Глава первая. Фантазии о Граале: Кретьен де Труа

ФАНТАЗИИ О ГРААЛЕ: КРЕТЬЕН ДЕ ТРУА

В комнате сидит человек и что-то пишет1. Мы не можем хорошо рассмотреть комнату и не знаем, где она находится: в частном ли доме, в монастыре или замке? Видимо, это где-то на северо-востоке Франции. Возможно, ему кто-то диктует, не исключено, что он трудится один. Перед ним — пергамент из хорошо выделанной овечьей кожи, чернильница с буровато-черными чернилами, сделанными из чернильных орешков2, и перо, вероятнее всего — гусиное. С помощью всех этих принадлежностей человек что-то пишет, по-видимому — историю в новой манере, которую некоторые называют романом. По-французски оно также звучит роман, что означает «история, рассказанная на языке романс», который в те времена был разговорным языком повседневной жизни, в отличие от латыни — официального языка юриспруденции и образованных людей. Это плод фантазии, воображения, так называемый конт, или занимательная история. Придумывание подобных историй — одно из древнейших достижений человека, один из наиболее заметных шагов вверх по ступеням эволюции. Эти истории некогда носили магический, сакральный характер; они как бы вплетались в ткань уже известных событий и преданий минувшего, но в рассматриваемую эпоху о них словно вспомнили и вернули к жизни. Правда, теперь эти порождения фантазии стали записывать сразу же после того, как авторы слагали их. Произошло это не теперь, а в эпоху расцвета цивилизаций Греции и Рима. В Восточной, Византийской, империи существовало немало авторов подобных романов3, и для них было привычным делом сочинять такие тексты и сразу же переносить их на бумагу. Но написать историю означает надеяться, что ее прочтут, возможно — вслух, более вероятно — про себя. Фраза «слушать и читать» широко использовалась авторами того времени, которые при этом подразумевали, что их аудитория может воспринимать их творения и тем и другим образом. Читатель видел на странице текст истории, слушатель мог только слышать; изменения интонации заменяли миниатюры, буквицы и членение текста. Публичные чтения вслух мирно соседствовали с этим индивидуальным чтением. Так, Уильям Малмсберийский4 рассказывает, что граф Роберт Глостерский использовал часы отдыха для чтения или слушал, как ему читали вслух5.

Рассказчик историй, стремясь воспламенить воображение, мог полагаться только на собственную память. Поэтому вполне возможно, что в комнате, в которую мы заглянули, есть и другая книга или даже несколько книг. Писатель мог либо переписывать одну из них, или, если книг было много, время от времени открывать то ту, то другую и читать по нескольку строк, прежде чем вновь взяться за перо. И в том, и в другом случае его труд вызывал в памяти не только слышанные автором истории, но и другие письменные источники. Он мог вкратце набросать конспект событий своей истории или же просто положиться на свое мастерство и искусство импровизации.

Настало время назвать имя нашего загадочного незнакомца. Это — Кретьен де Труа, поэт и, по-видимому, уроженец города того же названия (Труа) во Франции. Время, в котором происходит действие нашей сцены, — самый конец XII в. Мы можем лишь строить догадки о возрасте Кретьена; скорее всего ему сейчас между сорока и шестьюдесятью. Труд, лежащий перед ним, он озаглавил «Повесть о Граале». Это тот самый труд, с которого начинается наша история поисков Грааля.

О самом Кретьене нам известно очень мало, даже меньше, чем о его произведениях, и хотя в своих творениях он упоминает отдельные детали своей литературной карьеры, это не несет в себе никакой сколько-нибудь существенной информации о его личности. Туманным и непонятным представляется даже его прозвище «Li Gois»6, приводимое в одной из поэм. Посвящения на его творениях свидетельствуют, что де Труа скитался между дворами владетельных персон северо-восточной Франции и Фландрии, и дают хотя бы скудное представление о его странствиях в пространстве и времени. Так, считается, что один из своих романов Кретьен написал специально для графини Марии Шампанской7 перед ее свадьбой в 1159 г.; самые яркие его впечатления связаны с жизнью именно при ее дворе. Последнее его произведение было написано для Филиппа, графа Фландрского, и, по всей видимости, было начато еще тогда, когда Филипп в 1191 г. находился в Крестовом походе. В его историях или, лучше сказать, «романах» можно усмотреть следы его знакомства с Англией, а один из его романов был написан для англо-норманнского двора короля Генриха II8.

Кстати, Кретьен сам сообщает, что занимался переводами творений Овидия и, судя по этому, был хорошо образованным человеком. Он, по-видимому, знал творчество поэтов-классиков, и притом — весьма основательно, что еще какой-нибудь век назад было делом совершено немыслимым. Итак, Кретьен создавал свои творения в мире, исполненном интеллектуального напряжения, новых идей и вновь обретенных идеалов9. Трудно сказать, в какой мере он был причастен к второму открытию классической литературы и философии в школах Парижа. Конечно, Кретьена вполне можно читать как мастера иронии, искусно маскирующего свое истинное мнение, но, на мой взгляд, это мнение не соответствует самому предмету его произведений. Кретьен был не членом некоего узкого кружка избранных, а хронистом мира идей вновь нарождавшегося класса рыцарей, коему он воспевал хвалу и в известной мере был создателем его идеалов и идеологии. Он превозносил мирную героику рыцарства, подвиги на турнирах, а не на полях брани. Это являло собой резкий контраст распространенным в ту эпоху песням в жанре chansons de geste (песни о подвигах и деяниях), темой которых была война, все равно — с сарацинами или с соседом по феодальному поместью. Chansons de geste были порождением анархии и раздробленности века минувшего и выполняли важную политическую функцию: они восхваляли и прославляли великих баронов как защитников христианства, особо подчеркивая их статус могущественных вассалов, которых король любой ценой стремится удержать в повиновении.

Новизна самих сюжетов романов дополняется новаторским творческим методом Кретьена. Его излюбленным предметом исследования является любовь во всех ее проявлениях. И даже когда Кретьен заявляет, что ему чужда самая великая из всех любовных историй — повесть о Тристане и Изольде10, ибо она не укладывается в рамки благочестивой морали, и оставляет неоконченной историю любви Ланселота и Гвиневры11, поскольку сомневается в ее моральных качествах, он с редким искусством описывает отношения между любящим и его возлюбленной и, в частности, проявляет удивительное понимание всех оттенков эмоций, выраженное в монологах влюбленного, когда он остается один. Сквозная нить всех его историй — развитие отношений или логика эволюции характера, а чудеса и приключения, встречающиеся на этом пути, — всего лишь несложные средства придать истории побольше динамизма и удержать внимание аудитории.

Что до чудес и приключений, то их у Кретьена более чем достаточно. Если психологизм в изображении характеров он мог унаследовать благодаря внимательному чтению поэтов-классиков, а замки и дворцы служили отражением и антуражем современного ему мира, в повестях Кретьена присутствует и другая составляющая. После завоевания Англии норманнами его произведения были первым политическим контактом между латинским миром и кельтскими княжествами, еще сохранявшими независимость. В конце XI в. норманны прорвались за древнюю разделительную границу между землями кельтов и саксов, которая оставалась примерно неизменной на протяжении пяти веков, и захватили обширные земельные владения в Южном Уэльсе. Во времена Кретьена они проникли даже в Ирландию. В Уэльсе они вступили в контакт с местными лордами-землевладельцами и стали заключать браки с их потомками. Так был установлен мост между двумя культурами. От кельтского прошлого дошли легенды и предания о чудесах удивительных, героических времен. Норманнские лорды, потомки викингов, никогда прежде не слышали подобных чудесных историй и, естественно, не могли быть их создателями. И всего через несколько десятилетий эти легенды, неведомо как и благодаря чему, получили широкую известность в самой Британии и на континенте. Такие туманные фигуры, как Бледри, или Бледерик, считавшийся переводчиком этих историй, упорно ускользают из поля нашего зрения, как только мы пытаемся приблизиться к ним, и нам остается только проследить пути распространения нового стиля сочинения историй, которые проникли в Италию и на Сицилию менее чем столетие спустя после вторжения норманнов в Англию.

