Август Якоб Либескинд. Лулу, или Волшебная флейта

Автором волшебной сказки «Лулу, или Волшебная флейта» (ставшей основным источником сюжета знаменитой оперы Моцарта) часто называют Кристофа Мартина Виланда. На самом деле Виланд – лишь публикатор, в 1789 году напечатавший в третьем томе «Джиннистана» сказку своего будущего зятя Августа Якоба Либескинда (1758–1793). Сын ремесленника, получивший теологическое образование, Либескинд в 1786 году затеял издание сборника волшебных сказок под названием «Пальмовые листья». Как раз в то время Виланд выпустил первый том «Джиннистана». Авторы свели знакомство, подружились, и вот два литературных проекта слились.

Перевод с немецкого и комментарий Анны Булычевой.

* * *

В лесу неподалеку от Мехру, столицы Хорассана, стоит старинный дворец, вряд ли имеющий равных по своему великолепию. По преданию, он в древности был построен посредством волшебства для царя Джьямшида, основателя царства, но после его смерти оставался необитаем, ибо наследники не смогли управиться с носившимися там духами и по справедливости предпочли спокойный сон изысканному жилищу, в котором их по ночам сбрасывали с постелей.

В этом-то дворце вот уже много лет как поселилась Фея, нагонявшая страху на окрестных жителей. Ибо тем немногим, кто любопытства ради приближался к ее уединенному жилищу, она причиняла зло и так свирепо и кровожадно на них кричала, что путники обходили ее лес стороной. Она умела принимать любые обличья, но больше всего любила являться в блеске лучей, слепящих сильнее яркого солнечного света. Это был ее прекраснейший, но и самый опасный образ. Кто видел ее такой, либо терял на некоторое время рассудок, либо, если слишком широко раскрывал глаза, навсегда слеп. В народе называли ее Лучезарной феей и рассказывали о ее неземной красоте, хотя никто не мог похвастаться, что видел ее лицо. При дворе в Мехру не вполне всему этому верили, однако же никто не мог бы припомнить, чтобы Царь, будучи нрава боязливого, хоть раз за свое долгое правление отправился в этот лес на охоту.

Царский сын по имени Лулу мало походил на отца. Он с удовольствием ездил охотиться и особенно любил этот лес. Так поступал он вовсе не из любопытства, желая повстречать Лучезарную фею, но лишь потому, что с тех пор как она там поселилась, в лесу развелось бесчисленное множество диких зверей. Чтобы случайно не перейти ей дороги, Лулу всегда держался в стороне от ее дворца, который стоял посреди леса на прекрасном холме и был виден издали, даже на порядочном удалении.

– Я не боюсь ее, – говорил он. – Но и не хочу оскорблять своей назойливостью. Если она пожелает сделать мне добро, она сама меня разыщет.

Даже охотнику, который бесцельно бродит по лесу, нетрудно было бы избежать окрестностей дворца, ибо всякий зверь и всякая птица также избегали их, боясь углубляться в эту часть леса. В пылу травли, когда им уже некуда было больше бежать, они позволяли себя убить, но не пересекали границ прелестной долины, окружавшей дворец.

Благодаря подобной осмотрительности Лулу в течение нескольких лет был огражден от появлений Феи. Его пример придал придворным мужества, все захотели его сопровождать. Даже Царь изъявил желание показать, что он тоже ничего не боится, и однажды устроил большую охоту. Едва рассвело, весь двор отправился в лес. Одни натягивали сети, другие перекрывали лесные тропы и все вместе производили такой шум, что некоторые из престарелых слуг, которые вот уже много лет стерегли гарем, от страха тряслись всем телом. Другие же надеялись спастись в большой толпе, веря, будто духи являются только одиноким путникам, так что в сутолоке придворных никакой опасности нет.

Лулу, напротив, в этот торжественный день горел желанием явить всю свою отвагу, убив собственными руками льва или тигра. Он углубился в лес сильнее, нежели имел обыкновение. И, кажется, не замечал множества мелких зверей, вроде лисиц, барсуков и рысей, позволяя им убегать беспрепятственно, пока ему не повстречался чудовищный тигр, преследующий прелестную белую газель.

– Ты умрешь! – вскричал Лулу и стремительно бросился вслед за ними. Маленькая газель делала такие хитроумные прыжки, что громадный тигр всегда оказывался слишком медлительным. Они бежали то в гору, то под гору, петляя окольными тропами, которыми Лулу никогда еще не ходил. Часто казалось, что тигр вот-вот схватит газель, но она, будто птичка, носилась то перед ним, то позади него. Лулу охватил азарт, спутники его отстали, он сам уже не знал, где находится, и оглянуться не успел, как оказался посреди парка неподалеку от дворца Феи. Тигр и газель исчезли в зарослях. Принц замер в испуге и хотел было уже повернуться и убежать, но тут ворота волшебного дворца распахнулись, и Фея выступила в своем блистающем одеянии.

Ее одежды были белее снега под яркими лучами солнца и переливались, подобно великолепному зеркалу. Но ярче всего сияло ее лицо, ибо глаза Феи изливали во все стороны густые потоки розоватого света, троекратно более мощные, нежели ослепительное сияние утреннего солнца, встающего из моря при безоблачном небе.

Едва Лулу увидел первый же вырвавшийся луч, он закрыл глаза обеими руками и так пошел навстречу Фее. Догадавшись о ее приближении по шелесту платья, он опустился на колени и умоляюще сказал:

– Великая Фея, не гневайся на того, кто заблудился и против своей воли осквернил своим присутствием твою обитель. Ты знаешь, я пришел не любопытства ради, ибо страшусь небесных сил.

– Мне нравится твоя почтительность, – мягко ответила Фея, меж тем усмиряя блеск ослепительных лучей. – Встань, сын мой! Открой глаза без боязни, таких, как ты, мой свет не губит. И если ты желаешь мне повиноваться, то не раскаешься в том, что заблудился и пришел в обитель феи Перифиримы.

Лулу открыл глаза и увидел женщину, полную величия и спокойного достоинства, которая улыбалась ему с очаровательной серьезностью. От одного лишь созерцания ее возвышенной красоты ему стало так хорошо, как будто обновленный жизненный дух заструился по его жилам. Ее грозное чело, казалось, излучало воинственность, большие голубые глаза заглядывали в сокровенную глубину души, наполняя ее священным трепетом, меж тем как мягкая улыбка уст согревала материнской любовью.

– Повелевай своим слугой, о Божественная! – вскричал он, прижав руки к груди. – Мое сердце и моя рука принадлежат тебе.

– Я давно уже знаю тебя, сын мой, – заговорила она. – Я была близкой подругой твоей матери, и она иногда посещала меня в моем уединении. Пойдем со мной, я расскажу, что ты должен совершить.

Она протянула ему руку и молча повела ко дворцу. Ворота вновь отворились. Экипаж в виде облака вылетел оттуда и снизился перед ними. Они вошли в него. Облако поднялось в воздух и полетело над лесом плавно и быстро, будто ласточка.

«Служба, которой я ожидаю от тебя, – начала Фея, – требует не столько силы, сколько ума, ибо силы против моего могущественного врага недостаточно, как ты и сам поймешь, когда я поведаю тебе суть дела.

Недалеко отсюда на высокой скале живет Волшебник, много лет назад похитивший у меня драгоценное сокровище, ценность и могущество которого не имеют себе равных. Сокровище это – Огненный Клинок, которому повинуются духи стихий всех сторон света. Всякая высеченная им искра обращается в могучего духа, который является в любом образе и, как раб, ожидает приказаний. Я получила Клинок из рук твоего родоначальника, мудрого султана Джьямшида, и с ним обрела неограниченное могущество: все, что только возможно было помыслить или пожелать, в кратчайшее мгновение исполнялось по одному моему знаку. Уверенность, что никакой враг мне не страшен, усыпила меня. Волшебник Дильзенгвин заметил мою беспечность и нашел средство хитростью похитить у меня сокровище. И хотя в его руках Огненный Клинок далеко не столь могуществен, сколь был в моих, все же у меня достаточно причин оплакивать утрату. Я знаю, что лишь возмужавший юноша, чье сердце еще не познало власть любви, может вернуть мне этот залог моего могущества. Я долго и тщетно искала среди твоих сверстников подобного юношу. Одним недоставало храбрости, другим – ума, а большинству – целомудрия. Лишь ты один выдержал испытания и доказал, что ты – тот невинный юноша, которого я искала».

Лулу потупился, а Фея продолжала: «Волшебник, к которому я хочу послать тебя, при всем своем коварстве все же недальновиден. Однако любовь к девушке, которую он давно уже против ее воли держит в плену, сделала его бдительным, осмотрительным и недоверчивым. В твоем обычном облике он тебе не доверится и так встретит, что все твои старания пропадут даром. Возьми же эту флейту, в ней есть сила вызывать и смягчать в каждом, кто ее слушает, любовь и страдание, как ты пожелаешь. Возьми также этот перстень: он придаст тебе любой облик, какой захочешь, сделает старым или молодым, стоит тебе только повернуть его алмазом внутрь или наружу. Но в опасности отбрось его прочь, и он – летучий вестник – призовет меня на помощь. В остальном я должна положиться на твой разум, ибо не могу предвидеть всех обстоятельств и случайностей. Смотри! Впереди за горой возвышается жилище Волшебника. Дальше я не смею тебя сопровождать, он может заметить меня даже издали. Иди с миром и будь удачлив! Наградой победителю станет лучшее, чем я владею».

