М. Ю. Лермонтов. Монго

По изд.: Лермонтов М. Ю. Полное собрание сочинений: В 5 т. — М.; Л.: Academia, 1935—1937. Т. 3. Поэмы и повести в стихах. — 1935  (Печатается по «Библиогр. запискам» 1859 г. (№ 12) и 1861 г. (№ 20), где появилось впервые, с поправками и дополнениями по списку О. И. Квиста (в Рукописном отделении ИРЛИ).)

Воспоминания В. П. Бурнашева (в этом случае, повидимому, вполне достоверные) позволяют установить как дату происшествия, описанного в поэме, так и некоторые детали. 15 сентября 1836 г. Бурнашев посетил конногвардейца А. И. Синицына, который накануне получил от Н. Д. Юрьева список поэмы — «тетрадку почтовой бумаги, сшитую в осьмушку». Синицын прочитал поэму Бурнашеву и сообщил ее историю: «Это... написано им [Лермонтовым] на-днях... Столыпин и Лермонтов вдвоем совершили верхами, недель шесть тому назад, поездку из села Копорского близ Царского Села на Петергофскую дорогу, где в одной из дач, близ Красного Кабачка, все лето жила наша кордебалетная прелестнейшая из прелестных нимфа, [Екатерина Егоровна] Пименова», бывшая на содержании у откупщика Моисеева. («Русский архив» 1872 г., стлб. 1780). Таким образом поэма была написана в сентябре 1836 г.

Герой поэмы — Алексей Аркадьевич Столыпин (род. в 1816 г.), сын обер-прокурора Сената Аркадия Алексеевича Столыпина, родного брата бабушки Лермонтова. По окончании школы гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров был в 1835 г. выпущен в лейб-гвардии гусарский полк, где служил вместе с Лермонтовым. «Это был совершеннейший красавец [вспоминает М. Н. Лонгинов]. Он был одинаково хорош и в лихом гусарском ментике, и под барашковым кивером нижегородского драгуна, и, наконец, в одеянии современного льва, но в самом лучшем значении этого слова... Столыпин отлично ездил верхом, стрелял из пистолета и был офицер отличной храбрости» («Русская старина» 1873 г., № 3, стр. 382). В 1839 г. вышел в отставку. В дуэли между Лермонтовым и Барантом (1840 г.) он был секундантом; по окончании возникшего по этому случаю дела Николай I приказал: «Отставного поручика Столыпина... освободить, объяснив, что в его звании и летах полезно служить, а не быть праздным». После этого Столыпин служил на Кавказе, а в 1842 г. опять вышел в отставку. В 1843 г. в газете «Démocratie pacifique» (29 сентября — 4 ноября) появился перевод «Героя нашего времени» («Un héros du siècle, ou les russes dans le Caucase»), сделанный Столыпиным. Это был первый перевод прозы Лермонтова на французский язык. Во время Крымской кампании Столыпин был под Севастополем, после чего окончательно вышел в отставку и умер во Флоренции 10 октября 1858 г.

«Монго» — прозвище А. А. Столыпина. Происхождение этого прозвища объясняют разно. Висковатов (ссылаясь на Д. А. Столыпина) рассказывает, что Лермонтову «подвернулось лежавшее на столе Столыпина сочинение на французском языке «Путешествие Монгопарка». Лермонтов воспользовался первыми двумя слогами. Таким образом происхождение имени чисто случайное. Самая поэма получила название «Монго». Она пришлась по вкусу молодежи и во множестве рукописей и вариантов ходила по рукам. Весь Петербург знал ее, а за Столыпиным осталось прозвище. Сам он назвал им свою любимую... собаку» (Висковатов. стр. 201). М. Н. Лонгинов утверждает, что прозвище «Монго», независимо от поэмы и раньше, Столыпин получил от клички собаки, которая «прибегала постоянно на плац, где происходило гусарское ученье, лаяла, хватала за хвост лошадь полкового командира М. Г. Хомутова и иногда даже способствовала тому, что он скорее оканчивал скучное для молодежи ученье» («Русская старина» 1873 г., № 3, стр. 382).

Попыток объяснить прозвище Лермонтова «Маешка» — много (см. «Русский мир» 1872 г., № 205; «Русское обозрение» 1890 г., август, стр. 737; «Русский архив» 1872 г., № 9, столбцы 1777 — 1850; «Русская старина» 1873 г., № 3, стр. 390).

