Путешествие по свету и другие достопримечательные приключения

Если верить выражению ваших глаз, то я, пожалуй, скорее устану рассказывать вам о всяких необыкновенных случаях из моей жизни, чем вы перестанете слушать меня. Ваше внимание настолько льстит мне, что я не решусь, как предполагал раньше, закончить свое повествование путешествием на Луну. Итак, если угодно, выслушайте еще один рассказ, столь же правдивый, как и предыдущий, но своей необычайностью, пожалуй, даже превосходящий его.

Описание путешествия Брайдона на Сицилию1 которое я прочел с огромным интересом, внушило мне желание увидеть гору Этну. По пути туда мне не пришлось встретить что-нибудь достойное внимания. Я говорю «мне», потому что многие другие сочли бы кое-какие происшествия удивительными и, чтобы покрыть путевые издержки, во всех подробностях расписали бы всякие случаи, представлявшиеся мне такими повседневными мелочами, что я не могу повествованием о них испытывать терпение порядочного человека.

Однажды утром, покинув расположенную у подножия горы хижину, я пустился в путь с непоколебимым решением рассмотреть и обследовать, хотя бы ценою собственной жизни, внутреннее устройство этой знаменитой жаровни.

После утомительной трехчасовой дороги я оказался на вершине горы. Она как раз бушевала в то время, и это длилось вот уже три недели. Вид горы при таких обстоятельствах описывали уже столько раз, что изобразить ее, если это вообще можно изобразить словами, я, во всяком случае, опоздал; если же, как я мог на опыте убедиться, описать это словами нельзя, то лучше мне не терять даром времени на погоню за невозможным, а вам не рисковать своим хорошим настроением.

Я трижды прошелся по краю кратера — вообразите его себе в виде огромнейшей воронки,— но, убедившись, что это ничего или почти ничего не прибавляет к моим познаниям, я, не колеблясь, принял решение прыгнуть в кратер. Едва лишь я осуществил свое намерение, как очутился в дьявольски нагретой парилке, и несчастное мое тело было в разных местах — благородных и неблагородных — основательно помято и обожжено раскаленными докрасна углями, непрерывно вылетавшими из глубины горы.

Как ни велика, однако, была сила, с которой угли выбрасывались вверх, все же тяжесть моего падающего тела значительно превосходила ее, и я довольно быстро и благополучно достиг дна. Первое, что поразило меня здесь, были нестерпимый стук, шум, визг и проклятия, раздававшиеся, казалось, со всех сторон. Я открыл глаза — и, представьте себе, оказался в обществе Вулкана и его циклопов2. Господа эти, которых я давно со своей житейской мудростью отнес в область выдумок, вот уже три недели как поссорились, не сойдясь во мнениях о порядке и субординации, и от этого произошел такой шум на поверхности земли. Мое появление немедленно восстановило мир и тишину. Вулкан сразу же заковылял к шкафу, достал какие-то пластыри и мази и собственными руками наложил их на мои раны. Все они мгновенно зажили. Кроме того, он предложил мне подкрепиться и поставил передо мной бутылку нектара и другие драгоценные вина, которыми обычно наслаждаются одни лишь боги и богини. Как только я несколько пришел в себя, Вулкан представил меня своей супруге Венере, приказав ей окружить меня всеми удобствами, необходимыми при моем состоянии. Красота комнаты, в которую она ввела меня, сладострастная нега дивана, на который она меня усадила, божественное обаяние всего ее существа, нежность ее чувствительного сердца — всего этого не описать обыкновенными словами, и голова у меня начинает кружиться даже при одном воспоминании.

Вулкан очень подробно описал мне Этну. Он рассказал, что гора эта не что иное, как нагромождение пепла, который выбрасывается из ее жерла, что ему часто приходится наказывать своих слуг и он в таких случаях в гневе швыряет в них раскаленными докрасна углями, которые они подчас с большой ловкостью перехватывают на лету и выкидывают в мир, чтобы угольки эти больше не попадались их повелителю под руку.

— Наши ссоры, — продолжал он, — длятся иной раз по нескольку месяцев, и те явления, которые это вызывает на свете, у вас, смертных, кажется, называются извержениями. Гора Везувий также принадлежит к числу моих мастерских. К ней ведет дорога, которая тянется под морским дном на протяжении по меньшей мере трехсот пятидесяти миль. Такие же недоразумения, как у нас, вызывают и там подобные извержения.

