С. Лозинский. Роковая книга средневековья

Известный богослов II века Ириней, автор влиятельного сочи­нения «Пять книг против ересей», был, по-видимому, первым хри­стианским писателем, пытавшимся установить «правовое отноше­ние» между Богом и Христом с одной стороны и дьяволом — с другой.

По учению Иринея, дьявол получил право власти над человеком в тoт момент, когда человек под влиянием обольщения и искушения нарушил Божеские предписания и совершил грех. Разумеется, обо­льщение и вовлечение человека в грех являются преступлением дьявола, насильственно вмешавшегося и сотворенную Богом об­ласть, но раз человек добровольно дал себя обольстить н отошел oт Бога, дьявол получил полное право господства над человеком. Бог мог бы лишить дьявола плодов его преступного вмешательст­ва, но по своей «неизреченной справедливости» он этого не делал и предоставил дьяволу право на уже раз обольстившегося челове­ка. Это право должно было быть отнято у дьявола человеком, ко­торый таким же добровольным путем освободил бы себя от оболь­стительной силы дьявола и тем лишил бы последнего права господства над человеком. Так было бы восстановлено перво­начальное «правовое отношение» между тварью и Творцом, и дьявол был бы побежден и более не обладал бы властью над человеком.

Правовая теория Иринея нашла энергичного и неутомимого за­щитника в лице Оригена, доказывавшего, что дьявол был «об­манут» Спасителем. Получив в силу греха власть над человеком, дьявол мог вернуть ее лишь взамен какого-либо возмездия, экви­валента; таковым была кровь Спасителя. Так смерть Спасителя стала средством уничтожить силу дьявола: человечность во Хрис­те была приманкой, на которую оказался так падок дьявол, и он, подобно крысе, попал в мышеловку. Стремясь за мнимо смертным, дьявол, по словам папы Григория Великого, потерял тех смертных, которые были в его власти: «Так гонишься за тенью и теряешь на­личие». Ту же мысль подробно развивал в сочинении «Точное изложение православной веры» крупнейший представитель греческой церкви VIII века Иоанн Дамаскин. И вплоть до Петра Ломбард­ского, изображающего Искупителя на кресте в виде мышеловки, церковные проповедники и писатели варьируют на разные лады ос­новную мысль Иринея о потере дьяволом дальнейшего господства над людьми и об искуплении как об освобождении человека из-под власти дьявола.

Так Ириней ввел дьявола в церковную догматику, определив ему в ней точное место. Иринею же принадлежит и ясно выраженная мысль о том, что дьявол создан подобно Другим ангелам, что он по природе своей добр, обладает свободной волей, и мог бы тво­рить одинаково доброе и злое, но по собственной воле и вине стал злым и творит одно лишь злое. Он злоупотребил своею свободою ввиду присущих ему гордыни, надменности и чванства, а также в немалой степени зависти; за эти свойства он, по словам Оригена, был низринут с неба на землю и превратился в своего рода падшего ангела. Особенно сильно разгорелась его зависть, когда он убе­дился, что у Адама и Евы имеются дети; он увлек поэтому Каина а убийство брата, любезного Богу, и благодаря этому стал родо­начальником смерти, продолжающейся и ныне. Кроме указанных свойств, на падение дьявола с неба влияла еще и его непомерная похоть, причина падения столь многочисленных ангелов, гнавших­ся за дщерьми смертных. От сожительства с ними падших ангелов произошли демоны, помощники и сотрудники дьявола, рыскающие по свету и причиняющие людям много зла.

По убеждению богослова II века Татиана, тело дьявола и демонов состоит из воздуха или огня. Будучи «почти телесными», дьявол и его помощники нуждаются в пище, и Ориген утверждает, что они «жадно глотают» жертвенный дым. Они умственно и физически богаче одарены, нежели обыкновенный смертный, и ошибочно предполагать, учит Татиан, что они — души умерших. На основании расположения и движения звезд они предвидят будущее, а также обладают потаенными знаниями, которые охотно открыва­ют женщинам.

Последнее положение подчеркивается Климентом Александ­рийским, великим учителем церкви конца II века в его сочинении «Строматы» («Разноцветные ковры» ).

Наравне c падшими ангелами, армию дьявола составляли языческие божества древнего мира, превратившиеся в процессе развития христианства в презренных и коварных демонов. Подобно тому, как в Персии при переходе от язычества доисторических иранцев к ре­лигии Зороастра, прежние боги, носившие имя «дева», стали демонaми, подданными губительного Аримана, и их культ был запрещен, а самое имя «дева» стало употребляться для наименования дьявола, точно так же греко-римские божества, как и слово «дай­мон», некогда обозначавшее божество, были низведены торжест­вовавшим христианством с божественного пьедестала и низринуть в пучину дьявольской преисподней.

Но христианин может заставить дьявола и демонов, этот хлам древнего мира, сознаться, что они вовсе не боги, а лишь мертвые боги, реально, однако, существующие.

Осведомленность дьявола должна была быть, по мнению цело­го ряда богословов средневековья, крайне обширной, ибо вся древ­няя премудрость, по сути своей ложная, но крайне разнообразная и поражающая своей пестротой, является детищем этих ныне превзойденных и ставших дьяволами богов. И не только в древней на­уке эти демоны сильны и опытны; они создали и всю материальную культуру древности и, следовательно, являются удивительно ловкими мастерaми, зодчими и художниками.

Отсюда — необыкновенные способности черта, дьявола.

Однако, будучи всезнайкой и всесторонним искусником, дьявол все свое внимание и все свои необыкновенные способности со­средоточивает на том, чтобы как можно больше вредить человече­ству, как можно сильнее ударить по людям, как можно глубже подорвать власть Бога над людьми и подчинить их своей сатанинской власти. В этом отношении нет различия между происхождением того или иного демона: падший ангел и бывший римско-греческий бог преследуют одну и ту же цель, обладают одними и теми же свойствами; основная черта их деятельности — причинение зла, вредительство, малефициум. Вот почему их, с точки зрения их ос­новной деятельности, следует называть малефиками (эловреди­телями).

Их вредительство чаще всего проявляется через людей, которых они наделяют особыми способностями, направленными ко злу, и которых обычно называют колдунами, кудесниками, чародеями, волхвaми, прорицателями, заклинателями и т. п. Непосредственно или через колдунов дьявол всегда и везде старается причинить лю­дям физические страдания, насылает засуху, неурожай, голод, чуму, мор, проказу и иные бедствия — правда, по допущению Божьему. И нравственное зло имеет своим источником дьявола и его помощников: они насаждают язычество и заставляют языч­ников смотреть на них как на божество. От них исходят толкова­ние примети затмений, умение угадывать, равно как и разные ма­гические фокусы, чародейство, колдовство и астрология. Они враги христианской веры, толкают людей на ереси и язычество; по их на­ущению происходят самые жестокие гонения на христиан и на их веру. По учению в. Киприана, бывшего в III веке главою церквей проконсульской Африки, дьявол является создателем всякого цер­ковного раскола и ереси.

И для крупнейшего авторитета раннего средневековья, для бла­женного Августина, языческие боги, которым римляне приносили жертвоприношения, были на самом деле демонами, реальное суще­ствование которых бесспорно, но злая воля которых теперь, в силу торжества христианского вероучения, может быть смягчена и ос­лаблена не жертвоприношениями, а христианским экзорцизмом.1 Без этого средства дьявол может вызвать всякие болезни и напа­сти, неурожай, засуху и голод. Августин же твердо уверен в воз­можности превращения человека в животное и говорит, что дьявол может настолько исказить лицо какого-либо человека, что окружа­ющие принимают последнего за то или иное животное. Это пред­положение Августин сопровождает и другим: возможно, говорит он, что окружающие видят не самого человека, а его «фантасти­кум», отделившийся от него, как то происходит во сне, и приняв­ший в силу вмешательства дьявола образ определенного животно­го. Этот «фантастикум» принимается Августином за незыблемый факт, ибо за него говорят бесконечные случаи во сне, когда от че­ловека отделяется и уносится в бесконечное пространство его «фантастикум». По существу, Августин ставит знак равенства между душой и «фантастикумом», распространяясь на тему превращения последнего в образ животного или какого-либо человека под влиянием чародейственных сил дьявола.

***

Подлежит ли колдун наказанию? Поскольку колдун, как ору­дие злой воли демона, причиняет людям вред, порчу, зло, насы­лает на них всякие беды и несчастия, отнимает у них сон и спокой­ствие, лишает их пищи и довольствия, он еще в древнем мире подлежал, как всякий преступник, суровому наказанию, в меру своего преступления.

Чем больше вреда он приносил, чем значительнее был его малефи­ций, тем беспощаднее была постигавшая его кара, и тем явственнее торжествовал свою победу принцип справедливого возмездия. Так как колдун находился во власти богов прошлого, служил им, то всякое поклонение отжившим богам, которые в силу своей «превзойденности» превращались в злых, преступных демонов, было в античном мире наказуемо, и наказание колдуна носило с внешней стороны ре­лигиозный оттенок, хотя по существу оно было чисто светским.

Демонослужителя или идолопоклонника (что было одно и то же) наказывали не за грех, не за веру в отжившего бога или в его изображение — икону или идол, — а за его преступление, совер­шенное по наущению мстящего миру бога прошлого, отставшего от «нынешней» культуры. Если римские императоры преследовали христиан, то в этих преследованиях не было религиозного момен­та: христиане находились во власти злых богов, демонов и идолов, которые в силу своей природы толкали их на преступление, за что христиане и терпели соответственные наказания.