Mayeux — озлобленный горбун, умный остряк, влюбчивый циник, популярный герой бесчисленных карикатур, главным образом работы Шарля Травье (особенно в парижском листке «CharIvarI») и целой цепи французских романов 1830 — 1848 гг. Он — непримиримый враг самодовольной буржуазии Июльской монархии.

«К нам дошел из Парижа особенный тип... горбатого Mayeux, — писала Е. П. Ростопчина, — и Лермонтову дали это прозвище, вследствие его малого роста и большой головы, которая придавала ему некоторым образом формальное сходство с этим уродцем» (Le Caucase, Nouvelles Impressions de voyage par Alex. Duma, II, 1859; ср. также «Русская старина» 1873 г., № 3, стр. 390).

Историю литературного типа «Mayeux» подробно проследил П. Н. Сакулин, пришедший к заключению, что эту кличку могли дать Лермонтову в силу общего сходства: «Бравурное настроение, которое так шокировало русских прюдомов, неугомонный задор даровитого юноши, его меткое остроумие, выливавшееся то в стихотворных эпиграммах, то в крылатых словечках, то в колких анекдотах, смелый цинизм если не дела, то по крайней мере слова и, наконец, резкость суждений по всем вопросам жизни, не исключая и общественно-политических, — вот из чего слагался для его молодых друзей образ Лермонтова-Маешки, автора не только «Сашки» и «Монго», но и «Горбача-Вадима». Они брали, так сказать, психологический субстрат типа Mayeux и переносили его на своего бурного товарища» («Известия II отделения Имп. Акад. Наук», т. XV, кн. 2, стр. 71 — 72). Обстоятельная справка о типе Mayeux дана в словаре Grand dictionnaire universel par Pierre Larousse (tome dixième, pp. 1383 — 1384).

Д. А. Столыпин, брат Монго-Столыпина, рассказывал П. И. Мартьянову любопытные подробности описанного в поэме приключения:

«Когда друзья на обратном пути только что выдвинулись на Петергофскую дорогу, вдали показался возвращавшийся из Петергофа в Петербург в коляске четверкою великий князь Михаил Павлович. Ехать ему навстречу значило бы сидеть на гауптвахте, так как они уехали из полка без спросу. Не долго думая, они повернули назад и помчались по дороге в Петербург, впереди великого князя. Как ни хороша была четверка великокняжеских коней, друзья ускакали и, свернув под Петербургом в сторону, рано утром вернулись к полку благополучно. Великий князь не узнал их, он видел только двух впереди его ускакавших гусар, но кто именно были эти гусары, — рассмотреть не мог, и поэтому, приехав в Петербург, послал спросить полкового командира, все ли офицеры на ученьи. «Все», отвечал генерал Хомутов, и действительно были все, так как друзья прямо с дороги отправились на ученье. Гроза миновала, благодаря резвости гусарских скакунов» (П. К. Мартьянов, «Дела и люди века», вып. I, стр. 150).

Нравы театрального училища (ст. 151 — 173), правда в более ранние годы, обрисованы в «Воспоминаниях» Авдотьи Панаевой («Academia», 1927 г., а также в «Записках» П. А. Каратыгина («Academia», 1930 г.).

 

Монго

[1836]

Садится солнце за горой,
Туман дымится над болотом,
И вот дорогой столбовой
Летят, склонившись над лукой,
Два всадника лихим полетом.
Один — высок и худощав,
Кобылу серую собрав,
То горячит нетерпеливо,
То сдержит вдруг одной рукой.
Мал и широк в плечах другой.
Храпя мотает длинной гривой
Под ним саврасый скакунок,
Степей башкирских сын счастливый.
Устали всадники. До ног
От головы покрыты прахом.
Коней приезженных размахом
Они любуются порой
И речь ведут между собой.
— Монго1, послушай — тут направо!
Осталось только три версты.
— Постой! уж эти мне мосты!
Дрожат и смотрят так лукаво.
— Вперед, Маёшка2; только нас
Измучит это приключенье,
Ведь завтра в шесть часов ученье! —
— Нет, в семь! я сам читал приказ!