Если поучения бога Вулкана и приходились мне по душе, то еще приятнее было мне общество его супруги, и я, возможно, никогда -не покинул бы этих подземных замков, если бы не кое-какие злорадные болтуны. Они насплетничали на меня Вулкану и разожгли в его добродушном сердце пламя ревности. Не выдав до этого ни единым звуком своего недовольства, он однажды утром, в тот момент, когда я собирался помочь богине при одевании, схватил меня, унес в незнакомую мне комнату и поднял над колодцем, который показался мне очень глубоким.

— Неблагодарный смертный! — произнес он. — Вернись в тот мир, откуда ты явился!

С этими словами, не дав мне ни минуты на оправдания, он швырнул меня в бездну. Я падал и падал со все возрастающей скоростью, пока страх окончательно не лишил меня сознания. Внезапно я очнулся от обморока, очутившись в водах огромного озера, ярко освещенного лучами солнца. Я с детства отлично плавал и умел проделывать в воде всякие фокусы. Поэтому я сразу почувствовал себя как дома, и по сравнению с той обстановкой, в которой я только что находился, мое теперешнее положение показалось мне раем. Я огляделся кругом, но — увы! — всюду виднелась лишь вода. Да и температура, господствовавшая здесь, весьма неприятно отличалась от горна мастера Вулкана. В конце концов я разглядел вдали нечто напоминавшее удивительно большую скалу. Вскоре выяснилось, что это плавучая ледяная гора, которая приближалась ко мне. После долгих поисков я нашел наконец место, на которое мне удалось взобраться, а оттуда вскарабкаться и на самую вершину горы. Однако, к великому моему огорчению, и отсюда нигде не видно было земли. В конце концов уже перед самым наступлением темноты я заметил судно, двигавшееся по направлению ко мне. Как только оно несколько приблизилось, я принялся кричать. Мне ответили по-голландски. Бросившись в воду, я подплыл к кораблю, и меня подняли на борт. На мой вопрос, где мы находимся, мне ответили: «В Южном море»3. И только теперь мне все стало понятным. Совершенно ясно, что я с горы Этны прямым путем через центр земли провалился в Южное море. Путь этот, во всяком случае, короче, чем путь вокруг земного шара. Никто еще, за исключением меня, не исследовал его, и если мне предстоит еще раз проделать такое путешествие, я постараюсь произвести более тщательные наблюдения.

Я попросил, чтобы мне дали поесть, а затем улегся спать. Грубый все-таки народ эти голландцы! Я рассказал о своих приключениях офицерам так откровенно и просто, как рассказал вам, господа, и кое-кто из этих господ, в частности сам капитан, своим видом дал мне понять, что сомневается в моей правдивости. Но, так как они дружески приняли меня к себе на корабль и существовал я благодаря их милостям, пришлось волей-неволей проглотить обиду.

Я только осведомился о том, куда они направляются. Они сообщили мне, что отплыли с целью совершить новые открытия, и если мой рассказ правдив, то цель их, во всяком случае, достигнута. Мы находились как раз на пути, по которому следовал капитан Кук4, и на следующее утро прибыли в Ботани-Бей5, куда английскому правительству уж никак не следовало бы ссылать всяких преступников, а отправлять в виде поощрения заслуженных людей, — так щедро на этом побережье рассыпала природа свои прекраснейшие дары.

Мы пробыли здесь всего три дня. На четвертые сутки налетел страшный шторм, который за несколько часов изорвал. все паруса, расщепил бугшприт и повалил брам-стеньгу, которая рухнула на ящик, куда убирали компас, разбив вдребезги и ящик, и самый компас. Каждый, плававший по морям, знает, какие печальные последствия влечет за собой такая потеря. Мы совершенно сбились с курса. Но вот наконец буря улеглась, и подул ровный, крепкий ветерок. Мы плыли и плыли три месяца подряд и, должно быть, успели покрыть огромное расстояние, как вдруг заметили вокруг удивительную перемену. Нам стало как-то легко и весело, а ноздри наши защекотали самые упоительные запахи. Цвет моря также изменился: оно было уже не зеленым, а белым.

