Глава шестнадцатая. Приключения Грааля: прощальная цветущая сложность

В комнате читает дама. Манускрипт, лежащий перед ней на небольшом резном пюпитре из слоновой кости и дерева, по обеим сторонам которого горят свечи, богато украшен заставками и миниатюрами и вполне достоин находиться в библиотеке герцога Жана де Берри, принца Франции1. Его библиотека не имела равных во всей Западной Европе по объему и великолепию хранящихся в ней фолиантов. Книга, красующаяся на пюпитре, ее превосходные миниатюры, так и сияющие нежно-синими и алыми тонами, отливая сусальным золотом, изысканные инициалы в начале каждой главки — все выполнено в столь же изящном стиле, приличествующем одной из прекраснейших историй о любви — повести о Тристане и Изольде. В ней описания их приключений переплетаются со стихами, выражающими их любовные чувства, что в сочетании с музыкой, сопровождающей эти куртуазные строфы, позволяет певцу-менестрелю воссоздавать перед слушателями эпизоды, в коих Тристан играет на арфе2 и поет свои знаменитые песни.

Читатель книги может сделать паузу и полюбоваться миниатюрами, запечатлевшими то, как художник видит те или иные сцены3. Столь экзотический эксперимент в области «мультимедийной презентации» возможен только в самом роскошном интерьере и окружении, и роскошные гобелены4 и мебель в комнате свидетельствуют о светской атмосфере и любви к всевозможным усладам и удовольствиям.

Между тем в фолианте, покоящемся на пюпитре, рассказывается о приключениях Грааля, составляющих неотъемлемую часть огромного романа, известного как «Тристан в прозе». Чтобы лучше представить себе, как в одной книге могут уживаться друг с другом столь противоположные крайности, как религиозные добродетели рыцарства и перипетии романтической любви, нам придется вернуться к истокам возникновения прозаических историй и материалов, к которым они восходят, и рассмотреть реакцию аудитории на эти относительно новые новеллы5. Здесь опять-таки поражает быстрота развития и распространения этих романов, ибо «Тристан в прозе» был создан всего лишь каких-то полвека спустя после появления самых первых романов Артуровского цикла.

Тристан и Круглый Стол

Сюжеты самых первых романов были сосредоточены на образе главного героя; так, повести Кретьена чаще всего известны по имени их протагониста. Когда же в романе «Ланселот-Грааль» отдельные сюжеты вплетались в основную канву истории о королевстве Артура, сразу же возникало внутреннее напряжение между различными аспектами повествования: артуровская легенда рассказывала о королевстве и покорении врагов, повесть о Ланселоте — о любви и рыцарских подвигах, роман о Галахаде — о духовных исканиях. То, что доставляло удовольствие одной аудитории и кругу читателей, могло вызвать раздражение у другой, и когда новые авторы брались за перо, уже известные темы побед и героических свершений, с одной стороны, и мотивы религиозного благочестия, с другой, отступали перед поистине ненасытным интересом читателей к всевозможным приключениям. Аудитория хотела и требовала все новых и новых историй и чудес, а не отвлеченных идеалов, и сложные аллегорические метафоры «Поисков Святого Грааля» уступили место чудесам и тайнам, а новые вариации на тему турниров и рыцарских подвигов, заполнившие светские повести, сделались всеобщим повальным увлечением. Под пером неискусных или не знающих меры писателей это могло привести к творческой катастрофе, когда повествование рассыпалось на не связанные друг с другом эпизоды, но в умелых руках эта схема работала достаточно эффективно. В самом деле, лучшие из позднейших авторов не только сдерживали себя, соблюдая меру, но и старались свести концы многих сюжетных линий, оставленных авторами ранних романов, заботясь о том, чтобы эпизоды, не имеющие логического завершения в прежних версиях, обрели благополучную и эффектную развязку.

Помимо всего прочего, аудитория желала слушать истории о подвигах своих любимых героев в куда более широком контексте сюжетов о рыцарях Круглого Стола. Так в кругу героев Артуровского цикла появился Тристан; действительно, «Тристан в прозе» — это отражение пожеланий читателей. В этом романе мы узнаем, что сам Карл Великий считал Тристана непревзойденным среди рыцарей, предпочитая его Галахаду. Эта история носит апокрифический характер, ибо Карл Великий просто не мог знать ни того, ни другого героя, однако она выразительно показывает ту лояльность, с которой публика относилась к мнению своих любимых персонажей.

Роман о Тристане первоначально был самостоятельной повестью; в отличие от историй о Граале он имел чисто кельтское происхождение и возник, по-видимому, в Корнуолле, где и сегодня можно увидеть вертикально стоящий камень (менгир), воздвигнутый, по преданию, на месте погребения Тристана.

Первоначально эта легенда не имела никакого отношения к Артуру, но, как и целый ряд других, менее значительных повестей, оказалась втянутой в орбиту Артуровского цикла после резкого всплеска интереса к нему в XII в. Но и после этого легенда о Тристане вплоть до середины XIII в. пребывала несколько поодаль от основного круга сюжетов, ибо сам дух ее существенно расходился с общепринятыми идеалами рыцарской куртуазной любви, согласно которым отношения между рыцарем и его дамой несли в себе элемент самоотрицания и противоречия. Эти идеалы восходили к поэзии трубадуров Южной Франции, и в первую очередь — Прованса. Тристан и Изольда питают глубокую любовь друг к другу вопреки сложившимся устоям, и в частности — вопреки лояльности Тристана по отношению к своему дяде, королю Марку, являющемуся в то же время супругом Изольды. Несмотря на то что Тристан имел преимущественное право на ответное чувство Изольды, он увез ее из Ирландии по приказу Марка и полюбил ее на обратном пути домой, не вполне ясно — под влиянием магических чар или пылкой страсти. Так возник треугольник предательства долга и родственных уз, лежащий в основе этой истории. Отношения между Ланселотом, Гвиневрой и Артуром, описанные в романах, представляют собой смягченный и психологически более сложный отзвук этой архаической валлийской истории.

Как и повесть о Граале, когда эта трагическая история любви и верности долгу, разделяющих влюбленных, была переложена из стихов в прозу, по всей вероятности — в первой четверти XIII в., она оказалась как бы наложенной на воинские приключения и подвиги странствующих рыцарей. Автор «Романа о Тристане в прозе» (уже известный нам «Тристан в прозе») воспринял эту повесть, которую он, по его утверждению, заимствовал из «достославной латинской книги, открыто возвещающей повесть о Святом Граале», — как кульминацию рыцарских историй, а Тристана как образец рыцарской любви. Он перенес значительную часть действия ко двору короля Артура и сделал подвиги Тристана одной из главных причин его славы: Тристан становится одним из рыцарей Круглого Стола, и мы узнаём, что

«он был самым прославленным [soveriens] рыцарем, когда-либо жившим во владениях Великобритании как до короля Артура, так и после него, за исключением только превосходнейшего рыцаря Ланселота дю Лака. Даже латинская книга об истории Святого Грааля открыто говорит о том, что во времена короля Артура было только трое рыцарей, преуспевших в рыцарских доблестях: Галахад, Ланселот и Тристан».

По той же причине автор включил в рамки своего романа большую часть истории королевства Артура. В результате получилось, что повесть о духовных свершениях рыцарства и поисках Грааля оказалась вплетенной в страстный, чувственный мир Тристана и Изольды. Тристан, этот величайший герой-любовник своего времени, оказывается одновременно и выдающимся рыцарем и даже удостаивается вместе с Ланселотом и Галахадом великой чести, ибо он оказывается потомком семейства Иосифа Аримафейского6. И когда он вступает в спор с Ланселотом и Галахадом за первенствующее положение, их поединки завершаются безрезультатным исходом.

Хотя большая часть текста является оригинальной и авторской, в него включены крупные обрывки из «Ланселота», входящего в цикл «Ланселот-Грааль», особенно — в заключительной части, где описаны поиски Грааля. В результате Тристан на протяжении многих страниц исчезает со сцены действия романа. Но как только дело касается поисков Грааля, автор вновь возвращает своего героя, радикально изменяя тональность и содержание по сравнению с «Ланселот-Граалем».

В самом начале поисков Грааля он появляется при дворе после того, как сэр Галахад садится на Погибельное Сиденье, предназначенное судьбой ему одному. Помимо всего прочего, это появление Тристана означает, что все рыцари Круглого Стола в первый и единственный раз собрались вместе. В ходе последующих приключений подвиги самого Тристана переплетаются с куда более значительными деяниями рыцарей Грааля. То, чему свидетелями мы оказываемся, более уже не является целенаправленным стремлением к идеалу, становясь длинной чередой рыцарских подвигов, которые лишь изредка прерываются напоминанием о более возвышенной цели — поисках Грааля. Тристан имеет мало отношения к этим поискам; он поглощен думами об Изольде и собственным соперничеством с Паламедом — рыцарем-сарацином, также влюбленным в нее. Паламед — это новый персонаж7, язычник, который упорно отказывается креститься, предпочитая служение любви, но во всех прочих качествах не уступает рыцарям-христианам. Галахад время от времени появляется в романе, но — всего лишь как рыцарь — искатель приключений, странствующий в обществе некоторых других рыцарей Круглого Стола. Это резко контрастирует с его ролью в «Поисках Святого Грааля», где он предстает одинокой фигурой, одержимой стремлением отыскать Грааль. Его очень редко видят другие рыцари, тратящие немало времени на его поиски.

Но в кульминационный момент повести тема поисков Грааля наконец-то переплетается с судьбами Тристана и Изольды. Поскольку рыцари Артура покинули его двор, король Марк вторгается в Логрию, намереваясь захватить все королевство. Ему удается схватить Изольду и увезти ее обратно в Корнуэлл, но затем он терпит поражение в сражении, в котором против него выступают Галахад и Тристан, причем последний успевает как раз вовремя на помощь Артуру. Тристан, тяжело раненный, возвращается после битвы в Корнуэлл, но Марк предательски наносит ему смертельную рану отравленным копьем. Изольда умирает от горя, а Марк, наконец-то раскаявшись и сердечно сокрушаясь о содеянном, воздвигает в память о них богатый алтарь — настоящий храм любви.

