Алексей Ремизов. Брунцвик
Был в чешской земле король Брунцвик. Правил королевством разумно и честно в совете старшин и рыцарей. И по всей земле шла о нем добрая слава.
Но что-то было не так, и всякий раз говоря о Брунцвике, вспоминали старого короля Фредерика Штильфрида.1
Этот любимый король, прозвище "Орел», весь свет облетел и все сокровища Праги его вклад: добыча из разных стран.
Брунцвик с детства не уставал слушать рассказы старого рыцаря Балада о подвигах отца.
И как, бывало, начнет Балад: «и велел Фредерик седлать тридцать коней и взял тридцать юношей и одного старого и поехал до разных незнаемых стран и земель»... — Брунцвик пробуждался: другие глаза, другой взгляд.
«Отец добыл себе орла, — скажет — заискрится, а мне давай льва!»
Брунцвик носил имя «пламенный», Brunst — пожар, и вправду беспокойный, в отца, а по судьбе сидень, из Праги ни ногой, да и на празднествах редкий гость; стража меняется, а он в своем доме бессменно.
Королева Неомения с неменьшим любопытством, а пожалуй горячее, принимала в слух рассказы старого Балада и мечтая о льве, выдумывала свои волшебные сказки.
Но назвать сиднем, ее никак нельзя было: вынужденно она оставалась в Праге, но в Праге не остановишь. У нее был верный рыцарь Ассирский князь Клеопа: из всех рыцарей она выбрала его за длинные ноги, правда, не очень гибкие, но все равно, с таким можно было смело появляться на улицах, в театрах и на собраниях. Клеопа по- собачьи засматривал ей в глаза, всегда готов в огонь и в воду: Неомения была единственная, всем для ее рыцаря, а ее мечта о льве и волшебные сказки пустой звук.
Балад, в который раз вспоминая Фредерика — Орла, рассказывал:
«В канун похода на поиски орла, король обменялся с королевой перстнями: «когда через семь лет ты увидишь свой перстень, знай, я еще жив».
Этот перстень Брунцвик подарил Неомении.
***
Их было тридцать юных рыцарей и один старый, не спрашивая, узнаем: Балад. На зеленых конях, как розовый шиповник, они разъезжали по берегу моря. И когда появился на жарком, цвета лисицы, тонкоголовом коне Брунцвик, видят: подплыл корабль, и они вошли в корабль с конями.
И плывут.
Брунцвик впервые на море, все ему вдиво. Да и рыцарям вновь. И глаза их заволнило море. Один Балад, ему все видно, ведет корабль, но куда, и сам не знает. И так все было необыкновенно, плывут не замечая дня от ночи и до ночи.
Ночью поднялась буря. Натерпелись страху. Но самый страх стал поутру, когда сорвало корабль и стремглав понесся не по волне, а над волнами.
«Акшитова гора, промурчал Балад, пропали!»
Эта магнитная гора притягивала к себе издалека и кто попадет на гору, живому уйти безнадежно. Корабль пришибло к горе, назад забудь, вылезай.
Любопытство оказалось сильнее страха и пока держались запасы, ни о каком "как назад" не задумывалось.
Остров лесистый, деревья крепкие. А на деревьях люди, как птицы. И эти куролюди ни на какую приманку не идут и на вопросы не отвечают. Балад пробовал знаками объясняться, никакого внимания. Ни вреда от них, ни помощи — бесполезные люди.
Брунцвик, бродя по острову, увидел поле: гнилые корабли и кости. И зауныл: «общая судьба!»
И Балад заметил:
«Кто на страх не дерзает, желаемого не получит».
Всех коней съели и уж друг на друга нацеливаются. А к куролюдям подступу нет: на ухватку такой брык, коню не по ноге, и перьями в глаза. Делали попытку от горы откачнуться, да все ни к чему, назад тащит, береги голову, такая сила и не мчит, а вихрем свирепеет. И уж стали прятаться друг от друга: страшно попасться на глаза голодному — голодный человек зверее зверя, сожрет тебя без нюшки.
Брунцвик голодный похотливо смотрел, не найдется ли чего поесть и видит: на берегу голова — потрепанная баба с синя́ми в подглазье, и руки — избалованные с размытым розовым перламутром, а тело в чешуе рыба и вместо ног хвост.
«Злое ты или доброе?»
«Я такая, какой ты меня видишь. А что такое доброе и злое, я не знаю».
«Будет ли мне от тебя прок?»