Едва Фея произнесла эти слова, экипаж опустился, немного не долетев до вершины горы. Лулу вышел из него и отважно направился к дворцу Волшебника, меж тем как Фея в своем экипаже исчезла в облаках.

Когда Принц поднялся на гору и вступил на высочайшую вершину, перед ним открылась прелестная, будто райский сад, долина. Текущая с дальних гор широкая река, извиваясь с запада на восток, то тихо и кротко струилась по равнине, то стремительно ниспадала с уступов. По обеим берегам ее поднимались невысокие холмы, покрытые плодовыми деревьями, прекрасными лесами и дикими зарослями кустарника. Река змеей петляла меж ними, образуя множество островков. Зеленые холмы и пригорки становились все выше и выше и в конце концов переходили в поросшие лесом горы, со всех сторон окружавшие долину. Но первым, что бросалось в глаза, был дворец, стоявший на возвышенности посреди долины и в солнечных лучах сверкавший на фоне гор, будто гладко отполированная сталь.

Лулу повернул перстень камнем внутрь и превратился в белобородого старика, спина его согнулась, словно кривое дерево. Он поднялся на холм и подошел ко дворцу, больше походившему на гигантских размеров башню. Ни лестницы, ни ворот не было видно. Высокая стальная скала, на которой стояла Башня, была такой гладкой и обрывистой, что, не имея крыльев, нечего было и думать по ней взобраться. Обойдя Башню кругом, Принц уселся за сто шагов от нее под лимонным деревом, приложил к губам флейту и дунул. Кажется, он сам был против воли очарован ее звуком, ибо ничего подобного никогда прежде не слышал. Когда он играл тихо, она звучала, будто шелест листвы в вершинах крон, овеваемых вечерним ветерком, а иногда казалось, будто все соловьи в долине, жалея плачущую нимфу, запели ей сладкую колыбельную. Но когда он дул сильнее, со всех гор низвергался тысячеголосый хор, будто гром ревел над головой и бушующие волны неистовствовали в глубинах.

Лулу нравилось играть нежно, вскоре его флейта заворковала, будто влюбленная горлица, зовущая супруга, заплакала робко, будто печальный соловей, потерявший возлюбленную. Со всей долины собрались птицы, уселись на соседних деревьях и внимали ему. Из ближних лесов пришли косули и газели, они дружелюбно глядели на Лулу, навостряя уши, словно бы понимали смысл его песен. Лишь в Башне на стальной скале все, казалось, было погружено в глубокий сон. Напрасно Лулу напрягал зрение: никого не было видно, все окна оставались закрытыми. «Может, он туговат на ухо?» – подумал Принц и, будто забывшись в воодушевлении, несколько раз так сильно дунул во флейту, что звери и пернатые перепугались раскатистого эха, а окна Башни громко задребезжали, словно бы землетрясение потрясло ее основание.
Волшебник распахнул окно и закричал:

– С чего это ты, волынщик, будишь меня с утра пораньше? Можешь ты хотя бы не дудеть под моими окнами? Погоди! Я тебе укажу дорогу, Старик, когда выйду!

«Ты только выйди», – подумал Лулу и выдул скачущую песенку, как если бы хотел увлечь веселую девушку в танец. Волшебник так и застыл у окна с разинутым ртом, высоко подняв брови и навострив уши, будто собака, заслышавшая рожок охотника. Флейта тем временем исподволь делала свое дело – его обычное недоверие исчезло. Песенка казалась ему все более сладкой и манящей, в конце концов у него стало так весело на сердце, что он не мог больше сдерживать любопытства.

– Что же это за затейник там такие красивые трели высвистывает? – спросил он, закрыл окно, набросил кафтан, открыл маленькую потайную дверцу и тихонько выскользнул наружу.

Слегка испугавшись, Лулу чуть отступил назад, когда вдруг увидел перед собой Волшебника в ночной сорочке. У того было огромное туловище, а руки и ноги слегка шершавые. Толстые губы, одутловатые щеки и прочие особенные приметы свидетельствовали о его хорошем аппетите. К тому же у него были курносый нос, ярко-рыжие волосы, густая клинообразная борода, и он беспрерывно моргал маленькими кошачьими глазками.

– Ты неплохо свистишь, Старик, – начал он. – Так скажи мне, кто ты такой и как сюда попал: я желаю сделать тебя моим придворным свистуном, если ты не состоишь ни у кого на службе.

– Благодарю за честь, – отвечал Лулу. – Я неохотно иду на службу: настоящему менестрелю лучше играется веселья ради, чем по приказу. Пусть господин не судит обо мне дурно, – продолжал он, повертев флейту между пальцами. – Я уже старик, но вольный воздух и свободная игра мне так же необходимы, как еда и питье. Вот уже сорок лет скитаюсь я из страны в страну – спросите, где я только не побывал, ибо всякий жаждет моего искусства. Своей игрой я развлекаю влюбленных, а после иду дальше свободно и беспрепятственно. К тому же мне достает всего, что нужно для привольной жизни. Ведь я мог бы скопить сокровища, если б соглашался сверх хорошего угощения принимать и небольшие подарки. Но я клятвенно обещал моему учителю, старому дервишу, который занимался тем же ремеслом, не делать этого, и требование его справедливо. На что сокровища в беспрестанных скитаниях? Такой, как я, уже достаточно богат, если ему хватает, чтобы протянуть до следующего дня. Да и нехорошо было бы наживаться за счет столь благородного искусства, каково мое: ибо мое искусство, без преувеличения – одно из наиблагороднейших на свете и никакому другому не уступит превосходства.

– Давай поближе к делу, – перебил его Волшебник. – Кто не знает, тот может вообразить, будто ты можешь своей дудочкой мертвого разбудить.

– Этого я как раз не могу, – ответил Лулу. – Однако я все же умею немногим меньшее. В двух словах: мне ведом способ, как игрой на флейте смягчить женский нрав.

Упрямицу делаю я кроткой, неприступную – ласковой, своенравную избавляю от причуд и капризов; короче говоря, какой бы недовольной она ни была, я делаю ее веселой. За этим целительным занятием я поседел, посему Господин мне, я надеюсь, простит, коли я со всем смирением все же отвергну почетное предложение запереться вместе с ним в его Железной Башне.

– Поглядите на старую лису! – смеясь, вскричал Волшебник. – До чего люди-то врать горазды!

– Господин, – гневно оборвал его Лулу. – Я возражаю против таких обидных слов! Как? Лиса? Я? Уж лучше б я сюда не приходил! Разве я что-нибудь просил у Господина? Я играл утреннюю песнь в этой прекрасной долине и был бы теперь уже далеко отсюда, когда бы Господин не задержал меня своим предложением. Пусть Господин бранит своих слуг, а меня избавит от ругани.

С этими словами он спрятал флейту, взял свой посох и хотел идти. Волшебник схватил его обеими руками и потащил назад:

– Пойми, Старик, это шутка! Разве можно так обижаться всего лишь на какие-то слова? Оставайся тут и подуди еще. Твои веселые штуки в самом деле несравненны.

Лулу позволил себя уговорить и опять вытащил флейту.

– Господин – именитый человек, – заговорил он, меж тем важничая все больше и больше. – Однако он может мне поверить, что я не привык к такому обращению. Повсюду, куда бы я ни пришел, меня принимают с любовью и глубоким почтением. Старый и молодой бегут мне навстречу, предлагают подарки, изысканно угощают, и уважаемые мужи, в летах, как и Господин, издавна почитают меня за одного из лучших своих друзей.

Сказав так, он приложил флейту к губам, и дунул сильно и весело, будто хотел, чтоб камни ожили и понеслись взапуски. С каждым дуновением его свирель издавала такое множество звуков, что всякий был бы заворожен. Деревья и кусты в долине запели на разные голоса, птицы, будто опьянев, перелетали с дерева на дерево, косули и газели от радости выделывали всевозможные прыжки, а Волшебник от звуков веселой свадебной песни пришел в такое сильное возбуждение, что скакал вприпрыжку и звонко распевал без слов, будто мальчишка, поймавший в силок птичку.

– В самом деле, – сказал он, когда Лулу прекратил играть. – Ты здорово дуешь, давай посмотрим, смогу ли я так же.

Он взял флейту, приложил ее ко рту, надул щеки и выдохнул изо всей мочи. Но боже сохрани, что это был за рев! Вой голодных волков и гоготание стада идущих на гумно гусей показались бы верхом благозвучия в сравнении с тем пронзительным свистом, который разом вырвался из флейты. Лулу заткнул уши, птицы с криками унеслись прочь, а косули умчались так стремительно, будто испугались охотника.

