Глава десятая. Евхаристия и Грааль

Грааль из романов бесполезно искать в сокровищницах кафедральных соборов или среди имущества крупных монастырей. Эта святыня слишком высока для нашего грешного мира: в конце романа «Перлесво» главный герой, Перлесво, узнает, что «Святой Грааль не явится здесь больше, но скоро вы узнаете, где он». Вскоре после этого Перлесво поднялся на борт некоего волшебного корабля, и более его уже не видела ни одна живая душа на земле. В заключение «Поисков Святого Грааля» после смерти сэра Галахада с неба простирается неведомая рука: «она протягивается прямо к Святой Чаше, и забирает ее вместе с Копьем, и возносит на небеса, так что с тех пор никто не дерзал говорить, что он видел Святой Грааль».

Однако в других своих ипостасях Грааль продолжает присутствовать в жизни средневековой Европы. Робер де Борон, а также авторы «Перлесво» и «Поисков Святого Грааля» прямо утверждают, что Грааль — это предшественник евхаристического потира. Связь Грааля с евхаристией, как и связь народного почитания с богословскими диспутами в эпоху раннего Средневековья, дают нам важнейшие ключи к осмыслению романов и, более того, к образу Грааля, сложившемуся в умах читателей той эпохи. Евхаристия — это центральный момент мессы, которая, в свою очередь, являлась центральным и важнейшим церемониалом средневековой Церкви, унаследованным с самых первых дней существования христианства. К началу XIII в. евхаристия несла на себе основную тяжесть многовековой традиции и в то же время допускала удивительную степень новизны и свободы дискуссий.

Чтобы осмыслить этот парадокс, нам придется хотя бы кратко проследить историю евхаристии. В раннехристианской Церкви евхаристия являла собой акт воспоминания о Тайной Вечере, совершенной Иисусом Христом для Его учеников. Святой апостол Павел в послании к коринфянам сообщает своим слушателям, что Иисус заповедал Своим ученикам преломлять хлеб и пить вино «в Мое воспоминание» (1 Кор. 11, 25)1 — Это преломление хлеба, видимо, является древнейшим ритуалом вновь основанной религии, совместной трапезой, собиравшей всех членов немногочисленных тогда христианских общин. Однако, возникнув из ритуального благодарения, евхаристия быстро обрела более глубокий, мистический смысл. Начиная с первой четверти IV в., когда христианство вышло из мрака жестоких гонений, евхаристия перестала быть церемонией, которая просто укрепляла своих участников в решимости противостоять злобе мира сего, превратившись в символ соединения каждого отдельного христианина с воскресшим Спасителем. Таким образом, акцент был перенесен с празднования и демонстрации солидарности на поклонение и прославление; со слов апостола Павла на знаменитые слова Евангелия от Матфея:

«Иисус взял хлеб и, благословив, преломил и, раздавая ученикам, сказал: приимите, ядите: сие есть Тело Мое. И взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все: ибо сие есть Кровь Моя нового завета, за многих изливаемая во оставление грехов» (Мф. 26, 26–28).

Духовное присутствие Христа среди Своих последователей и стало тем вероисповедным постулатом, вокруг которого сосредоточена евхаристия. Постепенно сложилось учение о том, что это — не просто некий духовный, умозрительный феномен, а реальный, вполне материальный факт. Хлеб и вино, которые поначалу были символами Христа, трансформировались для верующих в реальные тело и кровь Христа. Это учение, распространявшееся поначалу в среде богословов Восточной церкви, попало на запад в IV в. благодаря писаниям св. Амвросия Медиоланского2. Первоначальный мистический импульс в последующие века сделался темой ожесточенных богословских дебатов, несмотря на то что сама формальная сторона мессы по-прежнему продолжала собирать общины верующих вокруг объекта поклонения.

Первое официальное изложение учения Церкви об этом аспекте евхаристии относится ко временам Карла Лысого, внука Карла Великого3. Именно тогда двое монахов бенедиктинского4 аббатства в Корби, неподалеку от Амьена в северо-восточной Франции, написали рассуждения-трактаты о евхаристии. Одним из них был сам аббат, Пасхазий Ратберт5, который решительно отстаивал тезис о реальном присутствии Христа в Святых Дарах. Один из монахов того же аббатства, Ратрамн6, придерживался принципиально иной точки зрения, не проводя никаких параллелей между хлебом и вином, употребляемыми во время церемонии, и телом и кровью Христа. Столь различные воззрения вполне можно считать взаимоисключающими, но тогда, в IX в., это не являлось предметом напряженных богословских споров. Обе эти точки зрения считались допустимыми в русле тогдашнего учения Церкви, и это можно считать явным недосмотром, поскольку нам хорошо известно, как богословы последующих веков развили аргументы, впервые сформулированные в этих трактатах.

Однако многообразие мнений способно привести к ереси, и Пасхазий сам говорит о еретиках, несогласных с его воззрениями. Светские властители были не меньше самих церковников озабочены сохранением единообразия, и то, что совсем недавно было темой для дискуссии в научных кругах, очень скоро сделалось своего рода испытанием на ортодоксальность и правоту веры — ту самую ортодоксальность, упрочить которую всемерно стремились и Церковь, и государственная власть. В том же IX в. выдающийся философ и богослов Иоанн Скот Эригена7 был обвинен архиепископом Реймсским в распространении воззрений, противоречащих учению Церкви, в частности — о том, что Святые Дары, возлагаемые на алтарь, — это всего лишь воспоминание об истинном теле и крови Христа, тогда как более радикально настроенный монах по имени Готшальк8 доказывал, что, если бы физическое присутствие Христа в Святых Дарах действительно имело место, Его почитатели совершали бы ритуал, граничащий с каннибализмом.