Над порталом кафедрального собора в Модене (Италия) расположен старинный фриз, в надписи на котором упоминаются имена короля Артура и его рыцарей. Фриз этот датируется первой или второй четвертью XII в. В кафедральном соборе в Отранто сохранилась напольная мозаика примерно того же времени, на которой изображен король Артур верхом на козле12. Кроме того, существует старинная народная легенда, записанная еще в конце XII в., согласно которой Артур13 вовсе не умер, а жив и поныне, скрываясь в недрах горы Этна.

Эти предания и легенды также были неотъемлемой составной частью интеллектуального мира Кретьена, однако являли собой всего лишь один из его элементов. Фактически они были даже наименее интересной частью материалов, которые он использовал в своей работе. Кретьен твердо стоял обеими ногами в реальном мире. Как мы знаем, в фокусе его внимания было реалистическое изображение характеров персонажей и изучение любви во всех ее проявлениях. Во всех его романах, за исключением, пожалуй, последнего, в качестве центральных персонажей обязательно присутствуют герой и героиня. Главная тема всех его историй — развитие любви, все перипетии которой Кретьен анализирует в монологах, описывающих чувства и настроения героев. Действительно, в одном из них он создает ситуацию, когда героиня ведет воображаемый диспут со своим возлюбленным, чтобы определить ее эмоциональное состояние. Так, в романе «Ивейн»14 Лодина15 ведет спор с отсутствующим героем, который является убийцей ее супруга, пытаясь доказать, что он намеренно причинил ей горе и потому недостоин ее любви. Подобная коллизия — ключевая для искусства Кретьена. Он относит действие своих историй к давно минувшим временам, но при всем том они оказываются вполне достоверным отражением придворной жизни его собственной эпохи. Все эти истории, за исключением раннего романа «Клижес», вписаны в контекст реалий жизни при дворе короля Артура. Впрочем, аллюзия на двор Артура есть и в «Клижесе», где впервые в литературе появляется Персеваль, которого мы вскоре встретим как героя романа Кретьена о Граале16.

Главное занятие при этом дворе — это, разумеется, не рутинная служба королю, а крупномасштабные придворные забавы, в частности турниры17. Из исторических источников нам известно, что рыцарские турниры, ранее бывшие своего рода имитацией боевых поединков, тренировками в реальных условиях, в хронотопе, в котором жил и творил Кретьен, превратились в особую формализованную условность. Точно так же и сама война, как одно из занятий королевского двора, не фигурирует в его историях, за исключением малозначительных и случайных эпизодов. Даже один из наиболее невероятных элементов в подвигах его героев, идея о скитаниях по свету в поисках приключений, имеет документальное подтверждение в реальной жизни. Норманнский рыцарь, оказавшийся в Византии вместе с участниками Первого Крестового похода18, рассказывает императору Византии о том, что «на перекрестке дорог в той стране, где я родился, стоит древний жертвенник Он предназначен тому, кто жаждет вступить в поединок с незнакомцем. Там, перед жертвенником, он возносит к Богу молитвы о помощи и там. остается в ожидании человека, который дерзнет принять его вызов. Я сам провел немало часов на том перекрестке, ожидая мужа, что решится вступить в бой со мной, но ни один так и не отважился на это».

Но при всем реализме Кретьена ему был необходим материал, позволяющий облечь его идеалы в наряд, соответствующий времени, в котором они могли реально иметь место. Те истории о короле Артуре, которые могли быть известны ему, оказались тесно связаны с миром магических приключений. Эти истории развиваются среди любовных перипетий героев и героических побед на турнирах. Реальный странствующий рыцарь наверняка скучал в паузах между турнирами. Наиболее близкий аналог подобных героев — Уильям Маршал, автобиография которого подробно описывает его рыцарскую карьеру. Свои подвиги и деяния он часто описывает скорее в юмористической, нежели романтической манере. Кретьен ищет спасения от подобных прозаических реалий рыцарской жизни в часто перемежающихся фантастических эпизодах, придающих его историям мистическое напряжение и повествовательную динамику — качество, определяемое формулами «итак, сегодня мы прочтем» и «продолжим в следующий раз» и начисто отсутствующее в chansons de geste с их бесконечными битвами, батальными сценами и раздорами из-за феодальных прав. Например, в том же «Ивейне» герой клянется спасти девушку, которую несправедливо обвиняют в мнимом преступлении и собираются сжечь на костре на следующий день. Он проводит беспокойную ночь в чьем-то доме, а утром просыпается от воплей хозяина, который призывает на помощь, ибо некий великан угрожает похитить его дочь. Ивейн не может отказать ему, хотя и сетует, что из-за этого проклятого великана он может не успеть спасти ту девушку, как обещал. Кретьен искусно изобретает это препятствие, благодаря которому читатели и слушатели, затаив дыхание, ждут, переживая, — сумеет ли Ивейн убить гиганта и успеть на помощь девушке. В романе «Эрек и Энида» герой, отправляясь на поиски приключений, берет с собой свою жену и принуждает ее дать обет молчания. Однако настает момент, когда жена видит, что Эреку угрожает враг, которою тот не замечает. Эмоциональное напряжение здесь создается необходимостью выбора между решением нарушить клятву и спасти мужа или сохранить верность клятве и тем самым обречь супруга на верную смерть. Или взять другой знаменитый пример из романа «Ланселот, или Рыцарь повозки», написанный ок. 1175–1197 гг. Когда Ланселот, один из рыцарей Круглого Стола, лишается коня, спеша верхом на помощь Гвиневре, и видит некую проезжающую мимо повозку, перед ним встает та же дилемма: подобает ли ему, к своему стыду, продолжить путь в этой повозке, на которой возят рыцарей, осужденных на казнь, или же он должен гордо стоять на месте, рискуя опоздать и не успеть спасти Гвиневру?

Но какова же была та публика, которую так стремился держать в постоянном напряжении Кретьен? У нас нет точных сведений о том, кем были его поклонники, и мы не можем сказать наверняка, читались ли его творения вслух или просто про себя и в одиночку, подобно тому как читаем сегодня мы. Дело в том, что его творчество находится на линии водораздела между преимущественно изустной культурой, в русле которой истории лишь изредка записывались на страницах манускриптов, и новым миром, в котором письменное слово становилось нормальным способом и средством общения между автором и его публикой. Вполне резонно предположить, что chansons de geste исполнялись публично и вслух, да и любое повествование с целым рядом кульминационных моментов типа тех, о которых мы уже говорили, вероятнее всего, исполнялось в ситуации, предполагавшей чтение вслух, а не про себя. Это, а также излюбленная тематика Кретьена говорят в пользу того, что его публикой были именно рыцари, не слишком образованные, но и не начисто лишенные связи с интеллектуальным миром. Мнение о том, что Кретьен адресовал свои создания образованным клирикам и ученым и что это наложило особый отпечаток на стилистику его повестей, представляется нам менее вероятным. В отличие от трактата об искусстве куртуазной любви, созданного Андреасом Капелланом19, — трактата, который был современником любовных романов Кретьена и который можно считать замаскированным экзерсисом по философской аргументации, по всей вероятности, принадлежащим перу одного из преподавателей Парижского университета, я считаю, что произведения Кретьена следует принимать за чистую монету — именно так, как они написаны. За исключением нескольких галантных реверансов перед своим очередным патроном, он не писал специально для посвященных и не участвовал ни в каких пропагандистских кампаниях.

«Повесть о Граале» — это собственная фраза самого Кретьена, приводимая в прологе к поэме, — оказалась его последним романом, который остался неоконченным после его смерти. Этот роман известен также по имени его главного героя, Персеваля. Это название дали ему два первых переписчика.

Для Кретьена это было новым отступлением от привычной практики, поскольку его тема — это не обычная история о любви, а повесть о развитии рыцарского характера. Название, которое он выбрал, как, впрочем, и название романа о Ланселоте20, не обязательно указывает на тему истории, а лишь называет ту сюжетную ось, на которой вертится вся интрига истории. Здесь можно вспомнить Макгуффина Хичкока. Для Ланселота этим моментом истины явилась повозка, в которую он медлит сесть, выказывая себя далеким от совершенства любовником, ибо он ставит свою честь выше долга любви. Для Персеваля это Грааль, о котором он так и не решается спросить, выказав себя далеко не идеальным рыцарем, потому что следует наставлениям в полученном им письме, а не велению духа и являет собой персонажа, не заслуживающего симпатии.

