Шнорр. Дополнение к удивительным путешествиям на суше и на море и веселым приключениям барона фон Мюнхгаузена

Генрих Теодор Людвиг Шнорр (Schnorr) родился в 1760 г., умер в 1835 г., проповедник («О бессмертии души», 1794). По данным Э. Гриэебаха, Шнорр издал три тома «Дополнений» к «Мюнхгаузену» (Копенгаген, 1789; Там же, 1795; Боденвердер, 1794).1

***

Генрих Теодор Людвиг Шнорр.

Дополнение к удивительным путешествиям на суше и на море и веселым приключениям барона фон Мюнхгаузена, о которых он имеет обыкновение рассказывать за бутылкой вина в кругу своих друзей.

Корчит и умник порой дурака, 
А озорник — наверняка. 

Гению его высокородной милости 
барона фон Мюнхгаузена 
верноподданнейше посвящается 

Кому другому, кроме тебя, о добрый, благосклонный гений, могу посвятить я эти страницы, которые хранят события жизни твоего друга Мюнхгаузена? Когда я писал их, ты улыбкой своей со звездного трона выражал мне, сидящему внизу, свое одобрение, даря мне силы и мужество.

Представь же эту книгу в добрый час пред очи Мюнхгаузена и назови затем ему его друзей Юргена Кюпера и Хенниге Кюпера.

Скажи ему, что дух правды, который так явно высвечивает все его беседы, воодушевлял меня и при написании этих страниц.

И я слагаю этот труд у трона богини, освещенной солнцем и истиной и озаряющей душу смертного своим всепроникающим светом.

Если же обнаружит в этом внушенном истиной, посвященном истине произведении ее все- освещающий свет хотя бы единственное изобретение отца лжи, то я свалю всю вину на тебя, гений Мюнхгаузена, и умою, невинный, свои руки.

***

Дорогой господин фон Мюнхгаузен!

Простите мне, что я не именно Вам посвящаю Вашу историю. Из-за Вас — я говорю это в подтверждение истины — у меня напрочь отстрелены обе ноги. И надо ли мне, бравируя, оставшуюся часть жизни подвергать опасности, которую бы Вы наслали на мою шею, если бы я предстал пред Ваши очи?

Подумайте о том, что я датский офицер и что мы много выказали воинской доблести с начала этого столетия.

 

Предварительное замечание, в коем издатель дополнения представляет себя в этом качестве и приводит доказательства для подтверждения его достоверности

Судьба такого удивительного и правдолюбивого человека, как барон фон Мюнхгаузен из Боденвердера заслуживает того, чтобы рассказы о ней непременно были собраны и представлены публике. В этом смысле их первый издатель или переводчик, который выступил два года назад, снискал большое уважение жаждущей поучения публики.

Но если бы публика могла спросить: какую же поруку представил издатель в том, что он сообщает нам правду, а не ложь? Где его документы? Удостоверил ли он свою личность? Чем он докажет подлинность всего? На такие скептические вопросы публика тем более имеет право, ибо барон фон Мюнхгаузен без обиняков признавался своим друзьям и знакомым, что в той книжечке его Fata's (Судьбы, факты жизни, события жизни (искаж, лат.).) были обезображены самым жалким образом, перевернуты и искажены, так что то, что рассказал публике непрошеный и незваный докладчик, в основном не что иное, как грубая ложь.

Я, в свою очередь, не намерен впадать в эту ошибку. Правда должна быть моим самым святым, непреложным законом. Я ничего не хочу рассказывать такого, что и в самом деле случилось с бароном но о чем бы мне пришлось пожалеть. Сожалеть я мог разве только о том, что барон так, а не иначе имел обыкновение рассказывать свои истории в кругу друзей за доверительной, сердца и настроения открывающей бутылкой. А слово такого, любящего правду и достоверность человека может быть принято в любое время за чистейший факт.

Как бы твердо ни решил я ни в чем не обманывать читателя, все же я не могу требовать от него доверия к моим заверениям. Итак, прежде чем сделать шаг вперед, я хочу чистосердечно сказать, как я узнал об этом в высшей степени достоверном дополнении. А также я хочу представить свои грамоты, документы и доказательства.

Мой усопший отец был самым бедным крестьянином в Боденвердере. Звался он Йохеном Кюпером. У него было два сына, я и мой младший брат. Первый — то есть моя скромная особа — был наречен при крещении именем Юрге- на, а второго назвали Хенниге.

На восьмом году моей жизни бюргерство Боденвердера назначило меня пастухом гусей. Семь лет я верой и правдой служил на этом важном посту. А мой брат, благодаря своему уму, трудолюбию и жажде знаний, возвысился до должности кантора и пономаря в Боденвердере.

Должность пастуха гусей действительно открывала передо мной печально ограниченную перспективу, и моему горячему, стремящемуся к почестям и славе духу этот караван вскоре надоел.

Я думаю, мне было уже лет пятнадцать, когда я твердо решил отказаться от своего поста. Но моя горячая кровь и молодой задор не позволили мне обставить мой уход с большой торжественностью и подобающими формальностями. В одно прекрасное утро я оставил своих гогочущих подданных на лугу, чтобы они могли и дальше мирно и безмятежно гоготать, повернул свой дорожный посох налево и ушел прочь.

Я следовал велению своего носа, не предугадывая, собственно, направления моего путешествия. И всякий раз, входя в деревню, я вымаливал у деревенских жителей сочувствие и поддержку. Я был красивым, краснощеким юношей — преимущество, которое служило лучшей рекомендацией у прекрасного пола. Сочувствие служанок и крестьянок помогло мне не умереть с голоду. И так, с молитвой «Отче наш» и ловлей цикад, прошел я через всю Нижнюю Саксонию, через Мекленбург, Голштейн, Шлезвиг и т. д.

От такого образа жизни я значительно вырос, стал статным и дородным.

Когда я бродяжничал в датских владениях, там проводилась большая вербовка рекрутов. И один вербовщик взял меня на мушку. Я был слишком неопытен, чтобы разгадать его намерения, чтобы понять — или чтобы бояться, и не успел я оглянуться, как стал мушкетером короля Датского.

Наш полк стоял гарнизоном в Копенгагене. Однажды, когда я красовался на главной улице, мне выпало счастье быть замеченным ее величеством, вдовствующей королевой Дании. Она по достоинству оценила мою талию, рост, профиль, embonpoint (Полнота, дородность (фр.).) и мужскую силу, и я тут же решил попытать свое счастье.

Мое деликатное, благоговейное чувство не позволяет мне в деталях описывать этот прекрасный период моей жизни. Достаточно сказать, что я сразу же был переведен в лейбгвардию, быстро прошел все военные чины, мне пожаловали дворянство и в настоящее время я — майор Его Королевского Величества Кристиана VII Датского2 В мой патент так и было записано, «что его Величество, из особого уважения к выказанной отваге, храбрости и служебному рвению Юр- гена Кюпера, милостивейше соизволили упомянутому Юргену Кюперу даровать дворянство».

И поэтому мои читатели теперь могут объяснить оттенок poltronnerie (Трусость, малодушие (фр.).), который непроизвольно проник в мое посвящение.

В Копенгагене мне выпало счастье очень близко познакомиться с его высокородной милостью, бароном фон Мюнхгаузеном. В то время ой еще не стал игрушкой своей удивительной и феерической судьбы, так как это все было еще до войны с турками.

Когда я расстался с моим лучшим и благороднейшим другом, проливая потоки слез, вызванных выпитым бургундским, я многие годы ничего не слышал о нем. А между тем я поддерживал с моим братом, нынешним пономарем в Боденвердере Хенниге Кюпером оживленную переписку. Каково же было мое удивление, когда брат известил меня, что высокородная милость барона фон Мюнхгаузена остановилась на жительство в Боденвердере, и здесь en Famille (В своей семье, среди своих (фр.).) имеет намерение закончить свои дни!

Вести о приключениях барона распространились по всей Германии и Дании. Повсюду они стали предметом застольных бесед. Одни им верили, другие сомневались. Однако в большинстве случаев из этих историй делались странные выводы. Вместо того чтобы размышлять о самом предмете, о правде и лжи, о возможном и невозможном, все считалось выдумкой, а барон — лжецом.

Я называл эти утверждения клеветой; я по опыту знал, что Мюнхгаузен не был способен ни на малейшее искажение правды. Эти громогласные заявления стали причиной многочисленных ссор. Не раз я вызывал на дуэль на пистолетах, однако мои противники целились так неудачно, что вместо головы отстрелили мне обе ноги3. Вот я и хожу теперь на деревянных ногах, опираясь на костыли.

После того как я стал хранителем чести Мюнхгаузена, мне захотелось еще точнее узнать все подробности. Но они оказались настолько деликатными, что я не мог бы написать об этом самому барону. Тогда я обратился к пономарю Хенниге Кюперу, моему брату, и попросил его самым подробным образом проинформировать меня о характере, приключениях, образе жизни, семье и т. д. барона фон Мюнхгаузена.

Вот ответ моего брата, который я предлагаю благосклонному читателю без дальнейших предисловий в качестве моих верительных грамот.

«Боденвердер, 13 мая 1788 года

Высокородный господин,
Высокоуважаемый господин брат майор.

Драгоценное послание моего высокородного господина брата от 14 passato (Прошлый, прошлое (ит.).) получил своевременно и из него понял, что высокородная милость господина брата желает узнать подробно о Conduite (Поведение, кондуит (нем.).), характере, семье и Fatis (Судьбы, происшествия (лат.).) высокородной милости господина фон Мюнхгаузена. Получив этот запрос, верноподданнейше отвечаю:

1) что высокородная милость господина фон Мюнхгаузена пережила такие Fata's и они имеют, впрочем, настолько странный и ужасный вид, что когда господин барон изволит рассказывать о них ежедневно всем добрым друзьям, то его превосходительство, господин барон, изволит подкреплять их такими ужасными проклятьями и руганью, коих нельзя было предположить, видя такого благонравного кавалера, и что он сам вовсе не хочет клясться в этом; и так как

2) я удостоен чести высокородной милостью господином бароном почти каждую неделю давать свидетельство моего покорнейшего почтения, и так как я при такой оказии слушаю рассказы его собственных благородных уст:

То пусть не будет недостатка в письменной передаче моему высокородному господину брату того, что я имел незаслуженную честь узнать от господина барона, причем я все записал так верно и старательно, что могу отвечать за достоверность этого перед всем миром.

Засим я нижайше кланяюсь моему высокородному господину брату за его милость ко мне и т. д.

Хенниг Кюпер».

Честность пономаря, его простодушие и правдивость так пронизывают это письмо, что последующий рассказ не нуждается ни в каком дальнейшем подтверждении. Я только несколько изменил вычурный слог моего брата и опустил то, что и так было известно из рассказа моего, хотя и очень скупого, предшественника.

Если какой-нибудь читатель сомневается в правдивости последующего повествования или не захочет поверить, что высокородная милость барона фон Мюнхгаузена пожелала рассказать так, а не иначе, то пусть он напишет пономарю Хеннигу Кюперу в Боденвердер. Посылать нужно письма franco (Свободный от налогов (ит.), здесь: отправитель оплачивает.), на которые последует скорейший ответ.

Более мне не о чем говорить.

Писано в Копенгагене 17-го августа 1788 года

 

Барона фон Мюнхгаузена собственное повествование

Именно тогда, когда думаешь, что опасность невелика или вовсе не существует, тогда она ближе всего. Пример подобного рода — следующая история.

Я еще был в Константинополе4 в наилучших отношениях с султаном, когда чуть было не лишился жизни то ли по своей, то ли по его глупости. Счастье, когда знаешь, как себе помочь в любой, даже в самой большой непредвиденной опасности. Однако об этом мне совсем незачем говорить вам. Вы, дамы и господа, меня уже знаете.

В самом безмятежном состоянии лежал я под тенистыми деревьями в дворцовом саду. Я лежал, никому не мешая, блаженствуя в объятиях прекрасной черкешенки из гарема, которая сделала меня своим фаворитом и к которой я обыкновенно проскальзывал через замочную скважину, — доставляя себе удовольствие послеобеденным отдыхом в душный, жаркий день. Мой верный спутник, легавая собака, никогда не покидавшая меня, лежала рядом со мной. Прежде чем я заснул, как уже было сказано, я думал о своей султанше, и я бы заснул, рисуя красочные образы, если бы не одно обстоятельство, отвлекшее меня от того, что в данный момент было для меня важнее философии и любви.