«Часом можешь, а часом не можешь».
Брунцвик понял. Кругом один, и наклонился над жемчужницей. А на прощанье, нежно погладя теплый серебряный хвост, спросил как ее кликать? — должно быть, понравилась.
«Европа, — сказала она, — да ты меня больше не увидишь».
Балад сказал:
«Это сирена, не связывайся, добром от нее не уйдешь».
А не все ли равно, ведь и с острова не уйти.
В живых только двое: Брунцвик и Балад. Все же тридцать рыцарей погибли: съели друг друга без остатка, последний подавился.2
«Я пойду и съем сирену».
«Сирену можно... помялся Балад, но не есть»...3
«Когда бы Неомения знала!»
— Ты выйдешь отсюда.
«Мертвый».
— Живьем.
«Но кто меня спасет?»
— Птица.
«Орел!»
— Нагуй.
«Нагуй»... улыбнулся Брунцвик4: в нем еще играла жизнь с живым смешно и горько.
— Он прилетает сюда за мертвечиной и что ему под руку попадет, Нагуй зоркий, ухватит и летит прочь. Так и тебя унесет. Лучше быть не знай где и иметь надежду, чем известно и наверняка погибнуть.
«А ты?»
— Мне не впервой, я — во вторую очередь. А на свободе мы еще встретимся.
Балад взял конёвую кожу, кровавым подскребком всю ее вымазал, и зашил Брунцвика и с ним его меч крепко в мешок.
Девять дней безвыходно сидит Брунцвик в мешке. Какое надо терпенье! Или свобода, как и любовь, не знает срока!
Только на двенадцатый день прилетел Нагуй, зацепил мешок и поднялся так высоко, куда не донесло Баладово «до свиданья» и не достиг магнит.
Нагуй летит в свои пустые горы. То, что человеку три дня, ему в три минуты. Брунцвику в мешке ничего не видно, но он чувствует: прилетели. Нагуй положил мешок в гнездо между детьми: уверен: мертвое стерво будет детям за шоколад. А сам полетел обратно на магнит за Баладом.
А птицам любопытно: что за воздушный пирог принес отец, да и проголодались. И как цапанули рвать мешок, Брунцвик выскочил, а они, глупые, думают, начинка, полетели на него, съесть.
Хорошо что меч, живо Брунцвик со всеми управился, и сам всех съел без остатка.
А были эти Нагуй птицы не маленькие и силы не малой: переносят, как перышко, горный камень, и у каждой по три когтя на лапе, и таких птиц водится мало, жадные и норовистые, друг друга изъедают.
* * *
Сыт на год, а идти куда? — пустые горы. Он вышел из гнезда и пустился бежать — страх клевал его, как птицы.
Девять дней и девять ночей бежит Брунцвик. И чем дальше, тем горы выше.
«Кто на страх не дерзает, желанного не получит!» вспоминается Балад, и по каким не пустым горам его ведет судьба или пропал?
С горы спуск в долину. Счастье Брунцвика — перемена: новые живые силы. И слышит шум. Прислушался — и прямо на голоса. И видит: лев — зверь и змея — дракон култыхаются врукопашь и так остервенели — изо льва клоками шерсть летит, а у змеи глаз навыкат и слеза течет. Змея одолевает льва.
Брунцвик с мечом — подскочил к змее. А было у змеи девять голов и из каждой головы огонь.
Рубит он головы, а сам озирается: льва боится. Лев видит помощь, лег на землю передохнуть. И без помехи, шесть змеиных голов срубил Брунцвик, но силы оставили его. Тогда вскочил лев и задушил змею.
Брунцвик на земле, лев на змее.
«Теперь моя очередь», подумал Брунцвик и поднялся. И пошел. «Пронесло!» Глядь, а лев идет за ним.
«От такой находки, чего доброго, без головы останешься!» А идет, не останавливается. И лев за ним.
«Залезу на дерево и перебуду, пока не уйдет лев».
И на первый каштан сиганул. И три дня сидит. И лев под каштаном. Лев не отходит и на лапы подымался и засматривал жалостно.
И вдруг как рявкнет.
Брунцвик от неожиданности кувырком и так головой о землю треснулся, память вышибло. А лев бежать.
И не успел опомниться, лев тащит в пасти коренья и тычет в руку. Брунцвик приложил к голове. И полегчало. Подняться — поднялся, а едва ноги передвигает: и стукушка чувствительно, и голод морит.
