Франц Фюман. Рейнеке-лис

Пересказ для детей популярного в Европе средневекового романа о хитреце Рейнеке-Лисе, выполненный немецким писателем Францем Фюманом, автором множества переложений для детей известных мифологических и сказочных сюжетов. Согласно немецкой википедии, Фюман опирался на нижненемецкий вариант истории и известный перевод этого текста на литературный немецкий язык, выполненный выдающимся знатоком германского эпоса Карлом Зимроком.

При сравнении книжки Фюмана с поэмой Гёте, в особенности с её прозаическим пересказом для детей Льва Пеньковского (им же выполнен и стихотворный перевод поэмы размером подлинника) можно видеть, что при идентичности сюжетной основы, есть и заметные различия — вариант Фюмана более пространный, расцвечен подробностями и мелкими деталями.

Роман о Лисе неоднократно перерабатывался в Германии для детей. В том числе и во времена нацистов, послужив основой для антисемитских поделок на злобу дня. Интересно, что в 1962 году был снят документальный фильм об Адольфе Гитлере (получивший, кстати, «Оскара»), в котором многочисленные аллюзии на роман о Лисе, послужили художественным методом для рассказа о его личности и политической карьере. Фюман вполне мог видеть этот фильм, повесть его была опубликована через пару лет. В любом случае он тоже вставил в финал своей повести прозрачную аллюзию на Гитлера — фюмановский Рейнеке-Лис вопреки своим многочисленным преступлениям, становится не просто правой рукой правителя зверей льва Нобеля, как у Гёте, а буквально «рейхсканцлером».

По изд.: Франц Фюман. Избранное. Радуга, 1989
Перевод С. Шлапоберской

 

1

В стародавние времена, когда все звери и птицы еще жили в одном лесу, когда люди освещали дома восковыми свечами, когда над каждым народом властвовал король или царь, а сильные угнетали слабых, в те стародавние времена существовал обычай, что на Троицу король провозглашал Всеобщий мир. Ведь на Троицу весна всего краше: лес и поле зеленеют свежей травой и листвой, птицы превесело распевают в кустах и в ветвях деревьев, воздух напоен благоуханьем трав, а погода почти всегда ясная и на небе ни облачка. В этот праздник все, даже малые, бедные и слабые, должны не ведать забот, вот почему строжайше запрещалось в эти дни на кого-нибудь нападать, кого-нибудь бить, обкрадывать, грабить или причинять какое-либо другое зло, и каждый имел право предстать перед королем, пожаловаться на свою беду и попросить защиты от врагов.

Так повелось у людей, такой же обычай был и у зверей, поэтому, когда снова наступил Троицын день, король зверей, благородный лев Нобель, провозгласил в лесу мир. Он разослал гонцов, чтобы созвать всех животных к себе на суд, и вскоре через лес, мимо дубов и буков, с шумом и гомоном потянулись знатные господа: волк Изегрим Железный Шлем, бурый медведь Браун, Хинце-кот, Пантера и Леопард. Но шли туда и такие бедняки, как Лютке-журавль, сойка Маркварт Страж Границ, и в конце концов перед королевским троном собрались все звери и птицы, не хватало одного только умоизощренного Рейнеке-лиса.

Кто зло творит, боится света, — гласит пословица, именно так обстояло дело и с Рейнеке: он был таким закоренелым злодеем, что не смел явиться на собрание зверей, и был у него, в сущности, один-единственный преданный товарищ, барсук Гримбарт Угрюмец, что и сам слыл необычайно лживым и злобным.

2

Когда все звери, кроме Рейнеке, собрались перед троном, король подал знак к началу судилища.

Первым в сопровождении своих родичей выступил Изегрим-волк. Поклонившись льву Нобелю, он принялся жаловаться.

— Благородный государь, — так начал Изегрим, — прошу вашего правосудия против Рейнеке-лиса! Этот злодей причинил мне большой ущерб-и тяжкое огорчение. Он состряпал ядовитое зелье и брызнул им в лицо моим детям, отчего трое из них совершенно ослепли. Напав на мою бедняжку жену, он до полусмерти ее избил, а меня самого надувал и обманывал, где и как только мог! Скажу вам, государь, что, наверное, и недели не хватило бы на то, чтобы перечислить все подлости, учиненные Рейнеке, и если бы каждый метр сукна из знаменитого сукнодельного города Ген-та был листом бумаги, то ее недостало бы на то, чтобы описать все его гнусные злодейства. Поэтому я обвиняю Рейнеке-лиса и прошу вас, государь, отомстить ему за меня!

Когда Изегрим-волк закончил свою речь, все звери, кроме Гримбарта-барсука, ему захлопали. Следующим обвинителем выступила маленькая пугливая такса по имени Вакерлос. Она была родом из города Парижа и говорила по-французски, но в те времена животные понимали любой язык.

— Милостивейший государь наш, — сказала такса, — я тоже обвиняю Рейнеке-лиса! Представьте себе, однажды зимой в трескучий мороз я сидела в кустарнике, дрожа от стужи, и не было у меня никакой еды, кроме малюсенького колбасного огрызка. Вдруг явился Рейнеке-лис и отнял у меня даже этот последний крошечный кусочек!

Говоря это, Вакерлос-такса из Парижа рыдала, а лев Нобель, растрогавшись, покачивал своей гривастой головой. Но тут выскочил вперед Хинце-кот, испокон веков ненавистник всех и всяческих собак, и воскликнул:

— Государь, Рейнеке великий злодей, и мы боимся его едва ли не больше, чем вас, но этой таксе вы все-таки не верьте! Во-первых, дело было много лет тому назад, а во-вторых, колбаса принадлежала вовсе не таксе, а мне — я стянул ее у спящего мельника, а Вакерлос выманила у меня хитростью. Дело это давнее, сам я из-за такого пустяка жаловаться не стал, так что нечего теперь этой Вакерлос делать из мухи слона!

Такса скрылась, а на ее место выступила пантера Пардель и сказала:

— Благородный государь! Я тоже вынуждена обвинить Рейнеке-лиса. Он вор и убийца, мы все это знаем, он бы и вас, короля, обвел вокруг пальца, ежели бы это сулило ему жирный кусок, но его последнее преступление превосходит все прежние: ведь он сегодня нарушил мир!

— Рассказывайте! — возмущенно воскликнул король, а пантера для подтверждения своей жалобы вытолкнула вперед Лампрехта-зайца. Но на что был похож заяц Лампрехт! Шкура его была разодрана, шея распухла, а в глазах застыл смертельный страх.

— Смотрите, — сказала пантера, — вот как Рейнеке отделал этого безобидного малого, никому не причиняющего вреда!

— Как это случилось? — спросил лев Нобель.

— Когда я ранним утром направлялась к вам, — отвечала пантера, — то услыхала, как в кустах лис говорил зайцу: «Поди сюда, Лампрехт, я хочу научить тебя петь!» — «А вы ничего мне не сделаете, мастер Рейнеке?» — спросил заяц, а лис засмеялся и сказал: «Ну с чего бы это, ведь король провозгласил мир, так как же я посмел бы тебя тронуть?» — «Ладно, тогда, пожалуйста, научите меня петь», — согласился заяц и доверчиво подошел к лису. Тот же впился когтями в его шкуру и давай его таскать, трепать и мотать, и, не вмешайся я и не пугни лиса, зайцу пришел бы конец! Вот, поглядите-ка на раны Лампрехта, — сказала пантера, и все звери, кроме Гримбарта-барсука, стали возмущенно кричать и требовать, чтобы нарушитель мира был наказан. А Изегрим-волк предстал перед королем и сказал:

— Государь, преступления Рейнеке вопиют к небесам! Вы должны лишить его жизни!

3

Поскольку каждый обвиняемый имеет право защищаться, а сам Рейнеке отсутствовал, то его племянник, Гримбарт-барсук, вышел вперед, чтобы вступиться за Рейнеке, хотя тот и впрямь был существом лживым и злобным.

— Господин Изегрим, — обратился барсук к волку, — господин Изе-грим, старинное изречение гласит, что от врага редко удостоишься похвалы, и вы это правило подтвердили на моем дядюшке. Будь Рейнеке здесь, вы наверняка не стали бы воскрешать эти старые истории, ведь о том, какое зло причинили Рейнеке вы сами, вы предусмотрительно умолчали! Здесь, конечно, кое-кто еще помнит, — продолжал барсук, — как вы некогда заключили с Рейнеке союз, что будете жить в дружбе и честно делить между собой всю добычу. Посему я сейчас расскажу, как мой дядя по милости Изегрима однажды в зимнее время чуть не погиб лютой смертью. Это история с рыбами. Слушайте же!

Все вокруг затаили дыхание, а барсук продолжал:

— Однажды по дороге ехал воз, груженный крупной рыбой. Изегриму хотелось отведать рыбки, да не хватало денег, чтоб ее купить, и хитрости, чтоб заполучить без денег. Тут вмешался мой дядя. Он улегся на обочине дороги и прикинулся мертвым. Воз с рыбой поравнялся с ним, возчик увидел лиса, слез вниз и достал нож, чтобы прикончить Рейнеке. Тот, однако, лежал тихо и неподвижно, не шевеля и волоском, и тогда возчик решил, что лис мертв, и кинул его на телегу, чтобы дома содрать с него шкуру. Вот как рисковал мой дядя ради Изегрима! Воз покатил дальше, тут мой дядя принялся скидывать вниз рыбку за рыбкой, а Изегрим, кравшийся следом, их подбирал. Под конец, когда воз был уже наполовину пуст, Рейнеке соскочил вниз и потребовал свою долю добычи. Но Изегрим уже всю рыбу сожрал и так набил себе брюхо, что ему стало худо. «Получай свою долю!» — сказал он Рейнеке и положил перед ним — что бы вы думали! — обглоданные кости, которые даже он, алчный волчище, не стал бы жрать!

А в другой раз, клянусь честью, Рейнеке высмотрел в одной коптильне жирную свиную тушу и договорился с волком, что они ее поделят. Весь риск Рейнеке взял на себя и, хотя дом сторожило много здоровенных собак, влез в окно и выбросил тушу наружу. Но едва он вылез обратно, собаки, услыхавшие, как упала туша, задали ему жару. Они истрепали ему мех и до крови его искусали. Волк же тем временем уютненько сидел и спокойно разделывался со свининой. Рейнеке снова потребовал свою долю, и снова обманул его волк, да еще и насмеялся над ним!

«Конечно, я припас для тебя кусок! — сказал он Рейнеке. — Жирный кусок, аппетитный кусок, лакомый кусок!» И он протянул моему дяде коромысло, на котором висела в коптильне туша! Разве не было у Рейнеке законного основания отомстить Изегриму за эти злые шутки? И я бы мог, государь, поведать вам еще сотни подобных историй о злых проделках волка! Но это, наверно, сделает сам Рейнеке, когда предстанет здесь перед вашим судом!

Так сказал барсук и затем продолжал:

— А теперь перейдем к зайцу! Все, что здесь наговорила пантера, только тронь — лопается, как мыльный пузырь! Лампрехт ведь поступил к Рейнеке в ученье, так неужто учитель не вправе был его бить и драть, коли он не знал урока? Вот Вакерлос тут жаловалась, будто Рейнеке стянул у нее колбасу, но, господа, вы же сами слышали: колбаса-то была краденая! Старая пословица гласит: что неправедно нажито — впустую прожито. По справедливости у тебя отбирается то, что ты приобрел нечестным путем! Кто же поставит Рейнеке в упрек, что он покарал вора, присвоив украденное? Всякий благородный муж должен ненавидеть воров и ловить их, так что Вакерлос должна бы, в сущности, благодарить Рейнеке за то, что он тут же, на месте, ее не повесил! Только ради мира, столь дорогого всем нам, отпустил он вора на все четыре стороны, ибо Рейнеке — муж честный, творящий только добро и ненавидящий всякую несправедливость!

С тех пор как вы, государь, провозгласили мир, Рейнеке никого больше не преследовал. Он затворился, как отшельник, ест только раз в день, носит власяницу, покинул свой замок Мальпартаус и поселился в маленькой хижине. Там он молится и размышляет о священных предметах. Мяса он уже целый год в рот не брал, он терпит голод и жажду и оттого страшно побледнел и исхудал. И вот теперь, когда он не в силах защищаться, на него так бессовестно клевещут! Ну да что с того: стоит ему только здесь появиться, как ни один из его недругов не посмеет и рта раскрыть!

4

Едва кончились эти словопрения, как вдруг ворота на королевский двор распахнулись и вошла целая процессия — петух Хенниг со всей своей родней, а за ними, на носилках, внесли тело его дочери, знаменитой курицы Крацфус-Шарконожки, ее загрыз Рейнеке, и Хенниг явился к королю с жалобой.

Вместе с Хеннигом выступили вперед два больших петуха, Крейянт-Кукарека и Кантарт-Певун. Это были сыновья Хеннига, лучшие петухи, каких только можно было сыскать от Голландии до Франции. Они держали в руках зажженные свечи и громко оплакивали погибшую сестру. Два других петуха тащили носилки, и все, кто следовал за ними, плакали навзрыд. А петух Хенниг предстал перед королем и повел такую речь:

— Милостивейший государь! Прошу вас, выслушайте меня и отомстите за жестокое горе, какое мне и моим детям причинил Рейнеке-лис! Итак, когда миновала зима и вокруг запестрели цветы, листья и травы, я с радостью и гордостью озирал свою большую семью. У меня было дважды десять юных сыновей и дважды семь красавиц дочерей, все крепкого сложения и доброго нрава. Мы снискивали себе пропитание во дворе одного монастыря, обнесенного стеной. Его сторожили шесть большущих собак. Там мы жили покойно, хотя и не вполне вольготно, потому что вор Рейнеке денно и нощно рыскал вдоль стены, подстерегая нас. Так что мира за монастырской стеной мы не видели, но были довольны и тем, что живем в безопасности.

Однажды Рейнеке догнали собаки и так его оттрепали, что он долго не показывался. Однако в последние дни он вдруг появился опять, на сей раз в облике отшельника — в рясе и власянице. Он показал нам письмо, державный государь, в котором вы провозгласили на Троицу мир, — с письма свисала ваша печать. Стало быть, показал он нам это письмо и сообщил: он, мол, заделался отшельником, кается в своих прежних злодеяниях и больше ни единой живой твари не причинит вреда. Мы можем теперь, сказал он, совершенно не беспокоиться, отныне, где бы он ни находился, нам его опасаться нечего, и он сложил лапки и вознес молитвы Господу.

Тогда я созвал своих детей, и все вместе мы возликовали, что нам уж больше нечего бояться и мы можем бестрепетно выйти за монастырские стены и увидеть большой мир! Мы тут же и вышли всей семьей за ограду, а Рейнеке только этого и ждал. Пулей вылетел он из кустов, отрезал нам дорогу обратно к калитке и принялся свирепствовать среди нас, беззащитных! Первой он убил мою любимую дочь, а когда вновь вкусил нашей крови, его уж было не удержать. Он гонялся за нами днем и ночью, не давая вернуться во двор, так что в конце концов у меня осталось всего пятеро детей из тридцати четырех! Сжальтесь, государь, и отомстите за меня! Глядите — вот лежит на носилках моя дочь, самая знаменитая несушка во всей Фландрии, которую этот разбойник только вчера, вопреки вашему запрету, лишил жизни! Пусть мои слова тронут ваше сердце!

5

— Слышите, господин барсук? — вскричал разъяренный король. — Зачем еще тратить попусту слова? — И, обратившись к петуху Хеннигу, он сказал: — Ваша дочь была хорошей несушкой. А потому ее следует похоронить со всеми почестями, возле ее могилы петь песнопения и поставить ей памятник! После этого я посовещаюсь с моими советниками, как покарать лиса за убийство.

Вслед за тем все затянули скорбную песню и понесли курицу на кладбище. Камнерезы тем временем изготовили надгробие. Они выбрали для него кусок наилучшего мрамора, высекли ровный четырехгранник, отполировали его до зеркального блеска и выбили буквы, так что каждый мог прочесть следующую надпись:

Здесь упокоилась навечно
Крацфус, любимая сердечно,
Весьма достойная похвал:
Несушки лучшей мир не знал.
Читайте все: ее загрыз
Разбойник, вор Рейнеке-лис!

Когда памятник был водружен на могиле, король стал совещаться со своими приближенными о том, как наказать лиса за его злодеяния. Общее мнение было, что за Рейнеке надо послать гонца и призвать его на суд к королю, чтобы он держал перед ним ответ. Гонцом же король назначил Брауна-медведя.

6

— Послушайте, — сказал король Брауну. — Это поручение я хочу возложить на вас. Но я приказываю: будьте осмотрительны, говорите обдуманно и взвешивайте каждое свое слово, ибо Рейнеке — малый лживый и его хитростям несть числа. Он станет расточать вам любезности, но при этом наплетет небылиц и постарается обмануть.