Вскоре после этой прекрасной перемены мы увидели землю и недалеко от нас — гавань. Мы направились к ней. Она была глубокой и достаточно обширной. Вместо воды ее наполняло превосходное и очень вкусное молоко. Мы пристали к берегу. Как выяснилось, весь остров представлял собой большой сыр. Возможно, мы даже не заметили бы этого, если бы не одно обстоятельство, открывшее нам истину. Дело в том, что у нас на корабле находился матрос, отроду испытывавший отвращение к сыру. Не успел он ступить на берег, как упал в обморок. Придя в сознание, он стал умолять, чтобы у него из-под^ ног убрали сыр. Когда мы повнимательней пригляделись, то обнаружили, что матрос совершенно прав: весь остров, как уже было сказано, представлял собой один огромный сыр. Местные жители питались главным образом этим сыром, и сколько бы они за день ни поели, за ночь опять прибавлялось столько же. Мы увидели множество виноградных лоз с прекрасным крупным виноградом. Стоило надавить виноградину — и из нее вытекало одно только молоко. Жители были стройные, красивые существа, большей частью ростом в девять футов. У них было по три ноги и по одной руке. У взрослых на лбу вырастал рог, которым они очень ловко пользовались. Они устраивали состязания в беге по поверхности молочного моря и разгуливали по ней, не погружаясь, так же свободно, как мы по лужайке.

На этом острове, или на этом сыре, росло много злаков, колосья которых походили на трюфели. В них помещались хлебы, вполне готовые и пригодные для еды. Разгуливая по сырному острову, мы обнаружили семь молочных рек и две винные.

После шестнадцатидневного пути мы добрались до берега, расположенного напротив того, к которому мы пристали. Здесь мы нашли целую полосу дозревшего синего сыра, который обычно так расхваливают настоящие любители. В нем не водится, однако, червей, а на его поверхности растут чудесные фруктовые деревья вроде персиковых или абрикосовых и всевозможные другие, неведомые нам. На этих необычайно высоких деревьях было множество птичьих гнезд. Среди ряда других нам бросилось в глаза гнездо зимородка, которое в окружности в пять раз превосходило купол собора святого Павла в Лондоне6. Оно было искусно сплетено из огромных деревьев, и в нем лежало — подождите-ка, я хочу быть совершенно точным — по меньшей мере пятьсот яиц, и каждое было величиной с добрый оксгофт7. Мы могли не только разглядеть птенцов, но и услышать их свист. Нам с величайшим трудом удалось разбить одно из таких яиц, и тогда из него вылупился юный, еще голый птенчик, значительно превосходивший своими размерами двадцать взрослых коршунов. Едва мы успели выпустить птенчика на свободу, как внезапно на нас налетел зимородок-отец. Он подцепил когтем нашего капитана, взвился с ним на милю в вышину и, избив крыльями, швырнул в море.

Все голландцы плавают как крысы. Капитан вскоре снова оказался с нами, и мы вернулись к себе на корабль. Мы возвращались, однако, не по прежней дороге и встретили поэтому еще много разных удивительных вещей. Между прочим, нам удалось подстрелить двух диких быков, у которых было только по одному рогу, и рог этот рос у них между глаз. Потом мы пожалели, что убили их. Как выяснилось, жители острова приручают этих быков и пользуются ими, как мы пользуемся лошадьми, — для езды верхом и в телеге. Мясо их, как нам говорили, очень вкусное, но народ, питающийся только сыром и молоком, совершенно в нем не нуждается.

Нам оставалось еще два дня пути до нашего корабля, как вдруг мы увидели трех человек, повешенных за ноги на высоких деревьях. Я осведомился, в чем они провинились, чем заслужили такую жестокую кару, и узнал следующее: эти люди побывали на чужбине и по возвращении обманули своих друзей, описав места, которых вовсе не видели, и рассказав о событиях, никогда не происходивших. Я счел наказание вполне заслуженным, ибо первейший долг путешественника — придерживаться строжайшей истины8.

Добравшись до своего корабля, мы немедленно снялись с якоря и, поставив паруса, отбыли из этой чудесной страны. Все деревья на берегу — среди них было несколько очень высоких — разом дважды склонились перед нами и затем все одновременно выпрямились.