Лев, не отставая, потянул ноздрями и пропал. И где он там бегал, а вернулся — в зубах серна. И какой оказался умный: на глазах Брунцвика оторвал от серны кусок и себе в пасть и как в печке, зажарил, подает сернятину с львиной подливкой — о таком вкусном блюде Брунцвик и мечтать не мог.
Что же после этого скажешь: враг лев или друг? Бежать от него или вместе странствовать?
Желание Брунцвика исполнилось, льва он себе добыл — но не для странствования же по пустыне. Надо дорогу искать домой.
На дороге попалось высокое дерево. Залез он на самую верхушку — далеко видно. И увидел море, а на море белой полоской остров. И он пошел к морю.
А какое море — и вширь и вдаль. Веет прохладой. Есть прохлада в лесу, насыщает и влечет к вершинам, а на море, одушевляя, влечет вдаль за собой.
Никакого корабля. И он принялся рубить деревья: из бревен сделает плот и пустит на воду.
Лев гонялся за зверем. Ждать — пождать, нету. Брунцвик стал на плот, отпихнулся и плывет — лев тащит вепря и как увидел, плывет, бросился в море, да лапами за плот, а влезть не может. Брунцвик помог, и чуть было оба и с плотом вверх тормашками не угодили на дно.
Ночью на море холодно и чтобы согреться, лев положит голову на колени Брунцвику — да такого отопления не сыщешь.
Плыли они среди черных гор и вдруг глаза им ожгло, такой был яркий блеск по пути. И когда плот поравнялся с блестящей горой, Брунцвик ударил мечом и отшиб кусок — светящийся камень скатился на плот.
«Гора Коровий кулуб», вспомнил Брунцвик из рассказов Балада, и Балада он вспомнил: где-то странствует и жив ли?
А лев помалкивает, камень в лапах зажал, нюхает и удивляется: самоцвет!
А за Коровьей горой открылся город: набережная горела в самоцветах. Дома с перебросами и перекидами — воздушные сады. Все располагало на отдых и развлечение.
Брунцвика со львом, не спрашивая, пропустили в город.
Свободно проходил он со львом улицами, засматриваясь на диковинки. Но, когда проник во дворец и увидел короля и королевскую свиту, взяла его оторопь.
Король Алем в рост — горный волот5, четыре пары глаз: зеленые спереди — озимый цвет и под теменем голубой бирюзы; руки рябиновая кисть и на каждой пятерне по десять, гнутых серпами, пальцев.
А стража: одноглазые, одноногие, рогатые, двуголовые, песьи, лисьи, свиные и пестрые. Лай, урч, шум, зук, помело.
Брунцвик хотел было на попятный и стал пятиться к выходу, но король заметил его и зыкнул. И вся челядь замолкла.
«Брунцвик! сказал Алем, я знаю твое имя и имя твоего отца. Волею ты пришел или нуждою?»
«Волею», ответил Брунцвик.
«Так будем жить в дружбе. Я пропущу тебя через железные ворота в твою землю, освободи мою дочь, мою единственную Африку. Ее похитил змей и живет она у змея на острове Арапии — пустынное море, куда корабли не заходят, а живут одни змеи».
«Ты знаешь мое имя и имя моего отца, меня не пугает что говоришь о своей дочери. Обещай пропустить меня через железные ворота и я добуду тебе твою дочь».
«Даю верное слово!» сказал король.
Три дня угощают Брунцвика. Уж и в душу не лезет, а все подваливают, и все такое невиданное, какой-то мармелад финиковый, но очень вкусное. И льва не забывают, что говорить, льва окормили подсолнухами. И пришлось отложить поездку.
Брунцвик велел снарядить корабль, взял запасов на полгода, погрузил льва, и с провожатыми отплыл на остров Арапию.
Дорога без приключений, только очень пить хотелось и отпаивались лимоном, да мало действует: теплый, а льда, по тем местам, не достать ни за какие деньги. Кое-как добрались до Арапии.
Брунцвик сошел с корабля, привязал канатом к цепной тумбе и со львом направился к воротам. Тут и начались передряги.
Трое ворот, три заставы.
У первых ворот на серебряных цепях два зверя: с лица человек, туловище коня, а хвост свинячий — «манитрусы»6.
Они поднялись и встряхнулись и весь город содрогнулся. Не будь льва, мечом не одолеть было.
Покончив с манитрусами, идут дальше.
