26. Пролог Батской ткачихи

перевод И. Кашкина

Чтоб рассказать и горесть и напасти
Моей судьбы, не надо мне, к несчастью,
Ни на кого ссылаться: пять ведь раз
На паперти я верной быть клялась. 1
В двенадцать лет уж обвенчалась я.
Поумирали все мои мужья.
А видит бог, я их любила очень.
Но для завистников ведь всяк порочен;
Они твердят, 2что если только раз
(Как утверждает Библии рассказ)
Спаситель посетил обряд венчанья,
Так это было людям в назиданье -
И, значит, лишь однажды в брак вступать
Мне надлежало. Но и то сказать,
Самаритянку укоряя, ей
Христос сказал: «Ты пятерых мужей
Имела. Тот, с кем ты живешь, не муж
Тебе, и брак греховный свой нарушь».
Быть может, это и сказал спаситель,
Но только смысл сих слов мне объясните.
Коль пятый не был муж, то кто ж последним
Ей мужем был? Я отстою обедню
За здравие того, кто объяснит:
О чем сей текст господень говорит
И как понять евангельское слово?
Я ж не встречала мудреца такого.
Господь сказал: «Плодитесь, размножайтесь».
Вот этот текст вы как ни искажайте,
Но знаю, что зовет он нас к труду.
Я и для мужа заповедь найду:
Чтоб от родителей он удалился,
К жене душой и телом прилепился.
А вот насчет того – два, пять иль восемь,
Иль десять раз жениться надо, спросим
Хоть у кого хотите, и в ответ
Вам скажут, что такого текста нет.
Смотрите, вот премудрый Соломон:
Вы помните, имел он много жен.
Подай мне, боже, хоть бы половину
Таких роскошеств, прежде чем покину
Сей бренный мир. Из нынешних мужчин
С ним не сравнится, право, ни один.
Он каждой ночью с новою женой
Утеху новую имел, водой
Кропя живою лозы вертограда.
Хвала Христу, мне послана отрада
Пяти мужьям женою верной быть.
От каждого пыталась получить
Я лучшее: мошну или сундук
Опустошать старалась я не вдруг
И всех сокровищ даром не растратить, -
Я не мотовка, нет, с какой же стати.
Чтоб быть ученым, надо разных школ
Пройти науку; чтобы сделать стол,
Лесник и лесоруб потребен, плотник
И лакировщик иль иной работник.
Пяти мужей науку я прошла.
Шестого я покуда не нашла.
Гряди, жених полуночный, к невесте,
И продолжать науку будем вместе.
На что мне целомудрие хранить,
Когда нам всем велел господь любить,
А в браке не было и нет греха,
Лишь только б пара не была плоха.
Жениться лучше, чем в грехе коснеть
И в адском пламени за то гореть.
«За двоеженство осужден был Ламех 3», -
Мне говорят; но посудите сами:
Ведь Авраам святой был человек,
Иакова мы чтим который век, -
А скольких жен они в шатре держали!
Им праведники в том же подражали.
Когда и где, в какие времена
Женитьба Библией запрещена?
Или когда нам девственность хранить
Предписано и род наш умертвить?
А вот апостол, это знаю твердо,
Он женщине не заповедал гордо
Быть девственной. Он просто умолчал,
А волю божию наверно знал.
Советовать нам могут воздержанье,
Но ведь совет не то что приказанье.
Могу его послушать или нет,
И уж сама несу за то ответ.
Когда бы девство всем господь судил,
Тогда б и брак он девам запретил.
Но если нету поля для посева,
Откуда б нарождались сами девы?
Не мудрено, что сам апостол Павел
Запрета против брака не оставил.
В соревнованье девам лишь почет,
А приз – еще посмотрим, кто возьмет.
Не каждому быть девственным дано:
Лишь тем, кому всевышним суждено.
Апостол Павел – девственник, конечно
Но сам он, проповедуя нам, грешным,
И заповедав нам, что девство есть
Великий подвиг и большая честь, -
Он женскую не изменил природу
И предоставил полную свободу
Мне быть женой и мужа ублажать;
Коль муж умрет, другого мне искать
Не запретил он, и за двоемужье
Считать тс го нельзя: ведь не могу ж я
Нарушить заповедь, которой нет.
Иль воздержанья мною дан обет?
Коснуться женщины, сказал он, грех,
Однако не всегда и не для всех.
Грешно сквернить супружеское ложе,
Девицу обмануть совсем негоже.
Вы знаете, когда огонь и трут
В неопытных руках, они сожгут
Себя и все вокруг; и это значит,
Что лучше блуда, а греха тем паче,
Конечно, девственность; творят же блуд
Те люди, что неправедно живут, -
В супружестве иль в девстве, все едино.
Быть праведным нельзя наполовину.
Конечно, понимаю я того,
Кто девство ценит более всего.
Пусть хвалится своим он чистым телом, -
Я жизнь свою оправдываю делом.
Хозяин добрый утварь золотую
Не выставит, мне кажется, впустую:
На каждый день, для службы постоянной,
Достаточно посуды деревянной.
Неодинаков и к спасенью путь.
Бог каждому дарует что-нибудь.
Но нам, смиренным и греховным слугам,
Спасения не по своим заслугам -
По милости господней надо чаять.
Вот девственность – ее все величают
Как признак совершенства, но спаситель,
Источник совершенства, искупитель
Всех прегрешений, он не всех призвал.