Но прежде нужно вам, читатель,
Героев показать портрет:
Монго — повеса и корнет,
Актрис коварных обожатель,
Был молод сердцем и душой,
Беспечно женским ласкам верил
И на аршин предлинный свой
Людскую честь и совесть мерил
Породы английской он был —
Флегматик с бурыми усами,
Собак и портер он любил,
Не занимался он чинами,
Ходил немытый целый день,
Носил фуражку на-бекрень;
Имел он гадкую посадку:
Неловко гнулся наперед
И не тянул ноги он в пятку,
Как должен каждый патриот.
Но если, милый, вы езжали
Смотреть российский наш балет,
То верно в креслах замечали
Его внимательный лорнет.
Одна из дев ему сначала
Дней девять сряду отвечала,
В десятый день он был забыт —
С толпою смешан волокит.
Все жесты, вздохи, объясненья
Не помогали ничего...
И зародился пламень мщенья
В душе озлобленной его.

Маёшка был таких же правил:
Он лень в закон себе поставил,
Домой с дежурства уезжал,
Хотя и дома был без дела;
Порою рассуждал он смело,
Но чаще он не рассуждал.
Разгульной жизни отпечаток
Иные замечали в нем;
Печалей будущих задаток
Хранил он в сердце молодом;
Его покоя не смущало —
Что не касалось до него;
Насмешек гибельное жало
Броню железную встречало
Над самолюбием его.
Слова он весил осторожно,
И опрометчив был в делах;
Порою: трезвый — врал безбожно,
И молчалив был — на пирах.
Характер вовсе бесполезный
И для друзей и для врагов...
Увы! читатель мой любезный,
Что делать мне — он был таков!

Теперь он следует за другом
На подвиг славный, роковой,
Терзаем пьяницы недугом —
Изгагой мучим огневой.
Приюты неги и прохлады —
Вдоль по дороге в Петергоф, —
Мелькают в ряд из-за ограды
Разнообразные фасады
И кровли мирные домов,
В тени таинственных садов.
Там есть трактир... и он от века
Зовется Красным Кабачком,
И там — для блага человека —
Построен сумасшедших дом,
И там приют себе смиренный
Танцорка юная нашла.
Краса и честь балетной сцены,
На содержании была:
N. N., помещик из Казани,
Богатый волжский старожил,
Без волокитства, без признаний
Ее невинности лишил.
— Мой друг! ему я говорил:
Ты не в свои садишься сани,
Танцоркой вздумал управлять!
Ну где тебе <её> — <е***ть>

Но обратимся поскорее
Мы к нашим буйным молодцам.
Они стоят в пустой аллее,
Коней привязывают там,
И вот, тропинкой потаенной,
Они к калитке отдаленной
Спешат, подобно двум ворам.
На землю сумрак ниспадает,
Сквозь ветви брежжит лунный свет
И переливами играет
На гладкой меди эполет.
Вперед отправился Маёшка;
В кустах прополз он, как черкес,
И осторожно, точно кошка,
Через забор он перелез.
За ним Монго наш долговязый,
Довольный этою проказой,
Перевалился кое-как.
Ну, лихо! сделан первый шаг!
Теперь душа моя в покое —
Судьба окончит остальное!

Облокотившись у окна,
Меж тем танцорка молодая
Сидела дома и одна.
Ей было скучно и зевая
Так тихо думала она:
«Чудна судьба! о том ни слова —
На матушке моей чепец
Фасона самого дурнова,
И мой отец — простой кузнец!...
А я — на шелковом диване
Ем мармелад, пью шоколад;
На сцене — знаю уж заране —
Мне будет хлопать третий ряд.
Теперь со мной плохие шутки:
Меня сударыней зовут,
И за меня три раза в сутки
Каналью повара дерут.
Мой Pierre не слишком интересен,
Ревнив, упрям, что ни толкуй,
Не любит смеху он, ни песен,
Зато богат и глуп, как <х***>!
Теперь не то, что было в школе:
Ем за троих, порой и боле,
И за обедом пью люнель.
А в школе... Боже! вот мученье!
Днем — танцы, выправка, ученье,
А ночью — жесткая постель.
Встаешь, бывало, утром рано,
Бренчит уж в зале фортепьяно,
Поют все врозь, трещит в ушах;
А тут сама, поднявши ногу,
Стоишь, как аист, на часах.
Флёри хлопочет, бьет тревогу...
Но вот одиннадцатый час —
В кареты всех сажают нас.
Тут у подъезда офицеры,
Стоят все в ряд, порою в два...
Какие милые манеры
И всё отборные слова!
Иных улыбкой ободряешь,
Других бранишь и отгоняешь,
Зато — вернулись лишь домой —
Директор порет на убой:
Ни взгляд не думай кинуть лишний,
Ни слова ты сказать не смей..
А сам, прости ему всевышний,
Ведь уж какой прелюбодей!..»

