А. Д. Михайлов. Французский рыцарский роман — М., «Наука», 1976

А. Д. Михайлов. Французский рыцарский роман и вопросы типологии жанра в средневековой литературе.— М., «Наука», 1976

Монография представляет собой историко-литературное и вместе с тем системно-типологическое исследование средневекового французского романа. На большом фактическом материале автор прослеживает историю рыцарского романа, причем наряду с популярными памятниками (Тома, Кретьена де Труа и др.) исследуются малоизвестные и малоизученные ранее произведения.

Оглавление

Введение

  • Глава первая. Исторические условия развития. Истоки. Первые памятники.
  • Глава вторая. Роман «времени Кретьена».
  • Глава третья. Творчество Кретьена де Труа.
  • Глава четвертая. Вопросы типологии романа «бретонского» цикла.
  • Глава пятая. На рубеже двух веков.
  • Глава шестая. Прозаический роман XIII-XIV веков.
  • Глава седьмая. Стихотворный роман середины XIII-XIV века.

Заключение
Переводы старофранцузских текстов (перенесены в основной текст)
Библиография
Указатель имен
Указатель произведений средневековой литературы

 

Введение

Эта книга — о французском средневековом романе, романе рыцарском, или куртуазном.

«Рыцарский» и «куртуазный» — понятия, строго говоря, не вполне совпадающие. Тем не менее мы будем употреблять их как определения жанра средневекового романа, не отдавая предпочтения ни одному из них. Оба они понимаются нами комплексно — как указание на социальные истоки произведения, его идеологическую наполненность и круг его тем и образов. В известной мере — на сферу его бытования, по крайней мере первоначально.

Под рыцарским романом мы будем понимать связное сюжетное повествование с достаточно развитой фабулой, в стихах или прозе, родившееся в феодальной среде, отражающее ее вкусы и интересы и выбирающее в этой же среде своих героев. Причем эти герои могут выступать не обязательно в своей реальной жизненной обстановке, но в обстановке псевдо-исторической, фантастической, условно ориентальной и т. д. — в зависимости от тематики того или иного произведения или цикла. Указанные принципы помогают отграничить (что все-таки не всегда просто) изучаемый нами литературный жанр от других средневековых повествовательных жанров, которые отличаются от романа либо своей комической установкой и иным набором персонажей (фаблио), либо своим размером и зависящим от него способом организации сюжета (лэ), либо своим аллегоризмом и иносказательностью (например, любовно-аллегорическая поэма) и т. д.

К этому надо добавить, что основным принципом, позволившим роману сформироваться как самостоятельный жанр, мы считаем «принцип углубления во внутреннюю жизнь», о котором, в частности, так настойчиво писал Томас Манн[1]. В условиях средневековья это «углубление» было, конечно, весьма ограниченным, еще самым предварительным и реализовывалось немногими наивными и примитивными средствами, поэтому о «психологизме» рыцарского романа следует говорить лишь как о тенденции, о творческой установке, хотя, думается, в данном случае это даже важнее ее конкретных результатов. К тому же это «углубление» было неадекватно религиозной самоуглубленности и сосредоточенности и объективно отражало зачатки секуляризирующих импульсов, возникавших в культуре средних веков. Этот принцип «углубления во внутреннюю жизнь» проводит резкую грань между рыцарским романом и рыцарской эпической песнью, «жестой», хотя и между ними есть точки соприкосновения и даже переходные формы.

Если не учитывать этого важнейшего принципа и не видеть его в куртуазном романе, то можно прийти к отрицанию средневекового романа как самостоятельного жанра. Такое отрицание — не новость. Скажем, у Г. Лукача это отрицание было обусловлено его социологическими установками, ибо ученый считал роман детищем буржуазной эпохи, «буржуазным эпосом», неким продуктом деградации подлинного эпоса[2]. Эта позиция восходит к точке зрения Гегеля, рассматривавшего роман как «современную буржуазную эпопею» *.