— О нет, государь, — отвечал Браун-медведь. — Можете быть спокойны: коварство Рейнеке мне известно; пусть он только попробует меня облапошить, ему это выйдет боком.

Итак, Браун-медведь, исполненный горделивой отваги и уверенный в себе, пустился в путь к крепости Мальпартаус. Сперва он пересек две пустыни, потом перебрался через две горные вершины и тогда только подошел к убежищу Рейнеке-лиса. Мальпартаус был не единственный замок, принадлежавший Рейнеке, зато самый любимый, и Браун знал, что лис возвращается туда всякий раз, когда его гнетут заботы или он вынашивает какие-нибудь злодейские планы.

Так было и на сей раз! Браун-медведь стоял перед воротами, куда обычно входил и откуда выходил Рейнеке. Но ворота были на запоре, и Браун постучал.

— Друг Рейнеке, вы дома? — крикнул он. — Послушайте меня! Я — Браун-медведь и пришел к вам с посланием от короля. Король Нобель поклялся всеми клятвами, что, ежели вы не явитесь к нему на суд, вам не сносить головы. А посему послушайтесь доброго совета: пойдемте со мной, не то вас ждет виселица!

Слушая эту речь, Рейнеке скрежетал зубами от злости и думал про себя: как бы мне расквитаться с медведем за эти надменные слова! Я должен что-нибудь изобрести! Медведь все стоял у ворот, а лис принялся в задумчивости бродить по извилистым коридорам своего замка. Надо сказать, что Мальпартаус по праву назывался замком-ловушкой, это было причудливое, запутанное строение: тут дыра, там пещера, вдоль и поперек шли узкие ходы и переходы, которые лис мог отпирать и запирать по своему усмотрению, так что у него всегда находилось убежище, если он хотел спрятаться сам или спрятать свою разбойничью добычу. Случалось и так, что иные простодушные звери попадали здесь в западню, не могли найти выход, и Рейнеке их убивал.

7

Рейнеке заподозрил было: медведь вызывает его к воротам, чтобы заманить в засаду. Однако, когда он убедился, что Браун стоит там один, его тревога развеялась. Он вышел за ворота и поздоровался с медведем.

— Добро пожаловать в мой дом, дядюшка Браун, — льстиво сказал он. — Я как раз творил молитву и потому не мог тотчас к вам выйти. Уж извините, дядюшка, ведь я, конечно же, во всякое время от души вам рад! Благодарю вас за то, что именно вы, кого я так люблю, принесли мне послание от короля, — но что я вижу: вы так вспотели, что весь мех у вас влажный! Путешествие, наверное, было утомительным! Боже мой, неужто король не нашел кого послать в такую-дальнюю дорогу, кроме вас, самого солидного и самого благородного из всех придворных? Но благодарю вас еще раз за то, что вы пришли, ваш мудрый совет всегда мне помогал, наверняка поможет и на этот раз. Я и сам уже собирался завтра пуститься в путь к королевскому двору. Собственно говоря, я хотел это сделать еще сегодня, да только вот набил себе брюхо дрянью. Глядите, как оно у меня вздулось!

Браун-медведь, и сам не дурак поесть, тотчас спросил, что же это за пища, которой Рейнеке так объелся, а хитрый лис продолжал:

— Ах, дядюшка Браун, эта еда не про вас! Я-то ведь горемычный бедняк и довольствуюсь самой простой пищей, а когда ничего лучшего нет, ем даже мед. Сегодня утром я опять с голодухи наелся этой дряни, и теперь живот у меня вздулся и мне до того худо, что и сказать нельзя!

Вот что говорил лис. А дело в том, что медведь ничего на свете так не любит, как свежий, золотистый, ароматный мед, вот почему Браун удивленно спросил:

— Что это я слышу от вас, Рейнеке? Вы и впрямь не жалуете мед? Но тут вы не правы. Мед — это чудеснейшая вещь, я больше всякой еды люблю мед. Так что, племянник Рейнеке, ежели меда у вас в избытке, то поделитесь со мной этим лакомством, а уж я у вас в долгу не останусь!

— Но, дядюшка Браун, — сказал Рейнеке, притворившись удивленным, — вы, должно быть, шутите и насмехаетесь надо мной, бедным малым?

— Клянусь Богом, — отвечал Браун-медведь, — мне и в голову не приходило над вами насмехаться!

Рейнеке потер руки от удовольствия и сказал:

— Ежели вы серьезно это говорите, дядюшка, то меда вы сможете поесть вволю! Здесь поблизости живет крестьянин по имени Рюстефиль Всего Вдоволь, у него меда столько, что хватит досыта накормить медведей со всего света.

— Скорей, скорей покажите мне к нему дорогу! — воскликнул Браун-медведь. — Коли я и вправду смогу досыта наесться меду, то с удовольствием окажу вам любую услугу!

— Тогда пошли! — отвечал Рейнеке медведю. — Я, правда, ходок плохой, но раз вы мой дядюшка и к тому же посланец короля, я вас туда провожу. Вы получите столько, что больше вам и не захочется!

Итак, Рейнеке засеменил вперед, а медведь топал за ним следом… Лис думал про себя: «Я тебя, дурень, провожу к бочке с таким медом, о котором ты век будешь помнить!»

А у медведя при мысли о меде уже слюнки текли. Вскоре они дошли до дома Рюстефиля, а там стали дожидаться, пока стемнеет.

8

Наступил вечер; Рейнеке, подглядев, что Рюстефиль лег в кровать, повел медведя к лежавшему посреди Рюстефилева двора дубовому бревну, расщепленному в длину. Дело в том, что Рюстефиль был еще и знаменитым плотником, этот дуб он выбрал, чтобы сработать из него мебель. Бревно было расщеплено уже до половины, и Рюстефиль вогнал в щель с обеих сторон по клину, чтобы она не сомкнулась.

— Глядите, дядюшка Браун, — сказал Рейнеке, — в этом полом стволе больше меду, чем вы в состоянии съесть. Суньте туда голову, да поглубже, но от души вам советую не объедаться, не то будете маяться животом, как я.

Браун, вообразивший, что он уже достиг желанной цели, сказал только:

— Не тревожься, братец Рейнеке, я знаю: во всяком деле надобно-соблюдать меру. — И, едва произнеся эти слова, медведь алчно сунул морду до самых ушей в щель бревна, да еще влез туда передними лапами.

Рейнеке немедля сотворил злое дело: одним ударом вышиб оба клина. Щель сомкнулась, Браун-медведь оказался зажатым в бревне, и как ни был он силен, дуб оказался сильнее. Медведь принялся выть и реветь, скреб задними ногами песок и поднял такой тарарам, что Рюстефиль поспешно выскочил из дома с топором в руках.

Когда Рейнеке увидал Рюстефиля, он крикнул Брауну, почти обезумевшему от боли и страха:

— Как делишки, мастер Браун? По вкусу ли вам пришелся мед? Смотрите, не обожритесь, прошу вас! A-а, я вижу, Рюстефиль выходит из дома, наверно, он хочет сказать вам «Добро пожаловать!» и вдобавок хорошенько угостить! — И, произнеся эти насмешливые слова, Рейнеке пустился наутек к своему любимому замку, крепости-ловушке Мальпартаус.

9

Едва Рейнеке успел удрать, как Рюстефиль подбежал к бревну и, увидев медведя, зажатого в тиски, бросился в трактир, где сидели крестьяне, и закричал: «Пошли со мной, пошли со мной, у меня на дворе медведь поймался!» Крестьяне оставили недопитое пиво, недоеденный хлеб и последовали за Рюстефилем, каждый вооружился чем попало, один вилами, другой мотыгой, кто пикой, а кто граблями, а кому ничего не попалось под руку, просто выломал кол из забора.

Народу набежало полон двор: впереди всех — священник и пономарь с кухаркой священника, госпожой Юттой, лучше всех в округе варившей манную кашу, она прихватила с собой веретено; за ними следом — кузнец с молотом, слесарь с рашпилем; прибежали кривоногий Шлоппе и большеротый Лудольф, Герольд со скалкой и его зять Кукельрей, господин и госпожа Квак и цирюльник Штопельмессер, госпожа Вилигтраут из Швейнефурта и Черный Зандер, да еще многие-многие другие. Все они ринулись к медведю, подняв дикий крик и размахивая своим оружием.

Когда Браун увидел, как они подбегают, то от страха силы у него удесятерились. Рывком высвободил он голову из бревна, хоть и ободрав ее кое-где до мяса, а когда на спину ему обрушились первые удары, то выдернул оттуда и обе передние лапы. Так что из бревна-то он вырвался, но теперь крестьяне взяли его в тиски, и на ненавистного разбойника со всех сторон посыпались удары. Браун отбивался как бешеный, но он бы наверняка погиб, если бы не прыгнул прямо в толпу женщин в пестрых юбках. Те в испуге прыснули в разные стороны, а кухарка священника, госпожа Ютта, со страху упала в реку, протекавшую возле дома, и жалобно звала на помощь.

После такого прыжка Браун упал и лежал как мертвый. Тогда крестьяне оставили его в покое и кинулись на помощь госпоже Ютте. Медведь увидел, что путь к реке свободен. Но ведь я не умею плавать, подумал он, однако, не видя другой возможности спастись, со стонами дотащился до берега и скатился в воду. Он предпочитал утопиться, нежели погибнуть жалкой смертью под ударами своих врагов. Но гляди-ка: вода подхватила и понесла этого толстого, жирного малого, а крестьяне, угрюмые и пристыженные, смотрели, как разбойник от них уплывает. Медведь же плыл вниз по реке, проклиная дубовое бревно, в которое он попался, и хитрого Рейнеке, заманившего его в западню. Течение плавно уносило его прочь — за короткое время он проплыл вниз добрую милю, — а потому решил, что крестьянам его уже не догнать. Тогда он выбрался на сушу и, лежа на берегу, горестно размышлял о том, что он самое измученное и истерзанное существо, когда-либо жившее на свете. О ты, лживый Рейнеке! — думал он, вздыхая, и больше всего ему хотелось умереть.

10

Увидев, что медведь прочно застрял в ловушке, Рейнеке побежал обратно в Мальпартаус. По дороге, однако, он завернул на крестьянский двор, где, как он знал, водились жирные курочки, сцапал одну из них и поспешил вниз к реке, чтоб запить обильную еду. Веселый и довольный, он все время приговаривал:

— Как я рад, как я рад, что разделался с медведем! Он зажат в тиски у дома Рюстефиля, Рюстефиль же вышел с острым топором, теперь уж никакой медведь не сможет обвинить меня пред королем!

Так приговаривал Рейнеке, спускаясь к реке с курочкой в зубах, но у самой воды на песке он увидел какую-то бесформенную массу — это был израненный медведь. Испугался тут лис и подумал: о Рюстефиль, болван ты несчастный, я же тебе доставил в дом такое жирное жаркое, какого ни один крестьянин сроду не едал, а ты его упустил! Но когда Рейнеке увидел, как истерзан и окровавлен лежавший на берегу медведь, его жестокое сердце возрадовалось и он сказал:

— Глазам своим не верю! Дядюшка Браун? Как вы здесь очутились? Ничего не забыли у Рюстефиля? А за мед расплатились сполна? Но что я вижу, дядя Браун: вы сплошь вымазаны чем-то красным! Неужто с вами кто-то сыграл злую шутку? Или мед пошел вам не впрок? А что это украшает вашу голову? Что это за красный орден такой, который носят на темени? А может, это у вас красный шлем? Ах, а кто же это обстриг вам уши и сбрил кожу со щек? И где же это, дядюшка Браун, вы позабыли свои перчатки?

Эти насмешки язвили Брауна сильнее, чем все его раны, и, не видя для себя иного выхода, к тому же будучи от боли не в силах говорить, он без единого слова опять бросился в реку и поплыл вниз по течению. Милею дальше он опять выбрался на берег и, лежа там, стонал:

— Ах, хоть бы кто-нибудь пришел и добил меня! Но мне ведь надо вернуться к королевскому двору! О Рейнеке, предатель из предателей, если б я только мог тебе отомстить!

И он собрался с силами, хромая и стеная, пустился в путь и на четвертый день приплелся ко двору короля.

11

— О боже! — воскликнул король Нобель, увидев перед собой Брауна в столь плачевном облике. — О боже, неужто это Браун-медведь?

Браун печально кивнул головой.

— Да, это я, ваше величество, — отвечал он, — и я пришел затем, чтобы пожаловаться на гнуснейшее злодейство. Эти увечья, что вы зрите, причинил мне подлый Рейнеке!

— Что? — вскричал король. И вне себя от гнева, он взревел: — Я немедля отомщу за это преступление! Браун — первый из моих дворян, горе тому, кто причинил ему такое бесчестье! — Затем он сказал: — Клянусь, честью, короной и бородой, если Браун не будет отомщен, то не носить мне больше меча и не быть королем!

Он немедленно встал, подал знак своим советникам, и они стали совещаться, как им поступить. Сошлись на том, что к Рейнеке надо отправить еще одного посланца, чтобы, как предписывает закон, второй раз вызвать его в суд. Все согласились, что вызов Рейнеке должен передать муж многоумный, и назвали его имя: Хинце-кот.

12

Король был согласен с таким выбором. Он призвал к себе Хинце и сказал ему, пусть передаст Рейнеке, что его вызывают вторично. Пусть лис отправляется ко двору без всяких проволочек, ибо третий вызов навлечет на него и на его род вечный позор. Услыхав, что он должен передать этот вызов. Хинце страшно испугался.

— Пошлите кого-нибудь другого, — взмолился он. — Смотрите, какой я маленький и слабосильный. Большой, здоровенный медведь не смог справиться с Рейнеке, так разве может это удаться мне, коту?

— Это ничего не значит, — возразил король, — в тщедушном теле нередко оказывается изрядно мудрости, искусства и хитрости, и ежели вы и впрямь невелики ростом и силой, зато умны, хитры и многоопытны, чего вы, конечно, не станете отрицать.

Против этого коту возразить было нечего.

— Да свершится ваша воля, государь! — отвечал он королю и сразу пустился в путь, на ходу всячески себя подбадривая.

Когда Хинце подошел к крепости Мальпартаус, Рейнеке как раз стоял перед домом. Хинце обратился к нему с такими словами:

— Прежде всего — добрый вечер, а затем выслушайте слово короля: ежели вы немедленно не последуете за мной ко двору Нобеля, то вас и весь ваш род постигнет королевская кара!

— Добро пожаловать, племянник Хинце, добро пожаловать! — произнес Рейнеке со сладчайшей миной; про себя, однако, он уже прикидывал, как бы ему и кота Хинце с позором отослать обратно ко двору. И он продолжал: — Племянник Хинце, чем бы мне угостить вас на ужин? Ах, дражайший племянник, — рассыпался Рейнеке, — я так рад, что король послал ко мне именно вас, ведь я никому не доверяю так, как вам! С прожорливым медведем, который только и знает, что рычать и поносить меня, я не пошел бы и за тысячу талеров. С вами же, дорогой племянник, я готов отправиться в путь с первым проблеском зари.

— Лучше бы нам тотчас же пойти назад, ко двору, — возразил кот. — Лунный свет так ясно освещает пустошь, дорога торная, ветер мягкий.

— Негоже без нужды странствовать по ночам, — сказал Рейнеке. — Сколько есть всякого зверья, что днем дружелюбны и приветливы, зато уж ночью от них добра не жди.

— Ну а что же мы будем есть, коли на ночь останемся в Мальпартаусе? — спросил кот.

— Ах, мы здесь довольствуемся самой простой пищей, — сказал Рейнеке, — сегодня у нас на ужин свежие пчелиные соты.

— О нет! — воскликнул Хинце и задрожал от отвращения. — Без такой еды я вполне обойдусь, это лакомство для Брауна! Не найдется ли у-вас в доме жирного мышонка?

— Мышь? — удивленно спросил Рейнеке.

— Мышь, хорошая жирная мышь, — подтвердил кот Хинце.

А лис Рейнеке всплеснул руками и сказал:

— Ежели такая еда вам по вкусу, племянник Хинце, то я вам охотно ее предоставлю! Невдалеке отсюда находится дом пастора, а рядом с ним — сарай, где по ночам пляшет столько мышей, что их не увезти и на десяти подводах. Я это знаю точно, потому что не раз слышал, как пастор жаловался, что от мышей житья нет.

Едва Рейнеке договорил эти слова, как Хинце взмолился:

— Рейнеке, не в службу, а в дружбу, сведите меня туда! Разве вам не известно, что мыши — моя любимейшая дичь?

— Этого я действительно не знал, — проговорил Рейнеке, — но раз вы так говорите, племянник Хинце, то я вам охотно верю и сведу вас. Так поспешим же!