Этот вопрос мог бы так и остаться темным богословским аспектом, если бы он не затрагивал притязаний Церкви совершать евхаристию в знак утверждения своей власти. Тогда в лоне Церкви назревала тенденция к созданию нового властного института во главе с папой римским, укреплявшегося за счет принижения роли местных общин. Месса более не являлась простым собранием верующих в единой молитве; она превратилась в ритуал, священнодействие, совершать которое был полномочен только священник, рукоположенный епископом, который, в свою очередь, принимал посвящение от самого папы. Посвящение представляло собой акт передачи священной власти, дарованной апостолу Петру Самим Христом, и было исключительной прерогативой иерархов Церкви. Только они имели право проявлять эту власть, и верующим оставалось лишь надеяться заслужить прощение и спасение путем исполнения обрядов и таинств, одобренных Церковью и совершаемых священнослужителями.

Этот процесс замены местных обрядов и местных же богословских воззрений централизованным и унифицированным вероучением и практикой был осуществлен при Карле Великом параллельно с политической унификацией Европы.

Правители франков рассматривали содействие единению Церкви как важный элемент создания государства имперского типа; по словам одного исследователя, «литургия явилась одним из наиболее важных компонентов формирования франкского общества». Папство в X–XI вв. провело собственную реформацию и реорганизацию, в результате чего его статус заметно повысился. Папы стали выдвигать притязания на универсальную, «вселенскую» юрисдикцию. Наиболее радикальные сторонники универсализма прав папы настаивали, что папа является верховным повелителем (сюзереном) всех светских монархов и правителей. Это даже на локальном уровне повлекло за собой радикальные изменения: церкви, бывшие прежде фактически собственностью местных феодалов, основавших их, теперь стали приходскими церквями, то есть составной частью христианского миропорядка, предусматривавшего создание централизованной административной системы, охватывавшей весь западный христианский мир.

Евхаристия как драма

Священство и клирики, как и папа римский, в результате всех этих преобразований ощутили реальное повышение собственного статуса, будучи отделены от мирской юрисдикции и подпадая под управление собственных законов. Чтобы продемонстрировать свою власть, отражающую возросшее влияние Церкви в целом, клерикальные круги существенно трансформировали мессу. Это таинство в большей степени стало плодом религиозного воображения; оно было задумано как особое театрализованное действо, в котором особый акцент был сделан на роскоши, великолепии и световых эффектах, богатстве свечей и одеяний клира, что было неотъемлемой частью окружающей обстановки, а также на атмосфере таинственности, едва различимых для молящихся священнодействиях священства перед алтарем, в самом дальнем конце апсиды. В церквях романского стиля освещение создавали практически только свечи; новые возможности освещения, создаваемые готической архитектурой, еще только начинали рассеивать мрак, в котором раньше совершалось большинство церковных обрядов. Разного рода церемониальные действия, такие, как вознесение гостии после ее освящения священником, впервые упоминаемое только в текстах конца XII в., и колокольный звон, подчеркивающий важнейшие моменты богослужения, были тогда сравнительно новой практикой. В романе «Перлесво», в рассказе о том, как король Артур присутствует на мессе в честь Грааля, он наблюдает не освященную многовековой традицией церемонию, действенность которой заключается в неизменном повторении-воспроизведении знакомых, но вызывающих благоговейный трепет таинств, а видит новое, выстроенное по законам драмы действо и поражается его новизне: его внимание привлекают колокольный звон и потир, которые являются неотъемлемыми элементами нового ритуала. В этом описании анонимный автор отражает мнение своих современников, которые видели в мессе динамичное и порой противоречивое богослужение.

Более того, в XII в. акт вознесения гостии во время мессы для того, чтобы все молящиеся могли видеть святыню и поклониться ей, обычно имел место перед освящением. Но поскольку неосвященные дары (хлеб и вино) недостойны поклонения сами по себе, епископ Парижский Оде де Сюлли ввел особый канон, предписывающий священникам его диоцеза9 не возносить гостию до тех пор, пока она не освящена, а возносить только освященную. В таком случае молящиеся будут поклоняться не неосвященному хлебу, а телу Христову, что удовлетворит их жажду лицезрения святыни10. Для Жербера де Монтрейля, автора последнего из «Продолжений «Повести о Граале», месса была

«самым славным из таинств и самым драгоценным из оных. Во время нее вы можете лицезреть тело Иисуса Христа, когда священнослужитель освящает причастие и держит его в руках… Если вы воистину веруете и слушаете мессу со всем желанием, я от души уверяю вас, что вы сможете… постичь все тайны копья и Грааля».

Упоминания об этом присутствуют даже в заурядных рыцарских романах: в них нередко встречаются упоминания об обычае слушать мессу как одной из обязанностей истинного рыцаря или обязательном обряде перед испытанием мужества и доблести. Однако в «Повести о Граале» число упоминаний о присутствии на мессе резко возрастает, и это относится и ко всем романам о Граале.

Присутствие на мессе и исповедь становятся важнейшими критериями оценки истинности веры: признание официального церковного учения о евхаристии и авторитета священников и клира — это грань, отделяющая ортодоксов от еретиков. Ключевым моментом обособления многих еретических сект было именно отрицание авторитета священства и связанное с этим отрицание действенности мессы. Таким образом, оценка истинной природы евхаристии приобретала решающее значение в борьбе с соперничающими учениями, провозглашенными катарами11 и вальденсами12, а также множеством более мелких ересей. Вследствие этого в XII в. с новой силой возник интерес к определению природы Святых Даров и причастия и к материальной сущности элементов центрального ритуала (таинства) мессы. По одну сторону стояли приверженцы идеи о том, что реальное присутствие Христа в гостии и вине ведет к материальному соединению верующего со Спасителем и что единственное условие того, чтобы это материальное чудо совершилось, заключается в том, что принимающий причастие должен находиться в особом благодатном состоянии. Их оппонентами выступали сторонники идеи о том, что евхаристия — это в первую очередь воспоминание о Тайной Вечере. Они утверждали, что, хотя Христос реально присутствует в алтаре, любое соединение с Ним является только духовным, а не материально-физическим. Кроме этих двух богословских тонкостей, разрабатывавшихся философами разных школ в Париже в XII в., был выдвинут и третий постулат: хотя Господь Иисус Христос и присутствует в Святых Дарах, спасение никак не связано с материальным контактом: решающее значение имеет твердая убежденность верующего в том, что во время причастия он соединяется со Христом.

Впрочем, все это может показаться схоластическим и далеким от жизни, мало чем отличающимся от знаменитого вопроса о том, сколько ангелов могут уместиться на кончике иглы, — вопроса, который в последующие века служил предлогом для насмешек над средневековыми философами. Однако здесь темой обсуждения служила церемония, очевидцами и участниками которой как минимум однажды, а по официальной версии — трижды в год становилось подавляющее большинство населения Западной Европы. Это обряд одновременно и знакомый, и таинственный, вызывающий и веру, и жадное любопытство. Это в известном смысле было самое яркое театрализованное действо той эпохи, очевидцами которого были простые люди, причем — как мужчины, так и женщины; действо это вызывало жажду поклонения святыне. Созерцать освященную гостию надлежало с трепетом и удивлением; и когда папа Иннокентий III13 на Четвертом Латеранском соборе в 1215 г. попытался найти наиболее действенное орудие, способное остановить распространение ереси катаров, он нашел его в том, что подтвердил догмат о реальном материальном присутствии Христа в Святых Дарах в кульминационный момент мессы, использовав слово «transsubstantiatio» («пресуществление») для описания процесса превращения хлеба и вина в тело и кровь. Этому слову, впервые прозвучавшему в середине XII в., суждено было стать фокусом и средоточием всех противоречий, когда, уже в эпоху Реформации, эти идеи вновь выдвинулись на передний план и вызвали жаркие споры.

Иосиф Аримафейский и евхаристия

В центре церковного учения о мессе стоит загадочная фигура Иосифа Аримафейского. Когда в 850 г. Амаларий из Меца написал один из первых латинских комментариев к мессе, используя аллегорические образы, он сравнил с Иосифом диакона, помогающего священнику возносить потир во время освящения Святых Даров. Эта тема была подхвачена позднейшими авторами и нашла наиболее полное воплощение в «Жемчужине души» Гонория14, созданной в первой половине XII в.:

«Диакон, поставляющий на алтарь накрытый покровом потир, знаменует собой Иосифа Аримафейского, который снял со Креста тело Христово, закрыл Его лик платом, положил Его тело в новом гробе и закрыл вход в гроб камнем. Покров потира знаменует собой sindonem mundam [чистый льняной плат], в который Иосиф завернул тело Христа; потир суть гроб, а дискос — камень15, закрывающий гроб. Прислужник, держащий дискос, прообразует Никодима».

Этот мотив официально поддерживали церковные иерархи: этот образ использовал папа Иннокентий III, написавший трактат на ту же тему. А учитель Амалария, Алкуин16, писал в конце VIII в., что «потир, с которым католический священник совершает мессу, суть не что иное как Чаша, каковую Господь наш подал апостолам», ибо не только хлеб и вино претворяются в тело и кровь Христа, но и потир — это та же самая Чаша, которую употребил Христос. Для верующего время и пространство при совершении таинства исчезают, и обнаруживается реальное присутствие Спасителя. Образы Иосифа и Грааля — это всего лишь одна из версий подобного взгляда; именно оно положено в основу поэмы Робера де Борона. Ибо в «Романе об истории Грааля» поэт посвящает две довольно длинные части объяснению символики евхаристии и описанию тех даров благодати, которые она приносит истинно верующему. Когда Христос у Робера подает Чашу Иосифу Аримафейскому, Он объясняет таинство мессы в выражениях, весьма близких к стилистике «Жемчужины души». Алтарь символизирует Гроб Господень, ткань, которой накрываются освященные хлеб и вино, — это покровы, коими Иосиф обернул тело Христа, а камень, отваленный от входа в гроб, — это дискос, на который кладется гостия. Робер де Борон с самого начала помещает евхаристию в центр своего повествования.

Несколько позже Иосиф проповедует веру своим последователям, исполняя заповедь Христа; избранным позволено видеть службу в честь Грааля, которая являет собой особую форму евхаристии. Когда же менее удачливая братия спрашивает избранников, что они получили, те пытаются объяснить это, описывая милости, дарованные Граалем, и блаженства, превосходящие всякое воображение и посылаемые Самим Христом через посредство Чаши Тайной Вечери. Когда грешник Моисей, обманув Иосифа, проникает в общество избранных, под ним разверзается земля и проглатывает его.