– Фуй! Звучит нехорошо, – сказал Волшебник. – Забирай обратно свою дудку. У кого ты ее взял?

– У одного старого дервиша, Господин, он был мастер на все руки. Его звали Кардан, он обошел весь мир, умел превращаться во всевозможных зверей и, по его словам, сам вырезал эту флейту. Я был мальчиком-нищим, он подобрал меня на улице, выучил играть и, умирая, подарил флейту. С тех пор она со мной. Ибо я должен сказать, что он и во гробе благодетель, а при жизни дарил много больше, нежели брал.

– Ты можешь меня тоже немножко поучить дуть? – перебил Волшебник болтливого Старика.

– Почему бы и нет, если Господин пожелает пойти со мной, поскольку, как Господин сам видит, подобной игре он в один миг не научится. Я не ревнив в своем искусстве, однако не смею задерживаться здесь, ибо дал добросердечному дервишу торжественный обет каждую ночь проводить на новом месте, дабы его благодеяние достигло возможно более многих терпящих нужду.

– Так тем более я должен ввести тебя в свой дом, – сказал Волшебник. – Потому что хочу испробовать твою флейту на моих женщинах. Послушай, ты можешь сказать мне приблизительно, сколько времени тебе потребуется, чтобы сделать недотрогу ласковой?

– Смотря что за недотрога, – ответил Лулу. – Для одних достаточно часа, для других – двух, трех или даже больше, а для некоторых и полдня мало, уж такие они упрямые.

– Ну, это недолго! Пойдем со мной, только дай слово, что ни за что не будешь разговаривать с моей женой. Ты посвистишь ей кой-какие штучки, а когда ее злость от них утихомирится, без долгих разговоров пойдешь дальше своей дорогой.

– Тогда, Господин, я не должен играть в этой Башне, – невольно вставил слово Лулу. – Если Господин желает быть таким ревнивым, то я лучше совсем не буду браться за это дело. Я на своем веку играл перед столькими женщинами и высокого, и низкого положения, но подобного оскорбительного условия мне еще ни один муж не ставил, даже когда я был молод и весьма хорош собой. Одним словом, если Господин мне не доверяет, пусть сам делает свою жену сговорчивее. И с тем удачного дня!

– Хо-хо! – вскричал Волшебник. – Смею все же сказать, что в таком прекрасном дворце всякому бы захотелось побывать! Поверь, Старик, чванство не подобает тому, кто дудит ради пропитания. Ну, хватит об этом! Войдем в дом и сделаем дело как следует.

Волшебник ударил посохом по стальной скале. Две створки ворот, чьи стыки прежде были незаметны, раскрылись и тут же сами собой закрылись за Волшебником и Лулу. Они поднялись по широкой винтовой лестнице, прошли темным коридором, в который выходило множество запертых дверей, и наконец достигли просторного зала, где большие окна, изнутри закрытые решетками из железных шестов, пропускали достаточно света. Девять юных девушек, одетых в белое, сидели полукругом за прялками слоновой кости и пряли с превеликим усердием. Посреди них перед черным мраморным столом стояла десятая и наматывала на золотое мотовило то, что другие девять спряли за предыдущий день. Толстый Карлик ростом около трех футов был надсмотрщиком. С гибким хлыстом в руках он прохаживался вперевалку между прялками и бил прях по пальцам, когда они теряли нить и пряли недостаточно тонко.

– Сядь, Старик, в том углу и поиграй, – сказал Волшебник, входя в зал. – Мы хотим посмотреть, на что способно твое искусство. Девочки, видно, задумались. Чем я суровее, тем они упрямее, особенно вон та, черноволосая, что так медленно сматывает нитки. Но теперь погодите! Моя прежняя доброта закончилась. Отныне каждое веретено будет день ото дня все больше, а золотое мотовило все тяжелее. К тому же, как обычно, ни о какой еде, да и о сне пусть не думают, пока не спрядут за день девять полных веретен пряжи и аккуратно ее не смотают. Вот увидим, кто дольше продержится в этом состязании – я с моими духами или Зиди со своими девушками. Ну, Старик, играй, прилежные девушки давно не плясали.

Девушки начали вздыхать. Одни сжали губы, будто хотели бы браниться, но не осмеливались, другие, более мягкосердечные, тайком уронили слезу. Лишь прекрасная Зиди, кажется, не испугалась. Она спокойно обернулась, презрительно поглядела на Волшебника и устремила взгляд на флейтиста, но, увидев старого человека, равнодушно отвернулась. Лулу, украдкой посмотрев на нее, встретил взгляд ее черных глаз, подобно двум лучистым звездам, озаривших его светом. Он задрожал, флейта не хотела ему повиноваться, он перебирал песню за песней и все колебался, пока Волшебник не закричал, что пора играть.

Он быстро опомнился, приложил флейту к губам и заиграл жалобу узника, в мрачной темнице вздыхающего о свободе. Флейта звала и манила, будто тихий голос матери, которая ищет потерявшегося любимца; она радовалась так робко, она ворковала так нежно, будто в каждом ее звуке слышался вздох человеческого сердца. Колеса прялок замерли, девушки забыли о работе, жаркие слезы лились по их щекам, а груди вздымались, будто у них защемило сердце. Прекрасная Зиди оставила мотовило, повернулась к Лулу и замерла, словно забывшись грезами о далеком детстве, между тем как Волшебник и его толстый Карлик застыли, будто мертвые, с разинутыми ртами и широко раскрытыми глазами.

Напев незаметно изменился и, все более и более убыстряясь, понесся вперед в стремительном танце. В том же темпе завертелись колеса прялок, они бежали так быстро и жужжали так громко, словно изнутри их оживляли духи. Затем точно таким же образом песня опять мало-помалу стала медленной и томной, постепенно растворяясь во вздохах. Колеса замерли неподвижно, пряхи сидели, почти не дыша, а Зиди, казалось, пробудилась от своих прекрасных мечтаний, когда Волшебник вдруг опомнился и закричал:

– Слушай, Старик, квохтанье да воркованье ни на что не годится, ты сам это должен понимать. Плакать и вздыхать девушки и так умеют, от твоего сладкого дуденья они только станут еще капризнее. Играй повеселее, это поднимает дух и бодрит кровь!

– Э! Да Господин ничего не понял, – прервал его Лулу, притворяясь рассерженным. – Да кто может сказать, на что мое искусство годится, на что не годится? Если Господин будет отдавать такие приказания, пусть ищет себе другого менестреля! Коротко и ясно: я играю то, что хочу.

– Не будь таким вспыльчивым, Старик, – ответил ему Волшебник. – Ты не должен оскорбляться, если кто-то высказал свое мнение. Но ты думаешь, – продолжал он чуть тише, – каким образом твое дуденье должно помочь?

– Это опять же такой деликатный вопрос, – повел речь Лулу. – Господин, посмотрите сами на девушек! Разве они уже не стали гораздо дружелюбнее и мягче, чем были? Разве Господин не заметил, как они во время игры осушали слезы? Это добрый знак: у девушек раскаяние всегда сопровождается слезами. От двух-трех песенок такого рода они должны стать нежными, будто горлицы. Но мне не нравится, что они получают от вас лишь только выговоры и порицания. Было бы лучше, если бы Господин оказал мне помощь в главном деле, ибо, скажу с вашего позволения, он сам портит все, что я делаю.
– Как так? – спросил Волшебник с озадаченным видом.

– Э! – ответил Лулу. – Да где Господин такое слыхивал, чтобы девушку силой принуждали к нежности? Любовь приобретается лишь любовью, принуждение, напротив, вызывает ненависть и ожесточает. Толстый Карлик с длинным хлыстом, большие прялки и тяжелое мотовило вовсе никуда не годятся. А пуще того, мой Господин, ваша ночная рубашка! По правде говоря, это нехорошо. У Господина есть красивая одежда? Умный человек, желая быть кому-то по нраву, должен всегда появляться в своем лучшем наряде, ибо девушки любят только красивое. Устранив эти недостатки, Господин приблизится к цели.

– Точно, Старик, в этом ты прав, – ответил довольный Волшебник и дружески похлопал Принца по плечу. – Тебя нужно слушаться, ты знаешь толк в любви. Поиграй пока, что сам знаешь понежней, а мой Карлик тем временем меня переоденет.

Лулу, будто собираясь приняться за это со всем рвением, держал уже флейту наготове и кивнул головой как человек, которому некогда медлить. Волшебник схватил за руку Карлика и заспешил с ним прочь из зала.

