Альдхельм. Загадки

Альдхельм

Альдхельм был первым латинским поэтом англосаксонского происхождения. Потомок знатного рода, он начал свое образо­вание под руководством ирландского наставника Майлдуба, а закончил его под руководством африканца Адриана, начальника кентерберийской школы, основанной присланным из Рима архи­епископом Теодором. И Теодор, и Адриан знали греческий язык (Теодор сам был грек и учился в Афинах); Альдхельм перенял от них эти знания и даже, по его словам, читал некоторые книги Библии по-еврейски. Эта образованность, редчайшая в пору “темных веков”, доставила Альдхельму громкую славу: Этель- вальд, будущий король Мерсии, воспевал его в латинских стихах, а Беда Досточтимый посвятил ему панегирик в своей “Истории”. Родился Альдхельм около 650 г., был монахом в Мальмсбери, после поездки в Рим в 690 г. стал аббатом этого монастыря, в 705 г. сделался епископом в Шерборне и умер в этом сане в 709 г*

Наиболее любопытное произведение Альдхельма — сто “За­гадок” в стихах, расположенных в последовательности объема: четверостишия, потом пятистишия, шестистишия и т.д.; самая длинная загадка насчитывает 83 стиха. Их сопровождало посвя­щение с акростихом и телестихом: “В тысяче строчек сложил Альдхельм сие сочиненье”. Образцом для Альдхельма были “Загадки Симфосия” — сто загадок-трехстиший, сочиненные в Африке в V—VI вв. и получившие широкую популярность в варварской Европе; еще до Альдхельма им подражал неизвест­ный ирландский поэт в так называемых “Бернских загадках” (начало VII в.), также известных Альдхельму и использованных им. Предметы загадок Альдхельма — главным образом, живот­ные, травы, камни, звезды, небесные явления, утварь, оружие и т.п.; последняя загадка посвящена отвлеченному понятию “тварь”. Стиль загадок, в соответствии с жанром, вычурен и темен, в нем всюду чувствуются следы ирландской выучки с ее стремлением к непонятности и сложности. Как источник естест­веннонаучных сведений Альдхельму служат сочинения Исидора Севильского; часты библейские мотивы (в таких темах, как яб­локо, змея, голубь и пр.). Загадки Альдхельма пользовались большой известностью и, в свою очередь, вызвали ряд подража­ний (Татуина, кентерберийского архиепископа; Хветбрехта, друга Беды Досточтимого). Секрет англосаксонской моды на загадки, по-видимому, лежит в том, что они напоминали читате­лю формы и мотивы его родного фольклора: вспомним широкую распространенность загадки-“кеннинга” как стилистического приема в скандинавской поэзии.

Кроме “Загадок”, Альдхельму принадлежит огромное сочи­нение “Похвала девственности” с параллельным прозаическим и стихотворным текстом (по образцу “Пасхального стихотворения” Седулия), посвященное аббатиссе Максиме,— стиль его еще более высокопарен и темен, чем в “Загадках”. Стих Альдхельма отличается редкой для его времени правильностью; в нем много реминисценций из Вергилия и Седулия, есть следы хорошего знакомства с Овидием, Горацием, Теренцием, Персием, Юве­налом, Луканом, Ювенком и более поздними поэтами: слава учености была Альдхельмом заслужена. (Это не мешает ему в “Загадках” путать слова camelus — “верблюд” и Camillus — имя римского полководца Камилла). Альдхельм сочинил также много надписей для церковных зданий и предметов обихода, и несколько гимнов ритмическим стихом.

По изд.: Памятники средневековой латинской литературы IV-VII веков, Наследие, 1998

Загадки

 I. Земля

Общей кормилицей всех, кто на свете живет, повсеместно
Я называюсь, и впрямь никакие бесстыдные дети
Так не терзают сосцов материнских, как грудь мою зубом.
Пышно я летом цвету, зимою холодною мерзну.

II.    Ветер

Видеть меня никому и руками схватить невозможно,
Резкий голоса звук разношу я сейчас же далеко,
Грохотом страшным гремя, дубы сокрушать я способен,
Ибо я весь небосвод и все на земле потрясаю.