Наиболее отчетливо это отрицание средневекового романа проявилось в ряде работ В. В. Кожинова, который связывает появление романа с широко развившимся в эпоху Возрождения бродяжничеством. Он, между прочим, пишет: «Образ странствия, мотив непрерывной подвижности человека — не только внешней, материальной, но и духовной, психологической — становится одной из основ структуры жанра». И далее: «...в рыцарском эпосе господствует, напротив, пафос устойчивости, неизменности основных качеств человека и мира. Сами события, сдвиги сюжета только подтверждают неподвижную незыблемость героя и породившей его почвы — приключения проносятся, как волны мимо утеса» [3]. На это можно было бы, в частности, возразить, что мотив странствия — и чисто материального, и психологического — является доминирующим в рыцарском романе, по крайней мере в рыцарском романе определенного типа, а приключение, «авантюра» подчас меняет не только судьбу героя, но и его характер. Г. Н. Поспелов верно заметил, что «увлеченный своей идеей считать первой ступенью развития романа авантюрно-плутовской роман В. В. Кожинов явно игнорирует новаторские жанровые тенденции в авантюрно-рыцарском романе, всячески стараясь отождествить его со старым героическим эпосом типа «Песни о Роланде» или «Песни о Сиде» в. Далее ученый справедливо пишет о существенных сдвигах в идеологии феодального общества в момент рождения романа, о «дифференциации личного начала», о росте интереса к индивидуальной судьбе персонажа, вне его племенных, родовых и корпоративных связей, что нашло отражение в романе.

Ошибочная точка зрения В. В. Кожинова может быть в какой-то мере объяснена односторонне воспринятыми идеями М. М. Бахтина, преувеличивавшего, на наш взгляд, гротескно-комическое и пародийно-травестирующее начало в процессе формирования романа[4] (на что недавно указал Д. В. Затонский[5]), а также его неполной осведомленностью в данном вопросе [6].

Получилось так, что исследователи конструируют некую гипотетическую модель рыцарского романа, оперируя которой, они высказывают свои суждения об этом жанре.

При этом исходят из молчаливо допускаемого предположения о полной незыблемости и застылости жанровых образований в культуре средневековья. Тем самым рыцарский роман эпохи средних веков предстает как что-то однообразное, раз и навсегда установленное, неподвижное и однотипное. Но «многообразие форм — не отличительная черта какого-то определенного этапа истории литературы, в частности истории романа» 1. Поэтому было бы ошибкой не замечать обилия разновидностей и романа средневекового. Между тем во многих работах говорится о рыцарском романе вообще, и если, например, в книге А. Я. Гуревича2, посвященной иной теме, это делается мимоходом и автор не претендует на глубокую характеристику жанра, то столь же недифференцированный подход к рыцарскому роману мы находим в такой серьезной работе, как книга Б. А. Грифцова «Теория романа». Ее автор строит свои оценки не на конкретном изучении текстов, а на обобщающих пересказах памятников романного жанра, к тому же излагающих содержание лишь ряда его прозаических версий. Лишь этим источником можно объяснить некоторые, по меньшей мере односторонние, суждения автора. Например: «В романах Круглого Стола внутренняя тема сбивчива, вернее несколько внутренних тем, перебивая друг друга, обрываясь, никогда не обнаруживаясь во всей своей силе, создают пеструю основу; действие не сосредоточено, а разбито на разной силы группы, всегда остается еще возможность романа не только гораздо более пространного, по и более интенсивного»3. Это относится, как увидим, лишь к вполне определенному этапу эволюции рыцарского романа, а именно — к прозаическому роману XIII в. Неточна также мысль Б. А. Грифцова об авантюре как «принципе строения романа»4 (ибо далеко не все рыцарские романы имели в основе своей структуры авантюру), да и само определение этого понятия («странное происшествие, причинно необъяснимое событие, нечто чудесное, внезапное, немотивированное»5 явно односторонне.

Как видим, рыцарский роман, отделенный от нас толстым слоем столетий, рождает немало спорных оценок и предвзятых выводов. Это лишний раз говорит о необходимости его детального и более широкого изучения. Тем самым в предпринимаемой нами работе мы ставим перед собой по меньшей мере две задачи. Во-первых, проследить на достаточно большом числе разнородных памятников жанра основные этапы эволюции французского рыцарского романа. Во-вторых, выявить в этой последовательной смене повествовательных форм устойчивые, «постоянные» величины, обеспечивающие единство жанра на всем протяжении его развития.

Однако выяснение общих параметров жанра, которые «работают» в течение всей его истории или ее достаточно большого отрезка и позволяют отделить его от других жанровых образований, — это лишь первая (хотя и очень важная) ступень в сравнительно-сопоставительном и типологическом изучении литературных явлений. Как пишет И. Г. Неупокоева, «в ходе исследования бывает иногда важно идти от обобщенного представления о данном типологическом процессе к такому углублению в первичный материал, какое до получения «панорамного» сравнительного обзора предмета было невозможно» [7]. Т. е. не менее важны и следующие ступени — установление национального своеобразия жанра (что предполагает диахроническое его изучение), определение неповторимых черт данного этапа его эволюции и выявление его возможных разновидностей, что заставляет сделать синхронистический, «горизонтальный» срез.

Нами выбран для исследования французский рыцарский роман эпохи средних веков и прослежена его эволюция на протяжении более чем двух столетий. Такое сужение угла зрения представляется нам не столько вынужденным, сколько правомерным и перспективным. Как заметила И. Г. Неупокоева, «выяснение процессов формирования, расцвета, трансформации и упадка жанра, синтеза жанров и их дифференциаций можно считать одной из важнейших теоретических задач истории мировой литературы» 1в.

В нашем случае сопоставляться будут не разные национальные жанровые системы, а отдельные памятники и группы памятников внутри не только одной национальной системы жанров, но и одного жанра (точнее, его разновидности), что позволит более полно описать его, установить особенности функционирования жанра (как системы его типов и форм) и провести анализ более глубинный, затрагивающий по меньшей мере три уровня изучаемого произведения (о чем писал недавно Б. Л. Рифтин): «а) уровень идеологический, б) уровень изображения, в) уровень повествования» [8] (отметим мимоходом, что такой трехступенчатый анализ предполагал — имплицитно — и крупнейший французский романист средних веков, Кретьен де Труа).

Поэтому, если выходы за пределы жанра в национальном масштабе будут для нас обязательны и постоянны, то сопоставления межнациональные — в пределах романного жанра — будут в достаточной мере редки и продиктованы теми или иными конкретными аналитическими задачами.

В условиях средневековья соотношение таких кардинальных понятий литературоведения, как жанр и направление (или течение, или идейно-художественная система), иное, чем в другие историко-литературные эпохи. Известно, что «общие «приметы» жанра еще не дают представления о том, что же характерно для него в условиях идейно-художественной системы данного литературного направления или течения. Сходные компоненты жанра могут играть в произведениях разной идейно-художественной системы роль прямо противоположную» [9]. В средние века жанр обычно оказывается замкнут в «своем» направлении (и в этом специфика средневековой литературы), он не прорывает его границы, хотя и находится во взаимодействии с жанрами других направлений. Если иметь в виду роман, то в эпоху средних веков вряд ли можно говорить о чем-либо ином, кроме романа рыцарского. Этот роман вне всякого сомнения испытывал влияние, идущее от памятников иных жанров и иных направлений (например, литературы бюргерства), но под этим воздействием не менял своих основных черт, не становился памятником не-куртуазной литературы. Впрочем, мы считаем возможным поставить вопрос о существовании «романа», скажем, в литературе городской, по, видимо, речь должна идти лишь о зачатках или предпосылках такого романа (по крайней мере, вопрос этот требует своего изучения).

Итак, жанр в средневековой литературе оказывается понятием менее всеобъемлющим и универсальным, чем в литературе нового времени.

Мы не считаем французский рыцарский роман единственным полноправным представителем жанра, его неким эталоном, т. е. мы не хотим лишить другие национальные варианты жанра и значительности, и своеобразия. Но вот что следует иметь в виду. Каждая эпоха знает свои ведущие, наиболее репрезентативные жанры, и, как верно подметила И. Г. Неупокоева, «одной из первых «примет» смены литературных эпох являются существенные изменения в художественной структуре ее основных жанров и их системе» [10]. Не подлежит сомнению, что в литературе средневековья роману принадлежит такая ведущая роль. Но каждая эпоха знает и свои ведущие литературы. В эпоху средних веков, по крайней мере в период зрелого средневековья (XI— XIII вв.), такой литературой с широчайшим международным резонансом была литература французская (недаром Франция была страной классических форм феодализма[11]). В ее недрах сложилась структура рыцарского романа, структура, как увидим, подвижная, многообразная и открытая для посторонних влияний.

Французский рыцарский роман изучен очень неравномерно, хотя ему посвящено множество работ. Как это ни парадоксально, но его достаточно подробной истории еще нет. Книга А. Брюэль[12] — это сборник очерков, не претендующий на систематическое изложение материала. Работа А. Куле уделяет средневековому периоду в эволюции романа сравнительно немного места. Недавняя публикация Ж.-Ш. Пайена — это также слишком сжатый, конспективный очерк.

В связи с тем, что давно уже сложилась традиция изучать рыцарский роман, исходя из его внешних, тематических признаков (так, говорят о романе «античном», «византийском», «бретонском»), то некоторые из этих «ветвей» изучены лучше других. Мы имеем в виду роман на артуровские темы, которому посвящены книга Дж. Д. Брюса, коллективная монография под редакцией Р. Ш. Лумиса, краткий очерк того же Лумиса и т. д. Изучение же некоторых других «ветвей» лишь только начинается.

Часто рыцарский роман рассматривается как автономный литературный жанр, вне его связей с другими жанрами средневековой литературы. Мы понимаем литературу средних веков не как механический набор жанров и жанровых разновидностей, сосуществующих или сменяющих друг друга, а как систему жанров, и коль скоро это именно система, то между жанрами не может не существовать определенного взаимодействия. Оно может принимать разные формы. Это взаимодействие, например, — совсем не обязательно взаимодействие «дружественное». Жанры могут взаимодействовать и путем взаимного отталкивания. Так, скажем, если в стихотворном прологе к известному своду житийных памятников говорится, что здесь читатель не найдет ни подозрительных чудес, ни смущающих души росказней о рыцарских приключениях или возвышенной любви, то это тоже факт взаимодействия. Но чаще, конечно, взаимодействие бывало иным. Темы и образы других жанров использовались романом; приемы романного повествования проникали в соседние жанры; возможны случаи «схождения», продиктованного разными причинами, и т. д.

В изучении французского куртуазного романа существует еще один значительный недостаток, которого мы старались избежать. Обычно наибольшее внимание уделяется ранним памятникам жанра (не позже времени Кретьена де Труа). С одной стороны, это связано с концепцией неподвижности и крайней устойчивости жанровых образований в культуре средневековья (когда замедленность движения истолковывается как его отсутствие). С другой стороны, это отражает явную недооценку поздних форм рыцарского романа, которые молчаливо признаются не более чем эпигонскими (хотя в конкретных работах не отрицается значительность таких произведений, как «Роман о кастеляне из Куси», как прозаический цикл, связанный с легендой о семи мудрецах, и т. п.).

Так складывается определенная концепция, нигде, впрочем, в достаточно серьезных работах не сформулированная открыто. Согласно этой концепции после необычайно стремительного взлета, когда менее чем за полстолетия французский рыцарский роман достигает вершинных точек своего развития, начинается долгий период1, в течение которого роман медленно «агонизирует», «загнивает», «переживает период упадка» и вообще впадает в полное ничтожество. При хотя бы беглом знакомстве с конкретными литературными памятниками, с условиями их бытования и с отразившей эти условия рукописной традицией, наконец, с самим восприятием этих произведений литературами других стран или с откликами на них в литературных памятниках иных жанров, становится очевидным, что история развития французского рыцарского романа сложнее и, главное, значительно богаче и многообразнее, чем это представляется на первый взгляд. Также становится очевидным, что эволюция романа не может быть сведена к стремительному взлету и затем к медленному умиранию. Слов нет, одним из самых продуктивных периодов развития французского рыцарского романа было XII столетие и начало следующего (недаром говорят о «Ренессансе XII века»). Однако, уделяя основное внимание этому периоду в истории романа, нельзя забывать и о том, что значительные памятники жанра, как в прозе (что более характерно для второй половины XIII в. и вообще для времени, предшествовавшему Столетней войне), так и в стихах, продолжают возникать и позднее. Нельзя также не принимать во внимание, что произведения, созданные в XII и в начале XIII в., продолжают переписываться в скрипториях, а следовательно активно участвуют в литературном процессе. Не забудем также о повышенной вариативности некоторых памятников рыцарского романа. При анонимности литературного творчества в эпоху средних веков, когда за именем автора с трудом просматривается конкретное лицо (это относится не только к загадочному Турольдусу «Песни о Роланде», но и к создателям многих рыцарских романов), при этой слабой выраженности авторского начала каждая конкретная рукопись неизменно несет индивидуальные черты. Очень немногие произведения дошли до нас в единственной рукописи, а если нам и приходится иметь дело с такой уникальной рукописью, то говорит это чаще всего лишь о трагической судьбе столь многих средневековых библиотек.