«Гав, гав!» — пролаяла во сне моя собака, вздрагивая всем телом, как будто она очень быстро бежала. Размышляя о том, что бы это могло собаке присниться, я заснул, а собака проснулась. Было настолько жарко, что я расстегнул свой жилет — у моей рубашки был большой разрез по образцу восточных стран, так что грудь, тело и все прочее было открыто, — и тут моя собака — кто бы мог ожидать такого от столь верной собаки! — вскакивает на ноги, принюхивается, обнюхивает меня именно в том месте, где находится желудок, и начинает лизать. Она лижет и лижет, добирается до желудка и съедает его — к своему несчастью, я только что съел куропатку, она мечтает о ней, вырывает, не думая о своем господине, моих куропаток и все прочее, в конце концов вырывает и мой желудок. А я лежу. Наполовину очнувшись, я просыпаюсь, а она как раз радостно принялась за желудок. «Апорт!» — и она принесла мне его, разодранный на несколько частей, разорванный и уже на три четверти съеденный. «Султан, Султан, — так я звал собаку, когда был с ней наедине. — Ты что же, черт возьми, сделал со своим хозяином? Можешь и остальное доесть». — Вот и все, что я ей сказал. Она все проглотила и, сразу же заметив по моему лицу, что я был ею недоволен, так жалобно завыла, что сюда прибежала целая толпа народу, среди которых был даже телохранитель его величества. «Хорошо .еще, — сказал я себе, — что я потерял дар речи, как можно легко себе это представить». Я и на три шага не отошел еще от сада, как вдруг у меня под ногами пробежала свинья. «Как раз вовремя», — подумал я. И мысль, что свинья внутри устроена так же, как и человек, — вынуть у нее желудок, дать его Грегору мне вшить; разрез моим охотничьим ножом, само вшивание — все это произошло быстрее, чем я об этом рассказываю, — и я был и на этот раз спасен. А куропатки мне достались самым странным образом. Эту шутку я запомню на всю жизнь. Иду я с несколькими спутниками на охоту и обнаруживаю выводок из 15 штук, подстреливаю одну, а остальные опускаются в низкий кустарник. Только мы приходим туда, как мой Султан делает стойку, однако ни одна куропатка не взлетает. Сначала я не понимаю, что это значит, но тут вдруг замечаю, что от меня убегает лиса. Я моментально прицеливаюсь, стреляю, и, вполне естественно, лиса летит кувырком, а мой Султан приносит ее. Когда же я захотел лису выпотрошить, то заметил, что она была слишком толстой, и все удивлялись и подумали: «Что же такое она съела?» Я вспорол ей живот—раздался звук «фррр» — это улетела серая куропатка. Я тотчас закрыл дыру. Мой Султан принес одну, а остальные 13 должны были попасть в мой ягдташ после того, как я им свернул шеи. Никто не удивлялся этому больше султана, когда вечером мы рассказали ему об этом.

Но вот какая незадача. У меня был теперь свиной желудок, совершенно иной, чем прежде. И мысли у меня были совершенно другие. И поступал я совсем, как свинья, так что чуть было не пришел к мысли, что душа должна находиться в желудке. Как бы там ни было, я охотно ел все, что ест свинья. Часто я не мог удержаться от того, чтобы не залезть, как она, в колоду и не повозиться в грязи, так что вначале все надо мной смеялись, когда я приходил домой весьма грязный. Порой я даже хрюкал, как свинья, когда забывал о своей поросячьей натуре. Великому султану все это было весьма неприятно. Время от времени все задумывались о том, как добыть Мюнхгаузену новый желудок. Во всех мечетях молились. Был созван диван. Все ломали себе головы вдоль и поперек. И Collegium Medicum (Медицинская корпорация, коллегия (лат.).) размышляла об этом, но не знала, что посоветовать. В окрестностях находился монастырь, известный тем, что там молитвами можно было устранить все житейские неприятности. Поэтому не обошли достойными подарками всех старых матушек, чтобы превратить свиной желудок господина фон Мюнхгаузена в человеческий. Они достаточно много молились утром, днем, вечером, ночью, и каждый раз при этом били в колокол. Ничто не помогало. Все усилия были напрасны.

Поблизости жил известный палач. Обратились за советом и к нему. Он придерживался мнения, что желудок должен перевернуться, так чтобы внутреннее стало внешним. Но Мюнхгаузен был не настолько глуп, чтобы подвергнуться такому сомнительному лечению.

В страхе я отправился к одному имаму5, прорицателю и толкователю знамений. Я слышал много хвалебного о его ловкости. Я рассказал ему эту историю. Он рассмеялся, долго смотрел на меня, как бы оценивая на те цехины, которые бы я ему дал. Я давно уже это заметил и припомнил то, что слышал однажды в молодости от покойного отца:

Жадность попа и господня милость,—
Это навеки установилось.

И я подумал, что поговорка эта верна и по отношению к духовенству этого народа. Он долго бурчал себе под нос в свою седую бороду что-то, о чем мог бы и не говорить. Но до меня дошло только то, что после 7 на 7 и еще раз 7 и 77 на 777 циркуляции мой свиной желудок станет человеческим. Я пробурчал ему нечто вроде благодарности, неохотно вложил в руку несколько цехинов и пошел своим путем.

Султан очень огорчился, что и эта шутка не помогла. По его поведению я заметил, что мое присутствие было уже не так приятно для него. Мое ипохондрическое настроение усугубило и это. Ведь до сих пор я был самым веселым из всех шутников на свете, а сейчас вдруг превратился в мизантропа.

Итак, его величество решил избавиться от меня, послав ко двору в Марокко. Все уже было готово, через два дня я должен был уехать, как вдруг мне в голову пришла мысль, которая была бы еще более к месту, явись она мне на несколько недель раньше. — Но кто может предугадать свою судьбу?

Незадолго до этого султан подарил мне одного из своих лучших коней, прекраснейшего скакуна. Я великолепно его выдрессировал. Особенно я обучал его прыжкам сначала длиной в 9, затем в 12 шагов и так далее, пока не научил его прыгать одним махом на 36 шагов. Я приказал также построить для него особый ипподром, почва которого была утыкана острыми колючками. По этим колючкам он должен был скакать, чтобы обрести наибольшую легкость и скорость. Все эти упражнения я проделывал с ним по ночам. Когда я понял, что он готов, я приказал объявить скачки, куда прибыли все кавалеры. С праздничной помпой все двинулись к воротам Константинополя. Со своим красавцем-скакуном я выиграл все ставки от 100 до 10 000 цехинов, — ив конце концов выкинул такую штуку, от которой у всех головы пошли кругом. Я прыгнул вверх на 36 шагов длиной, 36 шагов шириной и 36 шагов высотой сначала через головы всех зрителей, которых собрался здесь миллион. А потом я проскакал на своем легком, быстроногом татарине над полем пшеницы (объехать которое можно было только за несколько часов) за 15 минут туда и обратно с быстротой птицы, не задев и не сломав ни одного колоса. Если бы мусульмане могли это предвидеть, они бы скрылись. Мюнхгаузен вместе с султаном, окруженный завистниками и зеваками, прошел с победой и помпой, пеньем и музыкой в ворота Константинополя, — а что самое замечательное, так это то, что я так отбил себе желудок, что он превратился в человеческий. Тот, кто читает это, пусть мотает себе на ус, господа. Природа побеждает всех знахарей, богомолок, святош и обрезателей кошельков.

В честь Мюнхгаузена были даны опера и бал, и, когда все разъезжались по домам, все было освещено и украшено прекрасными изречениями.

Все было готово к отъезду. Я попросил разрешения отбыть, получил свои верительные грамоты, попрощался и день спустя на восхитительном фрегате плыл в Марокко.

За время пути со мной приключилось несколько таких историй, которые удивят моих друзей. Но какими бы невероятными они ни показались, все они правдивы, ибо это действительно было со мной. — А человеку по имени Мюнхгаузен можно верить во всем.

Два благородных кавалера, сопровождавших меня, заболели морской болезнью. Мюнхгаузен не знал средства против этой беды. Его желудок был крепок, как сталь. А тем двоим было совсем плохо. Я иногда с сочувствием посматривал на них. Каждую секунду их выворачивало наизнанку, да так любопытно, что когда из одного вылетало, второй это глотал, и наоборот. Забавно было видеть, как каждый при помощи другого делал себе bene (Хорошо, ладно (лат.).).

К борту постоянно подплывал молодой кит. Он выглядел весьма дружелюбно. Как только я его замечал, я начинал его кормить, и, возможно, из-за этого он сопровождал нас на протяжении всего пути. Часто я гладил его по голове. Однажды мне даже захотелось сесть на него верхом. И это мне удалось. Все хвалили чудесные деяния господина фон Мюнхгаузена. Все кричали от восторга. Море вторило аплодисментам. Чтобы развлечь общество, я иногда по получасу скользил рядом с кораблем. И однажды со мной чуть было не приключилась беда.

Я немного перестарался, пощекотав кита за ухом, — и он нырнул со мной, захотев, вероятно, угостить меня в своей келье. И если бы он сразу же не вынырнул, то с Мюнхгаузеном было бы покончено. Больше я ему не доверял.

Забавный случай произошел у меня и с акулой. И с ней у меня не обошлось без приключений. Я дал ей поесть, однако сначала она поняла меня превратно. Она щелкнула зубами, и в один момент я оказался у нее в желудке. Не растерявшись, я тотчас же ухватился изнутри за ее хвост, вытянул таким образом внутренности и вывернул ее как перчатку. — Вы, конечно, еще помните историю с волком6 — вот так я и выбрался. Однако я не мог отделаться от нее, потому что ее внутренности прилипли ко мне, как смола. Она снова меня проглотила, и я влетел внутрь; так все и шло — наружу, внутрь, наружу, внутрь. Все чуть было не умерли со смеху из-за редкостного спектакля, который они увидели. Когда же я ее несколько десятков раз вывернул наизнанку, некоторые из гребцов, спустившихся в лодку, чтобы посмотреть все это, схватили меня за ногу, вытащили наружу и таким образом доставили меня в целости и сохранности вместе с рыбой на палубу.

Меня поздравили с этой восхитительной победой, особенно капитан корабля, который с трудом сдерживал смех, сказав, что Михаил не смог бы лучше справиться с драконом7, чем я с акулой.

Пока мы были заняты акулой, которая весила, по правде сказать, более 2000 фунтов, до нас донеслась сильная канонада, ив тот же миг мы увидели 2 флота, выстроенных перед нами линией и готовых к бою. Несмотря на все наши старания, ветер гнал нас прямо на них с такой скоростью, что у нас не было времени понять, что это были за флоты. Ядра летали вокруг наших голов слева и справа. Я уже поймал 3 штуки в 24 фунта каждое, которые чуть было не разнесли мне голову. Один корабль, который слишком приблизился ко мне, я тотчас же схватил за киль и отшвырнул его на одну английскую милю. Когда же я понял, что стало немного спокойнее, то подумал: «Прежде чем станет еще опаснее, ты должен как можно скорее убраться отсюда». Короче говоря, я решился на это, прихватил своего скакуна, уселся на него и умчался прочь полным ходом. Я проскакал двенадцать часов и несколько минут, пока не прибыл в Марокко, — и на мне не было ни единой капли воды.

Мне сразу же отвели резиденцию. Мне была дана аудиенция, я вручил свои верительные грамоты и осмотрел следующие достопримечательности.

Конюшня любимых зверей императора, производство коих я лично наблюдал. Быки допускались к кобылам, а жеребцы — к коровам, потому у коней были бычьи головы и конские хвосты, а у коров — лошадиные головы и бычьи хвосты — совершенно удивительные создания. — Одних звали жвачными конями, а других — жвачными быками, они были быстроноги и вели себя довольно прилично, когда их загружали турецкими покрывалами, плюмажем и т. п. Такое изобретение делает честь мыслящему императору. Как я узнал от него, он, намеревался сослужить государству еще одну важную службу, спарив ящериц с голубями для получения василисков8, — причина чего была окружена глубокой тайной.

Еще я видел в зверинце одного-единственного слона, который по величине, видимо, превосходит всех слонов на земле. По крайней мере, его варварское величество хотело, чтобы в это все верили, ибо высота слона была более 36 футов. У него был свой собственный дом, в котором он стоял, и выглядел он очень величественно.

Мое любопытство возбудил прекрасный Bosquet (Сад, рощица, куща (фр.).). Я вошел в него. Все птицы здесь, казавшиеся дикими, были настолько ручными, что садились мне на голову и плечи, позволяли себя ловить и гладить, ничуть не противясь этому. Я подошел к их гнездам, поглядел на молодых и старых, пощекотал им брюшко, чего мне очень хотелось. Особенно хороши были там серые куропатки и черные дрозды. Я положил в кошелек полдюжины пар, послал их почтой в Германию и нашел их в целости и сохранности в Боденвердере, там, где находится мой Bosquet. Вот как вышло, что мои звери такие ручные. Все поражаются этому.

Хотя марокканцы по своим законам не имеют права пить вина, но я все-таки должен сказать, что их кавалеры не так строго соблюдают законы. У них дома есть особые покои, куда они отправляются, если им захочется выпить. Здесь я иной раз так напаивал господ мусульман, что они до сих пор вспоминают меня. Мы всемером выпивали за 6 часов не более 25 анкеров9 вина. Однажды мы договорились выпить побольше, — они задумали победить меня. Однако это совсем не повредило хозяину дома.

В тот же самый день я попал в дурацкое положение. Не крутите носом, господа. Это может случиться с каждым честным человеком. Ведь может приключиться и так, что большая пуговица на штанах не совсем к ним подходит или вовсе отрывается, если ее нитки перетираются. И что же? Ведь и честный человек может выглянуть из дверей своего дома, говаривал мой покойный дед, если это с ним случалось. Однако об этом в скобках. Иначе мы отклонимся от нашей цели. — Сидел я на старом бургомистре, однако не подумайте о нашем добром старом Линденберге 10, тот вряд ли бы позволил сесть на себя. Порядочно и честно будет сказать: сидел я в ветхой уборной, размышляя здесь, как это часто бывает и как это наверняка делаете вы, господа, о благороднейших событиях моей жизни. Я прилично весил, как можно легко себе представить, и подзадержался, так как не получалось. Ну, вы знаете, у ученых это называется обструкция11, по-немецки это значит, что черт их очень сильно мучает. Вдруг что-то треснуло и затрещало — трень-брень-трах, — я спланировал на 9 саженей вниз. «Адье, господа! И куда, как вы полагаете?»— «В суп?» — Нет. Благодаря тяжести моего тела я быстро попал без привесков и запаха в подземную пещеру. Я обрадовался, что все сошло так удачно, и тотчас заткнул дыру своим носовым платком. — А между тем меня не было. В компании меня потеряли. Ведь очень быстро можно было заметить, если Мюнхгаузен отсутствовал. Меня искали, пришли к бургомистру. Кричали, визжали, позвали слуг, и они влезли внутрь. — Я приоткрыл свою крышку, и они прошествовали ко мне. Не было уже троих и никто не знал, где они. Поиски были прекращены. Решили, что я с теми людьми задохнулся, — а у меня было лучшее общество, только с той разницей, что оно нехорошо пахло. Император отдал приказ — трактирщика, который недостаточно позаботился об устойчивости сооружения, на следующий день для предостережения остальных опустить в смолу и так зажарить на вертеле. А тем временем мы смело пробивались вперед и наконец, к нашему удивлению, попали в погреб. Мы прошли вверх по лестнице. Мы увидели вокруг большую толпу дам, которые хотели нас поцеловать, но которые, как только унюхали наш дух несвятости, моментально убежали в свои кельи и закрылись. Они привыкли к более святым запахам. Когда я получше осмотрелся, то обнаружил, что мы были в серале его марокканского величества и что это был подземный ход, который отсюда вел в мужской монастырь, а от него — в сераль, где ночью постоянно наблюдалось паломничество со стороны не успокоенных султаном дам. — Кто бы мог подумать? Я тотчас донес об этом открытии, которое все равно было бы раскрыто моими удивленными спутниками, и получил за это довольно солидные подарки. Монастырь же вместе со всем, что в нем было, был отправлен в Средиземное море; весь сераль до последней женщины был продан по самой высокой цене, и таким образом был положен конец этой мерзости. Падайте так же удачно, господа! Счастливого пути, если повезет.