Но тут в окно она взглянула,
И чуть не брякнулась со стула.
Пред ней, как призрак роковой,
С нагайкой, освещен луной,
Готовый влезть почти в окошко,
Стоит Монго, за ним Маёшка.
«Что это значит, господа?
И кто вас звал притти сюда?
Ворваться к девушке — бесчестно!..»
— Нам право это очень лестно!
«Я вас прошу: подите прочь!»
— Но где же проведем мы ночь?
Мы мчались, выбились из силы...
«Вы неучи!» — Вы очень милы!..
«Чего хотите вы теперь?
Ей-богу, я не понимаю!»
— Мы просим только чашку чаю!
«Панфишка! отвори им дверь!»
Поклон отвесивши пренизко,
Монго ей бросил нежный взор,
Потом садится очень близко
И продолжает разговор.
Сначала колкие намеки,
Воспоминания, упреки,
Ну, словом, весь любовный вздор...
И нежный вздох прилично-томный
Порхнул из груди молодой...
Вот ножку нежную порой
Он жмет коленкою нескромной,
И говорит о том, о сем...
— — — — — — — —
— — — — — — — —

Маёшка, друг великодушный,
Засел поодаль на диван,
Угрюм, безмолвен, как султан.
Чужое счастие нам скучно,
Как добродетельный роман.
Друзья! ужасное мученье
Быть на пиру ......
Иль адъютантом на сраженьи
При генералишке пустом;
Быть на параде жалонёром,
Или на бале быть танцором,
Но хуже, хуже во сто раз
Встречать огонь прелестных глаз
И думать: это не для нас!
Меж тем Монго горит и тает...
Вдруг самый пламенный пассаж
Зловещим стуком прерывает
На двор влетевший экипаж:
Девятиместная коляска
И в ней пятнадцать седоков...
Увы! печальная развязка,
Неотразимый гнев богов!...
То был N. N. с своею свитой:
Степаном, Федором, Никитой,
Тарасом, Сидором, Петром, —
Идут, гремят, орут, содом!
Все пьяны... прямо из трактира, —
И на устах — <е***на мать>
Но нет, постой! умолкни лира!
Тебе ль, поклоннице мундира,
Поганых фрачных воспевать?..
В истерике младая дева...
Как защититься ей от гнева,
Куда гостей своих девать?...
Под стол, в комод иль под кровать?
В комоде места нет и платью, —
Урыльник полон под кроватью...
Им остается лишь одно:
Перекрестясь, прыгнуть в окно...
Опасен подвиг дерзновенный —
И не сносить им головы!
Но вмиг проснулся дух военный —
Прыг, прыг!... и были таковы..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 3

Уж ночь была, ни зги не видно,
Когда свершив побег обидный
Для самолюбья и любви,
Повесы на коней вскочили
И думы мрачные свои
Друг другу вздохом сообщили.
Деля печаль своих господ,
Их кони с рыси не сбивались,
Упрямо убавляя ход,
Они <пердели,> спотыкались,
И леность их преодолеть
Ни шпоры не могли, ни плеть.

Когда же в комнате дежурной
Они сошлися поутру,
Воспоминанья ночи бурной
Прогнали краткую хандру.
Тут было шуток, смеху было!
И право, Пушкин наш не врет,
Сказав, что день беды пройдет,
А что пройдет, то будет мило...4

Так повесть кончена моя,
И я прощаюсь со стихами,
А вы не можете ль, друзья,
Нравоученье сделать сами?..

  • 1. «Монго» — прозвище А. А. Столыпина, см. комментрий.
  • 2. прозвище Лермонтова, см. комментрий.
  • 3. Точки в рукописи. Н. О. Лернер опубликовал строки, оказавшиеся в списке, принадлежавшем прежде С. А. Андреевскому, после ст. 248 (вместо точек):
    Так, силой вражеской гонимый,
    В кипящий Тибр с мечом в руках
    Прыгнул Коклес неустрашимый
    И тем прославился в веках.
    («Лит. приложение» к «Ленинградской правде» 1928 г., № 185)
  • 4. Лермонтов имеет в виду стихотворение Пушкина «Если жизнь тебя обманет» (оно же полностью цитируется им в юношеской трагедии «Menschen und Leidenschaften»).