Глава девятая. Темные истории, сомнительные реликвии

Связь с библейской традицией: Иосиф Аримафейский и Лонгин

Для средневекового читателя образы Грааля и копья оказывались генетически связанными с библейским преданием. Подобные представления были весьма устойчивы и отразились во всех романах, за единственным исключением, которое составляет роман самого Кретьена. Грааль и копье обычно описываются как реликвии, связанные со страшными Страстями Господними. И нет оснований сомневаться в том, что отсутствие библейских реминисценций у самого Кретьена является результатом незавершенности его романа, и только.

В прологе к роману «Перлесво» дается краткий и точный отчет об основных событиях, связанных с Граалем и копьем, и рассказывается о той роли, какую они сыграли во время Распятия.

«Иосиф… в продолжение семи лет был воином при Пилате и не просил за свою службу ничего, кроме разрешения снять тело Спаса нашего со Креста… Пилат разрешил Иосифу взять тело Спасителя, полагая, что, сняв со Креста, Иосиф с позором протащит Его тело чрез весь град Иерусалим и бросит где-нибудь на гноище за чертой города. Но намерения доброго воина были не таковы: напротив, он воздал телу всевозможные почести и с миром упокоил его в священном гробе; он же хранил копье, пронзившее ребра Христа, и Святой Сосуд, в который верующие в Него, исполненные страха Божия, собрали кровь, что истекла из ран Его, когда Он был пригвожден ко Кресту».

Благодаря «Персевалю в прозе», а также «Первому» и «Третьему» продолжениям мы знаем, что это копье имел при себе воин по имени Лонгин. Хотя в большинстве случаев этот герой остается безымянным, нетрудно убедиться, что в описании копья отразились конкретные черты и бытовые подробности предания о Лонгине.

Что касается Распятия и Страстей Господних, то романы далеко отходят от библейской версии событий. Если мы обратимся непосредственно к тексту Евангелий, то обнаружим, сколь скромную роль играет в них Иосиф Аримафейский. Он кратко упоминается в трех Евангелиях, свидетельства которых о крестной смерти Христа практически совпадают, — то есть в так называемых синоптических Евангелиях, в которых Иосиф предстает как «знаменитый член совета» (Мк. 15,43) или «богатый человек из Аримафеи» (Мф. 27,57). При этом евангелист Матфей сообщает, что «Иосиф… также учился у Иисуса» (Мф. 27,57). Евангелист Иоанн, чей рассказ отличен от свидетельств синоптиков, уточняет, что совершить над телом Иисуса традиционные для иудеев погребальные обряды Иосифу помогал Никодим (Ин. 19,39–40). И это все, что нам сообщается. Копье фигурирует на страницах Евангелия от Иоанна: «Но один из воинов копьем пронзил Ему ребра, и тотчас истекла кровь и вода. И видевший засвидетельствовал, и истинно свидетельство его…» (Ин. 19, 34–35).

Христиане последующих веков не удовольствовались столь кратким рассказом, поэтому получили распространение «доработанные» апокрифические версии Евангелий. Новозаветный канон, как всем известно, формировался в течение некоего периода времени, причем на определенном этапе становления канона из него были исключены даже Евангелие от Иоанна и Откровение Иоанна Богослова (Апокалипсис). С другой стороны, в наиболее древних дошедших до нас списках Библии встречаются книги, которые ныне преданы почти полному забвению, например послание апостола Варнавы1, «Климентины»2 (послания Климента, папы римского) и «Дидахе»3 («Учение двенадцати апостолов»). Почти не пользуются авторитетом пространные повествования о Страстях Господних, такие, как старинное Евангелие от Петра4 (ок. 150 г. по Рождестве Христове), «Деяния Пилата», называемое также Никодимовым Евангелием5, написанное на исходе IV в.6. Некогда эта книга пользовалась чрезвычайной популярностью и была переведена на все европейские языки с латинского оригинала, который сам являлся переводом, выполненным в V в. Один из европейских переводов был включен в состав романа из Артуровского цикла, известного как «Книга об Артуре». Существует свыше четырехсот изводов латинского протографа, в основу которых положены три главные версии текста. Чаще всего переводы были свободными, впитавшими в себя и новые образы, порожденные воображением, и традиционные детали, заимствованные из Евангелий. Возникшая в результате подобной компиляции книга вызывала глубочайшее уважение и воспринималась, как это ни странно, как аутентичная: в Библии, составленной для Ричарда II, Никодимово Евангелие помещено между Евангелием от Иоанна и «Деяниями апостолов». Именно в Никодимовом Евангелии с чрезвычайной полнотой рассказывается о событиях, произошедших после Страстей Господних.

Итак, эта книга сообщает нам следующее: евреи схватили шедшего им навстречу Иосифа Аримафейского сразу же после того, как он упокоил тело Христово во гробе, и решили предать оного смерти. Иосифа бросили в темницу, без окон, с опечатанными дверьми. Но когда на следующий день евреи взломали печати, намереваясь убить Иосифа, то его и след простыл. Никодим (который характеризуется как один из лидеров еврейских, бывший в то же время тайным учеником Христа) настоял на том, чтобы на поиски Иосифа и Христа были разосланы гонцы, поскольку ходили слухи, якобы Христа видели в Галилее. Иосифа нашли, Христа — нет. Когда Иосиф вернулся в Иерусалим, он поведал, как Христос явился ему в темнице и освободил его. Никодимово Евангелие заканчивается допросом трех раввинов, которые засвидетельствовали, что Христос вознесся на небеса. Следствие вели Анна и Каиафа, первосвященник, взявший под свою защиту тех, кто видел Христа.

«распятым на лобном месте, или Голгофе, с двумя разбойниками; когда Ему дали уксус, смешанный с желчью7, а воин по имени Лонгин пронзил Его ребра копьем. Почтенный же отец Иосиф испросил Его тело…»

Впервые имя Лонгина упоминается именно в этом тексте. Популярность Никодимова Евангелия способствовала распространению этого сказания. В IX в. эти свидетельства стали частью церковного предания и отразились в трудах Беды Достопочтенного8, блаженного Рабана Мавра9 и блаженного Ноткера Сант-Галленского или Немецкого (Губастого). Более того, цитаты из этого Евангелия встречаются у поэтов, творивших в жанре chanson de geste и создавших полуисторические поэмы, воспевающие славные воинские подвиги былых времен и нынешних, то есть пришедшихся на эпоху написания рыцарских романов — на середину XII в. В этих поэмах шесть раз встречается деталь, находящая себе прямое соответствие в описании процессии Грааля в романе Кретьена де Труа: это кровь, истекающая из острия копья и струящаяся вниз, прямо на руку копьеносца, который может оказаться самим Лонгином или юным слугой. Эта деталь заимствована из версии легенды о Лонгине, в которой он слеп: иудейский надзиратель дает Лонгину копье и направляет его руку прямо в ребра Спасителя. Когда кровь начинает сбегать вниз по копью на руку Лонгина, он подносит ее к своим глазам и исцеляется от слепоты и только теперь осознает весь ужас содеянного. Этот мотив заимствуется религиозной пьесой XII в. «Resurrection du Sauveur» («Воскресение Спаса»), написанной, видимо, в Англии или Нормандии. Трудно отрешиться от мысли, что сознательно или бессознательно Кретьен имел в виду эту легенду о Святом Граале.