История Персеваля начинается в мире, изолированном от куртуазной придворной жизни и законов рыцарства. Его мать, потеряв мужа и старших сыновей, влекомых страстью к рыцарской славе, сделала все, что в ее силах, чтобы уберечь Персеваля от подобной судьбы. Но однажды, охотясь в лесу, Персеваль впервые в жизни встретил рыцарей. Ошеломленный, он принял их за ангелов и, вне себя от растерянности, спросил их предводителя: «Ты — Бог?» Они поспешно рассеяли его заблуждения на сей счет и поведали кое-что о рыцарстве. Персеваля тут же обуял восторг, и он преисполнился решимости сделаться рыцарем. Несмотря на все мольбы матери, он отправляется на поиски короля Артура, чтобы принять от него посвящение в рыцари. Мать Персеваля дает ему всевозможные советы о хороших манерах и об обращении с дамами, а также краткие наставления в вере. Большинство из этих наставлений, как показали его дальнейшие приключения, он толком не понял и недооценил, но Кретьен использует эту сцену, чтобы подчеркнуть тот факт, что Персеваль начал свою карьеру рыцаря, будучи практически абсолютно невежественным. Он — по сути дела, дитя природы, но его собственная природа такова, что он, можно сказать, предопределен для великих рыцарских подвигов.

Правда, поначалу у него все складывается как нельзя хуже. Он находит в шатре девушку, обманным путем похищает у нее поцелуй, забирает на память ее кольцо, а затем бросает ее наедине с разъяренным возлюбленным. Когда же Персеваль появляется при дворе короля Артура, над ним издевательски насмехается Кэй-сенешаль21, да и сам король не спешит удержать и вернуть его после того, как он отказывается ждать посвящения в рыцари. Вместо этого Персеваль отправляется на поиски рыцаря, который только что похитил кубок королевы и изысканный красный доспех которого Персеваль жаждет заполучить. Он убивает рыцаря удачным ударом дротика, когда тот даже под угрозой отказывается отдать юному Персевалю свой доспех, и некий оруженосец, оказавшийся очевидцем их поединка, показывает Персевалю, как надлежит надевать доспех Оруженосец возвращается ко двору с посланием от Персеваля Кэю, в котором юноша обещает отомстить сенешалю22 за насмешки, а сам Персеваль тем временем уезжает прочь, подальше от двора Артура.

В следующий раз Персеваль строго следует советам своей матери и с благодарностью принимает наставления убеленного сединами рыцаря по имени Горнеман, в замок которого он вскоре приезжает. Горнеман обучает юношу искусству владения рыцарским вооружением и находит в Персевале смышленого и исполнительного ученика. Персеваль принимает от своего хозяина-наставника посвящение в рыцари. Старик уговаривает его остаться и продолжить обучение, но Персеваль, достигнув желанной цели (посвящения в рыцари), покидает замок на следующее утро. Однако его путь лежит не домой, а к новым приключениям и, разумеется, поискам любви.

На пути Персевалю встречается полуразрушенный замок, хозяйкой которого оказывается прекрасная девушка по имени Бланшефлёр23. Она и ее изможденные слуги обороняют замок от посягательств ее назойливого поклонника, Кламадеуса Ильского, который прислал своего сенешаля, чтобы осадить ее замок. В полночь Бланшефлёр приходит к Персевалю, чтобы излить ему свою печаль и найти помощника. Они обнимаются и проводят ночь любви, а на следующее утро Персеваль прогоняет прочь ее врага — сенешаля. Злобный Кламадеус является, чтобы отомстить за унижение сенешаля, но тоже терпит поражение от Персеваля, и тот посылает его, как и сенешаля, к Артуру в качестве своего пленника. Но как только Персеваль спасает Бланшефлёр, он тотчас вспоминает о своей матери и заявляет, что должен тотчас отправиться к ней. Он успокаивает свою возлюбленную, пообещав ей сразу же вернуться, но, как это часто случается в романах, оказывается не в силах сдержать обещание.

Персеваль подъезжает к реке, которая настолько стремительна и глубока, что ему не удается перебраться на другой берег. Он замечает лодку, в которой сидят двое незнакомцев, один из которых ловит рыбу. Юный рыцарь спрашивает его, нет ли поблизости моста через реку, и рыбак отвечает:

«— Нет, о брат мой, слово чести. Нет, насколько я знаю, и лодки большей, чем та, в которой мы сидим, а она не выдержит и пятерых. Вы не сможете переправиться через реку верхом на коне, ибо на двадцать лиг24 вверх и вниз по течению нет ни мели, ни моста, ни брода.

— Так скажите мне, ради бога, — проговорил юноша, — где мне найти хотя бы ночлег?

Рыбак отвечал:

— Мне думается, вам нужен не только ночлег. Что ж, я пущу вас переночевать. Поезжайте туда, по расселине в скалах, и, когда вы подниметесь на вершину, вы увидите прямо в долине перед собой мой дом. Он стоит поблизости от реки и по соседству с лесом.

Персеваль поднялся по скалам; но, взобравшись на вершину и оглядевшись по сторонам, он не увидел вокруг ничего, кроме земли и неба, и произнес:

— Для чего же я поднимался сюда? Что за дурацкий обман! Бог да накажет того, кто послал меня сюда! Как подробно он указал мне путь, говорил, что сразу увижу дом, как только взберусь на вершину! О рыбак, говоривший мне это, ты совершил самый бесчестный поступок, если хотел причинить мне зло».

Но вскоре в долине внизу юноша заметил верхушку башни. Отсюда и до Бейрута25 вы нигде не найдете более стройной и притом возведенной в более дивном месте. Она была в плане квадратной, возведенной из серого камня, и по бокам ее высились еще две башни пониже. Дом хозяина стоял возле башни, а вокруг — покои поменьше. Юноша пустил коня по склону прямо к дому, проговорив, что тот, кто послал его этой дорогой, хорошо указал ему путь. Он больше не величал рыбака ни лжецом, ни бесчестным, ни плутом. Теперь он видел приют, где мог провести ночь. Он направился прямо к воротам; перед ними он увидел подъемный мост, который как раз был опущен. Персеваль проехал по мосту и въехал во двор. Четверю слуг вышли ему навстречу. Двое из них помогли ему спешиться и приняли из его рук оружие и доспехи; третий увел его коня и дал ему сена и вволю насыпал овса. Наконец, четвертый облачил его в чистую и совершенно новую мантию алого цвета. Затем они вчетвером отвели его в некий покой, где юноша оставался… покуда его не позвали явиться к господину, приславшему за ним двоих слуг. Вместе с ним Персеваль явился в зал, который оказался квадратным, и ширина его равнялась его длине. Посреди зала взор юноши увидел ложе, на котором сидел благообразный муж с седеющими власами. На голове у него красовалась соболья шапка, подбитая атласом цвета тутовых ягод. Точно таким же было и все его одеяние. Он сидел, опершись на локоть, а пред ним пылал громадный очаг, где лежали толстенные бревна. По сторонам очага возвышались четыре колонны. Вокруг очага могли свободно усесться четыре сотни мужей, и каждому бы досталось места вдоволь. Колонны были изрядно крепки и легко несли на себе тяжесть громадного дымохода из массивной литой бронзы. Двое слуг, что ввели Персеваля в зал, шагая по сторонам его, прошли вперед и приблизились к господину. Увидев, что юноша приближается, господин милостиво приветствовал его и произнес:

— Друг мой, простите, что я не вышел к вам навстречу, но я просто не в силах подняться.

— Ради Всевышнего, сир, — отвечал Персеваль, — не говорите об этом. Господь наградил меня бодростью и здоровьем, и это нисколько меня не смущает.

Но достойнейший муж так хотел поприветствовать юношу, что собрался с силами и проговорил:

— Подойдите сюда, друг мой. Не бойтесь меня, сядьте рядом со мной. Здесь вам ничто не грозит. Сядьте, повелеваю вам.

Юноша сел рядом с ним, и достойнейший муж вопросил:

— Откуда вы прибыли к нам, друг мой?

— Сир, — отвечал Персеваль, — я примчался сегодня утром из Бьюрепейра — так звучит название этого места.

— Да укрепит меня Бог, — отозвался достойнейший муж — Вы проделали сегодня долгий путь. Вероятно, вы отправились еще до того, как дозорный на башне протрубил зарю?

— Нет, воистину, сир, — отвечал ему юноша. — Честью клянусь, уже первый час протрубили.

Пока они беседовали таким образом, в раскрытую дверь вошел слуга. Он внес меч, висевший у него на шее, и преподнес его достойнейшему мужу. Тот наполовину извлек клинок из ножен и ясно увидел, где тот был сделан, ибо это было написано на мече. Из надписи он также узнал, что клинок сделал из столь превосходной стали, что секрет о том, как сломать его, не известен никому на свете, за исключением мастера, который выковал и закалил его. Слуга, принесший меч, сказал:

— Сир, прекраснокудрая дева, племянница ваша, прислала сей меч вам в подарок. Право, вы никогда не видели меча столь тонкой работы, что был бы столь же длинным и широким. Вы можете отдать его кому пожелаете, но моя госпожа была бы счастлива, если он попадет в надежные руки, из которых его не похитят. Тот, кто выковал этот меч, за всю жизнь сделал лишь три таких же, а сейчас он находится при смерти, так что меч сей — его последнее создание…

И господин, взяв поднесенный меч, приложил его к поясу юного гостя. О перевязи и ножнах подобает сказать отдельно. Головка эфеса меча была вылита из чистейшего арабского и греческого золота, а ножны украшены золотой венецианской нитью. Господин передал меч со всем его богатым убранством юному гостю и сказал:

— Поистине, брат мой, сей меч предназначен для вас, и я очень хочу, чтобы вы его приняли. Подойдите же, препояшьтесь мечом и носите его всегда.

Юноша поблагодарил его, препоясался перевязью так, чтобы она не сковывала его, извлек великолепный меч из ножен и, искренне полюбовавшись им, убрал его обратно. Меч прекрасно смотрелся у него на бедре, и еще прекрасней — в его руках, и казалось: когда настанет пора, он сумеет распорядиться им, как достойный воин, муж чести. Вскоре Персеваль увидел перед собой двух слуг, стоявших возле ярко пылавшего очага. В одном из них он узнал того самого слугу, что принял его оружие и доспехи, и тотчас передал ему подаренный меч. Затем он сел рядом с господином, который оказывал ему особые почести. И на всем свете не нашлось бы дома, чьи стены освещаются свечами, который бы сиял светлей, чем зал.

Пока они беседовали мирно, переходя с предмета на предмет, из смежной залы в зал вошел слуга: он нес в деснице белое копье, держа его за середину древка. Прошествовал он между очагом и теми, кто сидел на ложе. Все находившиеся в зале узрели белое копье и белый-белый наконечник; и кровь текла за каплей капля из кончика его. Одна из капель, заалев, на руку юноши скатилась. Гость с изумленьем глядел на это чудо, совершившееся сегодня в ночь, но — удержался и не спросил, как это может быть, поскольку помнил о совете мужа, что в рыцари его недавно посвятил. Тот муж учил его не задавать вопросов лишних, и юноша решил смолчать: он опасался, что его сочтут невежей неучтивым, коль он задаст такой вопрос, и — воздержался от расспросов. Затем явились два оруженосца; в руках они несли подсвечники из золота чистейшего, украшенные черною эмалью. Оруженосцы, что несли подсвечники, сияли юношеской красотою. В подсвечниках у них горели свечи по десять счетом в каждом. За юношами следовала дева, прекрасная, в прелестном одеянье; в руках она несла Грааль. Когда она вошла, неся Грааль, вокруг разлился столь пречудный свет, что свечи вмиг утратили свой блеск, как звезды и луна при свете солнца. За нею следом шла другая дева, державшая серебряное блюдо. Грааль, несомый впереди, был сделан из прекраснейшего злата, украшен драгоценными камнями, ценнейшими и лучшими из всех, какие только есть в земле и в море: те камни, что блистали на Граале, все прочие, бесспорно, затмевали. Участники процессии прошли неторопливым шагом мимо ложа и через дверь ушли в другую залу. И юноша их видел пред собою и снова не посмел задать вопроса о том, кто тот достойный, коему Грааль сам служит26, он в сердце свято помнил и хранил запрет и наставленье старика. Боюсь, что поступил он неразумно, но говорят (я слышал это сам), что в случае нужды муж чести может и очень мало говорить, и много — греха или запрета в этом нет. Не знаю, принесет ли Персевалю молчание его добро или зло, но все ж он удержался — не спросил.

Затем хозяин дома повелел подать воды и полотенца. Те, чьей обязанностью это было, исполнили его распоряженье, и господин и юноша неспешно умыли руки теплою водой. Два отрока внесли изящный стол, резной, из кости, прочный и удобный — как сказано в той книге, в каковую и я заглядываю иногда, он сделан был из цельного куска — и постояли несколько мгновений пред господином с юным гостем, пока вошли другие двое слуг и принесли с собою двое козел. Древесные стволы, из коих искусно были сделаны те козлы, великолепным свойством отличалась: особой прочностью и долговечностью. Эбеновое дерево то было; оно и не гниет, и не горит, выдерживая оба эти зла. Вот — стол резной поставили на козлы и скатертью покрыли дорогой. Что мне сказать о скатерти роскошной? Ни папа, ни легат, ни кардинал обеда не вкушали никогда за таковой слепящей белизной. На первом блюде им подали румяную оленью ножку, приправленную специями с перцем и плававшую в ароматном жире. Им подали и много сладких вин — изысканных, душистых, дорогих, и золотые кубки для питья. Слуга рукой умелой нарезал им лучшие куски оленьей ножки, сложив их на серебряное блюдо, и подавал с румяными ломтями воздушного, поджаристого хлеба. Тем временем пред ними вновь Грааль неторопливо-чинно пронесли, но юноша опять не вопросил, кто пьет и ест из этой дивной чаши. Он помнил наставленье старика: не спрашивать, не задавать вопросов. Он в сердце эту заповедь хранил и постоянно вспоминал о ней. Но он язык свой сдерживал сильней, чем это делать подобало, поскольку всякий раз, когда Грааль пред ним неторопливо проносили почти пред самыми его глазами, а он не ведал, кто вкушает из этой чаши, он не решался спрашивать об этом. Однако он сказал себе, что прежде, чем он покинет этот странный замок, он должен все узнать от одного из слуг, что помогают при дворе. Он должен был дождаться утра, чтобы учтиво попрощаться с господином и остальною челядью придворной. Поэтому он отложил все это, сосредоточив все свое вниманье на кушанье и на питье.

Они не пропускали вин и блюд, что были ароматны и вкусны. Все яства их отменно превосходны; достойный муж и юноша всю ночь такими кушаньями услаждались, что впору графу или королю, а то и императору под стать. Когда ж они окончили свой пир, они опять продолжили беседу, а слуги им тем временем постели готовили и принесли плодов. О, то плоды изысканные были: и финики, и фиги, и мускат, и виноград душистый, и гранат, а в довершенье всяческих услад — имбирь и меды из Александрии… Там было много сладостных напитков: и пряно-ароматное вино, приправленное медами и перцем, и ягодное старое вино, и сок с сиропом, нежный и прозрачный… И юноша, не видевший доселе подобных яств и сладостных напитков, был изумлен донельзя. Тогда достойный муж проговорил:

— Друг мой, пора в постели отправляться. Я пойду спать, и если вы не против, вы можете лечь в моих покоях, а если вам угодно здесь остаться — ложитесь прямо здесь. Я же не чувствую сил встать на ноги: меня отнесут на носилках.

В это время из соседней залы вышли четверо крепких слуг и, взяв за четыре угла простыню на ложе, на котором сидел господин, отнесли его туда, куда им было приказано. Другие слуги остались с гостем и прислуживали ему, мигом исполняя все его просьбы. Как только он попросил, они мигом сняли с него башмаки и одежду и укрыли его покрывалом из чистейшего белого льна.