Едва девушки остались одни, они стали вести себя свободнее и начали шептаться друг с другом, но все же неутомимо пряли, не смея терять время, пока к закату их тяжелый дневной труд не был окончен. Лулу заметил, что дверь зала еле слышно захлопнулась. Тогда он повернул перстень камнем наружу и поспешил к Зиди. Она громко вскрикнула и в испуге выронила веретено, когда вместо скрюченного белобородого старика увидела стройного розовощекого юношу с длинными темными локонами, который склонился перед ней и произнес тихо, но отважно:

– Утешься, прекрасная Зиди, я освобожу тебя и твоих девушек из этой темницы, если ты научишь меня, как завладеть Клинком Духов. Доверься мне, я тебя не обманываю. Меня зовут Лулу, я сын царя Хорассана, посланный могущественной Феей, чтобы вызволить тебя отсюда. Так скажи скорей, если знаешь, где Волшебник прячет золоченый Огненный Клинок.

Услышав речь Принца, девушка задрожала от страха. В одно мгновение ее щеки побелели и вновь вспыхнули.

– Скройся, юноша, – в испуге вскричала она, опершись на руки девушек, которые собрались вокруг нее, также напуганные. – Ах! Скройся! Беги! Если Чудовище тебя обнаружит, ты пропал: никакая сила не защитит тебя от его духов.

– Будь спокойна, моя любовь, – сказал Лулу и с нежностью положил ее руку к себе на грудь. – Я пришел не для того, чтобы убегать, но чтобы спасти тебя. Итак, скажи мне, где я найду Клинок Духов.

– Ах! – воскликнула Зиди, чей страх прошел при звуке его ласкового голоса. – Если ты не желаешь слушать ничьих советов, ты пришел сюда на свое горе. Волшебник денно и нощно прячет Клинок на груди, а перед тем, как отправиться спать, оставляет сильнейших духов, которых он призывает сюда посредством Клинка, стеречь все двери и бодрствовать на вершине Башни. Никто никогда не заставал его спящим. Даже Карлик, его любимчик, которого мои подруги время от времени расспрашивали, утверждает, что не знает, где и как долго его господин спит. Так же, как и нас, Волшебник запирает его вечером в дальней комнате за железной дверью, которую отпирает лишь утром.

Тут прекрасная Зиди вновь испугалась, убрала руку с его груди и сказала:

– Не понимаю, как ты сумел приобрести его доверие. Ты первый чужой человек, которого мы видим здесь за три года. Ты обманываешь меня – вы с Чудовищем в сговоре. Он хочет попытаться хитростью достичь того, к чему не может принудить силой. Скажи, ты не один из его духов?

– Оставь эти страшные подозрения, любимая, – ответил Лулу. – Не бойся: я тот, за кого себя выдаю. Могущественная Фея привела меня сюда. Этот перстень придал мне облик старца, и Волшебник попросил меня игрой на флейте обратить твою ненависть к нему в любовь. Он, кажется, поверил мне и пригласил вместе с ним войти в эту Башню. Чтобы на некоторое время удалить его отсюда, я посоветовал ему переодеться в красивое платье. Теперь он наряжается, дабы понравиться тебе, и вскоре вернется. Встреть его приветливо, если хочешь помочь осуществиться моему плану. Об остальном не беспокойся: я освобожу тебя или расстанусь с жизнью, ибо без тебя и твоей любви жизнь ста-
нет мне ненавистна.

Лулу вновь вкрадчиво взял ее за руку и продолжал:

– Не будем медлить, прекрасная Зиди. Если можешь сообщить мне еще что-нибудь об Огненном Клинке, то поспеши – Чудовище может застать нас врасплох, мне запрещено с тобой говорить.

– Я сказала все, что знаю, – ответила Зиди. – Но должна ли я верить тому, что ты сказал о Фее, твоем перстне и твоей флейте?

Только Лулу хотел ответить ей, как одна из девушек, которая по приказанию госпожи стерегла у дверей зала, запыхавшись, подбежала к ним и крикнула:

«Волшебник идет!» В мгновение ока все уселись по местам, и все прялки и веретенца понеслись так стремительно и так зажужжали, что флейту Лулу, посвистывавшую тихонько, будто сверчок, в дверях зала было едва слышно.

Волшебник, войдя, уже хотел было закричать: «Старик, почему не свистишь?!» – как до него донесся легкий шелестящий звук, и он остановился, очарованный одной из нежнейших мелодий, какие знал Лулу. Девушки с удивлением разглядывали Волшебника, даже Зиди не смогла удержаться, чтобы мельком не бросить на него взгляд. Он был разряжен так богато и роскошно, будто султан. Голову его покрывал огненно-красный тюрбан с четырьмя рядами жемчуга. Расшитый золотом фиолетовый кафтан доходил ему до пят и был перехвачен золотым поясом, на котором висела великолепная сабля, а на рукояти ее сверкали бриллианты. С шеи на грудь ниспадала длинная нить крупного жемчуга, жемчугом же были украшены и алые туфли. Духи Огненного Клинка по первому знаку доставили ему эти изысканные вещи, они же должны были и нарядить его в них. Хотя никто не смог бы сбежать из Железной Башни, Волшебнику все же пришло на ум, что неблагоразумно было оставлять Старика-флейтиста наедине с девушками. Едва Карлик заверил его, что теперь всего довольно и он великолепен, словно царь, как он тотчас заспешил обратно в зал.

Лулу пошел ему навстречу, похвалил его утонченный вкус, а в особенности его прекрасные манеры.

– Когда бы мой Господин стал теперь обращаться с девушками мягче, – сказал он, – они бы куда быстрее забыли свою прежнюю суровость.

– Ты думаешь, твое искусство уже действует? – спросил Волшебник с дружелюбной усмешкой.

– Бесспорно, оно уже сильно подействовало, – сказал в ответ Лулу. – Некоторая досада на вашу прежнюю жестокость пока еще сохраняется, но ее легко устранить, воспользовавшись ужином или иным уместным случаем.

– Все же мы хотели бы сами убедиться, – произнес Волшебник, потихоньку приближаясь к Зиди мелкими шажками. Он ущипнул ее за щеку и спросил сладким голосом:

– Ну, ты все еще сердишься на меня, маленькая упрямица? Если ты хоть немножечко захочешь меня полюбить, то и нашим ссорам конец. Скажи мне, милая крошка, ты помиришься со мной?

Лулу, держа в руках флейту, встал перед Зиди между Волшебником и Карликом, повернул перстень камнем наружу и нежно взглянул на девушку. Вновь увидев юного Принца, она вспыхнула, смутилась и стыдливо опустила глаза. Волшебник заметил эту робость, счел ее добрым знаком и продолжил свои ухаживания.

– Я вижу, – сказал он, – ты больше не сердишься и соглашаешься воздать должное моей любви, ты уступаешь моей страсти, не так ли, голубка моя?

В продолжение этой речи Лулу стоял, приложив правую руку к груди, и глазами тоже просил о взаимной любви. Его огненный взгляд говорил столь ясно и столь проникновенно, что прекрасная Зиди быстро согласилась.

– Если отныне я стану любить тебя, – сказал она, потупив глаза, – то могу ли надеяться, что я и мои девушки будем освобождены от ненавистного рабского труда?

Лулу в знак нерушимой верности воздел обе руки к небу, а Волшебник подумал, что все сказанное относится к нему, и в восторге закричал:

– Не будешь ты больше никаких ниток мотать, маленькая дурочка, и твои девушки будут служить только тебе, если обещаешь сегодня или завтра стать моей женой!

– Докажи свою любовь делом, – произнесла Зиди, украдкой бросив взгляд на Лулу. – Тогда и у тебя не будет причин жаловаться на мою неблагодарность.

Волшебник, как и Лулу, был тоже очень обрадован этим заверением и хотел обнять прекрасную Зиди, однако Принц, побуждаемый ревностью, повернул перстень камнем внутрь и резко и нетерпеливо дунул во флейту. Волшебник подался вперед – и в ужасе отпрянул назад, а девушка испуганно вскрикнула: ибо всем показалось, будто бы от сильного удара молнии Железная Башня трещит по швам и рушится. Лулу и сам устрашился ужасного звука и тут же издал парочку миленьких трелей, мгновенно смягчивших гнев Волшебника, который уже схватился было за саблю.

– Старый шут! – крикнул он. – Кто велел тебе так сильно дуть?

– Простите, Господин, – сказал Лулу. – Я сфальшивил, а моя флейта в таких случаях ужасно чувствительна.

– Если тебе дорога твоя глотка, то мой тебе совет, остерегись впредь так не вовремя дуть, Старик!

– Не сердитесь на него, Господин, – заговорила прекрасная Зиди и погладила Волшебника по бороде. – Старик сыграл столько нежных и приятных мелодий, что мы легко можем простить ему одну-единственную ошибку. Его флейта, должно быть, имеет чудодейственную силу: она сделала меня столь мягкосердечной, что я против воли плачу. Со столь изысканным творением искусства, чувствительным к легчайшему прикосновению, нужно быть очень осторожным. Старик будет об этом помнить.

Волшебник едва мог сдержать радость, ибо никогда еще прекрасная Зиди не была с ним такой мягкой и такой вкрадчивой.