Евхаристия как источник пищи

Та одна-единственная гостия, которая, согласно Кретьену, служит единственным источником пищи для отца Короля-Рыбака, являет собой параллель той пище, которую Грааль доставляет Иосифу Аримафейскому в темнице, как об этом рассказывается в «Романе об истории Грааля». Оба эти эпизода восходят к традиции совершения чудес, связанных с евхаристией, которая часто изображается как средство поддержания жизни in extremis17. В кругах интеллектуалов Северной Франции и Фландрии, в которых, собственно, возникли романы о Граале, мы можем указать две современные повести этого рода, записанные Жаком де Витри, одним из наиболее колоритных проповедников того времени. В одной из них рассказывается, что в Верноне, на границе Франции и Нормандии, жила девушка, по слухам, на протяжении сорока лет не вкушавшая ничего, кроме облатки, которую по пятницам ей приносила ее верная голубка, а по воскресеньям — священник в церкви. Такое же чудо записано в ряде хроник; в нем говорится о женщине из Кюдо, возле Сена, которая прожила тридцать лет, питаясь одной гостией, получаемой во время причастия. Эта история была известна и в Англии, где бытовала аналогичная повесть о некой затворнице из Лейстера, которую св. Гуго Линкольнский18 на две недели поместил под строгий присмотр и убедился, что она действительно не получала никакой другой пищи, кроме причастия. Можно привести немало подобных примеров и из других регионов. Таким образом, это поверье — один из составных элементов широко распространенной веры в жизненную силу евхаристии, возникшей в то самое время, когда создавались романы о Граале.

В Библии есть свидетельства более древней традиции веры в чудодейственную силу пищи. Наиболее известный пример такого рода — пресловутая манна небесная, целых сорок лет питавшая в пустыне Моисея и народ израильский. Апокрифическая ветхозаветная книга Премудрости Соломона описывает манну как «пищу ангелов», «хлеб, приготовленный без трудов, способный насытить и прийтись по вкусу всем», то есть, другими словами, дающий каждому человеку именно такую пищу, какую он хотел бы отведать. В «Поисках Святого Грааля» отождествление пищи Грааля с манной носит вполне конкретный характер: Ворсу говорят, что «пища Святого Грааля» — это «сладчайшая пища, каковой Он [Христос] питает их и каковой Он столь долго окормлял народ Израилев в пустыне». В контексте Нового Завета эта пища трансформируется в partis angelicas, «хлеб ангельский»; в тех же выражениях в начале XII в. описывается евхаристия в трактате Петра Преподобного19: «хлеб и жизнь человеков… который вовеки пребудет хлебом блаженных и пищей ангелов». Необходимо отметить, что, когда Грааль в «Продолжениях» оделяет избранных своей чудесной пищей, он прежде всего предлагает им хлеб и вино, и в этом отчетливо слышатся евхаристические тона. В других описаниях пиров, фигурирующих во французских романах XII в. так называемого Артуровского цикла, нет никаких упоминаний о том, что хлеб и вино подавались в этом особом качестве перед трапезой.

_{17. Тайная Вечеря. Миниатюра из манускрипта начала XII в., переписанного для монастыря Сен-Мор-де-Фоссе неподалеку от Парижа. На ней среди блюд на столе изображена рыба. Такие изображения, видимо, были известны Роберу де Борону, который первым упомянул рыбу как часть ритуальной трапезы Грааля.　Париж, Национальная библиотека.}

Между Граалем и Тайной Вечерей существует и другая связь, представляющая для нас особый интерес. В «Иосифе Аримафейском» рассказывается, что Господь повелел Иосифу воссоздать Тайную Вечерю, когда Он благословил стол Грааля; тем самым устанавливается связь между столом Тайной Вечери и Круглым Столом. Однако здесь присутствует один странный элемент: согласно преданию, Брон, муж сестры Иосифа, отправляется на рыбалку и приносит первую пойманную им рыбу. Это весьма странно и на первый взгляд выглядит неуклюжей попыткой найти объяснение позднейшему прозвищу Брона — «Богатый Рыбак», что связывает его с Королем-Рыбаком в «Повести о Граале». Но, как и в случае с Граалем и Распятием, визуальный образ служит ключом к происходящему: изображение рыбы фигурирует на целом ряде иллюстраций Тайной Вечери, относящихся к той эпохе20. Между тем Тайная Вечеря — это, естественно, Пасхальная трапеза, и по иудейской традиции в этот праздник рыбу вкушали лишь представители касты священников, тогда как Пасхой для простых людей служил ягненок (агнец). Более того, в христианской иконографии рыба21 служила символом Иисуса Христа; именно рыба символизировала Его во всем раннехристианском искусстве. Отсюда легко понять присутствие рыбы на Тайной Вечери; начиная с поздневизантийского периода художники помещают рыбу на столе Тайной Вечери. Пример — мозаики в Равенне. В XII в. эта традиция была обычным явлением, примером чего являются изображения, созданные в Северной Франции и Гильдесгейме (илл. 17). Изображения Тайной Вечери не слишком часты, но это представляет собой образец стандартной иконографии. А в одном из религиозных драматических действ того времени, посвященных Пассиям (Страстям Христовым), Иуда Искариот, улучив момент, когда за ним никто не следит, крадет рыбу со стола Тайной Вечери.

Таким образом, появление рыбы на столе Тайной Вечери легко объяснимо. Кроме того, этот эпизод — средство объединения титула «Богатый Рыбак», который получает Брон, со словами Христа, назвавшего Петра «ловцом человеков».

Еще более любопытен, но носит столь же гипотетический характер вопрос о том, почему Кретьен решительно отрицает возможность нахождения в Граале какой бы то ни было рыбы, тогда как на канонических изображениях Тайной Вечери хорошо видно, что на одном из блюд лежит рыба. Возможно, это случайность; не исключено, что это место в поэме Кретьена навело Робера де Борона на мысль связать — пускай даже в воображении — Грааль с Тайной Вечерей. Однако при этом возникает интригующая возможность того, что Кретьен, говоря о Граале, имел в виду блюдо Тайной Вечери, на котором должна была лежать рыба, но на самом деле лежала гостия.

