Повесть о Брунцвике

Во второй половине XIV в., в эпоху национального и государственного подъема, ознаменованного основанием в Праге, тогдашней столице Священной Римской империи, Карлова университета — первого университета в Средней Европе, комплекс литературных памятников на чешском языке пополнился прозаическим диптихом. Он объединил повесть о Штильфриде (ее не дошедший до нас прототип был, видимо, сложен либо так называемым «безразмерным» стихом, либо рифмованной прозой) и повесть о Брунцвике (в ней использованы средневековые германские поэмы на тему «рыцарь со львом»). В результате объединения герои повестей были связаны родственными узами (чешский князь Штильфрид стал отцом князя Брунцвика) и общими целями: оба они стремятся к подвигам, дабы заслужить новые гербы. Смена гербов чешских государей (орел — лев), изложенная в повестях эпическими средствами и отнесенная к вымышленным князьям, соответствует исторической реальности. Древнейшая рукопись с диптихом датируется серединой XV в. (Университетская библиотека в Праге, XI. В. 4). Впоследствии, в XVI—XIX вв., повести печатались в пражских и провинциальных (чешских, моравских, словацких) типографиях, перешли в разряд «книжек народного чтения», переводились на немецкий и венгерский языки1.

Между тем в художественном плане две части диптиха — совершенно различные произведения. Первое представляет собой повествование о рыцаре без страха и упрека, который на великолепном турнире побеждает одного за другим двенадцать грозных соперников. Второе — это рассказ о полных опасностей странствиях, где в центре внимания оказываются описания фантастических островов и земель, сказочных чудовищ и волшебных замков. Интерес к экзотике и занимательности, столь характерный для русской литературы XVII в., обусловил обращение именно ко второй части чешского диптиха.

Большинство мотивов и ситуаций повести о Брунцвике находит аналогию в русской словесности. Таков мотив «муж на свадьбе своей жены», известный в Европе по крайней мере с «Одиссеи»: он присутствует в сказочной былине «Добрыня в отъезде и неудавшаяся женитьба Алеши». Здесь же мы встречаемся с узнаванием по кольцу (это излюбленный мотив сказок). В роли «благодарного животного» фольклор знает сокола, орла и ворона, медведя и коня, а также и льва. Лев — нередкий персонаж древнерусской литературы. Он верно служит авве Герасиму (легенда о нем входит в Синайский патерик в качестве 134 главы и встречается как самостоятельное произведение; эта легенда была обработана Н. С. Лесковым). В притче «О некоем вельможе» из «Римских деяний» (они вошли в круг русских переводов примерно в то же время, что и повесть о Брунцвике) герой спасает льва «из рва глубока» и получает в награду сокровища. В 1670-х гг. Симеон Полоцкий написал для сборника «Вертоград многоцветный» стихотворение «Лев». Это переложенная тринадцати-сложником известная античная легенда Авла Геллия об Андрокле и льве. Меч «всем головы долой», который оказывается у Брунцвика, — фольклорный меч-самосек из разряда волшебных предметов (таким же мечом-кладенцом располагает и Бова). О песьеглавцах и карбункуле, «господине всех камней», идет речь в «Сказании об Индийском царстве». В «Александрии» говорится о зверях, стерегущих ворота, о магнитной горе и т. п.

Однако сюжет — это не простая сумма мотивов. До перевода повести о Брунцвике в русской литературе не было памятника, построенного исключительно на описаниях приключений человека в фантастических землях. Если переводная рыцарская беллетристика XVII в. говорит о взаимоотношениях людей и люди играют в ней главные роли, то здесь изображен грандиозный и вневременной конфликт — конфликт человека и природы. Он подчеркнут «значащими» именами (Еуропа, Африка) и осложнен тем, что герой странствует не только по земле, но и по преисподней (ономастикой повести недвусмыленно указывает на нечистую силу). Отсюда — рефлексия Брунцвика, его колебания и страхи, вообще не свойственные рыцарской беллетристике.

Самые ранние списки русского перевода относятся к третьей четверти XVII в.2. Это — единственное указание на время перевода, которым мы пока располагаем. Сравнение с чешскими текстами показывает, что оригиналом перевода была, скорее всего, рукопись, архаичная по языку и достаточно близкая той версии, которая представлена в пражской Университетской рукописи XI. В. 4. Впрочем, вопрос об оригинале остается открытым, ибо не сохранились древнейшие чешские старопечатные издания, в том числе оломоуцкое 1565 г.

Ныне известно 35 списков русского перевода. В нем под пером редакторов и переписчиков стирался чужеземный колорит (опускались упоминания о гербе, «ческая» и «чешская» страна превращалась в «некую», «великую», даже «французскую»). В XVIII в. повесть бытовала в демократической среде — в среде мелких чиновников, грамотных крестьян, ремесленников и дворовых, пономарей и дьячков. Тула, Новгород, Троице-Сергиев монастырь, Воронеж и Петербург, Москва и Псковская губерния, Тверь, Казань, Муром, Великий Устюг и Устюжский уезд — такова поистине «всероссийская» география распространения повести о Брунцвике.3

• 1. см.: Kolár J. Česká zábavná próza 16. stoleti a tzv. knižky lidovе́ho čteni. Praha, 1960)
• 2. в изданиях использовано в общей сложности 12 списков, см.: Петровский М. История о славном короле Брунцвике//ПДП, вып. 75. СПб., 1888;Polivka J. Kronika о Bruncvikovi v ruskе́ literatuře // Rozpravy Českе́ akademie. R. I,tř. 3,č. 5. Praha, 1892
• 3. Библиотека литературы Древней Руси. – СПб.: Наука, 1997. Том 15 (XVII век)