Такое же отношение к колдунам воспринял на первых порах и христианский мир: возврат к идолопоклонствy, который теперь означал веру в римские божества, наказывался потому, что старые боги в качестве демонов и дьявола могли подстрекать отпавших от христианства лишь ко злу, к причинению людям одних лишь бед­ствий и несчастий. Так кaк смерть от отравления особенно сильно поражала окружающих, то колдунов стали отождествлять с отра­вителями, и малефиций часто даже назывался венефицием, т. е. ядовредительством.

Однако если светская власть должна была преследовать пре­ступных колдунов как убийц и прочих вредителей, то и церковь, боровшаяся за рост своей паствы, не могла относиться безразлич­но к отходу отдельных ее членов; отход ведь был тем более опасен, что мог совершаться безнаказанно, если «идолопоклонник» не со­вершал никаких вредительских актов, несмотря на своего злого ис­кусителя.

Неудивительно, что церковь постепенно началa включать отпав­шего члена в разряд и церковных преступников, на которых долж­ны распространяться духовные наказания. К последним относи­лись в качестве особенно тяжких отлучение от церкви и отказ в причастии перед смертью грешника; для церкви при этом не иг­рaл существенной роли размер преступления вернувшегося к старому богy преступника. Церковь наказывала нe за вред, причиненный обществу или человеку, а за отпадение от церкви, за отступление от Слова Божьего, отступление, могущее и не сопровождаться уго­ловным преступлением, малефицием. В круг колдовства — мале­фиция входили магия, прорицательство, гадание, обворожение и т. п., причем колдун мог действовать через заклинание или вся­кими иными средствами, которые емy «поставлял» дьявол.

Собор 306 года в Эльвире самым суровым образом осуждает колдовство ввиду того, что оно возможно лишь в силу возврата человека к идолопоклонству. На этой же точке зрения стояли соборы 314 года в Анкаре и 375 года в Лаодикее, указывавшие, что представители духовенства зачастую занимаются колдовст­вом, изготовляют амулеты и становятся заклинателями, гадателями и «математиками».

С этого момента ряд соборoв останавливается на страшном кол­довском преступлении и включает в него поклонение деревьям, скалaм, камням, источниками т.п. Провинциальный собор 551 года в Элюзе не ограничивается уже духовными карами и тре­бует наказания плетьми для колдунов низкого и рабского звания. Нарбонский собор устанавливает продажу в рабство свободного человека, впавшего в идолопоклонническое колдовство. Таким образoм, мы видим, что с середины VI века церковь требует двойно­го наказания колдуна и привлекает к его наказанию и светскую власть. Само преступление является таким, которое касается обеих властей; оно смешанное — delictum mixti fovi — Даже в том слу­чае, когда колдун не причинил вреда, не совершил малефиция.

Эти постановления соборов, равно как и аналогичные заявле­ния папы, не могли не просачиваться в светское законодательство, хотя последнее стремилось иметь дело лишь c «зловредными дея­ниями» колдунов, c учинением ими порчи томy или иному челове­ку, по жалобе которого и свершался суд над колдуном. Частный характер раннесредневекового суда, где инициатива и обвинение исходили от пострадавшем стороны и где отсутствовал принцип общественного обвинения, как нельзя лучше гарантировал этот суд от преследования таких колдунов, которые, по учению церк­ви, были отчаяннейшими преступникaми, но своими действиями не вызывали жалоб и не подавали пострадавшим повода к обраще­нию к суду за наказанием гaдатeля, метателя жребия, ясновидца, вязателя узлов, «математика» и всякого иного безобидного вида колдовства.

Оставляя в огромном большинстве случаев вне поля своего зре­ния не причиняющих вреда колдунов, светский суд, в то же время, осуждает тех, кто творит насилие над летающими по ночам женщи­нами, которых называют стригами, ламиями или масками и ко­торым приписывают такие ужасные преступления, как высасыва­ние внутренностей из живых людей или пожирание малых детей.

Светское законодательство считает безумием все эти рос­сказни и предостерегает от веры в них, подчеркивая, однако, факт существования колдунов, как зловредителей (малефиков), так и та­ких, которые своим колдовством не причиняют людям особого ущерба. Эдикт лангобардского короля Ротара 643 года прямо за­прещает христианам верить томy, что женщины могут быть вампи­рами и высасывать внутренности из живых людей, и приказывает судьям не допускать, чтобы заподозренные в тaком невозможном преступлении женщины убивались безумцами. Карл Великий пошел гораздо дальше Ротара и в своем первом саксонском капитуля­рии от 787 года говорит, что смертная казнь должна постичь того, кто, одураченный дьяволом, верит, подобно язычнику, в существование пожирающих живых людей стриг или ламий и на этом осно­вании убивает этих несчастных мнимых преступников.

Так светское законодательство проводит резкую грань между колдовством и «языческим безумием». Колдун — реальность, он несет с собою малефиций своему ближнему и подлежит как вреди­тель суровому наказанию; вампир-стрига, ламия или маска не су­ществуют и являются бредом одураченных дьяволом отдельных безумцев, совершающих тяжелые насилия над мнимыми преступ­никами, за что сами должны подлежать ответственности перед законом.

Но если светский суд отмежевывал себя от народных безумий, то церковные взгляды, наоборот, все более и более к ним прибли­жались и вскоре овладели и светским судом.

До IХ века светское законодательство упорно ставило ударение на вреде, учиняемом колдунами, и в меру этого вреда устанавлива­ло для малефика то или иное наказание; с момента же ослабления светской власти и усиления церковной начинается выпячивание религиозного характера преступления колдуна. Его ждет наказание не только за то, что он причинил ущерб людям, но и за то, что он совершил богохульство, впал во власть демона, преклонился перед силой языческого начала, и степень наказания, определяемая свет­ским судом, соответствует все более и более величине греха, а не преступления: убийство, совершенное без специфической примеси колдовства, может быть наказано менее сурово, чем гадание или заговаривание, в котором ярко сказался элемент дьявольского наваждения.

Так светский закон, ища сближения с церковью, впитывает в се­бя канонические элементы и не только предлагает церкви свой карающий меч, но и сам проникается ее духом и отклоняется от прежнего взгляда, видевшего в преступнике-колдуне вредителя, а не грешника.

Народная фантазия обогащается «учеными» измышлениями, схоластическими ухищрениями и языческой мифологией. Богослов­ская мысль питается народными суевериями и в свою очередь сеет в народе фанатизм, безумие и ужас. Как из рога изобилия, льются на обезумевшее человечество комментарии к «великим» учителям, рассказывающие о небывалых и неслыханных дерзостях и злодея­ниях дьявола. Одно его деяние страшнее другого, и монахи изощ­ряют все свои способности, чтобы изобразить самый фантастичес­кий подвиг ставшего героем целой эпохи дьявола. Аббат Гиберт из Ножана передает, что его собственный отец подпал под чары дья­вола и потому он, Гиберт, родился на семь лет позже, чем должен был родиться. В эти семь лет отцовской импотенции к матери Ги­берта явился однажды ночью дьявол в образе мужчины, готового вступить в связь с ней; однако дьявол был своевременно прогнан добрым духом, заинтересованным в сохранении нравственной чистоты матери Гиберта.

Умением прогонять дьяволов, являвшихся к женщинам в обра­зе мужчин, особенно отличался знаменитый проповедник Бернард иэ Клерво. Он много способствовал оживлению в XII—XIII веках учения Августина Блаженного, благодаря Бернарду стали популяр­ны в народе наиболее безумные деяния демонов и дьявола.

Не менее ужасные истории рассказывает в своем «Поликрати­ке» Иоганн из Солсбери, большой знаток сочинений Августина и Исидора. С Иоганном по части дьявольских ужасов сопернича­ет Петр из Блуа, распространяющийся на тему о том, как по ука­занию дьявола женщины изготовляли глиняные фигуры и через их посредство мучили своих врагов или вселяли любовь в души тех, кого любили. Из ряда нормандских монастырей распространялись по Северной Франции такие ужасы, что потребовалось вмешатель­ство папы для успокоения монастырской братии и всего населения. То же имело место в знаменитом Корнейском монастыре, откуда исходили фантастические бредни, котoрым, по словам аббата Ви­бальда из того же Корвея, не стал бы верить даже язычник. Теперь стали принимать как нечто достоверное то, что гунны произошли от демонов, что жители острова Кипр являются детьми дьявола, при­нявшего вид мужчины и вступившего в половую связь с женщиной. Таком дьявол уже и раньше стал называться инкубом (сверху лежа­щим), в противоположность дьяволy, принимавшему вид женщины и называвшемуся суккубом (лежащим снизу). 0б английском коро­ле Мерлине говорили, что он родился от инкуба и дочери-монашен­ки английского короля, и Вальтер Мап говорит о целом ряде лиц, ро­дившихся точно таким же образом.

Вопрос об инкубах и суккубах делается излюбленной темой теологической мысли, и Вильгельм Парижский посвящает ей особен­но много внимания; пигмеи, фавны, оборотни-волки и гиены, все они — разные демоны и полудемоны, самым коварным образом распоряжающиеся судьбою людей. Фавн, по его мнению, есть смертное, не вполне демоническое существо, родившееся от инкуба и женщины. Впрочем, Вильгельм Парижский полагает, что демон не в состоянии произвести на свет человека и лишь пользуется человеческим семенем, которое он вводит в женщину, становящуюся тем самым матерью.

Однако церковь, всячески распространяя бредни о дьяволе, постепенно запуталась в собственных противоречиях и сама начала бояться дьявольского наваждения. Желая наказать слабых людей за колдовство, приравниваемое ею к ереси, церковь создала такую метлу, котopaя, казалось, выметет самую церковь и оставит земную юдоль всецело во власти одного лишь дьяволa.