Когда я провел здесь четыре недели, меня послали с важными поручениями к королю Нубии в Сеннар12. Мы путешествовали на верблюдах.

Я хочу рассказать только о самом важном, что приключилось с нами среди тысяч авантюрных и неавантюрных историй во время долгого пути, потому что знаю, как мало пользы будет моим читателям от остального.

Голодный лев, плутавший в песчаной пустыне, был первым,, на ком мне захотелось продемонстрировать спутникам свои заслуги. Лев был ужасно свирепым, огонь струился из его глаз, так что у одного раба от попадания такой искры загорелась рука. Окрыленные львиной отвагой и мужеством, мы пошли друг на друга, постояли некоторое время, приготовившись к нападению, и взялись за дело, хотя сначала немного походили вокруг да около. — Он бросил меня наземь, но от его удара я так подскочил, что оказался на нем сверху и оттуда схватил его сначала за глотку, а затем — за морду и разорвал его, да так, что у меня в каждой руке оказалось по половине. После этого меня стали все очень уважать. Все радовались, что избавились от такой опасности, и жалели лишь о том, что прекрасная львиная шкура была разорвана пополам. Если бы я хорошо подумал, то вытащил бы его через уши.

Еще одно происшествие я запомню на всю жизнь. Слезаю я с верблюда, хочу кое-что проделать на некотором отдалении, в чем не очень- то нужны свидетели, не знаю, как спастись от жары, снимаю шляпу и стягиваю перчатки. Дома я привык к тому, чтобы вешать все на гвоздь. А здесь? — Кроме солнечных лучей в моем распоряжении ничего нет. Я все вешаю на них — свою шляпу, перчатки, плеть — и целую минуту ни о чем не беспокоюсь. Когда же все было сделано, я смотрю вверх, ищу свои вещи, — и смотри-ка! — все полным ходом улетает к солнцу. Я беру свой пистолет, стреляю и попадаю, к счастью, в свою плеть, которая опять-таки на всем ходу падает вниз. Однако вот неприятность, у меня нет болыце ни пороха, ни свинца, да и другие вещи, имей я даже заряд, ушли слишком далеко от места выстрела. В том же году их открыл в Англии Гершель, приняв за большие пятна наряду с другими13. А я из-за этого стал походить теперь на цыгана.

Мы прибыли в Нубию и вскоре после этого добрались до столицы королевства по - имени Сеннар, где была и королевская резиденция. Подарки, которые я должен был вручить королю, как всегда, состояли из прекрасных седел, алмазных брошек и других драгоценностей. Не было ничего сложнее, чем быть допущенным к монарху. Хотя в обыденной жизни там не пользовались столь тягостным ритуалом, однако он использовался на официальных аудиенциях. Войти можно было, лишь пропев специальную мелодию. Для этого были предназначены определенные лица из придворной капеллы, которые ради денег давали указания, но все настолько усложняли, что часто людей, не овладевших модуляциями, отсылали обратно, а их подарки оставляли. Я попросил для себя лишь лист бумаги и положил ноты (Здесь я мог бы привести моим читателям ноты, чтобы они могли исполнить в точности эту самую мелодию. Однако, чтобы не быть в тягость своему издателю из-за получения нот и набора, хочу я вам только сказать, что музыка исполняется точно такая же, на которую в церкви поются коллекты. А так как ноты известны не каждому, то это, как я надеюсь, полностью компенсирует их незнание. ) под текст, который, если его перевести, звучал примерно так: «Всемогущий монарх! Солнце справедливости! Необоримая колонна своей империи. Я, ничтожный раб твой, осмеливаюсь целовать пыль под твоими стопами. Выслушай мою мольбу, которую я передаю тебе от имени моего господина. Он взывает к твоему состраданию, дабы ты был милостив к нему и принял эти дары как из его собственных рук. Они всего лишь ничтожные доказательства его преклонения и щедрости. От всего сердца желает он, чтобы властитель всех миров даровал тебе долгой жизни, благоденствия и благословения».

И народ ответил: «Аминь».

И на это приветствие они ответили так:

«Добрый, благородный человек! Мы благодарим тебя за то, что ты прибыл передать нам доказательства любви своего господина. Мы падаем ниц и молим у ног величайшего монарха. Передай ему наш привет в следующих словах: Султан Селим передает свой привет властителю всех варварских государств и заверяет его в своем преклонении и милости. Пусть долгие годы разливаются по его мощному государству радость и благоденствие, пусть враги государства будут смиренны, и пусть он долго живет в мире».

И народ ответил: «Аминь».

Поскольку здесь я пробыл недолго, то и рассказать своим читателям могу не очень много интересного. Я мог бы, конечно, многое порассказать о стране, о ее растениях, о жителях, их обычаях и привычках — однако я знаю, что подобные вещи вас не интересуют. Тогда о другом14.

Большие опустошения нанес в тех местах один дракон. Он был настолько страшен, велик и силен, что своим дыханием уничтожал все, что оказывалось рядом с ним. Однажды за обеденным столом рассказал мне об этом король. «О, — сказал я,— у Мюнхгаузена хватит мужества, чтобы сразиться с драконом». — Меня отвели примерно в ту местность, где он обитал. Все выглядело там страшно и дико. Вокруг дымящейся пещеры лежала большая груда человеческих черепов и костей. Трое моих спутников сразу же умерли от страха, ибо им внушили, что в пещере сидит сатана, опутанный цепями тьмы. Я довольно точно рассмотрел его с расстояния в несколько сот шагов. Его голову покрывала корона, сиявшая золотом, а его язык, который он высовывал подобно пламени и снова заглатывал, показался мне длиной более 30 футов15. Когда он нас почуял, послышался такой рев, что под нашими ногами земля задрожала. Умер и мой четвертый спутник, и я остался один. — Я подумал о том, как лучше всего убить чудовище, пошел домой, напек пирогов из смолы и сильнейшего яда, вернулся, наколол пироги на шест примерно в 100 футов длиной. Едва только дракон их проглотил, как его со страшным шумом разорвало пополам. По моему знаку сбежались люди и увидели, как жалко корчится чудовище. А так как драконий жир очень даже может пригодиться, то я взял себе полную банку. Все были рады, упали перед Мюнхгаузеном на колени, понесли его в паланкине в Сеннар и так нагрузили его подарками, что я не все смог принять.

Когда я завершил свои дела и заключил договоры с королем, я решил продемонстрировать свое искусство выездки на быстроногом жеребце (которого я, — чуть было не забыл сказать — приказал погрузить на верблюда, чтобы он не стал менее резвым) в присутствии всего двора, и король был этим так поражен, что не мог вымолвить ни слова. За моего коня он предлагал кошельки с золотом, в которых на наши деньги определенно было 20000 рейхс- талеров, и сверх того лейбстрауса (Особый вид страусов с Длинными крыльями (прим. Г. Т. Л. Шнорра).) его величества необыкновенной величины и роста, который был предназначен для того, чтобы скакать на нем по воздуху. Не долго думая, я согласился на эту сделку — вынужден был это сделать из-за особого Point d'honneur (Понятие о чести (фр.).). Моего страуса оседлали. Я понаблюдал немного, сам предпринял несколько попыток, и как только со всем разобрался, то приказал уложить мои вещи, деньги, подарки королю Марокко и т. д. в один саквояж, прикрепить его сзади ремнем, а затем уселся верхом и уехал.

Не привыкнув еще к этому зверю, я часто подвергался опасности сломать себе шею, но он не был диким и вполне позволял собой управлять. Он только не терпел, когда я его пришпоривал, или когда лаял мой Султан, сидевший сзади. Он опрокинулся как молния, и мой Султан погиб, и наверняка Мюнхгаузен был бы мертв, как и его Султан, не будь я прекрасным наездником, — вы, господа, уже знаете меня по истории с конем графа Пржобовского в Литве, на котором я продемонстрировал высшую школу верховой езды на кофейном столе16. Оставалось немного, чтобы сломать себе голову, упав вниз, неожиданно вылетев из седла. Это животное могло лететь вниз головой, и я должен был приноровиться к скачке вниз головой, пока я не нашел средства, как помочь делу. Умный человек, знаете ли, должен уметь использовать любые случайности, не оставляя ничего без проверки. Я попытался одной рукой дотянуться снизу до самого для него дорогого, пощекотал там немного — и он сразу же перевернулся. Теперь я знал, как помочь делу. Однажды, когда я в окрестностях Туниса — а гостиниц там наверху нет, — хотел спешиться, меня чуть было не подстрелил стрелок, который не понял, что это за существо расположилось в воздухе. К счастью, у меня был бинокль, и я смог увидеть, как он прицеливается. В одну секунду я пришпорил своего воздушного коня и вмиг пропал с глаз стрелка. Добрыми словами поблагодарил я за это бедного зверя и польстил ему^ а он ведь тоже изголодался и хотел пить и не знал, как велика была опасность. Добрый стрелок не мог придумать ничего иного, кроме того, что это был один из орлов Юпитера, или даже того, что воздушным охотником был Хаккельнберг17, ибо я не издал ни малейшего звука, чтобы ободрить своего страуса. Однако я, к несчастью, заметил, что мой саквояж потерялся при быстром повороте, — видимо, порвались ремни или он соскользнул по гладким перьям, — короче говоря, я остался без него. Если там У Мюнхгаузена нищие отнимают его деньги18, то здесь ему приносит несчастье судьба, иначе он стал бы самым богатым человеком. Но самое неприятное заключалось в том, что я не смел снова показаться в Марокко. И именно из-за денег и из-за подарков. Я пришпоривал и направлял страуса как мог через Средиземное море в Венецию. «Здесь ты сможешь найти счастье», — думал я. Но моя птица не могла дальше двигаться так же быстро. — Море манило ее. А в плавании она ничего не смыслила. В будущем я не предвидел ничего иного, кроме самой явной смерти. — На счастье, в этот момент потерпел крушение корабль, и доски его носились по воде туда и сюда. Моя птица как раз добралась до одной доски, пробежала по ней до конца, а там была еще одна, по ней дальше, на другую и так далее. Я сначала ничего не мог понять, пока не оглянулся назад и не увидел, что ветер, играя досками, постоянно перегонял последние доски вперед и так далее до самой гавани Венеции. Ленивые толстяки, одетые в черные и серые рясы, от нечего делать болтали19 и издалека увидели мое прибытие. Меня приняли за великого святого, прибывшего на крыльях гиппогрифа20 осмотреть и осчастливить грешный мир, и особенно Венецию. Повсюду были выставлены святые дары. Звонили все городские колокола. Большая толпа духовных лиц во главе со своим дожем21, со Св. Марком22, и девушки, и монахини с иконами богоматери пришли на берег, все с обнаженными головами, а некоторые и с голыми ногами. Я и не предполагал, что мне окажут такую честь. Мой страус, почуявший в этом нечто злое, взлетел и, к удивлению всех, сел посреди площади Св. Марка, где люди, вытянув шеи, бродили вокруг меня и сначала не знали, что со мной делать. Я запретил все почести, реверансы и преклонения в мою честь и назвал им только свое имя. Великие мужи сразу надели свои шляпы, все собрали и пошли своим путем. Колокола умолкли, а я своим путем пошел к ближайшему трактиру, разнуздал своего страуса, поел и отправился отдохнуть.

На другой день я осматривал достопримечательности города. Долго я стоял перед превосходными статуями, одна из которых, как мне показалось, на несколько мгновений ожила и кивнула мне. Я познакомился также с известным Горгони23, превосходным скульптором. Он был так добр, что преподнес мне в дар некоторые из своих шедевров, которые по моей просьбе послал по почте в Боденвердер, причем почтовый сбор от Венеции до Боденвердера составил 301 рейхсталер 24 гроша 4 пфеннига. Каждый может увидеть их при входе в мой Bosquet, и кое-кто так удивлялся, что замирал, окаменев, на четверть часа. Чтобы заработать денег, а в Венеции даже булыжник дорог, я позаимствовал детский барабан и ходил с ним вверх по одной улице, а по другой — вниз, за мной шла такая толпа детей и черни, что наконец улицы были забиты так сильно и толпа так напирала, что на одной стороне обрушились 9 домов и придавили 1000 человек. В сопровождении благозвучнейших французских курбетов и громкими криками объявил о своем первом воздушном путешествии. На другой день собралось так много народу, что и описать нельзя. Чтобы вы, господа, имели некоторое представление об этом, я хочу сказать вам вкратце: вся Венеция была здесь, от дожа до беднейшего нищего мальчишки. Я получил кучу денег, но был уверен, что подвергнусь преследованиям, зависти и смерти, которой я, скорее всего, не смог бы избежать. Они вовсе не могли понять, как получается, что страус впридачу ко всему может летать вниз головой, а наездник умудряется сидеть тоже вверх ногами. Именно это более всего хотели видеть в своем городе жители Венеции.