Грааль как духовное утешение

Созерцание Грааля как акт духовного утешения — постоянная тема многих романов, достигающая своей кульминации в эпизоде романа «Поиски Святого Грааля», когда Ланселот, сознавая, что греховная любовь к Гвиневре лишает его возможности в полной мере присутствовать на службе в честь Грааля, удостаивается видения Священной Чаши и чувствует себя и вознагражденным этим видением, и наказанным за дерзкое безрассудство. Аналогичным образом Гильом Оксерский в своем трактате «Summa Аигеа», написанном ок. 1215–1220 гг., разбирает вопрос о том, достойны ли грешники созерцать гостию, и приходит к выводу, что, хотя грешник не должен прикасаться к гостии под страхом жестокого наказания, ему все же позволено видеть ее, ибо вследствие этого у него может возникнуть желание лицезреть Самого Бога, которое вынудит его исправить свою жизнь. Именно это и происходит с Ланселотом: он получает сильнейший удар и лишается чувств, когда пытается приблизиться к Граалю. Придя в себя, он надевает власяницу в знак покаяния и раскаивается в том, что потратил многие годы на удовлетворение своих греховных вожделений.

Это — далеко не воинствующее христианство в романе «Перлесво», силой обращающее в свою веру, а деликатное изложение богословских тем, имеющее ключевое значение для христианского вероучения. Хотя сама мысль о том, что запутанные богословские диспуты могли послужить источником вдохновения для вполне светской литературы, представляется нам странной и нелепой, нам для начала необходимо рассмотреть границы между мирянами и клириками, сложившиеся в конце XII в. Многие видные фигуры светской администрации были членами различных религиозных орденов, и, хотя власть оставалась в руках крупнейших и могущественных феодальных властителей, в эпоху быстрого распространения образованности им необходимы были грамотные секретари-помощники. Кстати сказать, слово «клерк» происходит от латинского «клирик» и имеет общий корень со словом «клир», то есть духовенство, люди Церкви. Так, знаменитый Томас Бекет22, любитель роскоши и удовольствий, стоявший во главе светской администрации Генриха И и впоследствии ставший аскетом и архиепископом Кентерберийским, представляет собой один из наиболее ярких примеров различий между обоими мирами. Такие люди чувствовали себя как дома и в том, и в другом «мире». Не будучи знатоками богословских тонкостей, они придерживались широких религиозных взглядов, что делало их восприимчивыми к новым идеям и побуждало вступать в спор с Церковью. В этом смысле не имеет особого значения, как звучал титул Робера де Борона: по-светски — «мессир» или по-церковному — «мэтр». Эти люди легко переходили из одного мира в другой, подобно тому как повести и истории о Граале трансформировались из романов в богословские трактаты, а у читателей не возникло чувства противоречивости.

Грааль и ересь

Доказать силу и действенность евхаристии означало поднять знамя борьбы с ересями; в этой связи повести о Граале можно прочесть как своего рода призыв к оружию, обращенный к рыцарству Европы, — призыв сплотиться против сил, угрожающих единству Церкви. Филипп Фландрский прославился своими преследованиями еретиков, и произведения Кретьена можно читать как своего рода roman-a-clef (роман-ключ), в центре которого находились кампании Филиппа против ересей23. Однако было бы преувеличением называть Персеваля образцовым средневековым христианином, борцом с ересью катаров и защитником веры: то, что нам известно из «Повести о Граале», представляет собой описание эволюции героя от почти агностического состояния духа до доблестного рыцаря — убежденного христианина, обыкновенного верующего, но не изувера-фанатика. Кстати, говоря о ереси, надо отметить важную деталь романов о Граале: все они являются своего рода квинтэссенцией ортодоксальности в отношении изложения христианской веры. Робера де Борона принято изображать вольнодумцем, симпатизировавшим еретикам, однако описание Св. Троицы в его романах и его взгляды на брак — который, кстати сказать, катары решительно отвергали — находятся в полном соответствии с учением Церкви.

Романы о Граале не заключают в себе никакой тайны: напротив, они раскрывают и выражают воззрения той эпохи. Философы и богословы дебатировали вопрос о природе евхаристии по тем же самым мотивам, по которым были написаны и эти романы. Начиная с X в. в обществе проявлялся все более заметный интерес к евхаристии. В IX в. церковный собор, собравшийся в Челси, признал физические элементы евхаристии, в частности — гостию, своего рода неосвященной реликвией, к которой следует относиться как к прочим святыням и которую не возбраняется полагать в фундамент вновь возводимых церквей или в основание алтаря24. Богословские дебаты о реальности присутствия Христа в Св. Дарах не только коренным образом изменили эти взгляды, но и сместили главный акцент литургии с воспоминания о Христе и святых к восприятию Христа как главной действующей силы в повседневной жизни каждого члена Церкви. В этом смысле евхаристия являла собой Самого Христа; этим и объясняется настойчивое желание всех собравшихся в храме видеть гостию, когда она только что освящена. По словам одного исследователя, к XIII в. евхаристия стала пользоваться всеобщим почитанием в качестве уникального, единственного в своем роде таинства.

Жаркие споры о «технической» стороне евхаристии, кипевшие прежде среди богословов, начали волновать умы и сердца простых верующих, которые собирались послушать проповеди и мессу в изложении приходских священников, своды богословских аргументов для которых готовили епископы, такие, как Роберт Гросстест Линкольнский, бывавший в Париже и Оксфорде и в 1220-е годы написавший свой трактат «Templum Dei» («Храм Божий»), Этот весьма ученый труд, в котором образ Храма используется как синоним христианской веры, перекликается с дюжинами аналогичных текстов, написанных иерархами Церкви в доказательство того, что священники в силу своего сана имеют право и возможность совершать Божественные таинства. Подобные тексты начали появляться в начале XIII в.; они представляют собой неотъемлемую часть попыток сделать содержание церковных служб и таинств более доступным для понимания мирян. Были написаны целые поэмы, посвященные изложению мессы, в частности, поэма Гонзало де Берсео «El sacrificio de la misa» («Жертва мессы»), созданная в начале XIII в. в Испании. Эти произведения были адресованы аудитории, которая не слишком хорошо владела латынью, но состояла из неплохо образованных благочестивых мужчин и женщин. В этой поэме присутствует сложная символика потира и дискоса как реликвий, замещающих собой гроб, в который Иосиф Аримафейский положил тело Христа, и камень, прикрывающий вход в этот гроб; это свидетельствует о том, что богословские аналогии и уподобления уже вошли в сознание достаточно широкой аудитории.

В несколько иной манере, но также предназначенной для использования проповедниками, выдержано собрание чудес, составленное Цезарием Гейстербахским25 — цистерцианским монахом, писавшим в 1220-е годы. Его книга явно адресована новоначальным — монахам, только-только вступившим в монастырь; однако собранные в ней истории суть отражение народной культуры той эпохи. Целую главу своего труда — а это двенадцатая часть книги — Цезарий посвящает историям и чудесам, связанным с евхаристией. Чудесные истории подобного рода имеют давнюю и устоявшуюся традицию, восходящую к Григорию Турскому26, писавшему в VI в., и уже упоминавшемуся нами трактату Пасхазия Радберта о евхаристии (IX в.). Рассказы о чудесах служат аргументом в пользу его утверждения о материальной реальности евхаристии. Во многих случаях эти истории весьма и весьма близки по манере к сценкам из романов о Граале, таким, как видение младенца-Христа в потире, что является общей темой для широкого круга произведений — от «Перлесво» до «Ланселот-Грааля»27. Эта история фигурирует и в более ранних источниках, но особую популярность она приобрела в XIII в. Мэттью Пэрис в своей биографии Эдуарда Исповедника28 рассказывает, что такое чудо имело место, когда архиепископ Вульфстан29 совершал мессу перед королем. Рассказывают, что подобное видение было явлено и Элеоноре, сестре английского короля Генриха III.

Традиция, представленная в труде Цезария, говорит немало важного об атмосфере романов о Граале. Это и истории о целительной силе евхаристии, перекликающиеся с эпизодами в романе «Ланселот», где Борс, Эктор, Персеваль и Ланселот исцеляются одним только появлением Грааля. А в пятой книге «Диалога о чудесах», озаглавленной «О демонах», приводится описание дьявола в различных обличьях, находящее отклик в приключениях Персеваля и Борса, описанных в романе «Поиски Святого Грааля», особенно — в изображении видений. Труд Цезария интересен прежде всего тем, что он находится как бы на границе религиозного текста и светского сочинения. Хотя он и предназначен для новичков его собственного монастыря, он включает в себя именно тот тип историй, который использовали цистерцианские проповедники для оживления своих проповедей и привлечения внимания паствы. Цезарий рассказывает об одном священнике, который не верил в Бога и для собственной защиты всегда носил меч. Однажды он ехал на мессу по пустынной дороге:

«…когда он подъехал к небольшому лесу, его объял столь превеликий страх и ужас, что у него, как говорится, волосы встали дыбом и все члены его покрылись холодным потом. Причина этого страха не замедлила заявить о себе, ибо, как только он поглядел в сторону леса, он заметил человека таинственной наружности, стоявшего под высоким деревом. И едва он взглянул на него, как человек тот вдруг начал быстро расти и вскоре сравнялся с деревом, и вокруг него все деревья шатались и скрипели и бушевали порывы ветра…»

Подобному эпизоду просто не могло найтись места в романах Артуровского цикла, а это показывает, как воображение, являющееся, по нашему мнению, главным фактором для подобного рода историй, прокладывает себе дорогу сквозь куда более широкий массив материала.

Влияние избранных мирян испытали на себе даже главные праздники Церкви и основы ее вероучения. Один из наиболее ярких примеров — праздник Corpus Christi30, посвященный евхаристии. Он был установлен во многом благодаря усердию Юлианы Корнильонской, принадлежавшей к религиозной общине Льежа и жившей в первой трети XIII в. Видение, легшее в основу праздника, было явлено, по-видимому, в 1208 г., то есть, другими словами, практически одновременно с созданием романов о Граале. Община Юлианы, бегинки31, была наиболее крупной и влиятельной среди подобных общин, члены которых стремились жить по евангельским заветам, не покидая, однако, мира и идя via media, то есть срединным путем, корни которого берут начало в раннехристианской практике. Таким образом, это еще один вариант темы Грааля: вместо избранников, принадлежащих к рыцарской элите Северо-Западной Европы, мы имеем дело с представителями бюргерских общин в городах того же самого региона.

Хотя Грааль многим обязан особой популярности евхаристии и спорам и дебатам вокруг нее, бушевавшим в ту эпоху, тем не менее Грааль и евхаристия — это отнюдь не одно и то же. Грааль — это одновременно и нечто большее, и меньшее, чем ключевой образ мессы, возникший как таинственное вместилище гостии и ставший впоследствии трансцендентным «транспортным средством» для видений высшего плана. Богословское восприятие Грааля и те «тайны», которые часто упоминаются в романах о Граале, необходимо проанализировать и дополнить элементами, недостающими в нашей панораме Грааля.

• 1. «Также и чашу после Вечери, и сказал: «сия чаша есть новый завет в Моей Крови; сие творите, когда только будете пить, в Мое воспоминание» (1 Кор. 11, 25).
• 2. Амвросий Медиоланский (ок. 339–397) — святой, учитель Церкви, епископ Милана, проповедник. Автор толкований на библейские тексты, создатель модели отношений между Церковью и государством (империей), провозглашавшей императора «исполнителем наказов Христа». Им написано множество латинских вероучительных сочинений, писем. Кстати, именно Амвросий крестил бл. Августина Иппонского. Он — автор ряда гимнов, положенных им на восточные распевы и до сих пор исполняемых в православной церкви. Пользовался громадным авторитетом в Церкви, оказывая влияние даже на императоров.
• 3. Карл Великий (Шарлемань) (742–814) — император, основатель династии Каролингов. Активно распространял христианство в Западной Европе и посылал огромные суммы денег на выкуп христиан, попавших в плен к сарацинам (мусульманам).
• 4. Бенедиктинский орден, носящий имя св. Бенедикта Нурсийского (480–547), представлял собой конгрегацию монастырей, руководствовавшихся уставом св. Бенедикта. Устав был создан ок. 535–540 гг. и распространился по всей Италии и Галлии. С VII в. устав действовал и в женских монастырях. Бенедиктинские монастыри были подлинными центрами культуры и образования в Западной Европе в эпоху Средневековья. С XII в. бенедиктинцы начали терять былое влияние, но реформа 1424 г. вдохнула в орден новую жизнь. В середине XIX в. начался новый расцвет бенедиктинцев, которые вернулись в Англию и открыли множество монастырей в Южной и Северной Америке.
• 5. Пасхазий Ратберт (ок 785–860) — католический святой, французский аббат, богослов, автор трактата «О теле и крови Христа», вызвавшего полемику и возражения богословов и клириков, но затем положенного в основу католического учения о евхаристии.
• 6. Ратрамн — монах, автор трактата «О теле и крови Бога», написанного в 850 г. в качестве ответа-возражения аббату Пасхазию.
• 7. Иоанн Скот Эригена (ок 810–877) — ирландец по происхождению, философ, наставник при дворе Карла Лысого. Основной принцип философии Эригены, изложенный в его труде «О разделении природы», — исходящее от Бога единство природы, посредством Божественной идеи сообщающееся с чувственно воспринимаемым миром. Эригена — один из основателей философии мистицизма в Средние века, предтеча западной схоластики. Он перевел на латынь (в 858 г.) корпус сочинений Дионисия Ареопагита и написал комментарий к трактату «О небесной иерархии».
• 8. Готшальк Обрезский (ок. 803–868) — немецкий монах, поэт, богослов. Сложил с себя сан, а затем вновь принял монашество. На синоде в Майнце (848 г.) был обвинен в ереси. Готшальк придерживался мнения, что спастись могут лишь избранные, а остальные обречены на погибель. Автор трактата «О предопределении».
• 9. Диоцез — в католической церкви: епархия, епископальный округ.
• 10. Более подробно о богословских аспектах возношения см. Dumoutet. Le desir de voir la hostie et les origins de la devotion au Saint-Sacrement (Paris, 1926).
• 11. Катары (от греч. «катарос» — «чистый») — еретическая христианская секта, процветавшая в XII–XIII вв. в Западной Европе. Катары исповедовали манихейский дуализм с сильной примесью раввинистического иудаизма; многие их обряды (и название, в котором слышится не только греческое «катар», но и ивритское «кошер») имели талмудические корни. Имели собственную иерархию и епископат; Иисуса Христа считали одним из ангелов, а его страдания — иллюзией. В 1220-е г. папа римский объявил Крестовый (так называемый Альбигойский) поход против катаров Тулузы и Прованса, завершившийся массовой резней еретиков, многие десятки тысяч которых погибли. Любопытно, что в некоторых книгах катаров фигурирует Святой Грааль, игравший особую роль в их учении, и поэтому репрессии против них иногда называют Крестовым походом против Грааля. В 1224 г. был захвачен оплот катаров — огромная крепость Монсегюр в Пиренеях. В начале XV в. катары прекратили существование.
• 12. Вальденсы — члены возникшего в XII в. во Франции движения, проповедовавшего бедность. Основателем движения считается Пьер Вальдес (Вальдо). Папа римский Лука III в 1184 г. своей буллой подверг вальденсов анафеме и отлучил их от Церкви. Вальденсы признавали причастие и сами причащались один раз в год, но отрицали почитание святых и молитвы об усопших. В результате гонений большинство вальденсов вернулось в лоно Римско-католической церкви.
• 13. Иннокентий III (Лотарио, граф Сеньи) занимал папский престол в 1198–1216 гг.
• 14. Гонорий именуется Augustodunensis (Августодуненсис), что прежде по традиции переводилось как «Аутунский», что указывает на его происхождение из Бургундии, однако в наши дни ученые соглашаются во мнении, что начало его карьеры прошло в Англии, а впоследствии судьба занесла его в Регенсбург. См. Масу (1984), 65.
• 15. В иудейской традиции вход в гроб (пещеру в скалах) закрывал большой округлый камень типа плиты; этот камень фиксировался небольшим булыжником, именовавшимся дофег. Поэтому, чтобы открыть гроб, нужно было убрать дофег и перекатить вбок основной камень. Именно на этой округлой форме камня основано его сравнение с дискосом — небольшой, обычно серебряной тарелкой.
• 16. Алкуин (латинизированная форма — Альбинус; 735–804) — богослов, писатель, сподвижник Карла Великого в осуществлении просветительских проектов «Каролингского возрождения». Автор сочинений по литургике, грамматике, агиографии, а также многочисленных латинских стихотворений. Ввел заглавные буквы в рукописном шрифте, которому обучали в его школе.
• 17. в экстремальных ситуациях (лат.).
• 18. Гуго Линкольнский (1140–1220) — святой, епископ Линкольнский. Француз по происхождению. Принял монашество в восьмилетием возрасте вместе с отцом. В сане епископа отстаивал церковные свободы и, пользуясь большим влиянием, способствовал заключению мира между Англией и Францией. Любопытно, что день его памяти и сегодня отмечается в англиканской церкви, не признающей культа святых.
• 19. Петр Преподобный (также — Петр Блаженный из Монбуасье, ок. 1092–1156) — выдающийся французский священнослужитель из аббатства Клюни, способствовавший своими реформами быстрому возвышению Клюни. Пытался опробовать ненасильственные методы во время Крестовых походов и первым предпринял латинский перевод Корана с целью опровержения божественности последнего. Автор богословских трактатов, гимнов и писем.
• 20. См. Schiller, Gertrud, Iconografie der christlichen Kunst: 2. Die Passion Jesu Christi (Gutersloch 1968), 2,41–46. Мне не удалось найти доказательства ее утверждения о вкушении рыбы за Пасхальной трапезой.
• 21. Использование в качестве символа Иисуса Христа именно рыбы объясняется тем, что по-гречески слово «рыба» представляет собой криптограмму, означающую в переводе «Иисус Христос Сын Божий Спаситель». Изображение рыбы в качестве символа христианства удержалось до первой трети IV в., когда уступило место кресту. Впоследствии на Вселенских Соборах использование любой зооморфной символики применительно к Христу было запрещено как хула на воплощение Второго Лица Св. Троицы, и поэтому появление ее на изображениях XII–XIV вв., созданных художниками-католиками (католическая церковь признает догматы и оросы первых Семи Вселенских Соборов), могут восприниматься как завуалированный вызов и дань эзотерике, осужденной Церковью.
• 22. Бекет, Томас (1118–1170) — канцлер Англии в 1155 г.; в 1162 г. против своей воли был назначен архиепископом Кентерберийским. В роли иерарха Церкви отстаивал ее интересы и в результате распрей с королем был выслан из Англии на семь лет, а затем после возвращения и примирения с королем убит по его приказу.
• 23. См. Roquebert, Michel. Les Cathares et le Graal (Touluse, 1994), 49–50. Труд Рокебера весьма основателен и интересен, и я не согласен с ним лишь в отношении прочтения этого места.
• 24. См. Geary, Patrick J. Furta Sacra: Thefts of Relics in the Central Middle Ages (Princeton, NJ, 1978), 39–40. Согласно «Хронике» Робера де Ториньи, реликвия Святой Крови в Фекаме после своего явления была помещена «в алтаре».
• 25. Цезарий Гсйстербахский (ок. 1170–1240) — немецкий проповедник, экклезиологические писания которого были популярны в XIII–XIV вв. Наиболее известен его «Диалог о чудесах» (1223), содержащий поучительные рассказы о жизни монахов-цистерцианцев. Известность Цезарию принесло и его стойкое противодействие рационализму в схоластической философии. Его главный труд — книга о жизни святого Энгельберта.
• 26. Григорий Турский (540–596) — епископ г. Тур во Франции, автор знаменитой «Истории франков», ставшей основным достоверным источником сведений о меровингском периоде истории Франции.
• 27. См. у Цезария Гейстербахского. Fanni Bogdanov «Perlesvaus» в кн. Le roman jusqu… a la fin du XIII-е siecle, in Frapper and Grimm (1984) утверждает, что «Перлесво» появился позже трудов Цезария, на том основании, что эти два свидетельства очень похожи, однако при этом столь же вероятно, что дело обстояло наоборот, и именно Цезарий заимствовал сведения из «Перлесво». Возможен и другой вариант: учитывая огромный интерес в ту эпоху к чудесам, связанным с евхаристией, не исключено, что оба текста восходят к одному и тому же источнику.
• 28. Эдуард Исповедник (1003–1066) — король Англии в 1042–1066 гг., канонизирован в 1161 г. Его тесные связи с Нормандией приготовили почву для завоевания Англии норманнами. После его кончины началась смута, и после битвы при Гастингсе на трон Англии взошел Вильгельм Завоеватель.
• 29. Вульфстан (ум. 1023) — епископ Ворчестера и Йорка с 1002 г. до своей кончины; автор проповедей и «Обращения к англичанам», вызвавшего резкие нападки на него. Несмотря на недовольство набегами датчан, составил своды законов для датских правителей Этельреда и Кнуда (Канута).
• 30. Т. е. Тела Христова. (Прим. авт.)
• 31. Бегинки — члены благочестивых женских общин. Происхождение названия этой структуры неясно. Бегинки не давали никаких обетов и не подчинялись орденским уставам, занимаясь делами благотворительности; они имели возможность в любое время покинуть общину и выйти замуж. В начале XIV в. из-за необычной свободы и даже «испорченности» нравов бегинки подверглись репрессиям инквизиции.