Но до ХIII века число преследований за колдовство было срав­нительно невелико: церковь иногда как бы стушевывалась перед государством и предоставляла ему преследовать действовавших под влиянием дьявола преступников.

***

В связи с развитием средиземноморской торговли и появлением торговой буржуазии в Южной Франции и Северной Италии началось направленное против церкви движение. Это движение уже в ХI веке приняло крупные размеры. Во главе его зачастую стояла торговaя буржуазия, недовольная тем, что церковь стесня­ла ее размах и конкурировала с ней там, где сама начала торговать. К этому движению вскоре примкнули городская мелкота и крестьянство, разоряемые церковной десятиной и всяческими иными поборами. Это народное движение, руководимое торговой буржуази­ей, но опиравшееся на крестьян и ремесленников, церковь назвала еретическим, окрестив его сторонников именем катаров. К этому антицерковному движению присоединилась и значительная часть землевладельческой аристократии, ненавидевшая церковь за ее об­ширные владения.

Как всякая ересь, катарство подлежало в первую очередь церковному суду, приговоры которого до XI века, до появления катарства часто ограничивались духовными наказаниями, как-то: епитимией, временным отлучением от церкви, иногда пожизнен­ным, не дававшим возможности получить причастие даже нa смертном одре. Правда, церковь время от времени побуждала светские суды выказывать свою благочестивую суровость (Inns rigor) в отношении еретиков и применять к ним смертную казнь, и государственные суды покорно подчинялись этому требованию. Но такие обращения носили скорее эпизодический характер, и лишь с появлением катаров церковь потребовала, чтобы все суды, безразлично — духовные или светские, встали на защиту попираемой церкви, и во имя истребления ереси заклинала весь христианским мир не останавливаться ни перед чем и широко применять «всю мощь своей карающей власти». Тaк как в катарской ереси были налицо элементы, сближавшие ее с колдовством, ибо катары превозносили силу дьявола и приписывали ему господство над материальным миpом, то карательные органы решили подвер­гать катаров тем наказаниям, каким они подвергали наиболее закоренелых колдунов, зловредителей. И в 1022 году в Орлеане была, по распоряжению французского короля, сожжена первая партия катаров. Выбор именно этого вида наказания мотивировался тем, что сожжение — наиболее болезненное наказание и что оно уничтожает «без остатка» преступника-еретика. Вслед за орлеанским сожжением запылали костры в Тулузе, Лиможе, Монтефорте, Аррасе и других местах. Энергичная деятельность светских и церковных судов привела к загону катарской ереси в подполье. Но процесс разложения феодального и натурального хозяйства продолжался; народное недовольство усиливалось, крепла торговая буржуазия, учащались ее столкновения с церко­вью, и противоречия общественной жизни выливались в форму религиозного брожения — рядом c катарством, начавшим посте пенно сходить co сцены, появилось близкое ему по духу движение вальденцее.

По своему размаху вальденство было гораздо обширнее катар­ства — настолько, насколько ХIII век дальше ушел в своем разви­тии от предшествовавшего ему века, тем более, что крестовые походы ускоряли темп общественной жизни, и Европа за одно сто­летие пережила больше, чем переживала обычно за два или три столетия. Вальденство стало представлять серьезную опасность для церкви, и последняя решила напрячь все свои силы для борьбы с этой новой ересью. Церковные суды в глазах папы выглядели недостаточно сильным орудием для искоренения этой страшной опас­ности; были объявлены внутренние крестовые походы, а затем бы­ла введена и инквизиция.

Инквизиция должна была вырвать из тела Европы жало ереси. Но есть ли колдовство — ересь? Ведь ересь характеризуется, во-первых, ошибкой в мышлении (error in ratione), а, во-вторых, упорством (pertinacia) в этой ошибке. Но ведь колдун, веря в дья­вола, не совершает ошибки в мышлении, ибо дьявол действительно существует и упорство колдуна не может быть ерети­ческим, тaк как он упорствует не в ошибке, а в том, что фактически подтверждается и церковью, и всеми ее авторитетами. Правда, еретиком называется всякий вообще, кто «либо рождает ложные или новые мысли, либо следует им» (falsas vel novas opiniones gignit vel sequitur). Но ведь колдун не «рождает» ни ложных, ни «новых» мыслей — и казалось, что все виды колдовства, которое так трудно подогнать под ересь, останутся вне сферы компетенции ин­квизиционных судов.

И действительно, когда известный своей жестокостью доминика­нец-инквизитор Бернард из Ко, прозванный Молотом peтиков, открыл в 1245 году еретическое гнездо в местечке Лемас Сеи-Пюэль (между Тулузой и Каркасоном) и привлек к своему трибуналу в ка­честве полусвидетелей-полупреступников поголовно все население местечка, он не счел, в качестве инквизитора, возможным возбудить дело против какой-то колдуньи, заявившей, что она околдовала одежду, пояс и сандалии своих соседок, чтобы предохранить их от всех болезней. Точно тaк же нет почти никаких указаний на колдов­ских преступников в тех 5600 процессах, какие были возбуждены этим же Бернардом из Ко, хотя он действовал в том районе, который в XIII веке насчитывал немалое количество колдуний и колдунов. И тулузский инквизитор Бернард Ги, действовавший в начале XIV ве­ка, не упоминает в своих 600 процессах ни одного колдуна. правда, это число процессов не охватывает всей деятельности Бернарда Ги; но ничто не наводит на мысль о том, что в неопубликованных про­цессах этого инквизитора может оказаться более или менее значи­тельное число колдовских дел. По-видимому, инквизиторы не счи­тали колдовство ересью, подлежащей преследованию инквизицией, и в течение 60—70 лет с момента учреждения инквизиции обычно оставляли колдунов во власти епископских и светских судов. Однако постепенно мысль о тесной связи между колдовством и ересью начинает проникать в церковную среду, и все настойчивее вы двига­ется необходимость включить колдовство в сферу деятельности ин­квизиции и отождествить колдунoв c еретиками, в частности, c ката­рами и вальденцами.

Уже в первой половине ХIII века против катаров и вальденцев, жестоко преследуемых и потому, естественно, совершавших свои религиозные обряды тайком, по ночам, в подполье, было выдвинуто обвинение в устройстве «синагоги сатаны». В этой «синагоге» происходят якобы самые ужасные виды богохульства, церковь и Христос подвергаются жесточайшим оскорблениями для вяще­го посрамления истинной веры в эту «синагогу» прибывает сам са­тана, которому оказываются отвратительнейшие почести и знаки благоговения. Появление сатаны дает повод стремиться в эту «си­нагогу» и колдунам, чтобы тaм, одновременно c катарами, выразить свои чувства дьяволу и получить от него те или иные указания от­носительно колдовства. Так происходят общие собрания еретиков и колдунов. Тaкие собрания не могут не сблизить всех поклонников дьявола и не сплотить их в почти однородную еретическую массу. На этих собраниях колдуны вступают добровольно в союз с дья­волом и заключают c ним договор, «пакт».

***

Церкви давно был известен факт добровольного союза человека с дьяволом, — теперь, с середины III века, и связи с «синагогой сатаны» катaров, зти «пакты» стали обычным явлением — нa стра­ницax теологических трактатов; их описаниями пестрят все работы как инквизиторов, таки прочих представителей католицизма.

Как колдуны, так и еретики являются вассалами своего сеньо­рa — дьявола, и приносят ему обычный в феодальном мире хома­гиум (почтение), выражающийся поцелуем. И на тему о синагогаль­ных оргиях, о дьявольских поцелуях, о ночных собраниях еретиков и колдунoв, o блуде, богохульствe, о повальном грехе, о содомских из­вращениях пишутся многочисленные «ученые» и «неученые» работы, выводы которых сводятся к тому, что еретики и колдуны мало чем от­личаются друг от друга, и если первые подлежат инквизиционному суду, то нет основания изымать вторых из-под его власти, так как в действиях колдунов еретический элемент достаточно силен, чтобы останавливаться еще на вредительской стороне их деятельности.

Они в большей степени грешники, чем преступники; они не долж­ны пользоваться «льготами» светских и епископских судов. И авторитетный инквизитор Николай Эймерик много раз в своем руковод­стве подчеркивает, что с юридической точки зрения важно не зловредительство колдуна, а характер его связи c дьяволом и выяс­нение, требует ли колдун от дьявола того, что, по учению церкви, до­ступно исключительно лишь Богу. Если он этого требует н верит, что дьявол не уступает во всемогуществе Богу, то он еретик, ибо это есть ошибка в мышлении (erroг in ratione).

Сближение колдунов с катаpaми, сделанное церковниками в ин­тересах распространения на первых жестоких норм инквизиционно­го судопроизводства, вело к тoмy, что из индивидуального преступ­ления колдовство превратилось как бы в коллективное, и возникла мысли о колдовской секте, члены кoтоpой, собравшись группой, совершают общий акт поклонения дьяволу, получают от него общие указания и совместно осуществляют его волю, его приказания. Ра­зумеется, групповые, сектантские преступления приобретали в гла­зах церкви более тяжкую форму, чем индивидуальные, и с конца ХIII века каждый разоблаченный колдун влечет за собою розыски его сообщников, братьев по секте. Эти розыски, сопровождавшиеcя в инквизиционном судопроизводстве «сознанием» преступников вo время пыток, выдачей мнимых соyчастников преступления, доносами, ссылкой на общее мнение, разными формами подозрения, вре­менным заключением на предмет более определенного установления вины, стали применяться к получившему характер сектантского дви­жения колдовству и вызвали здесь такие же отвратительные явле­ния, как и при преследовании других видов ереси. Начинаются мас­совые казни и открытия целых гнезд колдунов.