– Я больше не сержусь, моя сладкая, – сказал он, глядя на нее своими маленькими глазками так нежно, как только мог. – Раз ты за него просишь, я его прощаю. Видишь, какой я стал уступчивый? Могу я надеяться, что и ты будешь со мной столь же любезна? И раз уж у нас все пошло так славно, давай отныне не будем больше ссориться. Сделай же мое счастье полным, дай мне твою руку, как ты отдала мне сердце, и пусть наша свадьба будет сегодня.

Зиди вновь потупилась:

– Господин мой, дай мне еще два дня, только два дня сроку, чтобы отдохнуть и развеяться после стольких печальных дней: столь великое торжество требует приготовлений.

– На что тебе отдыхать, глупенькая? И не похоже вовсе, что ты печальная. Ты пылаешь румянцем, точно юная роза, а глазенки блестят ярко, будто чистый жемчуг. Иди ко мне, дай руку! На все необходимые приготовления моим духам потребуются считанные минуты.

– Господин, – повторила она. – Подари мне лишь одинединственный день, чтобы мое робкое сердце успокоилось. Если ты любишь меня, как говоришь, ты не откажешь мне в моей просьбе.

– Опять за старое, упрямица? – резко оборвал ее Волшебник. – Зачем откладывать то, что можно совершить сегодня? Я уже устал уступать и хочу наконец показать, что я хозяин в своем собственном доме.

Он рванул с груди Огненный Клинок и ударил им. Как от раскаленного железа, по которому бьют на наковальне тяжелым молотом, летят во все стороны бесчисленные искры, так от первого же легкого удара полетели они от Огненного Клинка, превращаясь на лету во множество стрелков с блестящим оружием, тут же окруживших Волшебника сплошным кольцом.

– Половина из вас, – приказал он, – пусть обходит страну и немедленно приносит мне вести обо всем, что происходит. Другая половина пусть займет посты внутри и снаружи Башни, сверху донизу. Пошли!

Стрелки унеслись с быстротой молнии, а Волшебник ударил Клинком во второй раз. Из искр появилось множество богато одетых рабов и рабынь, в ожидании приказаний вставших перед ним в почтительных позах: ибо все духи и феи повинуются власти Клинка.

– Вы, – сказал Дильзенгвин рабам, – приберите здесь, осветите зал и приготовьте еду. А вы, – повернулся он к рабыням, – принесите Принцессе и ее девушкам красивые платья и драгоценные украшения. Вперед!

В одно мгновение прялки, мотовило, сиденья и черный мраморный стол исчезли, в стенах сами собой растворились окна, а в середине зала уже возвышался стол из слоновой кости, уставленный великолепной утварью.

Лулу зорко, будто сокол, следил за каждым движением Волшебника, когда тот прятал Клинок, а Прекрасная Зиди стояла в углу, дрожа всем телом и оплакивала несчастье, которое по своей собственной вине навлекла на себя. При рождении мать наградила ее чудесным даром – достаточно было простого ее нерасположения, чтобы противостоять всякому насилию, всякому чужому желанию. Чтобы сохранить этот чудесный дар, требовалось исполнять лишь одно, однако тяжелое условие – никого не любить. Пока Принцесса соблюдала это условие, она была в безопасности от всякого врага. Даже в Железной Башне она была вольна во всем, лишь бежать оттуда не могла. Она даже пряла не по принуждению, но из любви к своим подругам: ибо Волшебник, знавший о ее даре, был достаточно хитер, чтобы вместо Принцессы наказывать девушек, если пряжа с девяти веретен, оставшаяся с предыдущего дня, не была к вечеру смотана до последней нитки.

Каждое из веретен было таким большим, что девушки не смели терять ни минуты, пока не выполняли свой дневной урок полностью – и все же они оставались без еды, если Принцесса не успевала смотать пряжу. Добрая Зиди готова была скорее до крови натереть руки тяжелым мотовилом, чем заставить своих подруг безвинно терпеть страдания. Волшебник надеялся, что она наконец устанет от этого непрямого принуждения и станет сговорчивее, однако Принцесса держалась стойко и оставляла его тщетно ожидать чаемого. Он охотно обходился бы с девушками еще суровее, если бы духи, которых верховная власть удерживала в определенных границах, слушались его самых жестоких приказаний. Принцесса явно заметила это его бессилие и встречала все угрозы презрением и насмешками. От этого он наконец впал в ярость и поклялся на Огненном Клинке, что девушки будут прясть пряжу и мотать нитки, пока Зиди не согласится выйти за него замуж.

Почти три года минуло, как они пряли да сматывали пряжу, и Волшебник уже начал терять надежду, когда вдруг появился Старик-флейтист. Тут ведь все дело было в том, чтоб склонить Принцессу к любви, Старик восхвалял эту способность флейты, так что выходило, что Волшебнику стоило хотя бы попытаться. Флейтист сдержал слово, и Принцесса утратила свой дар (хотя и не из-за флейты, как думал Волшебник, а из-за появления Лулу в облике юноши). Прекрасная Зиди, напуганная внезапностью его превращения, забыла, сколь опасным оно может для нее оказаться. Радуясь всем сердцем, глядела она на юного героя, так отважно говорившего об ее избавлении, и потеряла чудесный дар матери прежде, чем успела о нем вспомнить. Волшебник заметил эту утрату, когда хотел обнять ее и не почувствовал, как обычно, противостоящей ему силы, которая всегда мощно отбрасывала его назад, едва он приближался к девушке. У него хватило самомнения приписать большую часть этой перемены своему красивому наряду: что Принцесса полюбила не его, а Старика, вовсе не пришло ему на ум. Теперь он опасался, что если он будет медлить, то Фея, его противница, может успеть воспрепятствовать ему могуществом либо хитростью – так что он решил как можно быстрее воспользоваться своим преимуществом и сыграть свадьбу безотлагательно. В поисках благовидного предлога для своей поспешности он притворился, будто бы сердится на Принцессу, однако поспешил созвать стрелков и рабов не столько великолепия ради, сколько ради охраны.

Прекрасная Зиди чувствовала свою вину. Вскоре начала она сердиться и на флейтиста, ведь это его непрошенный приход стал единственной причиной ее несчастья, однако затем она его вновь простила и обвиняла во всем лишь себя и свою слабость. С тех пор как Зиди увидела Принца, она еще в десять раз сильнее возненавидела Волшебника. Она едва могла заставить себя поднять на него глаза – и все же ее свадьба с ненавистным Чудовищем была неминуема. От кого могла она ждать спасения? Клятва Лулу должна была казаться ей скорее безрассудно смелой, нежели заслуживающей доверия, так как она знала, что Волшебник силой Огненного Клинка отразит любое нападение. О своей матери она едва осмеливалась думать. Вот уже три года как Фея пыталась ее вызволить. Но если и раньше она не могла ей помочь, то теперь, после столь непростительной, преступной ошибки, в которой добрая Зиди горько раскаивалась, надежд оставалось еще меньше: ведь это Фея послала флейтиста, и Принцесса в ужасе думала о том, что, утратив свой дар, сама обрекла на неудачу близкую уже помощь матери. К кому она могла теперь обратиться? Должна ли она взывать к Волшебнику, умоляя о сострадании? Он бы только посмеялся над ее слезами и еще сильнее порадовался победе, которой уж и не чаял добиться. Так стояла она, потупив глаза, погрузившись в эти печальные размышления, когда пришли рабыни, чтобы облачить ее в свадебный наряд. Она ужаснулась, будто ей объявили смертный приговор, и молча последовала за рабынями, бледная и дрожащая.

Тем временем Волшебник схватил Старика обеими руками и потащил к угловому окну.

– Послушай, Старик! – сказал он. – Мы тобой премного довольны. Гнев и упрямство ты и впрямь устранил, вот только нежности все еще маловато. Это качество в супружестве весьма полезно и благотворно, как ты должен знать из своего долгого опыта. Давай-ка подумаем, как бы нам восполнить этот изъян так скоро, как только возможно. Как насчет того, чтобы тебе во время свадьбы поиграть еще сладких песенок? Что ты думаешь об этой идее, Старик?

– Что я должен о ней думать? – переспросил Лулу. – Это же моя собственная мысль, которую я уже высказывал Господину. Кажется, Господин любить выдавать чужие мысли за свои.

Волшебник волей-неволей устыдился и опять уступил дерзости Принца:

– Чем скорей, тем лучше! Раз это твоя собственная мысль, так ты ее тем успешнее исполнишь. Но вот еще что! Я тебе премного обязан, чего ты попросишь за свою службу?

– Я уже говорил Господину, – отрезал флейтист, – что кроме хорошего угощения ничего не принимаю.

– Отлично, Старик! Как только я увижу, что моя невеста от твоей игры стала нежной, мой Карлик накроет для тебя особый стол, а после обеда один из моих стрелков проводит тебя до самых гор.

– Премного благодарен! – ответил Лулу.

– Ради такого угощения я и пальцем не шевельну. Как? И никакого ночлега? По милости Господина мне придется спать в чистом поле? Это уж слишком! Солнце еще высоко, путнику самое время уйти по доброй воле, пока ему не указали на дверь таким постыдным образом.