Робер де Борон значительную часть сведений об Иосифе Аримафейском почерпнул из Никодимова Евангелия. Впрочем, этот же текст или группа текстов послужили источником многих других сюжетов. Так, Робер де Борон посвящает нас в историю Веспасиана, сына императора Тита, исцелившегося при взгляде на нерукотворный образ Христа, принадлежавший бедной женщине по имени Вероника, которую Пилат отослал в Рим. Этот сюжет часто встречается в продолжении Никодимова Евангелия, бытовавшем под названием «Исцеление Тиберия». Вероника встретила Христа, шедшего к месту Крестных Страданий, и протянула Ему плат, чтобы он мог вытереть Свой лик Когда же она пришла домой, то обнаружила, что на плате появился чудотворный образ Христа. Эта история имеет лишь косвенное отношение к Иосифу Аримафейскому и повести о Граале, однако она раскрывает причины, по которым Веспасиан напал на иудеев и понудил Иосифа Аримафейского со своими последователями покинуть Иерусалим10. Важность этого сюжета объясняется тем, что он связан с историей еще одной реликвии, причастной Крестным Страданиям Христа. В результате мы видим, что «История Грааля» на две трети состоит из мотивов, звучащих в легендах, которые сложились вокруг двух величайших реликвий, несущих на себе отсвет Крестных Страданий11.

В «Перлесво» в действии принимают участие еще две священные реликвии. Во-первых, это терновый венец, заключенный внутрь золотого кольца, в честь которого совершаются богослужения в замке, носящем его имя. Когда Ланселот вопрошает: «Что это за златое кольцо?» — ему отвечают, что это «терновый венец… который язвил главу Спасителя мира, когда Он пребывал пригвожденным ко Кресту. Королева здешнего замка убрала его в золото и усыпала драгоценными камнями…» Этот венец будет носить рыцарь, который первым удостоится лицезреть Грааль, то есть Перлесво. Во-вторых, на Погибельном Кладбище сестра Перлесво обретает частицу Плащаницы Христа, без которой Перлесво не сможет вторично проникнуть в замок Грааля.

_{12. Иосиф Аримафейский собирает кровь Христа во время Снятия со Креста. Миниатюра из манускрипта Арнульфа де Кая, завершенного 27 августа 1286 г. в Амьене; Бонн, Университетская библиотека Боннского университета.}　

Ключевое различие между версиями истории Иосифа Аримафейского, изложенными в Никодимовом Евангелии и в романе Робера де Борона, заключается в том, что последний не только упоминает Грааль в связи с погребением Иисуса, которое взял на себя Иосиф Аримафейский, но и описывает Грааль в виде сосуда, в который была собрана кровь Христа. Насколько нам известно, до романа Робера де Борона (содержащийся в романе Кретьена де Труа вопрос о гостии, находящейся в Граале, оставим пока в стороне) ни один из письменных источников не называет Грааль сосудом, причастным святыне. Но, может быть, существуют промежуточные версии истории о погребении Христа, в которых тема собирания святой крови звучит в отрыве от особо уважительного описания сосуда, в котором она пребывала? Письменных свидетельств, подтверждающих эту гипотезу нет, но если мы всмотрится в духовные изображения той эпохи, то, по всей видимости, мы придем к выводу, что подобная традиция существовала.

Иконографические типы Распятия

Вплоть до конца Средневековья наиболее каноничным считался образ Распятия, представляющий Христа на Кресте, рядом с которым склонились в скорби Богородица и св. Иоанн12. По мере распространения апокрифов композиция усложняется и становится многофигурной. Особое значение получает копье, поразившее бок Спасителя. Фигура Лонгина с копьем, коим он пронзает ребра Христа, композиционно уравновешивается изображением воина, стремящегося облегчить предсмертные муки Спасителя и подносящего к Его устам трость с напитанной уксусом губкой на иссопе. Появляются и другие добавления к традиционному сюжету.

Ориген, написавший в IV в. комментарии к Евангелию от Матфея, полагал, что удар Лонгина можно с равной степенью признать милостью, призванной положить конец страданиям Иисуса, и причиной смерти Христа, ибо удар копьем ознаменовал момент Его смерти. Этот иконографический сюжет, восходящий к V в., воспроизводит целая серия пластин, выполненных в технике резьбы по кости. Преобладавшая в искусстве Ирландии и распространившаяся под ее влиянием по всей Европе, подобная иконография становится популярной при Каролингах. Именно ее мы встречаем на старинных миниатюрах — она становится одним из канонических типов Распятия. Иногда на иконе, изображающей Распятие, мы, как того и следовало ожидать, видим только три фигуры, но вместо Богородицы и св. Иоанна здесь появляются Лонгин и другой воин, известный в апокрифах под именем Стефан.

Это вплотную подводит нас к новой теме, имеющей для нашего исследования первостепенное значение, — к теме потира, в который собирают кровь и который характерен для некоторых иконографических типов Распятия. Прежде всего обратим внимание на те изображения, на которых потир стоит на земле возле подножия Креста у ступней Самого Христа. При этом трудно с уверенностью сказать, является ли этот сосуд чашей Тайной Вечери, ибо, возможно, он служит для хранения желчи, которую поднесли Спасителю испить перед Распятием, или уксуса, предложенного Ему позже. А вот живописец изображает, как кровь Христа стекает непосредственно в сосуд, который либо парит в воздухе, либо стоит на земле, — в подобном случае мы можем быть уверены, что имеется в виду Евхаристическая Чаша. Кроме того, «богослужебный потир» мы обнаруживаем на иллюстрации к 115-му псалму из Утрехтской Псалтири (середина IX в., Реймс), где неизвестный (возможно, царь Давид) в одной руке держит потир, а в другой — покров от потира или дискоса13.

В истории иконографии есть еще один интересный этап, отмеченный появлением символической фигуры, часто поясняющейся надписью «Экклесия» (то есть Церковь), стоящей рядом с Лонгином или же в одиночестве и подносящей к самым ранам Христовым чашу, в которую стекает Его честная кровь. Образ Церкви получил широкое распространение и проник в искусство конца эпохи Каролингов (XI в.), видимо, из Византии. Судя по дошедшим до нас памятникам, этот образ был неотъемлемой частью иконографии Распятия.

_{13. Распятие с маленькой фигуркой неизвестной, стоящей у ног Спасителя возле основания Креста, держащей чашу, в которую стекает кровь Христа, — характерный, хотя довольно поздний, пример преломления этой темы в духовной живописи. Миниатюра из служебника середины XIII в. из Вестфалии. Кембридж, Фицвильямовский музей.}

Одна из миниатюр поражает своей необычностью: на ней предстает перед нами не Экклесия и даже не Лонгин, а маленькая женская фигурка с нимбом, стоящая у ног Спасителя около основания Креста и держащая чашу, в которую стекает честная кровь Христова. Соотнести эту крохотную фигуру с каким-либо из известных персонажей из повествовательных или иконографических описаний Распятия представляется весьма трудным. Самая близкая к этому образу параллель встречается, видимо, в искусстве позднего Средневековья, разрабатывавшего исполненный символического смысла мотив Распятия Христова добродетелями. Кроме того, этот женский образ перекликается с двумя «Продолжениями», в которых Иосиф собирает кровь, которая струится со стоп Христа, распятого на Кресте.

_{14. Одна из самых ранних среди известных в наши дни иллюстраций, воссоздающих собирание крови Христовой во время Распятия. Миниатюра из Утрехтской Псалтири (середина IX в., Утрехт, Университетская библиотека): мы видим фигуру неизвестного, протягивающего потир, в который стекает кровь.}

На заключительном этапе развития иконография Распятия возвращается к простой трехфигурной схеме. Однако вместо Девы Марии и евангелиста Иоанна перед нами предстают Экклесия14, стоящая слева от Креста с чашей в руках, и Синагога, являющаяся аллегорией иудаизма и уходящая в ослеплении (ибо повязка на глазах символизирует духовную слепоту) влево от Креста. У Перлесво было что поведать об этих двух фигурах, олицетворяющих Новый и Ветхий Заветы. В последний раз этот образ подвергся метаморфозе в росписях Каталонской церкви, являющейся памятником романского искусства: Экклесия и Дева Мария предстают как одно лицо, и уже Сама Богородица поднимает и держит мистическую чашу.

