<Пушкин и «Елисей» Майкова>

Учителями Пушкина в искусстве переоборотов «высокого» и целомудренного <в> «низкое» и циническое, в пародийной перелицовке серьезных произведений в смехотворные, были французские авторы «герои<->комических», как их тогда называли, поэм, во главе с Скарроном и русские их подражатели И. С. Барков и В. И. Майков (1728—1778).

В первоначальной редакции первой строфы VIII главы «Евгения Онегина» Пушкин писал, что он в лицее «читал охотно Елисея», т. е. поэму в пяти песнях «Елисей или раздраженный Вакх» В. И. Майкова, впервые напечатанную (отдельным изданием) в 1771 г.1 и затем переизданную: в 1788 г. отдельным изданием и в 1809 г. в собрании сочинений Майкова2. Это произведение Пушкин превосходно знал и высоко ценил. Когда в 1823 г. он прочел в статье А. А. Бестужева «Взгляд на старую и новую словесность в России» (в «Полярной звезде» на 1823 г.) строки: «В шутовском роде известны у нас Майков и Осипов. Первый оскорбил вкус своею поэмою „Елисей“. Второй в „Энеиде наизнанку“ довольно забавен и оригинален» 3 — Пушкин счел нужным возразить. В письме к А. А. Бестужеву от 13 июня 1823 г. читаем: «Еще слово: зачем хвалить холодного однообразного Осипова, а обижать Майкова? Елисей истинно смешон. Ничего не знаю забавнее обращения поэта к порткам:

Я мню и о тебе, исподняя одежда,
Что и тебе спастись худа была надежда! 4

А любовница Елисея, которая сожигает его штаны в печи,

Когда для пирогов она у ней топилась,
И тем подобною Дидоне учинилась 5.

А разговор Зевеса с Меркурием 6, а Герой, который упал в песок

И весь седалища в нем образ напечатал.
И сказывали те, что ходят в тот кабак,
Что виден и поднесь в песке тот самый знак 7

всё это уморительно. Тебе, кажется, более нравится благовещение, однако ж 8 Елисей смешнее, следственно полезнее для здоровья».

Нельзя не отметить прежде всего, как хорошо помнил Пушкин не только содержание поэмы, ее отдельные эпизоды9, но и стихи из нее10; замечательно и сравнение своей «Гавриилиады»< >(«Благовещение») с «Елисеем». Но самое главное, это высокая оценка комизма майковской поэмы, не оскорблявшего вкуса Пушкина11.

Установка поэмы, ее жанр, стиль и тон, а также указание на литературный образец, подражанием которому является «Елисей», даны в следующих выразительных стихах вступления поэмы:

«А ты, о душечка, возлюбленный Скаррон,
Оставь роскошного Приапа пышный трон,
Оставь писателей кощунствующих шайку,
Приди, настрой ты мне гудок иль балалайку,
Чтоб я возмог тебе подобно загудить,
Бурлаками моих героев нарядить;
Чтоб Зевс мой был болтун, Ермий12 шальной детина,
Нептун, как самая преглупая скотина,
И словом, чтоб мои богини и божки
Изнадорвали всех читателей кишки<»> (I, 19—28)13<.>

Эта перелицовка на русские нравы знаменитой поэмы Скаррона (1610—1660) «Виргилий, вывороченный наизнанку» («Virgile travesti»), представляющей собою пародию на «Энеиду», была сделана Майковым не без влияния русских повестей и сказок XVII—XVIII вв., о чем он так пишет:

«О вы, преславные творцы Венецияна,
Петра Златых ключей, Бовы и Еруслана!
У вас-то витязи всегда сыпали так<»> (II, 73—75 14)<.>

Действие поэмы, повествующей о похождениях ямщика Елисея, великого пьяницы, кулачного бойца и развратника, покровительствуемого Вакхом, развертывается в двух планах: на земле, среди людей, и на Олимпе, среди богов. Комизм поэмы, лишенной сатиры, сводится к мало пристойным положениям, изложенным языком, пестрящим вульгаризмами. О нецеремонности последних дадут представление несколько примеров.