С этими словами он схватился за свой посох и хотел идти.
Во время этого разговора Волшебник заметил, что Принцесса и девушки удалились. Хотя благодаря духам и разным магическим средствам его Башня была накрепко заперта со всех сторон, так что без его ведома ни один комар бы из нее не вылетел, Дильзенгвин все же боялся, что Принцесса может в его отсутствие сбежать с помощью Феи, лишь с громадным отвращением ему повиновавшейся. Он уже вскочил на ноги и хотел было поспешить вслед за Зиди, как тут старый флейтист опять впал в прежнее упрямство и заговорил об уходе. Раньше Волшебник хитрил и был с ним уступчив, но теперь Старик повел себя так буйно, что он решил удержать его силой.

– Сюда! – в свирепой ярости закричал он стрелкам. – Тот, кто выпустит Старика из зала, будет жестоко наказан! А тебе, Старик, говорю: не исполнишь, что тебе приказано, так я велю моим духам расщепить скалы, зажать тебе обе руки и повесить на утесах. Ты будешь там долго скулить от голода, пока за тобой не прилетят коршуны и вороны. Запомни это! Заруби себе на носу!

С этими словами он заспешил вон. Лулу имел не меньше желания разыскать прекрасную Зиди и быть рядом, чтобы с ней не приключилось какого несчастья. Он выхватил флейту и сыграл долгую красивую трель. Стрелки и рабы замерли, будто приросли к полу, уставившись на него во все глаза, и позволили Лулу беспрепятственно направиться к выходу. Он был уже в дверях, когда Карлик испустил громкий вопль, ухватил его за одежду и изо всех сил потянул назад. Лулу хотел бы вырваться, но опасался шума и вот он сменил трель на задорную песенку-дразнилку. То она гудела, точно рой рассерженных пчел, то рычала, точно цепной пес, завидевший чужака. Стрелки и рабы глядели с дикой злостью, скрежетали зубами и сжимали кулаки. Карлик бранился на них, почему они не хотят втащить Старика обратно в зал. Ответом на брань были злобные гримасы. Карлик обиделся и давай угрожать духам хлыстом, которым он часто их наказывал по приказанию Волшебника. Это их еще больше разозлило. Они набросились на него, подбросили высоко вверх и ну швырять друг другу. Как надувной мяч летает из рук в руки, то поднимаясь, то опускаясь, но никогда не касаясь земли, так летал Карлик. Сильные руки духов посылали его из одного конца зала в другой, а он не мог даже издать ни единого громкого крика: его гоняли по кругу с такой силой и с такой скоростью, что он не понимал, что с ним происходит.

– Пусть господин Надсмотрщик пока потанцует, – смеясь, сказал Лулу и стал украдкой пробираться вон из зала вслед за Волшебником. Он прошел через длинную картинную галерею, изогнутую в виде подковы и оканчивающуюся у винтовой лестницы. Размышляя, каким путем направиться дальше, он услышал в ближайшей комнате, дверь в которую была приоткрыта, тихие голоса. Он подошел и заглянул в щелку. Волшебник держал за руку одну из фей, которые служили ему, и уговаривал ее:

– Не будь такой ревнивой, дорогая Барзина! Наша прежняя с тобой дружба не должна остыть из-за этого брака. Ты знаешь, мы оба в опасности, пока я не помирюсь с хитроумной Перифиримой. Как жестоко она бы тебе отомстила, если бы Клинок, который ты у нее тайно похитила, вновь вернулся в ее руки! Без всякого сострадания она обратит тебя в твердый камень и навечно оставит томиться. А если я женюсь на ее единственной, любимой дочери, мы оба будем спасены. Ведь что она тогда выиграет, если пожелает на меня сердиться? Любое огорчение, которое она мне причинит, обернется против ее собственной дочери. Она должна будет со мной помириться, по доброй воле оставить мне Клинок Духов и не сметь даже пытаться отомстить тебе за твою провинность и за вероломство, на которое я тебя подговорил, если не хочет меня сердить. Разве мы не сможем потом так же хорошо ладить, как до сих пор ладили?

– Это прекрасно! – сказала фея со вздохом. – Я только боюсь, что ты будешь любить Принцессу больше, чем меня: она красивая.

– Не беспокойся, дорогая Барзина. Разве моя любовь к тебе уменьшилась оттого, что она вот уже три года как в моей Башне? Да если б даже у меня было столько жен, сколько у Индийского султана, ты бы осталась мне дороже всех, а малышу Барке, твоему сыну, я хочу преподать свою науку и со временем сделаю его своим единственным наследником. Скоро я запру девушек Принцессы под замок, удалю Старика и тогда не буду с ней медлить. Но сперва надо посмотреть, не затевает ли чего Перифирима, чтобы она какой-нибудь хитростью не застала нас врасплох. Иди пока в зал, я сейчас вернусь туда.

«Если флейтист не хочет опоздать, он не станет медлить!» – подумал Лулу и задержал дыхание: они шептались так тихо, что он едва слышал. В конце концов они по-дружески расстались. Фея стала окликать Принцессу, а Волшебник выбежал из двери, за которой прятался Лулу, и, перепрыгивая через четыре ступеньки, заспешил наверх, к зубцам на вершине Башни. Там он схватил подзорную трубу и стал наблюдать за лесным дворцом феи Перифиримы. Она как раз сидела с двумя царями за большим столом, шутила и смеялась с гостями и, казалось, не предчувствовала никакой беды.

«С этой стороны я сегодня в безопасности», – вскричал Дильзенгвин, убрал подзорную трубу и торопливо начал спускаться вниз, не подозревая, что Фея в висящем прямо перед ней большом зеркале наблюдала за всем, что происходит в Железной Башне, и теперь смеялась игре, которую духи затеяли с его любимым сыном Баркой. Тем временем Лулу быстро вбежал в зал, заметил приближение Принцессы с ее девушками и феей Барзиной, сыграл парочку красивых пассажей и уселся в том же углу, в котором сидел раньше. Ярость духов унялась, они бросили Карлика на диван, и в ту самую минуту, когда в зал с одной стороны вошли женщины, а мгновение спустя с другой стороны – Волшебник, все расположились в таком идеальном порядке, будто ничего и не происходило. Карлик не претерпел особого ущерба, только очень утомился. Поскольку он был тщеславен и стыдился перед девушками, то предпочел сделать вид, что просто прилег немного вздремнуть, молча сполз с дивана, показал Старику кулак и, проходя мимо, стегнул духов хлыстом.

Прекрасная Зиди среди своих милых подруг сияла, словно вечерняя звезда среди хмурых облаков, что так радует своим светом заблудившегося корабельщика. Розовые листья талипотовой пальмы лишь наполовину скрывали ее темно-коричневые волосы. Платье того же цвета, поверх которого был наброшен белый кафтан, делало ее осанку еще более независимой и гордой. Сердце Старика-флейтиста забилось так сильно, словно это он был женихом.

«С чем могу я сравнить ее? – вопрошал он сам себя. – Подобно лилии среди луговых цветов, стоит она среди девушек и фей. Неужели Чудовище сорвет эту юную розу на моих глазах? И я должен терпеливо сносить, как он радуется краденому Клинку? Нет! Не бывать этому, пока я жив! Не вздыхай, любимая! Осуши слезы, мой прекрасный цветок! Пока Лулу дышит, ты свободна».

Так говорил флейтист сам с собой и обдумывал, как бы ему завладеть Клинком. То хотел он выхватить саблю и раскроить Волшебнику череп, то собирался пронзительным звуком флейты поднять духов на яростную схватку – уж тогдато они мигом вцепятся Чудовищу в глотку! Но едва он вспоминал о могуществе Огненного Клинка, как опять начинал придумывать новые способы.

Тем временем Волшебник приблизился к Принцессе.

– Как я вижу, моя прекрасная Зиди плакала, – с усмешкой произнес он. – О чем же плакала моя дорогая? Может быть, об утраченном подарке любимой матушки? Не печалься, голубка! Я хочу заменить его другим, лучшим. Все равно ведь на свадьбе без подарков неприлично. Если моя Зиди меня любит, я с радостью исполню все ее желания. Иди ко мне, дитя, и будь повеселее: отныне мотовилу и прялкам пришел конец.

С этими словами он взял ее за руку и повел к столу. Девять ее девушек сели по обе стороны от Принцессы и Волшебника. Духи и феи внесли кушанья, а Карлик налил Волшебнику вина.

– Ну, Старик, – начал Волшебник. – Раз ты принял мои слова к сведению, так играй. Сыграй нам что-нибудь нежное и трогательное, моя дорогая невеста охотно это послушает.

В это самое мгновение Лулу поймал нежнейший взгляд прекрасной Зиди. На крыльях любви душа его понеслась над цветущими долинами к полям Бессмертных, где обитает вечная радость. С веселым видом приложил он флейту к губам и засвистел так весело, будто хотел прокричать печальной Принцессе: «Радуйся вместе со мной, любимая: я знаю, как освободить тебя!»

