Два письма Пьетро Бембо к Лукреции Борджиа

В миланской библиотеке сохранились письма Лукреции Борджиа и венецианского поэта, гуманиста, ученого, кардинала Пьетро Бембо друг к другу, которые лорд Байрон назвал “прекраснейшими любовными письмами в мире”. Чувства свои они должны были держать в тайне, поэтому Лукреция писала часто свои письма по-испански, а Пьетро Бембо по просьбе Лукреции в своих письмах должен был не упоминать ее имя, заменяя его инициалами “f.f.”, о расшифровке которых исследователи до сих пор спорят (один из возможных вариантов – латинское выражение firmitas fidelis – непреклонная верность; встретился мне и более простой вариант felice ferrarese – счастливая феррарка: Лукреция была на момент знакомства с Бембо герцогиней феррарской). Предлагаю Вам прочитать в моем переводе два письма Пьетро Бембо к Лукреции. Одно написано по случаю смерти отца Лукреции, папы римского Александра VI, другое в разлуке, когда поэт на время покинул феррарский двор.
Перевод английского: paleshin

Я хотел обратиться вчера к Вашей Светлости отчасти с тем, чтобы сказать Вам, как велико мое горе в связи с Вашей потерей, и отчасти с тем, чтобы постараться утешить Вас, и призвать Вас немного успокоиться, поскольку я знал, что Вы страдаете от безмерной печали. Я не был в состоянии сделать ни то, ни другое; ибо, лишь я увидел Вас в этой темной комнате, в Вашем черном платье, плачущей, я был так переполнен своими чувствами, что остановился молча, не в силах говорить, не зная, что сказать. Вместо того, чтобы проявить сочувствие, я сам стал нуждаться в нем, и тогда я ушел, полностью подавленный увиденным, то бормоча что-то, то безмолвствуя, как Вы заметили или могли тогда заметить. Возможно, это произошло со мной, потому что Вам не нужны были тогда ни мое сочувствие, ни мои соболезнования; ибо, зная о моей глубокой привязанности и верности, Вы, конечно, осведомлены о боли, которую я чувствую в связи с Вашим горем, и Вы, в Вашей мудрости, можете найти в ней найти утешение и не искать его в чем-либо еще. Лучший способ выразить Вам сущность моего горя для меня - сказать, что судьба не могла бы принести мне большее горе, чем она принесла сейчас, причинив страдание Вам. Ни один другой удар судьбы не мог бы так глубоко проникнуть в мою душу, как тот, что сопровождается Вашими слезами. Что касается соболезнований, я могу лишь сказать Вам, то, о чем и Вы сами должны думать, что время облегчает и уменьшает все наши горести. Столь велико мое мнение о Вашем благоразумии и столь многочисленны доказательства силы Вашего характера, что я знаю - Вы найдете утешение и не будете печалиться слишком долго. Ибо, хотя Вы потеряли сейчас Вашего отца, который был столь великим, что сама Фортуна не могла бы дать Вам более великого отца, это не первый удар, полученный Вам от злой и враждебной судьбы. Вы так страдали в прошлом, что Ваша душа привычна к несчастьям. Нынешние обстоятельства, кроме того, требуют, чтобы Вы не давали ни одного повода думать, что Вы страдаете из-за Вашей потери меньше, чем из-за беспокойства относительно Вашего будущего положения. Глупо с моей стороны писать Вам это, но я всегда буду рядом, вверяя себя Вам со всем смирением. Прощайте.

[Написано] в Остелатто,1

22 августа, 1503 г.

Восемь дней прошло с тех пор, как я покинул f.f., и чувствую себя так, словно если бы я был уже восемь лет вдали от нее, хотя могу признаться, что ни один час не прошел без воспоминаний о ней. Эти воспоминания стали такими родными моим мыслям, что теперь более, чем когда-либо, они стали пищей и средством существования моей души; и если так будет продолжаться еще несколько дней, а, кажется, это необходимо, я истинно верю, что они присвоят себе всю мою душу, и тогда я буду жить и расцветать этой памятью о ней, как другие люди живут своими душами, и вся моя жизнь будет заключаться лишь в этих воспоминаниях.
Пусть Господь, который направляет нас согласно своей воле, сделает в ответ так, чтобы я владел частью ее [души], достаточной, чтобы доказать, что евангелие нашей близости основано на истинном пророчестве. Часто я вспоминаю, и этим успокаиваюсь, слова, сказанные мне, одни на балконе под луной, ставшей их свидетельницей, другие у окна, на которое я всегда буду смотреть с радостью, вспоминая многочисленные милые и дарующие благо поступки моей любезной госпожи, ибо все они танцуют в моем сердце с нежностью такой дивной, что они еще больше разжигают во мне желание умолять ее о том, чтобы она попросила меня доказать силу моей любви.
Ибо я никогда не буду счастлив, пока я не буду уверен, что ей известно о том, какой властью надо мной она обладает и как велик и могуч огонь, который она зажгла в моей груди. Пламя истинной любви – это могучая сила, и она еще могущественней, когда две равные воли двух возвышенных душ спорят о том, которая любит больше, и каждая из которых стремится дать тому живое доказательство. Но еще могущественней, порой, пламя той любви, которая не может выразить себя так, как она желает… Я попытался перевести на тосканский Ваше [стихотворение] “Crio el cielo i el mundo Dios” (вероятно, речь идет о каком-то испанском стихотворении на библейскую тему, которое Лукреция прислала Бембо), но я не нашел способа выразить мысль, заключенную в нем, на этом языке таким образом, чтобы это показалось мне удовлетворительным, и в той же строфической форме и теми же словами. Все же я отправляю Вам сонет, который я начал сочинять на ту же тему, но который направился по иному пути… Я слышал, что у Вас все в порядке; о Вашем нездоровье в тот день, когда я покинул Вас, я не скажу ничего более.
Для меня было бы величайшей радостью увидеть хотя бы две строчки, написанные рукой f.f., однако я не смею просить о столь многом. Пусть Ваша Милость убедит ее написать мне то, что Вы сочтете лучшим для меня. Всем своим сердцем целую руку Вашей Милости, поскольку я лишен возможности поцеловать ее губами.

18 октября 1503 г.

1. Остелатто – загородная вилла недалеко от Феррары друга Бембо, Эрколе Строцци, у которого гостил поэт.