Теперь Паламед являет собой важнейшее связующее звено между миром Тристана и миром Грааля. До сих пор мы видели его только в контексте соперничества с Тристаном; но теперь он по настоянию Артура принимает крещение и присоединяется к поискам Грааля. Он — один из двенадцати рыцарей, которые прибывают в замок Корбеник. И в этом месте история совершает неожиданный поворот. Галахад отправляется в замок один, в сопровождении двух рыцарей, присланных Увечным Королем:

«Двое рыцарей привели Галахада прямо к дверям покоя, в коем лежал Увечный Король, и велели ему войти. Тот вошел в покой и узрел самое дивное ложе, на котором возлежал Увечный Король, приходившийся ему дедом. «Бог да благословит вас, сир!» — проговорил Галахад при виде его. Король отвечал: «Добро пожаловать. Хвала Всевышнему, Который привел тебя сюда». После сего он добавил: «Галахад, сын мой, ступай в Святой Покой, возьми Копье, которое ты найдешь в нем, и принеси его мне». «Так и сделаю», — отвечал Галахад. Он направился в указанный покой, и ему показалось, будто все на свете ароматы и благоухания собраны в нем. Там он увидел Копье, коим Господь наш был ранен в бок, под ребра, когда был распят на Святом Кресте. Взяв Копье, Галахад покинул покой и возвратился к Увечному Королю. Увидев его, Король произнес: «Галахад, сын мой, возьми кровь, сочащуюся с кончика Копья, и потри ею мои голени и бедра». И Галахад почтительно и благоговейно снял кровь с Копья и натер ею голени и бедра Короля. И Король тотчас получил исцеление.

После сего Король сказал: «Сын мой, пойдем в Святой Покой; возьми Копье». Тотчас появился изможденный и бледный муж, скорее мертвец, чем живой, и проговорил: «Ах, господин мой Галахад! Ради Господа Бога избавьте меня от мучений, которые я терплю так долго!» С его шеи свешивались две змеи, жалившие его в грудь и в спину. Галахад тотчас схватил змей и сбросил их прочь; и тот мгновенно исцелился. Но после сего он прожил всего лишь месяц. И тогда двенадцать дев, облаченных в нищенские лохмотья, рыдая и проливая горючие слезы, явились к Галахаду, говоря: «Ах, господин наш! Ради Господа Бога избавьте нас от мучений, которые мы терпим так долго!» — «Чего вы хотите от меня?» — отозвался он. «О господин, уведите нас из сего покоя». Галахад согласился на это, взял их за руки и тотчас вывел из покоя. «О господин, теперь мы спасены!» Галахад же в ответ повелел им возблагодарить Бога, что они и сделали. После сего Король сказал: «Галахад, сын мой, тебе предстоит выдержать одно волшебное испытание». Сказав сие, Король повел его в другой покой и показал ему сломанный меч, который сломался в тот самый миг, когда ранил в бедро Иосифа Аримафейского. Галахад взял в руки две половинки меча, сложил и соединил их, и меч вновь стал целым, даже лучше прежнего, а впоследствии совершил множество чудес.

«Галахад, сын мой, давай возвратимся в Святой Покой!» — призвал его Король. Они тотчас услышали несколько голосов, поющих сладостные напевы, коим согласно подыгрывали все инструменты, кои только можно себе представить: то были арфа, флейта, скрипка, колокола и шум прибоя. С красотой тех напевов не могут сравниться и самые мелодичные инструменты на свете. А голоса меж тем пропели: «Благословен тот час, в который родился Иисус Христос! Добро пожаловать, о Галахад, служитель Иисуса Христа, рыцарь без страха и упрека! Знай, что сейчас тебя ожидают самые возвышенные приключения, каковые Господь уготовал тебе, и Борсу, и Персевалю». После сего Король сказал: «Ты слышал этот голос?» — «Отлично слышал, сир». — «Тогда давай войдем в сей покой». — «Входите первым, ради Бога» — ответил Галахад. Они вошли в иной покой и увидели в нем самый яркий свет, какой только можно вообразить себе; и Галахаду показалось, что он очутился в раю. Даже если бы собрать вместе все ароматы и благовония на свете, они не пошли бы ни в какое сравнение с благоуханием, наполнявшим покой. Там обретали воплощение все высшие блаженства души. Галахад произнес: «Ах, господин мой, умоляю вас не лишать меня этого блаженства!» Но голос отвечал: «Знай, Галахад, что на это нет воли Господа Бога; ты и твои спутники избраны, чтобы нести Грааль в духовный дворец. Там ты и получишь все то, что просил у Бога, ибо ты честно и славно служил Ему». — «Если такова воля моего Господа, — отозвался Галахад, — я преклоняюсь перед ней». Затем он сказал Королю, своему деду: «Сир, умоляю вас, скажите, что есть Святой Грааль и Копье, из наконечника которого вытекли три капли крови, исцелившие вас!» — «Что ж, сын мой, я скажу тебе. Я знаю, что ты уже знаешь это, но все-таки поведаю тебе сию историю, ибо никто не знает ее в совершенстве.

Когда евреи распяли Господа Иисуса Христа — а это истинная правда, — один еврей приблизился ко Кресту с Копьем в руке и вонзил его в тело Иисуса Христа. Из раны хлынула кровь, и на Копье остались только три капли, как ты сам это видел. Кровь еще текла из тела Господа Иисуса, когда к Нему подошла некая жена; она была слепая и несла в руках сосуд в виде потира. Она приблизилась ко Кресту настолько близко, что капли Святой Крови Создателя упали прямо ей на очи, и она тотчас же исцелилась и прозрела. Затем она поставила потир прямо под Крест, чтобы собрать в нее кровь Распятого. И когда сосуд наполнился до краев, она унесла его в дом свой. Я не стану пересказывать историю о Воскресении истинного Бога, ибо святые евангелисты уже поведали ее в Страстях Господних, но открою тебе всю правду о Святом Граале».

После этих слов Король сообщает Галахаду историю о Иосифе Аримафейском и о том, как Грааль появился на Британских островах, а также рассказывает о муже со змеями на шее и девах, облаченных в нищенские лохмотья. Среди последователей Иосифа было трое мужчин и двенадцать дев, которые насмехались над служением Граалю и были за то осуждены на вечное проклятие. И только мольбы Иосифа позволили смягчить наказание: из них двое мужчин, Моисей и Симон, были осуждены гореть в огне до тех пор, пока в замок не явится Галахад, а все остальные должны были ожидать его прибытия во Дворце Приключений. Автор «Тристана в прозе» раскрывает таким путем тайну, которая в «Поисках святого Грааля» осталась неразгаданной: это тайна загадочного арфиста, которого Борс встречает во время ночной поездки в замок Корбеник8. Перед отъездом Галахад отправляется повидаться со своей матерью: они радостно приветствуют друг друга, но он не позволяет ей обнять себя, ибо не хочет, чтобы к нему прикасалась женщина накануне столь ответственного деяния — доставки Грааля в Саррас. Он присоединяется к своим спутникам, и вместе с Ворсом и Персевалем переносит Грааль на особый серебряный столик на корабле, стоящем в ожидании попутного ветра.

Перед заключительными сценами в Саррасе мы узнаем о кончине Паламеда, которого подло убил Гавейн после того, как первый был серьезно ранен в поединке с Ланселотом. Это весьма странная сцена, происходящая в странный момент сюжета; создается впечатление, что автору хочется поскорее закончить свое повествование обо всех прочих персонажах, причастных к истории Тристана и Изольды. Это впечатление становится еще более пугающим после самоубийства отца Паламеда, Эсклабора, который кончает с собой, узнав о гибели сына. Это можно воспринимать как оборотную сторону обретения Грааля — напоминание о том, что приключения в поисках Грааля всегда сопряжены с невзгодами и что эти поиски приносят не только благо, но и зло. Когда об этих трагических событиях узнает король Артур, он приказывает, чтобы Гавейн никогда более не смел показываться в Камелоте.

Эпизод прибытия Грааля в Саррас в значительно сокращенном варианте опять-таки заимствован из «Ланселот-Грааля», однако сцена всеобщего ликования идет вразрез со всем предшествующим содержанием романа и последующим развитием сюжета. Борс возвращается ко двору Артура и сообщает королю Артуру о завершении поисков; однако Гавейн также возвращается ко двору, и Артур обвиняет его в убийстве многих из числа пятидесяти четырех рыцарей, погибших во время поисков Грааля. Гавейн уверяет, что он убил только тридцать два из них, но относит это на счет malheur, несчастного стечения обстоятельств. На этом роман неожиданно обрывается:

«Так завершается рассказ о приключениях Грааля, ибо они подошли к концу, и всякий, кто захочет прибавить к ним хоть что-то — суть лжец. На этом кончается история о Тристане и Святом Граале, история настолько полная, что к ней невозможно прибавить ни слова».

