18.

Ломоносов два раза в одах своих говорит о багряной руке зари. Первый раз в оде шестой:

И се уже рукой багряной
Врата отверзла в мир заря.
Другой раз в оде девятой:
Заря багряною рукою.
От утренних спокойных вод,
Выводит с солнцем за собою
Твоей державы новый год1.

Ломоносова заря хороша, хотя русская заря не имеет нежности и прелести греческой Авроры с розовыми пальцами. В оде десятой:

Когда заря багряным оком
Румяней умножает роз...

Багряное око — никуда не годится. Оно вовсе непоэтически означает воспаление в глазу и прямо относится до глазного врача.

У Ломоносова в одах много найдется намеков и подробностей исторических, географических, и политических, и относящихся до науки. В нем виден более академик, нежели поэт. Но и поэт нередко прорывается в стихах твердых и звучных, и живописных. Вот пример политической или газетной поэзии, из оды пятнадцатой:

Парящий слыша шум орлицы, Где пышный дух твой, Фредерик, Прогнанный за свои границы? Еще ли мнишь, что ты велик? Еще ль, смотря на рок саксонов, Всеобщим дателем законов Слывешь в желании своем!., и пр.

Или ода семнадцатая:

Голстиния, возвеселися,
Что от тебя цветет наш крин.
Ты к морю в празднестве стремися,
Цветущий славою Цвейтин,
Хотя не силен ты водою,
Но радостью сравнись с Невою...

и пр.
Вот вам и география, и вот еще она же:

Российского пространство света
Собрав на малы чертежи,
И грады оною спасенны,
И села ею же блаженны,
География, покажи.

(Ода десятая.)

Как хороши и поныне, и как поэтически верны следующие два стиха из оды десятой:

В середине жаждущего лета,
Когда томит протяжный день...

Выражения «жаждущее лето» и «протяжный день» так и переносят читателя в знойный июльский день.

Ломоносова, как и вообще всякого поэта не нашего времени, нельзя читать с требованиями и условиями нам современными. Ломоносов писал торжественные оды потому, что в его время все более или менее писали стихи на торжественные случаи. Нельзя ставить ему в вину некоторые приемы, как нельзя смеяться над ним, что он ходил не во фраке, не в панталонах, а во французском кафтане, коротких штанах, с напудренною головою и с кошельком на затылке. Он всегда с особенным одушевлением говорил о Елизавете. Называя ее Елисавет, он как будто угадал выражение принца де-Линя, который сказал: Екатерина Великий. Нелединский, знаток в любви, убежден, что кроме верноподданнического чувства в душе Ломоносова было еще и более нежное, поэтическое чувство.

Когда бы древни веки знали
Твою щедроту с красотой.
Тогда бы жертвой почитали
Прекрасный в храме образ твой.

(Ода вторая.)

Тебя, богиня, возвышают
Души и тела красоты;
Что в многих, разделясь, блистают
Едина все имеешь ты.

(Ода девятая.)

Коль часто долы оживляет
Ловящих шум меж наших гор,
Когда богиня понуждает
Зверей чрез трубный глас из нор!
Ей ветры вслед не успевают,
Коню бежать не воспрящают
Ни рвы, ни частых ветвей связь:
Крутит главой, звучит браздами
И топчет бурными ногами,
Прекрасной всадницей гордясь.

(Ода десятая.)

В последнем стихе есть в самом деле какое-то страстное одушевление.

В одной из своих од он говорит о Елизавете:

Небесного очами света
На сродное им небо зрит.

В другой:

Щедрот источник, ангел мира.
Богиня радостных сердец,
На коей как заря порфира,
Как солнце тихих дней венец;
О, мыслей наших рай прекрасный,
Небес безмрачных образ ясный,
Где видим кроткую весну,
В лице, в очах, в устах и нраве!

Вот строфа, согретая чувством гражданства:

Священны да хранят уставы
И правду на суде судьи;
И время твоея державы
Да ублажат рабы твои.
Соседы да блюдут союзы... и пр.

(Ода девятая.)

Услышьте, судии земные
И все державные главы:
Законы нарушать святые
От буйности блюдитесь вы.
И подданных не презирайте.
Но их пороки исправляйте
Ученьем, милостью, трудом.
Вместите с правдою щедроту,
Народну наблюдайте льготу:
То Бог благословит ваш дом.

Эта строфа из оды на день восшествия на престол Екатерины II. Здесь как будто уже слышится Державин.

У Ломоносова встречаются странные выражения и понятия; например, он заставляет ветхого деньми говорить:

Я в гневе россам был творец,
Но ныне паки им отец.

Вообще, кажется по крайней мере неприличным подсказывать Божеству, если не баснословному, свои собственные мысли и слова. А нередко поэты грешат этою неприличностью.

И, Марс, вложи свой шумный меч.

Прилагательное шумный вовсе не идет к мечу.

И полк всех нежностей теснится.

Полк и нежности также не ладят между собою.