В кабаке «чумак» за стойкой, побитый Елисеем, будучи поднят последним за порты, без них выходит потом из-за стойки (I, 180—190<,> 20<5>). Заснувший Зевс Юноне «подпускает голубей», «от коих мать богов свой нос отворотила», а затем между ними происходит на эту тему шутливый разговор (I, 2<6>3—273). С Юноной Зевс «ходит на подклет» (I, 324). Вакх, прося за Елисея у Зевса, говорит, что ямщику «кошками всю репицу отдуют» (I, 366). Зевс, рассказывая своему сыну Ермию о том, как много у него детей, прибавляет: «Не чудно, что я вам столь многим есмь отец. Хитро, что мой поднесь не баливал крестец» (I, 383—384). Отдавая приказ всем богам явиться к нему, Зевс грозит: «А если кто из них хоть мало укоснит, Тот будет обращен воронкою в зенит, А попросту сказать, повешу вверх ногами, И будет он висеть, как шут, между богами»15 (I, 407—410). Ермий при сходе в темницу по лестнице «споткнулся, пол<е>тел, упал и сделал жох, А попросту сказать — на заднице скатился» (II, 20—21). Во время боя зимогорцев с валдайцами иной «вдруг повержен быв дубиной, сам лежит И победителя по матерны пушит»< >(<II>, 331—332). О другом персонаже поэмы рассказывается:

«Старухе между тем хотелося на двор;
Она трепещущей рукою таз достала
И только исполнять свою лишь нужду стала,
Узрела на полу и порты и камзол» (III, 356—359).

О самом Елисее, когда он попал к откупщику<,> так говорится:

«Солгал бы пред тобой [читателем] теперь я очевидно,
Когда б о ямщике сказал я столь бесстыдно,
Что будто задняя вся часть его видна;
По крайности его одета вся спина,
А только лишь одно седалище наруже,
Но эта часть его была привычна к стуже» (IV, 259—264).

У откупщика Елисей сткляницу

«Поймал и горлушко к себе засунул в рот,
И тут уже он с ней, как с девкою, сосался» (IV, 274—275).

Забравшись под супружескую кровать откупщика, пока последний молитвами отгонял грозу,

«Елеся для себя удобный час обрел,
Он встал и на одре хозяюшку узрел.
Меж глаз ее сидят усмешки и игорки,
Пониже шеи зрит две мраморные горки,

На коих также зрит два розовы куста.
Приятное лицо и алые уста
Всю кровь во ямщике к веселью возбуждали
И к ней вскарабкаться на ложе принуждали;
Не мысля более, он прямо к ней прибег
И вместе на кровать с молодушкою лег» (IV, 385—394).

Гроза прошла, и откупщик вернулся в спальню.

«Зовет по имени хозяйку многократно:
„Проснися, душенька, проснися ты, мой свет,
Все тучи прочь ушли, и страха больше нет.“
Жена ему на то с запинкой отвечает,
А старый муж ее движенье примечает;
Толкнул ее рукой тихошенько он в бок,
Елеся с сим толчком тотчас с кровати скок,
А баба будто бы в то время лишь проснулась
И к мужу на другой бочок перевернулась.
Тут муж спросил потом любезную жену:
„Конечно, видела во сне ты сатану,
Что тело всё твое от ужаса дрожало?“
Тогда ей говорить всю правду надлежало:
„Голубчик муженек, я видела во сне
Как будто что лежит тяжелое на мне.“
А этот суевер не медля заключает,
Что будто домовой его с ней разлучает»16 (IV, 404—420).

Таковы фривольности в поэме Майкова.

Влияние ее на балладу «Тень Баркова» несомненно. Герой поэмы, «детина» Елисей весьма напоминает попа расстригу Ебакова, а эпизод пребывания Елисея в Калинкином работно<м> доме (в Петербурге), где находятся непотребные женщины, весьма схож с пребыванием Ебакова в женском монастыре. Перенесенный Ермием в этот дом, Елисей первое время даже думает, что он попал в мон<а>стырь.

«Он красных девушек монахинями чтет,
Начальницу в уме игуменьей зовет<»> (II, 171—172).

Затем происходит то же, что и в балладе Пушкина: Елисей становится любовником старухи, которая, застав Елисея спящим на кровати,

«Касаяся его, по имени зовет:
„Проснися, Елисей, проснися ты, мой свет!“
Елеся, пробудясь, узрел святую мати,
Подвинулся и дал ей место на кровати<»> (III, 235—238).

Но любовникам помешал начальник стражи.

«Но только он [Елисей] на верх блаженства возлетел,
Как грозный командир во дверь итти хотел.
Толкает тростию и настеж отворяет.
Елеська на верху блаженства обмирает
И с оного тотчас, как бешеный, скочил<»> (III, 239—243)<.>

Арестованный начальником стражи, Елисей освобождается из темницы Ермием и в шапке-невидимке возвращается в Калинкин дом. Но ст<р>асть старухи, как и Ебакова, тяготит Елисея, и он тайком поки<д>ает любовницу<.>

Смерть матери Елисея также весьма напоминает смерть игуменьи в балладе Пушкина. Когда герой Майкова вернулся домой после великого кулачного боя, то, по его словам:

«Лишь в дом я только вшел, нашел жену без кос,
А матушку прошиб от ужаса понос» (III, 11—12),

от чего она вскоре и умирает (III, 25—28)17.

• 1. Гаевский (<«>Современник<»,> 1863, № 8<,> отд. I, стр. 357) неправильно считает <«>Елисея<»> произведением, <«>презревшим печать<»>, т. е. будто бы распространявшимся в рукописных списках.
• 2. Это издание имеется в библиотеке Пушкина. См. <«>Пушкин и его современники<»>, в<ып>. IX—X, <1910,> стр. 60, № 223.
• 3. В статье Бестужева сказано не «оскорбил вкус», а «оскорбилъ образованный вкусъ». В цитате не отмечены также две купюры (см.: Полярная звезда: Карманная книжка для любительниц и любителей Руской Словесности на 1823, Изданная А. Бестужевым и К. Рылеевым, С.-Петербург [1822], 15). Неточность связана с тем, что Цявловский взял цитату не из источника, а из комментария Б. Л. Модзалевского (см.: Б. Л. Модзалевский, ‘Примечания: Письма №№ 1—192, 1815—1825 г.’, 273).
• 4. «Елисей» IV, 111—112.
• 5. Там же, III, 409—410, ср. 408: Портки его, камзолъ въ печи своей сожгла. Поэма цитируется по изданию, которым пользовался Цявловский: В. И. Майков, Сочинения и переводы, Со статьею о его жизни и сочинениях и примечаниями Л. Н. Майкова, Редакция издания П. А. Ефремова, С.-Петербург 1867.
• 6. См.: «Елисей» I, 373—420.
• 7. Там же, V, 386—388 (с изменениями), ср. 384 (Онъ паки задницей повергся на песокъ). В обоих изданиях пушкинского эпистолярия, которыми пользовался Цявловский, цитата оканчивается словами: сей самый знакъ [см.: Пушкин, Сочинения: Переписка, Под редакцией и с примечаниями В. И. Саитова, т. I: (1815—1826), С.-Петербург 1906, 70; Пушкин, Письма, т. I, 50].
• 8. В верстке ошибочно: «однако же».
• 9. В сохранившемся черновике письма к Бестужеву после первой цитаты стихов из «Елисея» написано потом зачеркнутое: «А христиане, которые бьют Нептуна, похваляясь своим просвещением» (См.: «Елисей» I, 439—458 (sic! не следует принимать во внимание нумерацию стихов I-й песни в изданиях 1771—1867 гг.). ).
• 10. Из процитированных Пушкиным семи стихов первые четыре приведены безошибочно, в трех последних есть перестановки и замены одних слов другими (У В. Майкова: <...> Что весь сѣдалища въ немъ образъ напечаталъ<.> // И сказываютъ всѣ, кто ходитъ въ тотъ кабакъ, // Что будто и поднесь въ пескѣ тотъ вид<е>нъ знакъ (конъектуры сделаны с учетом издания: [В. Майков], Елисей или раздраженный Вакх: Поема, С.-Петербург [1771], 73; ср. также примеч. 198). ).
• 11. В ответ на просьбу кн. Вяземского расспросить кн. Юсупова о Фонвизине, которого князь хорошо знал, Пушкин 12—13 января 1831 г. писал: «Майков, трагик, встретя Фонвизина, спросил у него, заикаясь по своему обыкновению: „Видел ли ты мою Агриопу?“ — „Видел“ — „Что ж ты скажешь об этой трагедии?<“> — <„>Скажу: Агриопа, засраная жопа<“>. Остро и неожиданно. Не правда ли? Помести это в биографии, а я скажу тебе спасибо<»>.
• 12. Ермий — Гермес<.> Форма Эрмий встречается и у Пушкина (стихотворения: <«>Блаженство<»>, <«>Батюшкову<»>, <«>Тень Фонвизина<»> и <«>Кто из богов мне возвратил<»>).
• 13. Здесь и дальше текст поэмы Майкова цитируем по изданию его сочинений И. И. Глазунова под ред. П. А. Ефремова 1867 г.
• 14. В верстке ошибочно: «II, 3—5». Цитата оборвана; у В. Майкова: У васъ-то витязи всегда сыпàли такъ, // Что ихъ прервати сна не могъ ничей кулакъ.
• 15. Стих: <«>И будет он висеть, как шут, между богами<»> приводит на память запись Пушкина на л. 38¹ его тетради № 2368 (в Публичной библиотеке Союза ССР им. Ленина) при рисунке вис<е>лицы с повешенными декабристами: <«>И я бы мог как шут на<»> (Тетрадь переведена в Пушкинский дом (ИРЛИ, ф. 244, оп. 1, № 836). Репродукцию листа см.: Пушкин, [Собрание сочинений], 1908, т. II, 527; описание листа см.: Рукою Пушкина: Несобранные и неопубликованные тексты, Подготовили к печати и комментировали М. А. Цявловский, Л. Б. Модзалевский и Т. Г. Зенгер, Москва — Ленинград 1935, 159; см. также: Т. Г. Цявловская, Рисунки Пушкина, Издание 2-е, пересмотренное и расширенное, Москва 1980, 180, 438. ). Запись эта многократно по-разному комментировалась исследователями (Венгеров, Боцяновский, Лернер (См.: С. Венгеров, ‘По поводу рисунка Пушкина на листе 38 тетради № 2368’, Пушкин, [Собрание сочинений], т. II, 529—530; В. Ф. Боцяновский, ‘Пушкин и декабристы’, Вестник литературы, 1921, № 2 (26), 8—9; Н. Лернер, ‘Пушкин о казненных декабристах’, Книга и революция, 1921, № 1 (13), 80—81. История вопроса изложена Цявловским (см.: Рукою Пушкина..., 159). ), Благой, Эфрос). Так, Д. Д. Благой утверждает, что <«>словцо <„>шут<“> и именно в таком смысловом контексте — характерно-пушкинское словцо<»> (Д. Благой<. «>Социология творчества Пушкина<»>. Этюды. Изд. 2<->е<. «>Мир<»>. М. 1931, стр. 286), а по мнению А. М. Эфроса<, «>смысл <„>шута<“> должен заключать в себе что-то вроде сравнения пр<е>дсмертных конвульсий в веревочной петле при позорной казни с вынужденным и унизительным кривлянием шута на канате перед базарной площадью<»> (Абрам Эфрос<. «>Рисунки поэта<»>. Изд. <«>Aca<d>e<mi>a<»>. М. 1933, стр. 360). Последнее объяснение нельзя не признать слишком натянутым, а утверждение Благого просто неверно. В сравнении, как видим, ничего <«>характерно-пушкинского<»> нет. Пушкин просто употребил ходовое в то время выражение, употребленное и Майковым. Я уверен, что и у других писателей до-пушкинской и пушкинской эпохи можно неоднократно найти это сравнение, в котором под словом <«>шут<»> разумеется, вероятно, картонный шут (паяц) детской игрушки, висящий на веревке, за которую его дергают (См.: Там же, 160. Ср.: «Таинственный и смущавший исследователя характер этой странной формулы ныне разъяснен М. А. Цявловским, сопоставившим этот стих с местом из „Елисея“ В. Майкова» (Б. Томашевский, ‘Из пушкинских рукописей’, Литературное наследство, Москва 1934, № 16/18, 317 примеч. 16). ).
• 16. Л. Н. Майковым указано сходство этого места с соответствующими мотивами книжно-народной литературы. См. указанное издание сочинений В. И. Майкова 1867 г., стр. <L>V—<L>VI и 552.
• 17. Некоторые указания на влияние <«>Елисея<»> Майкова на балладу Пушкина имеются в статье Н. О. Лернера <«>Один из ранних учителей Пушкина<»> в <«>Звеньях<», 1935>, 5, стр. 45—46.