Вы помните, Христос нам приказал
Имущество последнее продать,
Все деньги беднякам тотчас раздать
И следовать за ним. Кто совершенным
Достоин быть, да будет и блаженным,
Но те слова, конечно, не ко мне.
Ну, как не радоваться нам весне?
И я цвет жизни радостно отдам
Утехам брака и его плодам.
Ну, для чего, скажите, части тела,
Которые привода повелела
Для размножения употребить,
Чтоб нам и в детях наших вечно жить?
Кто скажет, что создатель понапрасну
Их сотворил? Их назначенье ясно,
Хотя иные скажут толмачи,
Что лишь для отделения мочи
Их создал бог и только для различья
Мужчин от женщин наши два различья
Им созданы. Не чушь, не чепуха ли?
По опыту отлично вы узнали,
Что это небылица все иль бред.
А если спросите – вот мой ответ:
Для размножения и для утех
Бог создал их – конечно, лишь для тех,
Кого законно церковь сочетала.
Иначе в книгах почему б стояло:
«Муж да воздаст свой долг жене». Но чем?
Итак, те части создал бог зачем?
Не ясно ль, что для мочеотделенья
Ничуть не боле, чем для размноженья.
Но никого не надо принуждать
Сии орудья божьи в ход пускать.
Ведь девственность не губит человека:
Христос был девственник, но не калека.
Святые хоть и всем наделены,
Что надлежит, но тот не знал жены,
Та мужа во всю жизнь не принимала -
А святости их то не умаляло.
Я не желаю девственность хулить,
С пшеничным хлебом деву я сравнить
Хотела бы, а жен с ячменным хлебом.
Но и ячмень растет под тем же небом.
Апостол Марк в Евангелье вещал:
«Ячменным хлебом, рыбой насыщал
Христос на берегу народ голодный».
Какою было господу угодно
Меня создать, такой и остаюсь;
Прослыть же совершенной я не тщусь.
Что мне моим создателем дано,
То будет мною употреблено.
И горе мне, коль буду я скупиться
И откажусь с супругом поделиться.
А он хоть ночью, хоть и на рассвете
Свой долг сполна пусть платит мне, и этим
Возрадуем мы господа. Мой муж
Слугой быть должен, должником к тому ж.
И дань с него, женою полноправной,
Взимать должна я честно и исправно.
Над телом мужа власть имею я,
То признавали все мои мужья.
Ведь мне апостол власть ту заповедал.
Мужьям сказал он, чтобы муж не предал
Забвению свой долг перед женой.
Известен ли, друзья, вам текст такой?
А мне, когда томлюсь любовной жаждой,
Любезен он и весь, и буквой каждой.
Вскричал тут индульгенций продавец:
«Да сохранит вас пресвятой отец,
Сударыня! Прекрасный проповедник
Из вас бы вышел, и, клянусь обедней,
Вы убедили, кажется, меня.
Я, до сих пор невинность сохраня,
Решил на днях, что следует жениться.
Но коль за то придется так платиться,
Тогда, о нет! Слуга покорный, нет!
Я погожу давать такой обет».
«Постой-ка, мой рассказ еще не начат.
Его услышав, запоешь иначе.
В той бочке погорчее будет эль,
Чем все, что рассказала я досель.
Ох, знаю я, едва ль кто лучше знает,
Каким бичом супружество взимает
Свои налоги, – я сама тот бич.
И осторожность ты к себе покличь,
И посоветуйся, потом решайся
Пригубить рог. И уж затем не кайся,
Что эль супружества не больно сладок;
Примеры приведу я, как он гадок.
И кто, упорствуя, не даст им веры,
Тот сам послужит для других примером.
Так в Альмагесте учит Птолемей».
«Сударыня, – сказал в ответ он ей, -
Вы речь свою, прошу, не прерывайте,
Супружеской науке поучайте».
«Охотно, сэры, только я боюсь,
Что далеко я слишком уклонюсь,
Но этого прошу в вину не ставить.
Я не учить хочу, а позабавить.
Так вот. На чем, бишь, я остановилась?
Да. О мужьях. Так пусть бы приключилась
Со мной напасть, пусть эля и вина
Не пить мне больше, если не сполна
Всю правду о мужьях своих открою:
Хороших было три, а скверных двое.
Хорошие – все были старики
И богачи. Так были велики
Старанья их, что им скорей обузой
Супружества обязанность и узы
Казалися. Вы знаете, о чем
Я говорю. И я была бичом.
Чтобы кровать как следует согреть,
Что ночь – им приходилось попотеть.
И смех и грех! Но и сейчас, как вспомню,
Не совестно нисколько, а смешно мне.
Спешили дом и деньги мне отдать
В надежде, что их стану ублажать.
Глупцы! К чему оказывать почтенье
Тому, чьи деньги держишь иль именье?
И чем они меня любили крепче,
Тем презирать мне было их все легче.
Разумной женщине и самой честной
Любовь внушать мужчинам очень лестно.
Но раз в жену и так уж влюблены,
К чему тогда старания жены?
Понравиться супругу? Нет расчета.
Своих мужей впрягала я в работу
Такую, что всю ночь они кряхтят,
Наутро же «О, горе мне!» твердят.
Дэнмауский окорок 4не им был сужен,
А мне, по правде, он совсем не нужен.
Хоть и ворчали, ими управлять
Так научилась я, что почитать
За счастье мог супруг, когда подарки -
Литой браслет, иль шелк заморский яркий,
Иль шарф узорчатый – я принимала
И тем подарком их не попрекала.