Он мирно проспал до утра, когда уже настал день и все в доме давно поднялись. Но ему не удалось дождаться никого, кто прислуживал бы ему, и ему, понравилось ему это или нет, пришлось одеваться самому. Видя, что у него нет другого выбора, юноша сам натянул обувь, не дожидаясь, пока ему помогут. Затем он решил надеть доспехи и обнаружил, что они принесены и сложены на столе. Надев доспех и облачив железом свои отдохнувшие члены, он направился к дверям соседней залы, которые, как он видел ночью, были не заперты. Но теперь, попытавшись открыть их, он обнаружил, что его старания тщетны, ибо двери наглухо заперты. Он принялся стучать и звать на помощь, но все было напрасно. Накричавшись вдоволь, он вернулся к двери зала. Обнаружив, что она открыта, он вышел и спустился по ступеням, желая узнать, оседлан ли его конь, и увидел, что его щит и копье прислонены к каменной стене. Юноша вскочил в седло и отправился на поиски по двору замка, но нигде не нашел ни единой живой души, ни слуги, ни оруженосца. Направившись к воротам замка, он обнаружил, что они открыты, а подъемный мост опущен. Итак, когда ему настало время уезжать, ничто не препятствовало ему покинуть замок. Увидев, что подъемный мост опущен, наш юноша подумал, что слуги, вероятно, отправились в лес, чтобы взглянуть, не попалась ли дичь в их силки и капканы. Он не испытывал никакого желания оставаться здесь дольше и решил поискать слуг в лесу, чтоб выспросить, не скажет ли кто-нибудь из них, почему копье кровоточит (может быть, с ним что-то случилось) и куда подевался Грааль. С этими мыслями он выехал из ворот; но не успел он миновать подъемный мост, как вдруг заметил, что копыта его коня зависли в воздухе. Конь сделал громадный прыжок; и если б он не взмыл высоко над землей, ему и всаднику его пришлось бы туго. Наш юноша обернулся назад, чтобы взглянуть, в чем дело, и… с удивлением увидел, что подъемный мост поднят. Он крикнул и позвал, но никто не ответил ему.

— Эй! Кто-нибудь! — воскликнул он. — Кто б ни был ты, поднявший мост, откликнись, отзовись! Выходи и позволь мне взглянуть на тебя: я хочу кое о чем спросить тебя.

Увы, он понапрасну тратил время на эти восклицанья и призывы, ибо никто ему так и не ответил».

Я позволил себе привести столь длинную цитату, ибо она послужила оригиналом для всех последующих описаний Грааля, его появления и антуража этой сцены. Как мы вскоре убедимся, все эти детали имеют исключительно важное значение для наших изысканий. Все это приключение изложено как целая цепь живых картин, которые мы видим глазами Персеваля. Поначалу он тщетно пытается отыскать указанный ему замок, печалясь, что глаза его так долго не замечают его, но, наконец, он все же видит его внизу, в долине. После того как Персеваль оказывается внутри замка, ряд реально зримых картин разворачивается с новой силой, достигая своей кульминации в описании процессии, во время которой ее участники несут копье и Грааль. Здесь все описано предельно просто — так, как мог видеть это Персеваль; показательно, что при этом описываются только его эмоции, а чувства прочих участников даже не упоминаются. Мы наблюдаем и воспринимаем эту процессию именно так, как наблюдал и воспринимал ее Персеваль. Кретьен при этом преследует двоякую цель: показать впечатление, произведенное необыкновенной роскошью и странным великолепием на наивного юношу, и задеть за живое свою потенциальную аудиторию этой необъяснимой и таинственной сценой, которая должна возбудить в читателях интерес к продолжению этой истории. Это плод искусного мастера-повествователя, изобразительный прием и четко очерченный психологический рисунок.

Когда Персеваль отправляется серым, хмурым утром в неизвестность, покинув странно-пустынный замок, мы преодолели еще только две пятых «пути», то бишь сюжета этого незавершенного романа Кретьена. Персеваль впервые понимает, что проявленное им отсутствие сострадания и участия к судьбе раненого короля обрекло последнего на продолжение страданий и скорбей, а его безрассудный отъезд в известном смысле явился причиной смерти его собственной матери. Это самая низшая точка падения в его судьбе. С нее начинается его покаяние и духовное возрождение, ибо следующей его встречей становится встреча с девушкой, у которой он похитил заветное кольцо. Персеваль возвращает кольцо и примиряет ее с возлюбленным, раскаиваясь и принимая всю вину на себя. Артур со всем своим двором отправляется на поиски Персеваля, который в качестве акта мести Кэю выбивает его из седла, ибо последний издевается над ним, когда юный рыцарь, забыв обо всем, созерцал три капли крови на снегу, которые напоминали ему его любимые цвета.

В этом момент Кретьен вновь возвращает нас к неразгаданной тайне замка: перед Персевалем проносится таинственная дева, которая упрекает его за то, что он так и не решился задать жизненно важный вопрос и положить конец страданиям Короля-Рыбака27, владыки замка Грааля. Король был не в состоянии управлять своей страной, и в результате этого ей угрожали ужасы жестокой войны: «Дамы потеряют своих мужей, земли и нивы будут лежать в запустении, девы станут беззащитными сиротами, множество рыцарей неизбежно погибнет, и все эти беды произойдут из-за вас!» Здесь нет ни малейшего намека на магию, а лишь суровая действительность в стране, обреченной стать жертвой мародеров. Король-Рыбак получил свою рану в честном бою: его враги, по-видимому, еще сохраняли численный перевес, и поскольку он более не в силах повести свое войско в бой и сразиться в ними, его королевство беззащитно против новых нападений. Удаляясь, таинственная дева призвала рыцарей Артура выступить в поход и спасти леди Монтеклер. Почти одновременно с этим прибыл гонец — рыцарь, который обвинил сэра Гавейна, племянника короля Артура и главного героя-воина при его дворе, в обмане и предательстве его господина. Рыцари тотчас отправились на поиски загадочной леди Монтеклер, а Гавейн тем временем поспешил ответить на вызов своего противника по двору короля Эскавалона. Персеваль же, глубоко пораженный обвинениями девы-вестницы, бросает эти рыцарские потехи и клянется, что, «пока он жив, не будет ночевать он две ночи под одним и тем же кровом, не станет слушать слова лжи и злобы, не будет принимать напрасный вызов, не будет верить слухам, что явился великий и непобедимый рыцарь, а если встретит — биться с ним не будет, доколе не узнает он, кто вкушает из чаши заповеданной Грааля, и не найдет кровавое копье и узнает, почему оно по капле кровь живую источает, — не станет вмешиваться ни во что, что б ни случилось».

Теперь Кретьен использует повествовательную манеру, которой вскоре предстояло стать общим местом артуровских романов. Она заключается в переплетении двух «серий» приключений и попеременном переносе фокуса внимания с одного героя на другого до тех пор, пока они не встретятся и история не достигнет своей развязки. Так, Кретьен следует за Гавейном до тех пор, пока тот не находит гордеца, бросившего ему вызов, и они уславливаются отложить поединок на год, и Гавейн тем временем отправляется на поиски «копья, чей кончик источает слезы из самой чистой человечьей крови», то есть, другими словами, того самого копья, которое Персеваль видел в замке Короля-Рыбака. Теперь оба героя вступили на пути, которые вскоре должны пересечься. На этом «наша повесть прощается с Гавейном и начинает речь о Персевале». Правда, появление Персеваля здесь носит краткий характер, но оно настолько важно для наших представлений о Граале, что его необходимо привести полностью:

«Персеваль, как сказано в моей заветной книге, из коей я заимствую детали, совсем лишился памяти — настолько, что более не вспоминал о Боге. Апрель и май сменились пятикратно, что означает, что прошло пять лет, а он ни разу в церковь не зашел, не помолился Истинному Богу перед Его спасительным Крестом. Вот так он и прожил пять долгих лет. Нет, из сего не следует отнюдь, что он оставил славные деянья и рыцарские подвиги свои. Он поспешил навстречу очень странным, опасным и ужасным приключеньям и встретил их в таком преизобилье, что сам себя на славу испытал. За те пять лет он победил и в плен взял шесть десятков рыцарей достойных, всех их отправив ко двору Артура. Вот так он и провел пять долгих лет, ни разу не помысливши о Боге.

По истечении этих пяти лет случилось так, что ехал он в каком-то пустынном и забытом Богом месте, в доспехи облаченный, как обычно, и… повстречал трех рыцарей внезапно и с ними — целых десять милых дам. Их головы скрывали капюшоны, все были в аскетических одеждах, все двигались пешком и были босы. Те дамы для спасенья своих душ пешком паломничество совершали во искупленье множества грехов и очень удивились, увидав его с щитом, в доспехах, при копье. Один из рыцарей остановился и обратился с речью к Персевалю:

— Мой добрый, старый друг! Неужто вы не веруете в Господа Иисуса, Творца святого Нового Завета, принесшего его всем христианам? Поистине, грешно и нечестиво и порицанья всякого достойно носить доспех и в руки брать оружие в день крестной смерти Господа Христа!

И юноша, не различавший дни, не знавший счета времени, поскольку его душа от скорби разрывалась, ответил:

— А какой сегодня день?

— Какой сегодня день, вам знать угодно? Страстная пятница, тот самый день, в который чистым сердцем подобает чтить Крест и плакать о своих грехах, понеже древле в этот самый день Тот, кто за тридцать сребреников продан, был мучим и живым прибит к Кресту. Он, Сам не знавший никаких грехов, узрел грехи, которыми весь мир обвит и скован, словно тяжкой цепью, став Тем, Кто в силах нас спасти от них. Воистину, Он — Бог и человек, ведь При-снодева Сына родила, зачатого Ей от Святого Духа; Тот, в Ком Сам Бог обрел и плоть, и кровь, так что святая тайна Божества вместилась в человеческую плоть — сие сомнению не подлежит. И те, кто не желает верить в это, вовеки не узрят Его Лица. И этот Сын, рожденный Приснодевой, прияв и плоть, и душу человека и с Божеством своим их сочетав, в такой же день, как этот, добровольно взошел на Крест. И, пригвожден к Кресту, Он всех своих освободил из ада. Сие была воистину святая и самая спасительная Смерть, что всех живых избавила от тленья и, смертью смерть поправ, жизнь даровала. Сим злодеяньем лживым иудеи, которых подобает гнать, как псов, себе урон великий причинили, а нам вовеки сотворили благо, Христа-Мессию вознеся на Крест. И все, кто свято верует в Него, день нынешний проводят в благочестье. Никто, никто из верующих в Бога оружья ныне в руки брать не должен, будь то на поле брани иль в пути.

— Откуда же вы следуете сами? — проговорил смущенно Персеваль.

— Откуда? От достойнейшего мужа, отшельника святого, что живет здесь, в сем богоспасаемом лесу. О, он настолько свят, что уж давно живет единственно во славу Божью».

Персеваль, пристыженный за почти полное отсутствие веры в Божье милосердие, отправляется дальше, на поиски святого отшельника:

«Он поскакал, рыдая, через лес.

Подъехав к жилищу святого отшельника, юноша спешился, снял доспехи и щит, отвязал меч и привязал коня к старому вязу. Затем он смиренно вошел в келью отшельника. В маленькой часовне он обнаружил самого отшельника, а также священника и клирика — воистину, так оно и было, — которые только что начали самую возвышенную и сладостную службу, которую только можно отслужить в святой церкви. Персеваль, войдя в часовню, учтиво преклонил колена, и добрый отшельник, заметив, что юноша рыдает слезами покаяния, которые так и катятся из очей его на подбородок, окликнул его и велел приблизиться. Персеваль, опасаясь, что он совершил страшный грех перед Богом, бросился к ногам отшельника и повергся перед ним на полу, а затем, умоляюще сложив руки, принялся просить дать ему спасительное наставление, ибо он имеет в нем величайшую нужду. Святой отшельник велел ему исповедаться, ибо, если юноша не исповедуется и не раскается, он никогда не сможет получить прощения грехов.

— Господин мой, — отвечал Персеваль, — вот уже более пяти лет прошло с тех пор, как я утратил в душе веру и перестал любить Бога и уповать на Него. С тех пор я не совершал ничего, кроме зла.

— Друг мой, — отозвался святой отшельник, — открой мне, почему ты творил все эти беззакония, и моли Бога, чтоб Он простил и помиловал душу Своего бедного грешника.

— Господин, я побывал при дворе Короля-Рыбака и видел копье, конец которого, несомненно, источает кровь, но воздержался и ничего не спросил о капле крови, которая — я видел это собственными глазами — стекала с конца копья. Поистине, с тех пор я не сделал ничего, чтобы исправиться. Кроме того, я не знаю, кто пил и вкушал из Грааля, который я также видел там, в замке, и с тех пор меня мучает такая тоска, что я с радостью согласился бы умереть, чтобы не чувствовать ее, ибо из-за нее я забыл Бога и с тех самых пор ни разу не обращался к Нему с мольбой о прощении и, думаю, не совершил ничего такого, чтобы удостоиться его.

— О друг мой, — проговорил отшельник. — Открой мне, как твое имя.

И тот ответил:

— Персеваль, господин мой.

Услышав это, святой муж вздохнул, ибо это имя было ему известно, и сказал:

— Брат мой… Грех, о котором ты ничего не ведаешь, причинил тебе великое зло. Это — скорбь, которую ты причинил своей матери, покинув ее. Она поверглась наземь возле моста за воротами и — умерла от горя. Именно из-за этого греха, совершенного тобой по неведению, ты не смог ни слова спросить о копье, источающем кровь, и о Граале. Говорю тебе: ты не дожил бы до сегодняшнего дня, если бы она, мать твоя, не умолила Бога за тебя. Ее молитва имела такую силу, что Бог тебя хранил ради нее, спасал от плена и случайной смерти. Да, именно этот грех затворил уста твои, когда ты увидел перед собой копье, конец которого источал кровь, и ты не посмел спросить о причине этого, и вновь не позволил тебе спросить, кто пил и вкушал из Святого Грааля. Знай: одним из тех, кто вкушал из него, был мой брат. Вкушала из него и моя сестра, приходившаяся тебе матерью. И я думаю, что Король-Рыбак, которого ты удостоился видеть, — это сын короля, который тоже вкушал из Грааля. Но не подумай, что он вкушал из него щуку, баранину или лососину: он вкушал одну лишь гостию28, которую ему приносили в Святом Граале. Она питала его и поддерживала его жизнь. Таков уж Грааль, такова эта святыня [tante scunte chose]. И он, достигший столь высокой духовности, что ему для поддержания жизни не надобно ничего, кроме того, что приносят ему в Граале, прожил целых двенадцать лет, не покидая зала, в который, как ты видел, вносили Грааль. А теперь я хотел бы дать тебе наставление и возложить на тебя епитимью29 за грехи твои.

— О, я всем сердцем жажду этого, мой добрый дядюшка, — отозвался Персеваль. — А поскольку моя матушка приходилась вам сестрой, вы можете называть меня племянником, а я буду звать вас дядей и еще больше любить вас.

— Да, это правда, племянник мой, но сначала выслушай меня: если тебе хоть немного жаль своей собственной души, покайся искренне во всех грехах и в качестве искупления каждое утро прежде всех прочих дел отправляйся в церковь и молись, и будет тебе от этого великое благо. Смотри же, не уклоняйся от этого наставления. Если же тебе случится оказаться в местах, где есть монастырь, часовня или приходская церковь, ступай туда, как только зазвонят в колокол или даже раньше, как только проснешься. Это не причинит тебе никакого ущерба, а, напротив, послужит во благо душе твоей. А если в церкви уже начнется месса, ты получишь еще больше духовной пользы, если будешь присутствовать на ней. Стой, покуда священник не прочитает и не воспоет все положенное. И если ты по доброй воле и с чистым сердцем будешь исполнять это, ты получишь прощение своих прегрешений и обретешь честь перед Богом и место в раю небесном. Люби Бога, веруй в Бога и уповай на Него, почитай святых и достойных мужей и жен, помогай священникам — такова служба, которая стоит тебе недорого и которая угодна Богу как знак послушания. Если дева, или вдова, или нищая сирота попросит тебя о помощи — помоги им, и да будет тебе благо на небесах. Это — самое благочестивое проявление милосердия; посему всеми силами стремись оказать им помощь. Поступай так без раздумья и промедления. Повелеваю тебе исполнить все это во искупление грехов твоих, если ты желаешь вновь обрести все те добродетели, кои ты прежде имел. А теперь ответь мне: исполнишь ли ты все это?

— Да, господин мой, с великой радостью.

— Тогда, прошу тебя, останься и проведи со мною два дня и в знак покаяния ешь тот же хлеб, что и я.

Персеваль охотно согласился на все это, и отшельник прошептал ему на ухо святую молитву, повторяя ее вновь и вновь, пока бедный юноша не выучил ее наизусть. В этой молитве звучали многие из имен Господа Нашего, в том числе и самые величайшие и грозные, которые язык человеческий не должен произносить, за исключением страха смерти. И когда отшельник учил Персеваля молиться, он строго запретил ему упоминать эти имена, за исключением случаев крайней опасности.

— Я не буду, о господин мой, — пообещал Персеваль.

Он остался в часовне и выслушал службу, которая очень ему понравилась. По окончании мессы он поклонился Кресту и стал оплакивать грехи свои. В тот вечер он ел ту же пищу, каковой довольствовался отшельник: это были свекла, кервель, латук, кресс-салат и просо, и еще — хлеб, испеченный из ячменя и овса, да вода из чистейшего ключа. Конь Персеваля получил вдоволь сена и целую меру ячменя.

Так Персеваль познал, что Бог некогда принял смерть и был распят в Страстную Пятницу. А самое главное, в день Пасхи Персеваль удостоился принять св. причастие.

На этом повесть о Персевале сегодня кончается. Вам придется послушать рассказ о сэре Гавейне, прежде чем я продолжу ее».

Однако Кретьен, как мы знаем, более не продолжил рассказ о Персевале. Приключения Гавейна заняли весь остальной текст его романа до того места, где его труд решили продолжить другие авторы.

Если сцена первого появления Грааля окружена тайной, второй эпизод, в котором он появляется, дает ответы, столь же загадочные, как и сами вопросы. Что представляет собой сцена религиозных поучений и проповеди отшельника? Как она появилась в романе? В более ранних текстах, в частности, в романе о Тристане, уже был один прецедент подобной проповеди, но он был тесно связан с темой адюльтера, супружеской неверности Изольды из-за любви к Тристану, а не с настроением и расположением духа героя. А что же мы видим у Кретьена? Почему мы ничего не слышим о «странных, суровых и ужасных приключеньях», а вместо этого нам предстает героический образ потерянной души? Переход настолько резок, а вся сцена настолько неожиданна и немотивированна, что мы вправе предположить, что перед нами — история, принадлежащая перу некоего другого автора. Но если приглядеться повнимательнее, во всем этом можно увидеть вполне стройную и логическую картину. Персеваль преодолел первые этапы жизни идеального рыцаря; он доказал свое умение владеть оружием и завоевал сердце своей дамы. Теперь же он должен обратиться от земного к духовному, подобно тому как наставления его матери начались с вполне земных вопросов и завершились изложением основ истинной христианской веры. Персевалю впервые напомнили о его духовном долге, и сделал это не какой-нибудь клирик или монах, а рыцарь, направивший его к отшельнику. В принципе принять исповедь юноши и отпустить ему грехи мог только священник; однако отшельник, как оказалось, был одинакового с юношей рода, поскольку приходился ему дядей. Персеваль оказался на новом этапе своего пути к достижению рыцарского идеала и совершенства, поняв, сколь важное место в жизни истинного рыцаря должна занимать религия. Главный урок, который он усвоил при этом, — это важность мессы и освященной гостии; отец Короля-Рыбака поддерживал свою жизнь только гостией, подобно тому как сам Персеваль поддерживал свою духовную жизнь тем, что ежедневно присутствовал на мессе. Кульминацией всего этого эпизода явилась фраза: «А самое главное, в день Пасхи Персеваль удостоился принять св. причастие».

В этот момент мы видим кретьеновского Персеваля в последний раз. Мы сознаем особую роль истории, рассказанной Кретьеном, и ту манеру, согласно которой у него идет развитие характера Персеваля, однако, поскольку великий трубадур оставил свой роман незавершенным, в нем есть немало вопросов, оставшихся без ответа, причем есть среди них и такие, которые имеют ключевое значение для всей истории. Это можно сравнить только с тем, как если бы история о Ланселоте оборвалась бы на том месте, где он, преодолев гордыню, садится в повозку, чтобы поспешить на помощь Гвиневре, прежде чем мы успели получить представление о месте этого эпизода в их отношениях. Повозка в данном случае выступает в роли этакого магического транспортного средства, и легко представить те возможности, которыми оно обладает. Позднейшие читатели упорно игнорировали мелкие детали, скрупулезно перечисленные в рассказе о Граале и копье, в частности, магическая молитва, которой отшельник учит Персеваля. Дело в том, что этот неоконченный роман неизменно привлекал к себе неослабное внимание читателей на протяжении восьми последующих веков, которое было особенно острым в первые два десятилетия после его создания.

«Повесть о Граале» пользовалась громадной популярностью, и мы располагаем многочисленными списками рукописи: пятнадцать полных копий и четыре фрагмента, большинство из которых возникли в пределах пятидесяти лет после создания поэмы. Однако эти списки, что весьма необычно, не делятся на группы, восходящие к одному или двум оригиналам-протографам, а весьма существенно отличаются друг от друга по составу и содержанию. Обычно характерные ошибки или идиосинкразия, характерные для данного переписчика, позволяют проследить, так сказать, родословную этого текста, но в нашем случае можно говорить о том, что текст романа широко и активно переписывался почти сразу же после его создания. Как этого и можно было ожидать от неоконченного творения знаменитого автора, оно сразу же привлекло всеобщее внимание.

Это внимание можно проследить по реакции других авторов. В пределах двадцати лет после того, как Кретьен прекратил работу над своей «Повестью о Граале», последовали две попытки продолжить его труд, а также были созданы две новые и практически разные версии истории о Граале, которые уверенно вписали ее в русло христианской традиции, а также немецкая версия, которая привнесла в историю множество новых идей. Более того, даже первое продолжение и завершение труда Кретьена дошло до нас в трех сильно отличающихся друг от друга версиях текста, разбросанных по тринадцати сохранившимся манускриптам. Грааль по-прежнему воспламенял воображение и авторов, и читателей.