Но наконец они устали от этого. Сколько бы французских тирад я не произносил, все было напрасно. И когда я в 24-й раз отбарабанил о своем воздушном путешествии, у меня уже не было свиты, а когда я пожелал его начать, то у меня не было уже ни одного зрителя. Да, кое-кто уже помышлял о том, как бы отнять у меня большие деньги, а затем избавиться и от меня.

Однажды у господина Горгони я встретил математика, который всегда витал в атмосфере расчетов. Он был таким ученым, что смог, не сходя с места, моментально сообщить мне о точнейших расстояниях до всех планет и звезд. Я с ним познакомился. А так как я давно вынашивал проект путешествия на Юпитер, то и узнал все, что мне следовало знать.

Я приказал построить для себя маленький кораблик из китового уса, взнуздал своего страуса, запряг его, все проверил, и мне пришла в голову совершенно необычная мысль проехать на кораблике по воздуху. Паруса на моем кораблике были из кожи угря. Я заказал кузнечные мехи, при помощи которых я мог бы дуть в воздухе в ту сторону, куда бы захотел, — и чтобы можно было заменять ими страуса, если он устанет. Я попробовал, и попытка удалась. Мой лакей, которого я здесь себе взял, должен был раздувать мехи, и в зависимости от того, куда я поворачивал руль, корабль двигался в соответствующем направлении. Я был весьма рад такому открытию, над которым люди еще долго будут ломать головы.

Я сделал это открытие совершенно случайно. Однажды мы были в Средиземном море, и продолжительное время был штиль. Корабль никак не сдвигался с места. Я взял мехи корабельного кузнеца, закрепил их в углу, подул в паруса, и мы значительно быстрее, чем при помощи ветра, сдвинулись с этого места.

Обнародованием этого полезного открытия Мюнхгаузен мог бы создать себе бессмертную славу, заработать большие деньги, — однако он слишком бескорыстен и жертвует всем на благо мира, даже своими знаниями. Мюнхгаузен никогда не желает блистать, даже если его неправильно поймут.

Итак, под самые громкие радостные людские крики я отплыл из Венеции. После нескольких дней пути я заметил, что страус выбился из сил, а наши желудки уже начали сжиматься. К счастью, мне в голову пришла хорошая мысль. Порывшись во всех своих карманах (весь провиант мы уже начисто съели), я нашел там кусок египетского миндаля24. Я разделил его на троих (на страуса, слугу и себя), и нам сразу стало легче. На некоторое время я распряг страуса и дал работу мехам. Между тем наши дела со страусом шли лучше, он больше стремился в высоту, а мехи — в сторону.

Чем выше, тем холоднее. Я уже так замерз, что был не выше мальчика среднего роста, а мой слуга стал размером с печеную грушу. Только страус держался молодцом. Раздувать мехи больше не удавалось, потому что Иоганн не мог шевелить руками, да и сил у него не осталось. Мы достигли лишь четверти максимальной высоты в 80 000 миль, то есть нам оставалось проделать еще около 15 000, прежде чем мы попали в зону дыхания Луны, где смогли из-за ее притяжения обойтись без страуса, и постепенно сами по себе стали падать вниз. Я уже не мог больше выдержать, устал, не спал много ночей. — Своего ветрогона я завернул в оторочку моей шубы, причем так, чтобы его голова высовывалась оттуда, воодушевил его на бодрствование и заснул. Я проспал наверняка не более 15¹/<small>2</small> минут и услышал тоненький голосок: «Monseignoro mio altissimo!» (Мой высокородный повелитель (искаж. фр. и ит.).) Это означает по-немецки: «Ваша высокородная милость». «А? Что случилось?» — Страус наверху издавал такой ужасный звук, будто собирался немедленно издохнуть. Мне следовало немного распрячь его. Между тем мой ветрогон хорошо отдохнул в моей шубе и у него снова прибавилось сил, чтобы раздувать мехи. Однако этого хватило не надолго, и он накрепко Примерз к ним. При помощи крошки шелухи египетского миндаля страус снова был введен в строй. Я подбодрил его, снова запряг, и мы продолжили наш путь. Когда некоторое время мы снова проплыли под парусами, мы вновь ощутили тепло, жизнь — и мой ветрогон, к своему и моему величайшему удивлению, очнулся. Вскоре мы оказались в атмосфере Луны. Тогда я распряг своего страуса. И вот мы постепенно снова разбухли и маленькой пургой упали на Луну. Мы попали как раз на северную вершину Луны, где живут такие маленькие люди, какими у нас бывают трехлетние дети. Они были такими бедными и жалкими, что я смотрел на них с искренним состраданием. Но все- таки они выглядели довольными. Они ели лишь то, что давала им природа, жалкое молоко их собак и кошек, которые были выше их ростом, и пили дрянную воду. «Здесь нечем порадовать твой желудок», — подумал я. Мало приятного. Я размышлял о том, как продолжить свое путешествие. Мой слуга тоже не хотел дольше оставаться на этом жалком осколке земли, где он не нашел ничего, кроме плохих хижин, мерзкого молока> дрянной воды и пирогов, похожих на печеные коровьи блины.

Во время путешествия очень пострадали мои глаза. Они так высохли, что я не мог ясно различать предметы. Я набил трубку табаком, потому что действительно заскучал, зажег ее от глаз большого кота, который как раз попался Мне навстречу, на самом деле приняв их за уголья25, — и мы продолжили путешествие на Марс.

Отдохнув немного, я запряг свою птицу, полностью загрузил свой кораблик провиантом, и мы отправились в путь с удвоенным усердием. Моя птица взлетела, мой Иоганн дул, внизу все стояли, разинув рты. А в атмосфере Марса мы засели в ужасном снежном облаке. И на Марсе была зима. Солнце сидело в Козероге26 и не могло оттуда выбраться. «Хорошо, — подумал я, — мы тогда сначала денек отдохнем». Птица, корабль — все засело накрепко. К счастью, у меня с собой была моя большая сабля, которую я некогда завоевал в войне против турок. Я работал ею, как только мог, мой Иоганн помогал, и так вот у нас через короткое время получились три вполне вместительные комнаты, которые постепенно увеличивались за счет нашего естественного тепла. Места нам всем хватало, и мы жили, как нам нравилось, цроедая свои запасы, что в такой плохой ситуации было не так и плохо. Наши комнаты, казалось, были украшены самыми красивыми драгоценными камнями. Когда я заметил, что их размеры стали увеличиваться слишком быстро, я все приготовил. Птица сидела на корабле в ожидании отплытия. Штормовой ветер полностью разогнал снежное облако и так быстро разрушил наш прекрасный воздушный замок, что мы приготовились к его полному разрушению и нашей гибели. Ветер уже схватил моего Иоганна в когти, но я сразу же поймал своего слугу за ногу и снова втащил его на корабль. В этом облаке мы провели все-таки более двух месяцев. Буря улеглась. Мы уже были в атмосфере Марса, и нам снова не нужны были ни паруса, ни крылья, ни мехи. Вот только со всех сторон нас окружал мерзкий запах. По возможности мы заткнули носы, потому что не привыкли к таким плохим запахам. Корабль опустился на один из прекраснейших лугов возле деревеньки.

Эта земля была сама по себе достаточно хороша. Я сразу же увидел несколько деревьев со странными плодами. На одном дереве висели очень большие, свешивающиеся вниз шишки. Я сорвал одну из них, развернул ее и — глядь! — к своему удивлению, обнаружил там настоящее платье с пуговицами, такое, каким оно должно быть. Мое платье немного поизносилось, я сразу же выбросил его и надел это. И для своего Иоганна я тоже сбил одну шишку. Я осмотрел и другие деревья и обнаружил такой вид орехов, в которых вместо ядра лежали великолепные башмаки. Я так подумал: люди живут здесь для того, чтобы носить одежду и башмаки, — и позднее убедился, что мои гипотезы полностью подтвердились.

Только вот люди на этом клочке земли были никудышными. Они создавали чересчур много ветра27, у которого был такой ужасный запах, что выдержать его было почти невозможно, если бы мой Иоганн, который тоже не хотел здесь задерживаться, не залез с головой в мехи и не отгонял этот воздух от моего носа.

Я, естественно, исследовал, откуда дует ветер, и обнаружил, что главная причина заключается в слишком большой чувствительности жителей и еще большей жирности страны. Правда, люди были по росту такие же, как и мы, но лук и прочие растения были в 10 раз больше наших. Есть и заботиться о теле — вот что являлось их самой важной потребностью. Вся их жизнь заключалась лишь в еде. питье, переваривании пищи, сне. Природа удовлетворяла здесь все потребности без особых усилий.

Я едва ли пробыл здесь несколько дней, когда вдруг обнаружил пропажу своего страуса. У меня его по-пиратски украли и, как я узнал позднее, отравили. Странные люди, у них были строжайшие законы справедливости, честности, человеколюбия, целомудрия, умеренности — а были они достаточно неряшливыми, совершенно ни о чем не думая и действуя так, как им заблагорассудится.

Ночью они спали на легчайших перинах. Из тысяч продуктов они готовили себе одно- единственное сытное блюдо. Они прекрасно знали, что портят этим свои желудки, свою природу, и все же постоянно действовали против них.

Из кукурузы они готовили напиток, который был в тысячу раз крепче азотной кислоты. Они часто и помногу его пили, чтобы укрепить испорченный желудок и согнать с чела облака дурного настроения.

У них были тысячи платьев согласно любой моде. Тщеславие и уродливость — странная пара — выстроили здесь свое жилище. Небрежность и леность были их постоянными спутниками, беспорядок и грязь — их соперниками.

В особых, предназначенных для этой цели огромных домах почитали они свое высшее существо, которое обзевывали, оскорбляли, компрометировали.

Своих детей они воспитывали, как воспитывают обезьян и попугаев, — по той причине, что так было модно.

Если бы мне было нужно, чтобы мои читатели заскучали, я мог бы заполнить подобными замечаниями еще по меньшей мере с дюжину листов. Однако мне вовсе не хочется навлекать на себя неудовольствие или зевоту даже одного- единственного человека. Поэтому — о другом.

Мои чувства и мысли были направлены только на то, как попасть на Юпитер и тем самым завершить свое однажды начатое путешествие. Так я думал днем, это же мне снилось ночью. Мудрецом на Марсе был один-единственный человек, и только его можно было терпеть. Но другие его не уважали. Зато я уважал его еще больше. Поэтому меня звали, как и его, — чудаком28, на что я почти не обращал внимания.

Он так описал мне Юпитер, что у меня не осталось иного желания, как скорее начать свое путешествие. Он мне сказал: «На Юпитере есть люди лучшей породы». Он показал мне также старинные грамоты и сообщения об этом. Он только сказал, что телесная жизнь не позволит попасть туда; сначала должна исчезнуть оболочка из праха; душа, которая наполняла лучших из людей, должна сначала расстаться с бренным телом29. — Я был поражен мудростью этого человека и часто беседовал с ним о вещах, от которых в иных случаях я не получал удовольствия. Он умел преподносить все это так приятно и возвышенно, что я не мог не заметить, что симпатизирую его чувствам.

«Бонзы, — сказал он мне однажды, — делают людей несчастными. Если бы они служили примером, то и народ был бы иным. Кроме того, они обманывали народ смешной химерой, что тело, которое здесь совершенно разлагается уже через 12 часов, если даже его вовсе не трогать, когда-нибудь, через многие тысячи лет, снова выйдет из земли с той самой сущностью и обликом, с той же самой кожей, ногами и членами. И в это верит неразумная часть населения. Меня и еще несколько человек не уважают за то, что мы думаем иначе. Мы считаем, что части наших тел снова станут тем, чем они были, — снова перейдут в природу и вселятся в иной прах. А наши души получат от божества по поступкам, совершенным здесь, на земле, более изящное или грубое, большее тело на Юпитере или в каком-либо другом из бесчисленных миров в великом царстве Бога»30.

Я дивился мудрости этого достойного человека и молчал.

Мое путешествие на Юпитер не выходило у меня из головы. Долго я ломал себе голову, пока однажды не увидел сон, просветивший меня. Я этому несказанно обрадовался, ибо на Марсе я не мог дольше находиться из-за вони, хотя к ней уже весьма привык.

Сон по своему содержанию был таков: возьми своего Иоганна, сожги его на ярком огне в камине, и как только ты увидишь, как отлетает ввысь его душа, словно сожженный кусочек льна или бумаги, то будь настороже в этот момент, и все задуманное тобой сбудется. На следующее утро, не долго думая, я очень сильно развел в камине огонь, — Иоганн уже несколько раз спрашивал, что это должно значить, — жара стала совершенно невыносимой, и, прежде чем он сообразил, я схватил его за косичку, сунул его ноги в огонь, он издал громкий крик, воспротивился так, что силы мои почти иссякли, и в один миг сгорел, как лучинка, а его несгораемая душа с большой скоростью тотчас отправилась вверх. Я учел скорость, ухватился за нее и так попал на Юпитер, не поняв, каким образом.

Оказавшись на Юпитере, я сделал несколько любопытных открытий, приключившихся во время моего путешествия.

Я весь светился. Вероятно, это было вызвано большой скоростью. Я смог увидеть глубины своего сердца.

Совсем недалеко от Юпитера я, видимо, слишком приблизился к одному из его спутников, который, вероятно, благодаря скорости полета, проскользнул в широкий карман моего сюртука. Я вдруг почувствовал в кармане мощное землетрясение, и когда я засунул туда руку, то в ней оказался маленький славный шарик размером примерно с лимон, который постоянно норовил улететь прочь. Смотреть на это было очень приятно. Ведь он мог бы навечно покинуть своих соседей или по меньшей мере изменить свое местоположение, будь у меня желание уничтожить это создание творца. Между тем мои глаза стали настолько, ясными и светлыми, что я без особого труда различил на нем моря, реки, города, деревни — короче говоря, все то, что обычно встречается на нашей земле. И еще я увидел, — правда, через продолжительное время, когда всматривался в одну точку (подумайте только об удивительно малых размерах!), как мне казалось двигающуюся,— я заметил, что этот комочек земли населен живыми существами. Это был непрерывно двигавшийся комочек. Я схватил его, как обычную понюшку табаку, положил на ладонь, — глядь — все они выстроились, и вскоре я увидел такую дисциплинированную армию, что мог смотреть сквозь все колонны. Затем они съежились, как блохи, которые заставляют двигаться руки прекрасных дам. Одна часть забралась в волосы на моей руке, другая — их преследовала. Последние показались мне победителями, первые — побежденными. Один из них показался мне особенно большим. А предводитель, явно смущаясь, думал, что находится в лесу. Он все время оглядывался и строил жалкие гримасы. Я не хотел более мучить бедолаг и поставил их всех на то место, с коего я их взял, чтобы посвятить свое внимание другим предметам31. — Недалеко было небольшое болото. Я увидел, что оно кишело маленькими зверьками, которые, выглядывая наружу, как лягушки, тем не менее походили на людей. Я внимательно присмотрелся и обнаружил на их лбах имена, как клейма, — «кузнецы лжи Мюнхгаузена». Лжецов, которые приписали мне этот мерзкий пасквиль — книгу, в которой нет и десяти моих сказок, которые уже тысячи раз рассказывались детям в комнатах нянюшек, — этих кузнецов лжи я увидел ползающими в воде друг подле друга. Язык, письмо — все было у них отнято, дабы они не могли более морочить порядочных людей. Я получил немалое наслаждение и подумал о старом предсказании, которое сейчас сбылось:

«Черт меня побери, сын мой! Тебе за это воздастся»32, и вскоре снова раздался Глас:

«Так был отомщен Мюнхгаузен».

«Так пейте же всегда, но пусть вас всегда мучит жажда, — сказал я. — Это заслуженная расплата». От радости я забыл крепко держать шар, и он ускользнул от меня. Я хотел его поймать, но он сбежал и при помощи своего газа на моих глазах вернулся на свое место.

Великий Гершель33 в Лондоне заметил невооруженным глазом, что среди спутников Юпитера он отсутствовал два раза по 24 часа, а затем снова появился на своем месте.

Все, о чем мне рассказал мудрец, было чистой правдой. Это был самый настоящий рай. Жители этого счастливого земного шара были не выше 72 футов, то есть в 12 раз больше нас, — впрочем, они были устроены, как и мы. Если бы я однажды не ушел с дороги такой огромной машины, то она бы меня раздавила, как червя. — Нельзя описать, как странно они здесь ели и пили. Когда мне хотелось что-нибудь взять с такого стола, то мне нужно было взбираться наверх по петлицам платья моего Иоганна (получившего здесь белое платье из тафты), чтобы что-нибудь достать или поставить. Их столы, их сиденья — все было соответствующей им величины. Я мог бы сидеть на краю бокала, подобно мухе. Все вокруг изумляло меня. Такое согласие, такая приятность, такие нежные запахи, такая изысканная еда и питье превосходят всякие описания34. Я не могу упрекнуть Павла за то, что он восхитился третьим небом35. Один человек, к которому мой слуга сразу же поступил, любил меня за то, что я чесал ему ногу. Тогда он опускал руку, сажал меня на большой палец своей левой руки и позволял мне скакать на нем верхом. Глаза у него были такими светлыми и пламенными, что я не мог долго выдерживать его взгляда, хотя и пользовался его глазами при чистке бороды, потому что здесь нельзя было найти зеркал, и при этом они сослужили мне прекрасную службу.

Люди много со мной разговаривали, но я их не понимал. Однако я видел, что живу среди добрых людей, которые находят удовольствие во всех творениях. У них не было обыкновения, как в Европе или в Германии, уничтожать все, что отличается от них, вредно это или полезно. Если бы я был в таком же положении в Европе и если бы я, как муха или комар, пил из стакана 72-футового существа или если бы вовсе по ошибке туда свалился, как это иногда случалось, — со мной разделались бы самым ужасным образом, растоптали бы насмерть, сожгли бы на огне, повыдергивали бы мне один член за другим и нашли бы удовольствие в этой суете или учинили бы со мной еще какую- нибудь штуку.

Я не смог здесь все осмотреть так, как мне хотелось, но заметил, что нигде не видел меньше потребностей, чем здесь, и не встречал таких умеренных людей, нигде — более красивых женщин и девушек. Храм природы был для них домом божьим. — Все они были жрецами, все королями, потому что они не нуждались в высшей власти, потому что все здесь были совершенны душой и телом. Они были самыми счастливыми, каких только можно себе представить. Они проживали свои зоны36 в блаженнейшем довольстве и невинности.

Юпитер, как я узнал у моего Иоганна, был самой совершенной планетой. Полосы вокруг него, видные отсюда, были водой и морями; жители самым лучшим образом использовали их то для купания, то для увеселительных прогулок на кораблях. Светлые полосы — это превосходные равнины, частично поросшие лесами, украшением которых были изысканнейшие благовонные деревья, гроты и аллеи для прогулок. — В качестве образца для своего сада я взял по одному Bosquet'y и гроту, потому что они мне чрезвычайно понравились. — Здесь люди любовались природой и становились еще возвышеннее. Все думали одинаково, все были правдивы и все — добры. Здесь не было ни споров, ни упрямцев и упрямства, ни клеветников, ни мятежников, ни юристов, адвокатов, докторов-ловкачей и обрезателей кошельков. Все были довольны тем, что имели, и искали свое высшее счастье в том, чтобы стать еще более совершенными для мира, в котором жили.

Здесь я встретил некоторых старых знакомых. Среди них — великого Эйлера из Петербурга37. У него была прекрасная обсерватория. Он по-дружески приветствовал меня и показал мне нашу Землю, которая была так мала, что я не мог отличить ее от других малых звезд, так мала, как и любая маленькая звезда, которую видишь с Земли. Его глаза настолько отличались от моих пока еще земных глаз, что он мог видеть идущих по Земле людей. Это был совершенный, полный сил человек. Он предсказал мне много великих событий в земном мире38, коими я не хотел бы пугать своих друзей. Однако я не могу не затронуть одного из предсказаний, потому что, как мне кажется, оно вскоре сбудется: то, что воздух обложат налогом и подчинят себе. — Он мог свободно парить в пространстве. Он бы и меня охотно научил, но это было невозможно при моем весе. Когда я ему сказал, что хотел бы вернуться на Землю, он дал мне парашют собственного изобретения, с которым я мог не спеша путешествовать от планеты к планете. Мне нужно было только использовать поднимающееся и падающее давление.

Как раз в тот момент, когда я собрался им воспользоваться, мне повстречался старший лесничий X. Я бы его не признал, если бы не его собаки. Тотчас он поднял меня вверх, посадил в одну из своих жилетных петель и весьма дружелюбно заговорил со мной. Мне пришлось рассказать ему о многих своих приключениях. Иногда он от души смеялся, особенно над историей с собакой. С ним были все мои самые любимые собаки, которые, когда он опустил меня вниз, прижались ко мне, как будто почуяв своего прежнего хозяина, и радостно залаяли. Я обнимал то одну, то другую, пока они обнюхивали меня с головы до пят, и особенно собаку с обрубками ног, которую мои читатели, вероятно, еще хорошо помнят39. Однако Султана я не нашел. Я надеялся, что он еще жив, упав удачно, что подтвердилось в дальнейшем. Я играл со своим парашютом, не думая его применять, использовал падающее давление, и тут же без труда неожиданно улетел — не прошло и 24 часов, и я снова оказался на Марсе.

Мой парашют оказался превосходным средством передвижения. Я за всю свою жизнь еще не путешествовал так мягко, прекрасно и быстро. Это не сравнимо ни с чем, лучше экипажей, недругом которых я был всю жизнь, лучше лошадей, ранее интересовавших меня больше, чем сейчас, превосходит страусов40, превосходит веревку из соломы41 и т. д.

Моим читателям да и мне тоже хватило особого образа жизни, вечных ростков лука и запаха. Итак, я взял, не размышляя долго, свой парашют и прыгнул вниз. Но что это? Прыжок, который доставил меня на Луну, получился не очень удачным — к этому прибавился сильный ветер. — Парашют сломался, страх вырвал его из моих рук, и вместо того, чтобы попасть на Луну, он пролетел мимо нее и опустился на нашу Землю недалеко от Кале42, где попал в руки воздухоплавателя Бланшара43, который мальчиком занимался воздушными змеями и уже начал мечтать о больших воздушных путешествиях. Став постарше, он подлатал его, предпринял на нем несколько полетов, а потом приказал изготовить новый инструмент того же рода, при помощи которого он, как вы знаете, делает так много фокусов-покусов. — Однако с оригиналом исчезла и тайна поднимающегося и падающего давления. Теперь, господа, вы не будете более удивляться великим открытиям Бланшара. Вы знаете их источник. И если бы всегда удавалось напасть на след изобретений и замыслов великих ученых, то мы могли бы здесь иногда делать чертовски интересные открытия.

Вот так я, бедолага, и сидел на Луне. Каждый, без сомнения, меня пожалеет: без страуса, без парашюта, без воздушных мехов, без Иоганна. Долго быть здесь я не хотел, потому что это одна из самых неприятных земель, которые я знаю, ведь она то скручивается, как охотничий рог, то снова превращается в мешок для зерна. А людей на ней господа уже знают. Они недостойны даже горстки пороха. А для достижения моей Земли было очень мало или совсем никаких шансов.

Мне здесь бросилась в глаза одна особенность, и было это очень своевременно. На нашей Земле я никак не мог убедиться в том, что фазы Луны при ее незначительной величине могли влиять на наши моря, вызывая приливы и отливы44. А здесь я убедился в этом собственными глазами. Итак, нельзя сразу .же отбрасывать прочь все, что, казалось бы, не имеет причины. Теперь это стало моим жизненным правилом.

С Луной нередко случается то же, что и с человеком, когда он перегрузится. Своими мощ- Генрих Теодор Людвиг Шнорр 207 ньши порами она каждые 6 часов загружает в себя столько ветра, сколько нужно для ее существования и поддержания в воздухе. И вполне естественно, что этот воздух, видимо, доставляет ей ужасные колики в животе. Я как-то сам видел, как она улеглась на живот и даванула с большой силой. Когда я спросил о причине этого, то услышал, что она производит такое давление каждые шесть часов, и это давление в основном направляет против моря, вызывая этим отлив и прилив, и в зависимости от того, сильнее или слабее у нее болит, прилив бывает сильнее или слабее. — Жители очень боятся, что она как-нибудь при сильной попытке облегчиться самым жалким образом свалится в море и погибнет со всеми обитателями.

Однако другие полагали, что каждые шесть часов Месяц делает вдох, и поэтому его легкое так сильно набухает, что давит на море и вызывает этим это удивительное природное явление. Первое мнение кажется мне самым веселым, второе — естественным объяснением.

Совершив это важное открытие, коим я мнил оказать миру большую услугу, я моментально принял решение. Я собрал как можно больше соломы, продумал сейчас все лучше, чем в первый раз45, вырезал в Месяце воронкообразную дыру, как можно глубже залез в солому, сбросил вниз сначала целую охапку, чтобы было мягче падать, а потом свалился и сам, упаковавшись так хорошо, насколько было возможно. Когда я оказался внизу, из соломы получилась такая гора, что лошади королевской конюшни в Ганновере46 могли бы есть ее 200 лет. Я упал так мягко и так глубоко, что смог выбраться наружу только через 3 дня. И целых 8 дней, подобно снегу, с неба падала солома.

Таким образом я удачно завершил одно из величайших путешествий, полное многими приключениями, которое когда-либо предпринимал на Земле смертный.