Так слушайте, о женщины, коль разум
С невинностью не потеряли разом.
Я научу вас шашни все скрывать,
Водить всех за нос, клясться, улещать.
Ведь не сравнится ни един мужчина
В притворстве с нами даже вполовину.
И к честным женам обращаюсь тоже:
Бывает, что и честность не поможет.
Попавшись, надо во мгновенье ока
Всех убедить: болтает, мол, сорока; 5
В свидетели слугу иль няньку взять,
Чтоб муж не смел напрасно обижать.
Послушайте, как речь свою веду: 6
«Ах, старый хрыч, с тобою – что в аду.
Зачем соседова жена ни в чем
Отказа не слыхала, каждый дом
Ее с почетом принимает, я же
В лохмотьях, нищенки убогой гаже,
Сижу безвыходно, ну как в темнице.
А ты ухаживаешь за девицей
Соседовой. Ты что ж, в нее влюблен?
По улице идет о том трезвон.
О чем ты шепчешься с пронырой сводней?
Ты что затеял, старый греховодник?
А стоит мне знакомство завести,
С знакомцем поболтать иль навестить
Его, как ты вверх дном все поднимаешь,
Меня бранишь, колотишь, проклинаешь.
А то придешь домой вина пьяней,
Коришь, что по моей, мол, пьян вине;
Что, мол, несчастье нищая жена,
Что мужнин хлеб задаром ест она;
А будь она знатна или богата,
Гак ты бы клял отца ее иль брата
За спесь иль что сама она горда
И дуется и фыркает всегда.
Ах, старый плут! Коль хороша собою -
Ворчишь, что от поклонников отбою
Ей нет нигде, что как ей устоять,
Коль примутся всем скопом осаждать,
Иные видя, что осаде рада,
Иные за красу или наряды,
Иные за осанку, ловкость, голос
Или за то, что шелков тонкий волос,
Что ручка узкая нежна, бела.
Тебе поверить, все – источник зла,
Подвержено соблазну, уязвимо,
И впрямь падение неустранимо
Пред искушением со всех сторон.
А ежели дурна – другой резон:
Что будто бы кидается на шею
Любому встречному, хотя б за нею
Он не ухаживал. И то сказать -
Той утицы на свете не сыскать,
Что селезня себе б не залучила.
Ведь, в самом деле, мудрено хранить
Господень дар, который разделить,
Чтобы умножить, всяк скорей стремится.
Ты вот бурчишь, когда в постель ложиться
Пора придет, что только, мол, глупец,
Презревший райский праведных венец,
Жениться может. Молния и гром
Да поразят тебя своим огнем -
Заслужена тобою кара свыше.
Сварливая жена, худая крыша,
Очаг дымящий – вот, мол, отчего
Мужья бегут из дома. Да его
Послушать только! Домосед какой!
Ему дай волю – хвост сейчас трубой.
А то бубнишь, что, лошадь покупая,
Иль платье у портного примеряя,
Иль выбирая сковороду, стол,
Ухваты, табуретки, нож, котел, -
Всегда испробовать покупку можно
И надо с женами, мол, неотложно
Такой порядок – пробу – завести.
Паскудник старый, господи прости!
Да разве можно обнажать так рано
Пред женихом все тайные изъяны?
Меня коришь, что будто заставляю
Хвалить мою красу, от лести тая,
Что вынужден глядеть ты мне в лицо,
Как собачонка, не снимать кольцо,
И величать меня всегда «мадам»,
И денег не сорить по сторонам;
Меня же холить, пышно одевать
И честь мою так рьяно ограждать,
Чтобы родню мою все величали
И даже горничную уважали.
Короче, – что не можешь ты так жить.
Ах ты, гнилой мешок проросшей лжи!
Чуть подмастерье Дженикин кудрявый
(Кудряшек золотых сквозной оправой
Лицо его и впрямь окаймлено)
Под вечер постучал ко мне в окно,
Чтоб проводить на праздник ежегодный,
Уж ты ревнуешь, увалень негодный.
Да сдохни ты! Не надо мне его.
Но вот скажи мне прямо: отчего
Ключи от сундука ты вдруг запрятал?
Что хорониться от жены так, зря-то?
Твое добро – оно ведь и мое.
Я от скупца оберегу свое
Добро заветное. Небось не дура.
Хотя неволить трудно мне натуру, -
Но посидишь над полным сундуком
Без ласк моих, противный скопидом.
Одно из двух сокровищ выбирай.
Обоих не получишь, так и знай.
Зачем за мной следишь ты и шпионишь?
В сундук меня, не думай, не загонишь.
Тебе б сказать: «Поди-ка развлекися,
Я кумушек не слушаю, Алиса,
И знаю, ты мне верная жена».
Такому мужу я была б верна.
Да постыдился б ты хотя народа:
Всем нравится хоть мнимая свобода.
Любезен мне премудрый Птолемей.
Он в Альмагесте, средь других речей,
Такое изреченье приберег:
«Кто мудр поистине, тот пренебрег
Вопросом праздным – кто ж владычит миром,
Жена иль муж?» Живи, покойся с миром
И не завидуй радостям других,
Негодник немощный. Тебе ль моих
Постельных милостей недоставало?
Да разве я хоть разик отказала?
Но тот дурак, кто от своей свечи
Из жадности соседей отлучит;
Сосед фонарь зажжет и уберется;
Что за беда, ведь свет-то остается.
Ты говоришь, что пышные уборы
Нас до греха доводят очень скоро,
И в подтвержденье этих глупых слов
Приводишь текст, и этот текст таков:
«Стыдом и скромностью горда жена.