У вторых ворот их встречают два зверя: остророгие «кляты». Бьются кляты одним рогом, а другой на хребте лежит и когда рог ему сломишь, пустит в ход хребтовый и тут только держись, раненый беспощаден; и каковы они на земле, таковы и на воде сильны.
И опять лев, его зубы колки и пырее рога, и этих зверей посшибал Брунцвик.
Третьи ворота.
Два страшные зверя — «нимфодоры»: по шерсти медведь, зубы коня, рога копытчика7, а челюсти — не одного, двух схапнет, не поморщится, нимфодоров все звери боятся.
Не без труда проскочили и эти ворота и попали в город.
Улицы украшены, не Прага, а и на Москве такого не увидишь и повсюду золото и серебро, горы навалены золотые и серебряные.
И когда Брунцвик вошел во дворец и проник в королевские палаты, его встретила Африка.
Все в ней было величественно, в во́лота отца, и поверх платья поясом до полу два змеиные хвоста: на рудом ярь.
— Кто ты и откуда пришел и как твое имя?
«Я, Брунцвик, королевич чешской земли, меня послал за тобой твой отец король Алем».
Она удивилась:
— Как ты сюда попал, разве звери спят?
«И долго будут спать».
— Так беги скорей, пока не проснулись. А отцу скажи, что я здорова.
«Быть мне живу или умереть, хорошо ли будет или худо, но без тебя я не уйду».
Она внимательно посмотрела на него.
— Правда? и поцеловала его.
Брунцвик почувствовал, как будто чем-то приторно-сладким, она помазала его по губам. «Змеиный поцелуй!» подумал он, и погладил ее.
— Я дам тебе перстень, сказала она, отвечая ему, этот перстень — сила — бесстрашный, наденешь и не будет у тебя никакого страху. Но как ты хочешь вывести меня? Посмотри, я опоясана двумя заклятыми гадовыми хвостами. Всякий день он меняет их. От темной зари до рассвета он лежит со мной — его тело скользкое и горячо. Нет, беги, плохо будет.
И ему показалось, змеиные хвосты шевелятся, и стало страшно.
— Надень перстень!
И сама она горячий и влажный надела ему на палец. И сладкий яд он почувствовал на своих губах.
— Держись! крикнула она, твой час!
И что тут поднялось — зашатался пол и все передвинулось, буря ли, свист ли, все вместе — ползло, и падало с потолка, змеясь. И сквозь слекот и шлеп угрожающие дьявольские голоса.
И показался трехглавый змей-дракон.
Брунцвик взглянул, да это тот самый! — и змей узнал его.
«По твоей милости, воскликнул он, я трехглавый, а теперь покатится твоя башка. А вот и старый знакомый! И жалом змей показал на льва, этой матрешке без гривы бегать».
И он дыхнул огнем.
Но Брунцвик не дрогнул. И выхватив меч, метко ударил и с маху две головы счистил, а лев поднялся на задние лапы и, вскоча, задушил змея.
С Африкой вернулся Брунцвик к королю Алему. У Железных ворот встретил их король. И не знай, кому больше радовались: Африке, Брунцвику, льву.
Лев чего-то подозрительно забегал вперед и все обнюхивал.
«Хотим дочь нашу Африку дать тебе в жены!» сказал король.
И, не дожидаясь согласия, благословил Брунцвика и Африку всей своей десятилапой пятерней.
А у Брунцвика одно на уме: слово короля — пропустить через Железные ворота домой. Пробовал заговаривать, да у Алема один ответ: «погости, успеется!»
Подбиралась Африка к бесстрашному перстню: «у нее будет сохраннее». Но Брунцвик запрятал его в задний карман с «видом на жительство» и сговорной грамотой.
Лев сказать не может, но чего-то беспокоится, из комнаты на двор не погонишь, все около Брунцвика и в глаза засматривает.
Ее поцелуй медовый, ее втягивающий мура́шечий подмах, но что странно: почему она никогда не снимет пояс — змеиные хвосты? И даже на ночь? Она говорит: «украшение».
«Разве тебе это мешает? Ведь и ты не расстаешься со своим мечом».
Ночью он вышел из спальни и попал не в тот чулан. Чулан оказался пустой и только в углу под тяжелой паутиной старинный меч. И не раздумывая вложил он его в свои ножны, а свой меч поставил на его место. Вернулся и лег. Думает, что бы это значило — непростой меч?
Африка проснулась.
«Какой это меч в чулане?» спросил он.
Она повернулась к нему змеиными хвостами и не отозвалась. А как увидела, что он спит, сейчас же в чулан — и заперла на двенадцать замков.