На протяжении трех миль мой путь был завален соломой. Я видел, как мало-помалу люди один за другим выбирались из нее. Они были весьма довольны тем, что, тщательно все исследовав, без малейшего труда и забот обнаружили на долгое время корм для своегр скота. Это именно то, чего особенно желает обычный человек, — и именно то, что его большей частью портит. Они были так удивлены, что не могли понять, какой это доброжелательный дракон высыпал на них так много благодеяний. Подобный ливень из облаков им еще не встречался. Едва увидев первого, выбиравшегося вместе со мной из соломы, я сразу же признал в нем русского по одежде и языку. Я поинтересовался, как далеко до Петербурга и услышал в ответ: «2 мили». Какая радость! Однако я был так опустошен и голоден и из-за нашего тяжелого воздуха снова стал таким же непрозрачным, как и прежде. Мне очень хотелось вновь наполнить мой европейский желудок европейской пищей. Все немного прибрав и придя в себя после первого испуга, люди доставили меня в ближайший трактир. Когда я вошел в комнату, то увидел недалеко от печки шкаф для молока со множеством молочных сосудов. Ничего не потребовав и не дожидаясь, пока хозяйка меня обслужит, я немедленно бросился туда, схватил миску и жадно, не отрываясь, проглотил ее содержимое; затем еще одну, молоко в которой было немного гуще и не хотело течь, — мне пришлось несколько раз переводить дух. Я взял миску с более жидким молоком, которое в один присест проскользнуло внутрь, затем — четвертую, хозяйка уже смотрела на меня во все глаза. — Глотал все с кусочком хлеба. Однако это не помогло. Я не дал себе помешать. Представьте, если так долго путешествуешь и за много дней не ешь ничего реального, как же голод должен мучить человека. — Короче: я выпил с хлебом не менее 20 мисок молока. Все крестились и молили о благополучном исходе. — Однако что за работа шла в моем теле! Какой треск и грохот! У меня так сильно, как никогда прежде, заболело тело. Даже в аду не будет таких болей. Все шло так, как будто я живая маслобойка. «Сбивай масло, сбивай масло, — думал я, — может быть, ты этим что-нибудь заработаешь». Мои деньги остались у тех, на Марсе, они у меня все начисто отобрали, все растащили. Даже моего страуса они отравили потому, что думали, будто я захвачу их земли от имени какой-нибудь известной державы. Пусть будет, что будет, я уже понял, что со мной могло случиться. Я сказал хозяйке: «Принесите столько посуды, сколько есть в вашем доме». Она ее принесла, и тогда — да простят меня господа и дамы — меня стало рвать так часто и так помногу, что я не видел этому конца. И то, чем меня рвало, было, естественно, чистейшим, отличным маслом. Такое хорошее масло нельзя сделать ни в одной маслобойке. Хозяйка старательно пыталась облегчить мои страдания и, когда у меня не очень получалось, ударяла меня по загривку, весьма дружелюбно посматривая на меня. После того как все сосуды были наполнены и мне немного полегчало, хозяйка доделала масло и добавила в него нужное количество соли. Его взвесили, и получилось не менее 109 фунтов 31 лота47 и 3 квентхенов48, так что до целого центнера не хватало лишь одного-единственного квентхена49. Хозяйка заплатила мне за каждый фунт по 13 копеек, что в переводе на наши деньги равно 6 грошам и 574 пфеннигам, так что я выручил за производство масла 15 рублей чистых денег и бесплатный обед. Хозяйка ничего не утаила. — Так, хорошо поев и попив, я со своими 15 рублями отправился в Петербург, где на следующий день узнал это самое масло по запаху и по внешнему виду на столе ее величества императрицы. Вероятно, тысячу раз благословляла меня та женщина, ибо на этом масле она заработала 60 рублей, потому что императрица его очень хвалила. Она раз десять просила мне сказать, чтобы я доставил ей удовольствие и сбивал у нее масло, однако я настоятельно отклонил это предложение. Я подумал: пусть люди сами попробуют делать так. Это ужасно противная штука. В тот раз меня к этому вынудили голод, необходимость и случай.

Ее величество императрица изволила отправиться на санках в Москву. Во всех церквах публично молились о благоденствии самодержицы, хотя она бы и без этого могла вполне нормально пропутешествовать. Мои таланты в выездке и других достойных кавалера занятиях, наилучшие образцы коих я продемонстрировал ее величеству, позволили ей выбрать для эскорта и меня вместе с другими представителями русского дворянства. Праздничный поезд отправился таким порядком:
1) курьер,
2) ее величества скороход,
3) ее величества лейб-лакеи,
4) ее величества маршал — им был ваш покорный слуга,
5) 3 малых саней, каждые на 24 персоны, с придворными императрицы,
6) ее величества сани. Снова
7) 3 малых саней,
8) маршал — и им снова был ваш покорный слуга,
9) снова ее величества лейб-лакеи,
10) ее величества скороходы,
11) курьер.
Поезд, естественно, выглядел просто сказочно. Сани ее величества имели совершенно особое устройство50. Их лучше всего представить в виде настоящего маленького охотничьего или летнего дворца. — Кроме того, они выглядели на русский лад и, чтобы было удобнее передвигаться, имели лишь один этаж и Souterrain (Нижний этаж (фр.).). В последнем находились кухня, подвал, винный погреб, комнаты для прислуги со всевозможными удобствами. В верхней части были ее величества жилые комнаты, аудиенц-зал, столовая, которая была подготовлена точно на 100 приборов, ее величества спальные покои, спальни для других княжеских персон, — все было обставлено драгоценными столами, стульями, зеркалами и всевозможным домашним скарбом. И все это — черт меня побери! — тянули двадцать четыре лошади. Из этого можно сделать вывод о восхитительно легких постройках русских, а еще более о силе русских лошадей. И повозка эта ехала так быстро, что езда совсем не чувствовалась. В санях можно было предпринимать все, что хочешь, не стесняя себя ни в чем. Играли, пели, пили, и я могу припомнить только один маленький толчок. Правда, дорога была заботливо подготовлена заранее. Каждые 10 верст нам попадались Relais (Почтовая станция, пункт смены лошадей (фр.).). Русские почтмейстеры содержали своих лошадей в таком образцовом порядке, какого в Германии я ни разу не встречал. Все двадцать четыре лошади были запряжены еще до того, как сани подъезжали к Relais. Почтмейстер лично из почтения к своей самодержице держал их за заднюю ось. В один миг выпрягались двадцать четыре лошади, и в тот же самый момент без малейшей передышки или остановки впрягали других. Если бы им не удавалось это так ловко делать, то сани, с полозьями из чистой стали, неизбежно все бы разрушили и еще по меньшей мере версты четыре могли пройти без коней. Так раз и случилось — и зазевавшийся почтмейстер должен был бежать вслед со своими лошадьми и людьми целую версту, и — к своему счастью! — он правильно попал в пустую упряжку.

По пути нам дорогу пересек волк. Он уже хотел было напасть на одного из наших коней, но я взял плетку, сделал кнутом знак «Catharina Imperatrix» (Императрица Екатерина (лат.).)51, продел его голову между I так, что он повис в моей плетке. И так я поскакал к саням ее величества императрицы, показал ей зверя, и она соизволила принять это так любезно, что приказала уплатить мне за этот рыцарский удар 10 000 рублей.

Поезд двигался дальше. Я был как раз в комнате ее величества, чтобы с другими придворными прислуживать ей, как вдруг раздался крик. Мы ехали по ухабистой дороге. Вскоре причина несчастья стала очевидной. Но я быстро уперся в тот угол, который повис в воздухе, — и сани в результате этого обрели такое удивления достойное . равновесие, что императрица не могла не похвалить меня в присутствии всех и не сказать: «Мюнхгаузен! Вы молодец, Вы не зря хлеб едите!»

Мы продолжили свое путешествие. И вдруг заметили стаю диких гусей. Они были в воздухе на расстоянии в 4000 шагов от нас по меньшей мере, — геометр, который был с нами, так измерил это своим инструментом. Я прямо- таки все поставил на карту, чтобы заполучить их всех, и, намереваясь сделать это, зарядил в ружье пулю с длинной крученой нитью, которая была смазана жиром дракона из Нубии, прицелился — и пуля абсолютно точно прошла через горло первого в зад последнего. Они летели совершенно прямой линией, иначе это бы не удалось. И, к удивлению всех, они упали вниз. И все это произошло без малейшей остановки, все en carriere (На полном ходу (фр.).). Мы нагрузили ими все наши сани, и никто не радовался этому больше бедных бездельников, заморозивших себе ноги.

Я все-таки не могу здесь не упомянуть доказательства превосходства русских войск, их регулярности и силы. В низине, где протекала еще маленькая речка, — итак, где было мало снега и не было наведено моста через реку, примерно 100000 человек заняли позицию между двумя холмами. Это войско образовало искусственную равнину, полностью покрытую снегом. — Тяжелая работа. Они стояли там, где это было необходимо, по 1, 2, 3 человека друг на друге, а на самых краях — согнувшись пополам, или же в зависимости от обстоятельств на коленях или лежали на животе. Когда мы со своими лошадьми и санями въехали туда, на железных, покрытых снегом щитах, которые они держали над своими головами, плотно прижав их друг к другу, раздался такой грохот и шум, что кони чуть было не понесли. Однако солдаты не позволили себе изменить положение, которое они предварительно заняли. Они находились в этой позиции уже 2 раза по 24 часа, и несмотря на это стояли, как стены. Сани благополучно прошли над ними. Мы проехали сверху, а они кричали внизу: «Да здравствует наша вечно боготворимая Екатерина!»

Путешествие проходило хорошо. Повсюду были возведены триумфальные арки, и императрица въезжала в них под звуки марша и под самые громкие, радостные крики населения.

Императорско-королевский52 магистрат приветствовал императрицу в ратуше, и она соизволила там отобедать. Все было устроено самым роскошным образом. Лучшие вина лились, как вода.

Мне еще следует упомянуть об особом паштете, который всем паштетам был паштет. Размером он был примерно с полную Луну. Чтобы приступить к нему, нужно было снять крышку и — смотрите-ка! — наружу вышел милейший, напудренный, одетый в бархат человечек, без шляпы, со стихотворением, лежащим на бархатных подушечках, и передал его со смиренным поклоном. Императрица сначала было испугалась, но затем разразилась смехом — вот черты ее великой души!—приняла это очень милостиво и произнесла такие слова: «Можно подумать, что попала в царство фей. Наверняка, Ваше изобретение, Мюнхгаузен?» — и с улыбкой зааплодировала мне.

«Вашего величества верноподданнейший слуга», — ответил я. Она отдала все своему камердинеру и приказала отнести в свою комнату, очень милостиво взяла молодого господина за руку, приказала снять его со стола и сделала своим пажом. Господа, у которых при виде паштета слюнки потекли, на этот раз потеряли аппетит.

Между нами говоря, это был мой маленький наследник, оставленный во время первого путешествия и который между тем весьма подрос. И эта проделка великолепно мне удалась.

Вечером был бал и иллюминация, и, хотя я вовсе не принадлежу к любителям танцев, на сей раз мне пришлось подчиниться, ибо меня пригласила сама императрица.

Я сопровождал императрицу и на обратном пути, где ничего достопримечательного уже не произошло.

Спустя несколько дней, отдохнув, я предпринял маленькое путешествие в санях (потому что была зима, а сани — самое лучшее в России зимнее удовольствие) в Новгород53. По пути за 1/2 часа до Новгорода я заметил медведя, который на всем ходу, ничего не видя и не слыша, несся прямо на мои сани. Я замер, быстро лег на дно саней, и в тот же миг медведь уже сидел в них. Собравшись убежать, он меня заметил54. Однако едва только он положил одну лапу на верхнюю часть саней, как я ударил по ней своей турецкой саблей, проткнул его лапу посередине и так прикрепил его к саням. Медведь тут и сел. Я был очень рад тому, что он, несмотря на все старания, не мог уйти. Ему надо было потерпеть. Когда я подъезжал к Новгороду, мне повстречалась процессия во главе с попом и изображениями всех святых — праздновали день св. Непомука55. Люди, погруженные в благочестивые раздумья, приняли эфес моей сабли за крест, потому что у него была похожая форма, и решили, что святой Непомук захотел еще раз посетить их на этом свете. Они все разом пали ниц и запели хвалебные песни. Ложный святой понял дело совсем иначе, вырвался и устроил среди людей такую кровавую баню, как будто был самим чертом. По понятным причинам я сразу же повернул обратно в Петербург, не задерживаясь ни на минуту.

То, что подчас надежда человека превращается в воду, об этом мне не нужно много говорить, каждый поверит моему слову и собственному опыту. Но то, что может превратиться в воду человек, такого вам за всю жизнь не довелось встречать, а вот я испытал это на самом себе, каким невероятным это ни покажется, тем не менее все это правда.

Однажды большой компанией мы были на охоте. Нам посчастливилось подстрелить в лесах, окружающих Ладожское озеро, очень много дичи. Кроме того, мы подстрелили оленя, на рогах которого было 144 отростка. За всю свою жизнь я не видел такого животного. Я шел по следу 72-отросткового оленя, бежал за ним и отстал совершенно от своей компании. Я шел, не слыша лая собак и криков егерей, не слыша звука рога, ходил туда-сюда среди деревьев и был не в состоянии ни преследовать оленя, ни выбраться к своим людям. Было слишком жарко, и я устал. Что же было делать? — Я сел, недовольный такой глупой шуткой, что вот я тут один, что не взял ни собаки, ни егеря, подчистую съел весь свой охотничий провиант, потому что проголодался, подложил под голову охотничью сумку и заснул, уставший и обессиленный. Я лежал на маленьком пригорке. Прошло немного времени, и я начал так сильно потеть, что лежал почти как в воде. Еще немного времени — и образовался ручей, еще чуть-чуть, и мне показалось, будто я прямо-таки нахожусь на корабле. Моя охотничья сумка плывет вместе со мной, пока меня вдруг не будит сильный толчок, я просыпаюсь, и мой Султан прибегает как раз вовремя, хватает сумку, на которой я лежу, и вытаскивает ее из потока, который вместе со мной желал направиться в Ладожское озеро. Какое счастье! Я вскочил, от радости обнял своего Султана, которого так долго не видел, и прямиком отправился с Султаном в Санкт-Петербург, где вечерком за бутылкой вина я вновь отдохнул с императорским величеством и рассказал ей о своем приключении, чем доставил ей,, как обычно, большое удовольствие.

Вскоре после этого я вышел в отставку. Ее величество подарила мне свой портрет в коробочке, отделанной бриллиантами, одарила меня за верную службу значительными Douceur (Нежность, ласковость, доброта (фр.).), и в хорошем настроении я отправился в Лифляндию56.

Нарва была главным местом моего пребывания. Здесь мне очень нравилось, потому что в этой местности было много лесов, а в них можно было настрелять много лис, медведей и др. Именно здесь меня преследовали и мое счастье, и мое несчастье. О моем счастье и некоторых иных событиях я расскажу вам сам, — о моем несчастье пусть вам поведает в конце мой спутник. Только — берегите себя от трактиров! Это золотое правило, которое я всех прошу принять во внимание. Если вы наберетесь опыта лишь в них, тогда с вами будет то же, что и со мной, но тогда уже будет слишком поздно.

(Здесь господин барон испустил глубокий вздох и затем продолжил.)

Так случилось, что меня околдовали глаза одной милой девушки. Я не терял времени, чтобы завладеть ее прекрасным сердцем. Было убито несколько медведей — и родители, а также и девушка стали ко мне благосклонны.

На второй день моего жениховства был день святой Анны57. В левой щеке своей невесты я процеловал такую большую дыру, что она едва зажила через 6 недель. Свадьбу долго не назначали только из-за этого. От этого у нее остался шрам, как знак, хотя рана и зажила. Не целуйте, господа, своих красоток в день святой Анны.

В окрестностях Нарвы было много чибисов и, разумеется, много болот и заболоченных мест. Моя невеста больше всего в жизни любила яйца чибисов. До сих пор, стоит мне вспомнить об этом, у меня волосы встают дыбом. Однако чего не сделаешь, когда у тебя есть невеста? — Однажды я здорово забрался в самую топь, нашел множество гнезд с яйцами, опустошил их и положил в свою охотничью сумку. И вдруг я угодил в такое место, где сразу же, не понимая как, провалился по шею. Я должен был это предвидеть, когда под моими ногами закачалась земля, но мысль о невесте? — Ведь неустрашимый Мюнхгаузен знает, как преодолеть опасности на воде, опасности на суше, опасности среди турок, опасности среди мавров, опасности среди греков, опасности на Луне, опасности на Марсе, опасности на Юпитере — короче говоря, как преодолеть все 39 опасностей человеческой жизни. Но не будь со мной моей верной собаки, на этот раз Мюнхгаузену, без сомнения, не удалось бы спастись.

Был вечер, наступила ночь, самая темная, какую только можно себе представить. Моя собака лаяла на восток, на юг, на запад, на север — всякий раз на все четыре стороны одновременно, чтобы позвать людей на помощь. Я находился в трех милях от Нарвы, в двух милях от всех живых душ. Я почти совсем отчаялся, ибо я застрял так крепко, что фактически был не в состоянии пошевелить ни руками, ни кистями рук. Моя собака выла, вопила, нежно гладила мое лицо хвостом. Между тем я освободил одну руку. Я сначала не понял, чего хочет собака. Наконец я догадался, ухватился за ее хвост, и в один момент она меня вытащила наружу. — Куда же мне надо было идти? Хотя мне и удалось спастись, я все равно мог бы погибнуть. Было очень холодно, я промок до нитки. Остановись я хотя бы на минуту, я превратился бы в ледяной столб. А если я не вернусь домой, то сильно напугаю этим свою невесту и ее родителей. Я ни на шаг не видел дороги. Куда же идти? Вот где был нужен добрый совет. Моя собака снова взвыла, а это был верный знак. Я ухватился за ее хвост — и она очень быстро повела меня, чтобы я не замерз, как слепого, сквозь ночь и ужас, и через 59 минут 59 секунд мы были в Нарве, а на всей моей одежде не было ни единой мокрой нитки. Так жар моего тела изнутри и воздух снаружи все высушили. Моя невеста уже трогательно причитала, проливала святейшие слезы, предчувствуя мою отчаянную смелость. — Но тут—вот радость-то, и прекрасный ужин для меня и собаки завершил этот трудный день.

И все же эта опасность не сделала меня умнее. Чтобы добыть своей невесте чибисовые яйца, потому что это превосходное блюдо она предпочитала всем остальным, чтобы доставить удовольствие ей, единственной отраде моей жизни, погруженный в мысли о супружеском блаженстве, я ушел, никому ничего не сказав, и снова попал в то же самое болото, и шел, не замечая колебания трясины и ее глубины. Еще чи разу я не собирал столько яиц, как в этот день. Несколько сот, так что я даже не знал, куда их девать.

Я уже собирал третью сотню. Совершенно один, без собаки, без людей — и снова провалился в бездонную яму, о которой и не подозревал, и застрял так прочно, что и не знал, как себе помочь. Счастье еще, что моя голова до подбородка выглядывала наружу, и я мог свободно дышать. Мою шапку уже унес ветер, и теперь он начал играть моими волосами, так что все мое, его высокородия барона фон Мюнхгаузена, существо походило скорее на куст, нежели на человека. «Может быть, — подумал я про себя, — в этом твое единственное спасение». Через четверть часа появился один чибис со своей подругой и сразу же построил гнездо из моих волос, которые как нельзя лучше подходили для этого. Я не стал сопротивляться. Вскоре самка отложила там яйцо. «Хе! — подумал я, — а что, если бы сюда пришел лис или человек, который, как и ты, искал бы яйца?» Только подумал — и впрямь свершилось. Совсем близко ко мне подкрался Рейнеке58 и хотел утащить яйцо. Я, не поленившись, ухватился зубами за его хвост, когда он собрался уходить, и вцепился в него так крепко, как мог. Лис прежалостно завопил, не понимая, что с ним, и от страха весьма быстро вытащил меня из болота, как вытягивают заряд из ружья. И вот я лежу. Я привел в порядок голову. Мой благодетель удивился, но, как только пришел в себя, быстро вскочил на ноги. По дороге я нашел и свою шапку. Я поспешил так быстро, как только мог, и вечером был дома, сразу же твердо решив по меньшей мере никогда более не искать яйца чибисов, думая о другом. Между тем я попробовал их и подумал: наслаждение всегда вознаграждает наши усилия.

Как-то на охоте я нашел окаменевший олений помет, такой красивый и прозрачный, что я, почти не задумываясь, решил его отшлифовать и изготовить из него изящное украшение для своей невесты. А так как она никогда не любила драгоценностей, то я не мог придумать ничего другого, чтобы угодить ей, как сделать подарок святому отцу59. Итак, я его собрал и отослал туда. Мне стало известно позднее, что святой отец приказал сделать из него четки, коим он отдавал предпочтение перед всеми другими, приписывая им наилучшее действие.

После этой истории спутник барона рассказал следующее:

Однажды барон фон Мюнхгаузен, еще будучи холостым, прибыл в один из пригородов Риги. Чтобы сперва ознакомиться с устройством города и потому еще, что не было у барона здесь богатого двоюродного брата, он остановился в одном трактире. Здесь была смазливая хозяйка, а врагом женщин он никогда не был, и в этом у него наверняка есть тысячи единомышленников, — она его так околдовала, что он снова и снова объяснялся ей в любви. Два пламени встретились, и что же? Любовь тлеет, пылает. — Остерегайтесь трактиров, господа! Это золотое правило, даруемое господином фон Мюнхгаузеном всем людям. Он вывел его из своего горького опыта, а я еще дополню: еще больше остерегайтесь смазливых трактирщиц. Отсюда барон не мог уйти. Здесь же случилось так, что Мюнхгаузен утратил свой Familium (Пол, родовой признак (лат.).). Трактирщица вытянула начисто все его соки, так что его кошелек походил на пустую оболочку, и на будущее ему ничего не оставалось. Так вот и получилось, что у барона нет детей60. За это ему часто приходится выносить упреки своей любезной половины, и поэтому он пытается ее умилостивить по мере возможностей. Однако из-за этого ему иногда приходится выдерживать бой. За день до его отъезда из Ревеля61 с ним приключилось еще одно странное происшествие. Барон находился в обществе любителей игры в кегли. Один молодой человек настойчиво искал повода для ссоры с ним. У Мюнхгаузена от природы и в особенности в его молодые годы был горячий нрав. Молодой человек собрался бросить шар и, желая взять его, еще раз посмотрел в сторону Мюнхгаузена, чтобы сказать ему несколько глупостей. В тот же момент барон бросает шар и так ударяет молодого человека, что голова того падает в руки, ему кажется, что это шар для кеглей. А так как он как раз собирался бросать, то голова пролетает между кеглями и выбивает — вот ведь как! — все девять. Однако не было ничего потешнее того, как захлопал в ладоши обрубок туловища, а голова закричала снизу из кеглей: «Браво!» Но барону пришлось уехать из Ревеля. А сейчас я хочу зачитать вам

ОПИСАНИЕ
города Боденвердера и поместья господина барона фан Мюнхгаузена, а также и достопримечательностей оного, наброски коего господин барон сделал собственноручно

Боденвердер — город на Везере. Когда-то такой цветущий, как и любой город на большой реке, благодаря широко распространенной торговле льном, а теперь это бедный деревенский городок, не имеющий ни одной мануфактуры, и кажется, что никакой интерес к искусствам не желает здесь обосноваться и осчастливить людей. Одних жителей кормит матушка-земля, дарованная им богом, других — торговля, третьих— сады. Большинство — нищие, даже те из них, которые на нищих не похожи. Несколько лет назад городу придали немного лоска тем, что большие колодцы-журавли и ужасную дорогу заменили каменным булыжником и фонтанами, что хотя и преобразило его немного, однако эта мишура не соответствовала многочисленным окнам с бумагой вместо стекол и людям, похожим на скелеты, которые плачут за унылыми стенами и живут впроголодь.

В этом городе я и решил остаться на жительство. Всю свою движимость я положил на большие листы лифляндского репейника, погрузил все это на корабль и так поплыл по Балтийскому морю, набрал в Копенгагене свежих припасов и прибыл в Любек, откуда в карете нас повезли в Боденвердер. Я думал, что в городе, расположенном на судоходной реке так романтично и знакомом мне с юных лет, на прекраснейших крутых горах, подножья которых простираются до Везера, можно будет превосходно жить. Я прибыл сюда примерно в то время, когда жители еще процветали и их были тысячи. Здесь я и расположился со своей возлюбленной супругой в чем-то наподобие сельского имения, дабы здесь, в тишине, вдали от шума большого мира (в котором я сыграл свою роль до конца) провести свои дни в покое, занимаясь прежде всего тем, чтобы поучать своих людей, используя свой и чужой опыт. Так я и поступал и в своем кругу, и там, где находил слушателей.

За домом, по направлению к Везеру, я разбил для себя прелестный сад. Я приказал устроить его с наименьшими затратами. На неплодородной пустынной горе я заложил за каналом прелестный Bosquet и связал его воздушным мостом со своим садом, с самыми разнообразными, какие только можно было достать, иностранными растениями, деревьями и кустарниками, в особенности американскими. Деревья так хорошо принялись, что через несколько лет здесь был восхитительнейший Bosquet, какой только можно себе представить, с разнообразнейшими тропами для прогулок и скульптурами. При входе в этот Bosquet я приказал поставить уже упомянутые миою итальянские шедевры ваяния62. Кроме того, я приказал разместить здесь куропаток, которые были настолько ручными, что позволяли, сидя в своих гнездах, спокойно себя щекотать, гладить и разглядывать яйца, короче говоря, делать с собой все, что захочется. Весной в этом Bosquet'e бывало более 6000 соловьев особого рода, такого, например, которые распевают до Михайлова дня63 и из-за этого знамениты на всю округу. Эти птицы так чудесно пели, что все великие мужи нашей местности посещали меня, не жалея ни времени, ни трудов, и завидовали мне. Теперь все это для них уже устарело, и Мюнхгаузен все более мрачнеет. Однако недавно меня посетил алжирский бей.

Внизу я приказал разбить грот и украсить его различными естественнонаучными экспонатами, которые я частично собрал в своих путешествиях, а частично получил в наследство от своей возлюбленной. Так, внутри есть, например, рудный штуф чистейшего золота неизмеримой ценности, но который я, естественно, должен был поставить внутрь, потому что иначе его бы украли. Поэтому увидеть можно только внешнюю сторону. Далее — камень, который запахом указывает мне, когда пойдет дождь. Ведь есть множество людей, которые могут слышать и видеть, как кашляют блохи, растет трава и кто знает что еще, а вот я могу унюхать дождь. Однако самым замечательным и самым своеобразным экспонатом сада является окаменевший Приап64, принадлежащий нашему роду и найденный в могиле моего прадеда. Поэтому я велел поставить его п о с е редине. Меня заверили, что даже от простого созерцания различные дамы, а особенно служанки, прогуливавшиеся там по воскресеньям, естественно, не без спутников, понесли из-за этого, так что я из добрых побуждений вынужден был закрыть грот перед их носом, потому что я не мог более терпеть безобразия, которые телесные Приапы творили за счет моего окаменевшего. Лишь дамам я иногда восхвалял его и призывал их его коснуться, так что они от этого удивительно полнели, и когда дело стало широко известным, то даже из Рима прибывали сюда паломники, именно это дало моему гроту название — капелла святого Приапа.

На значительной высоте над гротом стоит храм. Я называю это место Зубец. Отсюда моим глазам открывается живописная панорама. И я тоже велел построить его на китайский манер по рисунку, полученному мною от императора Хи-Кинга. Я часто услаждаюсь здесь со своими друзьями или в одиночестве доверительными беседами со своим милым городом, который я так хотел бы видеть более счастливым, с горами, со всеми предметами дикой и культивированной природы, — полный радости от произведений своего искусства. Когда я смотрю отсюда вниз, то от этой высоты и от высоты моих проектов у меня часто кружится голова, а мой кошелек не может и не хочет позволить мне этого. Субсидии из Лифляндии слишком скоро пошли на убыль. Мои богатства растащили у меня в разных местах. Того, что я получаю со своих поместий, хватает только на завтрак. Вот если бы у меня сейчас были деньги, которые я привез из Константинополя в Италию! Тогда можно было бы увидеть чудеса. И все же это было бы чревато опасными последствиями, — ведь кто знает, на что бы эти деньги сгодились.

