Термин «былина» — искусственного, книжного происхождения: он был внедрен в литературный обиход в 40-е годы XIX века, по-видимому, в результате неверного истолкования одного места в «Слове о полку Игореве»: «Начати же ся тъи песни по былинамь сего времени, а не по замышлешю Бояню!». «Былины» (то есть «были», правдивые истории), по образцу которых автор «Слова» намеревался вести свой рассказ («песнь»), идентифицировались — без всяких на то оснований — с народными эпическими сказаниями. Тем не менее новый термин получил распространение и постепенно утвердился в качестве общепринятого в отечественной и зарубежной науке. В рукописной литературной традиции XVII — начала XIX века произведения типа былин именовались «гисториями» или «повестями» о богатырях, «древними российскими стихотворениями». Критики называли их также «сказками в стихах», «поэмами в сказочном роде», и воспринимались они преимущественно в категориях книжной культуры, получая оценки соответственно тогдашним литературным вкусам и нормам.
Настоящее знакомство с былинами началось в середине XIX века, с открытием живых очагов эпической традиции, когда выяснилось, что эти «гистории» и «древние стихотворения» в народном бытовании называются «старинами» или «старинками», поются в своеобразной манере и составляют органическую часть фольклорного эпоса. С этого времени книжное восприятие былин уступило место восприятию фольклорно-этнографическому, основанному на понимании глубокой специфичности их природы.
В отличие от литературного эпоса, создаваемого поэтами и предназначенного для книги, для чтения, русская народная эпическая поэзия — всегда поэзия песенная, она творилась, хранилась, воспроизводилась устным путем, в пении. Песенное начало в ней — исконное, заложенное в самых ее основах. Былинный текст не перекладывался на музыку (как это бывает с литературными произведениями), но рождался непосредственно в музыкальной форме — выпевался из уст сказителя в процессе создания, а затем — и при каждом новом исполнении.
Севернорусские былины, представляющие собою наиболее древнюю и художественно совершенную форму русского эпоса, — в отличие от песен, — не имели «индивидуальных» для каждого произведения мелодий, но пелись на типовые напевы: сказитель обычно владел несколькими такими напевами, по которым исполнял весь свой былинный репертуар.
Каждая былина — это вполне самостоятельное, законченное отдельное произведение со своей темой, своим сюжетом и своими героями, и прочтение ее требует соответствующего конкретного комментария — исторического, реального, поэтического. Прямо былины между собою чаще всего не связаны, даже те, в которых действуют одни персонажи (например, былины об Илье Муромце не могут быть поставлены во взаимную последовательность и сюжетную зависимость). Есть, однако, связи более существенные, разветвленные, глубинные: при всем различии конкретного содержания в былинах обнаруживается тождество сюжетных тем, ходов и мотивов, персонажей, пространственных и временных описаний, набора предметов. Существенные элементы художественного содержания былин принадлежат не каким-то конкретным текстам, но всей эпической системе.
В былинном эпосе мы имеем дело со специфическими именно для него типовыми событиями, типами героев, их отношениями, общественными, семейными и личными связями, нормами поведения, природной средой, набором предметов быта, вооружения, культурным фоном, пространственно-временным континуумом. Можно сказать, что эпическое творчество создало свой эпический мир: перед нами — сложная художественная конструкция, которая возникла на почве исторической действительности, но не может быть выведена из эмпирической реальности, ее социальной, бытовой, событийной конкретики.
Попытки ученых подставить на место былинных ситуаций, конфликтов, персонажей, вещей, окрашенных яркой фантастикой, ситуации и конфликты, зафиксированные летописью, точно датируемые, найти для богатырей реальных прототипов между деятелями русской и зарубежной истории практически обречены на неудачу и теоретически несостоятельны: принципы летописного, археологического, этнографически точного воспроизведения жизни былине не свойственны. Равным образом нет никаких оснований рассматривать известные нам былины как произведения, явившиеся результатом эволюции исторических песен, якобы первоначально с точностью изображавших конкретные события истории. На самом деле исторические песни — особый жанр, появившийся в русском фольклоре много позже былин и знаменовавший новый этап фольклорного историзма.
Фантастика и вымысел — исконные и органические качества героического эпоса; фантастическое и реальное в нем — взаимопроникающие начала, одно невозможно отделить от другого, а в сознании певцов и вообще эпической среды никакого разделения здесь вовсе не существует. Характерны в этом смысле пространственные описания, пейзажные картины, былинная география. Основная арена описываемых событий — Русская земля. Образ ее складывается из упоминаний широких полей, рек — Днепра, Дуная, Волги, Волхова, городов — Киева, Чернигова, Ростова, Мурома, Рязани, Галича... Упоминания княжеских теремов, крепостной стены в Киеве, улиц, церквей, мостов через Волхов, кораблей, плывущих из Ильмень-озера в море Веряйское (то есть Балтийское), — все они создают вместе картину Руси X—XIV веков. Но в эту реальность естественно и подчас незаметно вливаются мотивы и подробности, разрушающие видимость эмпирической достоверности и исторической точности.
Наиболее впечатляюще своеобразие былинного историзма нашло выражение в образах богатырей. Основная масса былин — это сказания о богатырях, их подвигах и приключениях. Между тем богатыри как персонажи и богатырство в целом как феномен эпической истории принадлежат сфере народного вымысла, вырастающего, с одной стороны, из предшествующих традиций фольклорно-мифологического творчества, а с другой — из исторического опыта народа. Попытки исследователей установить прямые связи богатырей с конкретной действительностью Киевской Руси наталкиваются на непреодолимые препятствия; в лучшем случае им удается заметить совпадения имен богатырей с именами лиц, упомянутых в летописях, и указать на отдельные, сближающие их детали. Так, известно, что имя Добрыни носил киевский воевода X века, дядя князя Владимира Святославича. Согласно летописи, этот Добрыня участвовал в насильственном крещении новгородцев, выполнял от имени князя Владимира роль свата к полоцкой княжне Рогнеде, участвовал в походах, где играл важную роль. Сопоставления летописных подробностей с былинными мотивами позволяет — не без натяжек, впрочем,— допустить, что единичные факты биографии исторического Добрыни могли отозваться в былинных повествованиях о его эпическом тезке, но не более того. Важнейшие черты Добрыни-богатыря, слагаемые его биографии (рождение, женитьба, первый подвиг, основные деяния) принадлежат эпическому творчеству, которое шло своим путем. То же самое относится и к другим былинным героям — к Илье Муромцу, Алеше Поповичу, Дунаю, Василию Буслаеву, Василию Игнатьевичу и т. д.
Создание образов богатырей как художественных типов принадлежат к величайшим достижениям русского фольклора. Здесь сразу же следует заметить, что герои типа богатырей и представления, аналогичные идее богатырства, хорошо известны эпическому творчеству других народов: в параллель к былинам о богатырях можно назвать южнославянские песни о юнаках, якутские олонхо о древних богатырях, родоначальниках и защитниках племени айыы аймага и ураангхай саха, алтайские героические сказания об алыпах, среднеазиатские поэмы о батырах, бурятские улигеры о баторах, эпические песни и сказания других народов Азии, Африки, Южной Америки, Океании. К этому перечню следует подключить памятники книжного эпоса, в основе которых лежит устная народная эпическая традиция, — древнеиндийские «Махабхарату» и «Рамаяну», аревнегреческие «Илиаду» и «Одиссею», древнегерманскую «Песнь о Нибелунгах», древнескандинавскую «Эдду», старофранцузскую «Песнь о Роланде» и многие другие.
Сравнительное исследование памятников мирового эпоса позволяет вынести принципиальные суждения относительно героев русских былин. Такие характерные черты богатырей, как чудесное рождение (Волх Всеславьевич) или чудесное обретение силы, здоровья (Илья Муромец), необыкновенно быстрый рост, богатырское детство (Волх, Василий Буслаевич), предуказанность подвигов, совершаемых героем (Илья Муромец, Добрыня, Козарин), владение чудесным конем (Илья Муромец, Иван Гостиный сын) или чудесными предметами (Дюк Степанович), получение даров и благ от мифологических персонажей (Садко), вещие знания, которыми владеют богатыри, а чаще — их матери, связь смерти богатыря с возникновением реки (Дунай) и другие, обнаруживают многочисленные аналогии с персонажами архаического эпоса, непосредственно выросшего из мифологии.
Герои архаических сказаний выступали в качестве родоначальников и защитников своего племени от чужих племен и от существ из «иного» мира (подземного, например), бились с чудовищами, змеями, в итоге борьбы устраивали благополучную жизнь своего этноса. Фантастическое начало в их изображении решительно преобладало. Образы русских богатырей — дальнейшее развитие этой традиции в новых исторических условиях и применительно к этнической специфике. Можно предположить с достаточными основаниями, что у древних славян был героический эпос архаического типа с героями, близкими к тем, какие нам известны по якутскому, алтайскому, бурятскому эпосу.
Князь Владимир — один из центральных типовых персонажей былин; он переходит из сюжета в сюжет с некоторым набором постоянных качеств: он воплощает русскую государственность, власть; вокруг него концентрируются политические коллизии. С точки зрения сюжетных построений роль Владимира велика в завязках и развитии событий, хотя сам он предельно пассивен и в былинах почти никогда не покидает своего дворца. В отличие от подавляющего большинства былинных персонажей князь Владимир рисуется неоднозначно: отношение творцов эпоса к нему достаточно противоречиво. Наряду с признанием его высокого положения и даже элементами идеализации в его характеристику постоянно входит указание на слабость его как правителя и нравственную нестойкость. Практически былинный князь не обладает никакой реальной силой — он может рассчитывать лишь на богатырей (то есть силу идеальную), в отсутствие которых он просто беспомощен. Его постоянное придворное окружение — «бояре толстобрюхие», «князья-бояре», опорой Киеву они служить не могут, ибо готовы на измену и озабочены своими корыстными целями. Так возникает в былинах коллизия «герой — князь», разрешающаяся либо прямым торжеством героя и посрамлением князя, либо гибелью героя, которая одновременно утверждает его нравственное величие и обнажает аморальность княжеской позиции.
Несомненно, что в былинном Владимире нашли отражение исторические реалии, связанные с личностью Владимира Святославича и с другими князьями, носившими имя Владимир, но они подверглись эпической обработке в духе общей исторической концепции эпоса. Эпический образ князя, видимо, сложился не сразу. Исследователи находят в нем черты поздние, подсказанные народными впечатлениями, далеко выходящими за пределы Киевской Руси. Как бы то ни было, образ этот — обобщение значительного масштаба (проблема народа и власти в эпическое время).
Сюжетный состав русского классического эпоса — в том виде, в каком он известен по материалам XVII—XX веков, — обширен и многообразен. Число сюжетов приближается к ста, обилие же вариантов и редакций это число существенно увеличивает.
Не только эпос в целом, но и отдельные сюжеты складываются в результате художественного творчества ряда эпох. В любой былине могут быть вскрыты черты более древние и более поздние; при этом они соединены не механически, но образуют сложное художественное целое: приходится говорить не об исторических пластах или слоях, а о сплаве. Ни одну былину невозможно датировать; можно определять время (в пределах эпохи или длительного периода) появления отдельных реалий — чаще всего в виде нижней (или верхней) границы, можно предположительно говорить о времени, когда происходит трансформация того или иного традиционного мотива, персонажа и т. д. В ряде сюжетов может быть выделена более или менее надежно историческая (в смысле опять-таки целой эпохи) доминанта и выявлены свидетельства предшествующих состояний. В целом русский классический эпос принадлежит к тому типу героического эпоса, который складывается в раннефеодальную эпоху, сохраняя значительные связи с периодом позднего общинно-родового строя и отражая в своем развитии более позднюю историю.
В своем историческом развитии эпос проходит типологические стадии, и на каждой стадии ему присущи свои особенности, свои качества, свой способ отношения к действительности, свой характер историзма. Основных таких стадий четыре: эпос мифологический, архаический, классический, поздний. Переход от одной стадии к другой происходит двояко: в одних национальных традициях эпос нового типа возникает из старого (или на его основах) и становится рядом с ним, развиваясь параллельно; в других национальных традициях эпос нового типа, возникая в недрах старого, поглощает, «отрицает» его — старый эпос как бы растворяется в новом, оставляя в нем свои следы.
У ряда народов, в силу различных причин социально-исторического и культурно-бытового порядка, архаический тип эпоса надолго задержался, став главной, наиболее значительной в художественном отношении формой эпического творчества: таковы якутские олонхо, бурятские улигеры, нивхские и эвенкийские сказания и др. Если в былинах путем специального анализа выделить архаические элементы (фантастических персонажей, мотивы «иных» миров, представления о возможности волшебных превращений, о чудесном рождении и др.), то они найдут широкие параллели в памятниках эпоса архаического типа. Отсюда закономерно вытекает, что былинам — классическому эпосу — в древности предшествовал архаический эпос. То же самое можно сказать, например, о южнославянских юнацких песнях, — следовательно, архаический эпос существовал, видимо, в эпоху славянской общности и затем у отдельных славянских племен до формирования у них классов и ранних государственных объединений. Затем этот эпос был поглощен эпосом нового типа, прекратил свое существование в «чистом» виде, но сохранил многочисленные следы в эпосе классическом, пронизав его своими традициями.
Русский классический эпос пережил длительную эволюцию, внутри него можно выделить сюжеты с большим преобладанием героико-фантастического начала и начала героико-исторического. В период XIII—XVI веков в русском эпосе стал формироваться новый тип — «поздний» эпос, принявший преимущественно форму исторической песни. Именно в исторической песне осуществился новый принцип песенного историзма, когда содержанием отдельных сюжетов стали избираться конкретные события, а героями — реальные лица истории. При всем том в ранних исторических песнях сильны традиции эпоса классического — сюжетная условность, гиперболы, элементы фольклорного вымысла, былинного стиля. Здесь мы имеем тот случай, когда новый тип эпоса, возникнув в значительной степени на почве традиций эпоса более раннего, не поглотил его, не оттеснил, а встал рядом с ним. Сказители XIX—XX веков в своем репертуаре свободно совмещали былины киевские и новгородские с песнями о Тверском восстании 1327 года, о взятии Казани в 1552 году, о женитьбе Ивана Грозного, о разгроме Новгорода 1570 года и др.
Переход от классического типа к «позднему» знают и другие национальные фольклорные традиции: наряду с классической юнацкой песней у южных славян возникли гайдуцкий эпос, черногорский эпос и др.
Отчасти независимо от былин, отчасти в русле общей эпической традиции сложились, заняв свое видное место в русском песенном эпическом фольклоре, баллады как специфический тип эпоса.
Кто создавал былины, в какой социальной среде надо искать их творцов? Выдвигалась теория, согласно которой северные крестьяне переняли остатки живой былинной традиции от певцов, принадлежавших к верхам русского общества, творивших в княжеской среде и для нее. В крестьянской среде этот феодальный эпос не мог найти благоприятной почвы и постепенно затухал, искажался. Так называемая историческая школа в русской науке видела задачу в том, чтобы восстановить первоначальный облик этих песен, вернуть им их историческое содержание, понять их в связи с событиями летописной истории. Теория аристократического происхождения былин и теория первоначального конкретно-исторического характера их шли бок о бок.
В трудах советских исследователей было показано, что крестьянская точка зрения, так ярко и последовательно отраженная в былинах, не есть позднее привнесение и искажение, но органична для них. С другой стороны, было достаточно убедительно обосновано положение, согласно которому былины, известные нам по записям XVII—XX веков, не являются результатом качественных преобразований некоего предшествующего былинного исторического эпоса: древнерусская былина и та былина, которую мы знаем, — принципиально одно и то же, хотя, разумеется, поздние тексты несут в себе следы разнообразных изменений.
Иногда в качестве творцов древнерусских былин называют скоморохов — это они якобы передали крестьянам часть своего репертуара и сказительское мастерство. Разумеется, нельзя отрицать того, что скоморохи знали былины, исполняли их, а возможно, что отдельные сюжеты и сложились в скоморошьей среде (см. «Вавило и скоморохи»). Но северные сказители владели былинным эпосом независимо от скоморохов, они принесли их на берега северных рек и морей вместе с другими традициями древней народной культуры, быта, социальной организации.
Чем объяснить, что былинный эпос в его живом состоянии сохранился вплоть до середины нашего столетия лишь в отдельных местах, преимущественно на окраинах России, в относительно отдаленных и «глухих» районах? Следует прежде всего заметить, что у нас нет твердых данных, которые бы позволили утверждать наличие в Древней Руси повсеместного одинакового распространения былин. Вполне возможно, что былинная традиция всегда жила очагами и что население Севера вышло из районов, где былины в средние века жили особенно интенсивно. Другая существенная причина — эпическая традиция быстрее разрушается там, где интенсивнее, острее перемены социально-экономического, культурного, бытового порядка: этим, возможно, объясняется тот факт, что в середине XIX века в центральных русских губерниях собиратели не могли обнаружить настоящих очагов былинного эпоса. Русский Север стал своеобразным заповедником народной традиционной культуры и ряда бытовых, хозяйственных, общественных явлений. Крестьянская жизнь северных районов характеризуется своеобразным сочетанием сравнительно высокого материального уровня, проникновения грамотности, связей с другими регионами — и устойчивости, во многом законсервированности культурных и бытовых традиций. Живая эпическая память севернорусских сказителей получает свое обоснование на фоне таких культурных явлений Севера, как замечательная деревянная архитектура, традиционная одежда, искусство резьбы и вышивки, богатство и устойчивость обрядовой жизни. Она опирается также на специфические формы хозяйства: собиратели былин неоднократно отмечали как типичное явление — присутствие былинных сказителей в артелях рыбаков, охотников, лесорубов; здесь исполнение былин оказывалось почти обязательной частью досуга.
В русской литературе былины воспринимаются как выражение особенностей народной истории и народного духа. Богатырские песни в XVII веке перекладываются в повести. Поэты XVIII — первой четверти XIX века включают мотивы былин в свои поэмы и стихи.