Наутро Африка говорит:
«Ты поминал со сна о мече, тебе он приснился. Я знаю, о чем ты говоришь, но тот чулан за двенадцатью замками».
— А что же это за меч?
«Меч-самосек».
— Самосек?
«Не всякому он в руки дается, надо его заслужить».
— Какой же заслугой?
«Подвигом», сказала Африка.
— Я тебя освободил от змея, почему бы мне не владеть мечом?
«Освободил меня не ты, а твой лев: льву меч ни к чему. Ты от меня не уйдешь: моя любовь — бесстрашный перстень и беспощадней меча».
И когда Брунцвик это услышал, он понял свой приговор: живым ему не вернуться. Он обнажил волшебный меч и только подумал, как на его глазах невидимая рука подняла меч на воздух — и голова Африки молча упала с плеч.
И он видит, как ее змеиный пояс распался и поползли, налитые кровью, змеи.
С мечом выскочил Брунцвик из спальни и, не помня себя, к королю.
Король уже поднялся и перед зеркалом над ним трудились его чу́лые слуги: какой-то одноногий, жерляня и дуя, красил его узловатую и растопыренную пятерню, а псоголовый, подвывая, промывал розовой водой теменной бирюзовый глаз.
«Управиться с королем и уйти!»
Это решающее единственное желание свободы подняло волшебный меч — и огромная голова волота, не мы́кнув, бацнулась об пол.
Брунцвик видел как королевская челядь, изумясь вытянулась рогом и беспомощно воет.
Под вой вышел он из дворца: на его пальце бесстрашный перстень, в руке меч-самосек — кто его остановит?
Лев неотступно следовал за ним.
Свободно прошли они через весь город. И распахнулись Железные ворота — путь чист.
Плывите! — Плывут. Но куда? — а море безмолвно.
Издалека музыкой манит остров.
«Не попытать ли счастья? — думает Брунцвик, — спрошу путь в Прагу».
И направил корабль к берегу — что за чудеса! весь берег танцует: танец, подымаясь с земли, стаей вьется над морем.
«Остров Трипатрита, — вспоминается Брунцвику, — вечное веселье».
И когда ступил он на берег, береговые с криком подплясывая, окружили его.
«Брунцвик! Победитель! как ты сюда попал? Ты будешь танцевать с нами».
И какой-то закорютчатоно́гой схватил его за руку и крепко сжал, припаивая. Со львом было проще: ему навязали на хвост погремушку и он, дымчатым сибирским котом, закружился.
Брунцвик знает: стоит только поддаться, и ничем уж не остановишь — нога в плясе безответственна. А высвободить руку не может. Кое-как левой вытянул меч — подумал — и видит: заковырчатоногой без головы сам собой волчком вертится и все круче, отдаляясь.
«Да правда ли им так весело или этот танец победителей неутолимая скачущая жажда покоя? — подумал Брунцвик, за гриву волоча ошалелого льва к кораблю.
И они плывут — без пути.
«Эмбатанис! — лучезарный город, цвет Коровьего кулуба — карбункул!» вспоминается Брунцвику из рассказов Балада.
Они вышли на берег и ходят от дома к дому. Какое благоустройство и всюду запасы, а ни души. И во дворце трон, свечи горят, а ни короля, ни стражи. И ничего не оставалось как, пожелав невидимкам всего хорошего, вернуться на корабль.
И когда они приближались к берегу, вдруг загремели трубы и человек по человеку стали показываться, как будто вываливаясь из воздушных дул. И улицы и площади наполнились людьми. И среди них, окруженный всадниками, король Астроил, люди же его зовутся «недоры», по- русски невидимки.
«С невидимками трудно ожидать добро: пырнет и скроется и не на ком взыскать!» — подумал Брунцвик и взялся за свой верный меч.
А они его увидели.
«Брунцвик! — говорят, — беззащитный, неразумный явень, зачем ты сюда пришел?»
«Как пришел, так и уйду», сказал Брунцвик.
А они его хвать и повели к королю.
«Гордый Брунцвик, сказал Астроил, ты хочешь здесь оставаться?»
— А что ты хочешь со мной сделать?
«Мыслью и гордостью своей ты не уйдешь из наших рук. Тебя мы укротим».
И повелел король Астроил привести огненного коня и велит четырем воинам посадить Брунцвика на коня.
Брунцвик, отскочив, выхватил свой меч и тотчас головы четырех воинов упали к ногам, пылавшего огнем, коня.