Важность подобных образов заключается для нас в том, что собирающими кровь Господню — в чашу или блюдо — предстают именно женщины, рядом с которыми мы видим Лонгина. Обе фигуры вызывают у нас однозначную ассоциацию с процессией Грааля. Этот факт, впрочем, еще не позволяет нам утверждать простое тождество образа девы, несущей Грааль, с фигурой Эюслесии при Кресте. Подобные изображения могли послужить лишь отправной точкой для творческого воображения таких писателей, как Кретьен де Труа, создавших на их основе свою собственную систему образов. Итак, духовная живопись содержит свидетельства бытования альтернативного предания о Граале, уходящего корнями в пролог к роману «Перлесво», где кровь Христова собирается не Иосифом Аримафейским и не во время Снятия со Креста, но руками анонимного персонажа во время Распятия.

_{15. Более совершенный иконографический тип Распятия и Святой Крови, с аллегорическими фигурами вместо привычной группы апостолов и Богородицы. Экклесия, аллегория Церкви, в одной руке держит стяг, а в другой — потир. В то время как Синагога, аллегория закона и Ветхого Завета, изображена с завязанными глазами, справа от зрителя. Миниатюра на эмалевой пластине, созданная в Гильдесгейме ок. 1170 г. Париж, музей Клюни.}

В религиозных христианских манускриптах нет ни одной миниатюры Распятия, на которой был бы изображен Иосиф Аримафейский. Среди всех известных иллюстраторов манускриптов о Граале лишь один-единственный художник изобразил его на миниатюрах Распятия и Снятия со Креста, что приблизило эти иллюстрации к полноценным иконам. На миниатюрах Распятия, выполненных этим иллюстратором, в качестве сосуда, в который Иосиф Аримафейский собирает со стоп Христа кровь, трижды предстает потир, а во всех прочих случаях этим сосудом оказывается чаша Тайной Вечери, напоминающая по форме дискос (илл. 12–16).

Однако до наших дней дошел один манускрипт, который, на наш взгляд, достаточно хорошо отражает легенду об Иосифе из Никодимова Евангелия. В основу этой древней рукописи, созданной в Вейнгартенском аббатстве поблизости от озера Констанция на юге Германии, положено роскошное Евангелие из Англии, которое вскоре после 1100 г. Юдифь (Джудит) Фландрская отказала в своем завещании этому аббатству. Великолепные миниатюры, украшавшие Евангелие из Англии, вдохновили монахов аббатства на создание манускриптов, выдержанных в том же стиле. Одно из рукописных Евангелий, выполненное спустя примерно четверть века после знаменательного дара Юдифи, украшено миниатюрой Снятия со Креста, которая впервые зафиксировала бытование в Западной Европе предания о том, что кровь Христова была собрана в момент Снятия. На этой миниатюре мы видим (илл. 16) двух мужчин, снимающих тело Христа со Креста, а справа фигуру человека, собирающего честную кровь Христову в потир. Возможно, это св. Иоанн; в подобном случае миниатюра является иллюстрацией к стиху из Евангелия от Иоанна, в котором евангелист сообщает, что он сам видел, как из ребер Спасителя истекли кровь и вода. Однако, судя по атрибутам, эта фигура может принадлежать как св. Иоанну, так и Лонгину. Но это ни в коем случае не Иосиф Аримафейский, ибо совершенно очевидно, что он вместе с Никодимом предстает перед нами в центре композиции поддерживающим Спасителя и извлекающим из Его тела гвозди.

_{16. На миниатюре из Евангелия, переписанного в Вейнгартенском аббатстве на юге Германии в самом начале XII в., изображено Снятие со Креста. Справа фигура неизвестного, собирающего кровь Христа в потир. Перед нами первое свидетельство бытования предания о собирании крови Спасителя именно во время Снятия со Креста. Миниатюра, что примерно на век старше романа Робера де Борона, создана в аббатстве, в котором особым почитанием пользовалась Святая Кровь, получившая статус одной из величайших реликвий.}

Таким образом, мы вплотную подошли к образу чаши, связующему Никодимово Евангелие с Граалем и многократно описанному в романах в виде сосуда, в который во время Снятия со Креста была собрана кровь Спасителя. Судя по дате создания миниатюры, этот образ возник независимо от романов о Граале, что указывает на древность бытования предания о чаше в Европе. Грааль, как мы видим, всегда сохраняет самую тесную связь с Распятием и связанными с ним реликвиями. Но наиболее бесспорным художественным воплощением Грааля является реликвия, предстающая перед нами на миниатюре из Вейнгартенского Евангелия и принимающая в себя Святую Кровь. Что касается крови Христа, то преклонение пред ней процветало в средневековой Европе. Святая Кровь сама стала культовой реликвией, к рассказу о почитании которой мы теперь и переходим.

Реликвии, бывшие свидетелями Распятия

Сегодня нам трудно себе представить ту власть, которой обладали христианские реликвии. Они хранились в пыльных тайниках церковных сокровищниц. Почти невидимые фрагменты той или иной святыни выставлялись напоказ в реликвариях и раках удивительно тонкой работы. В наши дни большинство реликвий, почитаемых лишь горсткой верующих, стали частью канувшего в небытие прошлого. Но в Средние века реликвии обладали неограниченной властью, за них платили в буквальном смысле по-царски. В раннехристианской Церкви реликвиями становились материальные объекты, запечатлевшие подвиг святых и мучеников, но особым почитанием среди первохристиан пользовались мощи первомучеников, служившие напоминанием об их страдании за веру. По мнению верующих, мощи и другие реликвии источали великую благодать — именно поэтому так страстно желали обрести их впоследствии. До нас дошел текст, составленный, по преданию, группой мучеников, которые перед смертью молили, чтобы их прах не был развеян по всей земле.

От преклонения перед реликвиями как перед источником благодати оставался один шаг до возникновения почитания их целительной силы, которая была и остается важнейшим стимулом паломничеств: когда не на что и не на кого более уповать, люди чают чудесного исцеления у раки святого. Иногда мощи становились центрами местных языческих культов, преследуемых христианством: святые подавали благодатную помощь, выполняя функции, которые некогда приписывались языческим божествам: исцеляли от болезней, являли молящимся заступничество пред Богом, наказывали сомневающихся в их власти.

Духовенство, монашество и светская знать жаждали обрести реликвии, причем не только и не столько ради самих реликвий, сколько ради изливаемой ими благодати, как выразились бы паломники, или ради престижа15.

Когда примерно в 1135 г. выдающийся историк Уильям Малмсберийский составлял летопись Гластонберийского аббатства, он включил в него не только повесть о его основании и историческом прошлом, но и перечень великого множества реликвий, которыми владело аббатство. Перечислив примерно тридцать святынь, он обобщает сказанное:

«Во времена датчан, развязавших здесь войну, из королевства Нортумбрия было вывезено множество реликвий. Другие были похищены из Уэльса, подвергавшегося постоянным нападениям, и доставлены в Гластонбери, подобный сокровищнице святынь».

Весьма показательна история приобретения Тернового Венца, который король Людовик IX Святой (1226–1270) вывез из Константинополя примерно в 1239 г., заплатив за оный византийскому императору всю сумму его долга венецианцам. Для этой святыни король построил церковь Сен-Шапель в Париже, вошедшую в состав королевского дворца и прославленную ныне как шедевр архитектуры ранней готики или как каменный ларец для бесценного трофея.