Моя охота, несколько собак, моя гора для увеселений, мой сад, моя верховая лошадь, моя табачная трубка — вот и все, что более всего занимает меня. Многочисленные немецкие зайцы и северные медведи должны были капитулировать передо мной. Однако я кое над кем так подшутил, что он лишился слуха и зрения. Но и здесь не могу я не упомянуть одну собаку, которую я выдрессировал так, что она без меня могла ходить на охоту. По моему заказу для нее изготовили специальное ружье, я повесил его при помощи особых креплений на бок, привязал ее хвост к курку, и собаке так повезло, что она принесла мне со своей первой вылазки двух зайцев, которых подстрелила одним выстрелом.

Однако, к несчастью, я потерял эту верную собаку. Однажды мы были на охоте, собака ушла слишком далеко, что-то нашла, сделала стойку и думала, что ее хозяин подойдет. Мюнхгаузен не подходит, а собака все стоит тут и стоит. Через полгода я ее наконец случайно нашел совершенно усохшей в той же позе. Любители могут увидеть ее в моем естественнонаучном кабинете, где я отвел для нее лучшее место.

Мою оружейную кладовую любители всегда найдут в полном порядке. Хорошо известно мое ружье, из которого я выбил в Лифляндии медведей из их шкур, а у своего слуги — гульдены между большим и указательным пальцем. Я проделываю это и сейчас с каждым, кто пожелает убедиться в достоверности этого. Однако я заранее должен вам сказать, что уже несколько лет немного дрожу. Поэтому я не могу поручиться за большой и указательный палец. Впрочем, мое ружье — живой и непреходящий пример моих дел. На нем наверняка около 200 отметин, каждая из которых означает одного медведя, убитого моей собственной рукой.

В завершении моего рассказа следует описать мою самую прекрасную комнату. Изнутри она полностью отделана прекраснейшим китайским ореховым деревом. Подарил его мне император Хи-Кинг, с которым я переписываюсь уже 50 лет. Что-либо лучшее невозможно себе вообразить. Ни одна кисть не нарисует все это так живо. Все, что можно придумать и представить и что каждому захочется увидеть, — он здесь увидит. Я сам всегда поражаюсь, когда вхожу в свою комнату. Пеликан, который кормит семь малышей, выглядит естественнее, чем настоящий. Как будто действительно видишь его, разрывающего себе грудь, видишь, как брызжет кровь, и детеныши ее сосут. Недалеко— гремучая змея, настолько похожая на настоящую, что действительно слышишь, как она шипит. Козел на вершине скалы в тот момент, когда он собирается броситься вниз. Мой Султан в углу, как живой, когда он поедает мой желудок; моя скачка над полем пшеницы; мои чудесные приключения на море; моя поездка по воде; опасности — дракон у Сеннара; путешествие со страусом на Луну, на Марс, на Юпитер; мое возвращение на парашюте — и с соломой сквозь Луну; живая масляная бочка; эскорт саней; происшествие у Новгорода с медведем; мое путешествие на охотничьей сумке; опасные приключения в болоте у Нарвы; моя прекрасная трактирщица; моя любимая добрая жена; мой милый Боденвердер; мой сад; мой грот; моя увеселительная гора, — короче говоря, вся моя история наглядно показана на картинах этой комнаты. И так каждый может придумать историю по своему желанию. И на этом конец.

• 1. См.: Crisebach Е. Weltliteratur-Katalog. Mit literarischen und bibliographischen Anmerkungen. 2. verb, und verm. Aufl. Berlin, 1905, S. 385—386 (Nr. 1590—1592).
• 2. ... майор Его Королевского Величества Кристиана VII Датского. — Кристиан VII (1749—1803) был королем Дании с 1766 г.
• 3. ... вместо головы отстрелили мне обе ноги. — Возможен намек на немецкую пословицу «у лжи короткие ноги» (Lugen haben kurze Beine).
• 4. Я еще был в Константинополе... — См. четвертое, пятое, шестое морские приключения.
• 5. В страхе я отправился к одному имаму... — Имам у мусульман — духовный руководитель, наставник, толкователь религиозно-юридических уложений.
• 6. Вы, конечно, еще помните историю с волком... — См. наст, изд., с. 14—15.
• 7. ... Михаил не смог бы лучше справиться с драконом. .. — Михаил — архангел Михаил, предводитель небесного воинства, одним из подвигов которого является сражение с драконом-сатаной.
• 8. ... василисков. .. — Василиски — в сказаниях это сказочные существа, убивающие взглядом, дыханием, ядом. В действительности василисками называют род пресмыкающихся из отряда ящериц.
• 9. ... не более 25 анкеров. . . — Анкер — старонемецкая мера жидкости, 34—36 л.
• 10. ... о нашем добром старом Линденберге... — Линден- берг — по свидетельству краеведа из г. Боденвердера (ФРГ) Людвига Боде, старые городские хроники говорят о Генрихе Людвиге Линденберге—бургомистре в 1731—1754 гг. и о человеке по имени Линденберг, который был бургомистром в 1774—1790 гг., как раз во времена героя книги.
• 11. ... называется обструкция... — Слово «обструкция» (Obstruktion) в немецком языке имеет два значения: «обструкция» и «запор».
• 12. ... к королю Нубии в Сеннар. — Нубия — местность на юге современной Арабской Республики Египет и на севере Демократической Республики Судан, где на берегу Голубого Нила и находится город Сеннар.
• 13. В том же году их открыл в Англии Гершель, приняв за большие пятна наряду с другими. — Английский астроном Ф. В. Гершель (1738—1822), по происхождению немец, в 1781 г. открыл планету Уран, обнаружил и начал исследовать пятна и туманности.
• 14. Тогда о другом. — Ср. наст, изд., с. 15.
• 15. ... длиной более 30 футов. — Фут равен 0,3048 м.
• 16. ... вы, господа, уже знаете меня по истории с конем графа Пржобовского в Литве, на котором я продемонстрировал высшую школу верховой езды на кофейном столе. — См. наст, изд., с. 33—34.
• 17. ... воздушным охотником был Хаккельнберг... — Хаккельнберг (Хаккельберг) — фамилия, принадлежавшая историческому лицу, егерю, который больше всего на свете любил охоту. Согласно легенде, призрак Хаккельнберга скачет осенью на коне в сопровождении своры собак по воздуху и пугает людей.
• 18. Если там у Мюнхгаузена нищие отнимают его деньги. .. — См. наст, изд., с. 82.
• 19. Ленивые толстяки, одетые в черные и серые рясы, от нечего делать болтали... — Шнорр имеет в виду монахов разных орденов, которые были признанными «мастерами» различного рода болтовни, на что указывает здесь глагол «болтать» (spekulieren, т. е. мыслить отвлеченно, философствовать).
• 20. ... на крыльях гиппогрифа...— Гиппогриф — сказочное животное, крылатый конь. В литературу образ Гиппогрифа введен Ариосто («Неистовый Роланд», IV, 18), позднее возникает в «Обероне» Виланда, сливаясь с образом Пегаса.
• 21. ... во главе со своим дожем... — Дож — с 697 г. титул главы Венецианского и с 1339 г. Генуэзского государства. Титул дожа был упразднен Наполеоном Бонапартом в 1797 г.
• 22. ...со Св. Марком... — Св. Марк — евангелист, согласно христианской легенде, умер в Александрии мучеником, перенесен в Венецию, покровителем которой считается. Мюнхгаузен, видимо, прибыл в город 25 апреля — в День св. Марка.
• 23. ... с известным Горгони... — Горгони — прототип не установлен.
• 24. ... кусок египетского миндаля. — См. сцену наводнения на Ниле («Пятое морское приключение», наст, изд., с. 74).
• 25. ... приняв их за уголья... — Ср. со сценой охоты на уток при помощи искр из глаз (см. наст, изд., с. 18).
• 26. Солнце сидело в Козероге... — Козерог — одно из зодиакальных созвездий.
• 27. Они создавали чересчур много ветра... — Ср. с примеч. 4 к «Пятому морскому приключению».
• 28. Поэтому меня звали, как и его, чудаком... — Ср. наст, изд., с. 118.
• 29. ... душа... должна сначала расстаться с бренным телом. — В этом абзаце нашла, видимо, отражение вера некоторых людей XVIII в. в то, что души умерших обитают на планетах. Так считали, например. Клопшток, Виланд, Гейнзе.
• 30. См. пред. примеч.
• 31. Текст очень близок к тексту повести Вольтера «Микромегас» (См.: Вольтер. Философские повести. М., 1978, особенно с. 129—138).
• 32. Тебе за это воздастся... — Ср. наст, изд., с. 12, 143.
• 33. Великий Гершель... — См. примеч. 12 данного раздела.
• 34. ... превосходят всякие описания. — Сцена схожа со сценой из похождений Гулливера (ч. 2).
• 35. Я не могу упрекнуть Павла за то, что он восхитился третьим небом. — Павел — апостол Павел, о его вознесении до «третьего неба» см.: 2 Коринф 12, 2.
• 36. Они проживали свои эоны... — Эоны — персонификация времени, очень продолжительное, но принципиально конечное состояние всего мира во времени.
• 37. Среди них — великого Эйлера из Петербурга. — Леонард Эйлер (1707—1783), выдающийся швейцарский математик, физик и астроном, с 1726 г. работавший преимущественно в России.
• 38. ... в земном мире.. . — В немецком оригинале «Unterwelt», что можно перевести и как «преисподняя», «ад».
• 39. ... особенно собаку с об рубками ног, которую мои читатели, вероятно, еще хорошо помнят. — См. наст, изд., с. 32.
• 40. ... превосходит страусов. . . — См. наст, изд., с. 186 — 190, и др.
• 41. ... превосходит веревку из соломы... — См. наст, изд., с. 44—45. (Первое посещение Луны).
• 42. ... от Кале. — Кале — город в северофранцузском департаменте Па-де-Кале.
• 43. ... в руки воздухоплавателя Бланшара... — Бланшар — см. примеч. к «Первому морскому приключению» (с. 338 наст. изд.).
• 44. ... фазы Луны при ее незначительной величине могли влиять на наши моря, вызывая приливы и отливы. — Сила прилива складывается из взаимодействия сил притяжения Луны и Солнца, при этом лунная сила определяющая. Обычно прилив и отлив бывают два раза в сутки.
• 45. Я собрал как можно больше соломы, продумал сейчас все лучше, чем в первый раз... — См. наст, изд., с. 44—45.
• 46. ... лошади королевской конюшни в Ганновере... — Ганновер принадлежал Англии, благодаря тому что курфюрсты ганноверские были королями Англии, под именами Георгов. См. также примеч. 31 к «Седьмому морскому приключению».
• 47. ...31 лота... — Лот — устаревшая мера веса, 1/30 или 1/32 фунта.
• 48. ... и 3 квентхенов. . . — Квентхен — старая мера веса, 1/4 лота или примерно 1,62 г.
• 49. ... до целого центнера не хватало лишь одного-единственного квентхена. — В прошлом в Германии 1 центнер был равен 46,7—57,8 кг. Здесь всего Мюнхгаузен сбил около 54,5 кг масла.
• 50. Сани ее величества имели совершенно особое устройство.— Этот рассказ о санях является единственным рассказом, который зафиксирован у исторического барона Мюнхгаузена. Вряд ли Шнорр знал об этом. Однако такая возможность не исключается, ибо автор текста был современником барона.
• 51. Повторение сюжета, ср. наст, изд., с. 60.
• 52. Императорско-королевский... — Так обычно говорилось об учреждениях в Австро-Венгрии. В России такого наименования не существовало. См. примеч. 5 «Шестого морского приключения».
• 53. ... в Новгород. — В оригинале Novogrod.
• 54. Собравшись убежать, он меня заметил. — В оригинале «убежать» — echappieren — от французского глагола echapper — избежать, убегать, избавляться и т. д.
• 55. ... день св. Непомука. — Св. Непомук — хранитель Чехии. Согласно легенде, родился ок. 1300 г. День его памяти — 16 мая по ст. ст. Такого святого на Руси не было.
• 56. ... я отправился в Лифляндию. — См. примеч. 2 раздела «Барона фон Мюнхгаузена Собственное Повествование».
• 57. ...был день Святой Анны. — Св. Анна, по преданию, мать девы Марии. В римско-католической церкви праздник св. Анны приходится на 26 июля, а в греко-православной — на 9 декабря по ст. ст.
• 58. ... Рейнеке. .. — См. примеч. 11 к разделу «Барона фон Мюнхгаузена Собственное Повествование».
• 59. ...подарок святому отцу. — Святой отец, т. е. папа римский.
• 60. ... у барона нет детей. — И у исторического барона также не было детей.
• 61. ... из Ревеля. . . — Ревель — прежнее название г. Таллина.
• 62. ... уже упомянутые мною итальянские шедевры ваяния.— См. наст, изд., с. 189. Шнорр здесь соблюдает историческую правду. В действительности так называемый грот, принадлежавший Мюнхгаузену в Боденвердере, имеет несколько скульптур. В целом Шнорр весьма близко описывает реальный городок.
• 63. ...до Михайлова дня. .. — День св. Михаила. Михаил — один из семи архангелов, вождь небесного воинства в борьбе с темными силами ада. Его день празднуется 8 ноября по ст. ст.
• 64. ...Приап... — Приап (греч.) — бог садов и полей, покровитель виноделия, садоводства, рыбной ловли, бог сладострастия и чувственного наслаждения, статуи которого обычно стояли в садах.