Оправданием для вмешательства инквизиции послужили еще и постановления папы Александра IV, а также ряда богословских авторитетов о тoм, что в круг ведения инквизиции входит не только ересь в узком смысле, но и все, что «явно пахнет ересью» (haeresim manifeste sapit). Разумеется, установление «пахyчести» дела предоставлялось произволу суда, которого нисколько не ограничивала оговорка о «новости» еретического запаха. Бесконечные схоластические толкования выражения «явно пахнет» в конечном счете клонились к подведению всякого колдовства под понятие о ереси, подлежащей инквизиционному суду. Так «синагоги сата­ны» с их собраниями, на которых приносилось почтение (гомаги­ум) дьяволу, имели роковое значение для колдунов, загнанных этим «коллективным почтением» в страшные колодки инквизици­онного суда.

Эти же синагогальные собрания расширили и объем представ­лений o колдовстве и создали новый вид колдовства — мы имеем в виду ведовство.

Синагогальные собрания изображались злостными фантазерами в виде многолюдных сходок, на которых присутствовали ката­ры, вальденцы и колдуны из разных местностей; чем больше было посетителей на этих сходкаx, тем более торжественный они носили характер и тем ярче проявлялись на них блуд, богохульство и поклонение дьяволу Инквизиторы поэтому подчеркивали многолюд­ность собраний и утверждали, что истинное число их посетителей скрывается попавшим в руки суда еретиком. Необходимость изобретения «огромных сходок» наводила на мысль о возможности преодоления дьяволом дальности расстояния и перебрасывания им своих поклонников c места на место помощью наделения их способностью летать по воздуху и совершать таким образом самые да­лекие путешествия. Об этой способности говорил еще Августин Блаженный, и если он определенно утверждал лишь о «фантасти­куме», Т. е. o перелетах души, то вопрос o телесном путешествии по воздуху он оставлял открытым, заявляя, что не знает, вознесся к третьему небу апостол Павел телом или душой. Колебания Ав­густина составляли предмет бесконечных рассуждений богословов. Казалось, что канон Episcopi, долгое время приписываемый Ан­кирскому собору, решал этот вопрос бесповоротно в сторону невозможности телесных полетов и снимал его окончательно с обсужде­ния, заявляя, что вера в ночные путешествия людей по воздуху является впадением в заблуждение язычников и гнушается маловерным волею не Божественного, а злого духа.

На самом деле, однако, этот канон оказался бессилен в борьбе с церковной схоластикой, Продолжавшей, после некоторых колеба­ний и временной нерешительности, утверждать сначала возмож­ность, а затем и реальность воздушных человеческих путешествий.

В 1239 году были в один день сожжены в Монт-Эме близ Шалона на Марне 182 катара; сожжение носило очень торжествен­ный характер и собрало много представителей духовенства и массу горожан и крестьян. Инквизитору удалось добиться от одной преступницы признания, что она в одну ночь совершила полет из Шампани в Милан, где присутствовала на торжественной трапезе, совершавшейся миланскими и иными катарами. При своем воздушном путешествии она вместо себя оставила в кровати рядом с мужем дьявола, принявшего ее образ ввергшего мужа в заблуж­дение относительно ее исчезновения. Правдивость и точность этих слов тем меньше могли вызывать сомнения, что признания этой «жалкой катарки» добился известный инквизитор Роберт Ле-Бугр, который в течение двадцати лет был в Милaне катаром, прекрасно знал нравы и верования этой секты и в 1233 году был на­значен папой Григорием IX инквизитором, чтобы, применяя свои обширнейшие познания и этой области, лучше служить делу иско­ренения ереси.2

Случай в Монт-Эме c «очевидностью, бросавшейся в глаза», показал возможность многолюдных ночных собраний, не считав­шихся ни с дальностью расстояния, ни с различием языков и обы­чаев, ни с полом, ни с возрастом. Отныне инквизиция заговорила o слетающихся из разных концов Европы стаях и для уловления этих преступников разбросала по многим странам настоящую сеть инквизиционных трибунaлов. Эти собрания, получившие название «шабаш», были почти однообразны, построены по одному и тому же типу, c одинаковым ритуалом.

Различали по многолюдности два вида шабаша малым и боль­шой. На большой собираются ведьмы целого округа, обычно на покинутом кладбище, вокруг виселицы, развалин замка или монасты­ря. Чтобы лопасть на шабаш, ведьмы пользуются специальной мазью, приготовленной из печени детей, умерших некрещеными. Достаточно ведьме намазать себе тело этой мазью, произнести ма­гическое слово и сесть верхом на помело, чтобы сейчас же полететь по воздуху и очутиться на месте шабаша. Ветер, буря, дождь, вре­мя, расстояние, тьма и иные помехи отступали перед магическими словами ведьмы, вылетавшей то из трубы, то даже из герметиче­ски закрытой комнаты. Однако, прибыв на место, ведьмы подвер­гались осмотру и должны были доказать, что имеют на теле «пе­чать сатаны», т. е. места, до которых некогда дотронулся дьявол, сделавший их навеки нечувствительными. После этого начиналось поклонение сидевшему на троне дьяволу, украшенному длинным хвостом и имевшему козлиные ноги и крылья, как у летучей мыши.

На шабаше все происходило наизнанку: дьяволу отвешивали низкие поклоны, повернувшись спиной; отрекались от Бога, Богородицы, святых и посвящали себя дьяволу. Сатана издевался над крещением, заставлял всякого наступать на крест; ведьмы и колду­ны, с факелами в руках, бешено танцевaли, повернувшись друг к другу, спинами; в полночь падали ниц и затем открывалось пир­шество. В изобилии пожирались жабы, а также печень и сердца де­тей, умерших некрещеными; пиршество сопровождалось циничными танцами и ужасными оргиями, за которыми следовала черная обедня. Облаченный в черную ризy дьявол злобно издевался над христианской службой и предлагал для поклонения огромную крас­ную морковь. До появления зари и пения петухов происходило пиршество вперемежку c танцами, оргиями и карикатурной церков­ной службой. Первые лучи света разгоняли ведьм, и они разлета­лись, точно пуганые вороны. По пути они выбрасывали свои мази и яды на жатву и тем самым ее губили; если путь был очень далек, ведьмы оборачивались и домашних животных и возвращались домой незамеченными.

Не следует думать, что ведьмы причиняли обществу вред лишь в дни шабаша. Нет, с первого момента их знакомства с дьяволом на людей сыпались разные бедствия, главным образом благодаря ма­гическому порошку, которые вручался дьяволом ведьме в качестве символа заключенного союза. Ведьмы систематически и упорно разбрасывали щепотки этого порошка, изготовленного из толченых костей мертвецов и пены жаб, и от этого гибла жатва, поля покры­вались червями, жабами, сусликами и змеями, умирали люди, пища в которую попадал порошок, становилась ядовитой и приноси­ла верную гибель человекy. Мало того, с помощью магической палочки, которой ведьма ударяла по луже, она вызывала пролив­ные дожди и грозный град, переносила плодородие с поля одного крестьянина на поле его соседа и т.д.

Все это ведьма производила как по собственной воле, так и по приказу дьявола, и если она пыталась не повиноваться ему, он бил и терзал ее, вселялся в нее и делал ее одержимой, т. е. ее устами изрекал кощунства, ее руками причинял скверну, ее ногами топтал чужую жизнь и чужое имущество и вообще всячески издевался над нею, и она оказывалась не менее опасной, чем в состоянии актив­ного ведовства.

Нельзя сказать, что ведьмы били счастливы: в огромном боль­шинстве случаев дьяволы нe исполняли тех обещаний, которые они давали при заключении договора: обещанные деньги и драгоценно­сти вскоре превращались в мусор, жаб и кротов, н дьявол обманы­вал всех, кто только с ним вступал в какие-либо сношения.

По-видимому, первой жертвой этого нового вида преступления, когда женщина обвинялась в сожительстве с дьяволом и производи­ла ночные путешествия по воздуху на шабаш, нужно считать 56-ти­летнюю аристократку из Тулузы — Анжелу Лабарт, у которой от сожительства с дьяволом родилось чудовище с волчьей головой и хвостом драконa. Каждую ночь Анжела крала маленьких детей, которыми она кормила свое чудовище. Все эти факты с большой достоверностью, тем меньше опускающей сомнения, что Анжела сама созналась в еженощных совокуплениях с дьяволом, были установ­лены инквизитором Гуго Леонидом, который сжег преступницу на большом аутодафе в 1276 году.

До Анжелы Лабарт несколько преступниц в окрестностях Три­ра подверглись тому же наказанию, но они не сознались, что сожи­тельствовали с дьяволом; они были основательно изобличены в по­дозрительных сношениях лишь с жабой и кошкой. Мужчин не жгли на кострах за сношения c котами и козлами, так как это не было еретическим преступлением.

15 ноября 1347 года перед епископом Альбертом из Манда (в Лангедоке) предстал священник Стефан Пепен по обвинению и том, что четыре года тому назад он намеревался через восковое изображение епископа умертвить его. Под пыткой Стефан сознал­ся в своем преступном намерении: он действительно приобрел два фунта воска, изготовил фигуру епископа, произнося при этом из­вестные магические cлова. Фигуру он не окрестил; на ней он напи­сал имена шести духов, своих сотрудников и подстрекателей. На вопрос о том, вогнаны ли были эти шесть духов в самое изоб­ражение, был получен неопределенный ответ: сему искусству его обучал один великий учитель, убедивший его в том, что человек мо­жет этому легко научиться; нельзя вогнать в изображение лишь Люцифера, так как последний уже «Богом прикреплен к северно­му ветру».