Культ реликвий начал складываться еще в III в. Первые паломники в Палестину, коим указывали места, где происходили евангельские и ветхозаветные события, вскоре вернулись на родину, принеся с собой реликвии, связанные с евангельскими повествованиями и особенно со Страстями Господними. Приблизительно в 326 г. мать императора Константина, Елена, отправилась в Палестину на поиски Честного Креста Господня, — и, как говорится об этом в житии, действительно нашла его. Эта величайшая из христианских святынь во времена создания романов о Граале часто выставлялась на всеобщее обозрение. Как это ни ужасно, но часть Креста Господня, принадлежавшая иерусалимским королям, была отвоевана у них в 1178 г. во время чудовищного разгрома христиан сарацинами на Хаттинском холме16. Цари и короли придерживались традиции выносить на поле сражения Крест Господень. Крест принес победу в битве при Рамла (Рампах) 1103 г., то есть не более чем через два года после основания в Иерусалиме Христианского королевства, возникшего в результате Первого Крестового похода. В последующие десятилетия почти все серьезные боевые действия христианских армий происходили в присутствии Креста, благословляющего и изливающего благодать. Но когда Саладину удалось собрать войско, значительно превосходящее численностью ряды крестоносцев, собравшихся под Хаттином, Крест, или Честное Древо Господне, попал в руки сарацин. Стремясь вдохновить народ на новый поход на Восток — то есть на новый Крестовый поход (1189–1190 гг.), проповедники чаще всего напоминали о необходимости отвоевать Крест Господень.

В истории похода франков на Восток копье Лонгина сыграло еще более поразительную роль. Оно было обнаружено в самый критический момент осады Антиохи, 14 июня 1098 г., — когда удача отвернулась от участников Первого Крестового похода: св. Андрей явился в видении одному бедному крестоносцу, провансальцу Пьеру Бартоломи, и указал ему тайник в храме св. Петра. Рассказ Бартоломи вызвал сомнения, но в конце концов ему поверили, тем более что видения продолжали повторяться. Стали копать — и вот, когда отчаялись что-либо найти, Бартоломи извлек из земли и торжественно показал всем копье. Крестоносцы, осаждаемые с разных сторон турецкими полчищами и защитниками цитадели, воспрянули духом и совершенно неожиданно одержали над турками победу.

Но были и трезвые умы, не принявшие рассказ о подобных событиях за чистую монету. Знаменательно, что среди скептиков оказался и глава похода — Адемар Монтейский, епископ Пюи. Вероятно, он видел Святое Копье среди реликвий, принадлежавших императору Византии, который был абсолютно уверен в подлинности своей святыни. Копье это хранилось в императорском дворце, в домовой церкви в честь Фаросской иконы Божией Матери, наряду с другими реликвиями — свидетелями Страстей, такими, как обнаруженный св. Еленой Честной Животворящий Крест Господень; фиал Святой Крови; Терновый Венец, приобретенный впоследствии королем Людовиком IX Святым и вывезенный им в Париж Византийский император Константин VII Порфирогенет (Багрянородный) (913–959), написавший трактат о придворном церемониале середины X в., сообщает нам, что в Страстную пятницу копье выносилось для всеобщего поклонения. Греки назвали это копье словом пика, в то время как оружие, найденное в Антиохии, они назвали — дротик, который мог использоваться как для метания, так и для нанесения ударов.

Распря по поводу копья возникла между Раймундом Тулузским, покровителем Бартоломи, и Боэмундом, ставшим правителем Антиохии, на сторону коего встали и другие рыцари, припоминавшие, что они видели копье в Византии, — для Пьера Бартоломи этот спор возымел самые печальные последствия. Когда подлинность копья была поставлена под сомнение, он ответствовал, что готов подвергнуться Божьему суду, то есть испытанию огнем. Итак, взяв в руки копье, он отважился пройти сквозь пламя по горящим поленьям, выложенным в виде узкой дорожки, но сильно обгорел и скончался от полученных ожогов. Вера большинства в это копье как в священную реликвию была окончательно развеяна. Исключение составляли лишь Раймунд Тулузский и некоторые восточные писатели, которые пытались разрешить дилемму, предположив, что найденный предмет все-таки был подлинной реликвией, возможно, одним из уцелевших после Распятия гвоздей, но, конечно же, не копьем. Вернувшись в Византию, Раймунд, возможно, преподнес второе копье в дар императору, который, видимо, вернул его. Таким образом, оно бесследно исчезло в Никее в 1101 г., когда войско Раймунда было полностью уничтожено турками. Если же оно не пропало, то, возможно, именно его в 1492 г. султан Баязид II преподнес в дар папе Иннокентию VIII17, в подобном случае оно и поныне пребывает в Риме. Однако по иронии судьбы антиохийское копье было официально признано благочестивой подделкой XI в. Цель этого заявления заключалась, видимо, в том, чтобы прояснить статус римской реликвии, которая, возможно, как раз и является копьем из Антиохии.

Если учитывать, какое множество святых сопровождали Первый Крестовый поход и являлись разным его участникам, то станет очевидно, что случай с копьем свидетельствует лишь о горячем стремлении крестоносцев верить в подлинность реликвий. Поступая таким образом, они словно забывали о том, что подлинное копье хранится в Византии, а среди регалий Священной Римской империи находится еще одно Святое Копье, которое в 926 г. император Генрих II приобрел у Рудольфа Бургундского. Эта реликвия была окружена таким почетом, что великий лорд, один из придворных императора, был назначен ее охранником. Впрочем, точно так же поступил и Константин Великий с гвоздем от Креста. Следуя далее на Восток, мы окажемся в Армении, где недалеко от Еревана у подножия горы Арарат — в Эчмиадзине — тоже пребывает святое копье, письменные свидетельства о котором появляются, однако, не ранее XIII в.

С Распятием тесно связана такая реликвия, как Туринская Плащаница, которая, видимо, была создана в Константинополе. Мы не будем вдаваться в подробности запутанной истории Плата Вероники, в честь нерукотворного образа на коем установлен церковный праздник, и вторгаться в еще более трудную для понимания область — в науку о Плащанице. В романах о Граале нерукотворный образ с Плата Вероники является неотъемлемой частью истории о Пилате, охватывающей события, происходившие после Крестной Смерти Христа. В романах Плат Вероники предваряет явление еще одной связанной с Распятием реликвии.

Культ Святой Крови

Грааль предстает в романах самой благодатной изо всех реликвий, освященных Распятием. Робер де Борон описывает его то в образе блюда Тайной Вечери, то в виде сосуда, служившего Иосифу Аримафейскому для собирания крови Христовой во время Снятия со Креста. Примечательно, что, сохранив те же представления, продолжатели Кретьена изображают Грааль только как блюдо, в которое во время Распятия была собрана кровь Господня. Впрочем, в «Первом продолжении» и «Перлесво» в роли Грааля предстают сложенные в виде чаши руки неизвестного персонажа или самого Иосифа. Однако все согласны с тем, что эта реликвия в конце концов попала к Иосифу.

В цикле «Ланселот-Грааля», несмотря даже на то, что «История о Святом Граале» предлагает нам полную версию событий, Грааль предстает исключительно как блюдо Тайной Вечери. Лишь в единственном эпизоде упоминается его роль хранителя крови Христовой. В «Поисках», где духовная идея выражается с небывалым пафосом, Грааль все более и более утрачивает черты материального объекта. И лишь в кульминационной сцене в Корбенике мы узнаем от Самого Христа, что Грааль не что иное, как «блюдо, из коего Иисус Христос с апостолами вкушали пасхального агнца».

Словом, Грааль устойчиво ассоциируется либо с чашей, освященной Кровью Христовой, либо с сосудом, служившим Христу на Тайной Вечере, либо с обеими реликвиями вместе. На романы о Граале самое значительное влияние оказал культ Святой Крови, и именно на нем мы теперь сосредоточим наше внимание18.

В Мантуе находится одно из самых ранних письменных упоминаний о Святой Крови, появившееся здесь в 804 г. Достоверно известно, что запись была сделана в императорской хронике той поры, но знание о самой реликвии, видимо, вскоре стерлось из памяти людей, и в 1048 г. реликвию обнаружили вновь. Сообщение о том, как она оказалась в Мантуе, относится примерно к 1200 г. В нем говорится, что в сей град ее принес сам Лонгин. После второго обретения часть реликвии была подарена императору Генриху III, который, в свою очередь, преподнес ее в дар Балдуину V Фландрскому. Эту реликвию унаследовала его дочь, Юдифь Фландрская, завещавшая ее в начале XII в. аббатству Вейнгартенскому. В соответствии со сложившейся традицией Юдифь Фландрская не оставила в своем завещании особых указаний относительно принадлежавших ей реликвий, хотя она, как мы знаем, была распорядительницей четырех «святынь», и в том числе великолепного списка Евангелия, о котором мы уже упоминали19. Итак, древнейшая миниатюра, изображающая, как во время Снятия со Креста в Чашу собирают Святую Кровь, была создана в аббатстве, владевшем также и самой реликвией, известной как Святая Кровь.

Недалеко от аббатства, в Рейхенау, что на озере Констанция, хранилась еще одна часть Святой Крови, которую Азан, правитель Иерусалима, послал Карлу Великому. Эта реликвия дошла до нас с надписью на греческом языке: «Боже, милостив буди ми, Илариону Циритону, дьякону и настоятелю монастыря Твоего». Фамилия Циритон упоминается среди аристократических родов в памятниках византийской письменности IX в. Однако ко времени правления Оттона I Великого (912–973), вступившего на престол в 936 г., эта реликвия уже находилась в Рейхенау, ибо известно, что император пожертвовал светильники и лампады, желая, чтобы столь великая святыня хранилась с особым благоговением. Хотя к реликвии из Рейхенау относились с глубоким почтением, вокруг нее в Средние века не сложилось сколько-нибудь значительных легенд.

Напротив, пребывание Святой Крови в Фекане (Нормандия) породило множество противоречивых сказаний. Они представляют для нас огромный интерес, ибо уверенно датируются периодом, предшествующим эпохе создания романов о Граале. Примерно в начале XII в. монахи сочинили «Liber de revelation» («Книгу Откровений»), в которой требовали освобождения от налогов в пользу архиепископа Руанского; в этом документе утверждалось, что аббатство основано прежде утверждения архиепископской кафедры, и поэтому вправе пользоваться особыми правами и привилегиями. В «Liber de revelation» описываются чудеса, произошедшие от Святой Крови, например, то, как священник соседней приходской церкви Исаак видел, что во время совершаемого им освящения Даров вино пресуществилось в самую настоящую кровь, которая и поныне хранится в Фекане.

Бодри де Бургойль, епископ города Доль в Бретани, в последующие времена, но не ранее 1120 г., посетил это аббатство и засвидетельствовал пребывание здесь великой святыни: «Custodia sanguinis Domini Iesu, humati a Nicodemo, ut testatur B. Ioannes, de membris recollecti» («Страж Крови, собранной из членов Господа нашего Иисуса Христа, положенного во гроб Никодимом, как о том свидетельствует блаженный Иоанн…»). Перед нами еще одно веское свидетельство бытования предания, сложившегося раньше романов о Граале, но уже связывающего собирание крови Иисуса — со Снятием со Креста и Положением во Гроб. По столь краткому упоминанию трудно судить о том, испытывал ли Будри сугубо благочестивые чувства, когда писал эти строки о Святой Крови, или же его пиетет перед этой святыней был поколеблен знакомством с различными версиями легенды о ней.

В следующие десятилетия этого же века получила распространение одна весьма примечательная легенда. В ней говорилось, что, помогая Иосифу Аримафейскому положить тело Иисуса Христа во гроб, Никодим собрал и всю жизнь бережно хранил запекшуюся кровь, вытекшую из ран Спасителя. Умирая, Никодим завещал хранить ее своему племяннику Исааку, которому был глас с неба, повелевавший запечатать сосуд со Святой Кровью свинцом, спрятать его внутри ствола фигового дерева и бросить оное в море. Фиговое дерево прибило к берегам Нормандии, с тех пор это место стало называться Ficus campus (Финиковое поле), или Фекан (Fecamp). Как раз в том месте, где пристало фиговое дерево, было основано аббатство. Однако лишь Ричард I, герцог Нормандии, обнаружил забытые реликвии и сокрыл их внутри круглой колонны возле алтаря, на который возлагаются Святые Дары.

Эта легенда, видимо, сложилась после 1171 г., ибо было бы странным, если бы герцог вместо того, чтобы выставить столь великие реликвии для всеобщего поклонения, утаил бы их. В 1171 г. феканский аббат Анри Саллийский объявил о втором обретении реликвий, представших вскоре перед взором всего народа. Поэтому было бы логичным предположить, что эта легенда сложилась сразу же после второго обретения реликвий, то есть между 1187 и 1200 гг.20.

Аналогичные события, свидетельствующие о поразительных контактах, совершались и по ту сторону пролива Ла-Манш. После завоевания Англии норманнами в 1066 г. Гластонберийское аббатство было вынуждено платить дань нормандскому аббату, который пытался заменить традиционный Григорианский распев новым, сочиненным Гильомом Феканским, и спровоцировал тем самым восстание, во время которого были убиты несколько монахов. В 1126 г. гластонберийским аббатом стал Анри Блуаский, известный также тем, что именно ему Уильям Малмесберийский посвятил историю Гластонбери, написанную им с целью доказать, сколь древен Гластонбери, который, следовательно, не может зависеть от городов, например от Кентербери, основанных в более поздние времена. Цель книги и духовная атмосфера, в которой она написана, понуждают нас вспомнить феканских монахов, сочинивших точно такой же трактат за тридцать лет до описываемых событий. Не менее интересно и то, что Анри Саллийский, феканский аббат, объявивший о втором обретении реликвий, приходился племянником Анри Блуаскому. И еще одно совпадение: в 1191 г., когда Анри Саллийский был епископом в Гластонбери, в аббатстве были открыты останки короля Артура и Гвиневры. Мы видим, сколь сходные события волновали насельников этих аббатств, — и, возможно, эти совпадения обусловлены личными контактами.

Хотя ни легенда, сложившаяся в Фекане, ни вейнгартенская миниатюра не свидетельствуют о том, что кровь Христа собрал Иосиф Аримафейский, тем не менее они вносят в апокрифическое Евангелие весьма важную поправку, указывая, что кровь была собрана во время Снятия со Креста, — и именно так эти события описаны в романе Робера де Борона.