Песенка скакала и порхала легко, словно воды ручьев, струящихся со скал, словно комары и мошки, танцующие в солнечных лучах. Услышав ее, больной вскочил бы со своего ложа и пустился в пляс! Святой забыл бы свои обеты и в радостном упоении поцеловал бы хорошенькую соседку. Духи и феи вприпрыжку разнесли кушанья и рука об руку завертелись вокруг стола в летучем хороводе, легко скользя в воздухе. Девушки протянули к ним руки, приветствуя их сладкими песнями. Волшебник, веселый и хмельной, опустошал кубок за кубком, все больше и больше пьянея. Даже печальная Зиди забыла о своих страданиях и смеялась всеобщему воодушевлению.

Один только толстый Карлик пребывал в дурном настроении. Хоть он и сделал пару неуклюжих прыжков, веселье его было не от сердца. Всякое неловкое движение приводило ему на память, как по милости Старика ему намяли ребра. Чтобы отомстить, он придумал хитростью лишить Старика флейты, восстановив против него Волшебника. Так как тот редко в чем ему отказывал, Карлик был убежден, что и на этот раз его просьба не будет напрасной, тем паче, что он был с Волшебником в ближайшем родстве.

– Любезный Господин, – начал он, едва Лулу замолк, и погладил Волшебника по бороде. – Если бы у меня тоже была такая затейливая флейта, я мог бы целые вечера напролет свистеть тебе эти песенки. Я быстро выучусь играть, если ктонибудь из духов меня научит. Тогда ты бы мог спокойно выгнать заносчивого Старика, чего ты, мой дорогой, добрый Господин, прежде так остерегался.

– Поглядите, какой умный мальчик! – засмеялся Волшебник. – Что за счастливая мысль ему пришла! Иди, сынок, дай я тебя поцелую: ибо ты сказал мне это не напрасно! Не знаю, не понадобится ли мне вдруг опять искусный флейтист. Ты слышал, Старик? Отдай свою дудку мальчугану. У него умная голова, он быстро выучится дуть.

– Полагаю, – сказал Лулу в ответ, – что без этой флейты я не сумею прокормиться. У меня нет ни друзей, ни родных, я стар и не могу больше работать. Игрой на флейте добываю я хлеб и кров, и если вы заберете ее у меня, мне придется на старости лет голодать.

– Так продай свой красивый перстень! – закричал Карлик, ухмыляясь. – Он, кажется, дорого стоит, на несколько лет, которые тебе осталось прожить, в самый раз хватит.

– Верно, сынок! – вставил Волшебник, громко хихикая.

– Я еще не видал перстня, так покажи его мне, Старик! Он красивый? Откуда он у тебя? Это подарок женщины?

Лулу испугался этой неожиданной выходки и не знал, что предпринять. Перстень сидел на большом пальце левой руки, который во время игры был всегда скрыт флейтой. В остальное время Лулу тщательно прятал левую руку, и Волшебник не замечал перстня, но Карлик обнаружил его, когда Лулу вырывался от него в дверях зала. «Если я откажусь показать перстень, – сказал Принц сам себе, – Чудовище рассвирепеет, если я подойду к нему, он повернет его или снимет с пальца, и тогда моя тайна обнаружится. Здесь не поможет ничего, кроме отважной попытки рискнуть и выяснить: нет ли у флейты еще какой-нибудь скрытой силы».

Он подошел на один шаг ближе к Волшебнику, как бы возмущенный его предложением, и произнес с негодующим видом:

– Господин, это значит отплатить мне неблагодарностью! Я сослужил Господину важную службу при этой девушке, был сговорчив и уступчив, отверг любые подношения – и вот взамен платы у меня отбирают даже мое жалкое имущество. Это нехорошо!

Господин должен стыдиться! Но я сам виноват! Глупец! Зачем я вошел сюда? Разве не должен я был опасаться подобной несправедливости от человека, который так крепко запирает свой дом? Кто теперь станет спорить с ним и с его духами? Только не я! Пусть твой Карлик забирает флейту. Я только сыграю еще одну песенку и пойду своей дорогой.

Он поднес флейту к глазам и, с тоской глядя на нее, продолжал:

– Итак, должен ли я лишиться тебя, о возлюбленная моего сердца? Верная спутница моей жизни, должен ли я расстаться с тобой в моей старости? Ах! Где найду я друга, чьи любовь и верность сравнились бы с твоими? Как двое супругов, вместе испытавшие и счастье, и несчастье, были мы с тобой друг для друга. Я разделял с тобой каждое движение моего сердца, ты понимала мои самые сокровенные мысли и подпевала моим чувствам. Как друг ласковой беседой радует и утешает друга, так ты с новой силой отвечаешь на каждый мой вздох и поешь о радости и печали. Благодаря тебе я повсюду желанный гость, хвалим и почитаем. Твои сладкие песни доставляют мне друзей, которые дают мне приют, благодаря им приобретаю я благодетелей, которые привечают странника. Но теперь Старик будет скитаться в одиночестве и умрет в нищете. Ибо без тебя кто позовет его к себе? Кто даст ему пищу и мягкое ложе на ночь? Прощай, подруга моей юности, утешение моей старости, спой для меня в последний раз нежную мелодию!

Волшебник держался, как человек, который не знает, смеяться ли ему, сердиться или стыдиться. Но прекрасная Зиди, приняв притворство Лулу за чистую монету, плакала о нем и о себе. Тем временем флейта запела нежную колыбельную. Мелодия текла так неторопливо, так мягко покачивалась, словно молодые всходы, овеваемые легким дуновеньем ветерка, словно лепестки цветов, долго-долго парящие в воздухе, прежде чем упасть на землю. Гости откинулись на спинки сидений, глаза их начали слипаться, головы поникли, духи прикорнули кто где и мало-помалу задремали. Стрелки сжимали в руках оружие, рабыни держали перед собой полные блюда: так все и замерли с закрытыми глазами, будто окаменев.

Лулу перестал играть, поцеловал свою флейту и воскликнул:

– Так ты не покинула меня, любимая, сладкая певунья! Ты помогла мне в тяжкую минуту, когда я уже не надеялся на помощь! Благодарю тебя! Каждый звук твой – хвалебная песнь творцу, создавшему тебя!

Так говорил Лулу в сердечной радости от того, что ему удалось его рискованное предприятие. В эту минуту Волшебник громко захрапел, будто хотел разбудить всех спящих. Его голова так низко свесилась на грудь, что длинный подбородок касался брюха. Лулу подошел к нему, пошарил на груди и нащупал Клинок в кожаных ножнах, прикрепленных к кафтану с левой стороны. Он вытащил его так плавно и так осторожно, что Волшебник и не шелохнулся во сне. Золоченый двойной эфес Клинка был соединен тонкой пружиной, охватывавшей гладко отполированный кремень. Внимательно рассматривая Клинок, Лулу нечаянно коснулся кремня.

В тот же миг духи пробудились, удивленно поглядели друг на друга и приняли такой смиренный вид, как будто ждали от Лулу приказаний. Он еще обдумывал, убить ли ему Чудовище или предоставить Фее наказывать его, но тут прекрасная Зиди пошевелилась во сне. Тут же позабыл он о Волшебнике, повернул перстень камнем наружу и разбудил спящую.

Когда она открыла глаза, прекрасный юноша, причинивший ей столько сердечных мук, лежал у ее ног, протягивал к ней руки и, глядя на нее глазами, полными любви, взывал:

– Ты свободна, любимая! Я обезоружил Чудовище, смотри, вот знак моей победы!

Безмолвная Зиди нежно и благодарно смотрела на своего спасителя. Незаметно для самой себя она склонилась к нему и упала в его объятия. Они забыли духов, Волшебника и Карлика и долго обнимали друг друга, будто онемев, пока сладкое упоение мало-помалу не ослабло и они вновь не обрели дар речи.

– Что я делаю? – испуганно сказала Принцесса. – Не рассердится ли мама, что я полюбила без ее согласия? Встань! Я хочу загладить свою чрезмерную поспешность, не совершая больше впредь никаких ошибок. Отнеси меня к ней, она благосклонно встретит тебя, когда узнает, что это тебе обязана я своим спасением.

– Куда, моя любовь? – спросил он.

– К моей матери, фее Перифириме.

– Как! – вскричал Лулу. – К фее Перифириме? Возлюбленная Зиди – ее дочь? Как я счастлив! Ведь это она послала меня к тебе, от нее получил я эту флейту, этот перстень и обещание прекраснейшего дара в награду!

– Так это любимая мама избавила меня! – воскликнула прекрасная Зиди, и слезы радости потекли по ее щекам. – Ах, как я боялась! Я думала, она совсем забыла обо мне, если так долго оставляла томиться в этой темнице без всякой помощи. Чтобы ты мог понять, дорогой Лулу, насколько я рада примирению с ней, я должна тебе поведать, как очутилась во власти Чудовища.

Отец мой Сабалем, султан Кашмира, был в юности очень хорош собой. Знай также, что все языки восхваляли его мудрость и справедливость. Он уже почти достиг старости, но эмиры и визири так и не смогли убедить его жениться. Все женщины на земле казались ему достойными презрения, по крайней мере, ни одна из них не могла похвастаться его любовью. Он подарил всем женщинам во дворце свободу и обратил гарем в зал правосудия, где ежедневно появлялся и произносил речи. Царица фей Перифирима прослышала о его мудрости. В ней проснулось любопытство, и она посетила султана под видом юного чужестранца, искавшего службы при его дворе. Умные речи юноши привлекли его, он любил его день ото дня все больше и в конце концов доверил ему сокровенные мысли своего сердца. Фея восхищалась им еще сильнее, тоже полюбила его и явилась ему в своем настоящем облике.

В дни, когда оба они наслаждались блаженством, Фея утратила залог своего могущества – Клинок Духов, позабыв оберегать его с особой тщательностью. Волшебник Дильзенгвин давно уже мечтал заполучить Клинок и уговорил одну из своих рабынь его похитить. Вместе с Клинком утратила Фея и большую часть своей магической силы. Наиболее могущественные среди фей и духов, которых Волшебник не умел обуздать, принялись за наихудшие бесчинства, разожгли среди людей гибельные войны, подняли один народ против другого, а Царица фей должна была молчать. С горя удалилась она в свой дворец, где вырастила и воспитала меня, свое единственное дитя. Она научила меня всем прекрасным и полезным искусствам, которые сама изобретала, но своей сверхъестественной науке учить меня не хотела, потому что, как она говорила, мне это не поможет, а лишь может причинить вред.

Когда мне исполнилось двенадцать лет, она поведала мне историю моего рождения и нашей утраты. Она сказала, что Волшебник пребывает в постоянном страхе, не сможет ли она при случае вновь вернуть себе Клинок, а его наказать за обман, поэтому он измышляет всевозможные хитрости, чтобы заполучить меня в свою власть и тем принудить мою мать к выгодной для него сделке. Она сделала все возможное, чтобы защитить меня от него, так как если бы я по неосмотрительности однажды попала в его руки, она бы уже не смогла меня освободить. В дворцовом саду он не мог причинить мне никакого вреда, я только не должна была пересекать его границы. От срока, отведенного власти Дильзенгвина, оставалось еще шесть лет, и если бы я все это время слушалась материнского наказа, то сейчас могла бы уже более его не страшиться.

Я жила, безоговорочно повинуясь матери. Три года строжайшим образом исполняла я ее наказ и думала, что теперь уж не ошибусь, когда, на свою беду, по воле случая убедилась в обратном. Однажды вечером, когда моя мать посещала жившую по соседству султаншу, а я с моими девушками вышла прогуляться по саду, мы заметили ворона, неторопливо скакавшего впереди нас. Казалось, он нас не замечал, беспечно перелетал от одной клумбы к другой, щипал и рвал мои самые красивые цветы. Я рассердилась на бессовестную птицу и вместе с девушками побежала, чтобы прогнать ее, но едва мы подбежали близко, он закричал и перелетел подальше. Мы незаметно втянулись в эту ребяческую игру, долго бегали за ним и кидали в него камешки, пока, в сумерках сами того не заметив, не забежали довольно далеко за низкую дерновую ограду, окружавшую сад. Обнаружив это, я испугалась и позвала девушек, чтобы немедленно вернуться обратно, но тут из зарослей кустарника вышел Волшебник, выхватил Клинок и закричал ужасным голосом: «Выходите! Выходите, охотники! Голубка выпорхнула! Пусть каждая искра станет сильным воином, хватайте девушек и несите нас по воздуху!»

Пока Принцесса все это рассказывала, Карлик, который спал, стоя на слабых ногах, во сне покачнулся взад-вперед и так сильно ушибся носом о стол, что проснулся. Он потер глаза, потянулся, отчего все тело его заныло, и тут вдруг заметил у окна незнакомого юношу, державшего в объятьях Принцессу. Он несколько раз толкнул своего господина и стал щипать его за уши, пока тот не пришел в себя. Едва Волшебник зевнул и потянулся, Карлик указал ему на тех двоих у окна. Увидев их, Волшебник впал в ярость. Он вскочил на ноги, выхватил саблю и с такой яростью бросился к Лулу, что тот едва успел защитить себя. По одному знаку стрелки с быстротой молнии обступили его с пиками наперевес, а рабы схватили Волшебника и держали так крепко, что он не мог пошевелиться. Принцесса громко вскрикнула, все ее девушки разом пробудились и с пронзительными воплями повскакали с мест. Тут Лулу вспомнил о волшебном перстне, снял его с пальца и отбросил прочь.

Заметив, что Клинка у него больше нет, Волшебник сменил тон на дружелюбный и сказал просительно:

– Ты обманул меня. Будь же честным, верни мне обратно Клинок, ибо я хочу отпустить с миром Принцессу и ее девушек, а без моего приказа никому из Башни не выбраться.

– Пусть Господин припомнит, что я испросил себе право переночевать в его доме, – ответил Лулу. – Надеюсь, он сдержит слово.

Волшебник затрясся от злости и все еще обдумывал, что бы ему предпринять, как вдруг потолок зала заволокло туманом, и фея Перифирима, подобная солнцу на заре, появилась в своем облачном экипаже. Едва Волшебник завидел ее, как от страха тут же превратился в сокола и мимо облачной кареты ринулся в вышину. Фея потянулась к нему и ударила рукой по голове, сказав:

– Это обличье тебе не годится. Если ты так боишься света, оставайся верным своей природе и будь ночной птицей.

В тот же миг Дильзенгвин превратился в темно-серого филина. Яркий луч света ослепил его, он метался по залу, ударяясь обо все стены, и, в конце концов, почуяв свежий воздух, с трудом отыскал окно и улетел с окровавленной головой.

Тем временем карета мягко опустилась на пол в углу зала и рассеялась, словно легкий дым. Фея стояла в мягком сиянии, возвышаясь над всеми остальными. Лулу и Зиди почтительно и по-детски боязливо преклонили перед ней колени. Сознавая свою вину, Зиди в страхе опустила глаза и ожидала выговора, однако Фея обняла ее и заговорила с любовью:

– Довольно страдать из-за невольной ошибки, дочь моя. Я не сердилась на тебя и давно бы тебе помогла, если бы могла сделать это раньше. При всем своем могуществе я подчиняюсь высшей власти, повинуюсь Небу и Земле. Они рассудили по справедливости и наказали меня твоим заточением. Я много выстрадала в дни, когда надежды на твое избавление у меня было не больше, чем у тебя самой. Лулу – единственный из смертных, кому покорилась моя флейта. Он своим добрым гением снял оковы, которых не могли разорвать ни могущество, ни хитрость. И так как я обещала победителю лучшее, что есть у меня, то теперь лишь от него зависит, согласен ли он принять в награду мою Зиди.

Лулу выразил свою благодарность, сердечно поцеловав ей руку. Фея подняла его и произнесла:

– Пойдемте, дети. Отцы ваши ждут вас в моем дворце и оба желают вашего союза.

С этими словами она обернулась к духам и позвала:

– Барзина, где ты?

Дрожащая предательница вышла вперед, опустилась на колени и заплакала. Но Фея сказала ей:

– Ты уже достаточно наказана вечными напоминаниями о преступлении, совершенном тобой не столько по злобе, сколько по наивности. Я прощаю твою ошибку: иди и будь впредь вернее. Остальных я на сегодня также освобождаю от службы. Ступайте и радуйтесь со мной этому счастливому дню.

Духи умчались, а облачная карета вновь начала проступать в воздухе: огромный экипаж на двенадцать мест занял добрую часть зала. Все уже хотели войти в него, когда девушки вытащили из-под стола Карлика и поставили его перед Феей.

– Я бы хотела пощадить тебя, – сказала она, – если бы могла надеяться на твое исправление, но я знаю, что ты никогда не оставишь своего коварства, ибо нрав у тебя в точности как у твоего отца. Потому составь ему приятное общество.

Фея сделала легкое движение рукой. В мгновение ока Карлик превратился в светло-коричневого сыча и, гонимый таинственной силой, беспрепятственно вылетел наружу сквозь окно, разбитое его отцом-филином. Все сели в экипаж. Он поднялся в воздух и несколько раз облетел вокруг Железной Башни. Фея поднесла к губам флейту. Раздался прелестный перезвон серебряных колокольчиков, похожий на пение стеклянной гармоники, но такой разнообразный и полнозвучный, словно бы каждый звук сам собой превращался в четыре. Множество аккордов рождались один за другим, пока наконец не слились в одно мощное созвучие, казалось, возвещавшее замешательство стихий.

Едва экипаж в третий раз обогнул Башню, выстроенную могучими духами, казалось бы, на вечные времена, она вдруг со страшным грохотом опрокинулась, покрыв землю огромными кучами песка и пыли.

Экипаж весело взмыл вверх, понесся по воздуху, словно корабль при попутном ветре, и несколько минут спустя прибыл во дворец Феи, где царь Хорассана и султан Кашмира радостно встретили своих счастливых наследников.