Проплавав три дня (одному небу ведомо где, так как у нас все еще не было компаса), мы попали в какое-то море, казавшееся совершенно черным. Мы попробовали эту черную воду на вкус, и — представьте себе!—это была вовсе не вода, а великолепное вино. Теперь у нас только и было дела, что следить за тем, чтобы не все матросы перепились!—Но радость наша была преждевременной. Прошло всего несколько часов, и мы оказались окруженными китами и другими огромными животными. Среди них было одно, которое нам не удалось охватить взглядом, даже прибегнув к помощи всех наших подзорных труб. Мы, к сожалению, заметили это чудовище лишь тогда, когда очутились очень близко от него, и оно внезапно втянуло в себя весь наш корабль, со всеми его стоячими мачтами и надутыми парусами, сквозь зубы в пасть. А зубы были такие, что по сравнению с ними мачта самого большого военного корабля показалась бы щепкой. Продержав нас некоторое время у себя в пасти, чудовище снова раскрыло ее и глотнуло такое неслыханное количество воды, что наш корабль — а вы можете себе представить, что это был порядочный кусочек,— был смыт волной прямо в желудок страшного животного. Здесь мы оказались в неподвижности, словно на якоре во время мертвого штиля. Воздух здесь был душный и, откровенно говоря, довольно скверный. Мы нашли вокруг якоря, канаты, лодки, баркасы и значительное число кораблей, частью нагруженных, частью без груза. Все это было проглочено чудовищем. Действовать здесь можно было только при свете факелов. Для нас больше не существовало ни солнца, ни луны, ни планет. Дважды в день обычно наступал прилив, и дважды в день мы оказывались на дне. Когда животное пило, у нас начинался прилив, а когда опорожнялось, мы садились на дно. По самому скромному подсчету, оно за один раз проглатывало столько воды, сколько содержит Женевское озеро, которое имеет в окружности тридцать миль.

Во второй день нашего заключения в этом царстве тьмы я решился в час отлива — так мы называли время, когда корабль садился на дно, — совершить вместе с капитаном и несколькими офицерами небольшую прогулку. Мы запаслись, разумеется, факелами. Во время прогулки мы повстречались с десятком тысяч человек всевозможных национальностей. Люди эти как раз собирались держать совет о том, как им выйти на свободу. Некоторые из них уже несколько лет прожили в желудке чудовища. В ту самую минуту, когда председатель собирался познакомить нас со всеми обстоятельствами дела, наша проклятая рыба почувствовала жажду и принялась пить. Вода хлынула в желудок с такой силой, что нам пришлось, чтобы не утонуть, поспешно ретироваться на свои суда. Некоторым удалось спастись, только пустившись вплавь.

Но через несколько часов мы оказались счастливее. Как только чудовище опорожнилось, все снова собрались. На этот раз председателем избрали меня. Я внес предложение соединить вместе две самые высокие мачты и, как только чудовище разинет пасть, вставить в нее эти мачты так, чтобы помешать ему закрыть ее снова. Предложение мое было принято единогласно. Тут же была подобрана сотня самых сильных молодцов, которым поручили выполнить задуманное. Едва мы только приладили мачты, как представился случай осуществить наш план. Чудовище зевнуло, и мы немедленно всунули в пасть связанные вместе мачты так, что один конец, проткнув язык, уперся в нижнее нёбо, а другой — в верхнюю часть пасти. Закрыть пасть теперь оказалось невозможным даже в том случае, если бы наши мачты и не были такими крепкими.

Как только в желудке рыбы все всплыло, мы усадили в лодки гребцов, которые и вывезли нас из нашей тюрьмы. После четырнадцатидневного — как мы примерно подсчитали — заключения дневной свет подействовал на нас необыкновенно благотворно. — Когда мы выбрались из обширного рыбьего желудка, то выяснилось, что мы составляем флотилию в тридцать пять судов всех национальностей. Наши мачты мы так и оставили торчать в пасти чудовища, чтобы предохранить других мореплавателей от страшной участи быть ввергнутыми в бездну тьмы и грязи.

Первым нашим желанием теперь было узнать, где мы находимся, но мы сначала никак не могли прийти к определенному заключению на этот счет. После тщательных наблюдений я наконец пришел к выводу, что мы плывем по Каспийскому морю. Так как это море со всех сторон окружено землей и не соединяется ни с какими другими морями, трудно было понять, как мы сюда попали. Но один из жителей Сырного острова, которого я захватил с собой, высказал очень остроумное предположение. По его мнению, чудовище, в желудке которого мы так долго были заперты, приплыло с нами сюда по каким-то подземным каналам. — Так или иначе, мы находились здесь, радовались тому, что находимся здесь, и готовы были приложить все усилия, чтобы выбраться на сушу. Я первым соскочил на берег.