«Парцифаль в прозе» являет собой новое уклонение от основной канвы романов о Граале в том смысле, что он стремится включить в одно связное повествование всех важнейших героев Артуровского цикла, и в этом, по-видимому, заключается главная причина появления Грааля, который, несмотря на то что он как бы обрамляет повествование в начале и в конце, является по сути малосущественным элементом сюжета. В нем главное место занимают приключения, и основное внимание в рассказе сфокусировано на сражениях и поединках между рыцарями, носящих порой скоре словесный, нежели вооруженный характер. В числе таких словесных поединков — постоянные дебаты о рыцарских доблестях, в отношении которых спутники Тристана, Динадан9 и Паламед, придерживаются противоположных взглядов. Динадан — насмешник и циник, а Паламед — язычник, который тем не менее придерживается высоких рыцарских идеалов. (Очень заманчиво усматривать в Паламеде отзвук образа Фейрефиза в «Парцифале», однако фигура благородного сарацина нередко встречается во французских романах той эпохи.) Грааль также можно считать выражением духовной составляющей идеалов рыцарства, но его образ особого энтузиазма не вызывает, несмотря на заявление автора, что он «много раз читал и перечитывал ее [историю о Граале]». Тема злосчастий и невзгод, сопровождающих поиски Грааля, занимает куда более видное место, чем религиозные мотивации для рыцарей, разыскивающих его.

Новая версия романа «Ланселот-Грааль»

Сюжет, в котором доминируют приключения, получает дальнейшее развитие в так называемом «Романе о Граале»10. Как и в более ранних романах, здесь весьма трудно определить приоритет одного текста по сравнению с другим, и некоторые считали, что источником материала для «Романа о Граале» следует считать «Тристан в прозе». Хотя существуют убедительные аргументы в пользу того, что «Тристан в прозе» действительно является оригинальным произведением, эти два произведения в целом ряде аспектов развивались бок о бок Сохранилось немало полных или почти полных экземпляров «Тристана», но с «Романом о Граале» дело обстоит иначе. Это — весьма спорное произведение, поскольку мы не располагаем ни одним списком, хотя бы приблизительно воспроизводящим полный текст. Последний приходится реконструировать по отдельным фрагментам франкоязычного оригинала, а также по вариантам, сохранившимся на испанском и на португальском языках. Мы вправе сказать, что он был достаточно широко распространен, поскольку некоторые французские фрагменты найдены в библиотеках Северной Италии. Большую часть текста можно реконструировать с высокой степенью вероятности, и в результате складывается произведение, сочетающее в себе множество противоречивых элементов, которые разные авторы добавили к оригинальному тексту «Ланселот-Грааля». «Роман о Граале» иногда называют также циклом «псевдо-Робера де Борона», поскольку неизвестные редактор и переписчик приписали свой труд именно Роберу, которого считали крупнейшим авторитетом по артуровской тематике и воспользовались таким же названием для всего труда — «История Грааля»11. Иногда мы замечаем следы этого в «Ланселот-Граале», где окончание раздела, посвященного Ланселоту, по всей видимости, бывшее ранее самостоятельным романом со своим собственным окончанием, было переработано, чтобы сюжет согласовывался с поисками Грааля. В этой новой версии подобные стыковые места сглажены, и весь цикл объединяется в сводный эпос об Артуре — истории возвышения и падения «roiaume aventureus» (короля — искателя приключений).

В некотором смысле это произведение куда более целостное, чем его предшественник; вместо изложения истории Грааля здесь в центре сюжета находится трагическая судьба королевства Логрии и его рыцарей, впавших в два великих греха и подвергшихся каре в виде malbeur и mescheance, то есть несчастья и неудачи. Одна из важных тем — уже знакомая тема инцеста (кровосмесительной связи) Артура со своей сводной сестрой12, от которой рождается Мордред, будущий убийца Артура; другая тема относительно нова для Артуровского цикла.

Опустошенная земля и Плачевный Удар

Опустошенная земля, благодаря тому, что этим образом воспользовался Т. С. Элиот, в наши дни сделалась одной из самых частых ассоциаций с Граалем. Между тем в самых ранних историях о Граале опустошение земли не носит магического характера. Это — всего лишь последствие болезни короля Грааля, который более не в состоянии повести своих воинов в битву и тем самым защитить свое королевство. Кретьен описывает последствия этой болезни не через природные бедствия, а через ее воздействие на людей. Давайте вспомним, что же говорит Персевалю таинственная вестница:

«Известно ли вам, что случится, если король окажется не в состоянии править своей землей и исцелиться от ран? Дамы потеряют своих мужей, земли и нивы будут лежать в запустении13, девы станут беззащитными сиротами14, множество рыцарей неизбежно погибнет, и все эти беды произойдут из-за вас!»15

Это достаточно типичная картина последствий потери вождя (короля), особенно остро ощущаемых в феодальном обществе, существовавшем во времена Кретьена. Если наше прочтение текста верно, то все проблемы, о которых идет речь, изложены в типично феодальных терминах: земли и нивы лежат в запустении, поскольку они лишатся своих законных владельцев, ставших изгнанниками, женщины становятся наследницами по причине гибели всех мужчин рода на войне, так что не остается никого, кто мог бы защищать их. Точно так же не происходит никаких магических превращений и с землями короля Грааля, когда Персеваль покидает замок утром после пира, на котором он так и не сумел задать вопроса. Никаких изменений пейзажа нет и в помине. В «Первом продолжении», когда король Грааля по-называет Гавейну сломанный меч, он говорит о несчастьях, вызванных полученным им ударом, почти в тех же выражениях, что и Кретьен.

В романе «Перлесво» слабость короля вызвана именно неспособностью героя (Перлесво) задать жизненно важный вопрос, но до этого он отнюдь не инвалид. Однако последствия этого точно такие же, ибо «все земли объяты войной; стоит только рыцарю встретить в лесу или в поле другого рыцаря, как они тотчас вступают в поединок без всяких на то причин». Далее следует немало ссылок на бедственное положение королевства Логрии, однако в этой заброшенности нет никакой магии, ибо это — естественное следствие постоянных войн. Нам остается лишь вспомнить приведенное в «Англосаксонской хронике»16 описание анархии, царившей в Англии в правление короля Стефана: «Вы можете проехать целый день, не увидев ни единой души в деревне, ни клочка возделанной земли», — и сразу становится ясно, что автор «Перлесво» изображает страну, опустошенную гражданской войной.

Однако у Кретьена есть и другое замечание, которое могло привести к возникновению образа Опустошенной земли. Гавейн в ходе своих поисков Копья однажды узнает: «написано, что настанет время, когда все королевство Логрия, бывшее некогда страной великанов-людоедов, будет уничтожено Копьем». Но, поскольку роман остался неоконченным, это утверждение, как и окончание поисков Персеваля, остается не проясненным до конца. Такое опустошение ассоциируется с Копьем в «Первом продолжении» и в прологе «Разъяснение». Начинается ужасная буря, сквозь которую Гавейн пробирается к замку Грааля; и когда он отчасти достигает цели, задав вопрос о Копье, земля возрождается и оживает. Однако при этом не вполне ясно, касается ли это возрождение разрушительных последствий бури или же оно относится к более ранним опустошениям. После забавного каламбура, гласящего, что на самом деле реки не текут вспять, а лишь возвращаются в свои прежние русла, словно буря была настолько грозной, что разрушила берега, и замечания, что деревья вновь облачились в зеленую листву, после того как ветер сорвал ее с них, есть все основания читать это место просто как описание возвращения к нормальной жизни после бури. Таким образом, Опустошенная земля — это периферийный мотив «Продолжений», ассоциируемый с Копьем, а не Граалем17.

В «Романе о Граале» автор, наделенный богатым воображением, вновь проявил внимание к деталям и переработал стержень истории, используя свое мастерство для придания новых перспектив признанному варианту истории. Ключевое место принадлежит эпизоду, в котором Балин, рыцарь, справедливо питавший вражду к Гарлону, брату короля Пел-лехана, прибывает ко двору последнего, где хранится Грааль. Там он узнает, что Гарлон обладает способностью делаться невидимым, когда он вооружен. Балин понимает, что ему следует действовать быстро, на пиру, на который он приглашен, чтобы обнаружить своего врага, когда тот еще не в доспехах. Под предлогом, что Гарлон якобы нанес ему оскорбление, он обнажает меч и убивает его. Пеллехан, стремясь отомстить за смерть брата, немедленно нападает на Балина, у которого ломается меч. Обезоруженный Балин, пытаясь спастись, бежит по залам и покоям замка, пока не оказывается в богато убранной комнате, у дверей которой незримый голос предостерегает его не входить в нее. Но он, несмотря на это, врывается в комнату.

«В одной части комнаты стоял серебряный стол, широкий и высокий, поддерживаемый тремя серебряными ножками. На столе, в самой его середине, стоял некий сосуд из серебра и золота, а в том сосуде стояло Копье, обращенное наконечником вверх, а древком вниз. Всякий, кто долго смотрел на то Копье, удивлялся, как оно только стоит, ибо его ничто не поддерживало ни с одной стороны.

Рыцарь о Двух Мечах взглянул на Копье, но не узнал его. Он продолжил свой путь и услышал другой голос, громко взывавший к нему: «Не прикасайся к Копью! Согрешишь!»

Вопреки предупреждению, он схватил копье обеими руками и поразил им короля Пеллехана, стоявшего позади него, поразил настолько сильно, что пронзил ему оба бедра. Король рухнул на землю, тяжко раненный. Рыцарь же вырвал Копье из раны и поставил его обратно в сосуд, из которого взял его. Оказавшись в сосуде, копье встало в нем так же прямо, как и прежде. Покончив с этим, рыцарь вернулся обратно во дворец, ибо посчитал, что достаточно отомстил за себя. Но не успел он войти туда, как дворец весь затрясся со всеми своими покоями, а стены задрожали, словно собрались вот-вот рухнуть и рассыпаться в прах. Все находившиеся во дворце были так поражены этим чудом, что среди них не нашлось ни единого, кто бы устоял на ногах… они подумали было, что настал конец света и их ожидает гибель.

