, который, вне всякого сомнения превосходя все остальные по удобству, величию и размерам, славится как, пожалуй, самый красивый во всей Италии. Оставляя в стороне другие частные постройки, следует упомянуть о выстроенном по его проекту здании скуолы, или братства Мизерикордии, – обширнейшем сооружении, стоившем сто тридцать тысяч скудо. Когда оно будет закончено, из него должно получиться самое величественное сооружение во всей Италии. Его же – церковь Сан Франческо делла Винья, принадлежащая братьям-цокколантам, произведение обширнейшее и значительное. Правда, фасад его был выполнен другим мастером. Лоджия коринфского ордера у подножия колокольни Сан Марко также построена по его проекту и богатейшим образом украшена колоннами, четырьмя нишами, в которых четыре фигуры бронзовые, немногим меньше натуры, необыкновенной красоты и выполненные им же, и различными историями и фигурами в низком рельефе. Произведение это образует великолепный пьедестал для колокольни, имеющей по каждой из сторон ширину в тридцать пять футов, и приблизительно столько же занимает и Лоджетта Сансовино. В высоту от земли до карниза, в котором пробиты окна для колоколов, колокольня имеет сто шестьдесят футов; от уровня же этого карниза до следующего верхнего, в котором помещается коридор, – двадцать пять футов; следующий, прямоугольный, объем имеет высоту в двадцать восемь с половиной футов. От уровня коридора до конца пирамиды – шестьдесят футов. А небольшая площадка на ее вершине, где установлен ангел, равна шести футам, самый же ангел, вращающийся по ветру во все стороны, – десять футов. Таким образом, вся высота в целом равна двумстам девяносто двум футам.

Но самая прекрасная, самая богатая и самая мощная постройка Сансовино – Монетный двор в Венеции, сплошь из железа и камня, так как в нем нет ни куска дерева для полной безопасности от огня. А внутри он подразделен настолько разумно и настолько удобно для обслуживания столь огромного количества рабочих, что нигде на свете нет монетного двора, обладающего более разумной планировкой и большей прочностью. Весь он построен в очень красивом рустованном ордере. Этот ордер, до того еще не применявшийся в этом городе, вызвал немалое удивление среди местных жителей. Также и в лагунах можно видеть построенную им церковь Санто Спирито – произведение, полное прелести и нежности. В самой Венеции фасад церкви Сан Джиминьяно придает всей площади особый блеск, а Мерчерии – фасад церкви Сан Джулиано. В церкви же Сан Сальвадор примечательна богатейшая гробница дожа Франческо Веньеро. Соорудил он также на мосту Риальто через Большой канал новые сводчатые ряды с таким расчетом, что под ними почти ежедневно легко помещается целый рынок местных торговцев и всяких других людей, съезжающихся в этот город. Но самым удивительным и невиданным оказалось то, что он построил для семьи Тьеполо в приходе Мизерикордии. В самом деле, семья эта владела на одном из каналов большим дворцом с царственными покоями, который, однако, стоял на очень плохих фундаментах, заложенных в водах упомянутого канала, так что можно было предположить, что постройка эта через несколько лет обвалится. Сансовино в канале под дворцом переделал все фундаменты, заменив их огромнейшими камнями и обеспечив таким образом устойчивость здания при помощи удивительно прочных опор, так что хозяева дома могли в нем жить в полной безопасности.

Однако это вовсе не означало, что Сансовино, занятый на стольких постройках, все же когда-либо хотя бы на один день переставал создавать для своего удовольствия значительнейшие и прекрасные скульптуры из мрамора или из бронзы.

Над сосудом для святой воды, находящимся у монахов Ка Гранде, им сделана очень красивая и известнейшая мраморная статуя, изображающая св. Иоанна Крестителя.

В Падуе, в одной из капелл собора, его же великолепнейшая большая мраморная история с полурельефными фигурами, изображающая одно из чудес св. Антония Падуанского, – вещь высоко ценимая в этом городе.

При входе на лестницу дворца Сан Марко в Венеции он сделал также из мрамора Нептуна и Марса в облике двух великолепнейших гигантов вышиною в семь локтей каждый, олицетворяющих могущество, которым эта светлейшая республика обладает на суше и на море. Для герцога феррарского он выполнил статую Геркулеса, а для кафедры в соборе Сан Марко – шесть бронзовых полурельефных историй высотой в один локоть и длиной в полтора с историями из жития этого святого, разнообразие которых высоко ценилось. А над порталом этого же собора он поставил мраморную Мадонну в естественную величину, которая почиталась великолепнейшей работой, и там же – бронзовая дверь ризницы, состоящая из двух очень красивых створок с полурельефными историями из жизни Иисуса Христа превосходнейшей его работы. Над порталом арсенала он сделал красивейшую мраморную Мадонну с младенцем на руках.

Все эти произведения не только прославили и украсили Венецианскую республику, но изо дня в день свидетельствовали о заслугах Сансовино как выдающегося художника, снискавшего себе любовь и почет великодушных и щедрых синьоров, а также своих собратьев по искусству, поскольку с его именем было связано все то, что при жизни его создавалось в этом городе в области скульптуры и архитектуры. Да и в самом деле, Якопо в своем превосходстве над всеми остальными по праву занимал признанное за ним первое место в этом городе среди мастеров рисунка, и его талант по праву пользовался всеобщей любовью и признанием как людей благородных, так и простого народа. Ведь помимо всего прочего, о чем уже говорилось, он своими знаниями и своим вкусом достиг того, что город этот почти целиком обновился, и он же научил истинному и хорошему способу строительства.

Три великолепнейшие его фигуры из гипса находятся в руках его сына, одна из них – Лаокоон, другая – стоящая Венера, а третья – Мадонна, окруженная многими путтами. Фигуры эти – вещи настолько редкостные, что других подобных им и во всей Венеции не найти. У него же хранятся рисунки шестидесяти планов храмов и церквей, сочиненных Сансовино и настолько из ряда вон выходящих, что со времен античности ничего лучше задуманного и более красивого не увидишь. Я слыхал, что его сын собирается выпустить их в свет на всеобщую пользу. Часть их он уже отдал в гравировку, равно как и проекты многих прославленных архитектурных трудов своего отца, осуществленных им в разных городах Италии.

Несмотря на свою занятость, о которой я уже сказал, бесконечными делами, связанными с общественным и частным строительством как в самом городе, так и за его пределами (ведь к нему съезжались и иностранцы за моделями и проектами построек, за скульптурами или просто за советами, как, например, герцог Феррарский, получивший от него Геркулеса в виде гиганта, как герцог Мантуанский, а также Урбинский), он всегда был готов оказать частные и личные услуги любому из синьоров прокураторов, которые, пользуясь ими как в самой Венеции, так и в иных местах, никогда ничего не предпринимали без его помощи и совета и постоянно занимали его работой не только для самих себя, но и для своих родственников и друзей, причем без всякого вознаграждения, так как он готов был переносить любые труды и невзгоды, только бы им угодить.

Но больше всего его любили и бесконечно ценили дож Гритти, любитель прекрасных умов, прокураторы мессер Витторио Гримани и мессер Джованни да Ледже, кавалер, а также мессер Маркантонио Джустиниано, познакомившийся с ним в Риме, ибо эти прославленные мужи, отличавшиеся величием духа и душой поистине царственной, обладавшие большим опытом в делах мирских и исчерпывающими познаниями в области благородных искусств и наиболее выдающихся их творений, вскоре убедились в его достоинствах и поняли, насколько им должно дорожить и его ценить. Умело используя его по назначению, они говорили (соглашаясь в этом с мнением всего города), что эта прокурация никогда не имела и никогда, во все времена, не будет иметь у себя такого человека, как он, что они прекрасно знают, насколько имя его знаменито и прославлено во Флоренции, в Риме и по всей Италии у людей и государей большого ума и что, наконец, каждый из них нисколько не сомневается в том, что не только сам Сансовино, но и его непосредственные наследники и далекие потомки достойны того, чтобы государство навечно их обеспечило ради его исключительных заслуг.

По своему телосложению Якопо был среднего роста, никак не тучный и на ходу держался прямо. Он был белолиц, с рыжей бородой, а в молодости очень хорош собою и приятен в обращении, почему очень нравился разным женщинам, даже и с высоким положением.

Состарившись, он приобрел почтенную осанку, с красивой седой бородой, но с походкой юноши, а достигнув девяностотрехлетнего возраста, он оставался чрезвычайно бодрым и здоровым, различая без очков малейший предмет на любом, хотя бы очень далеком расстоянии, при письме же головы не наклонял и не наваливался на стол, как это иные привыкли делать. Он любил прилично одеваться и соблюдал собственную особу в величайшей чистоте, так как до глубокой старости продолжал любить женщин, беседовать о которых ему очень нравилось. В молодости он прихварывал от излишеств, но, состарившись, никогда ничем не болел. Так на протяжении целых пятидесяти лет, если ему иной раз и недомогалось, он не желал воспользоваться услугами врачей, мало того, после четвертого хватившего его удара в возрасте восьмидесяти четырех лет он оправился тем, что только два месяца пролежал в постели в очень темном и теплом помещении, отказываясь от всяких лекарств. У него был настолько хороший желудок, что он ни от какой пищи не воздерживался, не отличая хорошей от вредной. Летом он питался почти только одними плодами, и часто в глубокой старости съедал за один раз не больше трех огурцов и половину лимона. Что же касается его душевных качеств, он был очень осмотрителен и во всем предвидел будущее, уравновешивая его с прошедшим. В делах своих он был рачителен, невзирая ни на какие трудности, и никогда не пренебрегал своими обязанностями ради удовольствий. Говорил хорошо и не скупился на слова по любому предмету, в котором он был сведущ, с большой легкостью ссылаясь на многочисленные примеры. И этим он был мил и великим и малым мира сего, и друзьям своим. До последних лет своей жизни он сохранял память свежести необычайной и до мельчайших подробностей вспоминал и детство свое, и разграбление Рима, и многие удачи и невзгоды, в свое время им пережитые. Он был смел и юношей любил состязаться со старшими, говоря, что, соревнуясь с великими мира сего, – приобретаешь, а с малыми – теряешь. Честь он ценил превыше всего на свете, поэтому в делах своих был человеком честнейшим и человеком своего слова, и такой чистоты душевной, которой он никогда не поступился бы при любых, даже самых важных обстоятельствах, что, впрочем, не раз испытывали на себе и его начальники, которые за это и за другие его качества видели в нем не столько протомагистра и своего исполнителя, сколько отца и брата, почитая его за его отнюдь не притворную, но природную доброту.

В щедрости своей он никому не отказывал и любил своих родителей настолько, что лишал себя многих удобств ради того, чтобы оказать им помощь, хотя сам он жил в почете, пользуясь добрым именем и всеобщим уважением. Бывали случаи, когда он поддавался вспышке гнева, кипевшего в нем с неукротимой силой, однако он скоро отходил, и часто достаточно было четырех жалких слов, чтобы у него на глазах проступили слезы.

Он превыше всякой меры любил искусство скульптуры, и любил его настолько, что ради его широкого, повсеместного распространения он воспитал многих учеников, создав в Италии как бы питомник этого искусства. В числе этих учеников большую известность приобрели: флорентинцы Никколо Триболо и Солосмео, тосканец Данезе Каттанео из Каррары, достигший высшего совершенства не только в скульптуре, но и в поэзии, феррарец Джироламо, венецианец Якопо Колонна, неаполитанец Лука Ланча, падуанец, Тициан, Пьетро из Сало, флорентинец Бартоломее Амманати, в настоящее время скульптор и старший мастер великого герцога Тосканского, и, наконец тридентинец Алессандро Витториа, редчайший мастер скульптурного портрета в мраморе, и брешанец Якопо деи Медичи. Все они, неизменно возрождая память о совершенстве своего учителя, создали своим талантом много достойных произведений в разных городах. Его высоко ценили государи, в том числе флорентийский герцог Алессандро деи Медичи, пожелавший услышать его суждение по поводу строившейся флорентийской цитадели. Герцог же Козимо в сороковом году, когда Сансовино по своим делам вернулся на родину, не только попросил его высказать свое мнение о вышеупомянутой крепости, но пытался уговорить его остаться у него служить, предложив ему большое вознаграждение. Когда же он возвращался из Флоренции, феррарский герцог Эрколе задержал его у себя и всеми способами добивался того, чтобы он остался в Ферраре на любых условиях. Однако он так уже привык к Венеции и так хорошо себя чувствовал в этом городе, где прожил большую часть своей жизни, питая особую привязанность к прокураторам, оказавшим ему столько внимания, что отказал и тому и другому. Равным образом приглашал его и папа Павел III, который хотел поставить его на место Антонио да Сангалло во главе строительства собора Св. Петра, о чем усиленно хлопотал монсиньор делла Каза, тогдашний папский легат в Венеции, но все оказалось напрасно, так как Сансовино говорил, что он никогда не променяет образ жизни в республике на то, чтобы оказаться под властью неограниченного монарха. Испанский же король Филипп всячески его обласкал, находясь проездом через Германию в Пескьере, куда приехал и Сансовино, чтобы его увидеть.

К славе он стремился превыше всяческой меры и ради нее тратился на других, нанося этим значительный ущерб своим наследникам, только бы сохранить о себе память. Люди понимающие утверждают, что сколько бы он ни уступал Микеланджело, он все же кое в чем превосходил его, а именно, в передаче одежды и выражении на детских и женских лицах, в чем Якопо не имел себе равных. Действительно, в мраморе ткани у него были тончайшие, отлично положенные, с большими и малыми складками, выявляющими как одетые, так и обнаженные части тела, младенцев же он изображал мягкими и нежными, лишенными тех мышц, которые бывают у взрослых, и с ручками и ножками мясистыми ровно настолько, что они ничем не отличались от живых. Выражение лица у его женщин было ласковым и обворожительным и как нельзя более естественным, в чем могут убедить каждого, кто видит различные Мадонны, созданные им в мраморе или в низком рельефе и находящиеся в разных городах, а также его Венеры и другие женские фигуры.

И вот этот человек, занимавший столь исключительное место в скульптуре и архитектуре, прожив свой век на радость людям и во славу Господа, даровавшего ему талант, благодаря которому он блистал среди нас так, как об этом уже говорилось выше, достигнув девяностотрехлетнего возраста и почувствовав некоторое общее утомление, прилег отдохнуть на свою постель и, не испытывая никаких страданий, даже умудряясь вставать и одеваться, как здоровый человек, провел в ней полтора месяца, постепенно потухая, пожелав, наконец, причаститься святых тайн; после чего, все еще надеясь прожить еще несколько лет, он умер от истощения второго ноября 1570 года. И хотя, дожив до такого возраста, он полностью завершил все то, что ему было предначертано природой, все же вся Венеция о нем пожалела.

Он оставил после себя сына Франческо, родившегося в Риме в 1521 году, литератора, который подвизается как в области правовой, так и гуманитарной и от которого еще при жизни Сансовино родились три внука, один мужского пола, названный по имени деда – Якопо, и две внучки – одна из них Фиоренца, смерть которой доставила ему величайшую муку и горе, а другая – Аврора.

Тело его с великими почестями было похоронено в его собственной капелле в церкви Сан Джиминьяно, и над могилой сыном его была установлена его мраморная статуя, им самим изваянная еще при жизни и сопровождаемая нижеследующей эпитафией, увековечивающей память о его доблестях:

«Jacopo Sansovino Florentine P. qvi Romae Iulio II.

Leoni X. dementi VII. Pont. Max. maxime gratus,

Venettis architecturae sculpturaeque intermortuum

decus, primus excitavit, quique a Senatu ob eximiam

virtutem liberaliter honestatus, summo civitatis

moerore decessit, Franciscus f. hoc Mon. p. Vixit ann. XCIII

ob. V. Cal. Dec. MDLXX».

(Перевода текста эпитафии А. Габричевский не дает. Прим. ред.)

Равным образом и флорентийская колония публично отметила его кончину достаточно внушительной церемонией в церкви Фрари, на которой надгробная речь была произнесена мессером Камилло Буонильи, человеком выдающимся.

У Сансовино было много учеников. Во Флоренции – Никколо, по прозванию Триболо, о котором я уже говорил, и Солосмео из Сеттиньяно, который, за исключением больших фигур, закончил всю в Монте Казино мраморную гробницу с телом Пьеро деи Медичи, утонувшего в реке Гарильяно. Его же учеником был Джироламо из Феррары, по прозванию Ломбардо, о котором уже шла речь в жизнеописании феррарца Бенвенуто Гарофало и который обучался искусству сначала у Сансовино, а затем у Гарофало, создав кроме упоминавшихся выше его работ в Лорето много мраморных и бронзовых произведений в Венеции. Этот Джироламо попал к Сансовино уже в возрасте тридцати лет и с плохим знанием рисунка, хотя им до этого и были выполнены кое-какие скульптуры, к тому же он был, скорее, литератором и придворным, чем скульптором. И все же он был настолько прилежен, что за немногие годы достиг тех успехов, о которых можно судить по его полурельефам в библиотеке и в лоджии под колокольней Св. Марка, ибо в этих вещах он настолько преуспел, что смог после них самостоятельно создать мраморные статуи пророков, которые, как уже говорилось, он выполнил для собора в Лорето.

Также учеником Сансовино был Якопо Колонна, умерший в Болонье тому уже тридцать лет во время очень ответственной работы. Им была выполнена в Венеции в церкви Сан Сальвадоре обнаженная мраморная фигура св. Иеронима, фигура прекрасная и всеми одобренная, которую и по сию пору можно увидеть в нише органа этой церкви. В Венеции же на Джудекке в церкви Санта Кроче он поставил весьма искусно выполненную также обнаженную фигуру Христа, указывающего на свои раны. Далее, в церкви Сан Джованни Нуово – три фигуры: св. Доротею, св. Лучию и св. Екатерину, а в церкви Санта Марино – конную статую вооруженного полководца. Все эти вещи могут быть поставлены наравне с любыми другими в той же Венеции. В Падуе, в церкви Сант Антонио, он выполнил из стука одетые фигуры св. Антония и св. Бернардина. Из того же материала он сделал для мессера Луиджи Корнаро три круглые скульптуры больше натуральной величины, а именно Минерву, Венеру и Диану, из мрамора – Меркурия, а из терракоты обнаженного и юного Марсия, извлекающего из ноги занозу, вернее, уже извлекшего ее, держащего в одной руке больную ногу, а в другой тряпку, которой он собирается вытереть рану. Эту вещь, лучшую из всех когда-либо им сделанных, мессер Луиджи определил к отливке из бронзы. Для него же Якопо Колонна сделал другого, каменного Меркурия, который был впоследствии подарен мантуанскому герцогу Федериго.

Другим учеником Сансовино был скульптор Тициан из Падуи, который изваял несколько небольших мраморных фигур в лоджии колокольни Св. Марка, а в соборе того же Св. Марка, в капелле Св. Иоанна, можно видеть им же изваянную и отлитую из бронзы красивую и большую крышку бронзового саркофага. Им же были с большим мастерством вылеплены для отливки их из бронзы статуя св. Иоанна вместе с четырьмя евангелистами и четырьмя историями о том же св. Иоанне, однако смерть, настигшая его в возрасте тридцати пяти лет, лишила мир превосходного и сильного художника. Его же работы – богатейшие лепные членения на своде одной из капелл собора Сант-Антонио в Падуе. Для этой же капеллы им была начата бронзовая ограда в четыре арки, заполненные историями об этом святом и другими фигурами в полурельефе и в низком рельефе. Однако и эта вещь осталась незаконченной из-за его смерти и из-за раздоров между теми, кому надлежало заботиться об ее осуществлении. Многие куски ее были уже отлиты и получались очень красивыми, а для многих других были уже заготовлены формы, как вдруг он скончался и все остановилось. Когда же Вазари выполнял уже упоминавшееся выше убранство для синьоров сообщества Кальиа в Канарейо, тот же Тициан выполнил для этой работы несколько глиняных статуй и множество герм. Вообще его часто приглашали для украшения театральных сцен и помещений, триумфальных арок и других подобных сооружений и оказывали ему большой почет, так как все это выполнялось им с большой изобретательностью, фантазией и разнообразием, а главное, с большой быстротой. Пьетро из Сало был также учеником Сансовино. Он вплоть до тридцатилетнего возраста просидел над резьбой лиственного орнамента и только с помощью Сансовино, у которого он стал учиться, он наконец приступил к ваянию фигур из мрамора и, изучив это дело, настолько им увлекся, что уже через два года начал работать самостоятельно, о чем свидетельствуют некоторые очень хорошие его произведения в абсиде собора Св. Марка, а также статуя Марса больше натуральной величины, находящаяся на фасаде Дворца дожей рядом с тремя другими, изваянными хорошими мастерами. В залах же Совета Десяти им сделаны две фигуры, одна мужская, другая женская, рядом с двумя другими работы Данезе Каттанео, скульптора, достойного наивысшей хвалы, который также был учеником Сансовино, как о том будет сказано ниже. Фигуры эти украшают собою камин. Пьетро сделал еще три круглые фигуры больше натуры, находящиеся в церкви Сант Антонио, а именно, превосходно выполненные изображения Правосудия, Мужества и некоего венецианского генерала. На колонне, стоящей на площади в Мурано, поставлена другая его же фигура Правосудия в красивой позе и со знанием рисунка. Еще одна фигура Правосудия находится в Венеции на площади Риальто и служит поддержкой того камня, на котором происходит всенародное оглашение правительственных указов, та самая, которую прозвали «Горбуном Риальто». За все эти работы он прослыл ваятелем отменнейшим. В Падуе для собора он сделал очень красивую Фетиду, а также Вакха, выжимающего виноградную гроздь в чашу. Эту фигуру, самую трудную и самую прекрасную из всего, что когда-либо было им создано, он, умирая, завещал своим сыновьям, которые все еще держат ее у себя в доме, в надежде продать ее тому, кто выше ее оценит и лучше заплатит за труды, потраченные на нее их отцом.