Святая Кровь, которая в научных кругах часто, хотя не слишком обоснованно, связывается с историей Грааля, является самой почитаемой в Брюгге реликвией. Считается, что Святую Кровь доставил из Святой земли отец Филиппа Фландрского — Тьерри Эльзасский21. На его надгробии в Уоттене в эпоху позднего Средневековья была сделана надпись, гласящая, что Тьерри «четырехкратно посещал Святую землю, а вернувшись, привез с собой Святую Кровь Господа нашего Иисуса Христа…». Хроники позднего Средневековья указывают даже точную дату этого происшествия: 1148 или 1150 г. Однако первые свидетельства пребывания в Брюгге столь великой святыни появляются не ранее 1256 г. И хотя древнейшие хроники часовни св. Василия, в которой хранится эта святыня, утрачены, совершенно очевидно, что предание о том, как Тьерри привез реликвию, довольно позднего происхождения. Мы вправе были бы ожидать, что приобретение столь важной святыни было бы отражено во фламандских летописях, между тем история этой святыни нам совершенно неизвестна. И все же, если информацию о происхождении Святой Крови в Вейнгартене можно признать достоверной, то эта реликвия изначально принадлежала Балдуину V Фландрскому, затем ее хранителем стал Балдуин VI, а Юдифь Фландрская унаследовала лишь часть святыни, которую и завещала Вейнгартенскому аббатству. Все это кажется правдоподобным, но, поскольку невозможно доказать, что вейнгартенская реликвия является вкладом Юдифи, мы вынуждены блуждать в области догадок и гипотез, тем более что святыня из Брюгге ни в одном из письменных источников до 1256 г. ни разу не упоминается. Доказав правомочность вейнгартенской легенды, мы смогли бы сделать вывод о том, что и Филипп Фландрский, покровитель Кретьена де Труа, всерьез интересовался темой, которая впоследствии станет центральной для всех романов о Граале, а далее мы смогли бы объяснить, почему «Продолжения» также написаны для представителей рода фландрских герцогов.

Однако более вероятно, Святая Кровь, хранящаяся в Брюгге, является одной из множества подобных реликвий, оказавшихся на Западе в результате разгрома Византии участниками Четвертого Крестового похода. В первое десятилетие XIII в., когда крестоносцы усиленно вывозили награбленное, на Запад хлынуло великое множество реликвий. В числе мародеров находились даже цистерцианские аббаты — их было не менее шести! Не исключено, что главным побудительным мотивом, заставившим крестоносцев двинуться на Византию, послужила надежда заполучить святыни и драгоценные сокровища, хранившиеся в раках и реликвариях.

В современных исторических экскурсах, описывающих столицу Восточной империи, подчеркивается, что, как только христианство стало официальной религией Римской империи, византийские императоры завладели Палестиной и вывезли из нее все наиболее ценное, что только могли найти: так уникальные реликвии проторили путь в Византию. История Святой Крови, хранившейся в Византии, темна и загадочна. Скорее всего один из императоров приобрел ее где-нибудь между 1099 и 1150 годами, однако, как и откуда она попала в Византию, остается неизвестным. Эта реликвия пребывала в домовой церкви императора в честь Фаросской иконы Божией Матери, и придворные широко распространяли славу о ней. Итак, Святая Кровь и Святое Копье хранились одно время в одной и той же церкви. Еще Робер де Клари был глубоко удивлен изобилием найденных в ней реликвий — о чем мы узнаем из его описания разгрома Византии в 1204 г. Разграбив столицу империи, крестоносцы захватили массу экземпляров реликвии, именуемой Святой Кровью: дож Венеции Энрико Дандоло почти сразу же отправил эту святыню на родину, другие реликвии постепенно оседали в Суассоне, Пери (Эльзас), Хальберштадте, Сен-Обене в Намюре, в главном монастыре цистерцианской конгрегации в Клерво. В последующие годы Святую Кровь доставили во все уголки Фландрии, северо-восточной Франции и в сам Париж.

Культ Иосифа Аримафейского в Гластонбери

Гластонбери, самое известное место из тех, что ассоциировались в Средние века с именем короля Артура, оставался непритязательным скромным уголком Англии до тех пор, пока в него не привезли мощи предполагаемого основателя города — св. Иосифа Аримафейского. Даже в хрониках Уильяма Малмсберийского, создававшихся в начале XII в., еще нет легенд, связывающих историю гластонберийского аббатства с именем этого святого. Они сложились лишь к XIII в., тогда же возникает новая версия сказания об основании аббатства, а труд Уильяма Малмсберийского появляется в обновленной редакции, в которой на первую роль выступает Иосиф Аримафейский. В середине XIV в. историю гластонберийского аббатства пишет Джон (Иоанн) Гластонберийский, активно черпавший материал из романов о Граале.

Мы не знаем, что сложилось раньше, романы о Граале или новое предание об основании гластонберийского аббатства. Однако в двух романах, опосредованно связанных с Гластонбери, содержатся в зародыше те образы и мотивы, которые впоследствии были развиты монахами аббатства.

Один из двух упомянутых романов — это «История Грааля». Ближе к концу этого стихотворного романа Иосиф Аримафейский, готовый передать Грааль на хранение Брону, «Богатому Королю-Рыбаку», предсказывает, что другой его избранник, Петрус, отправится в «vaus d’Avaron» (франц. «в долину Аварон»), чтобы известить о том, что Грааль вручен новому стражу. А несколькими строками ниже Петрус сам говорит: «Я отправляюсь в земли, что на западе, дикие и суровые, — в «vaus d’Avaron». Итак, долина Аварон упоминается в поэме лишь дважды, и мы не уверены в том, что речь идет именно о Гластонбери. Надо сказать, что сами монахи именовали Гластонбери — «insula Avallonia», что с латыни переводится как «остров Авалон», — такая надпись сохранилась на Кресте, который, видимо, был найден в 1191 г. вместе с останками короля Артура22. Однако словосочетание «долина Авалон» не встречается в других письменных источниках, созданных в Гластонбери. К тому же Авалон Бургундский, расположенный недалеко от родных мест Робера де Борона и Готье де Монбельяра и стоящий на гранитном пике над двумя ущельями, возможно, более подходит на роль дола или долины Аварон. Если вклад Робера де Борона в развитие сюжета «Истории Грааля» трудно установить и оценить, то в «Перлесво», несомненно, есть не встречавшиеся ранее сюжетные ходы. Итак, второй интересующий нас роман — это «Перлесво», в завершении которого довольно напыщенным слогом сообщается: «Латинский текст, с которого эта история была переложена на родной язык, доставлен с острова Авалон, из святой монашеской кельи, стоящей на границе Земли Приключений; здесь почиет король Артур и его королева, как свидетельствуют о том достойные и благочестивые люди, живущие в этих местах и доподлинно знающие всю историю, от самого начала до конца». Начальный эпизод латинского сказания, положенного в основу «Перлесво», дошел до нас под названием «Часовня Блаженного Августина». В нем повествуется о весьма необычных событиях, случившихся с оруженосцем, которому привиделось, что он грабит церковь во сне, очнувшись от которого, с кинжалом в боку, оруженосец почувствовал, что умирает, и поведал, что во сне его ранил рыцарь, охранявший церковные сокровища. История этого рыцаря была обнаружена в составе компилятивной хроники Джона Гластонберийского, созданной им в середине XIV в. и включавшей в себя сей рассказ на правах самостоятельного вставного эпизода. Подобно тому, как фрагменты древнего списка «Перлесво» найдены в составе конволюта, собравшего под единым переплетом книги разных лет и обретенного в окрестностях одного из кафедральных соборов, так — как это ни странно — и в библиотеке гластонберийского аббатства, похоже, имелся список этого романа. Более того, автор другого романа, Фаук Фитц Уорин, работавший в Шропшире в конце XIII в., также заимствует эту историю, признаваясь, что она взята им из книги о Граале.