Убор простой должна носить она:
Пусть ожерелия и кольца сбросит
И золота да не вплетает в косы».
И самый текст, и толкованье глупы
И по сердцу лишь тем мужьям, что скупы.
Ты говоришь, что я, мол, словно кошка,
Что стоит сжечь моих волос немножко,
И никогда уж не покину дом.
Дурак! дурак! Не знаешь ты о том,
Что, коль бедова и красива Мурка
И коль ее мягка, пушиста шкурка,
Она и дня с тобой не проведет,
Махнет хвостом, мяукнет и уйдет.
Спали тогда волос ее хоть горстку,
А все пушистой и блестящей шерсткой
Пойдет она по крышам красоваться,
Чтоб песни петь, с котами бесноваться.
Будь я наряднее, сквалыга старый,
И я бы хвастала своим товаром.
Седой глупец, забудь свои наказы,
Пусть сторожит сам Аргус сотнеглазый,
Коль захочу я душу отвести, -
Как и тебя, сумею оплести
Любого сторожа, любого мужа.
Пусть сторожит, да не было бы хуже.
Любовь жены приравниваешь к аду:
Мол, греческий огонь, что жжет преграды
И чем бушует жарче, тем сильней, -
Ничто пред похотью ужасной в ней;
И, как песок, она не держит воду;
Как червь, что точит твердую породу,
Так жизнь супругу пакостит жена, -
Кто был женат, тому-де мысль ясна.
Три злых напасти в жизни нашей есть,
Ты говоришь, четвертой же не снесть.
Ты ненавистную жену посмел
(Да сократится дней твоих предел)
Считать одной из трех земных напастей.
Как будто нету горшего несчастья,
Чем неповинная твоя жена,
Которая всегда терпеть должна».
Так я мужей отчитывала рьяно,
Они казнились, что сболтнули спьяну.
Хоть все напраслина – всегда свидетель
Найдется, что страдает добродетель:
Племянница, иль Дженьин, иль соседки
(Кто-кто, а лжесвидетели нередки).
Мужей я допекала небылицей
И, словно бешеная кобылица,
Лягалась, ржала и кусалась так,
Что всех отпугивала, а впросак
Попавши, огрызалась каждый раз.
Без этого, наверное, тотчас
Меня б мужья в проделках уличали,
А так моих грехов не замечали.
«Кто первым хлеб сожнет, тот первым смелет».
Я первой нападала, билась смело,
С налету я выигрывала бой,
Они же каялись передо мной
В таких грехах, которыми с рожденья
Не согрешили даже в помышленье.
Мой муж, бывало, от болезней чах,
А я его во плотских всех грехах,
В гульбе, в разврате гнусном упрекала.
И вот старик бывал польщен немало,
Воображая, что, любя, ревную
(Как раз любить развалину такую!).
Когда ж я ночью покидала дом,
Чтоб позабавиться с своим дружком,
И приходила утром спозаранку,
Мужей я уверяла, что служанку
Выслеживаю я и сторожу,
Что для того и мужа не бужу.
Эх, позабавилась я в жизни вволю!
У нас, у женщин, уж такая доля.
Мы слабы, правда, но господь взамен
Нам даровал коварство для измен,
Обман и слезы. Мы оружьем этим
Мужскую силу оплетем, как сетью.
И если хвастать, так одним могу
Похвастаться что другу, что врагу:
Во всяком деле хитростью иль силой
Всего добьюсь, что мне угодно было.
Все исполнять старались муженьки.
Из них веревки, словно из пеньки,
Могла я вить; брюзжаньем, воркотнёю
Я допекала их порой ночною,
Отказывая в милостях, пока
Не открывали тут же сундука,
И лишь тогда, за малую толику,
Ложилась я, к их радости великой.
Вам говорю, так исстари ведется:
«Купи, коль можешь, – все ведь продается»
И сокола приманишь на вабило.
Взяв верх, лгала, что мне их ласки милы,
Лишь для того, чтоб похоть их продлить,
Но жажды невозможно утолить
Копченым окороком из Дэнмау.
Мне было старичков, конечно, мало.
И хоть сам папа будь за их столом,
Еще посмотрим, их ли это дом;
Им слово за слово платить могу,
И не останусь я ни в чем в долгу.
Когда же завещанье составлять
Наступит день, долгов мне завещать
Уж не придется, каждое словечко
Их оплатила я, и, как овечка,
Притихнув, муж, бывало, уступал
Иль за упорство на себя пенял.
Пусть рьяный муж свирепей будет льва -
Сумею ущемить его права,
Потом скажу: «Оставим споры наши,
Смотри, как смирен Вилкин, наш барашек.
Поди сюда, мой милый муженек.
И поцелуй меня еще разок.
Тебе бы тоже тихим быть и смирным,
И заживем с тобой куда как мирно.
Ты Иова не раз долготерпенье
В пример мне ставил и его смиренье -
Смирись же сам и потерпи хоть малость.
Прости причуды, воркотню иль шалость -
Увидишь, как приятно угождать
Жене и тем любовь ее снискать.
Из нас двоих кому-нибудь да надо
Уступку делать, чтоб сломить преграды.
И раз мужчина женщины разумней,
Уступчивости укажи стезю мне.
Чего тебе брюзжать, ворчать и ныть?
Ни с кем не хочешь ты меня делить?
Ну, так бери же всю и без остатка,
Но и расплачивайся, если сладко.
От ma belle chose, ее пусти лишь в торг,
Все покупатели пришли б в восторг.
Ее храню, господь меня прости,
Лишь для тебя. Смотри, не упусти».
Троих мужей таким смирила сортом,
Теперь поведаю вам о четвертом.
Четвертый муж был пьяница, гуляка,
Имел любовницу, знал девок всяких,
А я была, красива, молода,
Крепка, упряма и смела тогда.
Как соловей, умела петь под арфу
И танцевала жигу с пестрым шарфом,
Особенно когда хлебну винца.
Вот, говорят. Метеллий, от венца
Едва вернувшись, 7грубая скотина
Жену свою толстенною дубиной
Избил до смерти за глоток вина.
Ну, выпила. Так где же тут вина?
Попробовал бы он меня отвадить
От рюмки. Нет, со мной ему б не сладить.
А от вина к Венере мысль течет;
И как морозы порождают лед, -
Вино склоняет на любовный труд;
Не только с губ тут слюнки потекут,
От пьяной женщины не жди отказу,
Распутники тем пользуются сразу.
Но, видит бог, как вспомню я про это
PI осенью как будто снова лето.
Как в юности, все сердце обомрет,
И сладко мне, что был и мой черед,
Что жизнь свою недаром прожила я.
Теперь я что? Матрона пожилая.
Украло время красоту, и силу,
И все, что встарь ко мне мужчин манило.
Прошла пора, а кровь, знай, колобродит.
Ко мне теперь муку молоть не ходят.
Что ж, отруби я стану продавать,
Еще мне рано вовсе унывать.
Так вот, четвертый муж мой был гуляка;
Меня любил он, негодяй, однако.
Несносно было мужа разделять
С наложницей, и стала я гулять.
Вы не подумайте чего худого,
А только с мужем я своим ни слова,
С подружками затеяла возню,
Пирушки, пляски, игры, болтовню.
Мой муж от ревности в своем же сале
Как ростбиф жарился. Милее стали
Внимание и милости мои.
Земным чистилищем он звал своим
Меня в ту пору. Может быть, чрез это
Душа его теперь в предвечном свете.
Ведь сколько раз, бывало, он поет,
Хотя ревнивца, как мозоль, гнетет
И мучит мысль: ужели изменила?
Свидетель бог и мужнина могила
Тому, как я гуляку допекла
И, может быть, до смерти довела.
Он умер в год, как от святого гроба
Вернулась я и мы смирились оба.
С гробницей Дария нельзя сравнить 8
Могилу мужа; все ж похоронить
Мне удалось его близ алтаря,
Где свечи поминальные горят.
Я мужнина добра не расточала,
Его могилу я не украшала,
Ведь не украсит гроб его судьбу,
Он и в тесовом полежит гробу.
Теперь о пятом рассказать вам надо.
Душа его да не узнает ада,
Хоть был он изо всех пяти мужей
Несносней всех, сварливей всех и злей
(Ах, до сих пор болят и ноют ребра), -
А поцелует – сразу станет добрый.
И уж в постели так был свеж и весел,
Что сколько бы ударов ни отвесил,
Хотя б кругом наставил синяков, -
Я не считала слез и тумаков.
Сдается мне, что я его любила
Тем крепче, чем ему любовь постылей
Со мной казалася. Порой чудачки
Мы, женщины: милее нам подачки
Любовников, чем щедрые дары
Мужей. От мужа требуем икры
Заморской иль мехов, шелков и кружев,
А перстенек от милого закружит
Нам голову, как крепкое вино.
Нам то милее, что запрещено.
Преследуй нас, а мы, знай, ускользаем,
Но подразни – и двери открываем.
Коль спрос велик – – так дороги товары,
А то, что дешево, дадут и даром, -
Известно это женщине любой.
Мой пятый муж – господь да упокой
Его в земле! – был вовсе не богат.
Он просто по любви был мною взят.
В Оксфорде он когда-то поучился,
Но после бросил, к нам переселился
И жил у Элинор, моей подруги.
Я верила лишь ей во всей округе:
Хотя б мой муж на стенку помочился
Или от судей тайно схоронился,
Про все, бывало, по секрету ей
Скажу, куме и крестнице моей;
Как муж ни злись, а мне и горя мало.
Я часто в краску муженька вгоняла,
А он, бесясь, не раз себя же клял,
Что мне свои секреты поверял.
Так повелось, что каждый год постом
Великим я, гостя, из дома в дом
Переходила до начала лета,
Чтоб сплетен понаслушаться при этом
И позабавиться; так вот втроем мы:
Студентик, кумушка и я к знакомым,
Что за городом жили, собрались,
Там погулять и по лугам пройтись.
Тогдашний муж мой в Лондоне, в отлучке
В ту пору был, а на небе ни тучки,
Весна, досуг и полная свобода!
Всегда в гостях, всегда среди народа!
И где найдешь, а где и потеряешь,
В такое время никогда не знаешь.
И я ходила к утрене, к вечерне,
На празднества, процессии для черни,
На свадьбы, представления, обеды,
Миракли, проповеди и беседы.
Я в красных платьях лучших красовалась,
И моль еще тех платьев не касалась,
Все потому, что был раскрыт сундук,
И я весной не покладая рук
Что день, то новые все доставала,
На танцах их что ночь перетряхала.
Так вот, втроем мы лугом мирно шли
И со студентом разговор вели.
И скоро так мы с ним развеселились
И откровенно так разговорились,
Что я ему, играючи, сказала,
Мол, овдовев, другого б не желала
Себе в мужья, а только бы его.
А это я сказала оттого,
Что в брачном деле, как во всяком деле,
Лишь тот умен как следует и делен,
Кто все предвидит, зная наперед,
Какой удел его наутро ждет.
По-моему, той мыши грош цена,
Которая, хоть трижды будь умна,
Себе грызет единственную норку -
Заткнут ее, тогда сухую корку
И ту ей будет некуда снести.
Нет, сети надо загодя плести.
Ему сказала я, что пленена,
Что ночи целые лежу без сна,
Ни на минуту глаз, мол, не смыкаю,
Его кляня, тоскую, призываю.
Иль что, поражена его мечом,
Лежу я навзничь и что кровь кругом,
И будто бы любимым я убита,
Но вовсе на убийцу не сердита,
Нисколько не виню его за это:
В кровати кровь – к богатству, мол, примета;
И все неправда, все сочинено,
Все матерью мне было внушено
Наперекор девической природе.
Вот вспомнила о чем при всем народе!
Пожалуй, вам и слушать-то не след.
И оказался вскоре на столе
Мой муж четвертый; плакала, стонала
Я, на лицо накинув покрывало,
Но горевать старалась не чрезмерно,
Что умер мой четвертый благоверный,
Ведь мужа пятого я припасла.
И он стоял тут, рядом, у стола.
Наутро в церковь отнесли мы мужа.
Я целую наплакала там лужу.
Мой Дженикин шел с нами, по-соседски.
Он выступал за гробом молодецки.
Таких давно я не видала ног,
Точеных, стройных, крепких. Кто бы мог
Пред ними устоять? Не я, сознаюсь.
И в этом я ни капельки не каюсь.
Ему лет двадцать только миновало,
Мне ж было за сорок, но я нимало
Не колебалась, сохранив весь пыл,
Который и с годами не остыл.
Господь прости, была я похотлива,
И молода еще, и говорлива,
Бойка, умна, красива, редкозуба
(То, знаете, Венерин знак сугубый).
Что ma belle chose соперниц не имеет -
Свидетели мужья мои. Кто смеет
Оспаривать свидетелей таких?
Я крестницей была ведь у двоих:
Дух боевой мне Марсом был отмерен,
Чувствительность – был щедрый дар Венерин.
Венера мне дала в любви покорство,
А Марс – в любви и крепость и упорство.
Мой прадед – Минотавр, и предок – Марс мой.
Зачем любовь грехом сильна, коварством?
Звезда моя велит неугомонно
Не подавлять того, к чему мы склонны,
И гостя доброго всегда с охотой
Пускаю я в Венерины ворота.
Ни одного не пропущу я мимо.
От Марса на лице моем решимость.
Другое место нужно ль называть,
Что укрепила Марсова печать?
Не признаю любви я робкой, скрытой,
А голод утоляю я досыта.
Богат иль беден, черен или бел, -
Мне все равно, лишь бы любить умел.
И хоть по мужу благородной стань я,
Все ж не побрезгую и низким званьем.
И вот всего лишь месяц миновал,
Как Дженикин со мною в храм попал.
Венчанье мы отпраздновали пышно,
По всей округе свадьбу было слышно.
И я ему, дуреха, отдала -
И сколько раз потом себя кляла -
Дом и владенье, все мной нажитое,
А он того ни капельки не стоил.
Всегда бранил, во всем-то мне перечил
И раз меня чуть-чуть не изувечил:
Мне в ухо дал, да со всего размаха,
Чуть не оглохла я тогда от страха,
А все за три ничтожные листка.
И, в свой черед, упорна и жестка,
Я с мужем стала что ни день браниться,
А укротить, пожалуй, легче львицу,
Чем в ярости меня. Из дома в дом
Ходила я, хоть упрекал он в том
Меня, корил и приводил примеры
Все про язычников иль иноверов:
Что вот, мол, римлянин Симплиций Галл
С женой развелся, из дому прогнал
За то, что в воротах, без покрывала,
Она простоволосая стояла.
Другая, мол, наказана была
За то, что на ристалище пошла,
У мужа не спросясь, – жены той имя
Забыла я со многими другими.
А то твердил мне муженек мой часто
Заветы строгие Екклезиаста,
Чтоб муж из дома никогда жену
Не отпускал, особенно одну.
А то отыщет книгу и читает:
«Кто из лозины дом свой воздвигает,
Кто клячу старую в соху впрягает,
На богомолье кто жену пускает -
Тот сам себе, простак, петлю свивает».
Читает он, а мне все нипочем.
Мне – да смириться под его кнутом?
Чтоб все мои пороки обличал он?
Нет, никогда такого не бывало,
Да и не будет ни с одной из нас.
И чем сильней бесился он подчас,
Тем я его сильнее допекала.
Но до сих пор я вам не рассказала,
Зачем из книги вырвала листок
И почему мой муж был так жесток,
Что на всю жизнь лишил меня он слуха.
Ее читая, сам был тугоух он
И каждой строчке в этой книге верил.
Ее названье – «Теофраст Валерий». 9
Он нипочем бы с ней не разлучился.
Читая, он от хохота давился;
Она всегда и ночевала с ним.
Какой-то кардинал Иероним
В ней обличал слова Иовиниана.
В ней были сочиненья Тертульяна, 10
Хризиппа, 11Тротулы 12и Хэловисы, 13
Француженки какой-то, аббатисы,
Овидия «Наука о любви»
И притчи Соломона – сотни три
Стишков и басен всяких и историй.