Равным образом учеником Якопо был Алессандро Витториа из Тренто, отличнейший скульптор, горячо преданный своей науке и обнаруживший в многочисленных своих произведениях, выполненных им в прекраснейшей манере как из стука, так и из мрамора, живость ума, отличную манеру и все то, что заставляет нас их высоко ценить. Им выполнены в Венеции над главным порталом библиотеки Сан Марко две огромные женщины из камня, высотою в десять пальм каждая, очень красивые, изящные и достойные высокой хвалы. В Падуанском соборе Санто над гробницей Контарини он изваял четыре фигуры – двух рабов или пленников, Славу и Фетиду. Все они каменные, равно как и ангел, установленный на колокольне веронского собора и представляющий собою изваяние великолепнейшее. В Далмацию для собора в Трогире им были отправлены четыре апостола также из камня и высотою в пять футов каждый. А из серебра он выполнил для венецианской скуолы Сан Джованни Эванджелиста несколько прелестных круглых фигур, а также серебряную круглую фигуру св. Теодора высотою в два фута. В капелле Гримани церкви Сан Себастиане он сделал две мраморные фигуры в три фута каждая, а после этого в церкви Сан Сальвадоре – каменное Оплакивание Христа из двух фигур, почитающихся отличными. На балконе дворца Св. Марка, выходящем на площадь, всеми одобряется его же фигура Меркурия, а в церкви Сан Франческо делла Винья он сделал три очень красивые, изящные и отлично выполненные каменные фигуры в натуральную величину, изображающие св. Антония, св. Себастиана и св. Роха. В церкви же крестоносцев он выполнил из стука две очень красивые фигуры в шесть футов каждая, установленные на главном алтаре, и из того же материала, как уже говорилось, все украшения на сводах новых лестниц во дворце Св. Марка с лепными членениями, в просветах между которыми Баттиста Франко потом написал истории, фигуры и гротески, находящиеся там и сейчас. Алессандро же выполнил лепные украшения на лестницах библиотеки Св. Марка – и все это произведения большого размаха. В церкви миноритов его работы – целая капелла, где на великолепнейшем и огромнейшем мраморном алтарном образе он в полурельефе изобразил Успение Богородицы, а под ним пять огромных фигур, не лишенных величия и тщательно выполненных в отличной манере, с торжественным и красивым расположением складок одежды. Эти мраморные фигуры, изображающие св. Иеронима, св. Иоанна Крестителя, св. Петра, св. Андрея и св. Леонарда, имеют шесть футов в вышину каждая и лучше всего того, что до сих пор им сделано. В венчающей части этой капеллы на фронтоне две, тоже мраморные, фигуры, очень изящные и по восьми футов каждая. Тот же Витториа изваял множество мраморных портретов с великолепными и очень похожими головами, как то: портреты синьора Джованбаттисты Фередо, стоящий в церкви Сан Джованни э Паоло, светлейшего Маркантонио Гримани в церкви Санто Себастиане, а в церкви Сан Джиминьяно – портрет ее настоятеля. Им же изваяны портреты мессера Андреа Лоредано, мессера Приано да Ладже и двух братьев из дома Пеллегрини, а именно, мессера Винченцио и мессера Джованбаттисты. А так как Витториа еще молод, работает с охотой, мастер своего дела, приветлив, дорожит своим именем и славой – словом, милейший человек, можно полагать, что мы еще на нашем веку вправе ожидать от него изо дня в день великолепнейших произведений, достойных его имени, и что ему самому также на своем веку суждено сделаться превосходнейшим скульптором и заслужить пальму первенства перед остальными скульпторами этой страны. А вот еще один скульптор, некий Томмазо из Лугано, который тоже провел много лет при Сансовино и вместе с другими, как уже говорилось, изваял своим резцом много фигур в библиотеке Св. Марка. А затем, расставшись с Сансовино, он уже самостоятельно изваял Мадонну с младенцем на руках и молодым св. Иоанном у ее ног. Все три фигуры настолько прекрасны по форме, по позам и по манере, что могут быть поставлены в один ряд с лучшими современными произведениями, находящимися в Венеции. Это изваяние стоит в церкви Санто Себастиано. Существует сделанный им из мрамора бюст императора Карла V, который считается поистине чудом и очень понравился Его Величеству. А так как Томмазо предпочитал работать в стуке, чем в мраморе или бронзе, существует бесконечное множество великолепнейших фигур и других произведений, исполненных им в этом материале и находящихся в домах многих венецианских дворян. О нем, однако, сказано достаточно.

Наконец, из ломбардцев нам остается упомянуть о Якопо из Бреши, двадцатичетырехлетнем юноше, который совсем еще недавно покинул Сансовино и который за многие годы своего пребывания в Венеции показал, на что он способен и что он может достигнуть совершенства, которого ему и удалось достигнуть впоследствии в своем родном городе Бреше, в особенности же в городской ратуше. Но если ему суждено работать и здравствовать, мы увидим еще более значительные и еще лучшие его творения, так как он полон сил и обладает великолепнейшим дарованием.

Из наших тосканцев учеником Сансовино был Бартоломео Амманати, о котором мы уже упоминали во многих местах этого труда. Здесь же я скажу, что он работал под началом Сансовино, в Венеции, а затем в Падуе для мессера Марко ди Мантова, выдающегося доктора медицины, в доме которого, в его дворе, он воздвиг огромнейшего гиганта из одного куска мрамора, а также его гробницу со многими статуями. Впоследствии, когда Амманати переехал в 1550 году в Рим, Джорджо Вазари заказал ему четыре мраморные статуи высотой в четыре фута каждая для гробницы кардинала де Монти-старшего, которая самому Джорджо была заказана папой Юлием для церкви Сан Пьетро а Монторио, как о том будет сказано ниже. Статуи же эти всем очень понравились. А так как Вазари его полюбил, он познакомил его с вышеупомянутым Юлием III, который, обо всем распорядившись, приказал дать и ему работу. Так оба они, а именно Вазари и Амманати, некоторое время работали вместе на папской вилле. Вскоре, однако, когда после смерти упомянутого папы Вазари отправился во Флоренцию на службу к герцогу Козимо, Амманати, оказавшись безработным и за время своего пребывания в Риме очень плохо вознагражденный этим первосвященником за свои труды, написал Вазари с просьбой помочь ему во Флоренции перед герцогом так же, как он помогал ему в Риме. Тогда Вазари, горячо за это взявшись, устроил его на службу к Его Превосходительству, для которого Амманати стал выполнять множество мраморных и бронзовых статуй, из которых многие до сих пор еще находятся в работе. Для парка в Кастелло он сделал две бронзовые фигуры больше натуральной величины, а именно Геракла, который душит Антея, причем Антей испускает через рот не дух, а огромное количество воды. Наконец, Амманати изваял колоссального мраморного Нептуна, который стоит на флорентийской площади и имеет высоту десять с половиной футов. Однако так как работы над фонтаном, в середине которого должен стоять этот Нептун, еще не закончены, я о нем больше ничего не скажу. Тот же Амманати в качестве архитектора с величайшей для себя честью и хвалой руководит строительством дворца Питти, что дает ему счастливую возможность показать свои способности и величие духа, а также щедрость и великодушие герцога Козимо. Я мог бы еще многое и подробнее рассказать об этом архитекторе, однако, поскольку он мне друг и, насколько я понимаю, кто-то другой о нем пишет, я больше ничего не скажу, дабы не вмешиваться в то, что расскажет о нем другой так, как я, быть может, и не сумел бы этого сделать.

Из учеников Сансовино нам напоследок остается только упомянуть о Данезе Каттанео, скульпторе родом из Каррары, который уже с детства состоял при нем в Венеции, а расставшись с учителем, когда ему было девятнадцать лет, он уже самостоятельно сделал в соборе Сан Марко фигуру обнаженного юноши и св. Лаврентия в церкви миноритов, в церкви Сан Сальвадоре – другого юношу из мрамора, а в церкви Сан Джованни э Паоло – статую обнаженного Вакха, выжимающего виноградную гроздь на лозе, обвивающейся вокруг древесного ствола, пред которым он сидит. Эта статуя находится ныне в доме семейства Модзаниги, что у Сан Барнаба. Данезе выполнил также множество фигур для библиотеки Сан Марко и для лоджии под колокольней наряду с другими мастерами, о которых уже шла речь, в том числе уже упоминавшиеся две статуи в залах Совета Десяти. Его же работы мраморные портреты кардинала Бембо и Контарино, главного командующего венецианскими войсками. Оба бюста находятся в Падуе в соборе Санто Антонио в роскошных и богатых обрамлениях. В той же Падуе в церкви Сан Джованни ди Вердара его же руки портрет мессера Джироламо Джиганте, ученейшего юрисконсульта. В Венеции для церкви Санто Антонио на Джудекке он сделал в высшей степени похожий портрет Джустиниано, заместителя великого магистра Мальтийского ордена, а также портрет Тьеполо, трижды избиравшегося генералом, однако оба бюста еще не установлены на свои места. Самое же крупное и наиболее примечательное произведение Данезе находится в Вероне в церкви Сант Анастазио. Это богатая мраморная капелла, построенная синьором Эрколе Фрегозо в память синьора Яно, который некогда был дожем Генуи, а затем главнокомандующим у венецианцев, на службе которых он и умер. Произведение это имеет вид триумфальной арки в коринфском ордере, расчлененной четырьмя большими круглыми каннелированными колоннами, украшенными капителями из оливковых листьев и поставленными на пьедесталы соответствующей высоты. Средний пролет вдвое шире боковых, а между колоннами перекинута арка, на которую опираются архитрав и карниз, положенные на капители. В середине, в пролете арки, помещается очень красивое обрамление, состоящее из пилястров, поддерживающих карниз и фронтон. Проем этого обрамления заполнен плитой из прекраснейшего черного пробного камня, на фоне которой стоит великолепная круглая фигура обнаженного Христа больше натуральной величины, который указует перстом на свои раны и плащ которого, обхватывая бедра, спускается между ног до земли. По углам арки помещены эмблемы его страстей, а между двумя колоннами справа стоит на пьедестале круглая статуя, изображающая Яна Фрелозо в древних доспехах, но с обнаженными руками и ногами, с левой рукой, опирающейся на рукоятку меча, которым он перепоясан, и с правой, держащей генеральский жезл. А за ним, на облицовке стены позади колонн, в полурельефе изображена парящая Минерва, которая держит в одной руке небольшой герцогский жезл, подобный жезлу венецианских дожей, а в другой знамя с эмблемой св. Марка. На облицовке же между двумя другими колоннами – вооруженная фигура, олицетворяющая воинскую доблесть, в шлеме, увенчанном веткой бессмертника, и в панцире, украшенном изображением горностая, который стоит на скале, окруженный грязью, с надписью, гласящей: «Potius moriquam foedari» и гербом Фрегозо. А еще выше – Победа с лавровым венком и пальмовой веткой в руках. Над колоннами, архитравом, фризом и карнизом – следующий ордер пилястров, на которых стоят две круглые мраморные фигуры того же размера, что и остальные, с двумя тоже круглыми трофеями. Одна из этих двух фигур изображает Молву, расправляющую свои крылья, правой рукой указующую на небо и трубящую в трубу. Она совсем обнажена, кроме тех частей ее тела, которые скрываются под прозрачными и прелестнейшими тканями ее одежды. Другая фигура олицетворяет собою Вечность, одетую более строго и восседающую во славе; она в левой руке держит кольцо, на которое смотрит, а в правой – плат, на котором лежат шары, обозначающие столетия, и небесная сфера, опоясанная змеей, кусающей себя в хвост. Над карнизом, посредине между той и другой фигурой, – три ступени, на которых сидят два больших обнаженных путта, держащие большой щит со шлемом и с гербом Фрегозо, а под этими ступенями – надпись из больших золоченых букв, высеченных на пробном камне. Все это произведение поистине достойно хвалы, так как Данезе выполнил его с большим умением, придав композиции прекрасную соразмерность, изящество и изваяв каждую фигуру с величайшей тщательностью.

Как уже было сказано, Данезе – не только выдающийся скульптор, но и отличный поэт, как это ясно видно из его сочинений, пользующихся широким признанием. Поэтому он всегда общался и близко дружил с большими и самыми даровитыми людьми нашего времени, что подтверждается также и вышеупомянутыми его произведениями, очень поэтичными по своему содержанию. В Венеции во дворе Монетного двора тот же Данезе увенчал обрамление колодца обнаженной статуей Солнца вместо фигуры Правосудия, которую хотели эти синьоры, однако Данезе решил, что такому месту больше подходит Солнце. Эта фигура держит в левой руке золотой прут, а в правой скипетр, заканчивающийся глазом. Голова ее окружена солнечными лучами и увенчана земным шаром, опоясанным змеей, кусающей себя за хвост, и покрытым небольшими золотыми холмами, которые выросли на нем под действием золота. Данезе собирался было сделать там еще две статуи, а именно статую Луны, обозначающую серебро, и другую статую для меди, но синьоры эти удовольствовались статуей для золота, как самого совершенного из всех других металлов. Данезе же приступил еще к одному произведению в память князя Лоредано, дожа Венеции. Можно надеяться, что оно по вымыслу и смелости далеко превзойдет все остальные его вещи. Работа эта предназначена к установке в венецианской церкви Сан Джованни э Паоло. Однако, поскольку Данезе еще здравствует и продолжает работать, я больше ничего не скажу ни о нем, ни о других учениках Сансовино.

И все же я в связи с вышеназванными мастерами не премину кратко упомянуть и о некоторых других художниках, скульпторах и архитекторах – уроженцах венецианской области, чтобы рассуждением о них закончить настоящее жизнеописание Сансовино.

Так, например, и Виченца имела в разное время своих скульпторов, живописцев и архитекторов, часть которых упоминалась в жизнеописании Витторе Скарпаччо и в особенности же которые процветали во времена Мантеньи и у него научились рисовать, как то: живописцы Бартоломео Монтанья, Франческо Веруцио и Джованни Сперанца. Много написанных ими картин рассеяны по всей Виченце. В настоящее время в этом городе много работ некоего гравера и архитектора Джованни, которые очень толковы, хотя его настоящая профессия заключается в превосходном выполнении листвы и животных, что он и до сих пор делает, хотя уже стар. Равным образом и вичентинец Джироламо Пирони создал в разных местах этого города весьма похвальные скульптурные и живописные произведения.

Однако среди всех прочих вичентинцев наивысшей похвалы заслуживает архитектор Андреа Палладио, так как человек этот исключительного таланта и вкуса, как о том свидетельствуют многие его произведения, созданные им у себя на родине и в других местах, в особенности же прославленный палаццо Коммунале с двумя портиками дорического ордера, украшенными великолепнейшими колоннами. Он же построил для графа Оттавио деи Виери очень красивый, невероятно величественный дворец с бесконечным числом богатейших украшений, а также другой, подобный ему, для графа Джузеппе ди Порто, который не может быть ни великолепней, ни красивей, ни более достойным любого крупного властителя, чем он есть на самом деле. Также еще один дворец строится по его проекту для графа Валерио Корикатто, дворец, который своей торжественностью и своим величием весьма подобен столь прославленным античным постройкам. Равным образом и для графов Вальмарана он почти закончил другой горделивейший дворец, который ни в чем не уступает вышеназванным. В том же городе, на площади, в просторечье именуемой Островом, он создал еще одну великолепнейшую постройку для синьора Валерио Киреджоло, а в Пульяно, вичентинском поместье, – красивейший дом для синьора кавалера Бонифацио Пульяны, и в Финале той же вичентинской области – другую постройку для мессера Бьяджо Сарачено и еще одну в Баньоло для синьора Витторе Пизани, с богатейшим большим двором в дорическом ордере и с очень красивыми колоннами. Недалеко от Виченцы, в поместье Лизьера, он построил для синьора Джованфранческо Вальмарана другое очень богатое сооружение с четырьмя башнями по углам, весьма красивыми на вид. Также и в Меледо для графа Франческо Триссино и его брата Лодовико им начат строительством великолепный дворец, расположенный на высоком холме и обладающий множеством лоджий, лестниц и других удобств, необходимых для виллы. А в Кампилье, также вичентинской области, он строит для синьора Марио Ронетта другое подобного же рода жилище со столькими удобствами, столькими богатыми чередованиями комнат, лоджий, дворов и разных помещений, посвященных разным видам деятельности, что, как только будет закончено, оно будет резиденцией, скорее, царской, чем просто господской. В Лунеде он построил еще одну виллу в поместье синьора Джироламо де'Годи, а в Угурано еще одну для графа Якопо Ангарано, поистине великолепнейшую, хотя и кажущуюся ничтожной по сравнению с величием духа этого синьора. В Квинто около Виченцы он не так давно построил еще один дворец для графа Маркантонио Тьене, обладающий такой торжественностью и таким величием, что я и сказать не берусь. Словом, Палладио создал как в самой Виченце, так и вне ее столько величественных и красивых построек, что, не будь у него других, их хватило бы на целый и притом весьма почтенный город и на целую великолепнейшую провинцию.

В Венеции же им начато много построек, однако из них превыше всех остальных поистине чудесна и в высшей степени примечательна, будучи создана в подражание домам, обычно строившимся в античности, одна, а именно та, которую он построил в монастыре Карота. Ее атриум имеет ширину в сорок футов, а длину пятьдесят четыре, то есть равную диагонали квадрата, крылья этого атриума имеют ширину, равную одной из трех частей общей длины. Колонны коринфского ордера имеют толщину в три с половиной фута, а высоту в тридцать пять. Из атриума попадаешь в перистиль, то есть в клуатр, как монахи называют свои дворы, который по стороне, примыкающей к атриуму, делится на пять частей, а по боковой – на семь с тремя поставленными друг на друга ордерами колонн, причем дорический – внизу, а над ним – ионический и коринфский. Напротив атриума находится трапезная, имеющая в длину два квадрата, а в высоту поднимающаяся до уровня перистиля, включая окружающие ее удобнейшие служебные помещения. Лестницы – винтовые и овальные и не имеют в центре ни стены, ни колонны, ни какой-либо иной средней части, которая их поддерживала бы. Ширина их равна тридцати футам, и ступеньки их положены так, что поддерживают друг друга, будучи укреплены в стене. Постройка эта целиком выложена из обожженного камня, то есть из кирпича, кроме колонных лаз, капителей, импостов арок, лестниц, облицовок карнизов, всех окон и всех дверей.

Для черных бенедиктинских монахов в их монастыре Сан Джорджо Маджоре в Венеции тот же Палладио построил огромнейшую и прекраснейшую трапезную с папертью впереди, а также начал закладку новой церкви, которая, судя по ее модели, настолько прекрасна по своей композиции, что, если только она будет закончена, она окажется произведением поразительным и поистине великолепным. Кроме того, им же начат фасад церкви Сан Франческо делла Винья, который достопочтеннейший Гримани, патриарх аквилейский, строит из истринского камня, не скупясь на расходы со свойственной ему великолепной щедростью. Коринфские колонны этого фасада имеют у своего основания толщину в четыре пальмы и высоту в сорок пальм, и весь цоколь уже выложен.

В Гамбарайе, местечке в семи милях от Венеции, на реке Бренте, тот же Палладио выстроил весьма удобное жилище для венецианских дворян мессера Никколо и мессера Луиджи Фоскари, а другое в Марокко, поместье в Местрино, для кавалера Моццениго. И точно так же в Пьомбино для мессера Джорджо Корнаро; в Монтаньяне для великолепного мессера Франческо Пизани; в Дзигоджари, Падуанской области, для вичентинского дворянина Адовардо Тьене; в Удине, фриульской области, для синьора Флориано Антонини; в Монте, также фриульской области, для великолепного мессера Марко Дзено с красивейшим, окруженным портиками двором; во Фратте, местечке в Полезине, большое строение для синьора Франческо Бадоаро с очень красивыми и занятными лоджиями. Равным образом недалеко от Азоло, местечка в тревизской области, он завершил очень удобное жилище для достопочтеннейшего синьора Даниелло Барбаро, избранника аквилейского, писавшего о Витрувии, и для его брата, светлейшего мессера Маркантонио, жилище скомпонованное настолько прекрасно, что лучшего и большего невозможно и вообразить. В числе прочего он сделал там фонтан, очень похожий на тот, что был заказан папой Юлием в Риме для своей виллы Джулиа, сплошь покрытый лепниной и живописью, исполненными выдающимися мастерами

В Генуе мессер Лука Джустиниано построил себе по проекту Палладио дом, почитающийся очень красивым, каковы, впрочем, и все упомянутые выше сооружения. Если бы я, однако, захотел перечислить все особенности тех красивых и диковинных находок и затей, которыми отличаются эти постройки, получилась бы нескончаемая история. А так как скоро выйдет в печать сочинение Палладио, состоящее из двух книг о древних сооружениях и одной о тех, которые он сам построил, я больше ничего о нем не скажу, ибо этого сочинения будет достаточно, чтобы в его лице признали того выдающегося архитектора, каковым считает его всякий, кто видит прекраснейшие его творения. Я уже не говорю о том, что он еще молод и непрерывно занят изучением своего искусства, а потому мы вправе ожидать от него произведений, изо дня в день все более и более значительных. Не умолчу и о том, что столько различных доблестей сочетаются в нем с натурой до такой степени ласковой и благородной, что полюбить готов его каждый. Потому же он удостоился быть принятым в число флорентийских академиков рисунка вместе с Данезе, Джузеппе Сальвиати, с Тинторетто и с Баттистой Фаринато из Вероны, как об этом будет сказано в том месте, где речь пойдет об этих академиках.

Венецианский живописец Бонифаций, которого я раньше не знал, также достоин упоминания в числе стольких выдающихся художников за его большой опыт и умение как колориста. Помимо многих картин и портретов, рассеянных по всей Венеции, он в церкви сервитов этого города написал на дереве для алтаря с реликвиями образ с изображением Христа в окружении апостолов и Филиппа, который как бы говорит: «Domine, ostende nobis Partem». Эта вещь исполнена в прекраснейшей и добротной манере. В церкви же монахинь св. Духа перед алтарем Богородицы он написал на дереве же другой великолепнейший образ с бесчисленным количеством мужей, жен и младенцев всякого возраста, которые вместе с Девой Марией поклоняются Богу Отцу, изображенному в небесах и в окружении многих ангелов.

Также и Якопо Фалларо – живописец с очень хорошим именем, написавший в церкви Инджезуата на створках органа блаженного Иоанна Коломбини, на которого в консистории возлагается папское облачение в присутствии большого числа кардиналов. Другой Якопо, по прозванию Пизболика, написал в венецианской церкви Санта Мариа Маджоре алтарный образ с изображением парящего в воздухе Христа, окруженного многими ангелами, и внизу – Богородицы с апостолами. А некий венецианец Фабрицио написал на стене одной из капелл церкви Санта Мариа Себенико благословение крещенских вод со многими, написанными с натуры, портретами, исполненными с большой легкостью и в отличной манере.

 

О ЛЕОНЕ ЛЕОНИ АРЕТИНЦЕ И ДРУГИХ СКУЛЬПТОРАХ И АРХИТЕКТОРАХ

Поскольку уже говорилось выше об аретинском скульпторе кавалере Леони, но в разных местах, от случая к случаю, неплохо будет, если мы здесь в порядке последовательности расскажем о его произведениях, поистине достойных того, чтобы они прославились и сохранились в памяти потомков. Итак, начав с ювелирного дела и смолоду создав много хороших вещей, и в частности много портретов с натуры, вырезанных им на стальных штампах для медалей, он за немногие годы достиг такого совершенства, что стал известен многим государям и великим людям, в частности императору Карлу V, который, признав его дарование, занял его работами более важными, чем медали. Так, вскоре после того, как он познакомился с Его Величеством, он отлил из бронзы совсем круглую, большую, натуральной величины статую этого императора, а затем одел ее в очень нарядные доспехи, состоявшие из двух тончайших оболочек, которые легко снимаются и надеваются, причем все это пригнано настолько изящно, что всякий, кто видит эту статую одетой, не замечает и едва ли может поверить, что под этим она голая, когда же она голая, никто никогда и не поверит, что ее так хорошо можно одеть в доспехи. Статуя эта опирается на левую ногу, а правой попирает лежащую фигуру, которая олицетворяет Ярость, закована в цепи и держит в руке факел, а под ней разбросано разного вида оружие. На пьедестале, находящемся ныне в Мадриде, начертаны следующие слова: «Caesarus virtute furor domitus» . («Доблестъю Кесаря смиряется ярость». Пер. А.Габричевского.)

После этих двух статуй Леоне вырезал большой штамп для чеканки медали с портретом Его Величества и с гигантами, испепеляемыми перунами Юпитера, на оборотной ее стороне. За эти работы император пожаловал Леоне пятьдесят дукатов в год, положив их на его имя в Миланский монетный двор, и удобнейший дом в округе Морони, а также рыцарское звание ему и его семье, предоставив всякого рода дворянские привилегии и его потомкам. Пребывая вместе с Его Величеством в Брюсселе, Леоне занимал комнаты в собственном дворце императора, который иной раз в свободное время и заходил к нему посмотреть, как он работает.

Вскоре после этого он изваял из мрамора статую опять-таки императора, затем статуи императрицы и короля Филиппа и, наконец, бюст того же императора, который должен был стоять на высоком месте между двумя картинами, отлитыми на бронзовых плитах. Из бронзы же он сделал бюсты королевы Марии, тогдашнего римского короля Фердинанда, его сына Максимилиана, нынешнего императора, и королевы Элеоноры, которые королева Мария, их заказавшая, поставила в галерее дворца в Бриндизи. Однако долго они там не простояли, так как король Франции Генрих из мести спалил эту галерею, оставив надпись со словами: «Vela Fole, Maria»', я сказал – из мести, ибо эта королева за несколько лет до этого поступила с ним точно так же. Как бы то ни было, но отделка этой галереи дальше не пошла, названные же бюсты находятся ныне частью во дворце католического короля в Мадриде, а частью в морской гавани Аликанте, откуда Его Величество хотел их перенести в Гранаду, где находятся усыпальницы всех испанских королей.