Тогда набросились со всех сторон — и ни один не сдобровал: меч оказался надсильнее насилья.
По знаку Астроила вмиг все как выело, пустая площадь: Астроил, Брунцвик и лев.
«Чего ты хочешь? спросил Астроил, с нами тебе жить не путь».
«Я и не собираюсь. Укажи мне путь в мою землю!»
— Я знаю, сказал Астроил, я тебя провожу.
И на королевском корабле с королем Астроилом поплыл Брунцвик домой.
Невидимки в дорогу пели песни недоров, выкликая попутье и махали невидимыми платками.
Ветер был полезный и такой силы, не окончили ужин, как домчало до Праги.
Брунцвик со львом вышли на берег, а король Астроил, по- приятельски простившись: с Брунцвиком за руку, со львом за хвост, поднял паруса и побежал в свое королевство недоров — невидимок, в лучезарный Эмбатанис.
***
Как обрадовался Брунцвик, очутившись в родном городе на родной земле. Семь лет прошло, а ничего не изменилось: улицы, дома, церкви.
Он шел со своим львом — он, победитель! — и все от него шарахались.
— Что это за человек с таким зверем, что хочет сделать он с нашим городом?
А другие говорили:
«Да это укротитель львов, будет показывать представление на королевской свадьбе».
За все семь лет не было о Брунцвике: ни от него вестей, ни о нем слуху, а королеве Неомении он снился мертвым, и король Астрономус, отец Неомении, решил выдать дочь за ассирского князя Клеопу, ее верного рыцаря.
Со львом без труда пройдя через толпу — только что молодые прибыли во дворец из церкви — Брунцвик оставил льва во дворе, а сам поднялся в королевскую пировую палату.
Неомения со своим князем Клеопой — ей стыдиться нечего: в королевской короне Клеопа был выше ее на три головы.
Увидев Неомению, как обрадовался Брунцвик и загрустил — горечь, как страх, клевала его сердце и он не защищался.
Каждому, кто входил поздравить, жених подносил кубок: одним серебряный, другим золотой. Брунцвику достался золотой.
И выпив, он снял с руки перстень Неомении и положил на дно кубка. А сам вышел и со львом, сквозь толпу через мосты, направился к заставе.
Где-то сказалось в нем решающее слово: «на земле ему нет места, а на сердце человеческое бесполезен меч и судьбы не обойдешь».
«Не обойдешь!» повторял он вздрагивающими губами и, захлебываясь, шел своей волей открыто на свою судьбу.
А Неомения, увидя на дне золотого кубка перстень, узнала — Брунцвик, значит, жив. А любовь умерла, только любопытство.
Верный рыцарь не мог не исполнить ее волю: князь Клеопа поднялся из-за стола и вышел. Его место занял король Астрономус.
Проходил человек со львом — у всех на примете. Клеопа шел по горячим следам. И у заставы нагнал человека со львом. Было к ночи, рукам виднее. Клеопа протянул руки и, не обгоняя, приглушенным голосом окликнул:
«Король Брунцвик?»
— Я, ответил, не оглядываясь, Брунцвик.
И под мечом скостившихся рук он ткнулся на землю и не вздрогнув, прижался лицом к земле под тяжестью длинного человеческого тела, покрывшего его с головой: змеиным удавом лев задушил Клеопу.
Все свалят на разбойников.
А Брунцвика не опознают. Конечно, ни бесстрашного перстня, ни меча — самосека: кто-то не поленился, успел подобрать. Брунцвик пропал. А Клеопа — вот награда за верность!
И когда их освобожденные души летели в пространстве, забирая высоты с одним незадушенным чувством, любовью, что которая любовь и которая мука неразличимы, лев без оглядки бросился в город и, расшвыривая стражу, вскочил в королевскую пировую палату и улегся у ног Неомении. И тридцать дней ни на шаг не отходил от Неомении. Надоел порядочно, да и все его боятся. А гнать не велено.
А как лев протянул лапы и все с облегчением вздохнули, взялись за шкуру — чучелу делать. Подпороли у горла, а из шкуры лезет — вот никому не догадаться! — ни львиная душа, ни утроба, а старый рыцарь Балад: «Здравствуйте!»
Неомения, взглянув на такое пареное чучело, расхохоталась. И своим детским простым смехом пробудила Брунцвика.
«Что мне приснилось, Неомения!»
«Мне тоже снилось, но я не верю в сны или понимай все наоборот».