Едва я только ступил ногою на землю, как на меня набросился огромный медведь. «Ага! — подумал я. — Ты попался мне как раз кстати!» Схватив его за передние лапы, я сердечно приветствовал его таким рукопожатием, что он дико взвыл. Но я не дал себя растрогать и продержал его в таком положении до тех пор, пока не уморил голодом. Таким способом я заслужил уважение всех медведей, и уже ни один из них не решался попасться мне под руку.

Отсюда я направился прямо в Петербург и получил там от одного из моих старых друзей подарок, который был для меня необычайно драгоценен. Это была охотничья собака, происходившая от знаменитой суки, которая, как я вам уже рассказывал, ощенилась во время погони за зайцем. К сожалению, ее вскоре подстрелил один неумелый охотник: он целился в стаю куропаток, а попал в собаку, которая делала стойку на этих куропаток. На память о ней я заказал себе из ее шкуры этот жилет. Когда я в нем отправляюсь при наступлении охотничьего сезона в поле, он, помимо моей воли, тянет меня туда, где водится дичь. Когда я приближаюсь на расстояние выстрела, от жилета отлетает пуговица и падает на то самое место, где скрывается зверь, а так как курок у меня всегда взведен, а на полке есть порох, то ничто не ускользает от меня! У меня, как видите, осталось всего три пуговицы, но лишь только наступит время охоты, мой жилет будет украшен двумя рядами новых пуговиц.

Посетите меня тогда, и — поверьте! — скучать вам не придется. Впрочем, сегодня разрешите проститься и пожелать вам приятного сна.

  • 1. Описание путешествия Брайдона на Сицилию... — Патрик Брайдон (1736 или 1741—1818), английский писатель, в 1770—1771 гг. предпринял путешествие на Сицилию и Мальту, о чем написал в книге «Путешествие по Сицилии и Мальте» (В 2-х т. Лондон, 1773). Книга имела огромный успех. При жизни автора она выдержала 8 изданий и была переведена на французский и немецкий языки. Однако Гёте писал: «Брайдон, своим описанием впервые пробудивший интерес к огненной вершине, сам никогда на нее не взбирался». См.: Гете И. В. Из «Итальянского путешествия». — В кн.: Гёте И. В. Собр. соч.: В 10-ти т. М., 1980, т. 9, с. 142.
  • 2. ... оказался в обществе Вулкана и его циклопов. — Вулкан (лат.; греч. — Гефест) — бог огня и кузнечного ремесла, сын царя богов Зевса и его супруги Геры. Циклопы — подручные Гефеста.
  • 3. «В Южном море». — См. примеч. 1 к разделу «Десятое морское приключение».
  • 4. Мы находились как раз на пути, по которому следовал капитан Кук... — Джеймс Кук (1728—1779) предпринял три значительных путешествия. В первом (1768—1771) он установил, что Новая Зеландия состоит из 2-х больших островов, и исследовал еще неизвестное побережье Австралии. В научном кругосветном путешествии Кук дважды пересек Южный Полярный круг. Во время третьего путешествия (1776—1779) он искал проходы из Тихого океана в Атлантический, открыв при этом Гавайские острова. Во время возвращения был убит туземцами. См. также примеч. 3 к «Десятому морскому приключению».
  • 5. ... прибыли в Ботани-Бей. .. — Ботани-Бей — болотистый залив, расположенный на восточном побережье Австралии к югу от Сиднея. Здесь был и Д. Кук в 1770 г. (см. пред. примеч.), а в 1788 г. капитан Филлип привез сюда первую большую партию каторжников, чем было положено начало британской колонизации Австралии.
  • 6. ... купол собора святого Павла в Лондоне. — Собор св. Павла (1675—1710) построен К. Реном (1632— 1723).
  • 7. ... оксгофт. — Оксгофт — мера жидкости. Прусский оксгофт был равен 206 л. В других частях Германии— от 200 до 230 л. В Англии оксгофт был равен до 286 л.
  • 8. ... придерживаться строжайшей истины. — По сообщению Инки Гарсиласо де ла Вега в книге «История государства инков», которая была хорошо известна в Европе XVIII в., индейцы Америки были чрезвычайно честными и карали лжецов. См., например, кн. 2, гл. XII^XV,