И книга эта – я узнала вскоре -
Его всегдашний спутник; ночью ль, днем
Он помышлял всегда лишь об одном:
От дел и радостей мирских забыться
И в эту книгу с головой зарыться.
И было в ней развратниц, женщин злых
Не менее, чем в Библии святых
И праведниц. Ведь книжный червь не может
Нас, женщин, оценить, хоть все нас гложет.
«А кем, скажите, нарисован лев?» 14
Да если бы мы, женщины, свой гнев,
Свое презренье к мужу собирали
И книгу про мужчину написали, -
Мужчин бы мы сумели обвинить
В таких грехах, которых не сравнить
С грехами нашими ни в коей мере.
Ведь сын Меркурия и дочь Венеры -
Они совсем не схожи и ни в чем.
Да вот судите сами вы о том:
Меркурий – это мудрость, накопленье,
Венера – вся порыв и расточенье;
Их склонностей извечная борьба
Неотвратима, как сама судьба.
Когда в созвездье Рыб Меркурий тонет,
Встает Венера в ясном небосклоне.

Когда ж Венера утром догорит,
Вечерней дожидается зари
Тогда Меркурий. Так идет от века.
И ни один ученейший калека
Не станет женщин от души хвалить.
Да иначе оно не может быть!
Как от учености он одряхлеет,
Венере подать он платить не смеет,
Да и зачем дырявый ей башмак!
И вот тогда начнет он так и сяк
На женщин шамкать злую клевету,
Что будто бы мы любим суету
И не способны верными быть клятвам.
Еще не то налгать на нас он рад вам.
И все-таки я вам не рассказала,
Как я за книгу эту пострадала.
Раз поздно вечером мой муж не спал
И, как всегда, свой фолиант читал,
Сперва про Еву, как с ее душой
Чуть не погиб навеки род людской
(Чтоб искупить греховную любовь,
Потом свою пролил спаситель кровь).
Мой муж хотел, чтоб с ним я затвердила,
Что землю женщина чуть не сгубила.
Потом прочел он, как во сне Самсон
Острижен был, а после ослеплен
И как, всему виновница,
Делила Своим коварством сокрушила силу.
Как из-за Деяниры Геркулес
Непобежденный на костер полез.
Не пропустил мучений он Сократа,
Которыми так жизнь его богата.
Муж злой жены – сколь жребий сей жесток!
Ведь вот Ксантиппа свой ночной горшок
Ему на голову перевернула,
И спину лишь покорнее согнул он,
Обтерся и промолвил, идиот:
«Чуть отгремело, и уж дождь идет».
Потом прочел про королеву Крита,
Которая распутством знаменита;
Хоть всех такая похоть ужаснет,
Но восхищался ею мой урод.
Про Клитемнестру (это сущий демон,
Мужеубийца) прочитал затем он
И от нее опять пришел в восторг.
Затем прочел он про преступный торг
Эрифилы, что за браслет иль пряжку
Противу мужа согрешила тяжко
И грекам выдала, где скрылся он,
И в Фивах был Амфиаракс казнен.
Преступных женщин фолиант был полон.
Про Люцию и Ливию прочел он
(Обеих руки в мужниной крови,
Причина ж в ненависти иль в любви).
Как Ливия, исполнена враждою,
Поила мужа гибельной водою,
Как Люция, томясь любовной жаждой,
Чтоб муж ее стремился мыслью каждой
Ей угождать, любовное питье
Сготовила и как супруг ее
Наутро умер. Вот они, напасти
На всех мужей от лютой женской страсти!
Прочел он, как Латумий горевал,
Как другу Арию он рассказал,
Что, мол, его женитьба беспокоит.
Что дерево растет, мол, роковое
В его саду, и три его жены,
Любовию и ревностью полны,
На нем повесились. «Благословенно
То дерево, и я прошу смиренно
Тебя, Латумий, дай мне черенок,
Чтоб у себя его взрастить я мог
В своем саду», – вот что ответил Арий.
Насобирал он в книгу этих тварей
Со всех народов и со всех времен.
Читал еще он про каких-то жен,
Которые, мужей убив в постели,
С любовниками до утра храпели,
Меж тем как труп у ног их холодел.
Других мужей и горше был удел:
Им мозг иголкой жены протыкали
Во сне, питье их зельем отравляли.
И столько в этой книге было зла,
Что им и я отравлена была.
К тому же уйму знал он поговорок.
Их было столько, сколько в поле норок
Или травинок на большом лугу.
Вот слушайте, что вспомнить я смогу:
«Селись с драконом лучше иль со львом,
Но только женщин не пускай в свой дом».
«Не лучше ли сидеть под самой крышей,
Чем в доме от жены попреки слышать?
Ей с мужем только бы затеять спор,
Ему во всем идти наперекор».
«Поверь, что женщина, чуть платье скинет ,
Как нету и стыдливости в помине».
«Что в нос свинье продетая серьга -
Жена, в свой дом впустившая врага».
Какою яростью, какой печалью
Его слова мне сердце наполняли
С тех пор, как я пришла из-под венца.
И в этот раз поняв, что нет конца
Проклятой книге и что до рассвета
Он собирается читать мне это, -
Рванула я и? книги три страницы,
И, прежде чем успел он защититься,
Пощечину отвесила я так,
Что навзничь повалился он в очаг.
Когда ж пришла в себя, то увидала,
Что на полу я замертво лежала
С разбитой в кровь щекой и головой
И в страхе муж склонялся надо мной.