  • 1. Зачины этой и ряда других глав композиционно повторяют описание кабинета алхимика и архидьякона Клода Фролло в романе Виктора Пого «Собор Парижской Богоматери».
  • 2. Чернильные орешки — яркие, величиной с вишню, округлые наросты на листьях дуба, из которых в Средние века делали чернила, добавляя в них окись железа (ржавчину) и мелко растертые порошки других металлов. Особо важные слова и инициалы выделялись киноварью, а документы исключительной важности (напр. знаменитая Золотая булла) и имена владык иногда писали жидко разведенным золотом. Подобная практика была заимствована западноевропейцами из Византии и стран исламского мира.
  • 3. Действительно, в Византии писали не только богословские трактаты и назидательные проповеди, но и любовные романы и поэмы. В числе авторов подобных произведений — Никита Евгениан, Аристенет, Макремволит. Кстати, писания двух последних (надо отметить, что у обоих — не имена, а псевдонимы, так и оставшиеся нераскрытыми) отличались раскованностью и физиологической смелостью, несвойственной монастырскому пуризму Второго Рима.
  • 4. Уильям Малмсберийский (ок. 1095–1143) — монах аббатства Гластонбери, автор хроники «Деяния королей Англии», написанной в 1125 г. Его «Деяния» появились несколько ранее официальной биографии Артура, помещенной в хронике Гальфрида Монмутского и, вероятно, независимо от нее.
  • 5. Вопрос о соотношении между чтением про себя и публичным чтением вслух в XII в. вызывал и вызывает широкие дискуссии; обзор их представлен в Green D. H. The Beginnings of Medieval Romance: Fiction and Fact (2002), 35–54. Роберт Глостерский умер в 1147 г.
  • 6. См. «Филомела и Прокна» в кн. Cormier, Raymond. Three Ovidian Tales of Love (New York and London, 1986), 232; проблема здесь заключается в том, был ли автором этой поэмы сам Кретьен де Труа или его тезка, что идет вразрез с буквальным смыслом слова gois.
  • 7. Мария Шампанская — дочь Элеоноры Аквитанской и Людовика VII Французского. В 1160 г. создала в Труа литературно-художественный кружок, аналогичный кружку ее матери в Пуатье. Покровительствовала многим людям искусства, в числе коих был и Кретьен де Труа.
  • 8. Генрих II — король Англии в 1154–1189 гг. В литературе его имя обычно упоминается в связи с его приказом убить архиепископа Бекета, похороненного в Кентерберийском аббатстве. У гроба Бекета происходило множество чудес, что и превратило Кентербери в центр паломничества.
  • 9. Бурный расцвет интереса к античности в ту эпоху обусловлен не только появлением на Западе ранее неизвестных творений классических авторов, но и притоком интеллектуалов — в первую очередь греков — со всех концов ослабевшей Византийской империи. В университеты и коллегиумы Запада перебрались десятки тысяч риторов, живописцев, богословов и философов из Византии. Достаточно сказать, что именно греческий эрудит был учителем Петрарки.
  • 10. Тристан и Изольда — герои известного цикла средневековых легенд, основанных на кельтских мифах. Тристан — племянник короля Марка Корнуолльского. Тристан сопровождал Изольду в Корнуолл, в замок своего дядюшки, короля Марка, с которым она была обручена. Тристан и Изольда выпили любовный напиток, думая, что это — ядовитое зелье; и хотя долг обязывал Изольду стать женой Марка, любовь в ней вспыхнула с такой силой, что она не в силах была скрывать это. Марк понял это и нанес Тристану смертельную рану. Верный слуга отнес Тристана в замок в Бретани, и там умирающему явилась Изольда. Увидев любимую, он затрепетал от радости и, собрав последние силы, умер на руках Изольды. Изольда, поняв, что теперь их любовь может продлиться только за гранью жизни, покончила с собой. Можно провести параллели между этой историей и легендами о Диармайде и Грайнне.
  • 11. Гвиневра — супруга короля Артура, возлюбленная Ланселота Озерного. В «Деяниях королей Британии» Гальфрида Монмутского Гвиневра — дочь романизированных британских аристократов, на которой, узурпировав трон дяди, женился его племянник Мордред. В их образах нашли отражение боги кельтского пантеона. Английские хроники подчеркивают бесплодие Гвиневры, но в валлийской традиции фигурирует сын Артура и Гвиневры. Имя Гвиневры в валлийском варианте (Гвиневера) упоминается в поэме-триаде «Три неверные жены» как имя самой неверной жены. В другой триаде сказано, что у Артура было три жены, и всех троих звали Гвенвифар.
  • 12. В мифологии и воззрениях древних кельтов козел считался символом плодородия. Козла часто изображали рядом с римско-кельтским богом Меркурием, причем козел в некоторых аспектах был взаимозаменяемым символом с бараном, также считавшимся олицетворением плодородия. Как и баран, козел неизменно ассоциировался с агрессивностью, в частности — сексуальной.
  • 13. Артур — легендарный король Англии, живший в начале христианской эры, возможно — в IV–V вв. В его образе совмещены черты нескольких персонажей разного исторического и мифологического статуса. Один из них был бог Артур, почитание которого было распространено на землях кельтов, — тот самый Артур, которого надпись ex voto, обнаруженная в развалинах на юго-востоке Франции, именует Меркуриус Лртайус (Mercurius Artaius). Другой — земной Артур, вождь, носивший особый титул, который в эпоху римского владычества имел название Камее Британнаэ (Сотес Britannae). Этот «граф Британии» выполнял функции верховного военного вождя. В его подчинении находились два офицера, один из которых, Дуке Британниарум (Dux Britanniarum); то есть «герцог Британии», наблюдал за порядком в районе Адрианова вала, а другой, Камее Литторис Саксаники (Comes Littoris Saxonici), то есть «граф Саксонского берега», отвечал за оборону юго-восточного побережья Британии. После изгнания римлян бритты еще долго сохраняли структуру военно-административных органов, созданную их бывшими завоевателями, и резонно предположить, что этот пост военного лидера в ранней валлийской литературе соответствует титулу императора, который из всех знаменитых героев мифологии бриттов был прерогативой одного только Артура. Слава Артура-императора объединилась со славой Артура-бога, и общий синкретический образ получил широкое распространение и заложил основу для диспутов относительно местонахождения «Артуровых владений», а также таких городов, как легендарный Камелот, и локусов двенадцати знаменитых сражений Артура.
  • 14. Полное название романа — «Ивейн, или Рыцарь со Львом».
  • 15. Лодина — персонаж нескольких рыцарских романов. У Кретьена в романе «Ивейн, или Рыцарь со Львом» Лодина является госпожой источника и хозяйкой Эскалода. В валлийском романе, носящем ее имя, она — хозяйка фонтана. Наконец, в романе «Ивейн» Гартмана фон Ауэ Лодина — хозяйка Аскалона. Показательно, что во всех этих романах Ивейн добивается руки Лодины после того, как вступает в поединок с Рыцарем Источника — ее супругом и побеждает его.
  • 16. Точнее сказать, впервые Персеваль упоминается в перечне рыцарей в более раннем романе Кретьена — «Эрек и Энида».
  • 17. В данном случае имеются в виду рыцарские турниры. Кстати, в эпоху позднего Средневековья были очень распространены самые разные турниры — поэтов, острословов, проповедников, проводившиеся при дворах аристократов и монархов и служившие стартовой площадкой для карьеры победителей и прообразом современных конкурсов. Что касается рыцарских турниров, то они были своего рода адаптированной и христианизированной версией гладиаторских боев римской эпохи, в которых иногда принимали участие даже сами императоры, в частности, сын Марка Аврелия император Коммод.
  • 18. Первый Крестовый поход (1097–1099) был провозглашен в 1095 г. папой Урбаном II на соборе в Клермоне. Он собрал под свои знамена ок. 100 000 участников, по большей части — французов, и завершился в 1099 г. взятием крестоносцами Святого Града — Иерусалима, который сделался столицей основанного ими латинского Иерусалимского королевства.
  • 19. Андреас Капеллан (ум. ок. 1180 г.) — клирик, предполагаемый духовник Марии Шампанской. Его трактат «О природе благородной любви» считался руководством в делах куртуазной любви и состоял из трех разделов. В нем фигурирует и рассказ о судьбе влюбленного юноши при дворе короля Артура. После долгих перипетий юноша находит сокола со свитком на шее, в котором сказано, что любовь и брак несовместимы. Трактат Андреаса явно перекликается с произведениями Овидия, особенно — «Искусством любви».
  • 20. «Le chevalier de la charette» — «Рыцарь повозки». (Прим. авт.)
  • 21. Кэй-сенешаль — сенешаль двора короля Артура, рыцарь Круглого Стола, сын Эктора Уэльского, молочный брат короля Артура. В кельтской традиции он выступает как герой, обладающий мифологическими чертами, и носит имя Кэй Хир. Он упоминается во многих валлийских легендах, в частности — в «Мабиногионе», где ему приписываются злоязычие, хитрость и способность нагонять ужас на врагов и выпить больше, чем целая армия.
  • 22. Сенешаль — высший придворный чиновник в раннесредневековой Франции, управляющий королевским дворцом, осуществлявший судебные и военные функции. В 1191 г. король Филипп-Август упразднил ранг сенешаля. С XIII в. сенешали стали главами особых судебно-административных округов с широкими полномочиями.
  • 23. Имя Бланшефлёр означает «белый цветок» или «белая лилия».
  • 24. 1 лига = 3 милям = 4,83 км. Таким образом, 20 лиг составляют почти 97 км.
  • 25. Бейрут — город в Палестине на берегу Средиземного моря, ныне — столица Ливана. В эпоху Крестовых походов был важным портом для кораблей паломников и крестоносцев. Упоминание Бейрута — свидетельство неплохого знакомства Кретьена с географией и топонимикой тогдашнего христианского мира.
  • 26. В смысле «прислуживает за столом, подает кушанья».
  • 27. Король-Рыбак — таинственный персонаж, владелец замка. Его имя неоднократно пытались этимологически связать со старофранцузским pescheor (рыбак) и pecheor (грешник), причем рана Короля считалась символом греховности человеческой природы. Титул «Рыбак» на основании христианской символики рыб позволял отождествить Короля с апостолами и даже Самим Христом (дополнительные аргументы — чаша Грааля и кровоточащее копье). Есть версия, что в Короле-Рыбаке следует видеть бриттского бога Ноденса (кельтск. Нуаду) или Дагду.
  • 28. Имеется в виду св. причастие, которое в практике католической церкви миряне получают под одним видом — облаток или гостий, символизирующих тело Христово. Под двумя видами (тела и крови) в католичестве причащаются только духовенство, клир и монахи. В православной церкви, в полном соответствии с заповедями Христа, данными на Тайной Вечере, причащение под двумя видами едино для всех — и для мирян, и для духовенства, и для епископата.
  • 29. Епитимья — особое церковное наказание, налагаемое духовным лицом, принимающим исповедь. Епитимья может представлять собой усиленные молитвы, поклоны, строгий пост и за особо тяжкие грехи отлучение от причастия и даже отлучение от церковного общения. В практике католической церкви епитимья часто заменялась щедрыми денежными пожертвованиями и дарами в виде земельных владений и пр.
Теги: