Классическая проза Дальнего Востока — М.: Худ. лит., 1975

Библиотека Всемирной Литературы. Серия первая. Том 18.

Вступительная статья Б. Рифтина.
Примечания Б. Рифтина, Л. Концевича, М. Ткачева, В. Марковой, Н. И. Конрада, И. Львовой, Т. Редько, В. Сановича.

 

СОДЕРЖАНИЕ

Б. Рифтин. Классическая проза Дальнего Востока

КИТАЙСКАЯ ПРОЗА IV-XVIII вв.

Б. Рифтин. Китайская проза

• Гань Бао
  • Из «Записок о поисках духов» (перевод Л.Н. Меньшикова)
• Тао Юань-мин (?)
  • Из «Продолжения Записок о поисках духов»
    • Монахиня, собирающая милостыню (перевод К. Голыгиной)
    • Го Пу исцеляет скакуна (перевод К. Голыгиной)
    • Девица из рода Сюй (перевод К. Голыгиной)
• Го Сянь (?)
  • Жизнеописание Дунфан Шо (перевод Б. Рифтина)
• Юй Тун-чжи
  • Из «Записок о ревности» (перевод Б. Рифтина)
• Лю И-цин
  • Из книги «Новое изложение рассказов, в свете ходящих»
    • Из главы 1. «Поступки высокодостойные» (перевод Л. Егоровой)
    • Из главы 2. «Меткие речения» (перевод Л. Егоровой)
    • Из главы 6. «Натуры исключительные» (перевод Л. Егоровой)
    • Из главы 10. «Цветы» (перевод Л. Егоровой)
    • Из главы 19. «Женщины добродетельные и прекрасные» (перевод Л. Егоровой)
    • Из главы 21. «Мастерство» (перевод Л. Егоровой)
    • Из главы 23. «Необузданность» (перевод Л. Егоровой)
• Шэнь Цзи-цзи
  • Волшебное изголовье (перевод И. Соколовой)
• Бо Син-цзянь
  • Жизнеописание красавицы Ли (перевод О. Фишман)
• Юань Чжэнь
  • Жизнеописание Ин-ин (перевод О. Фишман)
• Ли Φу-янь
  • Гуляка и волшебник (перевод О. Фишман)
• Лю Фу
  • Из книги «Высокие суждения у зеленых дворцовых ворот»
    • Чэнь Шу-вэнь (перевод Б. Рифтина)
    • Записки о Сяо-лянь (перевод Б. Рифтина)
• Цюй Ю
  • Из книги «Новые рассказы у горящего светильника»
    • Записки о пионовом фонаре (перевод К. Голыгиной)
    • Жизнеописание Девы в зеленом (перевод К. Голыгиной)
    • Записки о шпильке — золотом фениксе (перевод К. Голыгиной)
• Ли Чжэнь
  • Из книги «Продолжение рассказов у горящего светильника»
    • Записки о ширме с цветами лотоса (перевод К. Голыгиной)
• Пу Сун-лин
  • Из сборника «Описание удивительного из кабинета Ляо»
    • Лис из Вэйшуя (перевод В. Алексеева)
    • Лиса наказывает за блуд (перевод В. Алексеева)
    • Как он садил грушу (перевод В. Алексеева)
    • Цяо-нян и ее любовник (перевод В. Алексеева)
    • Приговор на основании стихов (перевод В. Алексеева)
    • Тайюаньское дело (перевод В. Алексеева)
• Юань Мэй
  • Из книги «О чем не говорил Конфуций»
    • Гром казнит гарнизонного солдата (перевод О. Фишман)
    • Служебный зуд (перевод О. Фишман)
    • Сожгли траву, обличающую воров (перевод О. Фишман)
    • Украли картину (перевод О. Фишман)
    • Останки сами себя хвалят (перевод О. Фишман)
    • Послушник мечтает о тигре (перевод О. Фишман)
    • Ми Юань-чжан отстаивает свою славу и доброе имя (перевод О. Фишман)
• Цзи Юнь
  • Из «Заметок из Хижины «Великое в малом» (перевод О. Фишман)
• Фэн Мэн-лун
  • Сапог бога Эр-лана (перевод Д. Воскресенского)
  • Глиняная беседка (перевод Д. Воскресенского)

ИЗ БЕССЮЖЕТНОЙ ПРОЗЫ РАЗНЫХ ВЕКОВ

• Xань Юй
  • Молитвенное и жертвенное обращение к крокодилу (перевод В. Алексеева)
• Лю Цзун-юань
  • Садовник Го Верблюд (перевод В. Алексеева)
  • Нечто об охотнике за змеями (перевод В. Алексеева)
  • Рассказ о плотнике (перевод В. Алексеева)
  • Предисловие к моим же стихам «У потока Глупца» (перевод В. Алексеева)
• Оуян Сю
  • Голос осени (перевод В. Алексеева)
  • В беседке пьяного старца (перевод В. Алексеева)
• Су Ши
  • Красная стена. Ода первая (перевод В. Алексеева)
  • Красная стена. Ода вторая (перевод В. Алексеева)
• Цзун Чэнь
  • Ответ Лю И-чжану на письмо (перевод В. Алексеева)
• Шэнь Фу
  • Шесть записок о быстротечной жизни. Радость странствий (перевод К. Голыгиной)

КОРЕЙСКАЯ КЛАССИЧЕСКАЯ ПРОЗА

Л. Концевич. Корейская средневековая проза в ее историческом и жанровом развитии

• Ким Бусик
  • Из «Исторических записей о трех государствах»
    • Сын Солнца и Луны — Тонмён-ван (перевод А.Ф. Троцевич)
    • Госпожа Соль (перевод А.Ф. Троцевич)
    • Соль Чхон и «предостережение Царю цветов» (перевод А.Ф. Троцевич)
• Ирён
  • Из «Дополнений к истории трех государств»
    • Вонхё, сбросивший с себя путы (перевод М. Никитиной)

ИЗ «ВОСТОЧНОГО ИЗБОРНИКА»

• Лим Чхун
  • История Деньги (перевод А.Ф. Троцевич)
• Ли Гюбо
  • Премудрый Хмель (перевод Л.Р. Концевича)
• Ли Гок
  • Бамбучинка (перевод А.Ф. Троцевич)
• Отшельник Сигён
  • Служка Гвоздь (перевод А.Ф. Троцевич)
• Сон Xён
  • Из сборника «Гроздья рассказов Ёнджэ»
    • Оплошал (перевод Д.Д. Елисеев)
    • Спутался с собственной женой (перевод Д.Д. Елисеев)
• Чхон Ε
  • Из сборника «Разные рассказы из Страны, лежащей к востоку от моря»
    • Голый чедок в сундуке (перевод Д.Д. Елисеев)
• Лю Монъин
  • Из сборника «Простые рассказы Оу»
    • Арка с надписью «Верной жене» (перевод Д.Д. Елисеев)
• Неизвестный автор
  • Из сборника «Маленькие рассказы от скуки»
    • Если бамбук твой... (перевод Д.Д. Елисеев)
• Ким Сисып
  • Из «Новых рассказов, услышанных на горе Золотой черепахи»
    • Пьяный в павильоне Плывущей лазури (перевод В. Сорокина)
• Лим Дже
  • «Мышь под судом» (перевод Г. Рачкова)
• Пак Чивон
  • Из «Жэхэйского дневника»
    • Отповедь тигра (перевод Д.Д. Елисеев)
• Хо Гюн
  • Повесть о Хон Гильдоне (перевод М. Никитиной)
• Неизвестный автор
  • Повесть о верной Чхунхян, не имевшей себе равных ни прежде, ни теперь (перевод А.Ф. Троцевич)

ВЬЕТНАМСКАЯ КЛАССИЧЕСКАЯ ПРОЗА

М. Ткачев. Вьетнамская проза средних веков

• Ли Те Сюйен
  • Из книги «Собрание чудес и таинств земли Виет»
    • Высокородные и победоносные воительницы Чынг (перевод М. Ткачёва)
    • Жена Верная и неизменно следующая истинною стезей, Целомудренная и доблестная, Постоянная и грозная (перевод М. Ткачёва)
    • Князь, Начальствующий государевым войском, Спаситель державы, Приближенный Совершенномудрого (перевод М. Ткачёва)
    • Главнокомандующий, Преданный и мудрый, Великодушный воитель (перевод М. Ткачёва)
    • Князь, Податель спасительной помощи, Всепроникающий чудотворец, В воздаяниях неизменный (перевод М. Ткачёва)
  • Из книги «Записи дивных речений в Саду созерцания»
    • Преподобный Кхуонг Виет (перевод М. Ткачёва)
• Нгуен Чай
  • Из «Посланий военачальникам»
    • Ответ Фан Чжэну (перевод М. Ткачёва)
    • Еще один ответ Фан Чжэну (перевод М. Ткачёва)
    • Еще один ответ Ван Туну и Шань Шоу (перевод М. Ткачёва)
    • Посланье чиновным мужам в крепость Диеу-зиеу (перевод М. Ткачёва)
    • Посланье в крепость Троеречья — Там-зианг (перевод М. Ткачёва)
    • Посланье Ван Туну (перевод М. Ткачёва)
• Ву Куинь, Киеу Фу
  • Из книги «Дивные повествования земли Линь-нам»
    • Рассказ о духе деревни Фу-донг (перевод М. Ткачёва)
    • Рассказ про топь, возникшую в одну-единую ночь (перевод М. Ткачёва)
    • Рассказ о бетеле (перевод М. Ткачёва)
    • Рассказ о новогодних пирогах (перевод М. Ткачёва)
    • Рассказ о Золотой черепахе (перевод М. Ткачёва)
    • Рассказ о Горе-балдахине (перевод М. Ткачёва)
    • Рассказ о Ха О Лое (перевод М. Ткачёва)
  • Из книги «Сочинения, оставленные государем Тхань Тонгом из дома Ле»
    • Перебранка двух будд (перевод М. Ткачёва)
    • Послание комара (перевод М. Ткачёва)
    • Дивная любовь в краю Хоа-куок (перевод М. Ткачёва)
    • Принцесса Нефрита обретает супруга (перевод М. Ткачёва)
    • История мыши-оборотня (перевод М. Ткачёва)
• Ле Тхань Тонг
  • Из книги «Десять заповедей о неприкаянных душах»
    • 1. Буддийские монахи (перевод М. Ткачёва)
    • 4. Конфуцианцы (перевод М. Ткачёва)
    • 9. Купцы и бродячие торговцы (перевод М. Ткачёва)
• Hгуен Зы
  • Из книги «Пространные записи рассказов об удивительном»
    • Рассказ о тяжбе в Драконьих чертогах (перевод М. Ткачёва)
    • Рассказ о злых делах девицы Дао (перевод М. Ткачёва)
    • Рассказ о покинутой пагоде в уезде Восточных приливов (перевод М. Ткачёва)
    • Рассказ о девице по имени Туи Тиеу (перевод М. Ткачёва)
    • Рассказ о военачальнике Ли (перевод М. Ткачёва)
    • Рассказ о Повелителе Демонов ночи (перевод М. Ткачёва)

КЛАССИЧЕСКАЯ ПРОЗА ЯПОНИИ

Е.М. Пинус. Классическая проза Японии

• Повесть о старике Такэтори (перевод В. Марковой)
  • I. Чудесное рождение Кагуя-химэ
  • II Сватовство знатных женихов
  • III. Каменная чаша Будды
  • IV. Жемчужная ветка с горы Хорай
  • V. Платье из шерсти Огненной мыши
  • VI. Драгоценный камень дракона
  • VII. Целебная раковина ласточки
  • VIII. Сватовство микадо
  • IX. Небесная одежда из птичьих перьев
  • X. «Гора бессмертия» Фудзи
• Ки-но Цураюки
  • «Дневник путешествия из Тоса в столицу» (перевод В. Сановича)
• Сэй-Сёнагон
  • Из «Записок у изголовья» (перевод В. Марковой)
• Мурасаки Сикибу
  • Повесть о блистательном принце Гэндзи (перевод Н. Конрада)
    • I. Фрейлина Кирицубо
    • II. В дождливую ночь
    • III. Уцусэми
    • IV. Вечерний лик
• Из книги «Стародавние повести»
  • Повесть о том, как святой чудотвор Кумэ основал обитель Кумэдзи (перевод В. Сановича)
  • Повесть о том, как один монах с помощью бога Бисямона обретает золотой слиток (перевод В. Сановича)
  • Повесть о том, как вор, поднявшись на башню Расёмон, увидел мертвую женщину (перевод В. Сановича)
  • О том, как Фудзивара Акихира в молодости встречается с одной дамой (перевод В. Сановича)
• Из книги «Дополнения к рассказам из Удзи»
  • О монахе с длинным носом (перевод Т. Редько)
  • О том, как живописец Ёсихидэ радовался, глядя на свой горящий дом (перевод Т. Редько)
  • Запоздалая тысяча (перевод Т. Редько)
• Из «Сказания о доме Τайра» (перевод И. Львовой)
  • Свиток первый
    • 1. Храм Гион (перевод И.Л. Львовой)
    • 4. Кабуро (перевод И.Л. Львовой)
  • Свиток второй
    • 3. Казнь Сайко (перевод И.Л. Львовой)
    • 4. Поучение (перевод И.Л. Львовой)
    • 5. Нарицунэ взят на поруки (перевод И.Л. Львовой)
    • 8. Дайнагон приговорен к ссылке (перевод И.Л. Львовой)
    • 9. Сосна Акоя (перевод И.Л. Львовой)
    • 10. Смерть дайнагона (перевод И.Л. Львовой)
    • 16. Моление Ясуёри (перевод И.Л. Львовой)
    • 17. Ступа в волнах (перевод И.Л. Львовой)
  • Свиток третий
    • 1. Помилование (перевод И.Л. Львовой)
    • 2. Отчаяние (перевод И.Л. Львовой)
    • 7. Возвращение Нарицунэ в столицу (перевод И.Л. Львовой)
    • 8. Арио (перевод И.Л. Львовой)
    • 9. Смерть Сюнкана (перевод И.Л. Львовой)
• Кэнко-хоси
  • Из «Записок от скуки» (перевод В. Горегляда)
• Ихара Сайкаку
  • Из «Повестей от всех кρаёв земли нашей»
    • И барабан цел, и ответчик не в обиде (перевод А. Стругацкого)
    • В женских покоях плотничать женщине (перевод А. Стругацкого)
  • Из книги «Пять женщин, предавшихся любви»
    • Повесть о составителе календарей, погруженном в свои таблицы (перевод Е. Пинус)
      • Застава красавиц (перевод Е.М. Пинус)
      • Предательский сон (перевод Е.М. Пинус)
      • Озеро, которое помогло отвести глаза (перевод Е.М. Пинус)
      • Чайная, где не видывали золотого (перевод Е.М. Пинус)
      • Подслушивание о самом себе (перевод Е.М. Пинус)
  • Из повести «Женщина, несравненная в любовной страсти» (перевод В. Марковой)
    • Тайное убежище старухи (перевод В.Н. Марковой)
    • Красавица гетера (перевод В.Н. Марковой)
    • Наложница бонзы в храме Мирской суеты (перевод В.Н. Марковой)
    • Красавица - причина многих бед (перевод В.Н. Марковой)
    • Золоченый шнур для прически (перевод В.Н. Марковой)
    • Призывные крики на перекрестках ночью (перевод В.Н. Марковой)
    • Все пятьсот архатов похожи на прежних возлюбленных (перевод В.Н. Марковой)
  • Из «Двадцати рассказов о непочтительных детях в нашей стране»
    • Подсчитали — прослезились бы, да некому (перевод А. Стругацкого)

Примечания

* * *

Классическая проза Дальнего Востока. Введение

Понятие "регион" пришло в современную историю культуры из географии. Но регион географический - понятие раз навсегда установленное. Регион культурный - понятие исторически изменчивое, это некая культурная общность, которая в силу исторических причин может и нарушаться.

Для средних веков Дальний Восток - это Китай, Корея, Япония, Вьетнам. С точки зрения географической, Вьетнам - страна Юго-Восточной Азии, но его классическая средневековая литература - составная часть не столько юго-восточноазиатской, сколько дальневосточной культуры.

В первом томе "Библиотеки всемирной литературы", названном "Поэзия и проза Древнего Востока", из всех литератур Дальнего Востока была представлена только литература Китая. И это не случайность. В каждом культурном регионе есть своя древняя литература, традиции которой и местный фольклор составляют основу и почву для литератур, условно именуемых "молодыми" средневековыми литературами.

В глубокой древности, по крайней мере, к VI-V векам до н. э. в Китае сложилась своя письменная словесность - первые философские и исторические памятники датируются именно этим временем. Постепенно в различных жанрах исторической, географической и иной прозы происходит как бы накопление и выделение повествовательных элементов и к рубежу новой эры появляются произведения, которые можно условно назвать "древними повестями". Потом в Китае наступает пора средневековья. Ученые видят ее рубеж в III веке н.э.

На смену древним повестям приходят короткие мифологические рассказы о встрече человека с духом, исторические предания и анекдоты о знаменитых людях. В итоге к VII веку возникает литературная новелла как некая реализация повествовательных возможностей, заложенных в рассказах об удивительных случаях и в жанре жизнеописаний. Поясним, что литературной новеллой мы называем новеллы, написанные на литературном языке вэнъянъ, резко отличном от разговорного языка той же эпохи.

В это время китайская литература перестает быть единственной и одинокой на своем краю земной тверди. Рядом с ней появляются новые, молодые литературы. В корейских памятниках XII века упоминаются исторические анналы, составленные в конце IV-середине VI веков в различных корейских государствах. Серединой V века датируются первые надписи, обнаруженные в Японии, но пройдет еще более века, прежде чем там создастся литература, обладающая бесспорными эстетическими качествами. Еще позже, примерно с X века, к уже существующим литературам Дальнего Востока добавится и литература вьетнамцев.

И корейцы, и японцы, и вьетнамцы стали пользоваться китайской иероглификой, уже весьма стандартизированной и практически не изменявшейся с III века до н. э. Корейцы и японцы, а впоследствии с XIV века и вьетнамцы, правда, приспособили иероглифы - своеобразные смысловые знаки - для звучания родной речи. Так же, как и на Руси, где введение письменности было связано с проповедью христианства, в Корее, Японии, Вьетнаме введение иероглифики было связано с распространением этико-религиозных учений: конфуцианства и буддизма. Конфуцианство давало подробно разработанную основу нарождающейся национальной государственности, формировало тип поведения человека в обществе, а буддийская проповедь была обращена к сердцу каждого, указывая индивидуальный путь спасения от бесконечной цепи перерождений.

Буддийские наставники появились на Дальнем Востоке в самом начале новой эры. Но они пришли в Китай не из самой Индии, а вначале из Средней и Центральной Азии. То были уроженцы Самарканда и Бухары, Термеза и Кучи. О масштабах тогдашних странствий дает яркое представление житие известного проповедника III века и переводчика буддийских сутр на китайский язык Кан Сэн-хуэя. Его родители были выходцы из Самарканда (недаром он взял себе китайскую фамилию Кан - сокращение от этого среднеазиатского названия), но переехали на жительство в северные районы Индии, потом перебрались по торговым делам в Зиао-тяу - так тогда именовался Вьетнам. Оттуда молодой Кан Сэн-хуэй, знавший, видимо, немало языков, отправился в столицу китайского царства У - город Нанкин, где основал буддийский храм и занялся переводом буддийских сочинений.

В Корею буддизм был занесен из Китая, и, видимо, первыми проповедниками его были уже китайцы. С IV по XIV век он был официальной государственной религией Кореи. В Японию его завезли корейцы. Известно, что в начале VI века из корейского государства Пэкче в Японию прибыли знатоки в "пяти науках": лекарском искусстве, гадании, календаре, счете и музыке, - а вслед за ними и другие ученые люди. Они основали в Японии первый буддийский храм. Японцы сперва приняли привезенные изображения за корейских богов и только позже узнали, что выходцы из Кореи познакомили их с культурой далекой Индии.

Во Вьетнам буддизм пришел, видимо, двумя путями - и морским из Индии и Цейлона, и сухопутным из Китая и Камбоджи. Известно, что в конце II века н. э., когда в Китае начался период смуты, в земли вьетов бежал китайский философ Моу Бо и, видимо, уже там сочинил свой знаменитый трактат "Сомнения о природе вещей", в котором обсуждал принципы буддийского учения, пытаясь увязать их с догматами даосизма и конфуцианства. Моу Бо одним из первых познакомил вьетнамцев с индийским религиозно-философским учением. В разное время во Вьетнаме побывали с миссионерскими целями и буддисты из Хотана (Центральная Азия), которые пытались через Вьетнам попасть в Индию, и проповедники из самой Индии, например, знаменитый Махадживака, стремившийся добраться до Китая (свидетельства эти относятся к III-IV вв.), и проходившие через земли вьетов ученые-буддисты из Фунани (современная Камбоджа). Все они, однако, стремились скорей попасть в Китай, а их проповедь среди самих вьетнамцев особого успеха, видимо, не имела. Гораздо удачливее оказались их ученики-китайцы, которые принесли во Вьетнам уже переработанное в духе дальневосточного мировоззрения учение дхьяна - по-вьетнамски тхиен (или чанъ по-китайски, сон по-корейски и дзэн по-японски). Так свидетельствуют китайские источники, и так пишут китайские ученые. В книгах самих вьетнамцев можно, однако, найти и совсем иные свидетельства. В старинных "Записях дивных речений в садах созерцания" (XIV в.) приводятся слова одного китайского монаха II-III веков н. э., который говорил своему государю: "Земля Зиао-тяу (то есть Вьетнам. - Б.Р.) связана прямыми путями с Индией. Когда учение Будды еще только пришло в Китай и не было распространено в землях к востоку от реки Янцзы, там было построено уже более двадцати пагод, имелось свыше пятисот проповедников и было переведено пятнадцать буддийских сутр. Таким образом, - продолжал монах, - в этих землях следовали учению Будды прежде нас".

Известно, что с распространением мировых религий в начале новой эры начинается новый период литературных связей. Вместе с христианством в страны Запада и Востока устремляется поток христианских легенд и специфических библейских образов. Так же и вместе с буддизмом на Дальний Восток и в Юго-Восточную Азию приходят сюжеты индийских легенд, сказок и притч. Сюжеты эти входят в каждую из возникающих национальных литератур, адаптируются, трансформируются и воспринимаются читателем как свои национальные (об этом несколько ниже). Буддизм оказал существенно влияние как на дальневосточную поэзию, принеся туда созерцательное мироощущение и своеобразную концепцию взаимоотношения человека и природы, так и на повествовательную прозу. Идеи кармы - воздаяния за добро и зло, совершенные живым существом в одном из его перерождений, - стали идейным и сюжетным стержнем ранних рассказов у народов Дальнего Востока. Буддийские идеи бренности всего мирского, представление о всяком ощущении как о страдании, иллюзорность самой жизни человека - все это сказывалось на особой организации сюжета. Жизнь героя со всеми поворотами его судьбы изображена в этих произведениях таким образом, чтобы убедить читателя в тщетности всех человеческих желаний и страстей. Так построены, например, многие китайские новеллы и в их числе "Волшебное изголовье" Шэнь Цзи-цзи. Идеей буддийской кармы проникнуто и величайшее произведение, созданное в средние века на Дальнем Востоке - роман Мурасаки Сикибу "Повесть о принце Гэндзи" начало XI в.), через шесть-семь столетий в XVI-XVII веках и в Китае, и в Корее появляются романы, построенные во многом на изображении частной жизни - именно как демонстрация идеи буддийской кармы. Таковы роман "Подстилка из плоти" китайского прозаика и драматурга XVII века Ли Юя или "Сон девяти в облаках" его корейского современника Ким Манджуна. Поскольку авторы, приверженцы буддийской концепции восприятия мира, стремились проиллюстрировать свои идеи максимально убедительно, то они изображали людские страсти нередко в откровенном и даже гипертрофированном и гротескном виде... Но вернемся теперь к китайской прозе VII-X веков. В это время в Китае продолжает развиваться наряду с повествовательной прозой и возникшая еще в древности проза бессюжетная. Это записи замечательных и достопамятных событий, жизнеописания знаменитых людей, восхваления и порицания, послания и плачи, жертвенные речи и доклады трону, послания об объявлении войны и указы самого государя. Словом, это была целая система жанров, отражавшая в своей сути сложную иерархическую систему феодального общества (отсюда особые обозначения для разных типов жизнеописаний, для форм соболезнования и плача в зависимости от возраста и ранга умершего - был он старше автора или, наоборот, младше и т. п. Некоторые ученые насчитывают более двухсот специальных жанровых обозначений, употреблявшихся в средневековой китайской бессюжетной прозе). Каждый из этих жанров имел свою поэтику. Во многих из них полагалось писать особой ритмизованной или даже рифмованной прозой. Вообще критерий художественности был осмыслен китайцами весьма рано. В VI веке был создан "Литературный изборник", включавший поэзию и особо почитавшуюся бессюжетную прозу. Составитель его, принц Сяо Тун, предуведомлял читателей, что он поместил в свое собрание произведения "глубоко продуманные по содержанию и стремящиеся к словесной утонченности". Сяо Тун распределил все произведения по жанрам и расставил жанры в определенном порядке: от жанров более художественных и менее связанных с деловой сферой (а следовательно, и менее функциональных) к жанрам деловым и обрядовым. Эта система жанров дополнялась в последующие века и окончательно сложилась к IX веку, но принципы ее остались неизменны. Она целиком была перенесена из Китая в соседние дальневосточные страны. И если мы обратимся к японской антологии XI века, составленной знаменитым Фудзивара Акихира и названной "Лучшие образцы изящной словесности нашей страны", то увидим там тот же принцип расположения произведений по жанрам и ту же иерархическую систему жанров, что и в "Изборнике" Сяо Туна. В XV веке в Корее появляется составленная Сон Хёном книга под названием "Восточный литературный изборник", и там, как и у Сяо Туна, на вершине высокой словесности стоит жанр описательных поэм-фу (по-корейски они называются "пу"), затем идут стихи, а затем королевские эдикты, писавшиеся строгим, но изящным слогом. И когда в XVIII веке во Вьетнаме составляется "Литературный изборник земель Виет", то и там жанры располагаются в той же последовательности, которую более тысячи лет до этого установил создатель китайской антологии.

Поскольку и японцы, и корейцы, и вьетнамцы восприняли жанры китайской высокой прозы, то естественно, что в этих странах возник интерес и к ее поэтике. В IX веке побывавший в Китае японский буддист и крупнейший деятель культуры Кукай составил знаменитое "Рассуждение о тайной палате литературного зерцала" и дал свою классификацию жанров высокой прозы, точно описав законы построения сочинений; при этом особое предпочтение он отдавал тем жанрам, где рифма была обязательным компонентом. То, что в развитие теории высокой прозы уже начали вносить свою лепту не китайцы, а представители других народов Дальнего Востока - явное доказательство того, что высокая проза стала уже своей и в соседних странах.

Было бы, однако, совершенно неверно представлять себе, что перенос системы высокой прозы из Китая в Корею, Японию или Вьетнам был процессом чисто механическим. В связи с особенностями национальной жизни естественно изменялся круг тем в произведениях традиционных жанров. В состав высокой словесности в Японии и в Корее, например, вошли буддийские жития, различные типы молитвенных обращений, философские рассуждения на темы буддизма. Дело в том, что буддизм в определенные эпохи играл в жизни Японии, Кореи, Вьетнама гораздо большую роль, чем в Китае, являясь на протяжении многих веков в этих странах государственной религией. Стоит заметить при этом, что удельный вес и место этой прозы были совсем неодинаковы в системах литератур разных стран Дальнего Востока. В китайской литературе бессюжетная проза занимала почетнейшее место и дала такие шедевры, как проза Хань Юя, Лю Цзун-юаня, Су Ши, а в Японии эта часть письменной словесности занимала место далеко не в первом ряду. Ее заслонили замечательные творения повествовательной и лирической прозы на японском языке.

Несколько иначе обстояло дело в Корее и Вьетнаме. Там высокая проза на классическом китайском языке (с некоторыми национальными стилевыми отличиями) пользовалась, пожалуй, такой же популярностью, как и поэзия. Недаром одному из известных вьетнамских поэтов и прозаиков XIV века, блестящему стилисту Нгуен Тхюену была высочайше пожалована фамилия Хан (по-китайски Хань), чтобы сделать его однофамильцем великого Хань Юя. В бытность свою правителем Хайзыонга он написал на родном вьетнамском языке с помощью особого национального письма тъыном "Жертвенное обращение к крокодилу", - в подражание тому самому произведению Хань Юя, которое помещено в нашем томе в переводе академика В. М. Алексеева. То, что Хан Тхюен написал на родном языке произведение в жанре жертвенной речи, было бесспорным новаторством (даже в Китае до великого Пу Сун-лина никто не отваживался писать в этом жанре на живом языке, да и Пу Сун-лин сделал это с пародийной целью) и одновременно свидетельствовало, что сам жанр стал восприниматься вьетнамцами как факт своей национальной литературы.

В каждой дальневосточной стране появлялись и свои талантливые писатели, вносившие вклад в развитие местной литературы на общем для Дальнего Востока литературном языке. И когда, например, в новелле вьетнамского короля Ле Тхань Тонга "Дивная любовь в краю Хоа-Куок" мы встречаем выражение "Посланец, летящий меж цветов", то оказывается, что одни комментаторы склонны видеть здесь намек на строку китайского поэта Ду Фу: "Средь цветов летает бабочка", - а другие, не забывающие и о национальных корнях своей прозы, справедливо вспоминают в этой связи классика вьетнамской поэзии и высокой прозы полководца Нгуен Чая (1380- 1442), в стихах которого говорится: "Мотылек летит повсюду посланцем весенних вестей". Можно предположить, что для Ле Тхань Тонга культурным фондом, из которого он черпал свои образы, были в равной степени и китайская литературная традиция, и своя национальная литература.

Известно, что и корейцы, и японцы, и вьетнамцы стремились при случае показать приезжавшим к ним китайским послам, что в их странах даже простолюдины хорошо знакомы с китайской словесностью. В тех же "Записях дивных речений в садах созерцания" приводится забавное предание о вьетнамском проповеднике-буддисте Фап Тхуане, человеке образованном и одаренном, которому в 986 году король повелел переодеться корабельщиком и встретить и сопровождать в столицу китайского посла. Однажды посол, сидя на корме и любуясь природой, сложил и произнес вслух двустишие. Фап Тхуан подхватил его и закончил, изумив до чрезвычайности посла сунского двора. Аналогичные истории можно отыскать и в книгах корейских авторов.

Если бессюжетная проза была перенесена в соседние страны во всех ее, так сказать, разветвлениях и подвидах, поскольку она была во многом связана с конфуцианским ритуалом и государственным управлением, то развитие повествовательной сюжетной прозы в каждой стране шло своими путями.

Выше мы уже говорили о том, что к VIII-X векам в литературе Китая происходит становление литературной новеллы. Ее развитие продолжалось и дальше, в каждую эпоху приобретая некоторые новые черты. Но в эпоху Сун в X-XII веках параллельно с ней на основе устного народного сказа вырастает и начинает развиваться народная повесть, достигая своего апогея к XVII веку и тут же прекращая свое развитие.

В XIV веке на основе устного же сказа и письменной, главным образом летописной, традиции складывается жанр книжной эпопеи - исторической - "Троецарствие" Ло Гуань-чжуна, героической - "Речные заводи" Щи Най-аня, фантастической - "Путешествие на Запад" У Чэн-эия и т. п. В XVI веке из традиции эпопеи вырастает первое произведение, которое мы можем назвать бытовым романом. Речь идет о замечательном творении Ланьлинского Насмешника - "Цзинь, Пин, Мэй". Жанр национального романа в Китае развивается с тех пор непрерывно, вплоть до XX века.

У истоков сюжетной прозы в Корее тоже находились сборники записей всевозможных удивительных случаев. Но составлялись они в период исторически более поздний, поэтому в них преобладают уже не страшные рассказы о встречах человека с привидениями и оборотнями, а бытовые истории о глупцах, сластолюбцах, острословах. Показательны и названия первых сборников таких рассказов-заметок, как "Рассказы от скуки" Ли Инно (XII в.) или "Развлекательные рассказы" Чхве Джа (XIII в.) - в их заглавиях прямо подчеркивается нефункциональный характер сочинений, они составлены для развлечения, то есть удовлетворения того, что ныне называют эстетическими потребностями читателя. Китайские же сборники рассказов об удивительном III-VI веков составлялись с целью доказательства существования духов или иллюстрации буддийской идеи воздаяния за грехи, то есть явно с прагматической целью.

Если дальнейший путь развития китайской повествовательной прозы обусловлен, как уже говорилось, во многом расцветом устного профессионального сказа, то в Корее сказ, как явление профессиональное, связанное с развитием городской жизни и городской культуры, широкого распространения, видимо, не получил. В XV веке в Корее на основе национальной традиции сборников занимательных коротких рассказов и под непосредственным воздействием литературной китайской новеллы рождается своя литературная новелла. На основе этой новеллы, беллетризованных жизнеописаний и других жанров высокой прозы в Корее появляется повесть высокого стиля на ханмуне - кореизированном варианте китайского литературного языка. Подобная повесть - явление, можно сказать, чисто корейское, хотя и выросшее из той же общерегиональной традиции. (В Китае в XIII веке появилась повесть на литературном языке - "Жизнеописание Цяо и Хун", но она быстро затерялась в общем потоке литературы.) На основе повести высокого стиля, новеллы и устной сказочной традиции в XVII- XVIII веках в связи с общей демократизацией литературы, охватившей весь регион, в Корее рождается народная повесть, жанр, в известной мере близкий китайской народной повести XII-XVII веков, но, пожалуй, больше тяготеющий не к бытовым, как в Китае, а к эпическим и сказочным сюжетам. Бытовое начало преобладает в произведениях этого жанра, видимо, позже, к концу XVIII - началу XIX века. В XVII веке в Корее рождается и свой национальный роман.

Повествовательная проза во Вьетнаме развивалась от сборников коротких мифологических рассказов типа китайских историй об удивительном к развитой литературной новелле XVI века, а затем там, в отличие от других стран Дальнего Востока, появились не повести, а сюжетные поэмы (XVII-XVIII вв.), занявшие в истории национальной литературы то самое место, которое по общерегиональной модели развития, казалось бы, предназначено было народным повестям. Произошло это не случайно. Сказались юго-восточноазиатские традиции. Известно, что у всех народов этой части Азии развитие повествовательности шло в поэтических формах - сюжетных поэмах. (Напомним, что дальневосточная литературная традиция почти не знала до XX века жанра сюжетной поэмы.) В XVIII веке, на сто лет позже, чем в Корее, во вьетнамской литературе появляется первый роман авторов из рода Нго "Император Ле - объединитель страны". Роман этот - не бытовой, как в Корее, а эпический. Он воспринял традицию китайских исторических эпопей, но описываются в нем бурные события собственной вьетнамской действительности - происходившее на глазах у авторов мощное восстание тэйшонов. Роман получил широкую известность, но остался единственным образцом данного жанра в национальной литературе. Только в XX веке прозаический роман стал во Вьетнаме ведущим жанром.

Совершенно другую картину развития повествовательной литературы (да, впрочем, и поэзии) дает нам Япония, где с самого начала существовало своеобразное культурное двуязычие: сочинения на китайском литературном языке сосуществовали там, по крайней мере, с VIII века с сочинениями на японском языке. Обе эти письменные традиции находились в непрерывном взаимодействии, обогащая друг друга и приводя к появлению различных литературных стилей, от чисто японского повествовательного стиля, например, в "Повести об Исэ" (X в.) до чисто китайского изящного слога Самона Кёкая, автора "Записей удивительных историй, происшедших в Японии и показывающих воздаяние за добро и зло" (IX в.)

Если Корея и Вьетнам как-то незаметно "проскочили" через период собственной древности в литературе, перейдя от архаического фольклора к развитым формам средневековой словесности, то в Японии первый - ранний - период (VII-VIII вв.) развития (на фоне общерегионального пути) сменился эпохой бурного расцвета повествовательной прозы. Хэйан - "Мир и Спокойствие" - так назвали этот период (IX-XII вв.) сами японцы по названию своей столицы. Хэйанская проза дала мировой литературе и сказочно-мифологическую в своих истоках книгу типа "Повести о старике Такэтори" (повести такой в X веке не знала и многовековая уже к тому времени литературная традиция Китая), и лирические повести, соединившие в себе прозу и стихи типа "Повести об Исэ", и поэтичные дневники, вроде "Дневника путешествия из Тоса в столицу" (поэзия и поэтика японского классического пятистишия вообще оказала огромное влияние на японскую прозу), и рассказы об удивительных происшествиях, собранные в конце XI века в огромный свод - "Стародавние повести", и совсем уже небывалое и уникальное произведение для всей мировой литературы той эпохи - роман "Повесть о принце Гэндзи", настоящий бытовой и сложнейший психологический и лирический роман начала XI века, произведение, равное которому по масштабу изображения появится в соседнем Китае только, пожалуй, в XVI веке, а в Европе и вовсе в XVII веке во Франции. "Повесть о принце Гэндзи" - концентрированное выражение духовной жизни эпохи и одновременно пророчество ее конца.

В этой культуре и особенно в повествовательной прозе огромен вклад японских женщин-писательниц. В то время мужчины в Японии предпочитали писать по-китайски, и именно женщины оказались создательницами чисто японского повествовательного стиля; они писали на живом разговорном языке своего времени, превращая его в совершенный и выразительный язык эпохи.

Трудно объяснить такой необычный феномен в истории дальневосточной, да и всей мировой литературы, как хэйанская проза. Если подойти к этому явлению типологически, то аналоги ему следует, может быть, искать в древней литературе других народов. Казалось бы, почти начало пути - и тут же небывалый взлет. Дело тут, видимо, в том, что создатели этой культуры жили в период, когда общество еще не было задавлено бесконечными, свойственными феодальной эпохе регламентациями. Одновременно нельзя забывать и об ориентации хэйанских писателей на высокие образцы словесного искусства развитой континентальной культуры, и об удивительном, присущем японцам с древности умении перерабатывать в чисто национальном духе культурные ценности, заимствованные от других, соседних и дальних народов, и об ускоренном развитии в тот период японской литературы, начавшейся много позже литературы китайской (Подробно об этом см. в кн.: Н.И. Конрад. Японская литература в образцах и очерках, Л., 1927.).

Легко заметить, что в перечне основных достижений классической японской прозы с памятниками повествовательной литературы других дальневосточных народов может быть сопоставлена только одна линия: сборники рассказов о чудесах и удивительных событиях, связанные с фольклором. Линия эта для японской прозы важная, но далеко не основная, тогда как именно она была главным путем развития прозы в Китае, Вьетнаме, а в несколько преобразованном виде и в Корее. И здесь подтверждается, пожалуй, мысль, уже высказанная нами ранее: удельный вес и место одних и тех же пластов в литературах Дальнего Востока далеко не одинаковы. А разное положение, занимаемое тем или иным родом повествований в общем литературном процессе, дает и принципиально иную общую картину. Следует сказать и о том, что сами рассказы о чудесах в разные периоды и у разных авторов могли быть с литературной точки зрения явлениями разных планов. Авторов первых сборников интересовало само чудо как таковое, это заметно, например, и в "Записках о поисках духов" китайского историографа IV века Гань Бао, и в "Собрании чудес и таинств земли Виет" смотрителя королевских книгохранилищ вьетнамца Ли Те Сюйена, у более поздних авторов чудо лишь, так сказать, повод или удобный предлог увлечь читателя. (Эта интересная мысль высказана в статье М. Ткачева в настоящем томе.) Само чудо как бы отступает на второй план в пользу развития бытовых или повествовательных элементов.

Хэйанскую эпоху в Японии сменяет время, которое можно назвать средневековьем. В это время складываются героические эпопеи, выросшие на базе развитого устного сказа. Эпос этот, получивший название гунки или "записи о военных событиях", находит себе аналогию в китайских героических и исторических эпопеях XIV-XVII веков и в такой же мере типологически близок средневековому эпосу других, в том числе европейских народов. Напомним, что литература Кореи и Вьетнама такого жанра не знала, опять-таки во многом из-за отсутствия мощной традиции устного профессионального сказа.

Существование в середине хэйанского периода литературной новеллы об удивительном, подобной китайской или вьетнамской новелле, и дало толчок развитию литературной новеллы в более поздний период. Эта линия, чрезвычайно важная в истории других дальневосточных литератур, в самой Японии оказалась отнюдь не первостепенной и в известном смысле периферийной до XVII-XVIII веков. Бытовая повесть как специфический жанр городской культуры возникла в Японии в это же время - в XVII веке, когда рядом существовали повести китайские и корейские. Жанр вроде бы один, а реально существующие произведения, если судить даже по тем образцам, которые представлены в данном томе, весьма и весьма различны. Особая прелесть корейских повестей связана с их архаичностью, с заметным влиянием фольклорной, сказочной традиции, повести китайские, восходящие к творчеству уличных рассказчиков X-XII веков, это произведения авантюрные, плутовские, даже детективные, японские же произведения этого жанра, известные нам по переводам из Ихара Сайкаку, - это целиком плод индивидуального авторского гения и индивидуального стиля. Повести Сайкаку описывали пестрый, разнообразный мир позднесредневековой Японии, и в особенности города. А поскольку жизнь японского города XVII века была сравнительно менее связана различными условностями, столь характерными для средневекового уклада жизни (об этом с удивлением писал китайский философ XVII века Хуан Цзун-си, побывавший в Нагасаки), то отсюда и большие, чем в соседних литературах, достижения в развитии бытописательства, в утверждении реалистического взгляда на окружающий мир. Даже такой самый общий абрис эволюции повествовательной прозы в разных странах Дальнего Востока, как нам кажется, показывает и определяющее сходство путей развития и одновременно особенности истории каждой из национальных литератур. История каждой из литератур региона - есть факт, обусловленный уже не столько общими законами развития словесного искусства, сколько общественными условиями и особенностями национального исторического пути. Об этих особенностях с возможной мерой обстоятельности рассказано в предисловиях ко всем четырем разделам книги.

Здесь же нам осталось сказать еще о вещах общих, о литературных связях, о восприятии литературы древнеиндийской всеми без исключения литературами региона и о распространении китайских сюжетов в других странах Дальнего Востока. Почему только китайских, может спросить читатель? А потому, придется ему ответить, что литературные связи в средние века обычно "однонаправленны", они идут как бы лучами из одного культурного центра и практически почти не возвращаются обратно. Науке не известны факты обратного влияния или хотя бы широкого распространения корейской (до XVII в.), японской или вьетнамской литературы в старом Китае (Любопытное исключение из этого правила являла Корея. Ее географическое положение (между Китаем и Японией) приводило к тому, что корейская литература часто оказывалась посредницей между китайской и японской; известно, например, что многие сборники китайской повествовательной прозы впервые попадали в Японию в корейских ксилографических, то есть отпечатанных с досок, изданиях.), хотя та часть произведений, которая была написана на общем для всего Дальнего Востока литературном языке - вэньянь, была доступна без всякого перевода образованному читателю в любой из тамошних стран. Общий литературный язык был (он отличался, правда, несколько от других литературных языков средневековья тем, что корейцы читали иероглифический текст по-корейски, вьетнамцы - по-вьетнамски и т. д., но это если читали вслух, а если про себя, то разница, видимо, отсутствовала), а общей литературы на вэньяне все-таки не было. Была литература на вэньяне в каждой отдельной стране, и была она органической частью своей родной литературы.

Но вернемся снова к Индии и могучей древнеиндийской литературе, этой, можно сказать, мировой сокровищнице сюжетов, давшей творческий (сюжетный) импульс многим литературам и Дальнего Востока, и Юго-Восточной Азии, и персам, и арабам, а через них уже испанцам, итальянцам и многим поколениям европейских писателей от Боккаччо и Хуана Мануэля до Г.-Х. Андерсена или В. Гаршина. Одна из характерных особенностей вос-приятия иноземных сюжетов в средневековых литературах - местная их адаптация. Как это происходило на Дальнем Востоке, прекрасно продемонстрировал Лу Синь, разыскавший в книгах III-VI веков историю о маге, носившем в своем нутре женщину и по своему желанию исторгавшем ее оттуда. (Женщина, между прочим, когда чародей спал, умела исторгать из своего рта возлюбленного и развлекаться с ним.) Сюжет этот впервые попал в Китай, видимо, в III веке н.э., и самый ранний и сюжетно простой его вариант был найден в переводном сочинении "Самъюктавадана сутре". Где происходит действие, там обозначено не было, а герой носил индийское имя, затранскрибированное иероглифами. В книге IV века "Описание душ и злых духов" автора по фамилии Сюнь этот рассказ уже несколько натурализован, действие происходит в Китае в 12 году правления государя Сяо-у-ди под девизом "Великого начала" - Тайюань, то есть в 387 году н. э., но герой все еще иноземец-монах, умеющий творить чудеса. Еще через сто лет в сборнике "Продолжение историй Ци Се" исчезает и монах-иноземец, его заменяет обычный китайский юноша-студент, сам сюжет при этом усложняется, а добавленная концовка не оставляет сомнений в том, что дело происходило в Китае. Не зная всей цепочки переделок, едва ли даже искушенному читателю пришло бы в голову, что перед ним обработка сюжета, занесенного в Китай буддийскими проповедниками.

Но нет правил без исключения. Японцы, например, составляя в XI веке уже упоминавшийся выше свод "Стародавние повести", выделили индийские рассказы в отдельный и притом первый раздел. Точно так же они собрали вместе и китайские предания.

Литературные связи на Дальнем Востоке первоначально шли главным образом в сфере поэзии и высокой бессюжетной прозы. Танская столица Чанъань привлекала к себе паломников-иностранцев, послов, купцов и ученых. Там жил и творил корейский поэт Чхве Чхивон, учившиеся там вьетнамские монахи Во-нгай, Фунг-динь, Зюй-зиам обменивались стихотворениями с великим художником и мастером пейзажной лирики Ван Вэем, поэтами Цзя Дао, Чжан Цзи. С Ван Вэем дружил и известный японский поэт Абэ-но Накамаро, много лет проживший в Китае. Стихи Бо Цзюй-и еще при его жизни получили широчайшую известность в Корее и Японии, где ценились в полном смысле этого слова на вес золота.

Проза, особенно сюжетная, которая во всех странах рождается позже поэзии, была включена в этот культурный обмен только с XV-XVI веков. Ранние произведения этого жанра еще связаны с индийскими сюжетами. Пример тому "Волшебное изголовье" Шэнь Цзи-цзи; воспринятый и кратко пересказанный в IV веке Гань Бао иноземный сюжет, пройдя блестящую литературную обработку Шэнь Цзи-цзи, стал потом источником множества пьес и рассказов и у себя на родине, и в Японии. Конечно, и в новеллах позднего времени встречаются отдельные переложения сюжетов, видимо, восходящих к индийской словесности. Прочтите небольшую миниатюру китайского писателя XVIII века Юань Мэя о послушнике, который жил высоко в горах и никогда не видел женщин. Эта история удивительно схожа с той, которая рассказана в прологе четвертого дня "Декамерона". Что это - случайное совпадение или один источник? Скорее всего предположить последнее. Боккаччо, видимо, заимствовал эту историю, как и некоторые другие, из средневековых сборников примеров и притч. Наличие ее в популярнейшем на Ближнем Востоке и в средневековой Европе "Житии Варлаама и Иосафа", восходящем к жизнеописаниям Будды, наводит нас на мысль об индийском ее происхождении. И действительно, в древнеиндийской литературе: и в "Махабхарате", и в "Рамаяне", и в буддийских джатаках - мы встречаем этот сюжет. Видимо, именно оттуда он попал потом и на Дальний Восток, и на Запад.

В XIV веке китайский поэт Цюй Ю написал знаменитую книгу новелл "Новые рассказы у горящего светильника", которым суждено было сыграть известную роль не столько в истории собственно китайской литературы (сборник вызвал продолжения и подражания, но был довольно быстро запрещен властями), сколько в литературах соседних стран (При написании этого раздела нами использована не опубликованная еще работа К.И. Голыгиной "Новеллы Цюй Ю и дальневосточная повествовательная проза XV-XVIII вв. ". Автор также приносит благодарность М.Н. Ткачеву за ценные замечания и дополнения.). Уже в XV веке его новеллы пленили корейского поэта и мыслителя Ким Сисыпа, жившего отшельником у горы Золотой черепахи", и тот создал свой вариант: "Новые рассказы с горы Золотой черепахи", заложив тем самым основы нового для своей литературы жанра - литературной новеллы. Вслед за Ким Сисыпом, по всей вероятности и не подозревая о своем корейском собрате, к новеллам Цюй Ю обратился вьетнамец Нгуен Зы. Его обработки дальше от оригиналов Цюй Ю - в них ощутимее дыхание южных земель, но и здесь новеллы Цюй Ю с их изысканностью стиля и удивительной законченностью сюжета в известной мере помогли становлению местной новеллистической традиции. Спустя столетие в Японии Асаи Рёи, чье имя не стоит в первом ряду своей национальной литературы, переработал почти все двадцать новелл Цюй Ю, перенеся действие в Японию. Он именно переложил новеллы, а не творчески переработал их сюжеты, как его корейский или вьетнамский предшественники. Это сделал знаменитый прозаик XVIII века Уэда Акинари, автор сборника "Луна в тумане", в некоторых его новеллах ученые находят и отдельные сюжетные ходы, и словесные образы из новелл того же Цюй Ю. Блистательным апогеем и - финалом развития этой линии в литературах Дальнего Востока стал записанный в конце 80-х годов XIX века сказ знаменитейшего в Японии рассказчика повестей Санъютэя Энтё "Пионовый фонарь", восходящий в конечном счете к помещенной в нашем томе новелле Цюй Ю, но соединившей моралистический пафос японской прозы XVII- XVIII веков и ее изощренную повествовательную технику с традицией китайского рассказа об удивительном.

Еще позже, чем новелла, в этот культурный внутрирегиональный обмен включаются народная повесть и роман. И дело не только в том, что повесть и роман в Китае родились позже новеллы, а во многом в том, что новелла писалась на литературном языке и Ким Сисыпу и его читателям, и Нгуен Зы и его поклонникам была доступна без всякого перевода. Читать же повести и романы, не зная живого разговорного китайского языка, в странах соседних мало кто мог. А развитие собственной повествовательной прозы в каждой из стран Дальнего Востока, появление к XVII веку нового, городского читателя, привели к необходимости создания художественных переводов, потребность в которых ранее не ощущалась. Именно в XVII веке появляются корейские, японские и маньчжурские переводы китайских эпопей. Так с переходом от средневековья к новому времени меняется на Дальнем Востоке характер и само качество литературных связей - место поэзии и высокой прозы занимают роман и повесть, отвергавшиеся книжниками-конфуцианцами как недостойные для чтения, а ныне выходящие на арену и привлекающие к себе взоры всех грамотных людей. Пройдет еще столетие, и со второй половины XIX века на первое место среди дальневосточных стран выдвинется Япония, и уже китайцы будут ездить учиться в Японию и переводить во множестве японские романы, а поначалу с японского и русскую и западную классику.

Б. Рифтин