И они пошли к пасторскому сараю. Рейнеке проделал в его глиняной стене дыру, сквозь которую не далее как прошлой ночью выкрал курицу. Пасторский сын Мартинет поставил у лазейки силок, надеясь, что разбойник в следующий раз в него попадется. Рейнеке это знал, а потому он сказал Хинце:

— Смело лезьте в дыру, племянник, разве вы не слышите, как нагло распищались там мыши? Ловите и жрите их, сколько душе угодно, я буду сторожить здесь, снаружи, а утром, спозаранку, мы отправимся к королю!

— А не угожу я здесь в ловушку? — спросил осторожный Хинце. — Попы ведь народ злобный, они не прочь расставить нам ловушки!

— Тогда пойдемте лучше назад, в Мальпартаус, — заявил Рейнеке. — Моя жена уж чем-нибудь да попотчует вас, пусть и не жарким из мышей, зато медом или сеном. Не знал я, Хинце, что вы такой трус…

Но Хинце уже скользнул через дыру в сарай и угодил прямо в силок.

13

Когда кот почувствовал у себя на шее петлю, он сделал еще один прыжок, но от этого веревка только туже затянулась. Хинце стал отчаянно вопить, призывая Рейнеке на помощь, а лис торжествовал, слыша его вопли, и крикнул в дыру:

— Ну как, Хинце, хороши ли мыши на вкус? Достаточно ли жирные, или вам хотелось бы, чтобы пастор немного сдобрил их горчицей? Скажите, разве при дворе теперь принято петь за едой такие песни? Ах, как бы я хотел, чтобы в этой ловушке вместе с вами сидел Изегрим, он причинил мне столько зла!

Сказав это, Рейнеке удрал, а Хинце стал вопить еще пуще. Его крики услыхал Мартинет, пасторский сын. Он поспешно вскочил с постели и радостно воскликнул: «Вор попался, вор попался, куриный вор угодил в ловушку!» Он разбудил отца, мать и слуг, и все они с палками и мотыгами побежали в сарай, чтобы расправиться с куриным вором.

На Хинце посыпались удары, один глаз ему выбили сразу, тогда он, в смертельном страхе, сделал отчаянный скачок, вцепился пастору в живот и выгрыз ему кусок мяса. Пастор завопил и упал без чувств, женщины и Мартинет закричали от ужаса и потащили пастора с кровавой раной в животе домой в постель.

Хинце воспользовался случаем. Напрягши все силы, принялся он грызть веревку, на которой висел, и наконец перекусил ее надвое. О Рейнеке, предатель из предателей, думал он, вылезая со стонами из сарая, и в ту же ночь потащился обратно ко двору короля.

Вскоре он вновь предстал перед королем: весь израненный, на шее — обрывок веревки, один глаз выбит! Когда Нобель увидел, как отделали его посланца, гнев его не знал предела. Он кричал, что теперь беспощадно покарает Рейнеке, и созвал всех своих советников, дабы обсудить, каким образом заставить Рейнеке предстать перед судом.

Тут взял слово Гримбарт-барсук.

— Не могу отрицать, что здесь предстало много обвинителей, — начал он. — Только я думаю, что при всех недостатках моего дяди следует соблюсти закон, а закон предписывает, что каждого обвиняемого надо вызывать в суд три раза. Стало быть, Рейнеке надо вызвать в третий раз, а ежели он не явится и тогда, то пусть король его накажет!

— Но кто же, — раздраженно спросил король, — отважится передать Рейнеке третий вызов? Неужели вы думаете, что здесь найдется еще хоть кто-нибудь, кому не дорога его шкура, его глаз и его жизнь? Кто захочет подвергнуть опасности свое здоровье и свои пока еще целые конечности ради того, чтобы в конце концов вернуться сюда без Рейнеке?

— Я приведу его, если вы не против, — сказал барсук Гримбарт.

— Что ж, Гримбарт, ступайте, — с облегчением ответил король, — и призовите Рейнеке в третий раз. Только прихватите с собой всю свою мудрость, она вам понадобится!

— Будьте спокойны, — заверил барсук Гримбарт, — уж я приведу Рейнеке ко двору.

Итак, Гримбарт-барсук отправился в Мальпартаус. Там он застал лиса, его жену и детей.

— Друг Рейнеке, — так Гримбарт приветствовал лиса. — Друг Рейнеке, я вас не понимаю! Ведь вы муж умный, не дурак, зачем же вы гневите короля, презирая его приказ и даже насмехаясь над ним? Защищать вас дальше невозможно, поэтому я настоятельно вам советую, идемте со мной ко двору! Гнев короля доведен до предела, — ежели вы воспротивитесь и в третий раз, то он непременно подступит к вашей крепости со всем своим войском, и вам с женой и детишками не уйти от его львиной ярости! Потому для вас поистине самое лучшее — пойти со мной к королю. Ваша хитрость помогала вам избежать и больших опасностей. Пойдемте, дядюшка Рейнеке, и пусть ваш ум и на сей раз пересилит ваших врагов!

14

Вот что говорил Гримбарт, и Рейнеке с ним согласился.

— Лучше всего поступить, как вы советуете, — сказал он, — и отправиться к королевскому двору, чтобы добиться для себя справедливости. Королю я уже не раз оказывал услуги, это одна из причин, почему меня так ненавидят мои враги. Если мне удастся хоть пять минут поговорить с королем с глазу на глаз, уж я сумею склонить его на свою сторону, ведь без моего совета ему никак не обойтись!

Так сказал Рейнеке, затем он простился с женой, рыжей лисицей Эрмелиной, и наказал ей беречь и холить его сыновей.

— Прежде всего я препоручаю вашим заботам Рейнхарта, нашего младшенького, — сказал Рейнеке. — Он еще мал, его мордочка пока что покрыта нежным, шелковистым пушком, но со временем, надеюсь, он станет похож на своего отца! А вот и мой горячо любимый Россель, он юн летами, но уже изрядный вор, его вы должны холить и лелеять не меньше, чем Рейнхарта! — С этими словами он покинул свое семейство, оставив любимую крепость Мальпартаус на попечение жены.

Рейнеке и Гримбарт зашагали по дороге, ведшей к королевскому двору, и успели пройти совсем небольшое расстояние, когда Рейнеке сказал вдруг Гримбарту:

— Дражайший племянник, — так начал он, — я, быть может, иду на смерть, а меня тяготят мои грехи, так что будь добр, прими мою исповедь, ведь здесь нет попа, которому я мог бы исповедоваться.

— Дорогой дядя, — отвечал на это Гримбарт, — сперва дайте зарок никогда больше не красть, ибо без этого доброго намерения и самая прекрасная исповедь вам не поможет.

— Это мне лучше знать, — сказал Рейнеке, — вы только извольте сесть, я сразу же и начну.

Барсук Гримбарт торжественно уселся на камень, а Рейнеке присел у его ног и начал свою исповедь.

— Ах, я великий грешник, — жалобным голосом заговорил лис, — всем животным я причинил зло! Брауна я завлек в ловушку — в дубовое бревно. Хинце заманил в силок, где ему выбили глаз; зайца избил до полусмерти, да и петух справедливо жалуется на то, что я загрыз его детей. Это правда, я сожрал у него почти всех, больших и, ах, маленьких тоже, не побрезговал даже цыплятами!

15

— Королю я оказал неповиновение, — продолжал Рейнеке, — нарушив мир на Троицу, королеву оскорбил тоже, так как говорил о ней гадости. Но больше всего я погрешил против волка Изегрима. Я часто называю его своим дядей, хотя он мне не дядя, мы с ним вовсе не родня. Я познакомился с ним шесть лет тому назад в монастыре под Элемаром. Вы знаете, племянник, мое давнишнее желание — стать монахом и в тихой обители мирно, благочестиво проводить свои дни.

Когда волк услыхал, что я в монастыре, он пришел ко мне туда и спросил, с чего ему начать, дабы тоже сделаться монахом. Я ему сказал, что первым делом надо научиться звонить в колокол. Это ему понравилось. Я велел ему лечь на спину, связал ему ноги, подвесил его вместо языка в самый большой колокол и начал изо всех сил дергать за веревку. Волк принялся жалобно выть, сбежался народ, и когда люди увидели, как волк раскачивается на колокольне, они подумали, что туда сам черт забрался, вооружились дубинами и давай дубасить косматый этот язык, да так, что чуть не перебили ему хребет! Вот какие грехи я совершил против волка, и этот еще не самый страшный!

— Так рассказывайте дальше, — сказал барсук, и лис продолжал свою исповедь.

— В другой раз, — повествовал он, — мы с волком пришли в окрестности Юлиха, и я привел его к дому одного священника, где, как я знал, висит здоровенный окорок. Волк жадно прогрыз дыру в стене кладовой, ему давно не попадалось никакой добычи, он отощал от голода и был худ как щепка. Поэтому он наелся окороком до отвала и так набил себе брюхо, что чуть не лопался и с раздувшимися боками не мог уже вылезти обратно через дыру. Увидев это, я проворно выскочил из кладовой и поднял большой шум, а чтобы народу сбежалось побольше — ведь я хотел, чтобы волка прикончили, — я вбежал в дом к священнику, тот как раз обедал и на столе у него стоял замечательный жареный каплун. Я впрыгнул на стол, схватил каплуна и был таков. Поп давай кричать: «Караул, грабят!» — и хотел было за мною погнаться. Но ему мешало его толстое пузо, и, вставая, он опрокинул стол. Жаркое, компот, овощи и яичница — все свалилось на пол, а поп с криками «Держи вора! Бей его!» поскользнулся и сел задом в миску с малиновым компотом. Теперь уже все орали: «Бей его, бей его!» — гнались за мной и не отставали, а громче всех орал поп в компоте. А я все бежал и бежал к кладовой, где сидел в плену волк, и там, в аккурат перед дырой, бросил каплуна.

Подбирая с земли каплуна, поп услыхал, как в кладовой орудует волк, тут все заметили дыру — и волку пришлось худо! Крестьяне так его отдубасили, что он лежал будто мертвый, тогда они протащили его по улицам и бросили в навозную яму. Там, в вонючей жиже, волк провалялся всю ночь, и как ему все же удалось оттуда выбраться, для меня навсегда останется загадкой.

— Продолжайте, — сказал барсук, и лис повел рассказ дальше.

— Недолгое время спустя, — исповедовался Рейнеке, — волк пришел ко мне и предложил заключить союз: мы будем охотиться сообща, а добычу делить. Но волк был со мной нечестен; ему очень хотелось наесться курятины, а без моих плутней ему бы ни одной курицы не поймать, это он понимал. Стало быть, я должен был надуть волка, прежде чем он надует меня, и я рассказал ему про куриный насест, на котором обычно спали семь кур и жирный петух.

Был час пополуночи, когда я подвел волка к курятнику и подстроил так, что он в своей алчности забрался туда раньше меня. Я просто ему сказал: «Кто заберется первым, сцапает, конечно, самую жирную курочку». Волк тыкался носом во все углы, но никаких кур не нашел, и неудивительно, ведь я уже всех повытаскал. «Нет здесь кур, братец», — проворчал он, но я возразил: «Заберись-ка поглубже, они же прячутся!»

Волк осмелел и стал обшаривать весь насест, а я тихонько вылез наружу, убрал подпорку, державшую окно открытым, и оно с грохотом захлопнулось. Когда волк услыхал стук, он испугался и плюхнулся с насеста вниз на пол птичника. Это разбудило спавших там крестьян. Они зажгли свет, увидели перед собой распростертого на полу волка, и он снова чуть было не лишился жизни и спасся лишь с большим трудом.

Так исповедовался Рейнеке, а в заключение он сказал:

— Видите, племянник, какой я грешник. Я всем сердцем раскаиваюсь в содеянном. Прошу вас, отпустите мне мои грехи и наложите на меня епитимью, я буду терпеливо ее соблюдать.

Разумеется, Гримбарт не собирался мучить своего дядю строгой епитимьей. Он обломил веточку, трижды легонько стеганул Рейнеке по спине и сказал:

— Отныне, дорогой дядя, вам отпущены все грехи, совершенные вами в прошлом. Постарайтесь теперь исправиться, творите добрые дела, не грабьте больше и не убивайте, не совершайте злодеяний, и господь воздаст вам сторицей!

— Этого я и буду придерживаться, — заверил Рейнеке, после чего оба встали и продолжали свой путь к королевскому двору.

16

Идя своей дорогой, они вышли из лесу на равнину, где по правую руку виднелся монастырь, построенный из красного кирпича. В том монастыре жили монахи, любившие вкусно поесть, а потому державшие множество кур, гусей, уток и прочей птицы. Рейнеке это знал и оттого сказал барсуку:

— Ежели мы пойдем мимо монастыря, то изрядно сократим путь!

Гримбарт согласился, а Рейнеке своим острым взглядом разглядел, что возле монастырской стены в поисках корма копошатся в земле куры. Чем ближе они подходили, тем быстрее он зыркал глазами, и они все чаще останавливались на жирном и крупном молодом петухе. Вдруг Рейнеке сделал гигантский прыжок, и вот уже в воздух полетели перья, и петух испустил последний вздох.

— Несчастный! — вскричал барсук Гримбарт. — Что ты делаешь? Разве давеча ты не поклялся, что отныне будешь вести праведную жизнь и перестанешь убивать и грабить?

— Простите меня, племянник, — отвечал Рейнеке. — Я совершенно невиновен. Все это вышло из-за моей задумчивости. Я размышлял о священных предметах, а мои лапы и зубы действовали без моего ведома. Но такое действительно не должно больше случаться! — С этими словами он опять вернулся на дорогу.

Путь их пролегал дальше по узкому мосту. Но Рейнеке беспрестанно оглядывался на монастырских кур, и если бы в эту минуту явился охотник и стрелой отсек бы ему голову, то она полетела бы прямиком к курам. Гримбарт заметил странное поведение лиса.

— Рейнеке, Рейнеке, — сказал он, — ненасытный грешник, где опять блуждают твои глаза!

— Ах, племянник! — отвечал Рейнеке. — Как вы все-таки плохо обо мне думаете! Я скорблю обо всех несчастных курах и петухах, что у меня на совести, а чтобы моя вина терзала меня сильнее, держу перед глазами этих бедных птиц и творю за них благочестивые молитвы, вот и все.

Гримбарт промолчал — он-то хорошо знал, в чем дело. Они пошли дальше, но у Рейнеке голова всю дорогу была повернута назад, к курам, покамест они не скрылись из глаз. А когда впереди показался двор и замок короля, Рейнеке охватила тоска и безмерный страх.

17

Когда при дворе услыхали, что прибыл Рейнеке, то сбежались все, и малые и великие, и теснили друг друга, чтобы увидеть лиса, потому что все собирались на него жаловаться. Однако Рейнеке напустил на себя беспечный вид, спокойно прохаживался рядом со своим племянником барсуком, раскланивался то с одним, то с другим, отпускал шутки и вообще вел себя так свободно и непринужденно, будто ни у кого не взял и нитки.

И вот он предстал перед троном короля Нобеля, поклонился, как подобает, и заговорил:

— Всемогущий государь, прошу вас, выслушайте меня, ибо другого такого верного слуги, как я, здесь, среди всех этих господ, вам не найти. Я знаю, многие поносят и оговаривают меня. Однако вы, государь, мудрейший изо всех, и это утешительно, так как ваш приговор будет справедливым. А потому не слушайте клеветников и предателей, они ненавидят меня лишь за то, что я думаю единственно о вашем благе и являюсь, государь, вашим преданнейшим слугой!

— Замолчите! — в досаде прикрикнул на него король. — Замолчите, прошу вас! Ваша лесть для меня — пустой звук! Вы нарушили мир, который я велел провозгласить, и за это преступление должны понести кару. Вот стоит петух, по вашей вине, злодей вы этакий, он потерял всех своих детей!

Тут король поднялся и зарычал так, что задрожали деревья и горы:

— С чего это вам вздумалось твердить, будто вы мой вернейший слуга? Только стыд и позор навлекаете вы на меня такими словами! Вот, взгляните на моих людей: Браун изувечен, а Хинце наполовину ослеплен, и это ваша работа! Довольно болтовни, начинаем суд — здесь вы увидите многих, кто намерен на вас пожаловаться!

— Разве я повинен в прожорливости Брауна, государь? — поспешно воскликнул Рейнеке и сразу продолжал: — Зачем же медведь так безудержно рвался есть Рюстефилев мед? Я ему не советовал, но он не пожелал меня слушать! А уж коли ему пришлось драться с крестьянами — господин Браун здоровенный малый, отчего же он не защищался как следует и не выместил на крестьянах свой позор? Он бежал, этот трус, просто взял и уплыл прочь!

А уж коту Хинце лучше бы помалкивать: я предоставил ему кров, но ему приспичило идти таскать мышей! Я предостерегал его, даже когда мы уже стояли возле пасторского сарая, и предлагал скромный ужин, но он тоже не пожелал меня слушать! Так обстоит дело с ними обоими, но ежели вам, государь, нравится наказывать за это меня, невиновного, то я готов терпеть. Поступайте со мной, как вам будет угодно, я в вашей власти. Вы можете меня оправдать — что было бы справедливо, — но можете и осудить, можете сварить в кипятке, повесить, обезглавить, ослепить, четвертовать — что бы вы со мной ни сделали, все я приму как должное. Однако если вы хотите предать меня суду, то на этом суде я буду говорить только правду и только по делу, пусть даже во вред себе самому!

На короля эти слова как будто бы произвели впечатление. Но тут поспешно поднялся его канцлер, баран Беллин, и воскликнул: «В суд, в суд, самое время предъявить Рейнеке обвинение!» И все присутствующие бесконечной вереницей потянулись в суд. Во главе процессии шли высшие сановники двора — Изегрим-волк, и Браун-медведь, и Хинце-кот, а за ними — все лесные, полевые и степные звери и птицы: Балдуин-осел и Лампрехт-заяц, маленькая собачка Вакерлос и большой охотничий пес Рейн, Гермен-козел и Метке-коза, белка, бык, лошадь, олень, косуля, кролик, куница, кабан, горностай, рысь, пантера, леопард, и Бокерт-бобр, и Бертольд-аист, и Маркварт-сойка, и Лютке-журавль, и Хенниг-петух, и его сыновья Крейянт и Кантарт, и остальные его сыновья и дочери, еще не съеденные лисом, общим числом пять. Но среди этих животных находились еще тысячи других, мохнатых и пернатых, четвероногих и двуногих, их было такое множество, что я никак не могу перечислить всех по именам; все эти животные сбежались, чтобы обвинить лиса и потребовать у короля его казни.

18

И вот большое собрание истцов стало в круг, и в Рейнеке полетели жалоба за жалобой, но тот умел перехватить любой упрек и выкрутиться из любой петли. Что бы ему ни предъявляли, у него всегда находилась отговорка, и кое-кто втихомолку уже начал восхищаться его хитроумной и складной речью.

Но все же в конце концов сеть из обвинений и доказательств стала такой плотной, что даже плут Рейнеке не мог из нее выскочить, а уж от вины в смерти наседки Кратцфус ему при всей его хитрости было не отвертеться. Поэтому король, посовещавшись со своими советниками, приговорил его к смерти, приказал связать, отвести на место казни и повесить за шею. У Рейнеке захолонуло сердце, когда он услыхал этот приговор. Он был не в силах защищаться, так что его мгновенно связали по рукам и ногам.

19

Друзей Рейнеке возмутило, что его приговорили к повешению и связали. Ведь лис принадлежал к знатному дворянскому роду, стало быть, ни вязать его, ни вешать король был не вправе. Пусть кучка Рейнековых друзей была и невелика, но среди них находились такие важные сановники, как Мертен-обезьяна и Гримбарт-барсук; из протеста против этого приговора они сразу покинули двор.

Их уход заставил короля задуматься, и он сказал себе: Рейнеке величайший злодей, какой когда-либо жил на свете, это неоспоримо, однако у него есть влиятельные друзья, коих мне совсем не хотелось бы отталкивать!

Зато Изегрим-волк, Браун-медведь и Хинце-кот торжествовали, услыхав королевский приговор. Они следили, чтобы Рейнеке не вырвался из своих пут, ведь именно они схватили и связали его. Они потащили лиса к виселице, расписывая ему по дороге, как через несколько минут он будет дергаться в воздухе, и открыто радовались тому, что повесят его собственными руками. При этом они призывали друг друга хорошенько следить за Рейнеке, ибо если он еще раз вырвется на волю, то отомстит им так жестоко, что никому из них не остаться в живых.

— К чему столько слов, — сказал волк, — теперь нужна только крепкая веревка, и тогда — прости-прощай, Рейнеке-лис.

До этой минуты Рейнеке молчал, но тут он открыл рот и произнес:

— Ежели вам нужна веревка, то спросите Хинце. Он знает одно местечко у пастора в сарае, где висит отменная веревка. Ах, Браун и Изегрим, уж больно вы торопитесь лишить жизни вашего племянника! Так пошлите же Хинце за веревкой, и вам это сразу удастся!

Тем временем король с королевой и всеми советниками прибыли к месту казни, чтобы, как тогда было принято, поглядеть на работу палача. Трое знатных господ, взявших на себя его обязанности, уже поделили их между собой. Изегрим должен был подставить лестницу, Хинце завязать узел, а Браун держать приговоренного. Кроме того, Изегрим позвал своих родичей и строго-настрого наказал им не спускать с Рейнеке глаз. Увидел тут Рейнеке, что ему уже не спастись от своих врагов, и проклял их всех, а пока он их проклинал, Браун его пинал, Хинце тащил, а Изегрим подталкивал вверх по ступенькам к виселице.

20

Тут уж сердце Рейнеке и впрямь отчаянно забилось: он стоял на верхней ступеньке, и стоило только Изегриму выбить стремянку у него из-под ног, как его жизнь оборвалась бы навеки. Лихорадочно пытался лис придумать какой-нибудь трюк, чтобы еще раз повернуть дело в сбою пользу, но, сколько ни изощрял свой ум, ничего не приходило ему в голову. Чтобы оттянуть время, он решил сперва хотя бы попытаться заговорить. И вот он обратился к своим обвинителям, которые обступили его широким кругом, и сказал:

— Господа, я стою на пороге смерти и знаю, что мне от нее не уйти. Поэтому, прежде чем покинуть сей мир, я обращаюсь к вам с просьбой: позвольте мне публично покаяться! Я забочусь не о себе: мои грехи слишком велики. Но если не все мои злодейства будут известны, в них могут заподозрить какого-нибудь невиновного, а этого ни в коем случае нельзя допустить! Вот почему я хотел бы покаяться и откровенно признаться здесь во всем.

Большинство из тех, кто слышал эти слова, были ими растроганы. «Это небольшая и бескорыстная просьба, — говорили они, — ее поистине надо уважить!» Они попросили короля, чтобы он позволил Рейнеке публично покаяться, и король дал согласие.

— Только здесь, на верхней ступеньке, — сказал Рейнеке, — я едва ли смогу говорить, я боюсь свалиться.

— Так спуститесь ступенькой ниже, — недовольно сказал король.

Рейнеке спустился ступенькой ниже и повел такую речь:

— Боже, боже, помоги мне, — сказал лис, — ибо, сколько я ни оглядываю тех, кто стоит здесь, внизу, не вижу ни одного, кому бы я не причинил хоть какого-нибудь зла. Едва я вышел из-под материнской опеки, как стал охотиться на козлят и ягнят, отбившихся от своих. Однажды я загрыз ягненочка и нализался его крови, и мне так это понравилось, что на другой день я зарезал четырех козлят, и с тех пор не знал удержу! С каждым днем я все больше смелел: птиц ловил на лету, а зайцев на бегу, не щадил ни кур, ни уток, ни гусей. Да, многих я убил просто из кровожадности и закопал в песок то, что был не в силах сожрать.

Так я стал алчным разбойником, но я все еще был мелким разбойником, не таким крупным и сильным, как Изегрим. Он подстерег меня однажды в зимний день, когда я охотился в низовьях Рейна, волк сообщил мне, что он мой дядя, при этом взял меня за горло, крепко стиснул и спросил, не хочу ли я стать его сообщником в будущих разбойных набегах, мы-де будем вместе охотиться и по-братски делить добычу. Я согласился, а что мне еще оставалось, когда я чувствовал у себя на шее его когти?

Так стали мы с ним вместе охотиться: он крал что покрупнее, я — что помельче, да только делил он, как ему заблагорассудится. Случись ему одному зарезать теленка, он его один и сожрет. Но случись нам уложить теленка вместе — он, и его жена, и его семеро детей поедают все, до последнего ребрышка, да и ребрышко это я получаю после того, как младший волчонок обглодает его дочиста! И я бы, наверно, умер с голоду, но, благодарение Господу, я не терпел нужды. Мне достался клад, так что я был при деньгах — ведь золота и серебра там не счесть, не увезти и на семи подводах!

— Клад? — живо спросил король. — Вы сказали, клад? Как же он вам достался, Рейнеке? Рассказывайте, рассказывайте!

— Я так высоко стою, у меня голова кружится, государь, — проговорил Рейнеке.

— Так спуститесь на ступеньку ниже, — приказал король, и лис спустился на ступеньку ниже.

— Как мне достался клад, государь, я вам открою без утайки, — заявил Рейнеке. — Мне ведь все равно помирать, а золото с собой на тот свет не возьмешь. Так слушайте: клад этот был украден, а не будь он украден, вы, государь, были бы убиты, но из-за того, что он был украден, моему покойному отцу пришлось распроститься с жизнью.

21

Когда королева услыхала, что Рейнеке говорит об убийстве ее супруга, она испугалась.

— Заклинаю вас, Рейнеке, — взмолилась она, — ведь вы на пороге смерти, не лгите в свой последний час, скажите правду и сообщите нам, что вы знаете об этом покушении!

Но король перебил ее.

— Это мое дело! — сказал он. — Пусть Рейнеке сойдет вниз и все мне расскажет.

Со скрежетом зубовным отпустил Хинце веревку, лис сошел вниз, и король с королевой отвели его — а его шею все еще обвивала веревка — в сторонку и велели рассказывать. Можете себе представить, как смеялся в душе Рейнеке-лис! С лестницы-то я сошел, думал он про себя, потому что наврал им с три короба, но пока что у меня еще веревка на шее, и руки еще связаны, и враги мои еще не наказаны! А посему — смело вперед, будем врать дальше, без зазрения совести!

22

Король, конечно, Все еще не доверял Рейнеке и беспрестанно его спрашивал, правду ли он говорит.

Рейнеке же твердо взглянул в глаза королю и сказал:

— Неужели в свой смертный час я стал бы лгать? Из моего рассказа, государь, вы увидите, что я говорю правду, ведь я раскрою вам мошеннически? проделки, совершенные моими ближайшими родственниками, не пощажу даже памяти родного отца!

— Так говорите же, — повелел король, и Рейнеке продолжал свой рассказ.

— Не кто иной, как мой родной отец, — сказал он, всхлипнув, — мой родной отец нашел в уединенном месте сокровища могущественного короля Эрманариха. Это переполнило его такой гордостью и высокомерием, что он начал презирать других зверей и замыслил заговор против вас, государь. Он послал Хинце-кота в Арденны, в тот дикий край, где обосновался Браун-медведь, и наказал передать ему письмо. Там было написано, что коли Браун желает стать королем вместо вас, то пусть немедля отправляется во Фландрию. И Браун, в самом деле взалкавший королевской короны, сразу же пустился в путь.

Мой отец хорошо его принял и тотчас отправил гонцов к Гримбарту-барсуку и Изегриму-волку, и однажды темной ночью все они вместе с котом Хинце сошлись на совещание, а было это в деревне Ифте, которая, как известно, находится невдалеке от Гента. Мой отец рассказал им о сокровищах, и, соблазнившись блеском золота, они порешили вас убить. Все они дали друг другу клятву в верности и клялись на голове Изегрима. Они намеревались в городе Аахене провозгласить медведя королем, надеть ему на голову золотую корону, а тех, кто этому воспротивится, отец с помощью сокровищ должен был подкупить и заставить замолчать.

К счастью, мне стало известно об этом преступном замысле. Дело в том, что Гримбарт во время ихнего совещания выпил столько вина, что не мог держать язык за зубами и рассказал все своей жене, а та, как водится у баб, вмиг все пересказала моей. Правда, барсучиха взяла с моей жены слово, что она никому больше не скажет, но, как только я пришел домой, моя женушка преподнесла мне аж тепленькими все новости, что ей сообщила барсучиха.

Когда я все это услышал, меня будто обухом по голове ударили, и мне вспомнилась басня про лягушек.

Лягушки, как вы знаете, жили некогда свободно по всей стране, но свобода была им не по нутру. И они попросили Бога, чтобы он им прислал царя, дабы тот навел у них строгий порядок. Бог внял их просьбе и послал им аиста, ненавидящего лягушек, и теперь они получили такой строгий порядок, какого строже не бывает. Аист не давал им ни отдыха, ни срока, преследовал их везде, где только слышалось их кваканье, и чудовищно опустошал их ряды. Тогда они горько раскаялись в том, что возымели такое желание, но раскаяние пришло слишком поздно, и с тех пор они живут в неизбывном страхе под властью строгого царя! Об этой басне, государь, я невольно вспомнил, когда услыхал, что и нам готовят подобную участь. Вы, государь, могущественны и великодушны, при вас мы живем, как свободные граждане, а Браун — зол и коварен, подвержен всевозможным порокам и капризам. Под его владычеством мы влачили бы такое же бедственное существование, как лягушки под властью аиста.

И я стал думать, как бы этому делу помешать. Одно мне было ясно: если мой отец сумеет сберечь сокровища, то постепенно многих перетянет на свою сторону и свергнет вас с престола. Поэтому я старался вызнать, где спрятан клад. Я пристально наблюдал за отцом, старым пройдохой, и тайно следовал за ним повсюду, куда бы он ни шел, в поле или в чащу леса, все равно когда, в дождь или в снег, днем или ночью, в стужу или в летний зной.

23

— В один прекрасный день, — продолжал лис, — когда я, распластавшись на земле, долго подстерегал отца в лесу, я увидел, как он вылезает из глубокой расщелины в каменистой почве. Он зорко огляделся и, убедившись, что поблизости нет ни души, засыпал расщелину песком, чтобы она выглядела как вся остальная земля вокруг, а следы замел хвостом.

Теперь я знал, где спрятаны сокровища! Я раскопал яму, скользнул в глубь пещеры и едва не ослеп от того, что открылось моим глазам! Золото и серебро, и все вещи тонкой, искусной работы! Никто из живущих не видал ничего подобного! Но восхищаться мне было некогда, я позвал свою верную жену Эрмелину и вместе с ней принялся перетаскивать клад в другое место. Много дней пришлось нам трудиться, ведь у нас не было ни тачки, ни подводы!

Тем временем Браун с Изегримом ежедневно рассылали письма в разные концы. Они писали, что все, кто желает хорошо заработать, сражаясь, должны завербоваться к Брауну в ландскнехты. Им даже будет выплачен задаток! Мой отец — право, мне стыдно это выговорить, — мой отец бегал, как гонец этих двоих, по всей стране и разносил их письма; он не знал, что двое воров утащили его сокровища, и воображал, будто может купить весь мир, в то время как у него на самом деле не осталось и жалкого геллера!

24

— Когда в страну пришло лето, — продолжал рассказывать лис, — отец возвратился домой, чтобы доложить Брауну и его сообщникам о своих успехах. Прежде всего он побывал в Саксонии. Он рассказал обо всех страхах и бедах, какие пережил там, вербуя наемников; из вышних замков на него налетали охотники верхами, травили в лесу собаками, и зачастую ему приходилось нестись во всю прыть, спасая свою жизнь! Несмотря на это, он завербовал изрядное число ландскнехтов, сообщил он и показал Брауну список, доставивший медведю и другим заговорщикам большую радость.

Список насчитывал пятьсот имен, и в нем значились все коты, медведи, волки, барсуки и росомахи саксонских и тюрингенских лесов. Они готовы были поступить в распоряжение Брауна как солдаты-наемники, если им выдадут жалованье хотя бы за три недели вперед.

Когда все это было подготовлено, отец отправился взглянуть на свои сокровища, но, раскопав ход в пещеру, ничего там не нашел. Страх и ужас! Как бешеный копал он все глубже и глубже. Но сколько ни старался, сокровищ не обнаружил. Обезумев от горя и гнева, отец взял веревку и удавился. Так бесславно рухнул заговор Брауна!

А теперь посмотрите, какая мне за это награда: Браун и Изегрим заседают в королевском совете, разгуливают в шелках и бархате, а бедняге Рейнеке, который даже отцом родным пожертвовал, дабы особа короля осталась неприкосновенной, — бедняге Рейнеке никто даже «спасибо» не скажет, куда там, ему надели на шею пеньковую веревку!

Кто другой сделал что-либо подобное и навлек на себя погибель ради того лишь, чтобы спасти своего короля?

25

Когда король с королевой все это выслушали, они отвели Рейнеке еще дальше в сторону и в один голос спросили:

— А куда девались сокровища?

Рейнеке ответил очень тихо:

— С какой стати я отдам свое имущество королю, который больше доверяет заговорщикам и убийцам, нежели мне, и в благодарность за верную службу собирается меня повесить?

— Нет, Рейнеке, — поспешно отвечала королева, — этого не должно случиться! Король дарует вам жизнь и простит все ваши дурные поступки, если только вы обещаете впредь вести себя достойно!

— Ваше величество, — сказал ей Рейнеке, — ежели король соблаговолит обещать, что вновь подарит мне свою милость, я сделаю его первым богачом Фландрии и Брабанта!

Королева настаивала, чтобы ее супруг дал Рейнеке такое обещание, однако король Нобель сказал:

— Дорогая моя, когда дело касается мошеннических проделок, вранья, воровства, грабежа и убийства, можете спокойно верить всему, что вам сообщает Рейнеке, но…

— Нет, государь! — возразила королева. — Поверьте мне, вы к Рейнеке несправедливы! Я не хуже вас знаю, что лис на выдумки хитер, но на сей раз вы должны ему поверить! Ведь он не пощадил даже родного отца и родного племянника Гримбарта, хотя легко мог их пощадить — стоило ему только что-нибудь вам наврать! Нет, государь, послушайте меня: на этот раз вы можете довериться Рейнеке!

Просьба жены растрогала короля. Он снял у Рейнеке с шеи веревку и сказал:

— Коль уж за вас просит королева, Рейнеке, так и быть: я еще раз прощу вам ваши злодейства. Но клянусь своей короной: если вы опять нарушите мир, то кара постигнет вас и весь ваш род вплоть до пра-пра-пра-пра-пра-правнуков и все они будут презираемы и гонимы до скончания веков!

Рейнеке облегченно вздохнул и, продолжая лгать еще наглее, сказал:

— Каким болваном я был бы, государь, если бы, рассказав вам такую историю, не мог бы рано или поздно подтвердить ее на месте!

Теперь и король поверил словам Рейнеке; он снял с лиса путы и простил ему предательство отца, а также его собственную вину. Так Рейнеке спасся от виселицы, но разве при этом он не запутался безнадежно в паутине собственной лжи?

26

Рейнеке пал на колени и возблагодарил короля и королеву за их доброту и великодушие. Он сказал, что нет никого под луной, кто был бы более достоин владеть сокровищами короля Эрманариха, и он хочет теперь объяснить, как эти сокровища найти. На востоке Фландрии есть лесная чащоба, куда еще не ступала нога человека; в этой чащобе есть кустарник, называемый Хюстерло, а вблизи от кустарника Хюстерло есть родник Крекельпюц, а позади, родника Крекельпюц растут две молоденькие березки, и между этими молоденькими березками подо мхом и сухими листьями зарыт клад: золото, серебро, украшения и драгоценные камни, а также корона, которую Браун хотел надеть себе на голову: из самородного золота с драгоценными камнями в яйцо величиной, оцененными во много тысяч марок.

Услыхав это, король уже не мог сдержать своей алчности и воскликнул:

— Хорошо, Рейнеке, мы тотчас же отправимся в путь к этим — как бишь их? — Хюстерпюцу и Крекельло, и вы, конечно, будете нашим проводником. Мне доводилось слышать о множестве городов, например об Аахене, Любеке, Кёльне, Париже, Генте, Брюгге и Фленсбурге, а вот о Хюстерпюце и Крекельло я что-то не слыхивал, боюсь, вы все это выдумали!

Но Рейнеке наморщил лоб и сказал обиженным тоном:

— Вы все еще не доверяете мне, государь? Я же не посылаю вас в дальние страны, скажем, туда, где текут Иордан и Нил, я указываю вам места, до которых отсюда рукой подать, их знает любая животина в округе!

С этими словами он поманил к себе зайца Лампрехта. Лампрехт подошел к Рейнеке, трясясь от страха: ведь он знал, что лис хочет ему отомстить. Поэтому он старался во всем лису угождать.

— Мастер Лампрехт, дорогой мой, подойдите поближе, не бойтесь, — медоточивым голоском обратился Рейнеке к зайцу. — Король желает у вас кое-что узнать. Скажите, что вам известно о кустарнике Хюстерло и роднике Крекельпюц, разве не находятся они совсем близко отсюда?

Заяц сроду не слыхивал этих названий, но под страшным взглядом лиса пробормотал:

— Конечно, конечно, эти места я знаю. Кустарник Хюстерло отсюда совсем недалеко, родник Крекельпюц тоже, мне они хорошо известны — большой пес Рейн не раз меня туда загонял.

— Благодарю вас, мастер Лампрехт, — сказал Рейнеке. — Вы хорошо сделали свое дело — сообщили королю как раз то, что он хотел узнать.

Лампрехт поспешно шмыгнул прочь, а король проговорил:

— Рейнеке, забудьте о моем недоверии, теперь я убежден, что во Фландрии действительно есть такие места — Хюстербуш и Крекельбруннен. Стало быть, тем скорее вы проводите нас туда!

Теперь Рейнеке оказался в крайне затруднительном положении. Но он смело врал дальше: ему-де надо немедленно отправиться к папе римскому, дабы просить у него отпущения грехов, а уж против этого король ничего возразить не мог.

Папа в Риме был в те времена еще могущественнее, чем король в Аахене, да что там — могущественнее, чем император в Праге. Поэтому король согласился дать Рейнеке отпуск для паломничества в Рим и пожелал ему счастливого пути. А дорогу в Крекельпюц и Хюстерло, сказал он, ему сможет показать и заяц Лампрехт.

27

Когда они таким образом обо всем договорились, король с королевой и Рейнеке вернулись в суд, и звери прямо обомлели, увидев, как Рейнеке, свободный от пут, шагает по левую руку от короля. Король прошел на свое место, выпрямился во весь рост и приказал всем умолкнуть. Позади короля стояла королева, ну а рядом с королевой стоял Рейнеке и улыбался.

Все вокруг смолкли, и Нобель заговорил.

— Вы все, звери и птицы, малые или большие, ничтожные или могущественные, бедные или богатые, слушайте меня и внемлите моей воле!

Рейнеке оправдан. Он возымел большие заслуги перед нашим королевским домом, за что мы хвалим его во всеуслышанье и заверяем в нашей милости. Поэтому я возвращаю ему свободу и приказываю всем вам всегда оказывать высочайшие почести Рейнеке, его жене и всему его роду! Я также не желаю слышать впредь никаких сетований на Рейнеке, ибо я уверен, что он исправится и что все будущие жалобы на него могут быть только клеветой. Такова моя воля, вы ее слышали, извольте отныне повиноваться!

28

Когда враги Рейнеке услыхали, чем кончилось его дело, они побледнели от страха и задрожали всеми членами.

— Значит, все наши труды пошли насмарку, — гневно сказал Хинце-кот Брауну-медведю и Изегриму-волку. — Мне хотелось бы сейчас быть на краю света, — простонал он. — Один глаз этот негодяй мне уже выбил, теперь впору опасаться за второй, да и за свою жизнь вообще!

— Но что же нам делать? — спросил Браун, трясясь от страха.

— Мы должны пойти к королю, — сказал Изегрим, — и попытаться изменить его суждение, другого выхода у нас нет!

И Браун с Изегримом пошли к Нобелю и повторили ему свои прежние обвинения против Рейнеке, но этим только снова разожгли гнев короля.

— Вы разве не слышали, что мы вернули Рейнеке нашу милость? — заревел король.

Затем он поставил им в вину заговор, о котором ему наплел Рейнеке, а поскольку оба заявили, что понятия об этом не имеют, король приказал связать их веревками и канатами, бросить в темницу и держать там до тех пор, пока они не сознаются.

Когда Рейнеке увидел, что его враги в неволе, он пожелал насладиться местью сполна. Он так долго приставал к королю, что тот наконец приказал вырезать у Брауна из спины кусок шкуры, дабы она служила лису ранцем на пути в Рим. А Изегриму и его жене Гирмунде пришлось каждому срезать с себя по паре башмаков. И когда эти башмаки оказались у Рейнеке на ногах, а на спине — ранец из Брауновой шкуры, он подумал: «Как жалко, что Хинце-кот удрал, я бы с таким удовольствием взял и у него что-нибудь на память!»

29

На другое утро Рейнеке собрался в путь. Он завязал башмаки, срезанные с Изегрима, перекинул через плечо ранец из Браунова меха и попрощался с королем и королевой. Король и королева выразили сожаление, что лис вынужден так скоро их покинуть, и приказали придворным немного его проводить. А Рейнеке прикидывался набожным, оплакивал свои прежние грехи, просил всех, кто его сопровождал, молиться за него и призывал короля, ради всего святого, хорошенько стеречь обоих узников — Брауна и Изегрима — и как можно скорее присоединить к ним еще Хинце-кота.

Проводив немного Рейнеке по лесной дороге, король с королевой, а с ними и свита вернулись назад. Однако Рейнеке еще не насытился местью. Он хотел расправиться и с зайцем Лампрехтом, посмевшим на него пожаловаться, и с бараном Беллином, который первым вызвал Рейнеке в суд. Поэтому лис сделал вид, будто ему грустно одному пускаться в такое дальнее странствие, и попросил зайца и барана пройти с ним еще отрезок пути. Оба поначалу отказывались, но Рейнеке сказал: он хочет, чтобы их жизнь служила ему примером, и надеется, что и заяц и баран дадут ему еще много добрых советов. Так он им льстил до тех пор, пока они не изъявили готовность сопровождать его хотя бы до его любимого обиталища, крепости-ловушки Мальпартаус.

30

Подойдя к стенам Мальпартауса, Рейнеке попросил Беллина подождать снаружи, зайца Лампрехта он, напротив того, заманил вовнутрь. Лис просил его побыть с госпожой Эрмелиной, утешить ее, ведь она, несомненно, опечалится, узнав, что ее муж должен так внезапно отправиться в Рим. Лампрехт дал себя уговорить и последовал за Рейнеке, в то время как Беллин остался терпеливо ждать за воротами.

Эрмелина с детьми в самом деле предавалась скорби — она думала, что после королевского суда ее муж не вернется домой. Каково же было ее удивление, когда она вдруг увидела, как Рейнеке входит в дом, в левой руке — дорожный посох, по правую руку заяц Лампрехт, на спине — ранец из мохнатого меха Брауна, на ногах башмаки Изегрима и его жены Гирмунды. Удивленная лиса спросила Рейнеке, что с ним произошло, на что он ответил:

— По воле короля я был освобожден, дорогая жена, ибо за меня поручились Браун-медведь и Изегрим-волк. А этого зайца, Лампрехта, король отдал нам в виде возмещения, мы можем делать с ним, что захотим, и я за то, чтобы его съесть!

Лампрехт, услыхав эти слова, перепугался и хотел убежать, но Рейнеке запер дверь и, как водится среди убийц, схватил его за горло. Лампрехт успел еще крикнуть: «На помощь, Беллин, на помощь!», но тут его жизни пришел конец — Рейнеке перегрыз ему горло.

— Теперь давайте есть жаркое из зайца, — сказал Рейнеке, — больше он не будет ябедничать на меня королю!

Лисы освежевали зайца и наелись досыта. Госпожа Эрмелина, облизывая лапы, заявила:

— Спасибо королю и королеве, доставившим нам такое лакомое блюдо!

Потом она расспросила Рейнеке, как это все случилось, и он ей рассказал, что наврал королю с королевой без зазрения совести.

— Поэтому, дорогая женушка, — заключил Рейнеке, — нам надо удирать отсюда в Швабию. Скоро мой обман откроется, и уж тогда не миновать мне виселицы.

И он произнес перед женой хвалу Швабии. Там замечательная еда: куры, гуси, утки, зайцы, кролики, финики, фиги, сахар, изюм и чудесные большие и малые птицы. Хлеб там пекут не на воде, а на масле и яйцах. Вода пресная и чистая, упоительный воздух, а ручьи кишмя кишат превосходнейшей рыбой.

Но его жена Эрмелина возразила:

— Зачем нам уходить в чужую страну, муженек, где мы будем жить в нужде и бедности? Здесь у нас есть все, чего душа пожелает, и пусть бы даже король вот-вот приступил к нашей крепости со всем своим войском, разве мы не сумеем от него ускользнуть?

Рейнеке немного подумал и сказал:

— Хорошо, пусть будет так! Правда, нам трудно тягаться с Нобелем, но мы этого короля еще хорошенько одурачим и так осрамим, что ему и не снилось! Хлебнет он лиха, какого еще не ведал!

31

Между тем Беллин ждал за воротами, он прохаживался туда-сюда, чтобы убить время, и вовсю ругал зайца.

— Лампрехт, Лампрехт! — кричал он. — Выйдете вы, наконец, или нет? Поторапливайтесь, нам надо засветло вернуться домой!

Это услышал Рейнеке и вышел за ворота, чтобы успокоить барана.

— Не тревожьтесь, Беллин, — обратился к нему лис, — заяц Лампрехт просит меня передать вам сердечный привет. Ему у нас очень нравится, говорит он, так что вы можете потихоньку двигаться домой. Он вас вскоре догонит, ему только хочется еще немножко поболтать с тетушкой, госпожой Эрмелиной.

— Но я слышал, как он кричал, — возразил Беллин, — словно ему грозила смертельная опасность. «Беллин, — звал он, — помогите, Беллин, на помощь, Беллин!» Что вы с ним сделали, отчего он так кричал?

— Ах, ничего, — смеясь, отвечал Рейнеке, — просто женские штучки. Дело в том, что, когда я сообщил моей жене, что должен совершить паломничество в Рим, к папе, бедняжка от испуга упала в обморок. Наш друг Лампрехт, разумеется, сразу бросился к ней, но, боясь, что один он не сумеет оказать ей должную помощь, позвал вас, вот и все!

— Что бы там ни было, — задумчиво проговорил Беллин, — это был крик ужаса!

— Неужели вы думаете, — раздраженно сказал лис, — что я способен хоть пальцем тронуть моего друга Лампрехта? Нет, будьте уверены, Беллин: я скорее бы сам остался внакладе, чем причинил бы хоть малейший вред Лампе, моему любимому дружку!

32

Прежде чем Беллин успел ему что-то ответить, Рейнеке продолжал:

— Вы еще помните, Беллин, как король просил меня сообщить ему мое мнение по некоторым важным вопросам? Так вот, письма готовы, я написал их пока Лампрехт играл с моими детишками и в охотку ел с ними пирожные. Не будете ли вы так добры передать королю эти письма?

— Любезнейший Рейнеке, — спросил Беллин, — надежно ли упакованы эти письма? У меня с собой нет никакой сумки, а мне было бы неприятно, если бы по дороге какая-нибудь из печатей оказалась повреждена, — король непременно подумал бы, что я вскрыл его почту.

— Я знаю, как помочь делу, — живо заметил Рейнеке, — я уложу письма в ранец из Браунова меха. Там уж с письмами ничего не случится, печати останутся в целости, и король наверняка вас похвалит, если вы так быстро доставите ему мои послания.

Баран Беллин всему этому поверил. Рейнеке побежал обратно в дом, засунул в ранец голову зайца, которую он отгрыз, а ранец плотно завязал. Беллин не должен был знать, что там лежит. Рейнеке повесил ранец Беллину на шею и наказал по дороге не открывать. Он завязан совершенно особым узлом, сказал Рейнеке, и если вы попытаетесь его открыть, король непременно это заметит.

— У меня и в мыслях не было, дорогой Рейнеке, копаться в чужих письмах, — обиженно заявил Беллин, а лис ответил:

— Тем лучше, Беллин! Раз уж вы такой надежный гонец, то я вам разрешаю передать королю, что всему, что содержится в моем послании, вы способствовали своими советами, более того, в сущности, вы-то и подали мне идею! Король наверняка вас за это похвалит!

Услыхав это, Беллин от радости подпрыгнул вверх на три фута и воскликнул:

— Благодарю вас, Рейнеке, благодарю, вы и впрямь — теперь я это вижу — благородный и милостивый господин.

Он еще попросил Рейнеке передать привет Лампрехту-зайцу, после чего пустился в обратный путь и прибыл с ранцем из Брауновой шкуры к подножию королевского трона.

— Рейнеке приветствует вас, государь, — доложил баран, — и шлет вам важное послание, которое вас обрадует. — Он положил ранец к ногам короля, выпятил грудь и прибавил: — Всему, что там написано, я весьма способствовал своими советами.

— Что же там написано? — спросил король, но этого баран не знал, а потому ответил:

— Это вы сейчас прочтете сами, государь.

Но король читать не умел, посему он велел позвать Бокерта-бобра и Хинце-кота, которые славились своей ученостью и понимали многие языки и письмена.

33

Бобр и кот развязали ранец, и когда они его открыли, оттуда вывалилась окровавленная голова Лампрехта.

— Вот поистине странное послание! — сказал Бокерт-бобр. — Разве это не голова несчастного зайца, который пошел провожать лиса?

— Она самая! — воскликнула королева.

А король Нобель вскочил с трона и в ужасном гневе закричал:

— Ах, Рейнеке, Рейнеке, попадись ты мне сейчас, ты б еще сегодня вечером плясал на самой высокой виселице! Тьфу на тебя, как бесстыдно ты меня обманул!

От испуга и ярости у льва на лбу лопнула жила, и он в беспамятстве упал на пол. Леопард, ближайший родич короля, старался ему помочь и вскоре снова привел его в чувство.

— Что случилось, государь, отчего вы так вышли из себя? — спросил Леопард, и тогда король рассказал всем о гнусном злодеянии Рейнеке.

— Больше всего меня удручает, — сказал он в заключение, — что по совету этого мошенника и убийцы я так жестоко бросил в темницу моих лучших и благороднейших советников. О Браун и Изегрим вкупе с вашей женой Гирмундой! Как я теперь исправлю то зло, какое вам причинил?

— Я знаю, как поступить, государь, — вмешался Леопард. — Отдайте медведю и волку презренного Беллина, который посмел еще хвастаться тем, что Рейнеке все сделал по его наущению. А затем давайте снарядим войско и пойдем войной на Рейнеке, покамест не изловим его и не повесим!

34

— Быть посему! — воскликнул король и хлопнул в ладоши. Затем он приказал немедля вывести Брауна и Изегрима из темницы, оказывая им высочайшие почести, проводить к королю и снова усадить их на прежние места в совете. Кроме того, он повелел известить всех животных о преступлении Рейнеке. А баран Беллин будет отныне и навеки со всеми своими детьми, внуками и правнуками выдан на расправу Брауну и Изегриму. Так и поступили. Брауна и Изегрима освободили из тюрьмы и посадили по правую и по левую руку от короля, а баранье племя на все времена было отдано им и их потомкам на растерзание. Вот почему волки и медведи по сей день так алчно охотятся за баранами, овцами и ягнятами и рвут их, где только могут. Браун и Изегрим были довольны таким вознаграждением, однако, чтобы на их лицах окончательно сгладились следы обиды и недовольства, король приказал устроить большой пир, коему надлежало длиться двенадцать дней и двенадцать ночей. Это известие усладило слух Брауна и Изегрима, теперь лица медведя и волка сияли от радости. Они вознамерились пировать двенадцать дней и ночей подряд.

35

Был устроен праздник, роскошью и блеском затмивший все прежние. Танцы под музыку труб и свирелей; в изобилии жаркого, вина и фруктов; животные в наипышнейших одеждах парами шествовали на бал. Бились на конных турнирах и в потешных схватках, ели, пили, пели и плясали, барабанный бой и звуки дудок вторгались в многоголосый говор веселых гостей. Конечно, Рейнеке среди них не было. Прошла целая неделя, и король с королевой со своего возвышения с удовольствием взирали в зал, полный красок и звуков. Вдруг к ним подскакал дрожащий от страха кролик; он почтительно поскреб лапкой пол перед королевой и повел такую печальную речь:

— Милостивейшая королева, благороднейший Государь, сжальтесь над несчастным кроликом! Такого преступления, что было учинено надо мной, еще свет не видывал! Вчера в шестом часу Рейнеке сидел перед своей крепостью, одетый в монашескую рясу, и, держа перед собой толстую книгу, бормотал молитвы. Вот я и подумал, что могу без опаски пройти мимо него, я ведь тоже был зван на ваш праздник и спешил ко двору. Как только Рейнеке меня заметил, он пошел мне навстречу. Но вместо того, чтобы со мной поздороваться, этот разбойник вцепился мне в затылок и впился в меня своими острыми когтями. К счастью, мне удалось спастись, потому что я вовремя пригнулся, но вот здесь, за ухом, еще виден след от Рейнековых когтей!

Кролик показал рану и продолжал:

— Сжальтесь, государь, над нашей бедой. Многие еще хотели бы попасть на придворный бал, но не могут пройти, Рейнеке пресекает им дорогу и никому не дает миновать Мальпартаус!

Едва кролик кончил говорить, как прилетел Меркнау-Гляди-В-Оба, муж вороны, опустился на землю перед королем и изложил свою жалобу.

— Государь, государь, — начал Меркнау, — приношу вам жалобу на злодея Рейнеке! Представьте, выхожу я сегодня утром из дома вместе с женой, госпожой Шарфкнайп-Остроклювой, и вижу: в зеленой траве лежит что-то рыжее — мертвый лис! Глаза у него закатились, рот открыт, а язык, как у дохлой собаки, свисает наружу. Я его окликаю, и моя жена, госпожа Шарфкнайп, окликает тоже, но чем настойчивей мы зовем, тем неподвижнее он лежит, так что в конце концов у нас не остается сомнений: он действительно мертв. Конечно, мы искренне опечалились, ведь он, государь, был одним из первейших ваших придворных, и мы скорбели о нем.

Однако моя жена, госпожа Шарфкнайп, хотела все же вполне удостовериться и стала обследовать тело лиса — не обнаружится ли в нем все же какой-нибудь признак жизни.

Она щупала ему пульс, слушала сердце, но когда она нагнулась к самому его рту, чтобы проверить, не вылетает ли из него хоть слабое дыхание, покойник вдруг рванулся вперед и откусил ей голову. Встав на все четыре лапы, он диким прыжком ринулся ко мне.

Я успел взлететь на дерево и оттуда вынужден был смотреть, не в силах этому помешать, как злодей жадно пожирает мою дорогую жену! Ах, он не оставил от нее даже косточки, которую я мог бы похоронить! Только несколько перышек нашел я на том месте и вот принес их вам как доказательство подлого злодеяния Рейнеке.

И Меркнау, муж вороны, сложил к ногам Нобеля обагренные кровью перья, не переставая лить слезы и рыдать.

— О Шарфкнайп, моя дорогая жена, кто же теперь отомстит за твою гибель? Государь, я взываю к справедливости, ибо, если ваше повеление будет так безнаказанно нарушаться, о вас пойдет дурная молва.

36

Этими двумя жалобами был нарушен приказ короля, чтобы впредь никто не смел жаловаться на лиса, и теперь жалобы потоками хлынули к королевскому трону со всех сторон.

— Довольно! — воскликнул король и вскочил с места. В гневе он дико вращал глазами и тряс рыжей бородой. — Довольно! — кричал он. — Теперь все злодеяния Рейнеке будут отомщены. Ах, какую глупость я сделал, освободив Рейнеке от виселицы! А виновата в этом только моя жена, это она меня уговорила. Но больше такого не случится. Пойдемте, господа, посовещаемся, что нам предпринять против Рейнеке!

Для Брауна, Хинце и Изегрима такие слова были все равно что бальзам на раны. Но они еще не осмеливались говорить: на льва Нобеля в пылу гнева страшно было смотреть. Он вращал глазами туда-сюда, его густая грива стала дыбом, а хвостом он колотил траву и цветы так, что от них летели клочья.

После долгого молчания первой заговорила королева.

— Дорогой государь, — сказала она, — прошу вас, не гневайтесь на меня за то, что я осмеливаюсь говорить, но старинная мудрость гласит, что слово одного — еще не слово, чтоб истину узнать, ты выслушай другого! Это значит, что мы должны дать Рейнеке возможность ответить на эти жалобы! Его советы всегда были мудрыми, он принадлежит к древнейшему дворянскому роду, у него много влиятельных сторонников, поэтому, мой досточтимый супруг, не надо спешить! Пошлите за Рейнеке и призовите его к себе на суд, и тогда все выяснится!

С этими словами согласился и Леопард.

— Если Рейнеке предстанет перед вами, — заметил он, — это ничему не помешает. Он может говорить сколько угодно, а вы, государь, вольны наказать его, как сочтете нужным!

Так рассудил Леопард, а вслед за ним выступил Изегрим и сказал:

— Прежде всего, господин Леопард, для того, чтобы осудить Рейнеке, мы должны заполучить его сюда. Но за что мы намерены его осудить, вот в чем вопрос! За ворону и за кролика? Тут он наверняка выкрутится, да эти случаи и в самом деле не так уж важны! Есть другие преступления, за которые Рейнеке должен поплатиться и в которых ему не оправдаться: он налгал королю всякую всячину про Хюстерло и Крекельпюц, это самое подлое его преступление; потом он причинил вред Брауну и мне, это второе; и теперь он опять нарушает мир, провозглашенный королем, убивает и грабит на всех дорогах, это третье! Пусть его здесь говорит — от таких преступлений ему никогда не отговориться!

Так сказал волк, но король встал и прорычал:

— Неужто мы и впрямь должны дожидаться этого господина? Ничего подобного! Я приказываю, чтобы все мои воины через шесть дней собрались здесь в полном боевом вооружении, и мы положим конец жалобам на этого архипредателя!

Доставайте, господа, свои панцири, копья, луки, ружья, топоры, пики, алебарды и добрые мечи, и мы сообща двинемся к крепости Мальпартаус и всей силой навалимся на Рейнеке!

Так сказал король, и звери в один голос вскричали:

— Мы будем на месте, как вы приказали, государь!

37

Итак, было решено пойти на Рейнеке войной, но не успела она начаться, как уже совершилось предательство. Ведь Гримбарт-барсук тоже участвовал в совете, и едва состоялось решение выступить в поход против Рейнеке, как он тотчас поспешил в Мальпартаус со всей быстротой, какую позволяли его короткие ножки, чтобы обо всем донести лису. Рейнеке был главой росомах, барсуков, рысей и лис, и все эти семейства не могли благополучно существовать без его советов. Поэтому барсук подавил в себе обиду на то, что Рейнеке так постыдно оклеветал его перед королем.

Гримбарт нашел Рейнеке перед его любимой крепостью Мальпартаус. Лис сидел на солнышке и с аппетитом поедал двух молоденьких голубков.

— О, племянник Гримбарт! — воскликнул Рейнеке и вытер рот. — Какие новости вы принесли? Вы прямо обливаетесь потом! Присаживайтесь и скушайте со мной голубка — они такие молоденькие, жирные и превкусные!

Но Гримбарт прохрипел:

— Рейнеке, Рейнеке, скорее, вам надо бежать! Ваше добро пропало, спасайте хотя бы жизнь! Король приказал начать против вас большую войну. Через шесть дней все лесные звери и птицы подступят к Мальпартаусу с луками, мечами, пиками, ружьями, копьями и алебардами, пешком и на колесах, по земле и даже по воздуху! Браун с Изегримом снова первые сановники двора и сидят по правую и по левую руку от короля, а Изегрим, говорят, будет даже маршалом! Вы же знаете, что он смертельно вас ненавидит! Итак, дядюшка, вперед! Бросайте все и бегите!

— Господи помилуй, — отвечал ему лис, — отчего вы так разволновались, племянничек? Это же все чепуха, выеденного яйца не стоит! Пусть они советуют королю, что угодна, я себе даю советы сам, и до сих пор они меня не подводили. Так что не расстраивайтесь, дорогой племянник, а подсаживайтесь-ка лучше и поешьте со мной! Поглядите, какие нежные голубки, неужели у вас слюнки не текут? Ах, их можно глотать, не жуя! Какое вкусное мясо! А косточки до чего сладкие, а кровь, ну прямо молоко, самое полезное весеннее блюдо! Пойдемте, у меня на кухне их еще много, пусть госпожа Эрмелина для вас приготовит, они вам понравятся!

Лис приневолил своего гостя войти в крепость, при этом тихонько ему шепнул:

— Лучше не говорите моей жене о решении короля, она может испугаться, а дело того не стоит. Проведемте сегодня с приятностью время, славно попируем, а завтра отправимся к королю. Если мне дадут там вымолвить слово, можете считать, что мое дело выиграно!

38

Поевши, они улеглись спать, но Рейнеке не мог заснуть. Он ломал голову над тем, как бы ему и на этот раз выкрутиться, но никакого выхода не находил.

Поэтому он встал усталый, с печатью тяжкой заботы на челе, но когда увидел своих детей, у него возрадовалось сердце.

— Подите ко мне, дорогие мои сыночки! — позвал он их, и оба лисенка прижались к нему справа и слева, а Рейнеке погладил их и спросил: — Скажите, племянник, разве мой Россель и мой Рейнхарт — не красивейшие лисята, не смышленейшие зверята, не чудеснейшие ребята?

— Они поистине таковы, — отвечал Гримбарт. — А они уже умеют охотиться?

— А то как же, — сказал Рейнеке. — Россель уже запросто душит петуха, а младший, Рейнхарт, по крайней мере цыпленка, оба умеют уже нырнуть под воду и поймать утку и чибиса. Конечно, они еще очень наивны и шаловливы. Теперь я первым делом должен их научить, как не угодить в западню, как уйти от охотника и от собак и как вцепиться в горло даже более крупному зверю.

Рейнеке глубоко вздохнул и подозвал свою жену, госпожу Эрмелину.

— Смотрите хорошенько за Росселем и Рейнхартом, дорогая женушка, — сказал он. — Мне надо снова побывать при дворе. Берегите тем временем нашу крепость!

— Рейнеке, у вас такой озабоченный вид, так ли уж вам необходимо вновь идти к королю? — спросила она.

— Необходимо, жена, — отвечал лис. — Мне надо там уладить важные дела. Не тревожьтесь, прошу вас. Я буду здесь снова самое позднее через пять дней.

Или никогда, подумал он про себя, но вслух этого не сказал. Он поцеловал жену и детей, каждого в носик, и вместе с Гримбартом-барсуком отправился к королю.

39

Пока они шли путем-дорогой, Рейнеке все чаще вздыхал, наконец он заговорил.

— Послушайте, дорогой племянник, я бы с охотой снова вам исповедался! Мои новые грехи, совершенные против Нобеля, Брауна, Изегрима, Лампе и Беллина, вам известны, кроме того, я ранил кролика и сожрал жену Меркнау, госпожу Шарфкнайп. Ко всему этому надо прибавить еще одну злую шутку, какую я однажды сыграл с волком и в которой в прошлый раз забыл вам покаяться.

— Что же это такое? — спросил барсук.

— Это история с ценой на жеребенка, — ответил Рейнеке. — Слушайте же! Однажды, — так начал Рейнеке свою исповедь, — когда мы с Изегримом бродили между Каккисом и Эльвердингеном, на дорогу выскочила кобыла с жеребенком месяцев четырех от роду, черным как смоль. Изе-гриму давно уже не попадалось никакой добычи, он лежал обессиленный, едва живой и, завидев жеребенка, попросил меня узнать у кобылы, не продаст ли она жеребенка и за какую цену. Я подошел к кобыле и спросил. Вместо ответа она подняла заднее копыто, подкованное сталью, и сказала:

— Не хотите ли сами прочесть цену? Она выбита внизу на моей подкове, только нагнитесь пониже, чтобы лучше разглядеть!

Тут я понял, что задумала кобыла.

— Я не для себя торгую жеребенка, уважаемая госпожа кобыла, — поспешил я сказать, — его желает получить волк. Я передам ему ваши слова, и он придет сам, чтобы прочесть сумму.

— A-а, волк, тем лучше, — сказала кобыла, — пусть он только подойдет!

Я стрелой полетел назад к Изегриму и сообщил ему: кобыла, мол, охотно продаст жеребенка, цена написана на подкове ее заднего копыта, сумеет ли он ее прочесть?

Изегрим не на шутку разозлился.

— Что! — закричал он. — Это я да не сумею прочесть простое число? Для чего же я в Эрфурте посещал высшую школу, коли я даже читать не умею? Конечно, я умею читать, да еще на всех языках — на латыни, французском, немецком и голландском. Подождите меня здесь, я посмотрю, что там за шрифт!

Волк побрел к кобыле, еще раз переговорил с ней о покупке жеребенка, а затем низко' склонился к ее заднему копыту, чтобы получше разглядеть сумму.

Но тут случилось то, чего я ожидал: кобыла подняла заднюю ногу и лягнула волка копытом, подкованным шестью стальными гвоздями. Лягнула по лбу, да так, что искры посыпались и волк свалился замертво. Кобыла и жеребенок ускакали, и миновал целый час, прежде чем волк пришел в чувство. Но недаром говаривали в старину: на кого шишки валятся, на того и насмешки сыплются. Так вышло и с волком. Я спросил Изегрима, удачной ли была покупка, насытился ли он жеребенком и почему не оставил мне хоть кусочка от своей трапезы. Наконец, я спросил его, какая сумма была написана на копыте. «Железка и шесть гвоздей», — простонал волк. Он снова впал в беспамятство и только чудом остался жив… Видите, племянник Гримбарт, таков этот мой грех. Прошу вас, отпустите мне его!

40

Только было собрался Гримбарт исполнить желание Рейнеке, как лис воскликнул:

— Постойте, племянник, я как раз вспомнил еще один грех, в котором не успел покаяться!

— Опять какая-нибудь проделка над волком? — спросил Гримбарт, но Рейнеке возразил:

— Нет, на сей раз над ослом Балдуином.

— Ну, говорите, — сказал Гримбарт-барсук, и лис стал рассказывать.

— Однажды пришел ко мне осел Балдуин, — исповедовался лис, — и пожаловался на свою беду. Он служит у богатого человека, сказал он, у которого служит также собака. Собака сидит с хозяином за одним столом, ест жаркое и рыбу, ее гладят и ласкают. А ему, ослу, приходится таскать тяжелые мешки и вертеть мельничное колесе, в стойле он лежит прямо на земле, а в пищу получает одну солому. И вот он хотел бы узнать, что ему надо сделать, чтобы хозяин обращался с ним так же хорошо, как с собакой. «Это совсем просто, — отвечал я. — Собака лижет хозяину лицо и руки, прыгает на него, когда он приходит домой, такие вещи людям нравятся, и они хорошо обходятся с животными, которые выказывают им такое расположение». «Стало быть, я должен делать то же самое?» — спросил Балдуин-осел. «Точь-в-точь то же, Балдуин, и можете не сомневаться, вы заживете так же хорошо, как собака!»

Балдуин-осел последовал моему совету: у дверей хлева он дождался, пока его хозяин вернулся из трактира, побежал ему навстречу, ревел и выл, потом вскинул передние ноги ему на плечи и своим большим шершавым языком стал лизать ему лицо и губы — так на его глазах делала собака. «Осел взбесился, убейте его, убейте!» — закричал хозяин, и работники ударами и пинками загнали осла обратно в стойло.

Так я согрешил и против Балдуина. Но вот мне пришел на память еще один грех, какой я совершил, чтобы провести волка. Это история с мартышками.

41

— Однажды мы с волком, — рассказывал лис, — заблудились в заброшенной долине, где увидели мрачную пещеру. Изегрим опять еле ноги тащил от голода и никак не мог наесться досыта. Поэтому я хотел заглянуть в эту пещеру — не найдется ли там чего пожрать. Я проскользнул туда, но мне тут же захотелось вернуться обратно — там оказалось множество премерзейших тварей, каких мне когда-либо доводилось видеть. Это было потомство мартышки, а сама мартышка лежала в своем логове и храпела, и кто бы ее увидел, мог подумать, будто передним сам черт. Черная, в пасти длинные клыки, лапы с драконьими когтями и длинный хвост — поистине, так мог бы выглядеть и черт! Ее выводок был по уши обмаран дерьмом и окутан облаком ужасающего смрада.

Но раз уж я угодил в такую компанию, то сделал вид, будто передо мной сплошь прелестные ангелочки. Старую мартышку я называл своей тетушкой, а ее детей — моими миленькими кузенами. Я им льстил, какие, мол, они красивые и умные, даже отведал их пищи, когда они меня к этому принудили, — покорно глотал все, что они ставили на стол.

Потом я попрощался с ними и поспешил выбраться наружу, где меня уже с нетерпением поджидал волк.

— Нашел ты что-нибудь съедобное, братец? — воскликнул он, завидев меня, а я ответил:

— Съедобного сколько угодно, дорогой Изегрим. Входите спокойно в пещеру, только постарайтесь вести себя правильно.

— Как это — вести себя правильно? — спросил волк, а я на это сказал:

— В этой пещере живет одно благонравное семейство, которое больше всего на свете ненавидит лесть. Поэтому напрямик режьте им правду-матку, и вас отменно угостят!

Итак, волк вошел в пещеру, и вскоре я услыхал его вой. Он обозвал мартышек мерзкими, вонючими чертенятами, тогда они на него набросились, искусали и исцарапали, и он только чудом ушел живым от их клыков и когтей.

— Вы в самом деле великий грешник, Рейнеке, — заметил барсук.

— Это я знаю, — ответил лис.

42

— Вы великий грешник, дядюшка, — повторил барсук, — но я готов дать вам отпущение. Скажите мне только: неужто вам и впрямь необходимо было совершить такое чудовищное злодеяние, как ваш поступок с Лампрехтом-зайцем и бараном Беллином?

— Поверьте, племянник, — резко сказал Рейнеке, — в наши дни пробиться в жизни можно только с помощью зла.

Лампрехт был жирный, а я голодный, стало быть, я должен был убить Лампрехта и сожрать. После этого мне нужен был кто-нибудь, на кого бы я мог свалить вину за смерть зайца; стало быть, Беллин был обречен. Господа при дворе желают мне погибели, стало быть, я должен им показать, с кем они имеют дело!

Послушайте, племянник, — продолжал Рейнеке внушать барсуку, внимательно его слушавшему, — времена ныне скверные и, чтоб не пропасть, надо применяться к обстоятельствам. Разве сильные мира сего поступают иначе? Прелаты, люди, близкие к папе, подают наихудший пример. Наш король, лев Нобель, грабит и убивает без зазрения совести, а то, чего он не добывает охотой сам, он поручает доставить себе на стол медведям и волкам, всяким браунам и изегримам. Никто не делает того, что справедливо, никто не говорит того, что правдиво; ради ничтожной выгоды судья выворачивает право наизнанку, отпускает виновного и осуждает безвинного. Власть имущий, и первым наш король, любит лишь тех, кто ему поддакивает, кто ему что-нибудь приносит и его обогащает, короче: чем кто-то могущественнее, тем подлее он поступает, а чем подлее кто-то поступает, тем могущественнее он становится.

Так живут великие мира сего, но когда бедняга Рейнеке стащит курицу, то все бросаются на него и орут: «Повесить его, он вор!» Да, племянник, так у нас водится: мелких воришек вешают, а крупных не только оставляют на свободе, но и дают им управлять замками, деревнями, городами, даже целой страной! Ну, а раз дела обстоят так, племянник, то как бы я мог остаться добродетельным, даже захоти я этого?

Нет, дорогой друг, пусть я иногда и раскаиваюсь в том или ином своем поступке, это длится недолго — как погляжу опять на ход вещей, так перестаю испытывать раскаяние. Ибо мир полон фальши, неверности, лжи, предательства, раздоров, воровства, клятвопреступлений, грабежей, убийств и пожаров. Лжепророки ходят среди людей и сбивают их с толку: зло выдается за добро, добро — за зло, надо всем властвуют деньги, и мир день ото дня становится хуже.

Кто произошел от богатых и влиятельных родителей, имеет большой вес, пусть бы сам он был полнейшим ничтожеством. Кто, однако, родился от людей мелких, может вести самую добродетельную жизнь — он все равно останется жалким бедняком, с которым каждый волен обходиться, как ему вздумается! Попы должны быть самыми праведными в согласии с их учением, а они бесчинствуют хуже всех. Они должны подавать бедным, а они вырывают у тех изо рта последний кусок хлеба. Они должны быть примером добра, а они — пример зла. Таков этот мир, как бы я мог быть иным?

Так говорил лис. Но барсук сказал:

— Дорогой дядя, пусть даже мир плох, но вы не должны подражать другим, вам надо в добрых делах быть первым и подавать пример благородства!

Услыхав эти слова, лис не мог удержаться от смеха, тогда засмеялся и барсук.

— Вам меня не переделать, — заявил лис, — я слишком хорошо знаю свет!

Беседуя таким образом, они прибыли на место. Рейнеке струхнул было, но собрался с духом и, сказав себе: «Риск — благородное дело», вступил на королевский двор.

43

Когда Рейнеке вошел в парадный зал, вокруг поднялся ропот — никому и в голову не могло прийти, что Рейнеке явится добровольно. Рейнеке и сам охотнее всего повернул бы назад, но барсук следовал за ним по пятам и шипел ему в ухо:

— Держись, Рейнеке! Смелее вперед! Не сдавайся! Отважным бог помогает!

Тут Рейнеке приободрился и подошел к трону короля, который изумленно смотрел на него, вытаращив глаза.

— Да ниспошлет господь здоровье и долголетие вам, милостивый государь король, и вам, милостивая государыня королева, — проговорил Рейнеке и преклонил колена у ступенек трона. — Ваш вассал Рейнеке прослышал, что вы желаете с ним говорить, и немедля пустился в путь, дабы явиться ко двору. И вот я здесь, государь, каковы будут ваши приказания?

Король онемел от подобной наглости.

— Я думал, Рейнеке, что вы в Риме, — произнес он наконец.

— Я был на пути туда, — объявил Рейнеке, не моргнув глазом, — однако, узнав, что должен снова предстать перед вашим судом, попросил моего племянника, Мертена-обезьяну, также направлявшегося в Рим, уладить там мое дело. И вот нынче я здесь, — сказал лис, приняв самое умильное выражение.

— А что вы сделали с кроликом и с вороной? — заревел король с такой силой, что в лесу задрожали деревья.

— Я слышал, государь, о принесенных на меня жалобах, — проговорил Рейнеке, — и должен вам сказать, что более возмутительного извращения истины никогда еще не встречал! Возьмем, например, историю с кроликом. Сижу это я у себя перед домом и читаю праведную книгу. Мимо проходит кролик, останавливается и рассказывает, что его пригласили ко двору, но он так голоден, что не в силах идти дальше. Сострадательный и милосердный — таков уж я по натуре, — я приглашаю кролика к столу, ставлю перед ним свежие вишни, сверх того еще салат, сладкое масло и золотистый хлеб, короче, мою обычную пищу, ведь мяса я не ем.

Кролик принимается за еду. Он ест, и ест, и ест, и наедается до отвала. Когда он кончает есть, к столу подходит мой младшенький, прелестный Рейнхарт, и смотрит, не осталось ли чего-нибудь вкусного, как это водится у детей. Берет он вишню и кладет себе в рот. Тут кролик, это коварное, свирепое животное, приходит в ярость и своей твердой лапой с такой силой бьет малыша в челюсть, что у того из носу брызжет кровь. Мой сынок, разумеется, не остается в долгу, колотит кролика, при этом лапками наносит тому царапину за ухом. «Я тебя загрызу!» — ревет эта неблагодарная тварь и бросается на моего Рейнхарта. К счастью, шум доносится до меня, я спешу на помощь и оттаскиваю своего несчастного ребенка от злобного изверга. Быть может, при этом я слегка придавил кролику ухо — кто бы стал это отрицать? Но неужели я должен был спокойно смотреть, как погибает мое младшее дитя?

Теперь о вороне. Боже ты мой милостивый, да разве у меня есть крылья, разве я — птица, чтобы преследовать ворон? Я вам скажу, как на самом деле погибла эта ворона. Она объелась рыбой, в горле у нее застряла кость, этой костью она и подавилась. Возможно, господин Меркнау сам затолкал жене в рот эту кость, чтобы от нее избавиться, — кто знает? Если бы мне дали его для допроса, всего на один час, — уж я бы вывел его на чистую воду!

Вот что сказал Рейнеке, а Меркнау и кролику, в страхе забившимся в угол, он крикнул:

— Эй вы, что вы на это скажете? Разве дело было не так, как я описал?

Тут оба маленьких и беспомощных жалобщика перепугались, подумали про себя: разве можем мы тягаться с лисом? — и потихоньку скрылись. Весь двор застыл в изумлении, когда они безмолвно удалились.

— Смотрите, государь! — вскричал Рейнеке. — Так истина выходит наружу, а ложь разлетается в пыль, словно мякина на ветру!

44

Король оглядел круг своих придворных. Кролик и муж вороны исчезли, торжествующий лис стоял один.

— Кто еще хочет пожаловаться на Рейнеке? — раздраженно спросил Нобель и взглянул на Брауна и Изегрима, но те втянули головы в плечи и молчали. — Никто не хочет пожаловаться? — спросил король. — Только что этот зал гудел от обвинений против лиса!

Все молчали.

— Значит, жаловаться буду я! — возгласил король и поднялся. — Я обвиняю тебя, бесчестная тварь, в нарушении мира! — зарычал он. — На твоей кровавой совести — Лампрехт-заяц! — И король предъявил Рейнеке обвинение в злодействе, учиненном над зайцем.

— О горе, — заныл Рейнеке, — горе мне, прямо в голове не укладывается: Лампрехт, мой дорогой Лампрехт мертв, и Беллин тоже? Да, но ведь это значит, что пропали драгоценности, которые я послал вам с зайцем, ценнейшие сокровища из клада короля Эрманариха в Крекельпюце и Хюстерло! О горе, кто бы мог подумать, что баран так коварно умертвит зайца!

Так причитал Рейнеке с удрученной миной, но король не желал его слушать. Он встал, удалился в свои покои и стал думать о том, как бы вернее предать лиса смерти. Однако у королевы, которая благоволила к Рейнеке, он застал племянницу последнего, обезьяну Рихгенау Тонкий Нюх. Король очень жаловал эту обезьяну, она это знала и стала просить короля сохранить Рейнеке жизнь. Но король и слышать об этом не хотел, его еще слишком терзал позор, который Рейнеке причинил ему убийством Лампрехта.

Тогда обезьяна сказала:

— Государь, вы и впрямь полагаете, что сможете обойтись без Рейнековых советов? Ваши мудрейшие советники, Мертен и Гримбарт, покинут двор, если Рейнеке будет осужден, да и мне придется тогда с вами расстаться. А от медведя и волка вы еще сроду не получали дельного совета, это же просто глупые и прожорливые чурбаны!

Но король не желал ничего слышать и так тряс головой, что его грива разлеталась во все стороны.

— Вспомните хотя бы историю с человеком и змеем, тогда вы, государь, сочли совет Рейнеке прямо-таки бесценным, — сказала госпожа Рихгенау-обезьяна.

— Это очень запутанная история, — заметил король, — я ее помню довольно смутно.

— Я вам ее напомню, — сказала госпожа Рихгенау-обезьяна. — Слушайте же!

45

— Это было два года тому назад, — начала обезьяна. — Большой змей из тех, что зовутся драконами, полз по полю и застрял в щели забора, между двумя досками. Когда он беспомощно торчал там и не мог податься ни вперед, ни назад, на дороге, невдалеке от того места, появился человек.

Змей закричал:

— Путник, молю тебя, сжалься, вызволи меня отсюда, я тебя щедро вознагражу!

— Поклянись, что ты не причинишь мне зла, и я тебя освобожу, — отвечал человек.

Змей поклялся торжественной клятвой не причинять вреда человеку, и тогда тот раздвинул доски забора и освободил его. Какое-то время они шли вместе по дороге в Брюгге. Однако змей, долго проторчавший в заборе, страдал от голода и заявил человеку:

— Если я не проглочу тебя, то умру с голоду. — И уже разинул пасть.

— Но ведь ты поклялся меня не трогать, — сказал человек.

— Я не могу сдержать свою клятву, нужда закон ломает. Голод вынуждает меня съесть тебя, не то я сам умру.

— Давай попросим кого-нибудь нас рассудить, а ты хотя бы до тех пор меня не трогай, — сказал человек, и змей согласился.

Вскоре им повстречался ворон Подбирала и его сын Сквалыга. Они подозвали ворона и попросили разрешить их спор. Ворон решил, что змей прав и может съесть человека.

— Ты сам разбойник, — сказал человек, — потому и оправдываешь разбойника. Мы попросим кого-нибудь другого нас рассудить.

Тут как раз появились медведь и волк с сыновьями Ненасытом и Пустобрюхом, теперь эти четверо должны были вершить суд.

Браун и Изегрим выслушали, в чем дело, и, не раздумывая, сказали:

— Конечно, змей прав — собственное благо всегда выше чужого!

Услышав такой приговор, змей, брызжа ядом, ринулся к человеку, но тот, умудренный опасностью, вскричал:

— Король Нобель, лев, вот кто должен быть нам судьей! Его приговору я подчинюсь!

Звери с ним согласились и пошли с этим делом к вам, государь. Вы приказали изложить суть спора, но не знали, как его разрешить. Вам, справедливейшему на свете мужу, представлялось несправедливым, чтобы змей съел человека, который его освободил. С другой стороны, вы не могли оспорить и старинное изречение: «Нужда закон ломает!»

Тогда вы послали за Рейнеке-лисом, чтобы он, как уже часто бывало, дал вам верный совет. Приговор лиса должен был иметь силу, будто ваш собственный.

— Нет ничего проще! — заявил Рейнеке. — Надо вернуться на то место, где все началось!

Все пошли к тому забору, и по приказу Рейнеке змей снова вполз в щель, а Рейнеке поставил доски на прежнее место, так что змей опять оказался зажатым.

— Так обстояли дела, — сказал Рейнеке, — до того, как начался спор. Покамест никто ничего не выиграл и не проиграл. Итак, пусть все еще раз начнется сначала: хочет человек освободить змея — пусть сделает это; не хочет — пусть идет своей дорогой!

Конечно, второй раз освобождать дракона человек не захотел. Он поблагодарил вас, государь, и с тех пор не перестает превозносить вас перед людьми за мудрость и доброту. Этот замечательный совет дал вам не кто иной, как Рейнеке. И подобного советчика вы хотите отправить на виселицу?

Король стоял в нерешительности и качал головой.

— Дражайший супруг! — сказала королева. — Я бы ничего не имела против Изегрима и Брауна, будь они хотя бы храбрыми воинами! Но ведь они столь же трусливые, сколь жирные, и столь же ненадежные, сколь алчные. Кто хвалится громче всех перед началом битвы и кто первым удирает с поля боя, когда начинают сыпаться колотушки? Не кто иной, как господа Изегрим и Браун, а уж про Хинце-кота и говорить нечего.

— Я это обдумаю, — сказал король и заглянул в зал. Он увидел, что на одной стороне стоят Изегрим и Браун, на другой — Рейнеке и Гримбарт, и вокруг каждой пары толпится множество придворных, возле одной столько же, сколько возле другой. Двор разделился на две партии.

46

Лев Нобель возвратился в тронный зал и приказал Рейнеке объяснить, почему он сговорился с Беллином убить зайца, — ведь тот хотел проводить короля в Крекельпюц и Хюстерло! Рейнеке повторил то, что сказал раньше, но чего король в гневе не расслышал, а именно: что баран умертвил зайца из-за драгоценностей, находившихся в ранце.

— Что за драгоценности? — спросил лев, и Рейнеке сказал:

— Три вещи, государь, такой поразительной красоты, какой свет давно не видывал! Первая — кольцо, выточенное из чистейшего золота, с египетскими письменами, по всей окружности усаженное синими лазуритовыми камешками. Кто носит это кольцо на пальце, живет, сколько ему вздумается, и никакое зло ему не страшно: молния его не поражает, болезни не берут, всякое колдовство против него бессильно и ни зной, ни холод не могут ему повредить. Но самое чудесное в этом кольце — карбункул, исцеляющий любого больного, который до него дотронется, делающий все тайное явным, а главное: тот, кто его носит, становится неуязвимым для огня и для воды, для меча и для яда, кольцо помогает ему уйти от всех врагов, сколько бы их ни было! Это кольцо из сокровищ короля Эрманариха, и оно предназначалось вам, король Нобель!

47

— А мне вы ничего не посылали? — спросила королева.

— Вам, государыня, — отвечал Рейнеке, — я послал гребень и зеркало, подобных коим нет на земле. Гребень вырезан из кости индийской пантеры, он благоухает и блестит, как серебро, украшен вкраплениями золота, киновари и лазури и прекраснейшими картинками. Кто причесывается этим гребнем, остается вечно юным и здоровым, а его волосы всегда чудесно благоухают. Но еще драгоценнее гребня было зеркало. Сделанное из хрустально-прозрачного берилла, оно обладало способностью наделять каждого, кто в него смотрится, ослепительной красотой, кроме того, оно отражало все, что происходит на милю вокруг. Рама его вырезана из ценнейшей породы дерева — черного эбена, растущего в лесах у индийцев. Это дерево не точит червь, не разрушает гниль, и так же, как на гребне, на этой раме были вырезаны чудеснейшие картины. Таковы были подарки, что я вам послал: кольцо для короля и зеркало с гребнем — для королевы, но, оказывается, Беллин, этот коварный баран, их присвоил! Как тяжело было мне и особенно моей жене расстаться с этими сокровищами, и вот они пропали и потеряны навсегда… Единственное утешение для меня, государь, что этого Беллина по крайней мере настигла справедливая кара.

А может быть, — продолжал лис и медленно обвел глазами круг придворных, — может быть, Беллин действовал по чьему-то наущению и настоящий виновник, еще не узнанный, стоит в этом зале! — С этими словами он вперил взгляд в Изегрима-волка и уже не спускал с него глаз.

48

Король задумчиво внимал речам Рейнеке, и когда лис заметил, что Нобель верит его рассказу, он разошелся вовсю, не спуская при этом глаз с волка.

— Соблаговолите вспомнить, государь, прошу вас, — обратился Рейнеке к королю, — об услугах, которые мой отец сумел оказать вашему батюшке. Мой отец был, как всем известно, искуснейший хирург во всей Фландрии, а уж рвать зубы, вскрывать нарывы, срезать шишки он умел, как никто другой. Однажды ваш батюшка лежал тяжело больной, все врачи от Рима до Гента уже его осмотрели, но никто не сумел помочь. К счастью, напоследок у его одра оказался мой отец. Он пощупал у вашего батюшки пульс, велел показать язык, посмотрел его мочу и простукал грудь — между прочим, вся эта история была тоже запечатлена на раме зеркала. И вот, когда мой отец тщательнейшим образом обследовал вашего отца, он сказал: «Вы должны съесть печень взрослого волка, и вы тотчас же поправитесь!»

Поглядели бы вы тогда на Изегримова папашу! Думаете, он с радостью отдал свою печень ради спасения короля? Да он об этом и не помышлял. Громко хныкал, что он-де еще не взрослый, и пытался скрыться. Однако мой отец его поймал и принес волчью печень на обед вашему батюшке. Король ее съел, и его жизнь была спасена. Так поступил мой отец из преданности вашему роду, волки же во все времена думали только о собственном брюхе. Так было, так есть и так, наверно, пребудет вовеки, государь.

49

Тут волк уже не мог устоять на месте. Выскочив вперед, он закричал:

— Государь, неужели вы в самом деле верите этому архиплуту-лису, который всего несколько дней назад дважды, трижды налгал вам про Крекельпюц и Хюстерло? Клянусь богом, лис врет, он вор и убийца, и так как я вижу, что перед вашим судом он опять очистится, я вызываю его на поединок! Тут уж ему от меня не уйти! Но чтобы вы окончательно поняли, какой это лживый негодяй, позвольте мне рассказать вам, какое зло он когда-то причинил моей верной жене Гирмунде! Это история про то, как он хотел научить ее ловить рыбу!

— Рассказывайте! — нетерпеливо приказал король, и волк начал свой рассказ.

— Однажды, когда выдалась очень суровая зима и мы долгое время не могли добыть себе пищу, — говорил Изегрим, — Рейнеке-лис как-то раз проходил мимо нашего замка. Моя жена пожаловалась ему на нашу беду. Но лис сказал, что может ей помочь, и предложил пойти вместе с ним к замерзшему пруду — там он научит ее ловить рыбу.

Гирмунда доверчиво последовала за лисом. Тот сделал прорубь во льду и велел моей жене опустить в воду хвост. Рыбы, сказал он, вцепятся в него, как в наживку. Моя жена осталась сидеть на льду, а вода в проруби вскоре опять замерзла, и жена едва могла шевельнуть хвостом. Тогда ока подумала, что на хвост, наверное, поймалось уже много рыбы, и хотела вытащить его из воды. Но Рейнеке уговорил ее еще немного подождать, и Гирмунда просидела там до тех пор, пока ее хвост накрепко не вмерз в лед. Когда Рейнеке это увидел, он поступил с обычным для него коварством: поднял шум, сбежались люди и напали на Гирмунду. И наверное, ее уже не было бы в живых, если бы она не рванулась и не убежала, оставив во льду свой прекрасный, пышный хвост!

50

Когда волк кончил, лис только рассмеялся и сказал:

— Может, меня надо покарать теперь и за то, что я указал волчице дорогу к пруду, чтобы она могла наловить там рыбы и не умереть с голоду? И может, я виноват в том, что волчица в своей поистине волчьей алчности хотела наловить как можно больше рыбы и потому вмерзла в лед? Что касается шума: его поднял не я, а сам волк. Он так жалобно выл и плакал, увидев свою жену во льду, что сбежались люди и напали на них обоих. Кто же в этом виноват, как не волк и его жена?

— Тьфу, Рейнеке! — закричала волчица Гирмунда-Алчная Пасть и выскочила вперед. — А о скверной истории с двумя ведрами вы уже не помните? Забыли, как когда-то у колодца влезли в ведро и камнем полетели на дно, где принялись отчаянно вопить и звать на помощь? Тут подошла я, наивная женщина, и спросила, что с вами случилось, вы же ответили, что лакомитесь рыбой там внизу, а рыбы столько, что вам одному с ней не справиться. Если бы я влезла в другое ведро и спустилась к вам, то могла бы тоже поесть рыбки, сколько душе угодно. Я, дурища, послушалась и, сев в ведро, полетела вниз, потому что я тяжелее лиса, а он пронесся мимо меня вверх, выскочил из ведра и был таков. Крестьяне вытащили меня из колодца и опять избили, несчастную, до полусмерти. Вот что вы мне подстроили, Рейнеке, и это не должно остаться безнаказанным!

Рейнеке же, выслушав волчицу, рассмеялся и сказал:

— Госпожа Гирмунда, неужели вы полагаете, что я должен отвечать за ваше легковерие? В сущности, вы должны меня благодарить за то, что я преподал вам урок, ведь старинная мудрость гласит:

Не всякого дари доверьем:

Мир полон лжи и лицемерья!

— Да! — воскликнул волк. — Что правда, то правда, вашим лицемерь-ем мы сыты по горло! Готовьтесь к бою! Пора с вами расквитаться! — И волк бросил Рейнеке перчатку в знак того, что их ссора должна окончиться поединком не на жизнь, а на смерть.

— Принимаешь ты вызов, предатель? — вскричал Изегрим.

— Против тебя — почему бы нет! — ответил Рейнеке, хотя он боялся волка, куда более сильного, чем он сам.

— Итак, решено, — проговорил король. — Завтра, ранним утром, начнется поединок.

Изегрим выбрал своими секундантами Брауна-медведя и Хинце-кота; Рейнеке выбрал Гримбарта-барсука и Монике, сына обезьяны Мертена. Но прежде чем Рейнеке лег спать, его навестила госпожа Рихгенау-обезьяна и дала ему ряд полезных советов.

51

— Послушайте, господин Рейнеке, — сказала госпожа Рихгенау-обезьяна, — я хочу дать вам несколько полезных указаний, ими всегда руководствовался Мертен, мой муж, и с их помощью одержал победу уже во многих поединках. Во-первых, состригите волосы, с головы до пят, натрите тело маслом, чтобы волк, как бы крепко ни хватал, не мог удержать вас в своих лапах. Во-вторых, завтра, с утра пораньше, не смущаясь, обмакните ваш пышный хвост в навозную жижу. Когда представится случай, вы хлестнете им волка по глазам, чтобы его ослепить. В-третьих, прикиньтесь трусом и бегайте от волка по кругу. Попытается он вас схватить, вы быстро заскребите задними лапами и швырните ему в глаза пыль и песок, когда же он перестанет видеть, смело нападайте на него, хватайте за горло, и не может того быть, чтобы вы не вышли победителем! А теперь ступайте и ложитесь спать, чтобы с утра быть бодрым и сильным, подкрепитесь чем-нибудь питательным и верьте в свою удачу!

Рейнеке поступил так, как ему велела обезьяна Рихгенау, и на следующее утро, когда он явился на место поединка — король, а также все господа и дамы уже сидели на своих местах, — навстречу ему грянул оглушительный хохот. Такого еще свет не видывал: лис, гладко выбритый с головы до пят, голое тело лоснится от масла, а пышный хвост весь мокрый и сочится навозной жижей! Король держался за живот от смеха, он хохотал так, что все вокруг дрожало, а Рейнеке тем временем думал: смейтесь, смейтесь, почтенные господа, — хорошо смеется тот, кто смеется последним!

52

Оба борца низко поклонились королю и королеве; затем на арену вышли судьи поединка — Леопард и Рысь, и схватка началась. Разъяренный, разинув пасть и растопырив лапы, ринулся волк на лиса. Рейнеке же, следуя совету обезьяны Рихгенау, притворился, будто струсил. Он отскочил на несколько шагов от волка, щелкавшего зубами, а сам при этом зорко поглядывал назад, поджидая удобного случая.

И случай не замедлил представиться: волк рванулся вперед, широко раскрыв глаза, чтобы не упустить из виду противника, и тут Рейнеке в первый раз смазал его по глазам вонючим хвостом. Волк громко взвыл и остановился, в этот миг Рейнеке задними лапами взрыл мелкий песок, ветер подхватил его и швырнул в глаза волку.

В таком духе битва продолжалась еще некоторое время; Рейнеке отступал и сыпал песок, и чем хуже видел волк, тем беззащитнее он становился. И вот лис решил, что пора прикончить волка. Рейнеке схватил его за горло, повалил наземь и теперь, когда волк лежал перед ним поверженный, принялся над ним насмехаться.

— Господин Изегрим, — заявил лис, — вы достаточно долго резали ягнят и душили телят. Настало время за это поплатиться. Сейчас вы в руках у Рейнеке, и кто знает, быть может, если вы скажете ему несколько добрых слов, он и подарит вам жизнь!

Услышав эти слова, волк со всей силой рванулся, пытаясь освободиться. Ему удалось вызволить шею, но Рейнеке цапнул его когтями за глаз и вырвал его. Когда волк почувствовал, что лицо ему заливает кровь, он пришел в бешенство. Схватил лиса, бросил его на траву, стиснул ему передние лапы и засунул себе в рот.

— Вот тебе, ворюга! — прохрипел он. — Пришел твой час! Сдавайся, не то я откушу тебе руки, и ты на всю жизнь останешься жалким нищим!

Рейнеке струхнул. Теперь он оказался во власти волка. Сдайся он, и ему до конца дней суждены позор и насмешки, не сдайся — волк его изувечит, а то и вовсе убьет. Поэтому лис заговорил медоточивым голосом.

— Ах, дражайший дядя, — тихо сказал он. — Отпустите меня, и я буду вашим слугой до последнего дыхания. Я буду все для вас делать: охотиться, рыбачить, таскать вам кур, гусей, уток, форелей, лососей, окуней и щук. Я буду спать у вас на пороге и охранять вас, как моих собственных сыновей! Скажите сами, дорогой дядя, разве мы с вами как союзники не могли бы властвовать над всеми — вы с вашей силой, а я с моей хитростью? Мне с самого начала претило, что я вынужден драться с моим любимым другом, потому-то я и щадил вас, как только мог. Я же только для виду поднял немного пыли и задел вас хвостом — я надеялся, вы заметите, что вовсе не собирался биться с вами всерьез. За то, что выдрал вам глаз, — простите! Это получилось нечаянно, исключительно по неловкости! Но за это я предлагаю вам возмещение, какого еще никто никому не предлагал: моя жена и мои дети станут вашими слугами, все мои сторонники возьмут и вашу сторону — Гримбарт-барсук, Мертен-обезьяна с сыном Монике и с женой, госпожой Рихгенау! Можете ли вы требовать большего? Какая вам польза от того, что вы меня убьете? Никакой. Так что оставьте мне жизнь и примите мое предложение!

— О, лживый негодяй! — отвечал волк. — Стоит тебе получить свободу, как ты плюнешь на все свои обещания! Врать ты горазд, это я слишком хорошо знаю. Болван я был бы, если бы…

Но закончить волку не пришлось. Отвечая лису, он, конечно, открыл рот, а Рейнеке только этого и ждал. Тихонько, совсем тихонько вытащил он у волка из пасти одну лапу и безжалостно схватил противника за самое чувствительное место — за кадык. Лис немилосердно стиснул волку горло, Изегрим зашатался от боли и смертного страха, он скулил, стонал и хрипел, но Рейнеке обеими передними лапами обхватил его шею и поволок почти обеспамятевшего волка по песку. Волк смотрел смерти в лицо. Но когда Нобель-король это увидел, он встал и крикнул:

— Битва окончена! Изегриму должна быть сохранена жизнь! Рейнеке — победитель!

53

Когда король произнес эти слова, судьи поединка, Леопард и Рысь, спустились на арену к сражавшимся.

— Рейнеке, король объявляет вас победителем! — воскликнули они. Рейнеке отпустил Изегрима, встал и церемонно поклонился королю и королеве, после чего сошел с арены.

К нему уже спешили друзья: Гримбарт-барсук, Монике, сын Мертена-обезьяны, и, конечно, жена последнего, госпожа Рихгенау. А следом за старыми друзьями потянулись и все те, что до сих пор были к нему враждебны, теперь же спешили восславить его как победителя. Подошли горностай, бобр, куница, черный хорек, ласка, белка и многие-многие другие. Они жали Рейнеке руки, желали ему всяческого счастья и заверяли в том, что втайне всегда были его друзьями.

Тем временем Изегрим-волк, Браун-медведь и Хинце-кот постарались поскорее скрыться. Их дело было проиграно. Они боялись мести Рейнеке и забрались в самые глухие лесные пещеры, где обитают совы и летучие мыши. Там они живут и по сию пору.

Рейнеке приблизился к королю и преклонил колено. Однако Нобель приказал ему встать.

— Вы одержали победу, — сказал король, — поэтому вы должны стать моим рейхсканцлером! Я вручу вам свою печать, все, что вы прикажете, должно свершиться, а что запретите — не состоится! Я отдаю в ваши руки всю полноту власти!

— Благодарю вас, государь, — проговорил Рейнеке и скромно опустил голову.

— Да здравствует рейхсканцлер! — воскликнули Монике и Гримбарт, и все придворные закричали так громко, что их возгласы повторило эхо: — Да здравствует рейхсканцлер!

Рейнеке поднял голову и усмехнулся. Величайший злодей одержал победу, и все перед ним склонились. Они восхваляли его как благороднейшего из придворных.

Так уж водится на свете.