ПРИМЕЧАНИЕ
Для каждого отдельного человека сновидение не обязательно, можно за всю жизнь не увидеть ни одного сна. А история человека без сновидений немыслима. Источник мифов или того, что называется «откровением» — сновидение. Погаснет память, сотрутся воспоминания и наступит конец человечества: жить больше нечем! Кто-то скажет, и это будет не человек: «жил на земле человек!» Или ничего не скажет: сновидения не — человека и его образ мыслей — тайна; вздрагивая брюхом, как собака, которой что-то снится, проворчит — и только.
Сновидение проникает сказку («Клад» в «Докуке и Балагурье», народная, и у Гоголя в «Пропавшей грамоте»8), — сновидение в чуде («Чудо о Димитрии» — «Три серпа»), сновидение в легенде «Брунцвик».
«История о славном короле Брунцвике и о великом его разуме, как он ходил во отоцех морских с великим зверем львом и о прекрасной королеве Неомении»9 — сложилась в Германии в XIII веке, приурочена к Праге и приплетена к чешскому гербу: орел и лев (Штильфрид и Брунцвик). Первое издание в 1565 году. С этого издания в XVII веке сделан русский перевод. Брунцвик, как и Мелюзина, входят в русский круг любопытных к чудесному.
Старый рыцарь Балад, воспитатель Брунцвика — Балад — Гуверналь Тристана, Синибалд Бовы королевича, Очкило царя Соломона10 — рассказывает Брунцвику о подвигах его отца Штильфрида, «Как мы с ним добыли чудесного Орла». «А я добуду Льва!» Брунцвик только и мечтает сделать что — нибудь такое, как его отец.
Балад рассказывает не только о виденном «собственными глазами», а и читанное: Балад знает Александрию — деяния Александра Двурогого, Индию Пресвитера Иоанна — попа — царя, Откровение Мефодия Патарского, Косму Индикоплова11.
В Праге какие львы! А пугливый Брунцвик и на улицу редко выходил, все в комнатах. И ему снится море — птица Ног (Нагуй) — Балад превращается во льва — лев служит ему.
Любопытно о природе сирен: все что хочешь, но есть нельзя: получается вроде котлет, если в фарш перелить воду, бросить катышок на сковороду, вспузырится, а ни на вилку и ложкой не подцепить — жалкий, расползшийся фьюк.
Текст повести и исследование М. Петровского в Памятниках древней Письменности, LXXV, 1888 год.
Брунцвика читала Московская Русь XVII в. и Петровская Россия XVIII века — читали не по-нашему, глухо и немо пробегая глазами, читали всем ртом: и брови ходят и уши в работе. И в XIX-м нашелся любитель — верный глаз! — переделал Брунцвика в сказку: сказка «о Игнатье царевиче и Суворе невидимке-мужичке»12. Сборник «Лекарство от задумчивости и бессонницы».
1949—1950
***
Впервые опубликовано: Алексей Ремизов. Мелюзина. Брунцвик. Париж: Оплешник, 1952. С. 51—70.
Рукописные источники и авторизованные тексты: 1) Черновой автограф в тетради под загл. «Брунцвик», «7—13.VII.1949» (I редакция) — РГАЛИ. Ф. 420. Оп. 4. Ед. хр. 20. Л. 1—28; 2) II редакция: вар. А) Беловой автограф с правкой в тетради (раздел «Примечания» — отсутствует) под загл. «Брунцвик», под текстом помета: «Текст: «История о славном короле Брунцвике». М. Петровский. Памятники древней письменности и искусства, СПб., 1888, LXXV», «18.VII.1949» — РГАЛИ. Ф. 420. Оп. 4. Ед. хр. 20. Л. 29—61; вар. Б) Авторизованная машинопись — Собр. Резниковых.
Тексты-источники: 1) Пыпин. Очерк. С. 223—227; 2) Гудзий. С. 382—383; 3) Петровский М. История о славном короле Брунцвиге // ПДП. СПб., 1888. Вып. LXXV. 76 С. [Вступительная статья — С. 1—27; текст—список XVIII в. — С. 31—57].
Дата: 1949—1950.