Пучина преклонила волны.

Странно, но вместе с тем смело и поэтически:

О, Боже крепкий, вседержитель,
Пределов росских расширитель.

Это так же странно и смело, но уже вовсе не поэтически и неблагоприлично. Далее говорит он:

Как нынь Россию расширил,

а после:

Воззри, коль широка Россия —
От всех полей и рек широких.
Взывая к Богу, поэт говорит:
По имени петровой дшери,
Военны запечатай двери.

Здесь отзывается какое-то полицейское действие.

Моей державы кротка мочь
Отвергнет смертной казни ночь.
Когда пучину не смущает
Стремление несильных бурь,
В зерцале жидком представляет
Небесной ясности лазурь.

Не забывал профессор-поэт и метеорологических наблюдений:

Наука легких метеоров,
Премены неба предвещай,
И бурный шум воздушных споров
Чрез верны знаки предъявляй:
Чтоб ратай мог избрати время,
Когда земле поверить семя
И дать когда покой браздам;
И чтобы, не боясь погоды.
С богатством дальним шли народы
К елисаветиным брегам.

Труженик науки, в споре с разными препятствиями, а может быть, и несколько беспокойного нрава, Ломоносов не имел времени вслушиваться в вдохновение, навеваемое на него природою и впечатлениями внутренней жизни, более спокойной и чуткой. Он где-то сказал:

О лете я пишу, а им не наслаждаюсь,
И радости в одном мечтании ищу.

Как-то не верится, что Ломоносов мог мечтать. Скорее находил он радости не в мечтаниях, а в трудах, в приобретениях и преуспеваниях науки и академических победах своих над Миллером и другими немцами.

Разумеется, что так как оды Ломоносова писаны в разные царствования, то он должен был иногда порицать то, что восхвалял прежде. Но не должно забывать, что он писал свои оды часто не под поэтическим вдохновением, а по обязанностям академической службы.

В письме своем о правилах российского стихотворства Ломоносов говорит:

«Французы, которые во всем хотят натурально поступать, однако почти всегда противно своему намерению чинят, нам примером быть не могут; понеже, надеясь на свою фантазию, а не на правила, толь криво и косо в своих стихах слова склеивают, что ни прозой, ни стихами назвать нельзя. И хотя они, так же как и немцы, могли бы стопы употреблять, что сама природа иногда им в рот кладет, однако нежные те господа, на то не смотря, почти одними рифмами себя довольствуют. Пристойно весьма симболом французскую поэзию некто изобразил, представив оную на театре под видом некоторой женщины, что, сугорбившись и раскорячившись, при музыке играющего на скрыпице Сатира танцует. Я не могу довольно о том нарадоваться, что российский наш язык не токмо бодростью и героическим звоном греческому, латинскому и немецкому не уступает, но и подобную оным, а себе купно природную и свойственную, версификацию иметь может».

Хорошо, но зачем же он не следовал своему определению и сам не держался этой свойственной нам версификации, а почти исключительно употреблял ямбический стих и довольствовался рифмами, иногда и довольно бедными?

В статье Жизнь Ломоносова, которая напечатана в полном собрании сочинений его, изданном иждивением Императорской академии наук в 1784 г., биограф, исчисляя все его литературные и ученые заслуги, как то: перестройку академической лаборатории по новейшему и лучшему расположению, многие эксперименты и новые открытия, академические сочинения, изящные похвальные речи Великому Петру и Елизавете Петровне, прекрасные и сильные стихи, трагедии, книги: Риторику, Российскую грамматику, Руководство к горному строению и заводам, Российскую историю, — простодушно заключает перечень свой следующими словами: «Все то не суть анекдоты, а труды повсюду известные». Далее говорит он, что «превосходству его учености, важности и красоте его пера отдавал справедливость и покойный действительный статский советник и кавалер А.П.Сумароков невзирая на всегдашнюю с ним вражду свою». Впрочем, эта последняя черта более относится к чести

действительного статского советника и кавалера Сумарокова, нежели к чести статского советника Ломоносова. Если дело пошло на чины, оно так и быть должно: чин чина почитай.

• 1. В другом месте «Записной книжки» Вяземский пишет: «Ломоносов сказал: «Заря багряною рукою»!

  Это хорошо, только напоминает прачку, которая в декабре месяце моет белье в реке. A propos de l`aurore aux doigts de rose [по поводу розоперстой зари]: все это — a propos людей, которые повторяют, что железные дороги удивительным образам сократили пространства и сблизили расстояния, а иные вольнодумцы, libres penseurs, еще добавляют: по моему мнению. Для меня человек, который это скажет, человек решенный. Кажется, Ривароль сказал: «Que le premier qui a dit» l`aurore aux doigts de rose «etait un homme d'esprit, le second — un sot» [Первый, кто сказал: «розоперстая заря», — был умный человек, второй — глупец]. Один Гомер и один Жуковский могут повторять это беспрестанно, не надоедая».