Но затем среди них раздался голос, громкий, словно голос безумца, который отчетливо произнес: «Сейчас начинаются чудеса и приключения Королевства Приключений, каковые не прекратятся дотоле, пока за них не будет заплачена высокая цена…»

Главная цель поисков Грааля — избавление Логрии, Королевства Приключений, от последствий Плачевного Удара, а также обретение самого Грааля. Некогда бывший духовной кульминацией трагедии короля Артура, Грааль, как и в «Тристане в прозе», становится всего лишь еще одним поводом для рыцарей противостать тайнам и опасностям враждебного мира, простирающегося за стенами замка. Приключения — основная движущая сила романа, несмотря на то что автор придерживается весьма критических воззрений на прочие рыцарские ценности. «Fin’ amors», утонченной любви рыцаря к своей даме, в особенности — любви Ланселота к Гвиневре, отпущен краткий срок; и действительно, множество приключений и подвигов Ланселота опущены по причине того, что они сделали бы книгу неоправданно растянутой. Их заменили многочисленные индивидуальные «подвиги и чудеса»; зато сокращены даже описания крупнейших турниров. Общий тон устанавливается с самого начала, с первого эпизода при дворе короля Артура, когда в залу, где он пирует со своими приближенными, вбегает оруженосец: он приносит тело своего господина, который только что погиб. Мерлин говорит:

«Это — первое приключение, случившееся при вашем дворе, и мне очень прискорбно, что они начались таким образом, ибо сие — дурной и зловещий знак Запишите на хартии его и другие после него, которые произойдут в королевстве Логрии. И знайте: прежде чем вы покинете сей мир, случится еще много подобных приключений, так что описания их сложатся в огромную книгу».

Приключения эти связаны и с самим Граалем, и с королевством Артура вообще. Гавейн ненароком убивает девушку, когда та бросается между ним и его соперником, который оказывается ее возлюбленным. За это Гавейн осужден вернуться ко двору, положив пред собой на седло ее труп, а ее отрубленная голова висит у него на шее. Мерлин заявляет собравшимся рыцарям: «Знайте, что вы вправе считать это одним из приключений Святого Грааля, и отныне вы будете часто видеть подобное, и даже еще более жестокие и дикие вещи, чем это». После этих слов он произносит длинную тираду, в которой раскрывает смысл и цель подобных приключений, заявляя, что сам Артур

«был зачат во время приключения, и таковому же случаю вы [он обращается к Артуру. — Пер.] обязаны вашей короной, ибо такова была Божья воля. Знайте же, что множество подобных же приключений никогда не случаются просто так, без причины, и уже есть знаки того, что они начинаются при вашем дворе и во многих иных местах, каковые находятся в ваших владениях. Посему я и говорю, что вас следует именовать Королем Приключений, а владения ваши — Королевством Приключений. Знайте, что подобно тому, как корону вам принес случай, он же и отберет ее у вас… Многие захотят подвергнуться испытаниям и будут искать рыцарских приключений, итоги коих окажутся плачевными, и им много раз придется претерпеть немилости, грубость, жестокость, каковые придется преодолевать силой оружия».

Эти же мысли Артур выразил в последних словах, обращенных к Гирфлету18, когда готовился отплыть на таинственном корабле: «Если у тебя спросят новости обо мне, отвечай им, что бедный король Артур стал королем в итоге случая, дарованного Богом, и по воле случая он ушел, ибо единый из всех был Королем Приключений».

В структуре романа доминирует череда приключений; один эпизод следует за другим, и, хотя автор стремится переплетать нити сюжетных линий так, чтобы не оставалось несвязанных концов, и действительно преуспевает в завершении линий, оставленных его предшественниками, возвышенные идеалы более ранних произведений Артуровского эпоса оказываются буквально погребенными под грудой бесчисленных приключений и чудес, неузнанных персонажей и неожиданных событий. Как и в «Тристане в прозе», роль Грааля сводится к очередному чуду в этом обширном компендиуме чудес. Например, то, как Ланселот исцеляется от своего безумия — это типичный пример того, как он сделался всего лишь очередной реликвией, а не пес plus ultra19духовной сферы. Безумие Ланселота отнесено на счет дьявола, которым он одержим, и когда он является в замок короля Пеллеса, где хранится Грааль, перед ним появляется дева, несущая Грааль. «Когда Ланселот увидел ее, он не смог вынести подобного зрелища, ибо демон, вселившийся в его тело и державший его в постоянном трепете, не мог стерпеть, когда к нему приближалась такая святыня, как Святой Грааль». Ланселот бросается прочь, но затем возвращается, когда Грааль уносят. Однако Пеллес узнает его и приказывает связать по рукам и ногам, и его вносят во Дворец Приключений. Когда Грааль появляется вновь, Ланселот не в силах двинуться с места, и демон покидает его тело, не в состоянии выдержать соседства Грааля. Таким образом Ланселот избавляется от беса. Эта легенда рассказывает и о многих средневековых святых и капеллах, устроенных в их честь. Однако более простая версия в оригинале «Ланселот-Грааля» производит куда более мощное впечатление. Это никоим образом не означает преуменьшения или отрицания святости Грааля: когда случается несчастье, именуемое Погибельным Ударом, Мерлин не осмеливается в одиночку войти в покой Грааля, а разыскивает священника и просит его надеть облачение — «доспехи Иисуса Христа», прежде чем тот сможет войти в покой и спасти Пеллехана. Однако духовная информация, заключенная в этой святыне, бесследно растворяется в контексте приключений и чудес, в котором оказывается Грааль.

Этот подчеркнутый акцент на приключениях и случаях — отражение того пути и контекста, в котором развивалась вся рыцарская культура. Самые древние корни рыцарства — это обучение воинскому искусству, совместные тренировки, ставшие прообразом турниров в их наиболее раннем виде, когда отряды воинов в доспехах атаковали друг друга с почти боевой свирепостью. Постепенно такие групповые стычки трансформировались в испытания личной доблести и мужества, привели к изобретению сложных турнирных доспехов, помогающих проявить индивидуальные качества, и со временем переросли в новый тип турнира, состоящий в первую очередь из поединков. Главное внимание в этих поздних романах было сосредоточено на образе рыцаря, добивающегося славы и чести. Круглый Стол приобрел значение почетного символа, но его мифический статус, как и статус Грааля, заметно снизился. В романе «Ланселот-Грааль» кульминацией бытия Круглого Стола становится тот момент, когда Галахад садится на Погибельное Сиденье, проглатывающее любого рыцаря, недостойного занимать его. В цикле «Пост-Вульгаты» происходят в принципе те же события, что и в «Тристане в прозе»; единственное отличие состоит в том, что в момент прибытия Тристана за Круглым Столом в первый и единственный раз собираются все его рыцари, и собравшимся является сам Святой Грааль.

В центре сюжета — отдельные герои, яркие индивидуальности, и их отношения друг с другом. Повествование основано на длинной череде мотивов и коллизий; здесь автор версии «Пост-Вульгаты» умело организует и направляет последовательность событий: если в «Ланселот-Граале» отсутствует мотивация или нет какого-либо важного эпизода, он вводит недостающий элемент и использует его для пущей стройности повествования. Однако в конкретном случае Грааля новый мотив Плачевного Удара нарушает целостность структуры поисков, и притом большая часть его духовного содержания отсутствует. Там, где «Ланселот-Грааль» описывает символические приключения, истинный смысл которых раскрывает отшельник, обитающий в диком лесу, «Пост-Вульгата» излагает их в своих начальных главах, продолжая описывать приключения, причины и последствия которых показаны весьма тщательно и которые не имеют особой внутренней важности. Те разделы «Ланселот-Грааля», которые использует «Пост-Вульгата», перегружены всевозможными приключениями, в которых преобладают темные и мрачные эпизоды — mescheance, то есть неудачи, и malheur, то бишь несчастья, преследующие Гавейна и других рыцарей в «Тристане в прозе». Рыцари случайно убивают ни в чем не повинных дев, лучшие друзья, не узнав друг друга, сражаются насмерть, а поспешно данное обещание приводит к трагедии: рыцарь отрубает голову своей собственной сестре.

Эта атмосфера имеет куда меньше общего с духовным искуплением, чем с избавлением от кары, наложенным Haute Mestre, Всевышним Владыкой, который предстает ветхозаветным Богом-ревнителем, жаждущим мщения. Как говорят Гирфлет и Кай Ивейну, раненному в одном из эпизодов, «чудеса сей земли, даже те, что творит Святой Грааль, никогда не случатся ни с вами и ни с кем из рыцарей до тех пор, пока Господу нашему не будет угодно, чтобы это случилось. Ибо Господь наш месть Свою обращает на правых и неправых по Воле Своей». А месть бывает самой что ни на есть настоящей: в новой версии «Поисков Святого Грааля» упоминаются несколько самоубийств в дополнение к тем несчастьям, которые уже описаны ранее, а также случаи гибели от невидимого меча. Злодеяния Гавейна в «Ланселот-Граале» становятся каталогом преступлений: в самом начале поисков некая дева предсказывает ему, что он убьет «восемнадцать своих соратников, каковые — рыцари более славные и совершенные», чем он.

Таковы события, находящиеся на переднем плане: хотя многие эпизоды заимствованы из версии «Ланселот-Грааля», на протяжении большей части романа мы плохо представляем себе, что же происходит с Галахадом и Персевалем, отправившимися на поиски Грааля. И когда они, наконец, прибывают в замок Корбеник, их появление обусловлено в такой же мере стремлением исцелить короля Пеллехана и устранить последствия Плачевного Удара, как и желанием обрести Грааль. По-видимому, в связи со своим недавним и неожиданным обращением в христианство Паламед заменяет Борса в качестве спутника в поисках Грааля. Однако после того, как Паламед гибнет от руки Гавейна вскоре после поездки в Корбеник, не кто иной, как Борс, фигурирует в заключительной сцене в Саррасе, согласно версии «Ланселот-Грааля». Во время совершения мессы в Корбенике имя священника никогда не называется, так что Иосиф Аримафейский превращается во вполне анонимную фигуру; его лицо «излучало такое сияние, что очи смертных не могли взирать на него и скромно потуплялись; посему ничей взор не мог видеть это небесное чудо». Видение реального присутствия тела и крови Христовых в евхаристии, в таком экстатическом тоне описанное в «Ланселот-Граале», сведено здесь к куда более сниженному уровню: «Знай, что каждый из них верует, что кладет себе в рот [плоть] живого человека». Видение вечного измерения здесь отсутствует, уступив место темному видению искушения и проявления Божьего гнева.