Усиление преследований этого рода колдунов и ведьм некоторые исследователи (Сольдан, Росков и другие) приписывают личному страху папы Иоанна XXII перед дьявольщиной. B действительно­сти папа являлся лишь выразителем общей политики феодальной церкви. Папские буллы и всякие иные выступления римского пер­восвященника лишний раз содействовали укреплению тех предрас­судков, одним из многих поборников которых являлся сам папа, в 1320 году давший инквизиции самые широкие полномочия в де­ле преследования именно ведовской ереси.

И не случайностью, разумеется, является то, что среди осуж­денных в Каркасоне в период от 1320-то до 1350 года четырехсот еретиков, кaк полагают, большая половина была причастна к ведов­ству, причем последнее понималось в пассивном смысле, т. е. без формального заключения союза и договора с дьяволом.

***

Среди всеобщего безумия раздавались время от времени отдельные голоса, робко протестовавшие против шабаша, ведовства и культа дьявола. Голоса эти были очень немногочисленны. Отме­тим приора Сен-Жермена — Вильгельма Эделина. 12 сентября 1453 года Вильгельм был привлечен епископом Эврэ к суду зато, что он в своих проповедях отрицал возможность полета ведьм по воздуху на поленах, метлах, помелах и палках. Ему вменялось в ви­ну, что эти дерзкие проповеди внушались ему дьяволом, заключив­шим с ним союз co специальной целью распространять мысль об иллюзии той реальности, сомневаться в которой может лишь тот, кто действует под влиянием дьявола.

Исход суда был таков, что Вильгельм сознался, что он действовал по наущению дьявола, и таким образом лишь подкрепил всеоб­щее учение о существовании дьявола — учение, которое и отража­ло моральное состояние общества того времени, и укрепляло его в отстаивании подобного мировоззрения. И кaк мог правоверный приор отрицать силу дьявольского колдовства, когда за 60 лет до его выступления генеральный инквизитор Николай Эймерик в своем систематическом руководстве для инквизиционных судей указывал на чародейство как на еретическое или «пахнущее ересью» явление, подлежащее искоренению, подобно прочей ереси, и книга его стала почти обязательной для каждого католического проповед­ника и церковного служителя.

Вильгельм Эделин обязан был также знать знаменитое сочи­нение «Муравейник» известного доминиканца и инквизитора Иоанна Нидера, венского профессора теологии, впоследствии приора доминиканских монастырей Нюрнберга и Базеля. Это со­чинение, вышедшее в 1441 году первым изданием и переиздавав­шееся семь раз через сравнительно небольшие сроки, подробно говорило o дьявольских похождениях и утвердительно отвечало на вопрос, может ли родиться ребенок от сношений дьявола с че­ловеком.

В конце XV века папа Иннокентий VIII своей знаменитой бул­лой Summis desiderantes, тaк называемой «ведовской буллой», указывал, что основной задачей германской инквизиции отныне является беспощадная борьба с ведовством и окончательное его истребле­ние, так кaк зло это приняло слишком большие размеры, чтобы ин­квизиция могла к нему относиться co снисхождением и c некото­рым послаблением. Против дьявола, в своей дерзости дошедшего до стремления овладеть всем человечеством, церковь обязана выступить во всеоружии своей мощи и энергии. Дьявольское упорст­во во что 6ы то ни стало должно быть уничтожено.

И началась эра страшных, кровавых преследований всех, запо­дозренных в той или иной степени в сношениях с дьяволом и его сотрудникaми.

Таково историческое значение той буллы, во имя которой в те­чение свыше двух столетий сжигали, мучили, терзали и уничтожа­ли суеверных, больных, жалких и невежественных людей. Булла эта была поворотным пунктом в деятельности инквизиции, которая c этого момента сосредоточила главное свое внимание на ведовст­ве и не столько стремилась к установлению чистоты католической веры и правильности отдельных догматoв, сколько к искоренению той страшной силы, которая дерзала овладеть человечеством, чтобы вырвать его из лона церкви.

Папа Иннокентий VIII пишет там следующее:

«Всеми силами души, как того требует пастырское попечение, стремимся мы, чтобы католическая вера в наше время всюду воз­растала и процветала, а всякое еретическое нечестие искореня­лось из среды верных. Не без мучительной боли недавно мы уз­нали, что в некоторых частях Германии, особенно в Майнцском, Кельнском, Трирском, 3альцбургском и Бременском округах, очень многие лица обоего пола пренебрегли собственным спасе­нием и, отвратившись от католической веры, впали в плотский грех с демонами инкубами и суккубами и своим колдовством, чарованиями, заклинаниями и другими ужасными суеверными, порочными и преступными деяниями причиняют женщинам преждевременные роды, насылают порчу на приплод животных, хлебные злаки, виноград на лозах и плоды на деревьях, равно как портят мужчин, женщин, домашних и других животных, а также виноградники, сады, луга, пастбища, нивы, хлеба и все земные произрастания; что они нещадно мучают как внутренними, так и наружными ужасными болями мужчин, женщин и домашних животных; что они препятствуют мужчинам производить, а жен­щинам зачинать детей и лишают мужей и жен способности испол­нять свой супружеский долг; что, сверх того, они кощунственными устами отрекаются от самой веры, полученной при святом крещении, и что они, по наущению врага рода человеческого, дер­зают совершать и еще бесчисленное множество всякого рода несказанных злодейств и преступлений, к погибели своих душ, и оскорблению Божеского величия и к соблазну для многого мно­жества людей. И хотя возлюбленные сыны наши, Генрих Инсти­торис и Яков Шпренгер, члены ордена доминиканцев, профессо­ра богословия, нашим апостольским посланием были назначены и до сего времени состоят инквизиторами, первый — в вышеназ­ванных частях Верхней Германии, обнимающих, как надо понимать, и провинции, и города, и земли, и епархии, и другие такого рода местности, а второй — в некоторых областях вдоль Рейна, однако некоторые клирики и миряне в этик странах, не в меру вы­соко ставя свое разумение, не стыдятся упорно утверждать, что так как в полномочных грамотах не были поименно и точно ука­заны эти епархии, города и местности, а также некоторые лица и их проступки, то поэтому вышепоименованным инквизиторам в вышеназванных провинциях, городах, епархиях, землях и мест­ностях нельзя заниматься инквизицией и что их не должно допускать к наказанию, заключению в тюрьму и исправлению упо­мянутых лиц за вышесказанные злодейства и преступления. Благодаря сему в вышесказанных провинциях, городах, епархи­ях, землях и местностях подобные провинности и преступления и остаются безнаказанными, к очевидной пагубе их души потере ими вечного спасения. Но мы устраним c пути все помехи, кото­рые могут каким-либо образом препятствовать исполнению обязанностей инквизиторов; и дабы зараза еретического нечестия и других подобного рода преступлений не отравила своим ядом невинных людей, мы намерены, как того требует наш долг и как к тому побуждает нас ревность по вере, применить соответству­ющие средства. Посему, дабы названные местности не остались без должного обслуживания инквизицией, мы нашей апостоль­ской властью постановляем: да не чинится никакой помехи на­званным инквизиторам при исполнении ими их обязанностей и да позволено будет им исправлять, задерживать и наказывать лиц, совершающих указанные преступления, как если быв полномоч­ных грамотax были точно и поименно названы округа, города, епархии, местности, лица и преступления. С великим попечением мы распространяем эти полномочия на названные местности и поручаем вышеназванным инквизиторам, чтобы они и каждый из них, при помощи нашего возлюбленного сына Иоанна Грем­пера, магистра из Констанцской епархии, всякого из названных областей, кого найдут виновным в указанных преступлениях, ис­правляли, заключали под стражу и наказывали c лишением иму­щества, а также даем названным инквизиторам полную воз­можность во всех церквах, где они найдут то потребным, проповедовать Слово Божие и все иное совершать, что они най­дут полезными необходимым. Особым посланием мы повелева­ем почтенному собрату нашему епископу Страсбургскому, дабы он, поскольку названным инквизиторам сие потребуется, торже­ственно заявлял, чтобы никто и нив чем не чинил им какой-либo помехи и не наносил никакого вреда; тех же, кои будут чинить препятствия, какого бы положения эти лица ни были, он должен без всякого прекословия карать отлучением, запрещением в свя­щеннослужении, лишением таинств и другими еще более ужас­ными наказаниями, а если потребуется, то и привлекать к содействию против них руку светской власти. Никто не должен нарушать это наше послание или дерзновенно поступать противно ему. Буде же кто-либо попытается это сделать, то пусть зна­ет, что он навлечет на себя гнев всемогущего Бога и апостолов Петра и Павла.

Дано и Риме, у си. Петра, от воплощения господа в 1484 r., на­шего первосвященства первом году, 5 декабря».

Поводом к изданию этой буллы, по-видимому послужили жа­лобы двух названных в ней инквизиторов Генриха Инститориса и Якова Шпренгера, встречавших в разных местностях Германии препятствия в своей инквизиционной деятельности. На этот мо­мент в достаточной мере ясно намекается в самой булле, официаль­ной задачей которой, в первую очередь, объявлялось устранение тех помех, которые «чинились упомянутым инквизиторам при ис­полнении ими своих обязанностей»; папа счел необходимым даже дать в помощь обоим инквизиторам «своего излюбленного сына» магистра Иоанна Гремпера из Констанцской епархии. Отныне никто не мог оспаривать у Инститориса и Шпренгера их права самым жестоким образом преследовать всяких еретиков, а в первую оче­редь заподозренных в колдовстве, и преследования эти должны были беспрепятственно происходить почти во всей Германской им­перии.

Булла Иннокентия VIII была прежде всего талисманом, устра­няющим всякий протест, всякое сопротивление энергичной распра­ве с врагами человеческого рода обоих германских инквизиторов. Что эта расправа будет достаточно кровавой, свидетельствовало сожжение за короткий срок этими двумя лицами 48 ведьм; с дру­гой стороны, оказанная им поддержка в лице магистра Гремпера, c благословения которого и течение одного лишь года было сожжено в Вормсе 85 человек, говорила о нелицемерной готовности представителя Христа на земле придать борьбе с ведьмами такой размах, который далеко превосходил все, что до этого времени делалось в области преследования еретиков вообще, и частности, околдованных чарaми дьявола и сатаны. Однако кровавая энергия Инститориса и Шпренгера, даже вооруженная таким орудием, как булла от 5 декабря 1484 года, не могла не натолкнуться на народ­ное возмущение в целом ряде местностей, и в 1485 году, когда во многих германских городах пылaли дьявольско-ведовские костры, зажженные свежей Иннокентьевской буллой, Генрих Инститорис встретил в Инсбруке, в момент подготовки торжественного сожже­ния ведьм, такое сопротивление, которое побудило его отказаться от практического применения изложенных в папской булле «вели­ких истин».

Мало того, Инститорису удалось сравнительно легко отде­латься лишь благодаря вмешательству «добродушнейшего» Геор­га Гольсера, епископа Бриксена. Этот епископ взял на себя задачу выпроводить Инститориса за пределы Инсбрука и заставить город забыть о тех чрезвычайно тревожных переживаниях, ко­торые у горожан связывались с его коротким пребыванием в их городе.

Со льстивыми речами Гольсер провожал неудачника-инквизи­тора за городские воpoта: «Он мне казался, — говорил Гольсер, — впавшим в чрезмерное детство от большой старости».

Надо было устранить и последние помехи с инквизиционного пути; надо было сломить и последнее возможное сопротивление деятельности святой инквизиции, и Генрих Инститорис, только что переживший неприятные минуты в Инсбруке и Бриксене, задумал издать «Божественную, священную книгу», которая co ссылками на Ветхий и Новый Заветы, с доказательствами, почерпнутыми у авторитетнейших отцов церкви и учителей богословия, утверди­ла бы во веки веков священнейшее право инквизиции преследовать наиболее опасных еретиков, каковыми являются ведьмы, в чьем существовании может сомневаться лишь достойный суровейшей кары еретик.

Вопреки всем каноническим правилам, в отношении ведьм должна применяться смертная казнь даже тогда, когда ведьма раска­ивается в своем преступлении и не является ни упорствующим, ни закоренелым преступником.

Инквизитор Инститорис ищет сотрудника для своего «публично­го инструмента», чтобы его помощью создал, тaкое творение, ко­торое навеки упрочило 6ы дело искоренения дьявольской ереси и лишило бы возможности чинить инквизиции и на будущие времена какие-либо препятствия в ее богоугодной рабoтe.

Товарищ Инститориса по инквизиционной деятельности, Шпренгер, подобно емy — профессор теологии и член доминиканского ордена, казался нашему скомпрометированному борцу за ве­ликое дело наиболее подходящим сотрудником, и Яков Шпренгер был привлечен к авторству «Молoта ведьм».

Однако его работа, по-видимому, ограничивалась лишь введе­нием, названным «Апологией», — вся же книга была написанa са­мим Генрихом Инститорисом, чувствовавшим потребность, в целях придания ей большего морального веса, прикрьггь себя авторите­тoм Шпренгера, тогда еще ничем не запятнавшего своего инквизи­торского имени.

Инститорис энергично работал над своей книгой, которую он называл «публичным инструментом», и весной 1487 года она уже была совершенно готова; возможно даже, что в мае того же года она была и напечатана.

Столь же расторопен были Шпренгер, который сдал свою «Апологию» в надлежащий момент и нисколько не тормозил печа­тания книги своего товарища по работе.

Во введении Шпренгер писал: «B наше время, когда вечер ми­ра (mundi vesper) клонится к полному закату, старое зло, не пре­кращавшее ни на одну минyтy, в силу неиссякаемого вреда своего падения, насылать на мир полную яда заразную чуму, особенно отвратительным образом проявляет себя, так как в своем великом гневе чувствует, что в его распоряжении осталось мало времени (se modicum tempus habere).

Особенно опасными еретиками Шпренгер считает ведьм, кото­рые «заключили союз c адом и договор o смертью», и именно про­тив них должен был быть направлен главный удар «молота», причем под ударом следует разyметь, поскольку это касается книги, скорее нечто теоретическое, чем практическое, хотя теория и практика, разумеется, сливаются в глазах инквизитора воедино.

Шпренгер говорит, что в его книге нет ничего нового, ранее не сказанного великими учителями церкви и авторитетными предста­вителями богословской мысли. «Нaша книга одновременно и ста­ра, и нова; она одновременно н коротка, и длинна. Она стара по содержанию и авторитету; она нова по компиляции мыслей и по их расположению; она коротка, потому что произведения многочис­ленных авторитетов приведены в кратких отрывках; она длинна, потому что тема бесконечно велика и неисчерпаемо причиняемое ведьмами зло». Книга не должна служить, по мнению Шпренге­ра, к вящей славен прославлению ее авторов, она лишь возвеличивает почет и благоговение к тем, чьи имена она цитирует и на сочи­нения которых она делает ссылки. Будучи составлена из чужих отрывков, из мыслей н сентенций великих авторитетов, книга не нуждалась «ни в наших собственных стихах, ни в наших тонких теориях». «Мы писали по обычаю переписчиков(more exceptorum), во славу Высшей Троицы и неделимого единства, мы писали в трех частях: начало, продолжение и конец; мы назвали книгу «Молотом Ведьм», оставляя ее просмотр нашим товарищам, а ее применение тем, на ком лежит обязанность суровейшего суда, по­тoмy что они назначены Господом к мести злым и к прославлению добрых. Да будет Господь почитаем и прославляем но веки веков. Аминь».

Однако и двуавторство казалось обоим инквизиторaм недоста­точной гарантией того, что «Молотом» можно будет беспрепятственно и жестоко дробить ведьм, и Шпренгер вместе с Инститорисом обратились за санкцией и одобрением своей книги к наиболее тогда авторитетному немецкому учреждению, к теологическомy факульте­тy Кельнского университета, под маркой которого должна была появиться на свет эта книга.

Для Инститориса и Шпренгера это было тем более важно, что Кельнскому университету, на основании специальных постановле­ний пап Пия II и Сикста IV, было предоставлено право высшей цензуры.

Декан теологического факультета Ламберт де Монте, в согла­сии с четырьмя профессорами того же факультета, дал благоприят­ный, но несколько сдержанный отзыв о книге. Отзыв этот был приблизительно таким: «В своей теоретической части книга об­стоятельна, в практической — она стоит на твердой почве кано­нических законов; в общем, она может рассчитывать на сравни­тельно небольшой круг компетентных читателей и специалистов; за этими пределами она с трудом будет находить усердных читателей».

Кроме того, книга была снабжена выражением чувств импера­тора Максимилиана I в адрес обоих инквизиторов, которым папа поручил столь ответственную и высокую миссию.

На долю книги, однако, выпал неимоверный успех: в течение де­вяти лет она выдержала девять изданий, семь раз была издана в XVI веке и продолжала выходить новыми изданиями и позднее, так что их общее число равно двадцати девяти, причем шестнадцать изданий вышло в Германии, одиннадцать — во Франции и два — в Италии.

С первого момента своего появления книга вызвала бесконечное множество восторженных отзывов, и знаменитый нидерландский юрист XVI века Иодокус Дамгудер в своей очень популярной «Практике уголовных дел» заявил, что «книга эта имеет для мира силу закона». Теологи, философы и юристы наперегонки спешат с изъявлением своего восторга по адресу «Молота ведьм», и про­тестантские ученые присоединяют свои голоса к голосам католи­ческих богословов и представителей духовенства. Гениальный художник Альбрехт Дюрер готов посвятить емy свою кисть, а орто­доксальный лютеранин профессор Бенедикт Карпцов считает эту книгу крупным авторитетом. Поэты поют ей гимны, а творцы бавар­ского Кодекса Максимилиана исходят при составлении отдела нака­зания еретиков из книги Инститориса и Шпренгера как из незыбле­мых и прочно установленных предпосылок.

Папы Александр VI, Лев Х и Адриан VI неоднократно подчеркивали правильность всех основных положений «Молота ведьм» и выпустили по этому поводу специальные указания.

Успех привел к тому, что книга все увеличивалась в объеме, но совершенно своеобразно: к ней механически прибавлялись другие сочинения на эту же тему. Так, целых шесть изданий «Молота ведьм» были снабжены в виде продолжения пятой частью известной книги Иоанна Нидера «Муравейник», авторитет которой был также очень высок и распространение которой было облегчено тем, что она стала как 6ы дополнением к «Молоту ведьм».

На некоторых изданиях этой коллективной книги имелась над­пись: «Покупай и читай эту книгy, o деньгах не пожалеешь». Судь­бу книги Нидера разделили многие богословские произведения XVI века; в особенности часто присоединяли к «Молотy ведьм» разные сочинения в XVII веке, причем некоторые классические произведения католическо-инквизиционной мысли получили широ­кое распространение именно благодаря этому своеобразному взятию на буксир тяжеловесных томов. Даже знаменитый Варфоломей де Спина нуждался в протекции «Молoта ведьм».

Успех книги не может быть объяснен ни литературными дарова­ниями, ни ученостью авторов. Ни тот, ни другой автор не блещут писательским талантом, не проявляют ни в чем оригинальности, не обладают ни смелостью мысли, ни мужеством собственного суждения. Авторы чувствуют себя в безопасности лишь в окруже­нии многочисленных цитат из разных богословских авторитетных книг. Отсутствие оригинальности сказалось даже в самом заглавии: еще св. Иеронима в начале V века называли «молотом еретиков». Тот же «высокий титул» был дан Бернарду из Ко, а позднее Гергарду Грооту; написанная в изуверском тоне против иудеев, книга инквизи­торa Иоанна из Франкфурта, опубликованная около 1420 года, носила название «Молот иудеев», и по всей вероятности, Наши авторы настолько увлеклись этим названием, что озаглавили и свою книгу «Молотом», но уже не иудейским, а ведовским.

Но именно в бесцветности, безличии, безымянности, серости и в типичности, а не индивидуальности этой книги лежал источник ее успеха. Будучи доступна самому невзыскательному читателю, не на­талкиваясь ни на какие возражения c его стороны, воспринимаемая так же естественно, кaк погода или природа, книга эта стала общим достоянием. Сотни инквизиторов проглатывали ee; тысячи священников и проповедников излагали ее своим слушателям не мудрствуя лу­каво, не прибавляя ни единого комментария, не позволяя себе ника­ких отступлений; десятки тысяч мирян усваивали ее, не нуждаясь в руководстве co стороны специалистов, сотни тысяч простолюдинов слышали про книгу, в которой заключена вся Божественная премуд­рость, и из уст в уста передавалось название этой книги, что создава­ло ей ту легкость распространения и тот авторитет, которые сказывались вo все учащавшихся ее новых изданиях.

В «Молоте ведьм» сконцентрировано все, что дала и могла дать богословская мысль того времени; безличным, муравьиным трудом схоластики собирали зерна мудрости, выискивая их даже у язычников и, сложив их все в огромную кучу, воздвигли книгу, в которой, словно н кинематографической ленте, сменяют друг друга Аристотель и Фома Аквинат, папа Григорий Великий и рабби Моисей, Бонавентура и Иоанн Златоуст, Ориген и Вильгельм Парижский.

У всех этих великих и величайших авторы «Молота ведьм» находят слова мудрости, Божье сказание, достойное увековечения и строжайшего соблюдения — без критики, без собственного суж­дения: ведь Слово Божье может быть лишь совершенными никто не должен дерзать его дополнять, исправлять.

Каждая страница, каждая строка этой книги словно гово­рят: «Внемлите, смертные, Божественной мудрости и вы окаже­тесь достойными, правоверными сынами нашей бессмертной церкви».

«Молот ведьм» состоит из трех частей. Первая — теоретиче­ская часть; она заключает восемнадцать головоломных вопросов, на которые, однако, следуют очень незамысловатые отпеты. Так, например, на вопрос, может ли дьявол через инкубов и суккубов произ­водить людей, следует после долгих путаных рассуждений ссылка на Фому Аквината, положительный ответ которого поставил уже давно вне сомнения этот коварный вопрос.

Точно так же и вопрос о том, какие именно черти могут производить людей, не требует особых доказательств, ибо правоверно с католической точки зрения утверждение, что на это способны те, которые раньше были низшими ангелами.

Шестой вопрос — почему ведовством занимаются преимуще­ственно женщины, — получает тoже довольно простой ответ: слово женщина — femina — происходит от fides (вера) и minus (меньше) и означает «меньше веры»,3 т. е. женщина по существу своему склонна к меньшей вере, чем мужчина; затем уже давно известно, что ее похоть не знает границ, что она «красиво окрашенное есте­ственное зло», что грешно ее бросить и мучительно сохранить, что она принадлежит к иному виду (species), чем мужчины. Все эти ут­верждения эиждятся на незыблемых истинах наших великих учи­телей.

Некоторые вопросы решаются путем ссылок на собственный опыт и на общеизвестные факты: так, вопрос о том, могут ли ведьмы превращать людей в животных, получает решение путем рассказа о молодой девушке, ставшей кобылой, но спасенной св. Ма­карием.

Так же проста аргументация по вопросу об истреблении детей во чреве матери: папский инквизитор из Комо «нам рассказывал», как в его области на ночном собрании ведьм был съеден не родившийся ре­бенок! По этому случаю там была сожжена 41 ведьма; некоторым удалось скрыться.

Последний ответ отвечает фактами на сомнение некоторых мирян по поводу того, мог ли Бог предоставить дьяволу и ведьмам столь обширную власть над людьми. «Одномy из нас, — за­гадочно заявляют авторы, — известен следующий случай: какой-то почтенный бюргер из Шпейера поднял руку на свою жену, нов ту же минуту он упал, потеряв сознание, и пролежал боль­ным много недель. Эту болезнь наслала на него колдунья — его жена».

Инквизиторам, разумеется, колдуны не страшны, так как они творят правое общественное дело.

Как бы подтверждая эту мысль авторов «Молота ведьм», лота­рингский судья Николай Реми, по прозвищу лотарингский Торкве­мада, приводит многочисленные доказательства беспомощности даже самых злых ведьм в отношении инквизиторов и всех вооб­ще служащих инквизиции. Когда в 1584 году была арестована страшная ведьма Ланье из Нанси, она обратилась к своим судьям со следующими словами: «Как мы хотим вас погубить! Но вы — самые счастливые люди на свете, ибо против вас мы совершенно бессильны». Мало тогo, арестованная и попавшая в руки инкви­зиции делалась уже как бы застрахованной от вмешательства в ее пользу дьявола. Так, к Маргарите из Арвье (Дофине) в инквизи­ционную тюрьму явился ее учитель-дьявол. Глаза его блестели как фонари; он с ней совокупился, рассказал, что она будет сожжена, но спасти ее уже не мог. Самое большее, на что могла рассчитывать арестованная ведьма, — это самоубийство, внушенное дьяволом. И множество документов XV—ХVIIвеков свидетель­ствyют о частых самоубийствах в разных тюрьмах (в тюрьмах и инквизиции, и светской власти). Самоубийства лишали судей возможности раскрывать других виновных, и Николай Реми, например, говорит очень неохотно о тюремных самоубийствах и спе­шит перейти к процессам «c лучшим результатом», т. е. с сожже­нием арестованных.

Таково содержание первой, «Теоретической» части, повествующей о трех силах: дьяволе, колдовстве и Божьем попущении.

Вторая часть посвящена двум коренным вопросам: кому не приносит вреда колдовство и какими средствами можно колдовство устранить?

Первый вопрос обсуждается на протяжении шестнадцати глав, a второй — восьми. Эта часть по преимуществу историческая и оперирует множеством «не подлежащих никакому опровержению фактов», в огромном большинстве случаев рассказанных особенно авторитетными лицами, зачастую очевидцами многих расска­зов. «Мы сами могли 6ы, — говорят скромно авторы „Молота ведьм”, — много такого рассказать, что привело бы читателя в страшное диво, но так как самовосхваление воняет, то мы будем говорить лишь o тoм, чего скрывать нет уже возможности». И пе­ред глазами читателя проходит ряд чудесных событии, как, например, следующее признание некоторых ведьм в Брейзахе: если нм почемy-либо не случалось бывать на шабаше, но им хотелось знать, что там происходило, они ложились на левый бок и призывали раз­ных демонов: изо рта последних исходил страшный пар, через который ведьмы могли наблюдать все, что делалось на шабаше.

Известен и такой случай: дьявол, принявший образ женщины (суккуба), собрал от мужчины, с которым имeл половую связь, его семя, а затем собранным семенем, приняв образ мужчины (инкуба), оплодотворил женщину. Однако демоны осторожны: если они живут со старыми женщинами, они их не оплодотворяют, так как избегают излишеств. Опыт убедил, что во время полового акта ведьмы доступны человеческому глазу, дьявол же в эти моменты не всегда видим. В одном городе Страсбургского диоцеза (назвать его запрещает христианская любовь) с дровосеком случилось следую­щее: его укусил большой кот, затем второй, третий; он стал защи­щаться и поленом их уничтожил. Через час дровосек был аресто­ван и предстал перед судом по обвинению в нaнесении ударов трем почтенным гражданкам, от которых они должны были лечь на дол­гое время в постель. Ну конечно, было установлено наличие дья­вольских проделок.

Подобными фактами наполнены все шестнадцать глав первого вопроса второй части «Молота ведьм».

Затем идут достаточно монотонные восемь глав, трактующие о средствах борьбы с ведьмами и о способах их изгнания из физи­ческих тел и их истребления. На этой почве нашим инквизиторам знакомы и некоторые комические случаи: так, в Кельне один знаменитый гонитель дьявола во время своей работы был спрошен дьяволом, через какое место ему вылететь из доминиканского мо­настыря, откуда кельнский специалист-доминиканец так усердно его гонит. Шутя, специалист ответил: через уборную. В следую­щую ночь, когда доминиканцу потребовалась уборная, он стал в ней жертвой обидевшегося дьявола: с трудом наш шутник спас­ся от смерти. После рассмотрения многочисленных средств спасе­ния и исцеления от колдовства и чертовщины наши авторы прихо­дят, однако, к выводу, что важнейшим средством избавления от них является истребление ведьм, ибо сказано: колдунов не остав­ляй в живых. Но этот путь требует обращения к светской карающей руке.

Третья часть — по преимуществу юридическая, и в тридцати пяти вопросах рассматривается, как следует начинать процесс против ведьм, как его вести и кaк закончить; попутно разрешаются разные побочные юридические казусы, причем со ссылкой на авторитетных писателей устанавливается, что позорное пятно ереси так велико, что к разбору этого преступления допускаются даже крепостные для свидетельства против своих господ, а также всяческие преступ­ники и люди, лишенные прав. Присуждение к смертной казни пред­полагает сознание в преступлении. Но кaк получить это сознание? Есть ведьмы настолько невосприимчивые к пыткам, что они скорее будут терпеливo переносить постепенное разрывание тела на части, чем признаются в правде. Но есть и такие, которые очень скоро вo вcем сознаются, все зависит от их отношения к дьяволу. Может ли судья обещать жизнь такой женщине, о которой идет дурная молва и которая имеет против себя как показания свидетелей, так и улики в тoм, что она — ведьма? Мнения ученых по этому вопросу расхо­дятся. Одни думают, что подобная ведьма может быть оставлена в живых, если она выдаст других ведьм и снимет наведенную порчу; другие ученые полагают, что такое обещание надo держать лишь короткое время, а потом ведьму следует сжечь; третьи ученые считают возможным, чтобы судья обещал такой ведьме жизнь, и смертный приговор обязан ей вынести уже другой судья, а не тот, который уверил ее в сохранении жизни. Судье и заседателям надо следить за тем, чтобы ведьма. к ним не прикасалась, в особенности не дотрагивалась до запястья рук; для предохранения надлежит но­сить на шее соль, освященную в Вербное воскресенье, освященные травы и воск.

Как показала практика, ведьмы особенно способны к околдова­нию во время допроса их под пытками. «О, если бы ведьмы не обладали такою способностью!» — восклицают ниши авторы, по-ви­димому, не совсем свободные от страха перед сжигаемыми ими ведьмaми. И кaк не бояться, когда в Регенсбурге некие еретики, сознавшиеся в своем колдовстве и брошенные н огонь, не сгорали; когда же их бросили в водy, они нe потонули?! Духовенство, убе­дившись в этом, назначило своей пастве трехдневный пост, и вско­ре было установлено, что еретики потому не могли быть умерщвле­ны, что у них под мышкой, между кожей и мясом, были вшиты амулеты. Следует поэтомy действовать на ведьм путем перемены одежды и бритья волос.

В заключение авторы предостерегают судей от допущения час­тых апелляций: последние только утомляют судей, а еретиков по­буждают поднимать голову, презирать судей и становиться еще бо­лее злостными и дерзновенными.

Несмотря на тягостную форму «Молoтa ведьм», в нeм можно, од­нако, найти некоторые новые положения, притом такие, которые дали иное направление борьбе духовных и светских судов с ведовством. Авторы «Молота ведьм» подчеркивают, что в ведовстве есть элемент вредительства, малефиция, а потому ведьмы подлежат преследова­нию не co стороны одних лишь инквизиторов: ведьмы не только ере­тички и грешницы, но они и преступницы, и зловредительницы! Ес­тественно, что светский карающий меч должен опускаться на голову этих преступниц с той беспощадностью, какой требует римское пра­во в отношении тех, кого народ называет малефиками. Пытка, смерть без внимания к признанию и раскаянию преступницы — таковы основы справедливости, ибо причиненное вредительство не может быть оставлено без должного наказания. Если раньше теологическое лу­кавство доказывало, что колдовство есть худшая форма ереси и подлежит ведению инквизиции, то теперь Ииститорис и Шпренгер, не отрицая права инквизиции кaрать ведьму, подчеркивают с особой силой, что светская власть не может стоять в стороне в вопросе oб иско­ренении ведовства, и вся книга их кaк бы апеллируeт к светскому мечу, призывая его к мести малефикам и избегая употребления таких названий, кaк ламии, стриги, еретички н т. д.

Для авторов «Молота ведьм» вопрос o тoм, насколько данный конкретный случай ведовства «явно пахнет ересью», совершенно отпадает, так как и без того он заслуживает смертной казни; ведь в ведовстве всегда налицо элемент малефиция, причем в той фор­ме, которая неизбежно влечет за собою смерть. Характерно, что «Молот ведьм» избегает употребления cлова «колдовство» и заме­няет его словом «ведовство», в которое он вкладывает представле­ние и о похищению детей, и об их сжирании, и о самых отвратитель­ных актах поклонения дьяволу н т. п. Эти положения Инститориса и Шпренгера получили полное одобрение co стороны Латеранско­го собора 1514 года, проходившего под председательством палы Льва X. Собором было объявлено, что ведовство является смешанным преступлением, и оно должно подлежать наказанию как c ка­нонической точки зрения, так и co светской. Это решение имело ог­ромное значение, тaк как в XVI веке в ряде западноевропейских го­сударств инквизиция пала, и светское законодательство получило в наследство от нее преследование ведовства и силу Латеранского постановления 1514 года. Следуя ему, законодательство отдельных стран, уничтоживших инквизицию, сурово карало сякое проявле­ние ведовства и колдовства, считая их исключительным видом преступления (crimen exceptum) и применяя к колдунам методы инкви­зиционного судопроизводства.

Возражения некоторых юристов невозможности для светско­го суда руководствоваться в своей практике «невидимыми пре­ступлениями», каковыми являются ночные полеты ведьм, оспа­ривались церковью на том основании, что уже давно доказана специфичность (singularitas) ведовских преступлений, требующих совершенно иного к себе подхода. И известный богословский пи­сатель XVI века Варфоломей де Спина, говоря о том, что мужья летающих ведьм не только не подтверждают этик полетов, но ут­верждают, что их жены мирно спят рядом в ночи своих мнимых полетов, замечает, что «тyт-то и проявляется дьявольщина, обма­нывающая мужа, рядом с которым лежит „подобие тела”, приняв­шего образ жены обманутого мужа». Правда, старания инквизи­торов увидеть воочию летающих ведьм ни к чему не приводили, хотя известно было, что полеты обычно происходили в ночь на пятницу и немало ревнителей чистоты религии караулили в эти но­чи c целью поймать женщину на месте преступления, — но что же это доказывает? — спрашивает де Спина и тyт же отвечает: «Разумеется — лишь необыкновенную силу дьявола». И светское за­конодательство покорно вписало в свои параграфы смертную казнь за колдовство и ведовство, являющиеся исключительным преступлением и имеющие специфический характер. К этому ви­ду преступления применяются инквизиционные методы, хотя са­ма инквизиция больше уже не существует но многих государствах, которые свято хранили ее память в своем законодательном кодек­се. И великий юрист Иодокус Дамгудер, сын народа, возмущав­шийся испанской инквизицией и боровшийся против католицизма, отдает силы своего таланта на то, чтобы доказать необходимость преследования ведомства со стороны светской власти и поет гимн великой книге Инститориса и Шпренгера, стоящей на точке зре­ния компетенции светской власти в делах о ведовстве. Разумеет­ся, взгляд авторов «Молота ведьм» o распространении граждан­ского суда на ведовские преступления встретил возражение co стороны тех стран, где сохранилась инквизиция и в Новое время. Процессы эти были слишком лакомым куском для инквизиторов, чтобы можно было без борьбы от них отказаться, — и начались бесконечные претензии со стороны инквизиторов Испании и Ита­лии, доказывавших неотъемлемое право инквизиции на преследо­вание ведьм.

Споры окончились удовлетворившим всех компромиссом. И светский, и инквизиционный суды преследуют преступления ве­довства, и никто из них не может претендовать на монополию в этой области. Тaк, с XVI века на борьбу с ведовством одними тем же судопроизводством выступали и церковь, и государство. Соперни­чество было сильным и количество жертв этого безумия было осо­бенно велико в XVI и XVII веках, когда действовали заодно свет­ский и духовный мечи.

Еще в 1781 году была сожжена ведьма в Севилье — жертва была занесена в актив инквизиции, так как Испания в это время все еще знала инквизицию; но через год в Гларусе за тaкое же пре­ступление была казнена девушка — на этот раз рукой светской власти, ибо Швейцария инквизиции не знала, и заслуга борьбы с дьяволом была отнесена на счет государства. Но в XVIII веке «великие» подвиги соперничавших между собою за славу распра­вы с дьяволом были уже на исходе. Мария Тереза в 1746 году пре­кратила процессы против ведьм. Через год этому примеру после­довaл Вюртемберг, а в 1775 году — Бавария. В год казни во Франции Людовика ХVI, в 1793 году, Познань отменила у себя процессы против ведьм.

Несмотря на свою огромную популярность, «Молот ведьм» не переводился на иностранные языки, и лишь в самое последнее вре­мя он появился на немецком языке в переводе Шмидта, причем пе­ревод за короткое время выдержал три издания.

Предлагаемый первый русский перевод с латинского издания 1586 годa сделан Николаем Цветковым, причем в видах экономии места сокращены некоторые части, главным образом в последнем, третьем разделе, носящие юридический характер и трактующем чисто практические вопросы процессуального свойствa.4 Они мaлo характерны именно для данной книги и в значительной степени совпадают c тeми описаниями инквизиционного судопроизводства и процесса, которые имеются отчасти и на русском языке в трудах Чарльса Генри Ли и C. Г Лозинского.

Сокращение этих именно мест не нанесет ущерба русскому чи­тателю, а из представленной целиком первой части и почти полно­стью второй он сумеет вынести точное и ясное представление о творчестве Инститориса н Шпренгера.

• 1. T. е. изгнанием дьявольщины из человека, в котором засел дьявол.
• 2. Бывшие катары, перешедшие затем в лоно истинного католициз­ма Роберт Ле-Бугр, Петр из Вероны и Райниер Саккони были самы­ми грозными инквизиторами в ХIII в.; их руками были сожжены сотни катаров и вальденцев.
• 3. Однако с филологической точки зрения это объяснение довольно безграмотно.
• 4. В настоящем издании текст книги, как и вступительная статья С. Г. Лозинского (в сокращении), печатается по изд.: Шпренгер Я., Инствторис Г Молот ведьм. М., 1930.