Он был готов уж скрыться без оглядки,
Как застонала я: «Убийца гадкий,
Мои богатства думаешь прибрать?
Сюда! Хочу тебя поцеловать
Я перед смертью». Он тотчас смирился
И на колени тут же опустился,
Мне говоря: «Сестрица Алисон,
Забудь про все, ведь это скверный сон,
Навеянный той книгою проклятой;
В сегодняшнем сама ты виновата,
Но ты прости, что волю дал руке».
Ему в ответ я тотчас по щеке:
«Прочь, негодяй, презреньем отвечаю)
Язык немеет… Ах, я умираю!»
Но все ж по малости заботой, лаской,
А то, когда придется, новой таской
Был восстановлен мир, и вот с тех пор
Такой мы положили уговор,
Что передаст узду в мои он руки,
А я его от всяческой докуки
Освобожу и огражу притом.
Дела и помыслы, земля и дом -
Над всем я власть свою установила.
А чтобы той проклятой книги сила
Нас не поссорила, ее сожгла
И лишь тогда покой найти смогла.
Мой муж признал, что мастерским ударом
Он побежден, и не ярился даром.
«Дражайшая и верная жена,
Теперь хозяйкой будешь ты одна.
В твоих руках и жизнь моя и кров,
Храни же честь свою, мое добро!»
Мы с той поры не ссорились ни разу,
И, если доверяете рассказу,
От Дании до Индии не сыщешь
Такой жены, хотя весь свет обыщешь.
И муж мне верен был, да упокоит
Его господь в раю, – того он стоит.
Теперь, коль я не утомила вас,
С господней немощью начну рассказ.

Слушайте слова, коими обменялись Пристав и Кармелит

Тут, рассмеявшись громко, кармелит
«Сударыня, – с улыбкой говорит, -
Да ниспошлет господь вам утешенье,
Такой длины я не слыхал вступленья».
А пристав, только это услыхал,
Громовым басом в голос закричал:
«Клянусь спасителя распятым телом,
Монахов с осами сравню я смело.
Ведь, в самом деле, муха и монах,
Что в кушаньях, что в винах, что в делах, -
Повсюду липнут и суют свой нос.
Чего ты это о вступленье нес?
Длинно иль коротко, но нам по нраву,
И мой совет: не портить нам забаву».
«Советуйте, советуйте, сэр пристав,
Пусть будет яростен ваш гнев, неистов,
О приставах такое расскажу,
Что вам, мой друг, наверно, удружу».
«Свою побереги, приятель, кожу.
И ты, монах, мне можешь плюнуть в рожу,
Когда о братьях истины позорной
Всем не раскрою я до Сиденборна.
Тебя, монах, порядком я позлю
Той правдой, прямо в сердце уязвлю».
«Цыц, петухи, – стал разнимать хозяин, -
Чего вы напустились целой стаей
И доброй женщине рассказ начать
Вы не даете. Будет вам кричать,
Опомнитесь и людям не мешайте.
Хозяюшка, рассказ свой начинайте».
«Охотно, сударь, коль святой отец
Меня благословит». Тут наконец
Утихли оба, молвил кармелит:
«Исполни, женщина, что долг велит,
И бог тебе воздаст за послушанье,
А мы послушаем повествованье».

• 1. На паперти у церковных дверей совершалась первая часть венчального обряда.
• 2. Далее следует более сотни стихов полемики ткачихи с трактатом св. Иеронима о целомудрии, известном под названием «Иероним против Йовиниана». Йовиниан – миланский монах IV в., ересиарх, оспаривавший обрядность, посты и ряд положений христианской морали.
• 3. Ламех, по библейскому преданию, первым ввел многоженство (Книга Бытия, IV, 19).
• 4. Дэнмауский окорок. – В Дэнмау, графство Эссекс, супружеской чете, которая никогда не ссорилась, выдавали премию в виде окорока.
• 5. Сорока. – Намек на ходячий анекдот о болтливой сороке, которая выдает секрет своей госпожи (ср. рассказ эконома).
• 6. Следующие сто строк развивают мысли из отрывка «О браке», приписываемого Теофрасту и сохранившегося в упомянутом выше трактате св. Иеронима. Теофраст – знаменитый греческий ученый (372 – 287 гг. до н. э.).
• 7. Упоминается у Валерия Максима «Factorum et dictorum memorabilium libri», IX, кн. VI, гл. III. Этот исторический труд древности, представляющий богатейший сборник анекдотов, был очень популярен в средние века.
• 8. Гробница персидского царя Дария была сооружена Апеллесом по повелению победителя Дария Александра Македонского.
• 9. Теофраст Валерий. – Ткачиха мешает в одно Валерия Максима с Теофрастом, о котором см. выше.
• 10. Сочинения Тертульяна. – Тертулиан – знаменитый богослов II в.
• 11. Хризипп (281 – 207 гг. до н. э.) – глава школы стоиков.
• 12. Тротула – упоминается в «Les Lamentations de Matheolus» как некая римская императрица, предлагавшая не доверять женщинам.
• 13. Хэловиса – Элоиза, аббатиса монастыря в Пераклете, любившая выдающегося французского философа, богослова и поэта Абеляра (1079 – 1142).
• 14. Намек на басню Эзопа, в которой скульптор указывает льву, что человека всегда изображают побеждающим льва. Лев спрашивает: «А кто это изобразил? Человек? Ну, так если бы это изобразил лев, все было бы иначе».