В основе древнерусская переводная повесть формально была близка жанру сказки. Этот этап существования сюжета отражен в Первой редакции — сказке о Брунцвике и его волшебных помощниках — дядьке Баладе и Льве. С веселым по тону повествованием диссонировал трагический финал, в котором вернувшегося из странствий героя убивал жених разлюбившей его жены. В этой редакции еще не было найдено эстетического равновесия между художественной идеей и формой произведения. Во Второй редакции повествование развивалось согласно сюжету источника до момента возвращения героя домой и узнавания его женой по перстню. В этой кульминационной сцене сказочный сюжетный мотив «муж на свадьбе своей жены» был трансформирован в мифологический, подобный сюжетной основе трагедии Эсхила «Агамемнон». «Вольная» смерть героя, не сопротивлявшегося убийце, была результатом осознания им потери единственной любви и носила жертвенный, мистериальный характер. Подобная концовка по-новому освещала фантастические странствования героя, которые представали символическими метафорами его духовного развития. Но это был «ложный финал», а подлинный заключался в радостном пробуждении от сна Брунцвика и его жены. Введение такой концовки — пробуждения-воскресения — было последним звеном в процессе трансформации сказки в мистерию. О текстологической истории «Брунцвика» подробнее см.: Алексей Ремизов и древнерусская культура. С. 207—217.
- 1. ...вспоминали старого короля Фредерика Штильфрида. — «В Чешской литературе роман, передававший историю Брунцвига, <...> известен был очень давно и напечатан уже в 1565 г. вместе с историей отца его Штильфрида» (Пыпин. Очерк. С. 226).
- 2. ...последний подавился. — В НР-Оплешник было: «последний подавился, [дожевывая свои куски]».
- 3. «Сирену можно ~ но не есть»... — В Первой редакции было: «Я пойду и съем Сирену, — сказал Брунцвик. // «Сирену можно ять, но не „есть“».
- 4. «Нагуй»... улыбнулся Брунцвик... — название птицы взято из подстрочного примечания Петровского: «В сказ. об индийском царстве — «нагавин» или «нагуй» (С. 36). В Первой (сказочной) редакции в имени «нагуй» Ремизов заменил звонкую букву «г» на глухую «х».
- 5. Волот — великан, богатырь, у которого сила соединяется с ростом и дородством.
- 6. «Манитрусы» — название фантастических зверей взято из примечания Петровского (С. 44).
- 7. ...рога копытчика... — Первоначально в НР-Оплешник было: «рога дьявола». «Копытчик» — ремизовское прозвище критика, поэта, редактора журн. «Аполлон» С. К. Маковского.
- 8. «Клад» в «Докуке и балагурье», народная, и у Гоголя в «Пропавшей грамоте» ~ «Чудо о Димитрии» — «Три серпа»... — Имеются в виду тексты: Ремизов А. Клад / Сказки русского народа, сказанные Алексеем Ремизовым. Берлин, 1923. С. 305—311; Гоголь Н. В. «Пропавшая грамота» (1831); Ремизов А. О Димитрии / Ремизов А. Три серпа. Париж, 1927. Т. 2. С. 26—28. В сборнике Ремизова «Докука и балагурье» сказка под заглавием «Клад» отсутствует.
- 9. «История о славном короле Брунцвике...» — название древнерусского переводного памятника (ПДП. С. 31).
- 10. ...Гуверналь Тристана, Синибалд Бовы королевича, Очкило царя Соломона... — герои ремизовских повестей: Гуверналь — воспитатель Тристана в «Тристане и Исольде», Синибалд — воспитатель Бовы в «Бове Королевиче», Очкило — воспитатель царя Соломона в повести «Премудрый царь Соломон и красный царь Пор».
- 11. Балад знает Александрию ~ Индию Пресвитера Иоанна — попа-царя, Откровение Мефодия Патарского, Косму Индикоплова. — Речь идет о переводных памятниках древнерусской литературы, содержащих географические сведения как реального, так и легендарного характера: «Александрия» — см. коммент. к С. 300; «Сказание об Индийском царстве» — описание Индийского царства пресвитера Иоанна, известное на Руси со II пол. XV в.; «Откровение Мефодия Патарского» — переводное византийское эсхатологическое сочинение неустановленного автора, датируемое, по одной версии — IV в., по другой — VII в.; «Космография» Козьмы Индикоплова — славянский перевод «Христианской топографии» византийского писателя VI в. Козьмы Индикоплова, труда, созданного для опровержения Птоломеевой системы мира, известен в рукописной книжности Московской Руси с XIV—XV вв.
- 12. ...переделал Брунцвика в сказку: сказка «о Игнатье царевиче и Суворе невидимке-мужичке»... — Сведения взяты из: Пыпин. Очерк. С. 227.