Похоже, все эти факты свидетельствуют о том, что в начале XIII в. повесть о Граале ассоциировалась с Гластонбери, так что в тексте романа «Перлесво», в двух важных эпизодах, упоминается именно гластонберийское аббатство. Именно здесь захоронена голова убитого сына Артура, и сюда приходил Ланселот за леди Шапель, а в более поздних романах — искать Гвиневру, не ведая, что она умерла и покоится рядом со своим сыном. Навещает эти могилы и король Артур, сетуя, что несть уж места на земле, что было бы ему дороже. Возможно, эта деталь указывает на происшествие 1191 г., то есть на открытие могилы Артура, ибо еще Ланселоту было сказано, что другая могила в часовне приуготована для Артура.

В отличие от всех прочих романов о Граале в центре повествования «Перлесво» оказывается скорее не сам король Артур, а его двор и войны, которые он ведет, а также полная приключений жизнь Перлесво. Действительно, вторая часть романа главным образом посвящена войне против Бриана Островного и является, видимо, переработкой романа Робера де Борона, который объединил тему Грааля с историей короля Артура, хотя неточность датировок романов не позволяет нам полностью убедиться в верности этой гипотезы. И все же если дело обстоит именно так, то Иосиф Аримафейский появляется в начале «Перлесво» именно под влиянием романа Робера де Борона, который, сам не желая того и не считая, что Иосиф Аримафейский бывал в Британии, дал основание для формирования устойчивой ассоциативной связи между св. Иосифом и Гластонбери. Однако нет ни одного факта, способного подтвердить, что подобная ассоциация, впоследствии украсившая собой предание об основании гластонберийского аббатства, могла возникнуть прежде написания романа «Перлесво». Уильям Малмсберийский соотносит основание аббатства с упомянутой в «Англосаксонских хрониках»23 миссией, которую еще во II в. н. э. папа Элевтерий24 отправил к легендарному королю Луцию25. На основании этого предания сложилось сказание о том, что когда миссионеры Паган и Дерувиан прибыли в Гластонбери, то нашли там церковь, основанную еще святыми апостолами Филиппом и Иаковом в 63 г. н. э. Наконец, последним в историю основания гластонберийского аббатства было добавлено имя Иосифа Аримафейского — и произошло это примерно в 1250 г.

Как бы то ни было, но монахи не придавали особого значения пребыванию здесь мощей Иосифа. Лишь в самом конце XV в. аббат Ричард Бер упрочил почитание св. Иосифа и сообразно с этим изменил герб аббатства. До этого времени полагали, что Иосиф был погребен в старой церкви, которая сгорела в 1184 г., а также что он принес26 в аббатство две чаши как с кровью, так и с потом Господа Нашего, которые и поныне спрятаны здесь. Это предание приписывалось одному забытому писателю — Мелкину, предсказывавшему, что, когда будут обретены мощи св. Иосифа, «они окажутся целыми и нетленными — что и будет явлено всему миру». Это пророчество впервые упоминается в хронике Джона Гластонберийского. Несмотря на огромный политический потенциал пророчества — если Иосиф действительно является основоположником Гластонбери, — аббатство никогда не могло сравниться славой с Римом, Церковь в котором была основана апостолами. Мечта явить себя миру так и осталась для Гластонбери мечтой. В 1180-е гг. английские власти подвигли монахов усердно искать останки короля Артура, а в последующие столетия по инициативе короля в аббатстве дважды начинались поиски могилы св. Иосифа Аримафейского. О первой попытке обрести честные останки св. Иосифа нам известно лишь то, что она была предпринята при Эдуарде III, который в 1345 г. приказал одному тайновидцу отыскать могилу святого. В 1419 г., желая подчеркнуть независимость Английской церкви от Рима, Генрих V повелел монахам провести раскопки и найти могилу Иосифа Аримафейского. Аббат послал королю отчет, каждое слово которого было выбрано с такой осторожностью, что король вполне мог заключить, что мощи св. Иосифа наконец обретены, но аббат не говорил об этом прямо, и послание было ему возвращено. Затем, видимо, Генрих V умер, а по окончании церковного Констанцского собора, на котором было провозглашено, что Английскую церковь основал Иосиф Аримафейский, легенда об основании гластонберийского аббатства утратила свою актуальность. Насельники аббатства научились обходить сугубым молчанием историю о великой святыне, которая могла прославить их места на весь христианский мир, и Гластонбери никогда более не заявлял об обладании Чашей Грааля. Такое могло случиться лишь в протестантской Англии: местом обретения реликвии, являвшейся, по мнению многих, Граалем, был признан неприметный Гластонбери27.

Мы отметили существование определенных связей между местами, где хранятся такие реликвии, как Святая Кровь и Грааль. При этом мы старались не упускать из виду массу параллелей, которые можно провести между процессом формирования легенд, складывавшихся вокруг этих реликвий, и созданием романов о Граале. Учитывая, что тексты произведений на духовные темы дошли до нас во множестве изводов, значительно отличающихся друг от друга, аналогии, которые хотелось бы провести между этими произведениями и прозаическими романами о Граале, оказываются чрезвычайно расплывчатыми, так что кажется, что эти две традиции незаметно сливаются в одну. Начнем с Нового Завета, текст которого представляется наиболее авторитетным и устойчивым, но даже его границы под влиянием апокрифов размылись и стали нечеткими. Между тем великое множество забытых ныне апокрифических преданий о земной жизни Христа оказали существенное влияние на формирование романов о Граале. Более того, апокрифы, бытовавшие в XII–XIII вв., переводились на языки народов Европы, записывались и переписывались. Находясь на периферии церковного предания, они распространялись и завоевывали сердца все новых и новых людей, а при необходимости добиться большего успеха облекались в новые литературные формы. Однако сердце романов о Граале бьется в такт одному из важнейших для конца XII в. теологических споров — и именно к его рассмотрению мы теперь приступим.

• 1. Варнава — левит Иосия с острова Кипр, приехавший в Иерусалим и одним из первых принявший христианство. Входит в число мужей Апостольских и упоминается в «Деяниях апостолов» в качестве спутника апостола Петра, с которым он впоследствии расстался. Иосия прославился своим умением утешать и давать хорошие советы, поэтому христиане прозвали его Варнавой, что значит «сын пророчества и утешения». Под его именем известно одно послание. Скончался в 76 г. Его святые мощи изначально покоились на о. Кипр.
• 2. Святой Климент, сброшенный в море и принявший мученическую смерть, — поэтому его атрибутом стал якорь, к которому он был привязан, при жизни был, видимо, преемником апостола Петра на папском престоле. Святые учители словенские Кирилл и Мефодий считали, что в Черном море обрели именно его святые мощи. Наибольшей известностью пользовалось «Послание к Коринфской Церкви» (1-е послание Климента), в котором святой пытается примирить коринфян с их Церковью.
• 3. «Дидахе» (греч. «учение») — «Учение двенадцати апостолов» — представляет собой сделанную во II в. в Сирии или Египте компиляцию правил раннехристианских общин, в которой содержатся нравственные правила, учение о таинстве крещения, о посте, молитвах, причащении и др. В заключительной 16-й главе перечисляются признаки второго пришествия Христа.
• 4. В апокрифическом Евангелии от Петра, в отличие от канонических, свидетелями Воскресения Христа становятся римские солдаты и иудейская стража. Кроме того, в нем отражается отвергнутая Церковью и противоречащая идее искупления мысль, что тело Христово имело лишь видимость физического существования и страдания. Серапион, епископ Антиохийский (ок. 190 г.), полагал, что Евангелие создано внутри докетистской секты. Современные ученые считают, что его автор был сирийским гностиком.
• 5. Здесь рассказывается о том, что во время суда над Христом идолы преклонились пред ним, и о многих других чудесах, свидетельствующих о Его божественности. Сообщается, что Пилат был казнен кесарем за то, что допустил распятие Спасителя.
• 6. См. Izydorchyk, Josep. The Gospel of Nicodemos in «Medieval Catalan and Occitan Literature», in Izydorchyk (1997); в этой работе представлен обстоятельный анализ этого произведения и его влияния на культуру средневекового Запада.
• 7. Уксус подают смешанным с желчью (Мф. 27, 34) или в губке на иссопе (Ин. 19,29). В аналогичном месте евангелист Марк сообщает о вине со смирною (Мк. 15, 23).
• 8. Св. Беда Достопочтенный (673–735), прославившийся среди современников как педагог и знаток греческого и латыни, в наши дни известен как автор «Церковной истории англов», завершенной им в североанглийском монастыре в Ярроу в 731 г. Однако к этому времени Беда написал примерно 40 работ, посвященных преимущественно комментариям к Библии, о которых и идет речь. Я. Полонский переложил легенду о проповеди ослепшего Беды волнам, ответившим святому «аминь», ибо его ученик отвел его не к людям, а на берег морской.
• 9. Рабан Мавр (Рабан Магненций, ок. 780–856) — известный своей благотворительностью настоятель бенедиктинского монастыря (с 822 г.), архиепископ (с 847 г.). Во время голода 850 г. спас от смерти сотни жизней. Будучи директором (с 803 г.) монастырской школы в Фульде, он собирал рукописи и произведения искусства, превратив Фульду в выдающееся хранилище книг в Западной Европе. В 840 г., после свержения Лотаря I, политическим советником коего он был, и ухода с поста аббата, Рабан — вплоть до примирения с королем Людовиком и посвящения в архиепископы — удалился в изгнание и занялся литературными трудами. Им создана 22-томная энциклопедия «О природе», содержащая историю познания, труды «Об обучении духовных лиц», «Об искусстве грамматики». Кроме того, он откомментировал практически все книги Библии.
• 10. «Иосиф Аримафейский», «Мерлин и Грааль». Эта история восходит к апокрифу «Vita Pilati» («Жизнь Пилата»), самостоятельному произведению, не связанному с «Актами Пилата».
• 11. См. «Мерлин и Грааль». Автора «Перлесво» также занимает тема Распятия; оба эти манускрипта открываются миниатюрами с изображением Распятия (см. илл.12–13).
• 12. См. Приложение 2, в котором представлен художественный материал, позволяющий обсудить эту проблему. (Прим. авт.)
• 13. «Утрехтская псалтирь», псалом 115. В 4-м стихе этого псалма говорится о «чаше спасения». См. также Chazelle, Celia. The Crucified God in the Carolingian Era: Theology and Art of Christ's Passion (Cambridge and New York, 2001), 246–248.
• 14. Противопоставляя Церковь (в обоих смыслах этого слова) синагоге, нужно помнить, что синагога (греч. «место собраний») — это не храм. В синагоге звучат молитвы и книги Ветхого Завета, заключаются и расторгаются браки, при ней изучают Талмуд… Но в отличие от храма в ней не могут совершаться установленные Богом жертвоприношения. В наши дни от Храма (скинии в камне), возведенного сперва Соломоном, а через 52 года после разрушения — Зоровавелем и перестроенного при Ироде Великом, — осталась лишь подпорная стена, или Стена Плача.
• 15. Об отношении к святым реликвиям в эпоху Средневековья см. Geary, Patrick J. Furta Sacra: Thefts of Relics in the Central Middle Ages (Princeton, NJ, 1978), 20.
• 16. Битва при Хаттине произошла между 60-тысячным войском Саладина и 30-тысячным войском франков во главе с иерусалимским королем Ги де Лузиньяном, постоянно колебавшимся под влиянием противоречивых мнений советников: Раймунд III Триполийский предлагал укрепиться вокруг водного источника (ибо в июле стояла невыносимая жара), а Великий Магистр госпитальеров Жерар де Ридфор обвинял последнего в трусости и советовал немедленно отправиться на помощь Тивериаде — осажденной Саладином столице Галилеи. Жерар убедил Ги начать наступление. В результате христиане, страдавшие от жажды, встретили войска Саладина, не успев пробиться к Тивериадскому озеру, и по совету Раймунда III укрепились на Хаттинском холме. Патриарх Ираклий не присутствовал при развернувшейся здесь битве, уступив обязанность нести во время сражения Святой Крест приору Гроба Господня. В результате в плену оказались Крест, король и вся его армия (за исключением Раймунда III, Раймунда Антиохийского, Рено Сидонского и Бальана д’Ибелена, прорвавших со своими отрядами ряды мусульман). Так завершилась первая попытка создать Латино-Иерусалимское королевство.
• 17. Папа Иннокентий VIII (Джамбаттиста Чибо) правил в 1484–1492 гг. Умерший в год открытия Америки, папа в 1484 г. издал буллу, благословляющую на преследование ведьм, в результате которой охота на ведьм приобрела всеобщий характер и увлекла даже протестантские церкви.
• 18. Уже после написания этой главы вышла книга Vincent, Nicholas. The Holy Blood: King Henry III and Westminster Blood Relic (Cambridge, 2001), считающаяся сегодня эталонным описанием этого культа.
• 19. См. рассказ об этом выше.
• 20. См. Gouttebroze, Jean-Gui. Le precious sang de Fmecamp. Essais sur le Moyen Bge, (Paris, 2000), 79–82; наиболее ранняя возможная дата — 1171 г., но само событие в тексте отнесено ко времени пребывания на посту аббата Анри Суллийского, что означает, что произведение было написано после его кончины в 1187 г.
• 21. О том, что последовало далее, см. Huyghebaert, N. Iperius et la translation de la relique du Saint-Sang a Bruges, Handelingen… Societe d'Emulation de Brugge, 100 (1963), 110–187. Stiennon, Jacques. Bruges et le Graal (1984) и другие современные исследователи, по-видимому, проигнорировали выводы Гюйгеберта.
• 22. Ссылки на insula Avalloniae в истории Гластонберийского аббатства, написанной Уильямом Малмсберийским, были добавлены после этого открытия; см. Scott, John, ed. and tr. Early history of Glastonbury (Woodbridge and Totowa, NJ, 1981), 29.
• 23. Будучи древнейшей летописью Англии, «Англосаксонские хроники» охватывают период с римского завоевания до 1154 г. Их начали составлять примерно в 890 г. — т. е. при короле Альфреде Великом (848–899), ставшем в 871 г. королем Уссекса и переведшем на английский язык Орозия, Беду, Боэция. В основу хроник была положена «История» Беды, в которую включили сохранившиеся отрывки мерсийских и уэссекских хроник и устные предания. До наших дней дошли 9 рукописных «Англосаксонских хроник». Все они написаны на англосаксонском и частично латинском языках. Лапидарные вначале, хроники становятся подробнее при описании событий более позднего периода, в рассказе о которых они содержат значительные расхождения.
• 24. Св. Папа Элевтерий правил в 174–189 гг. О нем сохранилось предание, что, будучи уже епископом, он делал послабления еретикам.
• 25. Беда Достопочтенный в «Церковной истории народа англов» сообщает о легендарном короле Луции следующее: «В это время епископом в Риме был святой муж по имени Элевтерий, и Луций, король Британии, послал ему письмо, выражая желание с его благословения стать христианином. Его благочестивая просьба была удовлетворена, и так жители Британии крепко и нерушимо хранили дарованную им веру в мире и спокойствии до времен правления Диоклетиана».
• 26. Иосиф Аримафейский привез также часть Тернового Венца, который пустил в Гластонбери корни и ныне известен как Гластонберийский терновник, или боярышник, продолжающий цвести на Рождество и Пасху.
• 27. См. об этом ниже, в главе 19. (Прим. авт.)