По возвращении же своем из Испании Леоне привез с собой две тысячи скудо наличными деньгами, не говоря о многих других подарках и почестях, которые ему были пожалованы при этом дворе.

Для герцога Альбы Леоне сделал его бюст, а также бюсты Карла V и короля Филиппа. Для преподобнейшего епископа Аррасского, ныне великого кардинала, именуемого Гранвеллой, он сделал несколько бронзовых ниш овальной формы высотою в два локтя каждая, которые богато расчленены и в которых стоят портретные полуфигуры – в одной Карла V, в другой короля Филиппа, а в третьей этого кардинала; причем все они имеют цоколи в виде изящнейших фигурок. Для синьора Веспасиано Гонзага он сделал большой бронзовый бюст герцога Альбы, который заказчик поставил в своем доме в Саббионете. Для синьора же Чезаре Гонзага он отлил также из металла статую высотой в три локтя, имеющую под собой другую фигуру, вокруг которой сплелась гидра, что должно было изображать отца Чезаре, дона Ферранте, своей добродетелью и мужеством победившего Порок и Зависть, которые тщились навлечь на него немилость Карла в делах по управлению Миланом. Эта статуя, одетая в тогу и в доспехи, частью древние, а частью современные, должна быть перенесена и установлена в Гаустальдо в память этого самого дона Ферранте, отважнейшего полководца.

Он же, как уже говорилось в другом месте, создал гробницу синьора Джован Якопо Медичи, маркиза мариньянского, брата папы Пия IV, которая стоит в Миланском соборе, имея в длину около двадцати восьми пальм, а в ширину – сорок. Она вся из каррарского мрамора и украшена четырьмя колоннами: двумя черно-белыми, пересланными папой из Рима в Милан как большая редкость, и двумя другими, большими по размеру, из пятнистого камня, похожего на яшму. Все четыре подведены под один карниз при помощи приема, которым уже больше не пользуются, но который здесь применен по желанию этого первосвященника, во всем придерживавшегося проекта Микеланджело, за исключением, однако, четырех стоящих там бронзовых фигур, выполненных рукой Леоне. Первая из них и самая большая – статуя самого маркиза во весь рост и больше натуры, держащего в правой руке генеральский жезл и положившего другую на шлем, лежащий на богато украшенном древесном стволе. Слева от этой статуи – другая, меньшая по размеру и олицетворяющая Мир, а справа – еще одна, изображающая воинскую Доблесть, обе они сидящие и на вид погруженные в печаль и в горе. Последние две, расположенные выше, – Провидение и Слава, а между ними и на том же уровне прекраснейшее барельефное Рождество Христово, венчают собою все произведение две мраморные фигуры, держащие герб этого синьора с медицейскими шарами. За эту вещь заплачено семь тысяч восемьсот скудо, как договорились в Риме кардинал Мороне и синьор Агабрио Сербеллони.

Он сделал для синьора Джовамбаттиста Кастальдо опять-таки бронзовую статую с соответствующими украшениями, предназначенную к постановке в каком-то мне неизвестном монастыре.

Для вышеназванного католического короля он изваял весьма одобренную мраморную статую, имеющую больше трех локтей в вышину и изображающую Христа с крестом и другими символами его страстей. Наконец, в работе у него сейчас находится статуя синьора Альфонсо Давалоса, знаменитейшего маркиза дель Васто, заказанная ему маркизом Пескара, его сыном. Статуя эта имеет четыре локтя в высоту, и из нее должна получиться превосходная литая фигура, если принять во внимание то усердие, с каким Леоне над ней работает, и то везение, которое неизменно сопутствовало ему при литье. И вот этот же Леоне, дабы показать величие своего духа, прекрасный талант, полученный им от природы, и благорасположение к нему судьбы, украсил, не пожалев больших денег, великолепнейшей архитектурой домик в округе Морони, настолько изобилующий всякими смелыми находками, что другого такого и во всем Милане, пожалуй, не найти. В членениях фасада над пилястрами можно видеть шесть фигур, изображающих скованных пленников, размером в шесть локтей каждая и целиком сделанных из живого камня. Между ними в нескольких нишах, подражающих античным, расположены небольшие гермы, окна и карнизы, совсем непохожие на обычные и очень изящные, а все нижние части с отменной стройностью отвечают верхним, фризы же целиком состоят из разных инструментов, относящихся к искусству рисунка. Из главного входа через коридор попадаешь во двор, посреди которого на четырех колоннах стоит конная статуя Марка Аврелия, отлитая из гипса с оригинала, находящегося на Капитолии. Ради этой статуи Леоне и пожелал посвятить свой дом Марку Аврелию, что же касается пленников, то эта его причуда разными людьми толкуется по-разному. Помимо же этой конной статуи в его красивом и удобнейшем жилище имеются, как уже говорилось в другом месте, гипсовые слепки со всех современных и древних прославленных скульптур из мрамора или бронзы, какие он только смог раздобыть.

Один из его сыновей, по имени Помпео, находящийся ныне на службе у короля Филиппа Испанского, нисколько не уступает своему отцу в резьбе стальных штампов для медалей и в литье чудесных фигур, поэтому-то он при этом дворе и был соперником флорентинца Джовампаоло Поджини, который точно так же состоит на службе у этого короля и делает великолепнейшие медали. Однако Помпео, прослужив уже много лет, предполагает вернуться в Милан, дабы наслаждаться своим аврелианским домом и прочими плодами трудов своего отца в обществе любимых им талантливых людей.

Скажу теперь несколько слов о медалях и о стальных штампах, при помощи которых их чеканят. Можно, как мне кажется, с уверенностью утверждать, что в отношении качества изображаемых на них фигур современные нам изобретатели достигли всего того, что было в свое время сделано древними римлянами, которых мы превзошли как в литературе, так и в других областях. Это ясно видно (не говоря о многих других) по двенадцати оборотным сторонам, которые недавно были сделаны Пьетро Паоло Галеотти на медалях герцога Козимо, таковы: Пиза, только что вернувшаяся в свое прежнее состояние благодаря стараниям герцога, осушившего ее окрестные болота и обеспечившего ее другими крупными усовершенствованиями – водопровод, проведенный во Флоренцию из самых различных мест; нарядное и великолепное здание государственных учреждений, построенное им для общественной пользы; объединение флорентийского и сиенского государств; сооружение города и двух крепостей на острове Эльбе; колонна, вывезенная им из Рима и установленная во Флоренции на площади Санта Тринита; сохранение, завершение и расширение здания библиотеки Сан Лоренцо на пользу общества; учреждение рыцарского ордена св. Стефана; отказ государства от своей власти в пользу герцога; создание милиции или государственных отрядов; столь великолепное и царственное завершение дворца Питти с его садами, фонтанами и постройками. Говоря об этих оборотных сторонах медалей, я не упоминаю здесь ни о литерах, окружающих изображения, ни о пояснительных надписях, поскольку мне предстоит поговорить об этом в другом месте. Все эти двенадцать оборотов действительно очень хороши и выполнены с большим изяществом и старанием, какова, впрочем, и голова самого герцога, прекрасная во всех отношениях.

Равным образом с большим совершенством, как я уже говорил, выполняются в наши дни лепнина вообще и, в частности, стуковые медали. Так, за последнее время Марио Капокачча из Анконы сделал из цветного стука заключенные в коробочки поистине прекраснейшие портреты и головы, как, например, портрет папы Пия IV, который я недавно видел, и портрет кардинала Алессандрино. Видел я также подобного же рода великолепнейшие портреты работы сыновей перуджинского ювелира Полидоро.

Вернемся, однако, в Милан. Когда я год тому назад снова увидел произведения скульптора Гоббо, ничего из ряда вон выходящего я в них не усмотрел, за исключением разве расставленных вокруг собора мраморных статуй Адама и Евы, статуи Юдифи и статуи св. Елены, а также статуй покойных Лодовико, прозванного Моро, и его супруги Беатриче, которые предназначались для гробницы работы Джован Джакомо делла Порта, скульптора и архитектора Миланского собора, выполнившего в своей молодости много работ под руководством названного Гоббо. Вышеупомянутые же фигуры, предназначавшиеся для этой гробницы, отделаны весьма тщательно. Тот же Джован Джакомо сделал много хороших вещей в павийской Чертозе, в частности на гробнице «Доблестного графа» и на фасаде тамошней церкви.

Искусству от него научился его племянник Гульельмо, который в Милане в 1530 году делал весьма старательные копии с произведений Леонардо да Винчи, принесшие ему величайшую пользу. Действительно, когда он в 1531 году отправился в Геную вместе с Джован Джакомо, который был вызван в этот город для создания гробницы св. Иоанна Крестителя, он с превеликим рвением занялся рисованием под руководством Перино дель Ваги и, не бросая ради этого скульптуры, сделал один из шестнадцати пьедесталов в этой гробнице, после чего, когда увидели, насколько он хорошо с этим справился, ему были поручены и все остальные. Засим он высек двух мраморных ангелов, находящихся в сообществе св. Иоанна, а для епископа Сервега – два мраморных портрета и колоссальную фигуру Моисея, которая была установлена в церкви Сан Лоренцо. Далее, изваяв мраморную Цереру, которую поставили над дверью дома Ансальдо Гримане, он сделал в натуральную величину статую св. Екатерины над воротами Порта делла Каццуола и, наконец, мраморных трех граций с четырьмя амурами, которые были посланы во Фландрию главному оруженосцу при особе императора Карла V вместе с другой Церерой размером в натуральную величину.

Создав за шесть лет все эти произведения, Гульельмо в 1537 году отправился в Рим с письмом от своего дяди Джован Джакомо, который всячески его рекомендовал своему другу венецианскому живописцу брату Бастиано с просьбой, чтобы тот, в свою очередь, его рекомендовал Микеланджело Буонарроти, что он и сделал. Микеланджело же, увидав, что Гульельмо на работу зол и весьма усидчив, стал испытывать к нему привязанность и прежде всего заставил его реставрировать кое-какие античные скульптуры, хранившиеся в доме Фарнезе, и в этом Гульельмо показал себя так, что Микеланджело определил его на службу к папе, тем более что он и раньше мог о нем судить по гробнице, которую он сделал на улице Темных лавок для епископа Де Солис почти целиком из бронзы и со множеством фигур и барельефных историй, как то: фигуры главных и прочих добродетелей, исполненные им с большим изяществом, и кроме них – фигура самого епископа, которая впоследствии ушла в Испанию, в Саламанку.

Между тем, пока Гульельмо продолжал реставрировать статуи, хранящиеся ныне во дворце Фарнезе в лоджии, что перед верхней залой, в 1547 году скончался брат Бастиано венецианец, который, как уже говорилось, выполнял обязанности хранителя печати. И вот, при поддержке Микеланджело и других, Гульельмо добился от папы того, что получил названную должность хранителя печати с обязательством сделать гробницу этого папы Павла III, которая должна была быть установлена в соборе Св. Петра. При изготовлении модели он использовал, улучшив их рисунок, те истории и те фигуры богословских и главных добродетелей, которые им в свое время были сделаны для названного епископа Де Солис, поместив в четырех угловых пролетах четырех путтов и четыре щита для надписей и ко всему этому добавив бронзовую статую сего первосвященника, восседающего и с миром отпускающего всем грехи; высота же этой статуи равняется семнадцати пальмам. Однако, опасаясь, что металл из-за огромных размеров фигуры не остынет и что от этого сорвется все литье, он погрузил металл в нижний бак, с тем чтобы он напитывался влагой снизу вверх, и таким необычным способом добился великолепнейшего отлива, чистого, как воск, так что вышедшая из огня пленка уже не нуждалась в какой-либо дополнительной шлифовке, как это и видно на самой статуе. Статуя же эта установлена под первыми арками, несущими абсиду нового собора Св. Петра. К этой гробнице, которая, согласно его проекту, предполагалась отдельно стоящей, должны были быть приставлены четыре фигуры, выполненные им из мрамора, с прекрасной выдумкой по программе, предложенной ему Аннибале Каро по поручению папы и кардинала Фарнезе. Одна из этих статуй – обнаженная фигура Правосудия, лежащая на ковре и повязанная через плечо невидимым мечом, в одной руке у нее пучки прутьев консульского правосудия, а в другой – пылающий факел, лицо его молодое, волосы покрыты повязкой, нос с горбинкой и на вид весьма чуткий. Вторая – это Умеренность в облике матроны, на вид моложавой, с зеркалом и закрытой книгой в руках, а вся она частью обнажена и частью одета. Третья – Изобилие, молодая женщина, увенчанная колосьями, с рогом изобилия в одной руке и старинной меркой для зерна в другой, одежда же ее такова, что обнаженное тело через нее просвечивает. Четвертая и последняя статуя – Мир, матрона с младенцем, закрывшая глаза и держащая в руке кадуцей Меркурия. Равным образом сделал он предназначавшуюся для этой гробницы бронзовую же историю, которая, по программе названного Каро, изображала двух речных богов, олицетворяющих один из них – озеро, а другой реку, протекающую через владения Фарнезе. И помимо всего этого, там же предполагалось изобразить гору, усаженную лилиями и увенчанную радугой. Однако все это не нашло себе места в задуманном сооружении по причинам, изложенным нами в жизнеописании Микеланджело, и можно лишь предполагать, что подобно тому, как все эти части сами по себе очень хороши и выполнены с большим толком, точно таким же получилось бы и целое. И все же только на открытом воздухе, на площади, произведение это получит настоящее освещение и позволит иметь о нем правильное суждение.

Тот же фра Гульельмо создал на протяжении многих лет четырнадцать историй из жизни Иисуса Христа, которые он предполагал отлить из бронзы. Каждая из них имеет в ширину четыре пальмы и шесть в высоту, правда, за исключением одной, которая имеет двенадцать пальм в вышину и шесть в ширину и на которой изображено Рождество Христово с великолепнейшими по выдумке своей фигурами. На остальных тринадцати – следующие истории: Вход Марии с младенцем Иисусом в Иерусалим на ослятах с двумя фигурами в высоком и многими в среднем и низком рельефе; Тайная вечеря с тринадцатью хорошо скомпонованными фигурами и богатейшим архитектурным фоном; Омовение ног ученикам; Моление о чаше с пятью фигурами и весьма пестрой толпой внизу; Христос перед Анной с шестью большими фигурами, многими внизу и с видом в даль; Бичевание у столпа; Венчание терновым венцом; Се человек; Пилат, умывающий себе руки; Несение Креста с пятнадцатью фигурами и некоторыми другими, которые в отдалении поднимаются на Голгофу; Распятый Христос с восемнадцатью фигурами и, наконец, Снятие со креста. Все эти истории, будь они отлиты из бронзы, составляли бы в своей совокупности редкостнейшее творение, которое выполнено с великими знаниями и рвением. Папа Пий IV намеревался внести их через одну из дверей собора Св. Петра, но из-за кончины своей не успел этого сделать.

В последнее время фра Гульельмо сделал восковые модели для трех алтарей этого собора: Снятие со креста, Передача Петру ключей церкви и Схождение Св. Духа – и из всех получились бы отменные истории. Вообще же он располагал и располагает величайшими возможностями трудиться и творить, поскольку должность хранителя печати настолько доходна, что позволяет учиться и трудиться ради одной славы, что недоступно тому, кто такими возможностями не обладает. И все же фра Гульельмо с 1547-го по нынешний 1567 год ничего законченного не создал, но ведь всякому, занимающему эту должность, свойственно становиться все более ленивым и беспечным. А что это так, явствует уже из того, что Гульельмо, до того как сделался братом-хранителем, сделал множество мраморных бюстов и других произведений, помимо тех, которые мы упоминали. Правда, им были сделаны из стука и четыре большие фигуры пророков, которые стоят в нишах между столбами первой большой арки собора Св. Петра. Он принимал также деятельное участие в изготовлении колесниц для праздника Тестаччо и других маскарадов, в течение уже многих лет устраивавшихся в Риме.

Учеником его был некий Гульельмо-Немец, который в числе других вещей создал богатую отделку, состоявшую из крохотных бронзовых статуэток, сделанных им по образцу лучших античных, для деревянного кабинета (так его называют), который граф Питильяно подарил синьору герцогу Козимо. Статуэтки эти нижеследующие: конная статуя на Капитолии, кони на Монтекавалло, Геркулесы Фарнезские, Антиной и Аполлон Бельведерский, а также бюсты двенадцати императоров наряду с другими, причем все они отлично сделаны и похожи на оригиналы.

Милан обладал еще одним скульптором, который умер в этом году и которого звали Томмазо Порта. Он отлично работал в мраморе и, в частности, подделывал античные мраморные бюсты, и этими подделками торговали как подлинниками. Маски же он подделывал настолько хорошо, что сравнить его не с кем. Да и сам я обладаю одной такой мраморной маской его работы, которая стоит на камине моего дома в Ареццо и которую каждый принимает за античную. Он же сделал из мрамора в натуральную величину бюсты всех двенадцати императоров – редкостнейшую работу, но папа Юлий III их у него отобрал, пожаловав ему взамен должность при одном из своих учреждений с годовым жалованьем в сто скудо, и как большую редкость продержал их у себя в покоях в течение уж не знаю скольких месяцев. Однако то ли, как полагают, по наущению вышеназванного Гульельмо, то ли других его завистников эти бюсты были использованы против него. Действительно, невзирая на почетный дар, пожалованный ему этим первосвященником, они были ему возвращены и присланы ему на дом. Правда, впоследствии стоимость их была ему возмещена, к тому же и на лучших условиях, торговцами, переправившими их в Испанию. Но никто из тех, кто подделывает античные вещи, никогда не мог с ним в этом сравниться, да и мне казался он достойным упоминания, тем более что он уже отошел к лучшей жизни, оставив после себя молву и славу о своем мастерстве.

Также и в Риме много работ было выполнено неким миланцем Лионардо, который совсем недавно закончил две мраморные статуи, св. Петра и св. Павла, находящиеся в капелле кардинала Джованни Риччо из Монтепульчано и которые весьма расхваливаются и считаются красивыми и удачными. Скульпторы же Якопо и Томмазо Казиньуола сделали в церкви Минервы, в капелле семейства Караффа, гробницу Павла IV со статуей самого папы (я не говорю о прочих украшениях), набранной из разных камней. Так, мантия его – из желто-мелового мискио, а обшивка и другие украшения этой мантии из других сортов мискио разных оттенков. И все это делает из нее настоящее чудо. Так, мы видим, что и эта отрасль скульптуры поднялась до уровня других изобретений современного гения и что скульпторы в своих известных скульптурах стали подражать живописи. Гробница эта была сооружена святостью, великой добротой и благодарностью папы Пия V, отца и первосвященника поистине блаженнейшего, святейшего и достойнейшего долгой жизни.

О флорентийском же скульпторе Нанни ди Баччо Биджо, помимо сказанного о нем в других местах, я добавлю, что он смолоду и под руководством Рафаелло да Монтелупо настолько успешно занялся скульптурой, что, судя уже по небольшим вещам, сделанным им из мрамора, можно было надеяться увидеть в нем мастера своего дела. Отправившись в Рим в обучение к скульптору Лоренцетто и занимаясь, как и отец его, одновременно и архитектурой, он сделал статую папы Климента VII в хоре церкви Минервы и мраморное Оплакивание, которое повторяло Оплакивание Микеланджело и которое, как действительно прекраснейшая вещь, было поставлено в церковь немецкой колонии Санта Мариа де Анима. Другое, тому подобное, он недавно сделал для флорентийского купца Луиджи дель Риччо. Сейчас оно находится во флорентийской церкви Санто Спирито, в капелле названного Луиджи, который за это Оплакивание заслужил перед своим родным городом хвалу не меньшую, чем Нанни за столь старательное и любовное ее выполнение. После этого Нанни под руководством Антонио да Сангалло с особым рвением предался архитектуре и, пока был еще жив Антонио, принял участие в строительстве собора Св. Петра, где, упав с помостьев с высоты шестидесяти локтей, разбившись, все же каким-то чудом остался жив. В Риме и за его пределами Нанни возвел много сооружений и всегда стремился получить возможно больше заказов и на возможно более крупные постройки, как об этом уже говорилось в жизнеописании Микеланджело. Им выстроен дворец кардинала Монтепульчано, а в Монте Сансовино по заказу Юлия III – ворота, незаконченный водоем, лоджия и другие помещения во дворце, сооруженном в свое время старым кардиналом ди Монте. Им же построен дом семейства Маттеи и многие другие дома, которые строились и продолжают строиться в Риме.

В наши дни в числе других архитекторов знаменит и весьма прославлен также и перуджинец Галеаццо Алесси. Состоя в молодости своей на службе у кардинала Римини в должности его камерария, он в числе первых своих произведений осуществил по желанию этого синьора перестройку всех помещений в перуджинской крепости, сделав их настолько удобными и красивыми, что, принимая во внимание столь малую площадь, всех это поразило, хотя в прежнее время они не раз вмещали в себя папу и весь его двор. После чего, выполнив для названного кардинала множество других его поручений, он, к великой для себя чести, был приглашен генуэзцами на службу этой республики, для которой в качестве первой своей работы он приступил к перестройкам и укреплению гавани и мола, вернее, к полному их обновлению. А именно был выстроен выдвинутый в море на доброе расстояние великолепный полукруглый портал, богато украшенный рустованными колоннами, чередующимися с нишами; к оконечностям же полукружия примыкают два небольших бастиона, защищающих этот портал. Далее, на площади, над молом, с задней, обращенной к городу стороны названного портала, он построил огромнейший дорический портик, в котором помещаются войска сторожевой охраны, а над этим портиком на протяжении, занимаемом портиком, а также двумя бастионами и порталом, остается для артиллерии свободная площадь, которая наподобие бастиона господствует над молом и защищает гавань от нападения изнутри и извне. И помимо всего этого, уже построенного, сейчас приступают к расширению города по его проекту, и модель уже одобрена Синьорией, весьма похвалившей Галеаццо, который как в этом, так и в других произведениях показал всю свою изобретательность. Он же создал в Генуе новую улицу с такими дворцами, построенными по его проектам в новом духе, – что многие утверждают, что ни в одном городе Италии не найти улицы более великолепной и более величественной, ни такой, в которой было бы больше таких роскошнейших дворцов, какие были выстроены генуэзскими синьорами по совету и по проекту Галеаццо. И все генуэзцы в один голос признают, что они ему бесконечно обязаны за то, что он был изобретателем и исполнителем таких произведений, которые, поскольку речь идет о постройках, сделали их город, без всякого сравнения, куда более роскошным и величественным, чем он был раньше. Он же построил другие дороги вне города и в числе прочих ту, что из Понте Дечимо ведет в Ломбардию. Он восстановил и городские стены в сторону моря, а также и здание собора, пристроив к нему абсиду и купол. Построил он много и частных домов, а именно: загородные дворцы мессера Луки Джустиниано и синьора Оттавиано Гримальди, дворцы двух дожей, дворец синьора Баттисты Гримальди и многие другие, о которых говорить не приходится. Но не умолчу о том, что для синьора Адамо Чентурони им были устроены озеро и остров, изобилующий источниками и фонтанами, которым он придал самые разнообразные, красивые и причудливые формы, а для капитана Леркаро, неподалеку от города, – водоем, вещь весьма и весьма примечательную. Однако превыше всех различных водных сооружений, выполненных им для многих лиц, красивейшая – баня, построенная в Бизаньо, в доме мессера Джован Баттисты Гримальди. Она круглой формы и на середине ее – небольшой бассейн, в котором свободно могут купаться от восьми до десяти человек. В этот бассейн вливается горячая вода через пасти четырех морских чудовищ, которые как будто из него вылезают, холодная же – из четырех лягушек, сидящих над головами этих чудовищ. Вокруг названного озерка, к которому спускаешься по трем расположенным по кругу ступенькам, проходит дорожка, достаточно широкая, чтобы по ней свободно могли прогуливаться двое. Стена, опоясывающая это круглое помещение, состоит из восьми граней, в четырех из которых четыре большие ниши и в каждой из них круглая ваза, немного возвышающаяся над землей, наполовину заглубленная в нишу и наполовину из нее выступающая. Против каждой из них может купаться один человек, получая холодную и горячую воду из маски, выпускающей ее через свои рога и, когда нужно, всасывающей ее через пасть. В одной из остальных четырех граней находится дверь, а в трех других – окна и сиденья. Все восемь граней разделены гермами, поддерживающими карниз, на который опирается круглый свод всей бани. Из середины этого свода свисает большой хрустальный шар, на котором написана небесная твердь и внутри которого помещается земной шар. Из хрустального шара, когда кто-нибудь пользуется баней по ночам, местами пробивается очень яркий свет, освещающий все помещение так, что в нем светло как средь бела дня. Я не стану говорить ни об удобствах предбанника, раздевальни и малой купальни, сплошь отделанных лепниной, ни о картинах, украшающих это помещение, дабы сверх должного не затягивать своего изложения; достаточно сказать, что они нисколько не противоречат столь выдающемуся произведению.

В Милане по проекту того же Галеаццо был построен дворец синьора Томмазо Марини, герцога Терранова, по всей вероятности, фасад церкви Сан Чельсо, Биржа в форме ротонды, уже начатая церковь Сан Витторио и многие другие сооружения. Он рассылал по всей Италии и за ее пределами, всюду, где он не имел возможности присутствовать самолично, проекты многочисленных общественных сооружений, дворцов и храмов, о которых я ничего больше не скажу, поскольку сказанного здесь вполне достаточно, чтобы создать о нем представление как о талантливом и в высшей степени выдающемся архитекторе.

Не умолчу еще, поскольку он наш итальянец, хотя никакие подробности, касающиеся его произведений, мне неизвестны, не умолчу, говорю я, о том, что, насколько мне известно, во Франции есть отличнейший архитектор, в частности в области фортификации, некий Рокко Гверрини из Марради, который во время последних войн этого королевства создал много хитроумных и похвальных произведений себе на пользу и к великой для себя чести.

 

О ДОНЕ ДЖУЛИО КЛОВИО МИНИАТЮРИСТЕ

Никогда не было, да, пожалуй, в течение долгих столетий никогда и не будет, более редкостного и более выдающегося миниатюриста, иначе говоря, живописца небольших вещей, чем дон Джулио Кловио, ибо он далеко превзошел всех других, когда-либо подвизавшихся в этом роде живописи. Родился он в провинции Славония, точнее в Хорватии, в деревне по названию Гризона, что в епархии Мадруччи, хотя его предки из семейства Клови и были выходцами из Македонии, во крещении же ему было дано имя Джорджо Джули.

С юных лет занялся он прилежно словесностью, а затем, повинуясь природному инстинкту, – рисованием, достигнув же восемнадцатилетнего возраста и мечтая об успехе, перебрался он в Италию и поступил на службу к Марино, кардиналу Гримани, при котором он на протяжении тридцати лет и подвизался в области рисунка, достигнув в этом гораздо большего, чем это прежде можно было от него ожидать, о чем можно судить, увидев некоторые его рисунки, нарисованные пером тончайшим образом и с крайней, почти что невероятной тщательностью для медалей и их оборотной стороны, которые чеканил этот синьор. И вот, убедившись, что природа охотнее помогает ему в малых вещах, чем в больших, он принял решение, и притом мудрое решение, посвятить себя миниатюре, ибо произведения его в этом роде отличались исключительным изяществом и были на диво хороши. Поддерживали же его в этом решении советы многих друзей и, в частности, Джулио Романо, широко прославленного живописца, который раньше всех других научил его пользоваться оттенками и цветами клеевых и темперных красок. И в числе первых вещей, написанных Кловио в цвете, была дева Мария, которую он, будучи человеком находчивым и многодумным, срисовал из книги жития этой Девы, произведения, содержащего первые листы, гравированные Альбрехтом Дюрером на дереве. И вот, показав себя в этом первом своем произведении с наилучшей стороны, он, через посредство синьора Альберто да Карпи, служившего тогда в Венгрии, перешел на службу к королю Людовику и королеве Марии, сестре Карла V. Для короля он выполнил светотенью Суд Париса, а для королевы закалывающую себя римлянку Лукрецию, наряду с некоторыми другими вещами, которые были признаны отменными. Когда же вскоре последовала смерть короля и в Венгрии наступила разруха, Джорджо Джулио был вынужден вернуться в Италию, куда он, едва успев прибыть, был принят старым кардиналом Камнеджо к себе на службу. Добившись там самостоятельного положения, он написал для этого синьора миниатюру Мадонны и кое-какие другие вещицы и расположился к тому, чтобы любым способом и возможно более усердно заниматься своим искусством. Так он стал рисовать, всеми силами пытаясь подражать творениям Микеланджело. Однако этому доброму его намерению помешал разгром Рима в 1527 г. И вот, будучи захвачен испанцами, которые над ним измывались, бедняга, попав в такую беду, обратился к божьей помощи и дал обет, что, если только он выйдет невредимым из этого жалкого состояния и из рук этих новых фарисеев, он тотчас же пострижется в монахи. И вот, спасенный по милости божьей, он отправился в Мантую, где принял иночество в обители св. Руффина, ордена регулярных каноников скопетинцев, получив обещание, что ему, помимо душевного отдохновения и спокойного досуга на служение Господу будет обеспечена возможность время от времени и как бы для развлечения работать над своими миниатюрами. Облачившись, таким образом, в монашескую рясу и будучи наречен доном Джулио, он в начале года принял постриг, а засим целых три года безмятежно провел в среде этих святых отцов, переезжая, однако, из одного монастыря в другой, причем по собственному желанию, как об этом уже говорилось в другом месте, и непрерывно занимаясь какой-нибудь своей работой. За это время он украсил большой изборник церковных песнопений тонкими миниатюрами и великолепнейшими узорами и, между прочим, Христа, являющегося в обличье садовника Магдалине, миниатюру, почитавшуюся единственной в своем роде. И вот, осмелев, он написал многофигурную историю блудницы, обвиняемой иудеями перед Христом, но с фигурами значительно более крупными, причем все это он срисовал с картины, написанной как раз в то время отличнейшим живописцем Тицианом Вечеллио. Вскоре после того случилось так, что дон Джулио, переезжая, как это делают монахи и прочая братия, из одного монастыря в другой, на беду сломал себе ногу. И вот, перевезенный этими монахами для лучшего исцеления в Кандианский монастырь, он провел там некоторое время, но не поправлялся, возможно, потому, что его, как это обычно бывает, одинаково плохо лечили как святые отцы, так и врачи. Услыхав об этом, кардинал Гримани, который его очень любил за его талант, получил от папы разрешение взять его к себе на службу и его вылечить. И вот, сняв с себя монашеские ризы и вылечив ногу, отправился он в Перуджу вместе с кардиналом, который был легатом, и написал для него нижеследующие миниатюры: четыре великолепнейшие истории для книги с акафистами Богоматери и три большие истории из жития св. апостола Павла для апостольских посланий, причем одна из этих книг была недавно переправлена в Испанию. Сделал он для него также прекраснейшее Оплакивание и Распятие, попавшие после смерти Гримани к камеральному клирику мессеру Джованни Гадди. Все эти произведения познакомили и Рим с доном Джулио, как с отличным миниатюристом, и послужили причиной тому, что кардинал Алессандро Фарнезе, который всегда помогал и покровительствовал выдающимся и талантливым людям и любил себя ими окружать, услыхав о славе Джулио и увидев его произведения, взял его к себе на службу, на каковой он всегда и оставался и состоит и поныне в столь преклонном возрасте. Для этого синьора, говорю я, он и создал бесконечное множество редкостнейших миниатюр, часть которых я здесь упомяну, ибо о всех этого почти что невозможно сделать. На маленькой картине написал он Богоматерь с младенцем на руках в окружении многих святых и других фигур, в том числе коленопреклоненного папы Павла III, написанного им с натуры так хорошо, что кажется, будто ему недостает только дыхания и речи. Картинка эта, как вещь поистине редкостнейшая, была послана в Испанию, императору Карлу V, которого она поразила. После этого кардинал приказал ему приняться за миниатюрные истории для книги с акафистами Богоматери, написанной литерами, заготовленными Монтерки, редкостным мастером этого дела. И вот Джулио, решив, что это произведение должно стать пределом того, на что он способен, взялся за это с таким рвением и усердием, каких никто ни на одно другое никогда не тратил, да и в самом деле, он проделал в нем при помощи кисти вещи настолько поразительные, что достигнуть этого глазом или рукой кажется невозможным. Этот свой труд дон Джулио разбил на двадцать шесть небольших историй, по две истории на двух страницах каждого разворота, а именно с одной стороны евангельское событие, а с другой его прообраз или его соответствие, причем каждая маленькая история имеет свое собственное, отличное от других, узорное обрамление с фигурами и фантазиями, соответствующими трактуемой им данной истории. И да не покажется излишним с моей стороны трудом, если я кратко перечислю эти истории, поскольку не каждый может их увидеть. На первой странице, там, где начинается утреня, изображен Ангел, благовествующий Деве Марии, в узорном обрамлении, полном маленьких путтов, а напротив – Исайя, беседующий с Ахазом. На втором развороте, где начинаются акафисты, с одной стороны Посещение Богородицей Елизаветы в рамке, исполненной под металл, с другой – обнимающие друг друга Правосудие и Мир. К первому часу изображено Рождество Христово, а напротив – Адам и Ева, вкушающие в земном Раю запретный плод, обрамление же и той и другой миниатюры полно обнаженных и иных фигур, а также зверей, написанных с натуры. К третьему часу он изобразил Ангела, являющегося пастухам, а с другой стороны Тибуртинскую Сивиллу, показывающую императору Октавиану небесное явление Марии Девы с новорожденным Спасителем, причем и то, и другое украшено различными, сплошь цветными фигурами и узорами, в которые вплетены портреты Александра Великого и Александра кардинала Фарнезе. К шестому часу изображено Обрезание Иисуса Христа, где в виде Симеона представлен Павел III, и в ту же историю включены портреты Манчины и Сеттимии, римских знатных дам, отличавшихся исключительной красотой, а обрамляющий ее нарядный узор переходит, не меняясь, в обрамление соседней истории, на которой изображен св. Иоанн Креститель, крестящий Иисуса Христа, и которая полна обнаженных фигур. К девятому часу он написал волхвов, поклоняющихся Спасителю, а напротив – Соломона, которому поклоняется царица Савская, в общем для обеих историй богатом и разнообразном обрамлении, в котором, в нижней его части, целиком изображен весь праздник Тестаччо, с фигурами ростом меньше муравья. Поразительно, что столь мелкое изображение может быть доведено до совершенства при помощи кончика кисти, ведь это одно из величайших достижений, какие только может создать рука и увидеть глаз смертного. Там же показаны все ливреи, которые в то время были заказаны кардиналом Фарнезе. К вечерне представлена Богоматерь, убегающая вместе с Христом в Египет, а напротив – потопление Фараона в Чермном море, причем на каждой стороне обрамления разные. К последнему часу изображено Венчание Богородицы на небесах с сонмом ангелов, а во второй истории на другой стороне – Ассур, увенчивающий Эсфирь, и то и другое в соответствующих обрамлениях. К богородичной обедне он поместил в начале, в обрамлении с изображенными в нем камеями, Архангела Гавриила, возвещающего слово Божие Деве Марии, а затем две истории, причем в обеих историях Мадонна держит младенца Иисуса на руках, и еще одна история изображает Бога Отца, создающего небесную твердь и землю. Перед покаянными псалмами показано то сражение, в котором по приказанию Давида был убит Урия, где чудесно изображены кони и воины, раненые и убитые, а на противоположной стороне – кающийся Давид, и то и другое в орнаментальном обрамлении с маленькими гротесками. Однако если кому вздумается довести себя до предела изумления, тот пусть взглянет на Литании, где он тщательно начертал плетеный узор из букв, составляющих имена святых, и где на верхнем поле изображены разверстые небеса, полные ангелов, которые окружают Святую Троицу и за которыми в нисходящем порядке размещаются апостолы и прочие святые, небеса же переходят на другую сторону, где в них восседают Богородица и все святые девы, на нижних же полях развертывается состоящая из мельчайших фигур процессия, которая справляется в Риме в торжественный день Тела Христова и которая состоит из служителей с факелами, епископов, кардиналов и самого папы, несущего Святые Дары в сопровождении своего двора и своей стражи копьеносцев; наконец, виден и Замок Св. Ангела с его орудийными залпами, – и все это поражает и восхищает любого, даже самого проницательного зрителя. Перед заупокойной службой – две истории: Смерть, торжествующая над всеми смертными носителями государственной и королевской власти, как над самой презренной чернью, напротив же, в другой истории, – Воскрешение Лазаря, а в глубине – Смерть, сражающаяся с какими-то всадниками. К крестопоклонной службе он изобразил распятого Христа, а с противоположной стороны – Моисея, который под дождем низвергающихся с неба змей водружает Медного змия. Перед службой в Духов день изображено его сошествие на апостолов, а напротив – построение Вавилонской башни Немвродом. Все это произведение в целом было завершено доном Джулио за девять лет с таким усердием и с такими трудами, что, если можно так выразиться, его никогда никакой ценой оплатить было бы невозможно. Да никогда и нигде и не увидишь более своеобычного и более прекрасного разнообразия, как то мы видим в обрамлениях всех этих историй, в столь отличных друг от друга движениях и положениях как мужских, так и женских фигур, изученных и проработанных во всех своих частях и со смыслом включенных в названные узоры для обогащения этого произведения. Подобное разнообразие, рассыпанное по всему этому творению, придает ему красоту такую, что оно кажется божественным, а не человеческим, в особенности же потому, что художнику при помощи цвета и манеры удалось передать удаление и сокращение фигур, построек и пейзажей с соблюдением всего того, что требует перспектив, и достигнуть величайшего возможного совершенства, причем настолько, что все повергает в изумление каждого, кто это рассматривает, будь то вблизи или издали, не говоря уже о тысячах деревьев разных пород, исполненных так хорошо, словно они были созданы в раю. В историях и в их замыслах видно владение рисунком, в композиции видна стройность, богатство же и разнообразие видны в одеждах, выполненных с таким отменным изяществом и в такой манере, что кажется невозможным признать в них творение рук человеческих. Вот почему мы вправе утверждать, что дон Джулио, как было сказано вначале, превзошел в этом деле как древних, так и наших современников и что в его лице мы имеем в наше время малого и нового Микеланджело. Еще раньше им была написана маленькая мелкофигурная картина для Тридентского кардинала, настолько обаятельная и прекрасная, что синьор этот подарил ее императору Карлу V, после чего он для того же кардинала написал другую картину с Мадонной и вместе с ней портрет короля Филиппа – два прекраснейших произведения, которые потому и были подарены тому же католическому королю. Опять-таки для кардинала Фарнезе он изобразил на маленькой картине Богородицу с младенцем на руках в окружении св. Елизаветы, юного св. Иоанна Крестителя и других фигур; картина эта была послана в Испанию Рюи Гомесу. На другой, находящейся ныне у названного кардинала, он изобразил св. Иоанна Крестителя в пустыне с великолепно написанным пейзажем и зверями и потом повторил эту картину по заказу того же кардинала для посылки ее королю Филиппу. Оплакивание же, на котором он изобразил Мадонну и много других фигур, было подарено названным кардиналом Фарнезе папе Павлу IV, требовавшему до конца своей жизни, чтобы оно всегда находилось при нем. А одна история с Давидом, отрубающим голову гиганта Голиафа, была этим же кардиналом преподнесена мадаме Маргарите Австрийской, пославшей ее своему брату королю Филиппу вместе с другой, ей подобной, которая была ему заказана этой светлейшей синьорой и на которой он изобразил Юдифь, рубящую голову Олоферну. Много лет тому назад дон Джулио провел много месяцев при герцоге Козимо и за это время создал несколько произведений, часть которых была послана императору и другим синьорам, часть же осталась у Его Светлейшего Превосходительства, который в числе прочего заказал ему копию с небольшой стариннейшей головы Христа, хранившейся лично у него и некогда принадлежавшей Готфриду Бульонскому в Иерусалиме, причем утверждают, что она была более похожа на подлинный лик Спасителя, чем какая-либо другая из всех существующих. Для названного синьора герцога дон Джулио написал также чудесное Распятие с Магдалиной у его подножия и небольшую картину Оплакивания, рисунок к которой находится в нашей Книге наравне с другим, тоже руки дона Джулио, изображающими Богоматерь с младенцем на руках, облаченную в еврейскую одежду и окруженную сонмом ангелов и многих обнаженных душ, возносящих к ней свои мольбы. Однако, возвращаясь к синьору герцогу, надо сказать, что он всегда очень любил талант дона Джулио и стремился иметь его вещи, и если бы не его уважение к Фарнезе, он бы его от себя не отпустил после нескольких месяцев, которые тот, как я уже говорил, провел во Флоренции у него на службе. Так вот, помимо названных вещей герцог обладает небольшой картиной, написанной рукой Джулио, изображающей Ганимеда, которого Юпитер, превратившийся в орла, уносит на небо, и скопированного с рисунка, некогда сделанного Микеланджело и находящегося ныне у Томмазо Кавальери, как об этом уже говорилось в другом месте. Герцог хранит в своем кабинете также и св. Иоанна Крестителя, сидящего на скале, и несколько удивительных портретов, написанных тем же Джулио. Он же в свое время написал для маркизы Пескара картину с Оплакиванием в окружении Марий и других фигур, и другую, во всем ей подобную, для кардинала Фарнезе, пославшего ее императрице, нынешней супруге Максимилиана и сестре короля Филиппа, а другую небольшую картину, написанную им же, этот кардинал послал Его Кесарскому Величеству. На ней, на фоне прекраснейшего, но крохотного пейзажа, с предельной тщательностью изображен св. Георгий, убивающий змия. Однако картина эта была по красоте и по рисунку превзойдена другой, большего размера, которую Джулио написал для одного испанского дворянина и на которой он написал императора Траяна так, как мы это видим на медалях, и с оборотной стороной, на которой изображается иудейская провинция. Картина эта была послана Максимилиану, нынешнему императору. Для названного кардинала Фарнезе он написал две другие маленькие картины, на одной из которых обнаженный Иисус Христос с крестом в руке, а на другой – он же, понукаемый евреями, в то время как он с крестом на плечах поднимается на Голгофу, сопровождаемый несметной толпой, а позади – Богоматерь и другие Марии, движения которых и грациозны, и способны растрогать любое сердце, будь оно каменным. По заказу того же кардинала он для одного требника на двух больших листах написал на одном – Христа, преподающего апостолам учение Св. Евангелия, а на другом Страшный суд, настолько прекрасный, мало того, настолько удивительный и потрясающий, что я теряюсь при одной мысли о нем и твердо убежден, что невозможно не только что создать, но и увидеть или представить себе более прекрасную миниатюру. Но удивительней всего, что во всех этих произведениях, в особенности же в вышеназванной Богородичной службе, дон Джулио сделал некоторые из фигур не крупнее маленького муравья, причем с настолько выразительными и ясно обозначенными частями тела, что большего в фигурах даже натуральной величины невозможно было бы достигнуть. Удивительно и то, что всюду вкраплены натурные портреты мужчин и женщин, не менее похожие на свои оригиналы, чем если бы их написали Тициан или Бронзино, причем написали бы их в высшей степени натуральными и естественной величины. Я уж не говорю о том, что в некоторых из узоров можно различить фигурки либо обнаженные, либо сделанные как-нибудь иначе, например в виде камей, которые, как бы они ни были малы, кажутся на своем месте огромнейшими гигантами. Таковы и талант, и исключительное усердие, которые Джулио вкладывает в свою работу. О нем-то мне и хотелось передать эти сведения на весь мир, дабы о нем хоть что-нибудь узнали те, которые не имеют и не будут иметь возможности увидеть его произведения, находящиеся почти целиком в руках знатнейших синьоров и знатных особ; я говорю почти что целиком, ибо мне известно, что и некоторые частные лица хранят в своих шкатулочках великолепнейшие портреты, написанные им с разных синьоров, с их друзей или с женщин, ими любимых. Однако, как бы то ни было, уже одного того достаточно, что творения таких людей, как Джулио, существуют не для всеобщего пользования и не могут быть увидены каждым, как картины, скульптуры и постройки других мастеров этих наших искусств. Ныне же, хотя дон Джулио и стар, не учится и не стремится ни к чему другому, как только к тому, чтобы добрыми и святыми делами и жизнью, далекой от мирских сует, обеспечить себе спасение своей души, и хотя он состарился уже совсем по-настоящему, тем не менее он неустанно над чем-нибудь работает, обитая во дворце Фарнезе, где он пользуется полным покоем и хорошим уходом и где он проявляет величайшую предупредительность, весьма охотно показывая свои произведения каждому, кто приходит его посетить и на него посмотреть, точь-в-точь как посещают и осматривают другие достопримечательности города Рима.

 

О РАЗНЫХ ИТАЛЬЯНСКИХ ХУДОЖНИКАХ

Также в Риме живет бесспорно отличнейший представитель своей профессии живописец Джироламо Сичоланте из Сермонеты. Хотя о нем кое-что и говорилось в жизнеописании Перино дель Ваги, учеником которого он был и которому он помогал в его работах и в Замке св. Ангела, и во многих других, тем не менее неплохо будет сказать и здесь, насколько высоки его достоинства и его заслуги. И вот в числе первых его самостоятельных произведений была картина на дереве высотой в двенадцать пальм, написанная им маслом в возрасте двадцати лет и находящаяся ныне в аббатстве Сан Стефано, неподалеку от его родного города Сермонеты. На ней во весь рост изображены св. Петр, св. Стефан и св. Иоанн Креститель, а также несколько путтов. После этого образа, заслужившего высокие похвалы, он написал в римской церкви Санто Апостоло мертвого Христа, Богоматерь, св. Иоанна и Магдалину вместе с другими фигурами, весьма тщательно выписанными. Далее, в церкви Санта Мариа делла Паче, в капелле, построенной кардиналом Чезио, он расписал весь свод, отделанный лепниной и расчлененный на четыре прямоугольника, изобразив в них Рождество Христово, Поклонение волхвов, Бегство в Египет и Избиение младенцев, в целом – работа весьма похвальная и исполненная с выдумкой, со вкусом и с усердием. Вскоре после чего в той же церкви тот же Джироламо написал на доске алтарь с изображением Рождества Христова и, далее, в ризнице римской церкви Санто Спирито маслом на дереве – Сошествие Св. Духа на апостолов, вещь весьма изящную. Равным образом в церкви немецкой колонии Санта Мариа де Анима он расписал фресками всю капеллу Фуггеров, в которой раньше Джулио Романо написал алтарный образ с большими историями из жития Пресвятой Богородицы. А в церкви Сан Якопо дельи Спаньуоли он для главного алтаря написал великолепнейшее Распятие в окружении нескольких ангелов, Богоматери и св. Иоанна и, кроме того, по обе стороны от этого образа две большие картины и на каждой из них по одной фигуре высотой в девять пальм, а именно св. апостола Иакова и св. епископа Альфонсо, и видно, что он в обе эти вещи вложил немало знаний и труда. На площади Джудеа в церкви Сан Томмазо он целиком расписал ту капеллу, которая выходит во двор дома Ченчи, изобразив Рождество Богородицы, Благовещение и Рождество Христово. Для кардинала Каподиферро он в его дворце расписал очень красивый зал, изобразив подвиги древних римлян, в Болонье же он еще до того в церкви Сан Мартино написал запрестольный образ главного алтаря, получивший всяческое одобрение.

Для синьора Пьер Луиджи Фарнезе, герцога Пармы и Пьяченцы, которому он одно время служил, он написал много вещей, в частности картину высотой в восемь пальм, находящуюся в Пьяченце, написанную им для одной капеллы и изображающую Богоматерь, св. Иосифа, св. Михаила, св. Иоанна Крестителя и ангела.

По возвращении своем из Ломбардии он для церкви Минервы, а именно в коридоре ризницы, написал Распятие, а в самой церкви – другое, позднее же написал маслом св. Екатерину и св. Агату; в церкви же Сан Луиджи, соревнуясь с болонцем Пеллегрино Пеллегрини и с флорентинцем Якопо дель Конте, – историю фреской. Недавно в церкви Сант Ало, что насупротив флорентийского сообщества Мизерикордиа, он маслом на доске высотой в шестнадцать пальм изобразил Богоматерь, св. апостола Иакова и святых епископов Элигия и Мартина. В церкви Сан Лоренцо ин Лучина, в капелле графини ди Карпи, он написал фреской св. Франциска, приемлющего стигматы. При папе же Пие IV он, как уже говорилось, в Королевской зале над дверью в Сикстинскую капеллу написал фреской весьма хваленую историю о том, как французский король Пипин дарит город Равенну римской церкви и берет в плен лангобардского короля Астольфа. В нашей Книге помимо многих других собственноручных рисунков Джироламо хранится его рисунок и к этой фреске. Наконец, у нас в настоящее время находится в работе капелла кардинала Чезис в церкви Санта Мариа Маджоре, где им уже выполнен большой запрестольный образ с изображением мучения св. Екатерины между колес, великолепнейшее живописное произведение, подобное другим, над которыми он неустанно и весьма прилежно работает как в этой капелле, так и в других местах.

Я не буду упоминать о портретах, картинах и других мелких произведениях Джироламо, ибо не говоря уже о том, что несть им числа, вполне достаточно и вышеперечисленных, чтобы признать в нем превосходного и достойного живописца.

Упомянув выше, в жизнеописании Перино дель Ваги, что мантуанский живописец Марчелло в течение долгих лет работал под его руководством над многими произведениями, принесшими их автору широкую известность, я, переходя к частностям, скажу здесь, что он в свое время написал для церкви Санто Спирито запрестольный образ и расписал в ней целиком всю капеллу св. Иоанна Евангелиста, поместив в эту роспись портрет одного из командоров ордена св. Духа, построившего эту церковь и учредившего названную капеллу. Портрет этот очень похож, алтарный же образ – в высшей степени прекрасен. Поэтому один из братьев – хранителей печати, увидав его прекрасную манеру, заказал ему написать фреской в церкви Санта Мариа делла Паче, над дверью, ведущей из церкви в обитель, отрока Иисуса Христа, спорящего с книжниками, – великолепнейшее произведение. Однако, поскольку он, пренебрегая крупными вещами, всегда увлекался портретами и вещами небольшого размера, он и написал их бесчисленное множество, в том числе несколько небольших портретов папы Павла III, прекрасных и очень похожих. Множество мелких вещей были им сделаны также и по рисункам Микеланджело и с его произведений; так, например, он в маленьком размере повторил всю стену Страшного суда, и получилась вещь редкостная и отлично исполненная. Да и в самом деле, поскольку речь идет о вещах малого масштаба, лучшего сделать невозможно. Поэтому-то в конце концов и любезнейший мессер Томмазо Кавальери, который ему неизменно благоволил, заказал ему написать по рисункам Микеланджело прекраснейшее Благовещение Богоматери для церкви Сан Джованни Латерано. Собственноручный же рисунок Буонарроти, с которого он писал, племянник Микеланджело – Лионардо Буонарроти подарил герцогу Козимо вместе с другими рисунками фортификаций, архитектурных проектов и других редкостных вещей. И этого хватит о Марчелло, который до самого последнего времени продолжает работать над мелкими вещами, выписывая их с предельной и невероятной терпеливостью.

Что же касается флорентийца Якопо дель Конте, который, как и вышеназванные живописцы, живет в Риме, достаточно будет, если я о нем, помимо того, что уже было сказано здесь и в других местах, приведу еще несколько других подробностей. Так, имея с юных лет большую склонность к изображению натуры, он решил, что это и будет его главной профессией, хотя при случае и писал образа и фрески, особенно в Риме и в его окрестностях. О портретах же его, всех не перечисляя, что завело бы нас слишком далеко, скажу только, что вплоть до папы Павла III он написал портреты всех предшествовавших ему первосвященников и всех сколько-нибудь значительных синьоров и посланников папского двора, равно как и всех полководцев и великих людей из семейства Колонна и Орсини, а также синьора Пьеро Строцци и бесчисленное множество епископов, кардиналов и прочих больших прелатов и синьоров, не говоря о многих литераторах и иных благородных мужах, благодаря которым он и приобрел в Риме известность, уважение и пользу. Потому-то он и живет в этом городе со всей семьей в довольстве и в почете. Он смолоду рисовал настолько хорошо, что все надеялись, если бы он только продолжал в том же духе, увидеть в нем художника, который обещает быть превосходным мастером и действительно им становится, однако, как я уже говорил, обратился он к тому, к чему чувствовал в себе природное влечение. И все же его произведения нельзя не хвалить. На деревянном образе в церкви Санта Мариа дель Пополо его рукой изображен мертвый Христос, а на другом, написанном им для капеллы св. Дионисия в церкви Сан Луиджи, – этот святой с историями из его жития. Однако самое лучшее из всего, что было когда-либо им сделано, – две истории фреской, написанные им в свое время, как уже говорилось, во флорентийском сообществе Мизерикордиа вместе с запрестольным образом, написанным маслом и изображающим Снятие со креста с распятыми разбойниками и лишившейся чувств Богоматерью – великолепными фигурами, исполненными им мастерски и с большой для себя честью. По всему Риму им было выполнено множество картин в разных манерах и много мужских и женских портретов во весь рост, одетых и обнаженных, которые очень хороши, настолько они были натуральны. Писал он также при случае много и головных портретов с разных, побывавших в Риме, знатных дам и княгинь. Так, мне известно, что в числе прочих он в свое время написал портрет синьоры Ливии Колонна, женщины знатнейшей как по чистоте крови и добродетели, так и по несравненной своей красоте. Однако уже достаточно сказано о Якопо дель Конте, который здравствует и продолжает работать не покладая рук.

Я мог бы назвать имена и произведения также и других наших тосканцев и уроженцев других областей Италии, которых я опустил с легким сердцем потому, что многие из них по старости лет уже не работают, а другие, которые молоды и еще только пробуют, получают известность не столько благодаря чужим писаниям, сколько благодаря собственным творениям. Но так как Адоне Дони из Ассизи и поныне здравствует и продолжает работать, я, хотя и упоминал о нем в жизнеописании Кристофано Герарди, все же приведу некоторые подробности о его произведениях – многочисленных алтарных образах в Перудже и во всей Умбрии, и в частности в Фолиньо. Однако лучшие его вещи находятся в Ассизи, в церкви Санта Мариа дельи Анджели, в той небольшой капелле, где умер св. Франциск, а именно – несколько написанных маслом по стене и весьма хваленых историй из деяний этого святого, не говоря о том, что на торцовой стене трапезной этой обители им написаны фреской Страсти Христовы, и о том, что им вообще создано много произведений, делающих ему честь, в то время как его прирожденное благородство и его обходительность заставляют ценить в нем человека ласкового и отзывчивого.

Таким же признанием пользовались и в Орвието двое молодых, один из них – живописец по имени Чезаре дель Неббиа, а другой – скульптор… (Пропуск в печатных изданиях.)

Оба они, если будут продолжать в том же духе, уже далеко на пути к тому, что их городу, который для своего украшения постоянно приглашал чужих мастеров, уже никого не придется искать на стороне. В Орвието же, в церкви Санта Мариа, соборе этого города, работает молодой живописец Никколо делла Помаранче, который, написав алтарный образ с Воскрешением Лазаря и несколько других произведений фреской, показал этим, что приобретает известность наряду с другими художниками, названными выше

Поскольку же мы закончили обзор наших ныне здравствующих мастеров Италии, скажу только, что, услыхав о том, что всем им нисколько не уступает некий флорентийский скульптор Лодовико, который, как мне говорили, создал в Англии и в Бари значительные произведения, не найдя, однако, здесь, в Италии, ни родственников его, ни семьи и не видев его вещей, я не мог упомянуть о нем так, как я этого хотел бы, и вынужден был ограничиться только тем, что назвал его по имени.

 

О РАЗНЫХ ФЛАМАНДСКИХ ХУДОЖНИКАХ

Хотя во многих местах, правда сбивчиво, уже шла речь о произведениях некоторых превосходных фламандских живописцев и об их гравюрах, я сейчас не умолчу об именах некоторых других, поскольку я раньше не имел возможности добыть исчерпывающих сведений о творениях этих художников, которые побывали в Италии, дабы научиться итальянской манере, и большую часть которых я знавал лично, ибо мне кажется, что их деятельность и их труды на пользу наших искусств этого заслуживают. Итак, оставляя в стороне Мартина из Голландии, Яна Эйка из Брюгге и его брата Губерта, который, как уже говорилось, обнародовал в 1410 году свое изобретение масляной живописи и способ его применения и оставил много своих произведений в Генте, Ипре и Брюгге, где он с почетом прожил и умер, я скажу, что за ними последовал Роджер Ван дер Вейде из Брюсселя, который создал много вещей в разных местах, но главным образом в своем родном городе, в частности в его ратуше четыре великолепнейшие доски, написанные маслом, с историями, относящимися к Правосудию. Учеником его был некий Ганс, руки которого мы имеем во Флоренции маленькую картину Страстей Господних, находящуюся во владении герцога. Его преемниками были: Людвиг из Лувена, фламандец Лувен, Петрус Кристус, Юстус из Гента, Гуго из Антверпена и многие другие, которые никогда не выезжали из своей страны и придерживались все той же фламандской манеры, и хотя в Италию в свое время и приезжал Альбрехт Дюрер, о котором пространно говорилось, тем не менее он всегда сохранял свою прежнюю манеру, проявляя, правда, особенно в своих головах, непосредственность и живость, не уступавшие той широкой известности, которой он пользовался по всей Европе.

Однако, оставляя их всех в стороне, а вместе с ними и Луку из Голландии и других, я в 1532 году познакомился в Риме с Михаилом Коксием, который хорошо владел итальянской манерой и написал в этом городе много фресок и, в частности, расписал две капеллы в церкви Санта Мариа де Анима. Вернувшись после этого к себе на родину и получив известность как мастер своего дела, он, как я слышал, написал на дереве для испанского короля Филиппа копию с картины на дереве же Яна Эйка, находящейся в Генте. Она была вывезена в Испанию, и на ней было изображено торжество Агнца Божьего.

Несколько позднее в Риме учился Мартин Гемскерк, хороший мастер фигур и пейзажей, создавший во Фландрии много картин и много рисунков для гравюр на меди, которые, как уже говорилось в другом месте, были гравированы Иеронимом Кокком, которого я знавал, состоя на службе у кардинала Ипполито деи Медичи. Все эти живописцы были отличнейшими сочинителями историй и строгими ревнителями итальянской манеры.

Знавал я также в 1545 году в Неаполе Джованни из Калькара, фламандского живописца, который был большим моим другом и настолько усвоил себе итальянскую манеру, что в вещах его нельзя было признать руку фламандца, однако умер он молодым в Неаполе, в то время как на него возлагались большие надежды. Им были сделаны рисунки для Анатомии Везалия.

Однако еще больше ценили Дирика из Лувена, отличного мастера в этой манере, и Квинтана из тех же краев, который в своих фигурах как только мог ближе придерживался натуры, как и его сын, которого звали Яном.

Равным образом и Иост из Клеве был большим колористом и редкостным портретистом, в качестве которого он весьма услужил французскому королю Франциску, написав много портретов разных синьоров и дам. Прославились также и нижеследующие живописцы, часть которых родом из той же провинции: Ян Гемсен, Маттиан Коок из Антверпена, Бернард из Брюсселя, Ян Корнелис из Амстердама, Ламберт из того же города, Гендрик из Динана, Иоахим Патинир из Бовин и Ян Скоорл, утрехтский каноник, который перенес во Фландрию много новых живописных приемов, привезенных им из Италии, а также: Джованни Беллагамба из Дуэ, Дирк из Гаарлема той же провинции и Франц Мостарт, который был очень силен в изображении маслом пейзажей, фантазий, всяких причуд, снов и видений. Иероним Гертген Босх и Питер Брейгель из Бреды были его подражателями, а Ленцелот отличился в передаче огня, ночи, сияний, чертей и тому подобного.

Питер Кук проявил большую изобретательность в историях и делал великолепнейшие картоны для шпалер и ковров, обладал хорошей манерой и большим опытом и в архитектуре. Недаром перевел он на немецкий язык архитектурные сочинения болонца Себастиана Серлио.

А Ян Мабузе был чуть ли не первым, пересадившим из Италии во Фландрию истинный способ изображения историй с большим количеством обнаженных фигур, а также и изображения поэзии. Его рукой расписана большая абсида Мидельбургского аббатства в Зеландии. Сведения об этих художниках получены мною от мастера живописца Джованни делла Страда из Брюгге и от скульптора Джованни Болонья из Дуэ, которые оба фламандцы и превосходные художники, как о том будет сказано в нашем трактате об академиках.

Что же теперь касается тех из них, кто, будучи родом из той же провинции, до сих пор еще живы и ценятся, то из них первый по качеству живописных работ и по количеству гравированных им на меди листов – Франц Флорис из Антверпена, ученик названного выше Ламберта Ломбарде. Почитаясь, таким образом, отменнейшим мастером, он так работал во всех областях своей профессии, что никто другой (так они говорят) лучше его не выражал душевных состояний, горя, радости и других страстей при помощи прекраснейших и своеобразных своих замыслов, причем настолько, что, приравнивая его к урбинцу, его величают фламандским Рафаэлем. Правда, его отпечатанные листы убеждают нас в этом отнюдь не в полной мере, ибо граверу, будь он каким угодно мастером своего дела, никогда не удастся полностью передать ни замысла, ни рисунка, ни манеры того, кто сделал для него рисунок.

Его соучеником, проходившим обучение под руководством того же мастера, был Вильгельм Кей из Бреды, также работающий в Антверпене, человек сдержанный, строгий, рассудительный, в своем искусстве ревностно подражающий жизни и природе, а к тому же обладающий гибким воображением и умеющий лучше, чем кто-либо другой, добиваться дымчатого колорита в своих картинах, полных нежности и обаяния, и, хотя он и лишен бойкости, легкости и внушительности своего однокашника Флориса, его, во всяком случае, считают выдающимся мастером.

Михаил Коксле, о котором я упоминал выше и про которого говорят, что он привез во Фландрию итальянскую манеру, весьма прославлен среди фламандских художников за свою строгость во всем и в том числе в своих фигурах, исполненных какой-то художественности и суровости. Недаром фламандец мессер Доменико Лампсонио, о котором будет сказано в своем месте, рассуждая о двух вышеназванных художниках и о последнем, сравнивает их с прекрасным трехголосым музыкальным произведением, в котором каждый с совершенством исполняет свою партию. В их же числе высоким признанием пользуется Антонио Моро из Утрехта в Голландии, придворный живописец католического короля. Говорят, что его колорит в изображении любой выбранной им натуры соревнуется с самой природой и великолепнейшим образом обманывает зрителя. Вышеназванный Лампсоний пишет мне, что Моро, отличающийся благороднейшим нравом и пользующийся большой любовью, написал прекраснейший запрестольный образ, изображающий воскресшего Христа с двумя ангелами и святыми Петром и Павлом, и что это – чудесная вещь.

Хорошими замыслами и хорошим колоритом славится также и Мартин де Вос, который отлично пишет с натуры. Что же касается умения писать прекраснейшие пейзажи, то в этом не имеют себе равных Якоб Гример, Ганс Больц и все прочие антверпенцы, мастера своего дела, о которых мне так и не удалось получить исчерпывающих сведений. Питер Артсен, по прозванию Пьетро Длинный, написал в своем родном Амстердаме алтарный образ со всеми его створками и с изображением Богоматери и других святых. Вся в целом вещь эта стоила две тысячи скудо.

Восхваляют как хорошего живописца также и Ламберта из Амстердама, который много лет прожил в Венеции и очень хорошо усвоил итальянскую манеру. Он был отцом Федериго, о котором, как о нашем академике, будет упомянуто в своем месте. Известны также превосходный мастер Питер Брейгель из Антверпена, Ламберт ван Хорт из Гаммерфорта в Голландии, а как хороший архитектор Джилис Мостарт, брат вышеназванного Франциска, и, наконец, совсем юный Питер Порбус, обещающий быть отличным живописцем.

А для того чтобы мы кое-что узнали и о миниатюристах в этих краях, нам сообщают, что выдающимися среди них были следующие: Марино из Циркзее, Лука Гурембут из Гента, Симон Бених из Брюгге и Герард, а также и несколько женщин: Сусанна, сестра названного Луки, приглашенная за это Генрихом VIII, королем Англии, и с почетом прожившая там весь свой век; Клара Кейзер из Гента, которая умерла восьмидесяти лет, сохранив, как говорят, свою девственность; Анна, дочь врача, магистра Сегера; Левина, дочь вышеназванного магистра Симона из Брюгге, которая названным Генрихом Английским была выдана замуж за дворянина и которую ценила королева Мария, так же как ценит ее королева Елизавета; равным образом и Катарина, дочь магистра Яна из Гемсена, отправилась в свое время в Испанию на хорошо оплачиваемую службу при королеве Венгерской, словом, и многие другие в этих краях были превосходными миниатюристками.

Что же касается цветных стекол и изготовления витражей, то в этой провинции было также много мастеров своего дела, как то: Арт ван Горт из Нимвенгена, антверпенский бюргер Якобе Феларт, Дирк Стае из Кампена, Ян Эйк из Антверпена, рукой которого сделаны витражи в капелле св. Даров в брюссельской церкви св. Гудулы, а здесь в Тоскане для флорентийского герцога и по рисункам Вазари много великолепнейших витражей из плавленого стекла выполнили фламандцы Гуальтвер и Джорджо, мастера этого дела.

В архитектуре и в скульптуре самые знаменитые фламандцы – Себастиан ван Ойе из Утрехта, выполнявший кое-какие фортификационные работы, состоя на службе у Карла V и потом и у короля Филиппа; Вильгельм из Антверпена; Вильгельм Кукур из Голландии, хороший архитектор и скульптор; Ян из Дале, скульптор, поэт и архитектор; Якопо Бруна, скульптор и архитектор, который выполнил много работ для ныне царствующей королевы Венгерской и был учителем Джованни Болоньи из Дуэ, нашего академика, о ком мы будем говорить несколько дальше.

Хорошим архитектором почитается также Джованни ди Меннескерен из Гента, а отличным скульптором – Матиас Менемакен из Антверпена, состоящий при короле Римском, и, наконец, Корнелий Флорис, брат вышеназванного Франциска, также скульптор и превосходный архитектор, первый, кто ввел во Фландрии способ, как делать гротески.

Скульптурой занимаются также, с великой для себя честью, Вильгельм Палидамо, брат вышеназванного Генриха, ученейший и прилежный скульптор; Ян де Сарт из Нимвегена; Симон из Дельфт и Йост Ясон из Амстердама. А Ламберт Суаве из Льежа – отличнейший архитектор и гравер резцом, в чем за ним последовали Георг Робин из Ипра, Дивик Волокартс и Филипп Галле, оба из Гарлема, а также Лука Лейденский и многие другие. Все они учились в Италии и рисовали там античные произведения, чтобы вернуться, как большинство из них сделало, к себе домой превосходными мастерами.

Однако самым значительным из всех вышеназванных был Ламберт Ломбардец из Льежа, большой ученый, толковый живописец и отличнейший архитектор, учитель Франциска Флориса и Вильгельма Кея. О высоких достоинствах этого Ламберта и других в своих письмах сообщал мне мессер Доменико Лампсонио из Льежа, человек прекраснейшего литературного образования и весьма сведущий во всех областях, который состоял при английском кардинале Поло, пока тот был жив, а ныне состоит секретарем монсиньора епископа – князя города Льежа. Он-то, говорю я, и послал мне первоначально написанное по-латыни жизнеописание названного Ламберта и не раз посылал мне поклон от имени многих наших художников из этой провинции. Одно из писем, полученных мною от него и посланное тридцатого октября 1564 года, гласит так:

«Вот уже четыре года, как я все время собираюсь поблагодарить Ваше благородие за два величайших благодеяния, которые я от Вас получил (я знаю, что это покажется Вам странным вступлением к письму от человека, никогда Вас не видевшего и не знавшего). Это, конечно, было бы странным, если бы я Вас действительно не знал, что и имело место до тех пор, пока добрая судьба, вернее, Господь, не оказали мне такой милости, что мне попали в руки, не знаю уж какими путями, Ваши превосходнейшие писания об архитекторах, живописцах и скульпторах. Однако в то время я не знал ни слова по-итальянски, тогда как сейчас, хотя я никогда и не видел Италию, я, читая Ваши вышеназванные сочинения, слава Богу, выучил в этом языке то немногое, что дает мне смелость написать Вам это письмо. Такое желание научиться этому языку возбудили во мне эти Ваши писания, чего, быть может, ничьи другие сочинения никогда не смогли бы сделать, ибо стремление к их пониманию было вызвано во мне той невероятной и прирожденной любовью, которую я с малолетства питал к этим прекраснейшим искусствам, но более всего к живописи, Вашему искусству, отрадному для каждого пола, возраста и состояний и никому не причиняющему ни малейшего вреда. В то время, однако, я еще совсем не знал и не мог судить о нем, ныне же, благодаря упорному повторному чтению Ваших сочинений, я приобрел в нем столько познаний, что, как бы ничтожны ни были эти познания или даже почти что несуществующие, их все же для меня вполне достаточно для жизни приятной и радостной, и ценю я это искусство превыше всех почестей и богатств, какие только бывают на этом свете. Эти ничтожные познания, говорю я, настолько все же велики, что я вполне мог бы масляными красками, не хуже любого мазилки, изображать натуру и в особенности обнаженное тело и всякого рода одежды, не решаясь, однако, идти дальше, а именно писать вещи менее определенные и требующие более опытной и твердой руки, как то: пейзажи, деревья, воды, облака, сияния, огни и т. п. Однако и в этом, как и в области вымысла, я до известной степени и в случае надобности мог бы, пожалуй, показать, что я сделал некоторые успехи благодаря этому чтению. Все же я ограничил себя вышеуказанными границами и пишу только портреты, тем более что многочисленные занятия, по необходимости связанные с моим служебным положением, большего мне не позволяют. И дабы хотя бы как-нибудь засвидетельствовать Вам свою благодарность и признательность за Ваши благодеяния, сиречь за то, что я благодаря Вам выучил прекраснейший язык и научился живописи, я послал бы Вам вместе с настоящим письмом небольшой автопортрет, который я написал, глядя на свое лицо в зеркало, если бы я не сомневался в том, застанет ли Вас это письмо в Риме или нет, поскольку Вы в настоящее время могли бы находиться во Флоренции или у себя на родине в Ареццо».

Кроме этого, в письме содержатся всякие другие подробности, к делу не относящиеся. В других же письмах он просил меня от имени многих любезных людей, живущих в этих краях и услыхавших о вторичном напечатании настоящих жизнеописаний, чтобы я написал для них три трактата о скульптуре, живописи и архитектуре с иллюстрациями, которые в качестве образцов от случая к случаю разъясняли бы отдельные положения этих искусств так, как это сделали Альбрехт Дюрер, Серлио и Леон Баттиста Альберти, переведенный на итальянский язык дворянином и флорентийским академиком мессером Козимо Бартоли. Сделал бы я это более чем охотно, но в мои намерения входило лишь описать жизнь и произведения наших художников, а отнюдь не обучать при помощи чертежей искусствам живописи, архитектуры и скульптуры. Не говоря уже о том, что мое сочинение, по многим причинам разросшееся у меня под руками, окажется, пожалуй, слишком длинным и без других трактатов. Однако я не мог и не должен был поступить иначе, чем я поступил, не мог и не должен был лишать должных похвал и почета кого-либо из художников и лишать читателей того удовольствия и той пользы, которые, как я надеюсь, они извлекут из настоящих моих трудов.

 

ОБ АКАДЕМИКАХ РИСУНКА, ЖИВОПИСЦАХ, СКУЛЬПТОРАХ, АРХИТЕКТОРАХ, А ТАКЖЕ ОБ ИХ ТВОРЕНИЯХ И, ВО-ПЕРВЫХ, О БРОНЗИНО

После того как я до сих пор описал жизнь и творения наиболее выдающихся живописцев, скульпторов и архитекторов, уже отошедших к лучшей жизни со времен Чимабуэ и до наших дней, поговорив также, когда мне предоставлялась к тому возможность, о многих и поныне здравствующих, мне сейчас остается кое-что сказать и о художниках нашей флорентийской Академии, о которых я до сих пор не имел еще случая высказаться достаточно подробно. Начну же я с самых главных и самых старших, и прежде всего скажу об Аньоло, по прозванию Бронзино, поистине редкостнейшем флорентийском живописце, достойном всяческих похвал. Состояв, как уже говорилось, много лет при Понтормо, он до такой степени воспринял его манеру и так научился подражать его произведениям, что вещи их сплошь да рядом путались, настолько они одно время были друг на друга похожи. И, конечно, приходится удивляться тому, что Бронзино так хорошо усвоил себе манеру Понтормо, так как Якопо по меньшей мере дичился и сторонился даже самых дорогих ему учеников, никому не показывал своих работ иначе как в совершенно законченном виде. Тем не менее долготерпение Аньоло и его любовь к Понтормо были таковы, что Понтормо всегда волей-неволей ему благоволил и любил его как родного сына.

Первые сколько-нибудь значительные произведения, написанные Бронзино в его молодости, находятся во флорентийской Чертозе над дверью, ведущей из большого двора в помещение капитула, а именно в двух арках, из которых одна снаружи, а другая внутри. В наружной он изобразил фреской Оплакивание с двумя ангелами, во внутренней же – обнаженного св. Лаврентия на жаровне, которого он написал маслом на стене. Обе эти вещи громко свидетельствуют о том высоком качестве, которое впоследствии обнаружилось в творениях этого живописца, созданных им в зрелые годы. В капелле, построенной Лодовико Каппони во флорентийской церкви Санта Феличита, Бронзино, как уже говорилось в другом месте, написал маслом в двух тондо двух евангелистов и несколько фигур на своде. В верхнем дворе флорентийского аббатства Черных Монахов он написал фреской истории из жития св. Бенедикта, а именно когда этот святой голым бросается в терновый куст, – живопись в высшей степени прекрасная. В саду монахинь, по прозванию «Нищенки», он в красивейшем табернакле написал фреской Христа, являющегося Магдалине в обличье садовника. В церкви Санта Тринита, также во Флоренции, можно видеть на первом столбе справа картину, написанную маслом его же рукой и изображающую мертвого Христа, Богородицу, св. Иоанна и св. Марию Магдалину, выполненных им в хорошей манере и весьма тщательно. В то самое время, пока он работал над этими произведениями, им были написаны много портретов с разных лиц и картины, доставившие ему большую известность.

Когда же миновала осада Флоренции и был заключен мирный договор, он, как говорилось раньше, переехал в Пезаро, где, находясь при Урбинском герцоге Гвидобальдо, не только расписал множеством фигур весь корпус упоминавшегося выше гарпсихорда, произведение из ряда вон выходящее, но и сделал портрет этого синьора, вместе с одной из дочерей Маттео Софферони, картину поистине прекрасную и весьма хваленую. Работал он также на вилле Империале в поместье названного герцога, написав там маслом несколько фигур в парусах одного из сводов, и написал бы еще многое, если бы не был вызван своим учителем Якопо Понтормо во Флоренцию, чтобы помочь ему закончить роспись залы в Поджо-а-Кайано. По прибытии во Флоренцию он как бы походя исполнил для мессера Джованни де Статис, аудитора при герцоге Алессандро, небольшую картину на холсте, изображавшую Богоматерь и заслужившую очень высокие похвалы, а вскоре после этого для своего друга монсиньора Джовио – портрет Андреа Дориа. В качестве заполнения нескольких люнет в одной из комнат Бартоломео Беттини он по его заказу написал великолепнейшие поясные портреты Данте, Петрарки и Боккаччо. По окончании всех этих вещей он сделал портреты Бонакорсо Пинадори, Уголино Мартелли, мессера Лоренцо Ленци, ныне епископа в Фермо, а также Пьеро Антонио Бандини с супругой, не говоря о множестве других, перечисление которых заняло бы слишком много времени; достаточно будет сказать, что все они были в высшей степени натуральны, написаны с невероятной тщательностью и настолько законченные, что большего и пожелать нельзя.

Для Бартоломео Панчатики он написал на холсте две большие картины с изображением Богоматери, которые удивительно хороши и выполнены с бесконечным старанием, а также портреты заказчика и его жены, настолько натуральные, что они кажутся совсем живыми, так что не хватает им только дыхания. Для него же им была написана картина, изображавшая распятого Христа, в исполнение которого им было вложено много знаний и труда, ибо ясно видно, что он воспроизводил с натуры настоящего мертвеца, пригвожденного к кресту, настолько эта фигура во всех своих частях обладает высшим совершенством и высокими живописными качествами. Для Маттео Строцци в его вилле Сан Кашано он в одном табернакле написал фреской Оплакивание с несколькими ангелами, вещь, оказавшуюся прекрасной во всех отношениях; для Филиппе де Аверардо Сальвиати – небольшую мелкофигурную картину Рождества Христова, которая по красоте не имеет себе равных, как это, впрочем, всем известно, поскольку ныне с этой вещи существует гравюра, и, наконец, прекраснейшую Богоматерь и несколько других небольших и очень изящных картин для превосходнейшего врача, магистра Франческо Монтеварки. Как уже говорилось выше, Бронзино помогал своему учителю Понтормо в работе над росписями виллы Кареджи, где он собственноручно написал в парусах сводов пять фигур – Фортуну, Славу, Мир, Правосудие и Умеренность, а также несколько отлично написанных путтов. После смерти герцога Алессандро и восшествия на престол Козимо Бронзино помогал этому же Понтормо в росписях лоджии в Кастелло, а по случаю бракосочетания светлейшей госпожи Элеоноры Толедской, первой жены герцога Козимо, он во дворе дома Медичи написал светотенью две истории, на пьедестале же конной статуи, работы Триболо, им, как уже говорилось, были написаны под бронзу несколько историй из деяний синьора Джованни деи Медичи, самые лучшие живописные работы из всех, написанных для этого торжества. Недаром герцог, убедившись в мастерстве этого человека, поручил ему приступить в герцогском дворце к росписи небольшой капеллы для синьоры герцогини, женщины поистине несравненной ни с одной из всех, когда-либо живших, и за бесчисленные свои заслуги достойной вечной хвалы. В этой капелле Бронзино разбил свод на кессоны с великолепнейшими путтами и написал на нем четыре фигуры, у каждой из которых ноги обращены к стенам и в которых он изобразил св. Франциска, св. Иеронима, св. Михаила Архангела и св. Иоанна, причем все они выполнены им с величайшими старанием и любовью. На трех же стенах (в одной из них пробита дверь, а в другой – окно) он написал три истории о Моисее, а именно по одной на каждой стене. На той, где дверь, он изобразил историю гадов или змей, которые низвергаются на народ, с превосходными наблюдениями над укушенными, из которых одни при смерти, другие уже мертвые, а иные исцеляются, взглянув на Медного змия. На другой, а именно на оконной, стене представлена падающая с неба манна, а на третьей, сплошной, переход Фараона через Чермное море и его потопление, причем последняя история была гравирована в Антверпене. В общем, вся эта работа как фреска не имеет себе равных, будучи написана с величайшими, какие только возможны, старанием и знанием дела. На образе этой капеллы, который был помещен над ее алтарем, был изображен Христос, снятый со креста и лежащий на коленях у Богоматери, однако образ этот герцог Козимо оттуда снял, чтобы отправить его как произведение исключительное в подарок Гранвелле, самому большому человеку из всех, когда-либо состоявших при особе императора Карла V. Наместо этого образа тот же Понтормо написал другой, подобный ему, поместив его на алтарь между двумя, не менее прекрасными, чем образ, картинами, на которых были изображены Архангел Гавриил и Дева, получающая от него Благую весть. Вместо них, до того как убрали первый образ, там были фигуры св. Иоанна Крестителя и св. Козьмы, которых перенесли в гардеробную, когда синьора герцогиня, переменив свое намерение, заказала упоминавшиеся выше фигуры Благовещения.

Синьор же герцог, убедившись по этим и другим произведениям в преимуществах этого живописца, и в частности в том, что ему свойственно писать портреты с натуры с величайшей тщательностью, какую только можно себе вообразить, заказал ему свой портрет таким, каким он был в молодые годы, в белых доспехах и с рукой, положенной на шлем, и на другом холсте его супругу, синьору герцогиню, а еще на другом их сына, синьора дона Франческо, наследного князя Флоренции. И не прошло много времени, как он, по желанию герцогини, второй раз написал ее портрет, но в отличие от первого – вместе с ее сыном доном Джованни. Написал он также портрет отроковицы Бии, внебрачной дочери герцога, а затем и всех других детей герцога, кого из них по первому, а кого и по второму разу, как то: синьору донну Марию, весьма уже взрослую и действительно очень красивую девицу, князя дона Франческо, синьора дона Джованни, дона Гарсия и дона Эрнандо на многих холстах, находящихся в гардеробной Его Превосходительства наряду с портретами дона Франческо Толедского, синьоры Марии, матери герцога, и Эрколе II, герцога Феррарского, не говоря о многих других.

Примерно в это же время он два года подряд в дни карнавала ежегодно сооружал во дворце театральные сцены и перспективы для комедий, которые почитались очень красивыми. Написал он также картину необычайной красоты, которая была послана во Францию королю Франциску и на которой была изображена обнаженная Венера с целующим ее Купидоном и в окружении с одной стороны олицетворений Наслаждения и Игры, сопутствуемых другими амурами, а с другой – Обмана и Ревности и прочих любовных страстей.

После того как синьор герцог заставил Понтормо начать картины для ковров из шелка и из золота для залы Совета Двухсот и после того как он от него получил два картона с историями Иосифа Еврейского, а один от Сальвиати, он приказал Бронзино сделать остальные. И вот Бронзино нарисовал их целых четырнадцать, отличающихся тем совершенством и теми художественными достоинствами, которые известны каждому, кто их видел; однако, поскольку эта работа оказалась непосильной для Бронзино, тратившего на нее слишком много времени, он для большинства этих картонов, ограничиваясь лишь предварительным рисунком, пользовался помощью Рафаэлло дель Колле, живописца из Борго а Сан Сеполькро, который отличнейшим образом с этим справлялся.

Далее, после того как Джованни Дзанкини во флорентийской церкви Санта Кроче, насупротив капеллы семейства Дини, а именно по левую руку от входа в церковь через среднюю дверь переднего фасада, построил себе собственную богато украшенную капеллу с семейными гробницами, он заказал образ этой капеллы Бронзино с тем, чтобы тот изобразил на нем Христа, нисходящего во Ад и выводящего из него святых праотцов. И вот, принявшись за эту работу, Аньоло выполнил ее со всей возможной и величайшей тщательностью, на какую только способен тот, кто стремится к достижению славы в подобного рода деятельности, и, действительно, мы видим в ней великолепнейшие обнаженные тела мужчин, женщин, младенцев, стариков и юношей, которым художник придал различные выражения и движения людей, изображенных им с натуры весьма похожими, в том числе портреты Якопо Понтормо, Джовамбаттиста Джелло, очень знаменитого флорентийского академика, и Бакьякки, живописца, о котором говорилось выше, а в числе женщин он изобразил двух знатных и действительно очень красивых флорентинок, которые за свою невероятную красоту и за свою добродетель заслуживают вечной хвалы и вечной памяти, а именно госпожу Констанцу да Самайа, ныне здравствующую супругу Джовамбаттисты Дони, и госпожу Камиллу Тебальди дель Корио, уже отошедшую к лучшей жизни. Вскоре после этого он на большом и великолепнейшем образе написал Воскресение Христа, которое было поставлено в капеллу Якопо и Филиппе Гваданьи, находящуюся в полукружии хора церкви сервитов, то есть Нунциаты, и в это же время он написал образ, заменивший во дворце образ, который был изъят там из капеллы и послан Гранвелле, – живопись поистине прекрасная и достойная этого места. Далее для синьора Аламанно Сальвиати он написал Венеру с сатиром настолько прекрасную, что действительно веришь, что Венера – богиня Красоты.

Отправившись после этого в Пизу, куда его вызвал герцог, он написал для Его Превосходительства несколько портретов, а для Луки Мартини, своего ближайшего друга, причем горячо любимого не только им одним, но поистине и всеми людьми, одаренными талантом, написал очень красивую картину с Богоматерью, в которой изобразил названного Луку с корзиной плодов, в знак того, что Лука по поручению названного синьора герцога был распорядителем по осушению болот и других вод, заражавших всю пизанскую округу, которая благодаря ему сделалась плодородной и изобилующей плодами. Бронзино же не уехал из Пизы до того, как ему, по настоянию того же Мартини, один из попечителей собора, а именно Раффаэлло да Сетайуло, не заказал алтарный образ для одной из капелл названного собора. На этом образе он изобразил обнаженного Христа с крестом и в окружении многих святых, в том числе Варфоломея с содранной кожей, производящего впечатление настоящего анатомического рисунка и человека, с которого в самом деле содрали кожу, настолько он натурален и настолько тщательно изображена вся его анатомия. Картина эта, прекрасная во всех отношениях, была, как я уже говорил, помещена в одну из капелл, откуда изъяли другой алтарный образ, написанный рукой Бенедетто из Пеши, ученика Джулио Романо.

Далее Бронзино написал для герцога Козимо совсем обнаженного карлика Морганте, причем в двух поворотах: с одной стороны картины – спереди, а с другой – сзади, передав все чудовищное безобразие, которым отличается телосложение этого карлика. Картина эта в своем роде прекрасна и достойна удивления. Для сера Карло Герарди из Пистойи, своего друга детства, Бронзино в разное время написал помимо портрета самого Карло прекраснейшую Юдифь, опускающую голову Олоферна в корзину, причем на выпуклой крышке, покрывающей эту картину, он изобразил Мудрость, смотрящуюся в зеркало, и для него же – Богоматерь на холсте, одно из лучших произведений, когда-либо созданных, ибо оно отличается как мастерством рисунка, так и необыкновенной рельефностью изображения. Он же написал портрет Его Превосходительства, достигшего сорокалетнего возраста, а также и синьоры герцогини, причем и тот и другой портрет настолько похожи, насколько это только возможно. Когда же Джованбаттиста Кавальканти во флорентийской церкви Санто Спирито отделал для себя капеллу из великолепнейших сортов пестрого мрамора, выписанных им за огромнейшие суммы из заморских краев, и похоронил в ней останки своего отца Томмазо, то бюст своего отца он заказал фра Джованн'Аньоло Монторсоли, алтарный же образ написал Бронзино, изобразив на нем Христа, являющегося в облике садовника Марии Магдалине, а в глубине – двух других Марий, причем все эти фигуры исполнены с невероятной тщательностью.

Так как после смерти Якопо Понтормо капелла в церкви Сан Лоренцо осталась им незавершенной, а Бронзино получил от герцога поручение ее закончить, он на фреске Потопа дописал много обнаженных фигур, которых не хватало внизу, и вообще всю целиком ее завершил, на другой же фреске с изображением Воскресения мертвых, там, где внизу поперек всей стены на высоте примерно одного локтя недоставало покойников, он написал множество фигур, причем все они очень хороши и выполнены в той манере, какую мы видим, а внизу между окнами на не записанной еще поверхности он завершил эту роспись изображением св. Лаврентия на жаровне, окруженного несколькими порхающими путтами. Вся эта работа в целом показала, что Бронзино с гораздо лучшим вкусом выполнял те части, которые были им написаны в этой капелле, чем это в своих росписях сделал его учитель Понтормо. Портрет же Понтормо Бронзино написал своею рукою в одном из углов капеллы, справа от св. Лаврентия.

После этого герцог заказал Бронзино два больших алтарных образа: один, изображающий Снятие со креста с большим количеством фигур, для посылки его в монастырь братьев цокколантов, построенный Его Превосходительством в Порто Феррайо на острове Эльбе, другой – для новой церкви рыцарей ордена св. Стефана, которая вместе с дворцом и госпиталем этого ордена была впоследствии выстроена в Пизе по проекту и под руководством Джорджо Вазари. На этом образе Бронзино изобразил Рождество Господа нашего Иисуса Христа. Оба образа отделаны с таким искусством и таким старанием и написаны с таким знанием рисунка, с такой выдумкой и такой недосягаемой прелестью в колорите, что большего и сделать невозможно и, конечно, меньшего и нельзя требовать в церкви, построенной таким государем, основавшим и облагодетельствовавшим вышеназванный рыцарский орден.

В целом ряде одинаковых по размеру небольших картин из оловянного сплава он написал всех великих представителей дома Медичи как в той линии, которая ведет от Джованни Биччи и Козимо Старшего до королевы Франции, так и в той, которая от Лоренцо, брата Козимо Старшего, приводит к герцогу Козимо и его детям. Все эти портреты развешаны по порядку за дверью небольшого кабинета, который выстроил Джорджо Вазари в новых апартаментах герцогского дворца и в котором отличнейшим образом размещены мраморные и бронзовые статуи, небольшие современные картины, редчайшие миниатюры и бесчисленное множество золотых, серебряных и бронзовых медалей. Так вот эти-то портреты прославленных членов семейства Медичи все до одного естественны, живы и очень похожи на натуру. Однако удивительно то, что в то время, как многие за последние годы обычно пишут хуже, чем они это делали раньше, Бронзино пишет сейчас так же хорошо и даже лучше, чем в лучшие годы своей зрелости, как это и доказывают те вещи, которые он создает изо дня в день.

Недавно он для дона Сильвано Рацци, большого своего друга, камальдульского монаха флорентийской обители дельи Анджели, написал на холсте вышиной чуть ли не в полтора локтя св. Екатерину, настолько прекрасную и настолько хорошо сделанную, что она ни в чем не уступает любой другой картине, написанной этим благородным художником, настолько, говорю я, что ей как будто только не хватает дыхания и того слова, которым она изобличила тирана, исповедуя до последнего вздоха Христа, своего жениха возлюбленнейшего. Не удивительно, что у этого святого отца, как человека поистине благородного, нет ни одной вещи, которую он ценил бы и которой дорожил бы больше, чем этой картиной. Аньоло написал также с кардинала дона Джованни Медичи, сына герцога Козимо, портрет, который был послан ко двору императора королеве Иоанне, а затем портрет синьора дона Франческо, князя Флоренции, очень похожий и написанный настолько тщательно, что производит впечатление миниатюры.

В ознаменование бракосочетания австрийской королевы Иоанны, супруги названного государя, он на трех больших холстах, которые, как будет сказано в конце, были развешаны у моста алла Каррайа, изобразил три истории свадьбы Гименея настолько прекрасные, что они казались не праздничными украшениями, но вещами, достойными занять на вечность почетное место, таковы были законченность и тщательность их исполнения. А несколько месяцев тому назад он написал для названного синьора, князя Флоренции, небольшую мелкофигурную картину, которая не имеет себе равных и про которую можно сказать, что это действительно миниатюра.

А так как он в своем теперешнем, шестидесятипятилетнем, возрасте нисколько не менее влюблен в свое искусство, чем в своей юности, он в конце концов по желанию герцога взялся написать фреской две истории на стене, что рядом с органом в церкви Сан Лоренцо, в которых он, как я не сомневаюсь, покажет себя тем непревзойденным Бронзино, каким он всегда был.

Он всегда увлекался и до сих пор еще сильно увлекается поэзией. Недаром он сочинил немало капитулов и сонетов, часть которых напечатана. Но главное (поскольку речь идет о поэзии) – это его удивительное владение стилем Берни в сочинении капитулов, настолько, что в наше время нет человека, который в этом роде стиха писал бы вещи более смелые и свободные, чем он, как это и обнаружится в тот день, когда будет напечатано полное собрание его сочинений, на что многие рассчитывают и надеются.

Бронзино был и остается нежнейшим и очень верным другом, человеком приятным в обращении и очень честным во всех своих делах. Он всегда распоряжался своими вещами с такой щедростью и с таким бескорыстием, какие только доступны благородному художнику, как он. Он всегда невозмутим, никого никогда не обижал и всегда с любовью относился к собратьям по искусству, как это хорошо знаем мы, поддерживающие с ним тесную дружбу в течение сорока трех лет, то есть с 1524 года и по нынешний день, ведь именно тогда начал я с ним общаться и дружить, когда он вместе с Понтормо работал в Чертозе и писал те фрески, которые я, будучи еще совсем юнцом, ходил срисовывать в этом монастыре.

 

АЛЕССАНДРО АЛЛОРИ

Много было питомцев и учеников у Бронзино. Но первый из них (поскольку сейчас речь идет о наших академиках) – Алессандро Аллори, который был всегда любим своим учителем не как ученик, а как родной сын, да и жили и живут они вместе, питая друг к другу такую же любовь, какая бывает между добрым отцом и его сыном. Во многих портретах, написанных им вплоть до нынешнего его тридцатилетнего возраста, Алессандро показал себя достойным учеником такого наставника, учеником, который прилежно и непрерывно пополнял свои знания и стремился к достижению того столь редкого совершенства, какое можно ожидать от талантов отменных и возвышенных.

Он расписал и весьма тщательно всю целиком выполнил собственной рукой капеллу семейства Монтагути в церкви Нунциаты, а именно алтарный образ маслом, а стены и свод – фреской. На образе изображены вверху Христос и Мадонна, вершащие суд, а внизу в разных положениях множество фигур, отлично написанных и заимствованных из Страшного суда Микеланджело Буонарроти. Около этого образа на той же стене изображены по две фигуры сверху и снизу от него четыре больших пророка, или евангелиста, а на своде несколько сивилл и пророков, весьма старательно, прилежно и тщательно написанных с попыткой подражать Микеланджело в обнаженных телах. На левой стене, если смотреть на алтарь, изображен отрок Христос, спорящий во храме среди книжников, которым он, изображенный в очень хорошей позе, явно что-то доказывает в ответ на их домогательства, книжники же и другие, внимательно к нему прислушивающиеся, имеют разные лица, разные движения и разные одежды, и среди них много похожих портретов, написанных с натуры и изображающих друзей самого Алессандро. Насупротив, на другой стене – Христос, изгоняющий из Храма тех, которые, занимаясь куплей-продажей, превращали его в рынок и в гульбище, и многое в этой фреске достойно внимания и похвалы. Над этими двумя историями – несколько других из жизни Богоматери, а на своде – фигуры, не очень крупные, но в должной мере привлекательные, в обстановке разных строений и пейзажей и свидетельствующие своими свойствами о том, насколько Аллори любит свое искусство и добивается совершенства в рисунке и в замысле. А за алтарным образом, в самом верху, – история Иезекииля, созерцающего великое множество костей, которые облекаются в плоть, снова покрывающую члены человеческих тел. По этой фреске видно, насколько этот юноша жаждет овладеть анатомией человеческого тела, в какой мере он этого уже достиг и сколь усердно он это изучает. И действительно, в первом своем значительном произведении – круглых скульптурных фигурах и живописных историях, исполненных им по случаю бракосочетания Его Высочества, он дал высокие образцы своего искусства, позволившие возлагать на него большие надежды, и продолжает это делать, поскольку ему суждено стать живописцем, выдающимся среди других. Имея на своем счету это и некоторые другие произведения, меньшие по своему значению, как, например, самые последние, – небольшую, но в высшей степени похвальную картину, полную мелких фигур, как на миниатюре, написанную им для флорентийского князя дона Франческо, а также и другие картины и портреты, – он с великим усердием и тщательностью писал и другие картины и портреты, чтобы набить себе руку и выработать широкую манеру.

 

ДЖОВАНМАРИА БУТТЕРИ

Хорошими навыками и большой сноровкой обладает также и другой юноша, опять-таки ученик Бронзино, наш академик, по имени Джованмариа Буттери, заслуживший себе это звание тем, что им помимо многих картин и других более мелких произведений было сделано для похорон Микеланджело и по случаю приезда светлейшей королевы Иоанны во Флоренцию.

 

КРИСТОФАНО ДЕЛЬ АЛЬТИССИМО

Живописец Кристофано дель Альтиссимо был также учеником сначала Понтормо, а затем Бронзино. Написав в своей юности много картин маслом и несколько портретов, он был послан синьором герцогом Козимо в Комо, чтобы скопировать в музее монсиньора Джовио целый ряд портретов знаменитых людей среди бесчисленного множества таковых, собранных в этом месте этим редкостным в наше время человеком, и чтобы пополнить ими то собрание портретов, которое было создано герцогом Козимо благодаря стараниям Джорджо Вазари. Указатель всех этих портретов будет помещен на особой таблице в конце этой Книги, дабы не загромождать им настоящего изложения. Кристофано весьма усердно справился с этой задачей и добился того, что количество этих портретов, добытых им вплоть до сегодняшнего дня и занимающих целых три ряда в одной из гардеробных названного синьора герцога, как будет сказано в другом месте, при описании его сокровищ, превышает двести восемьдесят единиц, включая князей церкви, императоров, королей и других государей, военачальников, литераторов, – словом, всех, кто по той или иной причине приобрел славу и известность. Ведь, по правде говоря, мы обязаны Джовио и герцогу за все труды и старания, потраченные им на это дело. В самом деле, не только комнаты государей, но и комнаты многих частных лиц украшаются, в соответствии с родиной, семейным происхождением и склонностями каждого из их хозяев, портретами того или другого из названных мужей. И вот Кристофано, остановившись на этом роде живописи, отвечающей его таланту, или, скажем, призванию, мало что другого и делал, как человек, вынужденный извлекать из этого как можно больше чести и пользы.

 

СТЕФАНО ПИЕРИ И ЛОРЕНЦО ДЕЛЛА ШОРИНА

Стефано Пиери и Лоренцо делла Шорина тоже питомцы Бронзино. И тот и другой проявили себя в похоронах Микеланджело и в свадебных торжествах Его Высочества так, что были причислены к нашим академикам.

 

БАТТИСТА НАЛЬДИНИ И ФРАНЧЕСКО ИЗ ПОППИ

Из той же школы Понтормо и Бронзино вышел и Баттиста Нальдини, о котором уже говорилось в другом месте и который после смерти Понтормо, проведя некоторое время в Риме, где он ревностно изучал свое искусство, многое для себя приобрел и сделался опытным и смелым живописцем, как о том говорят многие произведения, исполненные им для досточтимого дона Винченцио Боргини, широко пользовавшегося его услугами и помогавшего и ему, и Франческо из Поппи, многообещающему юноше, ныне нашему академику, показавшему себя с лучшей стороны во время свадебных торжеств Его Высочества, а также другим опекаемым им молодым людям, которым дон Винченцо постоянно предоставляет и работу, и помощь. Он уже свыше двух лет пользуется услугами Баттисты, который помогает и Вазари в его работах в герцогском дворце во Флоренции, где он благодаря соревнованию со многими другими, работающими в том же месте, многое для себя приобрел, так что он сейчас наравне с любым другим из наших молодых академиков. А то, что больше всего нравится тем, кто может об этом судить, – это его расторопность и способность говорить без всякого напряжения. На алтарном образе, написанном им маслом и находящемся в одной из капелл флорентийского аббатства Черных Монахов, Баттиста изобразил Христа, несущего крест, вещь, в которой много очень хороших фигур. Между тем у него в работе и другие произведения, в которых он покажет себя мастером своего дела.

 

МАЗО МАЦЦУОЛИ, ПРОЗВАННЫЙ МАЗО ИЗ САН ФРИАНО

Однако по таланту, мастерству и заслугам никому из вышеназванных не уступает Мазо Маццуоли, по прозванию Мазо из Сан Фриано, юноша лет тридцати или тридцати двух, прошедший начальное обучение у нашего академика Пьерфранческо ди Якопо ди Сандро, о котором уже говорилось в другом месте. Этот самый Мазо, говорю я, уже показавший во многих картинах и более мелких живописных работах все,

что он знает и насколько можно на него надеяться, в конце концов показал это сразу в двух алтарных образах, к великой для себя чести и ко всеобщему полному удовлетворению, а именно показав в них выдумку, рисунок, манеру, прелесть и единство колорита. На одном из этих образов, находящихся во флорентийской церкви Санто Апостоле, изображено Рождество Христово, а на другом, который помещен в церковь Сан Пьеро Маджоре и который настолько прекрасен, что лучшего даже очень опытному и старому мастеру и не сделать, изображено Посещение Богоматерью св. Елизаветы, написанное с большой наблюдательностью и вкусом, благодаря чему и головы, и одежды, и позы, и околичности, и все прочее полно обаяния и грации. Он же отличнейшим образом проявил себя на похоронах Буонарроти и как академик, и как поклонник усопшего, а на свадебных торжествах королевы Иоанны как автор нескольких живописных историй.

Далее, так как в жизнеописании Ридольфо Гирландайо, да и в других местах, уже говорилось о его учениках Микеле и Карло из Аоро, я, хотя они состоят нашими академиками, не скажу здесь ничего другого, поскольку уже достаточно было о них сказано.

 

АНДРЕА ДЕЛЬ МИНГА,


ДЖИРОЛАМОДИ ФРАНЧЕСКО


КРОЧЕФИССАЙО (МАККИЕТТИ)


И МИРАБЕЛЛО ИЗ САЛИНКОРНО

Не умолчу о том, что учениками и питомцами Гирландайо равным образом были: Андреа дель Минга, тоже один из наших академиков, написавший и продолжающий писать много вещей, Джироламо ди Франческо Крочефиссайо, юноша двадцати шести лет, и Мирабелло из Салинкорно. Все они живописцы, создавшие и создающие такие живописные произведения маслом и фреской и такие портреты, что от них можно ожидать наипочетнейших достижений. Последние два вот уже несколько лет как написали вдвоем несколько весьма толковых фресок в церкви капуцинов за стенами Флоренции. Они же весьма отличились на похоронах Микеланджело и в вышеназванных свадебных торжествах. Мирабелло писал много портретов и, в частности, не раз портрет светлейшего князя, а также и многие другие, находящиеся во владении флорентийских дворян.

 

ФЕДЕРИГО ДИ ЛАМБЕРТО (СУСТЕРМАН)

Немало также чести принес и нашей Академии, и самому себе Федериго ди Ламберто, фламандец из Амстердама и зять падуанца Картаро, участвовавший как в вышеназванных похоронах, так и в торжествах по поводу бракосочетания князя. Но и помимо этого он во многих больших и маленьких картинах, написанных им маслом, показал хорошую манеру, хороший рисунок и вкус, и если он уже сейчас заслужил себе много похвал, то в будущем заслужит их еще больше, поскольку он постоянно и с большим успехом подвизается во Флоренции, которую он, видимо, избрал своей родиной и где юноши получают великую пользу от соперничества и от соревнования.

 

БЕРНАРДО БУОНТАЛЕНТИ

Признания добился и прекрасный, разносторонний и богатый на выдумку талант Бернардо Тиманте Буонталенти, с детских лет обучавшийся первоосновам живописного искусства у Вазари, а затем, продолжая совершенствоваться, преуспевший настолько, что уже много лет и с большим для себя почетом он состоит на службе у флорентийского князя, дона Франческо Медичи, который неизменно предоставлял и предоставляет ему работу. Так, он для Его Превосходительства выполнил много миниатюр по способу дона Джулио Кловио, который он применил и в целом ряде портретов и мелкофигурных историй, написанных им с большой тщательностью. Он же по прекрасному архитектурному замыслу, предложенному ему названным князем, отделал небольшой кабинет простенками из черного дерева и колоннами из восточных сортов гелиотропа и яшмы и из ляпис-лазури с капителями и базами из чеканного серебра, к тому же все членения этой отделки сплошь покрыты драгоценными камнями и прелестнейшими узорами из серебра с красивыми фигурками; в эти узоры вставлены миниатюры, а между спаренными гермами, то есть круглыми фигурами из золота и серебра, чередуются другие простенки, выложенные агатом, яшмой, гелиотропом, сердоликом, корналином и другими ценнейшими камнями, так что, если бы все это здесь перечислить, получилось бы длиннейшее описание. Достаточно сказать, что в другой работе, которая уже близится к концу, Бернардо показал себя очень талантливым мастером на все руки. Так, синьор герцог использовал его для осуществления многих его изобретательских замыслов в области грузоподъемных машин, действующих при помощи ворота или по прямой. А кроме того, Бернардо с легкостью нашел способ плавления и очистки горного хрусталя и делает из него истории и разноцветные сосуды. Берется он за все, и мы еще увидим, как он скоро научится делать самые совершенные фарфоровые вазы, столь же совершенные, как самые древние, овладев мастерством, которым в наше время обладает превосходнейший Джулио из Урбино, находящийся на службе у светлейшего герцога Альфонса II феррарского, изготовляющий потрясающие глиняные сосуды самых различных образцов и придающий фарфоровым изделиям прекраснейшие формы, не говоря о том, что из той же глины он получает твердые и удивительно чистые плитки, квадратные, восьмиугольные и круглые, для мощения полов под пестрые сорта мрамора.

Способ же изготовления всего этого находится в руках нашего князя. Его Превосходительство приступил также к изготовлению столика, богато украшенного драгоценными камнями по образцу другого подобного же столика, принадлежащего его отцу герцогу Козимо. Для него же был недавно закончен столик по рисунку Вазари, редчайшая вещь, в которой цельный восточный алебастр инкрустирован большими кусками яшмы, гелиотропа, корналина, ляпис-лазури, агата и других ценных пород на сумму в двадцать тысяч скудо. Выполнил этот столик Бернардино ди Порфирио из флорентийской округи Леччо, превосходный мастер этого дела, изготовивший для мессера Биндо Альтовити восьмигранник, в котором та же яшма инкрустирована в черное дерево и в слоновую кость по рисунку того же Вазари. В настоящее время этот Бернардино состоит на службе у Их Превосходительства.

Возвращаясь к Бернардо, я скажу, что он неожиданно для многих проявил себя и в живописи, показав, что он умеет делать большие фигуры не хуже маленьких, когда он для похорон Микеланджело написал тот большой холст, о котором уже шла речь. Бернардо нашел себе также применение, к великой для себя чести, в целом ряде маскированных шествий, состоявшихся по случаю бракосочетания его и нашего князя, а именно в триумфе Снов, как об этом будет сказано ниже, и в интермедиях той комедии, которая была поставлена во дворце, как об этом во всех подробностях было рассказано другими. И если бы он с малых лет (правда, ему сейчас не исполнилось и тридцати) отдался изучению своего искусства так же, как он изучал фортификацию, на которую он потратил немало времени, он ныне достиг бы, пожалуй, такой степени совершенства, что всякий этому подивился бы. Все же люди полагают, что он, правда, несколько позднее, но так или иначе этого добьется, поскольку он весь – талант и мастерство, в особенности если к этому добавить, что он всегда находил себе у своего синьора применение и работу, причем в заданиях весьма и весьма почетных.

 

ДЖОВАННИ СТРАДАНО

Нашим академиком состоит также Джованни делла Страда, фламандец по происхождению, который отличается хорошим рисунком, отличнейшими находками, богатым вымыслом и хорошими приемами как колорист. Многому научившись за десять лет своей работы во дворце под руководством и по рисункам Джорджо Вазари, он не уступит никому из множества живописцев, услугами которых пользуется названный синьор герцог. Однако в настоящее время главная его забота – это картоны для разных ковров, заказываемых, опять-таки под руководством Вазари, герцогом и князем для украшения комнат и апартаментов, которые Вазари расписал во дворце, причем эти ковры, рассчитанные на нижнюю часть стен, должны будут соответствовать росписям верхней их части. Для комнат Сатурна, Опи, Цереры, Юпитера и Геркулеса он сделал прелестнейшие картоны чуть ли не к тридцати коврам, а для верхних четырех комнат, в которых обитает княгиня и росписи которых посвящены женским добродетелям с историями о римских, еврейских, греческих и тосканских женщинах, а именно: сабинянках, Эсфири, Пенелопе и Гаульдраде, он равным образом сделал великолепнейшие картоны к соответствующим коврам. То же самое сделал он и для пяти нижних комнат, в которых обитает князь и которые посвящены Давиду, Соломону, Киру и другим. А для двадцати комнат во дворце Поджо-а-Кайано, для которых изо дня в день продолжают изготовлять ковры, он, выполняя замыслы герцога, изобразил на картонах охоты на всех зверей, включая соколиную охоту и рыбную ловлю с самыми затейливыми и прекрасными выдумками, какие только бывают на свете. Действительно, в этом многообразии зверей, птиц, рыб, пейзажей, нарядов, пеших и конных охотников, по-разному одетых всадников с их соколами и обнаженных рыбаков он показал себя поистине стоящим мастером, Отлично усвоившим итальянскую манеру и твердо решившим жить и умереть во Флоренции на службе своих светлейших синьоров, сотрудничая с Вазари и другими академиками.

 

ЯКОПО ДЗУККИ

Воспитанником Вазари был точно так же и академик Якопо, сын мастера Пьеро Дзукки, флорентийский юноша, которому минуло не то двадцать пять, не то двадцать шесть лет. После того как он, помогая Вазари в большей части дворцовых росписей и, в частности, в росписи главной залы, настолько преуспел в рисунке и умении обращаться с красками, потратив на изучение своего искусства немало трудов и настойчивости, его смело можно причислить к первым из молодых живописцев нашей Академии. Произведения же его, которые он выполнил самостоятельно для похорон Микеланджело, для свадебных торжеств светлейшего синьора князя, а также для разных своих друзей и в которых он проявил ум, смелость, находчивость, грацию и хороший вкус, заставили всех признать в нем талантливого юношу и мастера своего дела, но еще большее признание обеспечат ему те произведения, которые мы вправе ожидать от него в будущем и которые прославят его родину так, как ни один другой живописец никогда ее не прославлял.

 

САНТИ ДИ ТИТО

Среди прочих молодых живописцев Академии даровитым и стоящим можно назвать также и Санти ди Тито, который, как уже говорилось в других местах, проработав в течение долгих лет в Риме, вернулся в конце концов во Флоренцию, чтобы насладиться своей второй родиной, ибо предки его родом из Борго Сан Сеполькро и принадлежат к весьма почтенной семье этого города. На похоронах Буонарроти и на свадебных торжествах в честь светлейшей княгини он показал себя в своей живописи, безусловно, с наилучшей стороны, но больше в тех историях, которые он с большим и поистине невероятным напряжением написал в театре, построенном по случаю этой же свадьбы синьором Паоло Джордано Орсини, герцогом Браччанским, на площади Сан Лоренцо. Истории эти, исполненные им светотенью на целом ряде огромнейших полотнищ, посвящены деяниям наиболее прославленных представителей дома Орсини. Однако истинную цену ему можно узнать по двум выпущенным им алтарным образам, один из которых находится во флорентийской церкви Оньисанти, ныне именуемой церковью Сан Сальвадоре и принадлежавшей в свое время отцам -умилиатам (ныне же цокколантам), и который изображает вознесенную Богоматерь со стоящими внизу св. Иоанном, св. Иеронимом и другими святыми, а на втором, находящемся в капелле семейства Гварди в церкви Сан Джузеппе, что позади монастыря Санта Кроче, изображено Рождество Христово, которое он написал весьма старательно, включив в него много портретов с натуры. Я не говорю о множестве картин с изображением Мадонны и портретах, написанных им в Риме и во Флоренции, а также о его работах в Ватикане, о которых уже говорилось.

В этой же Академии состоят и некоторые другие молодые живописцы, участвовавшие в вышеназванных церемониях. Часть из них флорентинцы, а часть уроженцы церковного государства.

 

АЛЕССАНДРО ДЕЛЬ БАРБЬЕРЕ

Алессандро дель Барбьере, флорентинец, двадцатипятилетний юноша, помимо многого другого расписал во дворце в честь названного бракосочетания и под руководством Вазари холсты, которыми были увешаны стены Большой залы и на которых он изобразил главные площади всех городов, подвластных синьору герцогу, с чем он, безусловно, отлично справился, показав себя юношей с большим вкусом и подающим надежды на всяческие свои будущие успехи. В этих и других работах Вазари пользовался помощью также и многих других своих питомцев и друзей, как то: Доменико Бенчи, Алессандро Фортори из Ареццо, Стефано Вельтрони, его двоюродного брата, и Орацио Порта, причем оба последних родом из Монте Сансовино, а также и Томмазо дель Верроккьо.

В той же Академии состоят и многие превосходные иногородние художники, о которых подробно уже говорилось выше во многих местах. Поэтому достаточно будет назвать их здесь по имени, с тем чтобы включить их в число других академиков, упоминаемых нами в настоящем разделе. Я имею в виду болонцев Федериго Дзуккеро, Просперо Фонтана и Лоренцо Сабатини, а также Марко из Фаэнцы, Тициана из Вечеллио, Паоло из Вероны, Джузеппе Сальвиати, Тинторетто, скульпторов Алессандро Витториа и Данезе, веронского живописца Баттисту Фаринато и архитектора Андреа Палладио.

 

БЕНВЕНУТО ЧЕЛЛИНИ

А теперь, дабы лишь вскользь коснуться скульпторов-академиков и их произведений, о которых я не намереваюсь особо распространяться, поскольку все они еще живы и по большей части весьма прославлены и имениты, я, начиная с самых старших и самых почтенных из них, скажу, что Бенвенуто Челлини, флорентийский гражданин, ныне скульптор, уже в юности, когда он посвятил себя ювелирному делу, не имел себе равных в этой профессии, как не имел он их и за те долгие годы, что он продолжал этим заниматься, создавая великолепнейшие круглые и барельефные фигуры и все прочее, относящееся к этому искусству. Он оправлял драгоценные камни, заключая их в дивные картуши, украшенные фигурками, которые были настолько хорошо сделаны, а иной раз настолько причудливы и смело задуманы, что ни большего, ни лучшего вообразить себе невозможно. Также и медали, которые он в своей юности делал из золота и серебра, были исполнены им с невероятной тщательностью, и никогда вдосталь на них не нахвалишься. В Риме для папы Климента VII он сделал красивейшую пуговицу для его облачения, удачнейшим образом подобрав для нее шлифованный алмаз в оправе из листового золота с несколькими путтами, окружающими на диво сработанную фигуру Бога Отца, за что он, кроме оплаты, получил в дар от этого папы должность жезлоносца. Когда же после этого тот же первосвященник заказал ему золотой потир, чашу которого должны были поддерживать фигуры, олицетворявшие богословские добродетели, он почти что довел ее до конца с поразительным искусством. В эти же годы не было человека, который выполнял бы лучше, чем он, медали этого папы, как это хорошо известно всем, кто видел или имеет эти медали. А так как ему за это и было поручено изготовление штампов римского Монетного двора, более красивых монет, чем те, которые в те годы чеканились в Риме, никогда еще видеть не приходилось. Недаром, когда после смерти Климента Бенвенуто вернулся во Флоренцию, он подобным же образом сделал и для флорентийского Монетного двора штампы с головой герцога Алессандро для монет, настолько прекрасных и тщательно исполненных, что некоторые из них многие хранят у себя наравне с самыми красивыми древними медалями, и по заслугам, ибо в них Бенвенуто превзошел самого себя.

Когда же он в конце концов посвятил себя скульптуре и литью, он создал во Франции много произведений из бронзы, серебра и золота, находясь в этом королевстве на службе у короля Франциска. Вернувшись на родину и поступив на службу к герцогу Козимо, он сначала был занят кое-какими ювелирными работами, но в конце концов получил и скульптурные заказы. Тогда-то он и отлил из металла статую Персея, отрубившего голову Медузы, который стоит на площади герцога, недалеко от входа в герцогский дворец на мраморном пьедестале, украшенном несколькими великолепнейшими бронзовыми фигурами, каждая высотой около локтя с третью. Вся эта работа, созданная на основе глубочайших знаний и величайшего усердия, была действительно доведена до совершенства и воздвигнута на означенном месте в достойном ее сопоставлении с Юдифью Донателло, столь прославленного и знаменитого скульптора. Да и в самом деле удивительно, что Бенвенуто, в течение стольких лет работавший над мелкими фигурами, с таким совершенством справился со статуей столь крупного размера. Он же изваял из мрамора в натуральную величину совсем круглое и большое Распятие, которое по своему правдоподобию – самая редкостная и прекрасная скульптура, какую только можно увидеть; недаром синьор герцог и хранит ее, как предмет особенно им ценимый, во дворце Питти, предполагая поместить его в капеллу или часовенку, которую он строит в этом дворце; впрочем, часовенка эта и не могла бы в наше время получить ничего другого более достойного ее и столь великого; словом, на такое произведение вдосталь и не нахвалишься. Однако, хотя я и мог бы гораздо пространнее остановиться на творениях Бенвенуто, художника во всех своих делах гордого, смелого, быстрого, крайне живого и неистового человека, даже слишком хорошо умевшего говорить правду в глаза сильным мира сего и с таким же успехом, с каким он умел в искусстве пользоваться своими руками и своим талантом, я ничего больше о нем не скажу, тем более что он сам написал о своей жизни и о своих произведениях, а также трактаты о ювелирном деле, о плавке и литье металла и о скульптуре, и притом гораздо более красноречиво и последовательно, чем это, пожалуй, сумел бы сделать я, и потому, говоря о нем, я ограничусь этим кратким перечнем его главных и наиболее выдающихся творений.

 

ФРАНЧЕСКО ДА САНГАЛЛО

Франческо, сын Джулиано да Сангалло, скульптор, архитектор и академик, достигший ныне возраста семидесяти лет, создал, как уже говорилось в жизнеописании его отца и в других местах, множество скульптурных произведений, как то: три мраморные фигуры, несколько больше натуральной величины, поставленные на алтаре церкви Орсанмикеле, а именно св. Анну, Богоматерь и Христа, фигуры весьма одобренные, несколько других также мраморных статуй на гробнице Пьеро деи Медичи в Монте Кассино; гробницу епископа де Марци в церкви Нунциаты и, наконец, гробницу монсиньора Джовио, историка своего времени. Равным образом создал он во Флоренции и других местах много красивых и хороших архитектурных произведений и заслужил за свои добрые качества и за верную службу своего отца Джулиано неизменное к себе благоволение семейства Медичи, которые и вывели его в люди. Недаром герцог и предоставил ему место главного архитектора собора, освободившееся после смерти Баччо д'Аньоло.

 

БАРТОЛОМЕО АММАНАТИ

Что же касается Амманати, также одного из первых наших академиков, то здесь нет надобности особо на нем останавливаться, так как о нем достаточно уже было сказано в описании творений Якопо Сансовино. Все же назову его учеников и академиков: Андреа Каламека из Каррары, весьма опытного скульптора, который под руководством Амманати выполнил много фигур и который после смерти упоминавшегося Мартина был приглашен в Мессину на место, которое занимал в свое время фра Джован'Аньоло, и там же и умер, а также Баттисту ди Бенедетто, юношу, который уже доказал, что из него должен получиться превосходнейший живописец, каковой, впрочем, и получится, ибо во многих своих вещах он по качеству таланта и вкуса нисколько не уступает ни Андреа, ни кому-либо другому из числа молодых скульпторов-академиков.

 

ВИНЧЕНЦИО ДЕ'РОССИ

Винченцио де'Росси из Фьезоле, тоже скульптор, архитектор и академик, достоин того, чтобы о нем было здесь вкратце упомянуто помимо того, что было о нем сказано в жизнеописании его учителя Баччо Бандинелли. Так вот, после того как он от него ушел и оказался в Риме, Винченцио хотя был еще очень молод, но дал блестящий образец своего искусства, изваяв для Ротонды статую св. Иосифа с десятилетним мальчиком Иисусом Христом, две фигуры, исполненные с большим умением и в хорошей манере. Засим в церкви Санта Мариа делла Паче он сделал две гробницы с изображениями усопших, лежащими на саркофагах, а на стене, за пределами самих гробниц, несколько мраморных полурельефных пророков в натуральную величину, снискавших ему имя превосходного скульптора. Это послужило поводом к тому, что народ Рима заказал ему статую папы Павла IV, которая была водружена на Капитолии и которую он выполнил как нельзя лучше. Но вещь эта просуществовала недолго, так как после смерти этого папы она была разбита и сброшена презренной чернью, которая сегодня яростно преследует, кого она еще вчера возносила до небес. После этой фигуры Винченцио сделал из одинакового мрамора две статуи размером больше натуры, а именно афинского царя Тезея, похитившего Елену и поднявшего ее на руки, чтобы ее разглядеть, а внизу, у его ног, фигуру, олицетворяющую Трою. Невозможно было создать другие фигуры, в которых было бы вложено больше умения, знания, труда и грации. Недаром, когда герцог Козимо деи Медичи прибыл в Рим и стал осматривать не только достопримечательные новые произведения, но и древние, а Винченцио ему показал названные статуи, он, увидев их, всячески их расхвалил, как они того и заслуживали. На что Винченцио – а человек он был вежливый – любезно их ему подарил и вместе с этим предложил ему, по мере сил своих, для него работать.

Но Его Превосходительство, вскоре после того увезший эти статуи во Флоренцию, к себе во дворец Питти, заплатил ему за них хорошую цену и, так как он захватил с собой Винченцио, вскоре же заказал ему мраморные и все как одна круглые колоссальные статуи, изображающие подвиги Геркулеса, которыми Винченцио в настоящее время и занят и уже закончил его сражение с Каком, а также и с кентавром. Можно надеяться, что все это произведение в целом, очень возвышенное и трудное по своей задаче, будет превосходно исполнено, поскольку Винченцио обладает прекраснейшим талантом, большим вкусом и всеобщим признанием за все свои наиболее значительные произведения.

Не умолчу и о том, что под его наблюдением весьма похвально занимается скульптурой Иларионе Русполи, молодой флорентийский гражданин, который не в меньшей степени, чем его сверстники другие академики, обнаружил знание рисунка и владение им, а также большое умение создавать статуи тогда, когда ему, как и другим, представилась к тому возможность, а именно на похоронах Микеланджело и в праздничном убранстве по случаю упоминавшихся свадебных торжеств.

 

ФРАНЧЕСКО КАМИЛЛИАНИ

Франческо Камиллиани, флорентийский скульптор, который был учеником Баччо Бандинелли и во многих своих вещах засвидетельствовал себя как хороший скульптор, потратил пятнадцать лет на украшение фонтанов, в числе которых есть поразительнейший фонтан, который заказал ему дон Луиджи Толедский для своего сада во Флоренции. Украшения, окружающие этот водомет, состоят из различных статуй людей и разного вида животных, но все они богаты, поистине царственны и сделаны заказчиком, который не жалел расходов. Однако в числе статуй, которые там изваял Франческо, исключительно красивы две колоссальные фигуры рек Арно и Муньоне. В частности, Муньоне вполне выдерживает сравнение с любой статуей работы самого выдающегося мастера. Словом, вся архитектура и убранство этого сада – дело рук Франческо, который по богатству различных устроенных в нем фонтанов сделал его таким, что равных ему садов нет ни во Флоренции, ни, пожалуй, даже и во всей Италии. Главный же фонтан, строительство которого вот-вот подходит уже к концу, будет самым богатым и роскошным из всех, какие можно где-либо увидеть, благодаря всем его невообразимо пышным и обильным украшениям и тому огромному количеству воды, величайший избыток которой будет во всякое время в нем сохраняться.

 

ДЖОВАННИ БОЛОНЬЯ

Джованни Болонья, фламандский скульптор из Дуэ, юноша поистине редкостнейший, тоже академик и пользуется за свои качества благоволением наших государей. Прекраснейшими металлическими украшениями отделал он фонтан, недавно сооруженный в Болонье на площади собора Сан Петронио, насупротив дворца Синьории. Помимо прочих украшений на нем по углам четыре очень красивые сирены, окруженные различными путтами и масками, причудливыми и необыкновенными. Однако, и это важнее всего, сверху и посредине этого фонтана он поставил Нептуна высотой в шесть локтей, фигуру, великолепно отлитую, продуманную и выполненную в совершенстве. Не говоря сейчас о том, сколько им было сделано вещей из сырой и обожженной глины, из воска и других смесей, он выполнил из мрамора прекраснейшую Венеру и почти что закончил для синьора герцога Самсона в натуральную величину, сражающегося в пешем бою с двумя филистимлянами, из бронзы же он сделал колоссальную и сплошь круглую статую Вакха, а также Меркурия в полете, весьма хитроумно задуманного, поскольку он целиком опирается на кончики пальцев одной ноги, посланного императору Максимилиану как вещь бесспорно редкостнейшая. Но если он и посейчас создал много вещей, и прекрасных вещей, то в будущем создаст их еще больше и еще более прекрасных. А так как синьор герцог совсем недавно отвел ему помещение во дворце и заказал ему статую в восемь локтей, изображающую Победу с пленником, предназначенную для Большой залы, как раз насупротив другой Победы, исполненной рукой Микеланджело, он, без сомнения, создаст для этого государя великие и значительные произведения, работая над которыми он будет иметь широкое поле деятельности, чтобы развернуть безграничные заложенные в нем возможности. Множество произведений и великолепнейшие модели для разных вещей, выполненные его рукой, находятся во владении флорентийского дворянина мессера Бернардо Вевьетти и мастера Бернардо, сына мадонны Маттеа, герцогского каменщика, который отменнейшим образом возвел все постройки, выполнявшиеся им по проекту Вазари.

 

ВИНЧЕНЦИО ДАНТИ

Однако ни ему, ни его друзьям, ни другим академикам не уступает юноша поистине редкостный и богато одаренный – Винченцио Данти, перуджинец, который, покровительствуемый герцогом Козимо, избрал себе отечеством Флоренцию. В ранней юности занялся он ювелирным делом и создал в этой области вещи невероятные. Затем, обратившись к литью, он не побоялся в двадцать лет отлить из бронзы четырехлоктевую статую сидящего и благословляющего папы Юлия III. Статуя эта, отлитая с толком величайшим, стоит ныне на площади в Перудже. Перебравшись после этого во Флоренцию, он сделал великолепнейшую колоссальную восковую модель Геркулеса, душащего Антея, чтобы отлить с нее бронзовую фигуру, предназначавшуюся к постановке на главном фонтане в саду Кастелло, виллы названного синьора герцога. Однако, после того как он покрыл названную модель формой и хотел приступить к литью из бронзы, у него, хотя он дважды принимался за дело, ничего не получилось, то ли по невезению, то ли потому, что перегорел металл, то ли по какой-нибудь еще причине. И вот, обратившись к мрамору, дабы не подвергать свои труды прихотям Фортуны, он в кратчайший срок высек из цельного куска мрамора две фигуры, а именно Честь, пленившую Обман, с такой легкостью, словно он никогда ничего другого и не делал, как орудовать резцом и колотушкой. Действительно, на голове этой Чести, и без того прекрасной, он так хорошо высверлил курчавые ее волосы, что они кажутся натуральными и настоящими, не говоря уже о том, что он обнаружил отличнейшее понимание обнаженного тела. Статуя эта находится ныне у синьора Альмени Сфорца во дворе его дома по улице де'Серви. Во Фьезоле для того же синьора Сфорца он сделал множество всяких украшений в его саду и вокруг некоторых фонтанов. Засим для синьора герцога он выполнил ряд мраморных и бронзовых барельефов, признанных очень красивыми, ибо в этой отрасли скульптуры он, пожалуй, никому другому не уступал. После этого также из бронзы отлил он решетку в новой капелле, сооруженной во дворце в новых покоях, расписанных Джорджо Вазари, и к тому же барельефную многофигурную картину, служащую дверцей шкафа, в которой хранятся важные бумаги герцога, а также и другой барельеф высотой в локоть и шириной в два с половиной с изображением Моисея, который для исцеления еврейского народа от укуса змей одну из них прикрепляет к высокому шесту. Все эти вещи находятся у названного синьора, по заказу которого Винченцио выполнил дверь ризницы приходской церкви в Прато, а над ней мраморный саркофаг с Богоматерью размером в три с половиной локтя, обнаженным младенцем Иисусом рядом с ней и двумя путтами, между которыми – барельефная голова мессера Карло деи Медичи, незаконного сына Козимо-старшего и некогда градоначальника Прато, останки которого, после того как они долгое время находились в кирпичном склепе, были перенесены в названный саркофаг герцогом Козимо, почтившим его память этой новой усыпальницей. Правда, названная Мадонна и барельеф с вышеупомянутой прекраснейшей головой из-за плохого освещения производят впечатление, весьма далекое от того, что они в действительности собой представляют. Впоследствии тот же Винченцио для украшения здания магистрата Монетного двора, на торцовом его фасаде над лоджией, выходящей на реку Арно, изваял герб герцога, а по сторонам две обнаженные колоссальные фигуры, из которых одна изображает Справедливость, а другая Строгость. Ныне же со дня на день ожидают доставку мрамора для колоссальной сидящей фигуры синьора герцога, для которой Винченцио уже сделал модель и которая будет находиться над упомянутым гербом в качестве завершения всего этого произведения в целом. Устанавливать же его будут в ближайшее время, одновременно с кладкой остальной части фасада, проектируемого Вазари, архитектором этой постройки. В работе у Винченцио находится и уже доведена до отличнейшего состояния мраморная Мадонна больше натуры с трехмесячным младенцем Иисусом Христом на руках, вещь, обещающая быть как нельзя более прекрасной.

Над всеми этими произведениями, а также и другими он работает во флорентийском монастыре дельи Анджели, где он в тишине общается с тамошними монахами, его большими друзьями, пребывая в тех комнатах, которые в свое время занимал мессер Бенедетто Варки, где Винченцио делает его барельефный портрет, который безусловно будет очень хорош.

 

ОТЕЦ ИГНАЦИО ДАНТИ

У Винченцио есть брат, монах ордена братьев-проповедников, по имени Игнацио Данти, величайший знаток в области космографии, обладающий редким талантом настолько, что герцог Козимо деи Медичи поручил ему создание произведения, значительней и совершенней которого ни одним человеком этой профессии никогда еще не создавалось. Дело в том, что нарочно для этого Его Превосходительство на втором этаже жилых покоев своего герцогского дворца по проекту Вазари заново пристроил к своей гардеробной очень большую залу, окружив ее на высоте семи локтей богатыми резными шкафами из орехового дерева для хранения в них самых значительных вещей как по ценности, так и по красоте, какие только имеются у Его Превосходительства. По дверцам названных шкафов, в их узорных обрамлениях он распределил сорок семь картин, вышиной примерно в два локтя каждая и соответствующей ширины, на которых необыкновенно тщательно маслом по дереву, но наподобие миниатюр, изображены таблицы Птоломея, все до одной точнейшим образом вымеренные и выправленные согласно данным новейших авторов, а также выверенные навигационные карты, на которых тщательнейшим образом изображены их масштабы и градусы и приведены древние и новые названия. Распределение же этих картин нижеследующее. У главного входа в эту залу, на боковых стенках, образующих толщину шкафов, на четырех картинах изображены четыре полушария в перспективе, а именно в двух нижних – вся земная твердь, а в двух верхних – вся небесная твердь, со всеми знаками и фигурами зодиака. Далее, когда уже войдешь вовнутрь залы, по правую руку, на четырнадцати досках или картинах последовательно изображена вся Европа сплошь до середины стены, как раз против верхней границы главного входа. На этой середине поставлены часы с их колесами и орбитами планет, совершающими свой суточный круговорот перед взором входящих. Это и есть те прославленные и знаменитые часы, которые смастерил флорентинец Лоренцо делла Вольпайя. Кверху от этих картин, начиная от часов, на одиннадцати досках размещается Африка, а по ту сторону часов, в нижнем ряду, – Азия, точно так же в четырнадцати картинах сплошь до верхнего уровня входной двери. Над картинами Азии следует еще четырнадцать, посвященных Западной Индии, начиная, как и предыдущие, от часов и вплоть до названной выше границы главного входа – всего пятьдесят семь досок. Внизу же, в качестве цоколя, кругом размещено соответствующее количество картин, каждая из которых приходится по отвесу одного из вышеупомянутых вертикальных рядов и на которых изображены с натуры все растения и животные, производимые на свет каждой из этих стран в зависимости от ее свойств. На карнизе же, венчающем названные шкафы, имеются выступы, разделяющие ряды картин, и на них будут поставлены античные мраморные бюсты тех доселе еще здравствующих императоров и государей, которые владеют этими странами. А на плоском поясе, проходящем под карнизиком потолка, написаны маслом на досках триста одинаковых по размеру портретов, написанных с натуры, но меньше ее, изображающих знаменитых людей, прославившихся за истекшие пятьдесят лет и больше, и вставленные в одинаковые резные рамы из орехового дерева, все в целом произведение редкостнейшее (портреты эти будут перечислены на прилагаемой таблице, чтобы не затягивать этого описания их именами). Весь потолок – из разного дерева, и на нем двенадцать больших прямоугольных полотен, на каждом из которых написаны четыре знака зодиака, то есть всего сорок восемь, с их звездами и фигурами, изображенными несколько меньше натуральной величины. В средних двух прямоугольниках потолка, шириной в четыре локтя каждый, на которых изображены знаки зодиака и которые легко задвигаются без того, чтобы было видно, куда они уходят, в сводчатом углублении будут помещаться два больших шара высотой в три с половиной локтя каждый. На одном из них будет ясно обозначена вся земная поверхность, и при помощи небольшого, скрытого от глаз механизма этот шар будет спускаться до самого низа и устанавливаться на подставку с равновесом, при остановке которого все картины на окружающих шкафах начнут на глазах у всех отражаться в шаре и им нетрудно будет найти там место по соответствующим отметкам на его поверхности. На другом шаре будут все сорок восемь знаков зодиака, расположенные таким образом, что, пользуясь этим шаром, можно будет с точностью выполнять все операции астролябии. Эта затея и это изобретение зародилось в уме герцога Козимо для того, чтобы раз и навсегда можно было безошибочно и точнейшим образом сопоставлять друг с другом все эти небесные и земные явления, измерять и наблюдать их порознь и вкупе, по усмотрению того, кто любит и изучает эту прекраснейшую область познания. Об этом всем, как о предмете, достойном упоминания, я и счел своим долгом рассказать в этом месте, дабы увековечить талант брата Игнацио и величие нашего государя, удостоившего нас наслаждаться плодами столь почтенных трудов, и дабы об этом стало известно всему миру.

Возвращаясь, однако, к представителям нашей Академии, скажу – хотя в жизнеописании Триболо и говорилось о скульпторе Антонио ди Джино Лоренци из Сеттиньяно – скажу здесь более последовательно, чем я это сделал в своем месте, что он, под руководством своего учителя, того же Триболо, закончил названную там статую Эскулапа, находящуюся в Кастелло, а также четырех путтов на главном фонтане там же. Засим он выполнил несколько голов и украшений вокруг нового пруда в том же Кастелло, находящегося на возвышенности и обсаженного разными сортами вечнозеленых деревьев. Наконец, в великолепнейшем саду конюшен, неподалеку от монастыря Сан Марко, он для отдельно стоящего фонтана сделал прекраснейшие украшения в виде водяных чудищ из мрамора и красивейших сортов мискио. В Пизе же, в свое время еще под руководством вышеназванного Триболо, он изваял гробницу отменнейшего философа и медика дель Корте с его статуей и двумя прекраснейшими мраморными путтами. Помимо всего этого, он полным ходом продолжает создавать для герцога все новые и новые произведения, а именно зверей и птиц из мискио для фонтанов, – труднейшие работы, которые делают его в высшей степени достойным быть включенным в число других, перечисленных здесь академиков.

 

СТОЛЬДО ЛОРЕНЦИ

Равным образом и один из его братьев, по имени Стольдо, сын Джино Лоренци, тридцатилетний юноша, настолько уже успел себя проявить во многих скульптурных произведениях, что его ныне смело можно причислить к первым из юных представителей его профессии и отвести ему среди них одно из самых почетных мест. В Пизе он сделал мраморную Мадонну с Ангелом благовестия, обнаружившую в нем юношу с хорошим талантом и вкусом, а другую превосходнейшую статую ему заказал там же Лука Мартини, но впоследствии синьора герцогиня Леонора подарила ее своему брату дону Гарсия Толедскому, который поставил ее в своем саду в Кьяйе, что под Неаполем. А посреди фасада дворца рыцарей св. Стефана в Пизе, над главным входом, он, по поручению Джорджо Вазари, изваял герб синьора герцога, который был великим магистром этого ордена. Этот огромнейший мраморный герб помещается между двумя совершенно круглыми статуями, олицетворяющими Религию и Правосудие. Они поистине очень хороши и всячески расхваливаются людьми, понимающими в этом толк. Засим тот же синьор заказал ему для своих садов Питти фонтан наподобие того великолепнейшего триумфа Нептуна, который был показан во время величественнейшего маскарадного шествия, устроенного Его Превосходительством в ознаменование бракосочетания светлейшего синьора князя. Что касается Стольдо Лоренци, этого достаточно, так как он еще молод и в неустанной работе приобретает все большую славу и признание среди своих товарищей академиков.

 

БАТТИСТА ЛОРЕНЦИ

Из той же семьи Лоренци из Сеттиньяно происходит и Баттиста, по прозванию Кавалер, так как он был учеником кавалера Баччо Бандинелли. Он изваял три мраморные статуи в натуральную величину по заказу флорентийского гражданина Бастьяно делла Паче для трех членов семейства Гваданьи, которые живут во Франции и которые поставили эти статуи в своем саду. Из них одна изображает обнаженную Весну, другая – Лето и третья – Зиму, а к ним должна еще присоединиться и Осень, причем многие, кто их видел, считают их необыкновенно красивыми и хорошо сделанными. Недаром Баттиста и удостоился получить от синьора герцога заказ на саркофаг с его украшениями и на одну из трех статуй для гробницы Микеланджело Буонарроти, которую сооружают по проекту Джорджо Вазари Его Превосходительство и Лионардо Буонарроти и которую, как мы это видим, Баттиста успешнейшим образом уже заканчивает, выполняя для нее нескольких путтов и поясной бюст самого Буонарроти.

Вторая из трех фигур, которые предназначаются для названной гробницы и должны изображать Живопись, Скульптуру и Архитектуру, поручена Джованни, сыну Бенедетто из Кастелло, ученику Баччо Бандинелли и академику, который работает для попечительства собора Санта Мариа дель Фьоре над барельефами, предназначающимися для хора, ныне уже близкими к своему завершению. В этих барельефах он сильно подражает своему учителю и проявляет себя так, что на него возлагаются большие надежды, которые не могут не оправдаться, поскольку он весьма прилежен в работе и в изучении своей профессии.

Третья фигура заказана скульптору и академику Валерио Ноли из Сеттиньяно, так как работы, выполненные им до сих пор, таковы, что ему, как полагают, не может не удаться фигура, достойная быть водруженной на гробнице такого человека. Валерио, двадцатишестилетний юноша, в бытность свою в Риме реставрировал в садах феррарского кардинала, что на Монтекавалло, множество античных мраморных статуй, восстанавливая в одной из них руки, в другой – ноги, в третьей – еще какие-нибудь не достававшие ей части. Этим же самым занимался он потом и во дворце Питти, восстанавливая множество статуй, свезенных туда для украшения одной из зал герцогом, который ему же заказал мраморную статую обнаженного карлика Морганта. Статуя эта настолько хороша и получилась настолько похожей, что, пожалуй, еще никогда никому не приходилось видеть чудовища, которое было бы так хорошо сделано и столь искусно выполнено во всем своем натуральном правдоподобии. По его же заказу Валерио сделал также и статую карлика Пьетро, прозванного Барбино, талантливого литератора и очень милого человека, любимца нашего герцога. Все это, говорю я, и послужило причиной, почему Валерио удостоился получить от герцога заказ на вышеназванную статую Скульптуры, предназначенную для гробницы Буонарроти, единственного учителя всех этих достойных академиков.

Что же касается флорентийского скульптора Франческо Москини, то, поскольку о нем уже много говорилось в другом месте, достаточно сказать, что и он – академик и, пользуясь покровительством герцога Козимо, продолжает работать в пизанском соборе, и что в свадебных торжествах он отменнейшим образом себя проявил в тех украшениях, которые он выполнил для главного портала герцогского дворца.

Равным образом и о Доменико Поджини, о котором уже говорилось выше, что он превосходный скульптор, создавший бесчисленное множество очень похожих медалей и кое-какие работы из мрамора и бронзы, я скажу здесь только то, что нашим академиком состоит он не иначе как по заслугам, что для названных свадебных торжеств он сделал несколько очень хороших статуй, которые стояли на арке Религии на углу площади Палья, и что недавно он сделал новую, в высшей степени похожую и красивую медаль нашего герцога и, наконец, что он неустанно продолжает работать.

Академик Джованни Фанчелли, или, как иные его называют, Джованни ди Стокко, создал много произведений из мрамора и из камня, удачные и хорошие скульптуры, в числе которых особенно хвалят герб с шарами Медичи, двумя путтами и другими украшениями, установленный над двумя верхними лежачими окнами фасада дома сера Джованни Конти во Флоренции. Это же я скажу и о Дзаноби Ластрикати, который как хороший и стоящий скульптор создал и продолжает создавать множество произведений из мрамора и из бронзы, сделавших его достойнейшим представителем Академии в содружестве с вышеназванными ее членами. В числе прочих его произведений особенно хвалят превосходнейшего бронзового Меркурия, стоящего во дворце мессера Лоренцо Ридольфи, как фигуру, выполненную с учетом всего того, что требуется.

Наконец, в Академию были приняты некоторые молодые скульпторы, создавшие достойные и похвальные произведения для вышеназванных торжеств по случаю бракосочетания Его Высочества. Таковы: фра Джован Винченцио из ордена сервитов, ученик фра Джованн'Аньоло, Оттавиано дель Коллетайо, воспитанник Дзаноби Ластрикати, и Помпилио Ланча, сын архитектора Бальдассаре из Урбино и воспитанник Джироламо Дженги. Этот Помпилио кое в чем отлично себя проявил в маскараде так называемой Генеалогии Богов, который в значительной своей части и в том, что касалось машин, был устроен вышеназванным Бальдассаре, его отцом.

В прежних сочинениях достаточно обстоятельно было показано, из каких и скольких столь доблестных мужей была составлена столь достохвальная Академия, а также частично были затронуты те многочисленные и почетные возможности, какие им предоставлялись щедрыми синьорами, позволявшими доказать им их пригодность и ценность. Эти первые ученые авторы в своих описаниях триумфальных арок и различных зрелищ, показанных во время великолепнейших свадебных торжеств, слишком даже хорошо обо всем этом рассказали; однако, когда мне попало в руки нижеследующее небольшое сочинение, написанное человеком досужим, но немало увлеченным нашей профессией, для близкого и дорогого друга, который не смог присутствовать на этом празднестве, в виде опыта в качестве краткого, но всеохватывающего обзора, мне показалось, что для лучшего понимания и удовлетворения художников в мои обязанности входит включить это небольшое сочинение, добавив к нему несколько слов, в состав настоящего тома, ибо, будучи к нему присовокупленным, оно скорее, чем в отдельности, сохранит достойную память о доблестных их трудах.