III.  Облако

Цвет изменяя, бегу, покидаю и небо и землю,
Ни в небесах постоянного нет, ни на суше мне места.
Нет никого, кто бы так терпел постоянно изгнанье,
Но зеленеет весь мир, орошенный дождем моих капель.

IV.    Природа

Существовать без меня ничто, поверь мне, не может,
Но и обличье мое и лицо навеки сокрыто.
Кто же не знает, что мной руководится все мирозданье,
Весь небосвод, и движенья луны, и сияние солнца?

V. Радуга

Дочкой Тавмантовой я считаюсь по древним сказаньям,
Но я открою сама, откуда на деле я родом:
Солнца румяный приплод, рождена дождевою я тучей,
Но, хоть и весь небосвод озарю, не вздымаюсь ко звездам.

VII. Судьба

Некогда пел поэт, своим красноречием славный:
“Бросимся вместе туда, куда Бог и Фортуна прикажет!”
Древние люди меня госпожой называли напрасно,
Ибо всем миром один управляет Христос милосердный.

XXI. Напильник

Тело в морщинах мое, и все оно бурой покрыто
Ржавчиной, ибо я тру шершавый металл заскорузлый.
Золото также лощить мне привычно и мрамора глыбы,
Будучи тверже всего, я ровняю любую поверхность.
Голоса нет у меня, и я лязгаю с визгом и скрипом.

XXII. Соловей

Разнообразно звучит, заливаясь, мой голос певучий,
И никогда не издаст мой клюв хрипящего звука,
Цвет мой невзрачен, но песнь отнюдь моя не презренна.
Я неустанно пою, судьбы не пугаясь грядущей:
Пусть меня гонит зима, но ведь летом опять прилечу я.

LXXIX. Солнце и луна

Нам не Юпитер отец, Сатурна мерзостный отпрыск,
Коего, в песнях хваля, превозносят облыжно поэты,
И не Латона на свет на Делосе нас породила.
Вовсе не Цинтия я, да и брата не звать Аполлоном,
Горнего нас породил верховный владыка Олимпа,
Что восседает теперь на престоле небесной твердыни.
Мы меж собою на равных правах мироздания делим,
Правя теченьем ночей и движением дней управляя.
Если бы брат и сестра вековым их не ведали ходом,
Хаос покрыл бы, увы, непомерной все сущее тьмою
И воцарился бы мрак Эреба кромешного в мире.

ХС. Роженица близнецов

Шесть очей у меня и слышу шестью я ушами,
Пальцев десятью шесть на теле своем я имею;
Если бы даже отнять из них четырежды десять,
Все-таки вижу, что мне четырежды пять остается.

XCVII. Ночь

Черное тело мое — цветоносной земли порожденье,
Плодного я ничего не рожаю утробой неплодной,
Хоть и вещают певцы в стихах своих, будто бы мною
Порождено Евменид преисподнее, мрачное племя.
Вовсе мне не под стать воплощенье вещественных тварей,
Только я тьмою своей объемлю все мирозданье.
Вечно враждебно мне то, что всем на радость — сиянье
Солнечных Феба лучей, озаряющих все поколенья.
Злобным разбойникам я всегда пребываю любезна,
Ибо стараюсь укрыть в своем их сумрачном лоне.
Мне дорогую сестру воспел, как известно, Вергилий:
“Всюду идя по земле, она голову в тучах скрывает.
Чудище, страшное всем, у которого сколько всех перьев,
Столько ж и бдительных глаз, а под ними (и вымолвить дивно)
Столько же и языков; столько уст и ушей у ней столько ж.
Ночью меж небом она и землею летает во мраке”.

XCIX. Верблюд

Некогда консулом был я римским, воином конным,
Законодателем встарь, когда управлял государством,
Ныне же я на горбах тащу тяжелейшую ношу,
И тяготит меня груз своей непомерной громадой.
Я устрашаю теперь коней табуны рогоногих,
И убегают они от четвероногого зверя,
Только завидят мое непомерное, страшное тело.