Быть может, предвзятое представление о развитии французского рыцарского романа (быстрый взлет и затем медленное умирание) связано с дискретным подходом к изучению средневекового литературного процесса. При подобном подходе литературный процесс в средневековой Франции выглядит как последовательная смена разных течений (или даже жанров). Нередко об этом говорится очень прямо. Так, В. М. Жирмунский писал: «В средневековых литературах не приходится говорить ни о смене литературных направлений, ни о личных влияниях, типическое здесь господствует над индивидуальным, смена литературных течений представлена как последовательность литературных жанров... Такими доминирующими жанрами, последовательно сменяющими друг друга, являются: народный героический эпос дофеодальной и ранней феодальной эпохи; куртуазный роман и куртуазная лирика развитого феодального общества; бытовая новеллистика средневекового города» [13]. Возможно, такая последовательность и удобна, не только при чтении университетских курсов, но и при изложении материала в историях литературы и учебных пособиях, но она, несомненно, не только упрощает, но и искажает смысл литературного процесса. В эпоху развитого средневековья (XI—XIII вв.) разные литературные направления и жанры не следуют один за другим, а сосуществуют, находясь в известной мере не только в непрерывном противоборстве, но и во взаимном обогащении. Одной из особенностей средневековой литературы, и в частности ее повествовательных жанров, был тот факт, что закрепленная практикой жанровая форма не сменялась новой, т. е. не уничтожалась, не исчезала, а продолжала существовать, правда, оттесненная на литературную периферию. Происходила не смена одного жанра другим, а непрерывное изменение удельного веса каждого из них в литературном процессе, происходило и перераспределение функций жанров. Поэтому одним из важных аспектов исследования памятников средневековой литературы является изучение жанров в их окружении (о чем писал сравнительно недавно немецкий ученый Г.-Р. Яусс [14]).

Итак, один жанр не уступает свое место другому и не уничтожается. Этого не происходит потому, что жанр — явление не конкретно-историческое, а типологическое. Как писал Г. Н. Поспелов, «жанры представляют собой явление, исторически повторяющееся в разные эпохи в развитии различных национальных литератур, в разных направлениях одной эпохи национально-литературного развития» [15]. М. М. Бахтин полагал, что «жанр по самой своей природе отражает наиболее устойчивые, «вековечные» тенденции развития литературы» [16].

У нас пойдет речь не только об определенной исторически-конкретной разновидности жанра — о средневековом романе, но и о его определенных типах. При выявлении типов французского рыцарского романа обычно исходят, как уже говорилось выше, из разных, совершенно неадекватных признаков. Так, в наиболее свежей работе, в уже упоминавшемся сжатом обзоре Ж.-Ш. Пайена (1975) последовательно рассмотрены следующие типы романов: «античный», «бретонский», «реалистический», «идиллический», «рыцарский», «биографический». Необоснованность и порочность такого деления, думается, очевидна. Ведь, скажем, «бретонский» роман может быть одновременно «рыцарским», «античный» — «идиллическим», а «биографический» — «реалистическим» и т. д.

Конечно, определенные «типы» выделить можно. Но в основу такого выделения должна быть положена не тематика произведения, а приемы организации сюжета, т. е. структура романа. К этому мы еще вернемся. Здесь же заметим, что «типы» рыцарского романа (по какому бы принципу они ни конструировались) не сменяют друг друга (как и жанры), а также сосуществуют, и их удельный вес меняется от периода к периоду. Поэтому мы принимаем в этой работе, как единственно допустимый, хронологический принцип изложения. Мы выделяем начальный период существования романа, затем «время Кретьена» (этому богатейшему этапу — хотя бы по числу первоклассных памятников - мы неизбежно уделяем много места), потом период рубежа XII и XIII вв. (практически он простирается до конца первой четверти XIII в.). В последующем изложении мы идем на вынужденное нарушение хронологического принципа: последний этап представлен романами прозаическим и стихотворным, которые сосуществуют, практически не взаимодействуя между собой; поэтому они рассмотрены в двух разных главах. Их хронологические рамки различны: традиции романа в прозе оказываются более стойкими, чем романа стихотворного (последний, можно сказать, прекращает свое существование уже в XIV в.), но возникает прозаический роман раньше, чем те памятники романа в стихах, что рассматриваются в соответствующей главе. Поэтому глава о стихотворном романе замыкает книгу.

Тема нашей работы неисчерпаема. Многие существенные проблемы мы вынуждены затрагивать лишь мимоходом, других — не касаться вовсе. Ибо цель книги — не подвести окончательный итог детальному изучению французского рыцарского романа, а такое изучение начать.

  • 1. Затонский Д. Указ. соч., с. 3.
  • 2. Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1972, с. 69—70 и др.
  • 3. Грифцов Б. А. Теория романа. М., 1927, с. 60.
  • 4. Там же, с. 59.
  • 5. Там же.