Основные версии романов Артуровского цикла продолжали переписывать и читать на протяжении следующих двух веков, хотя гораздо большей популярностью пользовался «Тристан в прозе». Эти романы переводились, адаптировались и входили составной частью в новые истории, такие, как «Персефорест», излагающий языческий вариант предыстории королевства Артура. Некоторые из идей, ассоциируемых с Граалем и фигурирующих на страницах этого романа, выглядят весьма странно. Так, в одном из эпизодов весь двор Короля-Рыбака отправляется теплым весенним днем на пикник в лес, и, когда настает время обеда, Грааль пунктуально является своим избранникам и оделяет каждого из них его любимыми яствами, совсем как во время пиров в замке Корбеник. То же самое мы видим и в «Пророчествах Мерлина» — когда избранники по ошибке наловили рыбы в волшебной реке, Грааль предотвращает дальнейшие несчастья: «со стороны дворца доносились столь преужасный шум и крики, что это было воистину одним из невиданных чудес света. Все разом обратили взор в ту сторону: оттуда, словно гром, явился Грааль с рыбами, каковые были изжарены под ним. Все они тотчас попрыгали в воду, и Грааль возвратился на сушу». Странные фрагменты старинных повестей изложены здесь в новом порядке: огни в лесу, замеченные Персевалем, когда Грааль во «Втором продолжении» сопровождает Короля-Рыбака, вполне могли возникнуть под влиянием первой сцены, а рыбы, которых, как подчеркнуто в «Повести о Граале», не было в Граале, могли стать источником комического второго эпизода.

Аналогичная путаница с не вполне понятными аспектами повести о Граале стала причиной появления странного эпизода в «Sone de Nausay», романе конца XIII в., не имеющем прямых перекличек с Артуровским циклом. Герой романа, Сон, прибывает в Норвегию во время своих странствий в поисках врагов-язычников и останавливается в монастыре, в котором хранится Грааль; реликвию доставил туда из Сирии сам Иосиф Аримафейский, которого Бог покарал раной за его грех: тот женился на языческой царевне и захватил царство. В дальнейшем он известен под именем Короля-Рыбака. С того дня, как он был ранен, бесплодной сделалась Логрия, а не Норвегия, как этого естественно было ожидать. Грааль употреблялся во время служб в аббатстве; он представлял собой «сосуд из кости, на коем вырезаны сценки из многих историй». Здесь же хранилось и Копье Лонгина, и с его наконечника свисала капля крови. Здесь же погребены сам Иосиф Аримафейский и его сыновья Адам и Иосиф Младший. Не раз высказывались утверждения, что эта путаница отражает некие ранние предания, но куда более вероятно, что перед нами — искаженный вариант некоторых деталей текста из цикла «Ланселот-Грааль», а также — отзвук «Повести о Граале».

Со временем возник спрос на более краткие и компактные версии этих повестей, поскольку появилось множество противоречащих друг другу текстов. В середине XV в. было создано несколько существенно сокращенных версий «Тристана в прозе»; в одной из них, ставшей основным источником текста для ранних печатных изданий, присутствуют следы вполне антикварного любопытства по поводу того, какой могла быть первоначальная история. Писатель, по-видимому, имел доступ к рукописной копии «Персеваля в прозе» и заимствовал из этого романа сцену, в которой Персеваль безуспешно пытается занять Погибельное Сиденье. Персевалю удается спастись, и некий голос предсказывает, что Увечный Король может быть исцелен только тем рыцарем Круглого Стола, который сумеет задать ему (королю) вопрос о Копье и Граале и который «вкушает из Грааля». Как только вопрос задан, приключения Грааля оканчиваются. Сама формулировка этого вопроса почти в точности совпадает с вопросом у Кретьена, приводимым и в самой «Повести о Граале», и в ее Продолжениях.

То же самое желание узнать истинную историю короля Артура послужило, по крайней мере — отчасти, источником вдохновения для крупнейшего свода повестей о короле Артуре, принадлежащего перу сэра Томаса Мэлори. Это издание обычно именуется «Смерть Артура» («Morte dArthur)» и было завершено в 1470 г.20 Его первым обращением к Артуровскому материалу, вероятно, была версия английской поэмы аналогичного названия («Morte Arthure») («Смерть Артура»), язык и стиль которой были весьма архаичны, и их пришлось несколько осовременить в прозе. Одно можно сказать с уверенностью: Мэлори был весьма начитан в литературе об Артуре и его рыцарях, как французской, так и английской, и хорошо знал множество вариантов основного сюжета. К моменту завершения своего труда он стал настоящим специалистом в этой области, способным воплотить материалы своих историко-антикварных изысканий в истории о «rex quondam rexque Juturus», то есть «короле бывшем и будущем». Мэлори приводит эти слова как эпитафию на предполагаемой гробнице Артура в Гластонбери.

В результате Мэлори свободно переходит от одного источника информации к другому, пересказывая в своем неподражаемом стиле давно знакомые приключенческие и философские франкоязычные тексты. В процессе работы он неизбежно сокращает их, от чего они обычно выигрывают, но иногда при этом теряется нить повествования, и автору не всегда удается плавно объединить различные версии, которые он использует в своей компиляции. Так, порой рыцари появляются у него спустя много страниц после рассказа об их смерти, и вскользь затрагиваются многие темы, которым так и не суждено обрести завершение. Мерлин изрекает пророчество о том, что волшебные свечи над гробницами двенадцати королей, убитых Артуром, перестанут загораться «после начала приключений Сангкреаля, который явится меж вас и будет обретен»21. А чуть позже Мэлори упоминает о другом приключении, которое обрело свое завершение «в Сангкреале». Мэлори либо не знал историю об Иосифе Аримафейском, изложенную в романе «История о Святом Граале», либо счел ее не соответствующей сюжету и стилю своей книги. В итоге первый же эпизод, в котором упоминается Грааль, представляет собой историю о Плачевном Ударе, фигурирующую в начале «Пост-Вульгаты», еще до рассказа о женитьбе Артура на Гвиневре и учреждении Круглого Стола. Создается впечатление, что Мэлори использует тот же самый мотив святотатства и Божьего отмщения, являющийся движущей силой действия в «Романе о Граале». Он описывает события, приведшие к удару, в кратком, но выразительном повествовании. Балин убивает брата Пеллама, который был волшебником, и Пеллам стремится отомстить убийце; любопытно, что в их поединке меч Валина ломается при первом же ударе. Далее следует история о Копье, изложенная в «Пост-Вульгате»22, но Мэлори добавляет от себя три важные фразы:

«И король Пеллам пролежал много лет, будучи ранен, и не мог обрести исцеления, пока высокородный принц Галахад не излечил его во время поисков Сангкреаля. Ибо там находилась частица крови Господа нашего Иисуса Христа, которую Иосиф Аримафейский привез в эту страну. Он [король] возлежал на богатом ложе. А Копье было то самое, коим Лонгин пронзил тело Господа нашего вплоть до самого сердца».

Это — наше первое знакомство с собственным взглядом Мэлори на роль Грааля и Копья. Ибо Грааль прежде никогда не ассоциировался в романах со святыней крови Господа нашего Иисуса Христа, хотя всегда считался сосудом, в который была собрана Его кровь. Главное, что дают нам эти фразы, — это мирское представление о Граале и связанных с ним ассоциациях: у Мэлори контекст недвусмысленно показывает, что сцена Распятия соотносится с Евангелием Никодима. Он даже не называет Грааль реликварием (хранилищем) Святой Крови, а всего лишь сообщает, что такая реликвия действительно хранится в палате. Параллелью с более ранними романами служит король Мордрен, который живет очень долго, чтобы увидеть своего потомка Галахада накануне того дня, когда тот обретет Грааль. По всей видимости, Мэлори написал этот фрагмент еще до того, как перевел с французского свою версию поисков Грааля, и это представляется весьма интригующим взглядом на его оригинальное восприятие этой истории23. Для Мэлори, как мы уже знаем, священный сосуд — это неотъемлемый и сокровенный атрибут таинства Распятия, связанный с евхаристией. Здесь мы вновь возвращаемся в XII в., к самым истокам истории о Граале.

Более того, Мэлори характеризует Грааль как материальный объект куда более определенно, чем французский оригинал. В «Поисках Грааля» целью рыцарей, отправившихся на поиски святыни, было узнать о ней как можно больше. При этом читатель также остается в неведении о ее внешнем виде и природе. У Мэлори же рыцари могут пребывать в неведении о Граале, но читатель отлично знает, что представляет собой и как выглядит реликвия, которую они разыскивают.

В конце первой части своего цикла Мэлори отходит от версии истории Артура, изложенной в «Пост-Вульгате», и более не возвращается к ней. Тема Плачевного Удара забыта раз и навсегда, и лишь краткое упоминание о мече Балина фигурирует в начале «Повести о Сангкреале»24. Вместо этого он использует краткие выдержки из «Ланселота», а далее заимствует большую часть своего текста из «Тристана в прозе». Это произведение, в свою очередь, использует обширные отрывки «Ланселота», когда речь идет о приключениях, представляющих собой нечто вроде прелюдии к поискам Грааля, и, таким образом, рассказ Мэлори о странствиях Галахада — это свидетельство из вторых рук, заимствованное из романа «Ланселот-Грааль». При этом Мэлори, по-видимому, знал и сам «Ланселот-Грааль», ибо вместо того, чтобы следовать за необычной версией поисков Грааля, изложенной в «Тристане в прозе», он твердо заявляет, что «здесь нет никаких перепевов третьей книги», и — преспокойно продолжает налагать «благородную историю о Сангкреале, как именуется священный сосуд, и значении благословенной крови Господа нашего Иисуса Христа, которые привез в эту страну Иосиф Аримафейский». Это собственные слова самого Мэлори, и, что особенно важно для нас, он подчеркивает связь Грааля со Святой Кровью и Иосифом Аримафейским.

В том же контексте надо обратить внимание на то, как Мэлори называет Грааль; дело в том, что он крайне редко называет реликвию привычно — «Грааль»25, но почти всегда — «Сангкреаль» и другие производные от этого слова. По-видимому, это название является традиционным для Англии: в ирландском переводе «Поисков», представляющем собой вполне точное изложение французского текста, реликвия постоянно именуется «Святой сосуд», Soidheach Naombtha, в то время как валлийская версия упоминает «Святой Греаль», seint greal. Генри Лавлич, который перевел на английский в стихах версию «Истории о Святом Граале» и «Мерлина» из цикла «Ланселот-Грааль» в том же десятилетии, что и Мэлори, говорит, что «люди называют сей сосуд «Санк Риаль» или «Сейнт Грааль»», что сохраняет фонетический контур французского названия, предлагая его новое осмысление: «королевская26 кровь» или «Святой Грааль». Та же самая тема крови-реликвии вновь появляется во французском романе «Иосиф Аримафейский», представляющем собой гораздо более ранний стихотворный перевод «Истории о Святом Граале», в котором автор вводит в описание представшего Иосифу Младшему видения Ковчега Грааля: «алтарь, покрытый весьма богатыми покровами; на одном его краю возлежали копье и гвозди, а на другом — блюдо (чаша) с кровью; меж ними стоял золотой сосуд». В оригинале упоминаются «три гвоздя, обагренных кровью, и окровавленный наконечник копья», но о наличии крови в сосуде не сказано ни слова.

В «Morte d'Arthur» Персеваль и Эктор27 исцеляются благодаря Граалю; при этом определение Грааля, которое дает Эктор, выглядит совершенно иначе: во французской версии это «блюдо, с которого Господь наш со своими учениками вкушал агнца в день Пасхи», но затем это превращается в «Святой сосуд, который выносят чистые девы и в котором хранится часть крови Господа нашего Иисуса Христа». Персеваль, который чист телом и помыслами («совершенный девственник»), вероятно, достоин чести переносить Грааль вместе с девами, а Эктор — нет, несмотря на то что он знает и может сказать, что это такое. Способность Грааля концентрировать и излучать духовную мощь подтверждается при появлении реликвии при дворе Артура: Мэлори вводит дополнительные детали о том, что рыцари «созерцали друг друга еще более прекрасными, чем прежде», ибо все они преобразились благодаря Граалю.

Однако когда Мэлори начинает излагать историю поисков Святого Грааля, он достаточно бережно обращается с французским оригиналом, и поэтому особый акцент на Святой Крови у него уходит. Мэлори приводит близкое изложение событий, фигурирующих во французской книге, хотя при этом значительно сокращает его28. Оригинал «Поисков» никак не назовешь самым длинным романом, однако Мэлори сокращает его примерно на треть. Это вполне вписывается в общую тенденцию авторов по всей Европе, писавших на артуровские темы в XV в.: они стремились создавать существенно сокращенные варианты историй. Но в то время как другие авторы просто уплотняют текст, сохраняя те же стилевые особенности, Мэлори трансформирует его в новой манере, конкретной и более выразительной. Он — замечательный мастер повествования и диалога, с большим искусством использующий выразительную живость и предметность английского языка. В то время как французский оригинал тяготеет к научному языку, стиль, выбранный Мэлори, гораздо ближе к разговорной речи. Его перевод — это не создание точной копии на другом языке; он перерабатывает и переосмысляет материал в процессе работы над ним. Он отдает предпочтение ярким, блестящим образам по сравнению с косвенными описаниями, присущими оригиналу. Наиболее выразительный пример этого — эпизод из описания мессы Грааля в замке Корбеник. После того как Иосиф Аримафейский совершает евхаристию, французская книга, как называет ее сам Мэлори, рассказывает буквально следующее: «Тогда спутники, возведя очи свои ввысь, узрели человека, явившегося из Святой Чаши; Он был обнажен, и руки его и ноги обильно источали кровь…» Мэлори вводит в эту эллиптическую конструкцию недостающие элементы, и в итоге у него получается: «Тогда они воззрели ввысь и увидели Человека, выходящего из Святой Чаши; Он имел [на теле] стигматы Страстей Иисуса Христа; и все они обильно кровоточили…»

Эффект манеры Мэлори заключается в том, что он описывает приключения Грааля, совпадающие в общих чертах с позднейшими французскими вариантами, и одновременно возвращается к архаической простоте оригинала. Мэлори предлагает нам историю Грааля практически в том же виде, в каком она рассказывалась двести пятьдесят лет назад. Отказавшись от идеи о том, что Грааль — это реликварий для Святой Крови, он ставит на ее место четко сформулированную концепцию Грааля как евхаристической чаши, которая после освящения содержит в себе кровь Христову, но — как акт живой веры, а не реликвию. Связь с освященным вином, которое становится кровью, еще более подчеркивается, когда Борсу предстает видение пеликана — птицы, которая, согласно текстам средневековых бестиариев, кормит своих птенцов собственным мясом и кровью, разрывая себе грудь. Этот образ стал символом Корпус Кристи — Тела и Крови Христовых29, и там, где французский автор просто повествует о том, что кровь Христова была собрана во время Распятия Спасителя, Мэлори добавляет, что «сие — образ и подобие и Сангкреаля, явившегося перед вами». Далее, когда Ланселот засыпает при явлении Грааля больному рыцарю, рыцарь этот молится так: «Сладчайший Господь, пребывающий в сем святом сосуде…», что прямо указывает, что в этом сосуде находится кровь Христова. Когда Ланселот отправляется на поиски приключений, он оплакивает тот факт, что он «не властен был промолвить ни слова, когда Святая Кровь явилась предо мной; содержимое Грааля не в пример ценнее, чем сам сей сосуд…»30.

Здесь имеет место весьма интригующая связь с самой священной реликвией Святой Крови в Англии, находящейся в Хэйлском аббатстве в Глостершире. Оно располагалось всего в нескольких милях от имения Мэлори в Ньюболд-Рэвел и на протяжении всего XV в. было крупным центром паломничества. Там побывала Марджери Кемп31, известный восточноанглийский мистик, а Джон Мирк, чьи «Наставления приходскому священнику» были самым популярным справочником такого рода, упоминает о Хэйлской реликвии и ее чудесной способности излечивать больных.

В начале XVI в. Ричард Пинсон напечатал антипаломнический памфлет о разного рода чудесах, свидетельствующий, что в тот период еще сохранялся интерес и приток паломников к этой реликвии. Поэма, написанная одним из современников Мэлори, повествует о том, что Святая Кровь, хранящаяся в Хэйлсе, была собрана Иосифом Аримафейским в особый сосуд и чудесным образом питала его в темнице; последнее — явный отголосок легенды о Граале. Таким образом, мы видели, как анонимный автор аллитерационной поэмы «Иосиф Аримафейский» также делает главный акцент на содержимом Грааля, а не на самой реликвии. Единственный сохранившийся экземпляр поэмы был создан на Вест-Мидленде, неподалеку от Хэйлса. Автор этого текста вообще избегает называть Грааль, упоминая только о «крови» или «чаше с кровью».


18. Ланселот спит, пока больному рыцарю является Грааль. Североитальянская миниатюра из манускрипта «Поиски Святого Грааля», ок. 1380–1440 гг. Париж, Национальная библиотека.

Хэйлс и хранившаяся там реликвия — это, по-видимому, наиболее вероятный источник утверждений Мэлори о связи Грааля со Святой Кровью. Возможно, это была важная составная часть его собственного религиозного опыта, и, учитывая его предпочтение конкретным образам, она могла послужить образцом для создания образа Грааля. Это вполне согласуется с общим подходом Мэлори к теме Грааля — типичным подходом мирянина, озабоченного прежде всего внешними, видимыми проявлениями религиозности, а не ее внутренней глубиной.

Однако Мэлори узнал из своего французского источника и то, что Грааль — это не Ковчег-хранитель для Святой Крови; он — прообраз всех будущих потиров, в которых совершается чудо пресуществления вина в кровь. Это — Чаша Тайной Вечери, и именно поэтому он является объектом поисков рыцарей. Именно поэтому он — самая драгоценная из всех реликвий, зримое свидетельство жертвы, принесенной Христом ради спасения рода человеческого.

Стремление Мэлори сфокусировать внимание на заключительных сценах поисков прямотой своего стиля подчеркивает поспешность французской повести. Его стиль не слишком отличается от манеры современных ему английских мистиков, таких, как Ричард Ролл32 и Николас Лав33, использовавших язык, который ценит непосредственные, живые диалоги куда выше, чем эзотерические и богословские абстракции. Его воззрения достаточно типичны для того, что мы знаем о религиозных убеждениях и культовой практике английского светского общества середины XV в.34.

Совершение мессы было поводом для восхищения, а не участия в ней, и удаленность и недоступность Грааля являет собой параллель недоступности евхаристии для обыкновенного верующего, который принимал св. причастие всего лишь один раз в год. Потир мессы содержал освященное вино, которое во времена Мэлори было совершенно недоступно для простых членов общины, несмотря на все папские эдикты. Принимая святое причастие, мирянин или мирянка получали его только в виде гостии (облатки); в результате потир сделался предметом почти суеверного почитания. Почитание евхаристии как особого материального объекта получило характерное выражение в культе Тела Христова (Корпус Кристи) с его пышными церемониальными шествиями, которые бесчисленные братства и ордена устраивали в его честь. Более того, это было весьма благочестивое, верующее общество: судя по сохранившимся манускриптам той эпохи, существовали, и притом в огромном количестве, тексты, содержавшие разного рода наставления для мирян. Сами миряне устанавливали контакты с целым рядом писателей-мистиков того времени, такими, как Ричард Ролл, который, хотя и вел жизнь отшельника в Йоркшире, тем не менее прославился своими наставлениями и поучениями мирянам и писал в первую очередь для них, а не для своих собратьев-монахов и клириков.

В чем Мэлори действительно отличается от своих предшественников — это в перечне тех качеств, посредством которых его рыцари добиваются успеха или терпят неудачу в поисках Грааля. Автор «Поисков Святого Грааля» настаивает, что судьбу рыцарей определяют исключительно их религиозные добродетели; земные качества здесь роли не играют и в счет не идут. По мнению же Мэлори, земная слава — это тоже не пустой звук, и в один момент Борс у него даже говорит о поисках, что земные достоинства помогают достичь успеха в них. Отшельник, с которым он беседует, отзывается об этом так; «Это — сущая правда, безо всякой лжи, ибо он [рыцарь, который сможет добиться успеха. — Пер.] должен быть лучшим на свете рыцарем и самым верным другом». Мэлори несколько изменяет направление французского диалога, который говорит о «столь великой чести, которую не в силах вместить сердце смертного», и о «самом верном и преданном служителе среди всех, отправившихся на поиски», сознательно игнорируя религиозные обертоны и подчеркивая ценность «земной славы» и необходимость быть «лучшим на свете рыцарем». Приключения Грааля — это одно из чудес света во времена короля Артура, даже если они не приводят к чисто духовным результатам. И когда Ланселот пытается обрести Грааль, Мэлори подчеркивает скорее его относительный успех, нежели итоговую неудачу в решающий момент. Когда же Ланселот приходит в себя после тяжелой комы, которую он получил за свою дерзкую попытку проникнуть в святой покой, обитатели замка сообщают ему, что его участию в поисках пришел конец и что он более не сможет увидеть Грааль ближе, чем видел его накануне, когда святыню пронесли перед ним. Во французской же версии они добавляют: «Быть может, Бог пошлет нам других, которые удостоятся увидеть больше этого». Однако Мэлори опускает эту реплику, и Ланселот у него говорит: «Благодарю Бога за великую Его милость и за все, что мне было позволено узреть, ибо этого для меня достаточно. Смею думать, никто на свете не совершил большего, чем я, чтобы достичь того, чего я достиг».

Однако подобное смещение акцентов отнюдь не преследует цель преуменьшить значение самого Грааля. В сценах, в которых появляется Грааль, Мэлори достаточно близко придерживается французского оригинала. В каждой из церемоний Грааля, начиная с видения Ланселота и его служения, закончившегося такой неудачей, Мэлори почти слово в слово следует французскому оригиналу, слегка сокращая его, но никоим образом не касаясь его богословской концепции:

(Мэлори) «Тогда он заглянул в середину покоя и увидел там серебряный стол, на котором стояла Святая Чаша, покрытая красной парчой; вокруг нее было множество ангелов, один из коих держал зажженную свечу из чистого воска, а другие — Крест и разные священные предметы, полагаемые на алтарь. А пред Святой Чашей он узрел блаженного мужа в одеянии священника, который, казалось, совершал освящение даров для мессы. И сэру Ланселоту привиделось, что над руками священника витают Трое, Двое из коих подали в руки священнику некоего младенца, какового он вознес высоко над головой, дабы, как казалось, явить его всем собравшимся».

(Французская версия «Поисков») «Тогда он обвел взором комнату и узрел Святую Чашу, накрытую ярко-красной парчой и стоявшую на серебряном столе. А вокруг нее прислуживали ангелы, некоторые из коих помавали кадилами, другие держали зажженные свечи, кресты и иные алтарные принадлежности, каковые употребляются при совершении службы. Перед Святой Чашей предстоял престарелый муж в священническом облачении, который, судя по всему, совершал освящение даров для мессы. И когда он вознес гостию, Ланселоту представилось, что он видит над воздетыми дланями мужа некую Троицу, Двое из коих вложили юнейшего прямо в руки священника, каковой вознес Его высоко, как бы намереваясь показать его людям».

(Мэлори) «И тогда епископ совершил священнодействия, как бы начиная освящение мессы, а затем взял гостию, каковая по виду имела подобие хлеба. И когда он подъял ее, внезапно явилось подобие младенца, обликом алого и светлого, словно пламя; младенец тот вошел в хлеб, и все они [присутствовавшие. — Пер.] узрели, что хлеб гостии был сотворен из плоти человеческой. И тогда он [епископ. — Пер.] положил его в Святую Чашу и совершил все то, что надлежит совершать священнику, освящающему мессу».

(Французская версия «Поисков») «Следом за тем Иосиф [Младший] проделал подобающее, как бы приступая к освящению мессы. Помедлив мгновенье, он взял из Чаши гостию, сделанную по подобию хлеба. Когда же он вознес ее, сверху спустился некий образ, видом похожий на младенца, весь облик коего блистал и светился, как огонь; младенец тот вошел в хлеб, каковой явным образом принял вид человека прямо на глазах всех собравшихся там. Иосиф постоял несколько времени, держа на виду у всех благое бремя, а затем возложил его в Святую Чашу».

Мэлори сокращает описание ритуала только в заключительной сцене; вероятно, он делает это сознательно, стремясь придать большую таинственность видению Галахада, возможно — в связи с тем, что это было опасной темой. Дело в том, что в ту эпоху природа евхаристии вызывала жаркие споры, особенно — в Англии, где реформаторское движение лоллардов35 в очередной раз выступило против ортодоксального учения Церкви. Несогласных сжигали на кострах за их еретические суждения о центральном акте мессы36. Все, что написал Мэлори, отличается впечатляющей ортодоксальностью, однако в заключительной сцене перед ним возникла проблема. Во французской версии говорится, что когда Галахад заглядывает в Святую Чашу спустя мгновение после освящения, то, что он видит, можно считать интерпретацией самой сущности Грааля. Во французском тексте Грааль и евхаристия вплоть до заключительной церемонии — это связанные друг с другом, но разные понятия. Но, поскольку Мэлори предпочитает практически отождествлять Грааль с евхаристией, если бы он строго следовал за французским оригиналом, видение в последней сцене можно было бы воспринимать как интерпретацию евхаристии. А это — почва, на которой не мог себя уверенно чувствовать никто, и менее всего — мирянин. Во французской версии не возникает никаких вопросов, и видение Галахада оказывается внутри Грааля:

«Когда миновал год и наступил тот же день, в который Галахад был увенчан короной, трое спутников поднялись с первыми лучами рассвета и направились ко дворцу, где мужи обретают духовность. Взглянув на Святую Чашу, они узрели мужа благородной наружности в епископском облачении, который, преклонив колени перед столом, читал исповедальные молитвы. Спустя много времени он поднялся с колен и начал мессу в честь всехвальной Матери Божьей. Дойдя до непроизносимой части мессы, он снял дискос со Святой Чаши, окликнул Галахада и произнес:

— Приблизься, слуга Иисуса Христа, и взгляни на то, что ты так жадно желал увидеть.

Галахад робко приблизился и заглянул в Святую Чашу. Он совсем было заглянул в нее, но тут, на пороге духовной тайны, его бренную плоть обуяла сильнейшая дрожь. Затем, воздев руки к небесам, он произнес:

— Господи, славлю и благодарю Тебя за то, что Ты исполнил мое желание, ибо теперь я познал то, о чем мой язык не смел молвить и сердце мечтать не дерзало. Здесь, предо мною, — чистейший источник жизни, глава спасения нашего; здесь я воистину зрел чудо, затмевающее все остальные! И поскольку, Сладчайший Господь, Ты исполнил мое желание узреть то, чего я так жаждал, молю Тебя: позволь мне теперь же, в этой радости, перейти от сей временной жизни в жизнь вечную».

У Мэлори таинства не связаны непосредственно с самим Граалем; Галахад не описывает существа этих таинств, а всего лишь говорит, что его желания исполнились. При этом автор сознательно опускает все фразы, говорящие о том, где именно Галахаду явилось это видение. Это важная деталь для писателя, воображение которого носит в первую очередь визуальный характер; кажется, Мэлори сознает, что настал миг, когда слова и земные образы бессильны:

«Когда год подошел к концу и настал тот же самый день, в который Галахад был удостоен золотой короны, он со спутниками своими поднялся рано на рассвете, и направились они ко дворцу, и узрели Святую Чашу и мужа, преклонившего колени и видом похожего на епископа, вокруг коего теснилось множество ангелов, сослуживших ему, словно то был Сам Иисус Христос. Наконец, он поднялся и начал мессу в честь Владычицы нашей. Так он дошел до чина освящения, и когда он покончил с этим, он подозвал сэра Галахада и проговорил:

— Приблизься, слуга Иисуса Христа: ты увидишь то, что так сильно желал увидеть.

И тогда он [Галахад. — Пер.] затрепетал, как и всегда, когда бренная плоть начинает прикасаться к вещам духовным. Затем он воздел руки к небу и сказал:

— Господи, благодарю Тебя за то, что Ты исполнил мое давнее желание. Теперь, мой Благой Господь, я более не хочу жить в сем падшем мире, если сие будет Тебе угодно».

И хотя это видение весьма туманно и окутано покровом тайны, спустя мгновение мы узнаем, что Галахад действительно видел «чудеса Сангкреаля».

Таким образом, для Мэлори Святой Грааль и евхаристия были связаны очень тесно, и он понимал смысл обоих образов: и явления Троицы, и пресуществления. Поэтому нас не должно удивлять, что ему, как мирянину, было нечего добавить к этим сценам; но в отличие от других писателей, которые тоже переводили или перерабатывали на свой лад повесть, изложенную во французском оригинале «Поисков Святого Грааля», он сохранил особый, сакральный характер «повести о Сангкреале… которая являет собой повесть, изложенную в хронике ради того, что она — одна из самых истинных и священных историй на свете». Благодаря яркости своего языка и стиля и искусству рассказчика Мэлори создал самый совершенный образец средневековых интерпретаций темы Грааля.

  • 1. Что касается стола, то см. рассказ герцога Беррийского; Жан Сим продал ему «palettes d’ivoire et de bois pour tenir chandelle a lire romanz»; cm. Koechlin, Raymond. Les ivories gotbiques fransias (Paris, 1924), 13.
  • 2. Имеется в виду так называемая ирландская, или кельтская, арфа, часто фигурирующая в кельтских мифах и легендах. Сохранились ее многочисленные изображения на резных каменных рельефах, датируемые VIII–IX вв. В то же время от той ранней эпохи, в которую традиционная форма ирландской арфы достигла расцвета, до нас дошло четырнадцать целых инструментов и их фрагментов. Кельтские арфы были куда более громоздкими и тяжелыми, чем арфы, бытовавшие в других странах Европы. Начиная примерно с XII в. их струны стали делать из латуни. К XIV в. сложились два разных типа европейской арфы; одной из них и была громоздкая и тяжелая кельтская арфа, а другой — более легкий и компактный инструмент, обычно называемый готической, или романской, арфой. По легенде, однажды некая женщина заснула на берегу моря и слышала сквозь сон, как ветер гудит и звенит сухожилиями в скелете кита, лежавшем неподалеку от нее. Услышав этот рассказ, муж той женщины тотчас сделал деревянную раму и натянул на ней китовые жилы, создав первую арфу. Не столь романтический, но более достоверный источник говорит, что излюбленный инструмент кельтов был привезен в Ирландию из Греции.
  • 3. Описываемый манускрипт находится в Австрийской национальной библиотеке в Вене; он принадлежал Жаку, герцогу Намюрскому, правнуку Жана, герцога Беррийского. По всей видимости, он был создан в Англии в 1450–1475 гг. Подробнее об этом см. Tatiana Fotitch and Ruth Steiner. Les lais du roman de Tristan en prose (Munchen, 1974) 14–15.
  • 4. Гобелены — безворсовые ковры и драпировки с изображением всевозможных сюжетов. В Англии и Франции были популярны гобелены на сюжеты Артуровского цикла. Так, в описях имущества французского короля Карла VI упоминаются 150 гобеленов; большинство из них изображают «артуровские» эпизоды, среди которых — поиски Грааля и история Ивейна. Жене Карла, Изабелле Баварской, принадлежали громадные гобелены, изображающие историю Персеваля и Святого Грааля. Людовик Анжуйский владел 76 гобеленами со сценами истории о Тристане и Ланселоте. Герцог Бургундский Филипп Храбрый был обладателем артуровского гобелена столь громадного размера, что для хранения его пришлось разрезать на 4 части.
  • 5. Термин «новелла», означающий «нечто новое», относился к новым сюжетам, созданным самим автором, тогда как в отношении текстов, представляющих собой вариации и переработки уже известных тем и мотивов, использовались такие жанровые определения, как повесть и история.
  • 6. Через Садора, племянника Иосифа Аримафейского. Существует пролог, описывающий его приключения и потомков, подобно тому как «История Святого Грааля» излагает предысторию появления Грааля. См. «Роман о Тристане в прозе».
  • 7. Хотя роман, носящий его имя, «Паламед», по времени создания мог предшествовать «Тристану в прозе», его содержание имеет весьма мало отношения к его подвигам. Современного издания «Паламеда» не существует, однако большая часть его текста была издана в начале XVI в. в виде двух отдельных романов: «Мелиад» и «Гирон куртуазный».
  • 8. См. выше. (Прим. авт.)
  • 9. Динадан — рыцарь Круглого Стола, друг Тристана. Впервые появляется во французских прозаических романах (напр., в «Тристане в прозе») ок. 1320 г.; его образ предваряет образ Санчо Пансы. Динадан не верит в идеалы куртуазной любви и придерживается еретических воззрений. В романах о Тристане упоминается ироническая песенка Динадана, оскорбительная для короля Марка. Динадан погибает во время поисков Грааля.
  • 10. Ученые и исследователи обычно дают ему громоздкое название «Цикл Пост-Вульгата». Я же предпочитаю использовать название «Роман о Граале» во избежание путаницы с более ранними романами, известными под таким же названием.
  • 11. См. «Ланселот-Грааль»; «Мерлин». Автор «Тристана в прозе» также использует это имя в названии книги, которая, по его утверждению, послужила для него источником.
  • 12. Сводная сестра Артура, дочь герцога Корнуэлльского, мать Гавейна, Гахериса, Агравейна и Гарета (от Лота Лотианского) и Мордреда (от Артура), в большинстве романов либо не названа по имени, либо именуется Анной. И только у Мэлори в «Смерти Артура» названо ее имя — Моргауза (по-видимому, искажение или ошибочное прочтение имени Моргана).
  • 13. Буквально escillies, то есть «изгнанники». (Прим. авт.)
  • 14. Буквально desconseillies, то есть «без совета». (Прим. авт.)
  • 15. См. «Персеваль». Это чтение подтверждается валлийским переводом в «Передуре»: «Отсюда распри и битвы, и гибель рыцарей славных, и жены, ставшие вдовами, и девы без покровительства, и все — из-за тебя» («Мабиногион»).
  • 16. «Англосаксонская хроника» — ранняя английская летопись, охватывающая исторические события в Англии от начала новой эры до 1154 г. Сохранилась в семи списках. К ней восходят сюжеты многих исторических песен и романов.
  • 17. О реконструкции эволюции темы Опустошенной земли, раскрывающей процесс литературного творчества, стоящий за этим, см. Vinaver, Е., The Rise of Romance (Cambridge and Tatowa, NJ, 1984), 53–67.
  • 18. Гирфлет — оруженосец Артура, по прозвищу сын Божий; именно он по просьбе умирающего Артура бросил в озеро королевский меч. Его странное с христианской точки зрения прозвище объясняется ошибкой переписчика: поздние средневековые компиляторы, не поняв смысла (в оригинале, видимо, было имя кельтской богини Дон (Doon, Dorn) этого места, прочли его как сокращение от Dominus (Бог).
  • 19. предел, венец (лат.).
  • 20. В единственном сохранившемся манускрипте отсутствуют начальные листы, а титульный лист взят из печатного издания 1485 г. (Прим. авт.)
  • 21. Здесь во французском оригинале, а не у Мэлори, Мерлин предсказывает Плачевный Удар и его последствия.
  • 22. См. выше. (Прим. авт.)
  • 23. Если он написал это после своего перевода версии «Поисков», входящей в состав «Ланселот-Грааля», весьма странно, что он излагает вариант, плохо согласующийся со сценами с Граалем, присутствующими в «Поисках». Впрочем, как мы знаем, забота о согласовании не принадлежит к числу его достоинств.
  • 24. У Мэлори это — тот самый меч, который Галахад извлек из плавающего камня.
  • 25. Grade или grayle встречается не более полдюжины раз, и по большей части — когда Грааль появляется при дворе Артура. (Четырежды это слово встречается у Мэлори и еще дважды — в отдельных, изолированных манускриптах.)
  • 26. Точнее — монаршая, царская, ибо титул «король» явно не вписывается в каноническую керигму Христа: «царь Иудейский».
  • 27. Эктор (имеется в виду Эктор Окраинный) — младший брат Ланселота Озерного, рыцарь Круглого Стола.
  • 28. Ни один сохранившийся манускрипт не соответствует в точности тексту, которым пользовался Мэлори.
  • 29. Это был хорошо знакомый образ в контексте современной средневековой религиозной поэзии и проповедей. Подробнее об этом см. Miri Rubin. Corpus Christi: the Eucharist in late medieval culture (Cambridge, 1991), 311–312.
  • 30. Во французском оригинале говорится о чудесах, которые Бог явил через «сию Святую Чашу, которую я вижу здесь».
  • 31. Кемп, Марджери (ок. 1373–1439) — английский мистик; совершала паломничества в Иерусалим, Компостеллу (Испания) и Вильснак (Польша). В конце жизни продиктовала писцу «Книгу Марджери Кемп», в которой описаны ее видения, искушения и размышления по поводу увиденного в дальних краях.
  • 32. Ричард Ролл из Хэмпола (ок. 1300–1339) — один из крупнейших английских мистиков XIV в. Жил в уединении в Йоркшире, а затем в Хэмполе, возле женского монастыря. В числе его трудов — «Образ совершенного жития», «Размышления о страстях» и «Заповедь любви».
  • 33. Лав, Николас — английский мистик конца XV в., автор книги «Зерцало блаженной жизни Иисуса Христа». Считается автором полного перевода «Созерцаний жизни Христа», приписываемых Бонавентуре.
  • 34. О месте произведения Мэлори в контексте современной ему религиозной английской литературы см. Riddy, Felicity. Sir Thomas Malory (Leiden, 1987), 113, 123–125, 130–131.
  • 35. Лолларды (от голландского lollaerd — «бормочущий») — сторонники еретического движения, отличавшегося строгой набожностью и стремлением к высшей добродетели; получило распространение с конца XIV в. В Англии так называли последователей Виклифа — виклифитов.
  • 36. В качестве примера можно назвать Уильяма Соутри, ставшего в 1401 г. первой жертвой нового устава, приговаривавшего еретиков к сожжению на костре.
Теги: