Завещание

Полный список произведений и переводов Вийона

После XLI строфы Вийон (см. предисловие) начинает вкраплять в текст «Завещания» баллады и иные произведения, очевидно, созданные им в прежние годы.

 

I

В год моего тридцатилетья
Свалился на меня позор,
Хоть никого не мог задеть я,
Умом не туп и не остер,
Но оговор и приговор
Шли от Тибо де Оссиньи –
Он власть свою на все простер,
Включая помыслы мои.

II

Мне не каноник, не сеньор,
Я у него не в услуженье,
За что, не знаю до сих пор,
Оказывать ему почтенье.
Ему не раб, но в заключенье
Меня он вверг на хлеб с водой.
Ему б такое обращенье,
Как обращался он со мной.

III

Возможно, скажет кто-нибудь,
Что я проклятья извергаю,
Ответить поспешу: ничуть,
Его совсем не проклинаю
И только одного желаю:
Как был он милостив со мной,
Пусть будет с ним Хозяин рая,
С его и телом и душой.

IV

Ко мне епископ был жесток.
Я это не живописую,
Но я хочу, чтоб вечный Бог
С ним тоже вел игру такую.
Прощать врагам – так Церковь всуе
Твердит. Но свой позор и стыд
На суд Господен отдаю я:
Кто виноват, пусть Бог решит.

V

Я ж за епископа молюсь,
Как за Котаровы раденья,
Но не по книге – наизусть,
По лености моей до чтенья.
А как подобные моленья
Сыны Пикаровы творили,
Коль он горит от нетерпенья,
Узнает пусть в Дуэ и в Лилле.

VI

А если знать он пожелает,
О чем прошу в молитве той,
Пускай Псалтирь он почитает,
Останется доволен мной:
Когда беру Псалтирь простой,
А не сафьяновый совсем,
Всегда читаю стих седьмой,
Раскрыв на «Deus laudem».

VII

И к Сыну Божьему, Христу,
Летят мои мольбы живые,
Чтоб воплотил молитву ту,
Ведь Он в минуты роковые
Меня спасает не впервые,
Не в первый раз утишит боль.
Прославлен будь Христос, Мария
И добрый Франции король.

VIII

Достоинств Якова ему
Довольно отпустил Всевышний,
По благородству и уму
Воскрес в нем Соломон давнишний.
Не обойден он славой пышной,
Даны ему краса и сила,
Да будет ко всему не лишним
Ему и век Мафусаила.

IX

Пускай двенадцать сыновей
Из лона королевы выйдет,
Красавцев царственных кровей,
И пусть он радостно увидит:
Богатыри – всяк в Карла выйдет,
Отвагой – каждый Марциал.
И жизнь его пусть не обидит,
И рай предстанет как финал.

X

Не волочу почти что ног –
Такую слабость ощущаю,
Но все же так, как дал мне Бог,
И ум и память сохраняя,
Я завещанье составляю,
Блюдя законы неуклонно,
Свою в нем волю излагаю, –
Оно единственно законно.

XI

Шестьдесят первый год. Пишу
Я из тюрьмы освобожденный
Добрейшим королем. Спешу
Воспользоваться возвращенной
Мне снова жизнью. Возрожденный,
Опять я начинаю жить.
Признательностью вдохновленный,
Его лишь буду я хвалить.

XII

Вполне понятно, после слез,
Стенаний, жалоб и рыданий,
Тех болей, что я перенес
За эти месяцы страданий,
Мой ум открыт для состраданий.
Не знаю, вы меня поймете ль,
Но, пишет автор толкований,
Так полагал и Аристотель.

XIII

Хоть был я на вершине бед,
Блуждал во тьме, с мошной не знаясь,
Христос, что сам пошел вослед
В Еммаус бредшим, спотыкаясь,
Мне указал: не сомневаясь,
Иди – там принимают всех.
Бог всех прощает, коль раскаясь
Придешь, каким бы ни был грех.

XIV

Я – грешник, это признаю,
Но Бог мне смерти не желает.
Он хочет: всякий жизнь свою
Добром пусть кончит, кто как знает,
Но, если грешник умирает,
Беднягу милосердный Бог
На покаянье подвигает,
Чтоб он спастись душою мог.

XV

«Роман о Розе» благородный
Нам всем советует вначале,
Чтоб сердцу в юности свободной
Грехи случайные прощали,
А то бы мы не доживали
До старости… Благой совет!
Но все враги мои едва ли
Хотят, чтоб жил я много лет.

XVI

Когда бы смерть моя полезной
Была чуть-чуть для всех людей,
Поверьте, сам рукой железной
Порвал бы нить судьбы своей.
До сей поры от юных дней
Я сам не замышлял плохого,
Так что погибелью моей
Не потрясу ничьи основы.

XVII

Царь Александр когда-то правил.
Однажды некто Диомед
За полное попранье правил
Был пойман и поставлен пред
Царем, чтобы держать ответ.
Разбойник по рукам был связан.
К пиратам снисхожденья нет –
Он смертью должен быть наказан.

XVIII

– Ты что Заделался пиратом?–
Так Македонский вопрошал. –
За что меня ругают катом?–
Ему разбойник отвечал. –
За то, что мой кораблик мал?
В распоряжении моем
Будь армия и арсенал,
И я бы стал, как ты, царем.

XIX

Что делать! Такова судьбина
Моя, а против не попрешь.
Изменчива, коварна к сыну,
Но все ж ее не обойдешь.
Быть может, ты меня поймешь,
Сообразив, что значит бедность.
Тут будет старый стих хорош:
Ни нищий сохраняет верность.

XX

Прослушав молча речь такую,
Царь Александр пообещал: –
Я дам тебе судьбу другую !–
И сделал тут же, как сказал.
Нет, языком он не трепал,
Он был мужчина настоящий.
Валерий так повествовал,
Знаток истории блестящий.

XXI

О, если б Бог судил с другим
Мне Александром повстречаться,
Чтоб понял он, путем каким
Я смог в злодеях оказаться.
Я б сам с собой смог разобраться
И от стыда сгореть готов, –
Нужда велит со злом спознаться
И гонит волка из лесов.

XXII

Грущу о юности своей,
Что незаметно миновала,
Хоть жил я многих веселей,
Покуда старость не настала,
Шла не пешком и не скакала,
Вдруг неожиданно совсем
Вспорхнула птицей и пропала,
Меня оставивши ни с чем.

XXIII

Она прошла, а я остался,
Беду и горе претерпевший,
С умом и знанием расстался,
Как ежевика, почерневший,
Богатств, доходов не имевший
И даже средь родных изгой,
Семейным долгом пренебрегший
Творить добро и чтить покой.

XXIV

Но не боюсь я обвиненья
В том, будто б сладко ел и пил.
За плотские увеселенья
Не так я дорого платил,
Чтобы кого-то разорил.
И вывод, думаю, несложен:
Уж если кто не согрешил,
Тот и винить себя не должен.

ХХ

Да, это правда – я любил.
Влюбляться буду я и впредь.
Когда ж угас сердечный пыл
И сыт к тому ж всего на треть,
Ну, как тут от любви гореть?
Чтоб думать о любовной ласке,
В таверне надобно сидеть, –
От живота зависят пляски

XXVI

О Боже, в юности шальной
Учился б я и чтил порядки,
То нынче, как любой другой,
Имел бы дом и спал в кроватке.
Но лавры не казались сладки
Примерного ученика, –
С локтей давно не сходят латки,
Пишу, а на сердце тоска.

XXVII

Экклесиаста слово знамо:
«О, вьюнош, в юности своей
Ты веселись!» Я слишком прямо
Его воспринял с юных дней.
Но вот все чаще, все острей,
И это, видно, неспроста,
Звучат слова, что в жизни сей
«И юность с детством – суета»

ХХVIII

Мои денечки пролетели.
Об этом Иов так изрек:
Когда ткачи соломой в деле
Горят и мечется челнок,
Глядь, холст готов и рвут уток,
О прочем не подумав даже.
И я боюсь: вот стукнет срок,
И смерть порвет тугую пряжу.

XXIX

Где кавалеры записные,
Которых раньше я знавал,
Кто песни распевал лихие
И бодро языком трепал
Наедине иль прямо в зал?
Всем тем, кто спит на смертном ложе,
Хочу, чтоб рай укрытьем стал,
А тех, кто жив, помилуй Боже!

XXX

Кто вышел в люди, слава Богу,
И стал сеньор иль господин,
Кто нищ и гол, живет убого,
Ест хлеб глазами лишь с витрин:
Кто ищет устриц средь глубин,
Того прельстила и скуфья,
Иль Бенедикт, иль Целестин, –
У каждого стезя своя.

XXXI

Коль сам Господь велел сеньорам
Достойно проживать в покое,
Не мне на них глядеть с укором,
Я, промолчав, глаза закрою.
Всем нищим счел я за благое
Навеки подарить терпенье,
А кто ни то и ни другое,
Тем хлеб, соленья и варенья.

XXXII

Для них просверлят дырку в бочке,
Сготовят соус, крем собьют,
Вкрутую, всмятку и в мешочке –
Они любые яйца жрут.
Они не каменщики тут,
Кто тяжко вынужден трудиться,
Но вовсе не почтет за труд
Без виночерпия напиться

XXXIII

Я честно вынужден признать
Излишним это отступленье
Не мне проступки порицать,
Не мне карать за преступленья.
Совсем не суд мои сужденья, –
Хочу, чтоб всяк об этом знал.
Христу возносят восхваленья, –
Что написал, то написал.

XXXIV

Оставим монастырь как есть
И о другом поговорим:
Не каждый мнит, что ряса – честь,
Не всяк придет в восторг от схим.
Вот мы, несчастные, дерзим,
Бедняк готов поднять кулак,
И коль про то не говорим,
Не значит, что не мыслим так.

XXXV

Как я родился бедняком,
Так нищим и живу сейчас.
Отец мой не был богачом,
Ни дед по имени Орас.
Травить оленей – не для нас,
И камень на могиле скромной,
Увы, не восхищает глаз
Ни скипетром и ни короной.

XXXVI

Когда терзаюсь нищетою,
Мне сердце тихо говорит:
«Эх, человече, что с тобою,
Ну, ты не Кёр и не набит
Экю, с того и постный вид?
Но лучше, брат, ходить в хламиде,
Чем быть сеньором, что лежит
В гробнице пышной в лучшем виде».

XXXVII

Сеньором быть – кому претит?
Увы, он тоже умирает,
И место, как сказал Давид,
Того, кто был здесь, не узнает,
Мой ум ответственность слагает:
Не грешнику о том судить.
Теолог пусть в вопрос вникает,
Тут надобно провидцем быть.

XXXVIII

Отцову душу Божья сила
Взяла на небо, плоть лежит
Под камнем. Матерь ждет могила,
И сын ее не избежит.
А я, признаюсь вам, на вид
Не вышел ангелочком милым,
И в венчике не заблестит
Моем звезда или светило.

XXXIX

Я знаю: нехристь и священник,
Богач несметный и бедняк,
И честный парень, и мошенник,
Скупец, добряк, мудрец, дурак,
Красавец стройный и толстяк,
И дамы в пышном облаченье,
Что описать нельзя никак,
Все смертны, все без исключенья.

XL

И кто б ни умирал, Елена,
Парис ли, – смерть всегда страданье:
Вступает в сердце желчь мгновенно,
И прерывается дыханье.
Утопит смертный пот сознанье,
И нету никого, кто б мог
Унять предсмертное терзанье
И поручительством помог.

XLI

Смерть в дрожь вгоняет, Боже правый,
Что делает она с тобою!
Вспухают вены и суставы,
Нос виснет клювом над губою.
О тело женское, тугое,
Все совершенство и краса,
Предполагало ль ты такое?
Да, все грядут на небеса!

БАЛЛАДА О ДАМАХ МИНУВШИХ ВРЕМЕН

Поведайте, искать в краях каких
Мне Флору, Рим сразившую красой
Таис, бессмертьем прелестей своих
Алкивиады бывшую сестрой.
А Эхо где, чей голос неземной
Привольно разносил свои напевы
Средь диких скал, над тихою рекой?
Снега времен, давно минувших, где вы?

Где Элоиза, что мудрей других
Была, но сделалась причиной злой
Того, что оскоплен был и затих
Пьер Абеляр, позор прикрыв скуфьей?
Где приказавшая в мешок большой
Упрятать Буридана, королева,
И в Сене утопить ночной порой?
Снега времен, давно минувших, где вы?

Бланш, что была белей лилей земных,
А Берта, что звалась Большой Ступней,
Алиса, Арембур, о сколько их…
Где Жанна из семьи крестьян простой,
Которую в Руане пред толпой
Сжег англичанин, яростный от гнева?
Святая Дева, где они, Бог мой?
Снега времен, давно минувших, где вы?

Не нужно, принц, страдать вам из-за них,
Плодов не ждать от высохшего древа.
И пусть вас не тревожит этот стих:
Снега времен, давно минувших, где вы?

БАЛЛАДА О СЕНЬОРАХ МИНУВШИХ ВРЕМЕН

Из жизни кто уйдет
Калист Был Третьим наречен
И ровно на четвертый год
Сошел, оставив папский трон.
Альфонс покинул Арагон,
Артур – родимую Бретань,
И Карл Седьмой во тьме времен…
Куда девался Шарлемань?

Король шотландцев, тот урод,
Что с сатаной был обручен,
Поскольку от виска по рот
Пятном был красным отличен,
Царь Кипра тоже погребен,
Король испанский… (дело дрянь:
Не помню всех его имен)…
Куда девался Шарлемань?

Сколь ни толкуй, но кто живет,
Тот всюду смертью окружен,
И ждет, когда придет черед –
Никто судьбой не обойден.
Все, все умрут – таков закон.
Где Ланселот, который брань
Со смертью вел? Скончался он.
Куда девался Шарлемань?

Где славный наш Клакен Бретон?
Где пылкий, быстрый, словно лань,
Оверни граф, где Алансон?
Куда девался Шарлемань?

БАЛЛАДА НА СТАРОФРАНЦУЗСКОМ ЯЗЫКЕ

И все епископы святые,
Что под покровом стихарей
Епитрахилью взяв за выю,
Чтоб не обжечь руки своей,
Пытались беса гнать взашей,
Скончались, словно клир простой.
Повеял только суховей, –
Все ветер унесет с собой.

Будь император Византии
И золотой кулак имей,
Будь названным святым впервые
Из всех французских королей.
Строитель храмов и церквей
Во славу Троицы Святой, –
Ну что с того, что всех славней?
Все ветер унесет с собой.

Дофин Гренобля и иные
Достойнейшие из князей
Доле, Дижона, все прямые
Наследники больших семей;
Бери подряд любых людей,
Будь он герольд иль стремянной, –
Все тщетно, сколь ни ешь, ни пей,
Все ветер унесет с собой.

И принцы смертны в жизни сей,
Как всякий человек живой,
Как праведник и лиходей, –
Все ветер унесет с собой.

XLII

Все папы, короли, их дети,
Покинув лоно королев,
Не будут вечно жить на свете,
Землей и паствой завладев.
Жнивьем сменяется посев,
И мне б, разносчику на Ренна,
Хотелось, кроху счастья съев,
Смерть видеть честной непременно.

XLIII

Да, этот мир – увы! – не вечен,
Как думает богач-грабитель.
Срок нашей жизни быстротечен,
Всех ждет загробная обитель.
О время – медленный губитель –
Вот славный в прошлом острослов
Давно умам не повелитель,
А слабоумный средь шутов.

XLIV

Ходить с протянутой рукой
Необходимость вынуждает.
С неизъяснимою тоской
Так часто смерть он призывает,
Порой и Бога забывает,
Когда, в отчаянье скорбя,
Законы Божьи отвергает,
Готов разрушить сам себя.

XLV

Он в юности обетованной
Был кавалером, остряком,
Но, ставши старой обезьяной,
Он отвратителен во всем.
Он сносен, коль сидит молчком,
Но только приоткроет рот,
Как станет круглым дураком,
Что околесицу несет.

XLVI

А эти женщины, бедняжки,
Им хлеба не на что купить,
Поскольку новые милашки
Пришли в постели их сменить.
Зачем так рано их родить
Бог повелел – звучит укор.
Бог не желает говорить:
Проспоришь им, коль вступишь в спор.

СТАРУХЕ, СОЖАЛЕЮЩЕЙ О ПОРЕ СВОЕЙ ЮНОСТИ
(жалобы прекрасной Шлемницы)

XLVII

Я слышу сетованья той,
Что Шлемницей звалась Прекрасной:
Ей стать бы снова молодой.
Перескажу я стон напрасный:
«Ах, старость, старость! Рок ужасный,
Зачем ты рано так настиг?
И почему рукою властной
Жизнь не прервал мне в тот же миг?

XLVIII

Лишилась власти я верховной,
Дарованной мне красотой:
Купец, писец, отец духовный –
Все трепетали предо мной
И что имели за душой
Беспрекословно отдавали,
Тем завладев, что сброд людской
И увидать мечтал едва ли.

XLIX

Но я отказывала многим
Из-за лукавого мальца.
Зачем жила уставом строгим?–
Но я любила шельмеца,
Все отдавая до конца,
Хотя он был со мной крутенек
И не разыгрывал льстеца –
Меня любил он ради денег.

L

Но растоптать не смог любовь,
Напрасно злобу вызывая.
В постель меня потянет вновь
И поцелует – забываю
Несчастья тут же и не чаю
Души в злодее. Без помех
Он ластится… Я нежно таю!
А что теперь? Лишь стыд и грех!

LI

Уж тридцать лет, как умер он,
А я вот, старая, седая,
Себя представлю тех времен,
Как выглядела я нагая
(Чем стала я, какой была я!).
Вот на себя смотрю сама:
В морщинах, страшная, худая –
От жалости сойдешь с ума.

LII

Чем стали кудри золотые,
Чем лоб высокий, чистый стал,
И ушки нежные такие,
И взор, который так блистал,
Губ соблазнительный коралл,
И нос ни длинный, ни короткий,
Лица пленительный овал
И ямочка на подбородке?

LIII

Грудь небольшая, но тугая,
И руки гибкие вразлет,
Сулящие объятья рая,
Упругий, бархатный живот
И бедра, для любви оплот,
Когда она на спину ляжет,
И в сад восторгов тайный вход,
Укрытый между крепких ляжек?

LIV

Седой колтун, на лбу морщины,
Потух вскипавший смехом взгляд,
Тот, от которого мужчины
Сгорали дружно все подряд.
Повисший нос стал крючковат,
В ушах торчит щетина грубо,
И щеки дряблые висят,
Усохли сморщенные губы.

LV

Красы девичьей нет в помине!
Увял лица молочный цвет
И плеч округлых нету ныне.
А груди как? Пропал и след,
Все сморщилось – один скелет.
Вход в сад любви – фи!– не для ласки.
Упругих ляжек больше нет –
Две дряблых, сморщенных колбаски.

LVI

Так дуры, старые, глухие,
Жалея горько о былом,
Мы вспоминаем дни былые
На корточках перед костром,
В котором мы очески жжем,
Что, ярко вспыхнув, гаснут скоро…
Пылали тоже мы огнем –
Таков людской удел без спора».

БАЛЛАДА-ПОУЧЕНИЕ ПРЕКРАСНОЙ ШЛЕМНИЦЫ ВЕСЕЛЫМ ДЕВИЦАМ

Перчаточница, ты была
Моей усердной ученицей,
Ты, Бланш-Башмачница, слыла
Средь школяров своей девицей.
Есть еще время порезвиться.
Не надо быть с мужчиной гордой,
Ведь на старуху кто польстится, –
Хожденья нет монете стертой.

Колбасница, ты в плен брала
Своим искусством танцовщицы,
Не одного с ума свела
И Гийомета-Кружевница!
Но скоро лавочке закрыться –
Где ж торговать с помятой мордой.
К кюре в кухарки подрядиться
Останется монете стертой.

Жанетта-Шляпница, смела
Будь, чтоб со свободой не проститься.
Катрин-Пирожница, мила
Останься, чтоб не очутиться
Одной, прогнав мужчин. Случится
Жить и в опале, словно мертвой:
Любовь не чтит морщин на лицах
Хожденья нет монете стертой

Девицы, что со мной творится,
Вам надобно усвоить твердо:
Никто владеть мной не стремится
Хожденья нет монете стертой.

LVII

Вот вам урок! Преподала
Его отцветшая девица.
Она красавицей была,
Какой нельзя не соблазниться.
А написал сию страницу
Фремен, мой писарь. Будь охаян,
Коль сочинил он небылицу.
Ведь по слуге судим хозяин.

LVIII

Что за опасности, я знаю.
Таит любовное желанье…
Я порицанья принимаю
За то, что говорю: «Вниманье!
Смотри: двуличные созданья
К любви внушают отвращенье,
Вкусишь и страха содроганье
От их дурного поведенья».

LIX

Когда за деньги любят нас
И всех подряд, то это значит,
Что вся любовь всего на час:
Смеются девки, деньги плачут.
Все норовят поймать удачу,
Но рыцарь, – упаси Господь, –
Он к благородной даме скачет,
А не в кабак, где тешат плоть.

LX

Уже предвижу: скажет кто-то,
Что я его не убедил.
Я б поддержал его охотно,
Когда б он твердо заявил,
Что укрощать любовный пыл
Потребно лишь в пристойном месте.
Я б знать хотел: когда лишил
И кто девиц врожденной чести.

LXI

Все были честными вначале,
Никто б не мог их оскорбить.
Но вот любовью воспылали,
Ведь каждой довелось любить
Слугу ль, монаха, может быть,
Кто оказался благосклонней,
Чтоб пламя плоти потушить,
Каким горел святой Антоний.

LXII

Дружки, знакомые с Декретом,
Конечно, пламенную связь
Держали строго под секретом,
Ни с кем любовью не делясь.
Хоть эта связь оборвалась,
Постель девица снова стелет –
Любвеобилью поддалась:
Одну любовь на многих делит.

LXIII

Что их влечет? Я полагаю
(Дам не желая оскорбить):
Природа женская такая –
Живой любовью всех любить.
К тому могу лишь повторить,
Как в Реймсе говорят и в Лилле:
Втроем того не сотворить,
Что вшестером мы сотворили.

LXIV

Презрен любовник-простофиля,
А дамы, упорхнув без слов,
Сполна обманом заплатили
За восхищенную любовь.
Непрочны верность и альков,
А тем, кому предел мечтаний –
Амуры, шпаги, своры псов, –
За миг услады тьмы терзаний.

ДВОЙНАЯ БАЛЛАДА

Пускай кружат вас увлеченья,
Пусть праздник, карнавал гремит,
Оно наступит, пресыщенье,
Ведь голова у всех болит.
Страсть даже мудрых оглупит:
Сам Соломон с умом расстался,
Самсон, ослепший, с толку сбит, –
Блажен, кто страсти не поддался.

Пастух Орфей, любитель пенья
И флейты, низошел в Аид,
Где у ворот для устрашенья
Четырехглавый пес сидит.
Нарцисс, тот в воду все глядит,
Он так собой залюбовался,
Что, глядь, и сам водой покрыт, –
Блажен, кто страсти не поддался.

Сарданапал, в свои владенья
Преобразивший даже Крит,
Влюбившись, в женском облаченье
Средь юных дев и сам парит.
Пророк мудрейший, царь Давид,
Босою ножкой так прельщался,
Что даже Бог дывал забыт, –
Блажен, кто страсти не поддался.

Позорное кровосмешенье
Амнон, несчастный содомит,
Свершил в порыве вожделенья:
С Фамарь, родной сестрой, накрыт,
За что и сам он был убит.
С главой Креститель распрощался,
Поскольку Ирод пляски чтит, –
Блажен, кто страсти не поддался.

За любострастное влеченье
И я, бедняга, был избит,
Как холст вальком, без сожаленья.
Катрин Воссель за весь мой стыд
Ответить, верно, надлежит.
В тот миг Ноэль там оказался,
Он плакать был готов навзрыд, –
Блажен, кто страсти не поддался.

Ужели юношу презренье
От юной девы отвратит?
Тому не быть! Пусть хоть сожженье
Ему, как колдуну, грозит,
Ведь девы слаще, чем бисквит,
Хоть каждый в дураках остался,
Кого прельщал их внешний вид, –
Блажен, кто страсти не поддался.

LXV

Когда бы та, кому служил
Так искренне, без размышлении.
Из-за которой пережил
Такое множество мучений,
Страданий, бед и огорчений.
Сказала сразу, что на свете
Дороже ей, я б без сомнений
Любовные порвал бы сети.

LXVI

Но что бы ни посмел сказать.
Все выслушать была готова
И не пыталась возражать
Против желания любого.
Шепнешь, бывало, только слово,
Она ответит, хоть и черство.
Ну, где тут было ждать дурного.
Как угадать, что все притворство.

LXV

Приняв меня за дурака,
Она настойчиво внушала,
Что пепел – якобы мука,
Свечной нагар – оплыв металла.
Скуфья монаха шляпой стала.
Туз – тройкой. Этакая ложь
Меня, лаская, окружала –
С ней пальцем в небо попадешь.

LXVIII

Не небо, а сковорода,
Повисли тучи волчьей шкурой,
Не хлебный колос – лебеда,
И не денница – вечер хмурый.
Вином вывал напиток бурый,
А катапульта – ветряком,
Аббат с расплывшейся фигурой
Совсем молоденьким пажом.

LXIX

Меня безбожно предавали,
Я часто целовал замок,
Водили за нос, и едва ли
Кто, убегая со всех ног,
Как я, надеть штаны бы смог.
А сам он, испытав такое,
Уж непременно бы нарек
Меня возлюбленным изгоем.

LXX

Все вдребезги, гори огнем!
Любовь я проклял как крамолу –
Из-за нее пред Судным днем
Мне быть и холодну и голу.
Под лавку сунул я виолу,
Я с ней расстался навсегда.
В толпе любовников веселой,
Клянусь, не буду никогда.

LXXI

Любовь я по ветру пустил,
Кто полн надежд, гонись за нею.
Я своему по мере сил
Призванью следовать посмею.
А если спросят, как злодея,
За что любовь он отрицает,
Тем я отвечу, не робея:
«Все скажет тот, кто умирает!»

LXXII

Жду смерти я в тоске и страхе
И с белой пеной на губах.
Плююсь: вот-вот придут монахи,
Чтоб утащить мой жалкий прах.
Я для Жанет не вертопрах –
Калека, бывший на войне.
По думам, быть мне в стариках,
Хоть я еще петух вполне.

LXXIII

Скажу я Так Тибо спасибо
За то, что щедро воду лил,
За яму, не за небо, ибо
Меня в ней на цепь посадил
И долго грушами кормил.
Все помню, но душа щедра:
Хочу, чтоб тоже получил
Он за свое… et cetera.

LXXIV

Ни служащих его, ни слуг
Не осуждаю я нимало.
Мне всяк из них любезный друг,
И мне хулить их не пристало.
Робер, к примеру, добрый малый,
Ему ль обиды предъявлю!
Как любят Господа менялы,
Я эту троицу люблю.

LXXV

Я помню: выдержав беду,
Готовясь к долгому изгнанью,
Я в пятьдесят шестом году
Писал свои предуказанья,
Которые как завещанье
Распространил какой-то Каин,
То было лишь его желанье –
Не всяк трудам своим хозяин.

LXXVI

Я и не мыслю отменить
Все прежние распоряженья,
Пускай пришлось бы заложить
Мне все угодья и владенья.
Барр, он достоин поощренья:
Ему дарю к соломе мат,
Пригодный для совокупленья, –
Пускай колени не дрожат.

LXXVII

Кому-нибудь заветной доли
Не хватит вдруг. Рекомендую
Во исполненье моей воли
Идти к наследникам. Дарую
Им все, включив кровать большую.
Пусть отдадут!– так и скажи.
А я их всех поименую:
Маро, Провен, Робэн, Тюржи.

LXXVIII

В итоге надобно сказать:
Поскольку я распоряженье
Хочу Фремену диктовать
(Он все поймет в одно мгновенье,
Когда не спит), благоволеньем
Никто не будет обойден,
И по французским всем владеньям
Рескрипт да будет оглашен.

LXXIX

Уж сердце бьется еле-еле,
Чирикать больше нету сил.
Фремен, поближе сядь к постели,
Чтоб челядь тщетно слух вострила.
Возьми бумагу и чернила,
Пиши быстрей, чтоб вскоре стало
Известно, что кому могила
Моя подарит. Вот начало.

LXXX

Во имя и Отца и Сына,
Что Богородицей рожден
И с вечным Духом воедино
Как Бог Отец соединен.
Им род адамов был спасен,
Но вот заслуги никакой
У тех, кто верит, как в закон:
Что всякий умерший – святой.

LXXXI

Все умирают, проклиная,
Все смертны телом и душой.
Душа умрет, в огне сгорая,
Плоть превратится в перегной.
Достойны участи иной
Лишь патриарх или пророк.
Я полагаю, пламень злой
Их задниц праведных не жег!

LXXXII

Когда б спросили: «Что за мненье!
Ведь ты совсем не богослов!
Безумное предположенье!»
Я б отвечал: с Христовых слов
Напомнить притчу я готов:
Богач в аду горит в огне,
А нищий выше облаков,
Над ним, в небесной вышине.

LXXXIII

Но, если б увидал богач,
Как тлеет палец прокаженный,
Мгновенно прекратил бы плач
Про рот, тем пальцем охлажденный.
Кто здесь пропойца забубенный,
Спустивший все, вплоть до обуток,
Там свят: напиток благовонный
Дороговат. Ну, хватит шуток!

LXXXIV

Во имя Девы Пресвятой,
Не окочурившись в пещере,
Мне б кончить текст, начатый мной.
Худой, больной, под стать химере.
Трясучки я, по крайней мере,
По милости ее не знаю.
А про другие все потери
Молчу. Итак, я продолжаю.

LXXXV

Во-первых, Троице Святой
Я душу бедную вверяю
И богородице самой
Свою судьбу препоручаю.
О милости я умоляю
Все девять ангельских чинов:
Положат пусть к Престолу, с краю,
Мой самый лучший из даров.

LXXXVI

Великой Матери-Земле
Свое я завещаю тело,
В нем жиру ровно как в золе,
Ведь столько глада претерпело.
Пускай его хоронят смело –
Прах вечно прахом остается.
Что далеко не отлетело,
На место прежнее вернется.

LXXXVII

Потом Гийому де Вийону,
Кто был мне больше чем отцом, –
На все взирая благосклонно,
Был ласковей, чем мать с сынком,
Вернувшимся в родимый дом,
Всегда в несчастьях выручал,
Из передряг спасал, причем
Сам благодарности не знал.

LXXXVIII

Ему дарю библиотеку
И мой про «Чертов здёх» рассказ,
Что переписан человеком,
Наиправдивейшим из нас,
Ги Табари. Стиль груб подчас.
Но содержания значенье
Искупит неуклюжесть фраз.
И все другие прегрешенья.

LXXXIX

Забыла мать моя родная
Давно и радость и покой
Из-за меня. Ей завещаю
Молитву Деве Пресвятой.
Нам нет защитницы иной,
Чтоб наши утолить печали,
С ней – мы за каменной стеной,
Ведь в замках нас не привечали.

БАЛЛАДА-МОЛИТВА БОГОРОДИЦЕ

Владычица над небом и землей,
Всех адских топей и болот Царица,
Дозволь мне к кругу избранных Тобой
Как христианке присоединиться,
Хоть нет заслуг, чтоб ими мне гордиться,
Но милости Твоей благоволенья
В сто крат мои превысят прегрешенья, –
Без них душе прощенья не иметь
И неба не достигнуть, без сомненья, –
Мне с этой верой жить и умереть.

Скажи Христу – ему верна душой,
А прегрешенья – что они? – водица:
Ведь был прощен и Теофил святой,
А он ведь с чертом думал породниться.
Прощение Египетской блуднице
Твое же даровало снисхожденье, –
Не дай нам Бог такое знать паденье!
Хранить бы целомудрие и впредь
И, удостоясь таинств причащенья,
Мне б с этой верой жить и умереть.

Для женщины убогой и простой,
Не прочитавшей в жизни ни страницы,
Раи в церкви нарисован: там покой,
Играет всяк на лютне иль цевнице,
В аду ж котел, чтоб грешникам вариться.
Рай – благодать, ад – ужас и мученья,
Так помоги обресть успокоенье,
О Приснодева, ведь должны мы сметь
Свои надежды вкладывать в моленья, –
Мне с этой верой жить и умереть.

Взлелеянный Тобою от рожденья,
Иисус не ведал бы уничиженья;
Лишь только б стать нам, слабым, в утешенье,
Людскую долю вздумал Он терпеть.
Он, Всемогущий, принял смерть, глумленья;
Наш Бог таков – мое такое мненье, –
Мне с этой верой жить и умереть.

ХС

Моя любовь, красотка Роза,
Тебе ни сердца, ни печенки
Не подарю. Другая проза
Куда приятней для девчонки –
Кошель, где брякают деньжонки.
Пропащая моя душа,
Пускай висеть мне в петле тонкой –
Ей ни шиша и ни гроша.

XCI

Всего, что хочет, без меня,
Конечно, ей и так хватает.
И жар любовного огня
Мой зад давно не припекает.
Пускай все это исполняет
Мишо, наследник мой, а в мире
Его по кличке Трахаль знают,
Он похоронен в Сан-Сатире.

ХСII

Сквитаться наступил черед
Хотя б с Любовью, не со жрицей,
Ведь тщетно ждал почти что год,
Что вдруг надежда возгорится.
Вела ль себя с другим, как львица,
В желанье тело защитить?
Клянусь Марией голубицей,
Смешно об этом говорить.

XCIII

Я Ей балладу посвящаю,
Где с буквой «р» все окончанья.
Вручить ла Барру поручаю,
Когда он встретит на гулянье
То кривоносое созданье,
Ведь у него достанет духа
Спросить без ложного кривлянья:
 – Откуда двигаешься, шлюха?

БАЛЛАДА ПОДРУГЕ

Фальшивую красу, что для меня разор,
Радушье ложное: на вид она добра,
А трогать и не смей – всегда стальной отпор,
Назвать я вам решусь у смертного одра.
Сердечность у нее – пустая мишура,
Угрюмо-гордый взгляд как смертный приговор.
А вдруг не для нее Законы Топора,
Зане меня спасет, не ставя то в укор?

Мне б помощи искать, не с ней вступая в спор,
А у других людей – и мне б нашлась нора!
Разумней от нее бежать во весь опор,
Так нет же, мне мила любовная игра!
Ай! Караул!– кричу, а вовсе не «ура».
Ужели мне грозит как грешнику костер!
Где сердоболье, что дороже серебра,
Чтоб бедного спасти, не ставя то в укор?

Все сушит время, все! Красы исчезнет флёр,
И станешь ты сама как темная кора.
Любое тщание вернуть былое – вздор,
Лишь выжив из ума, в грядущем ждут добра.
Остыну я, старик. Ты сморщишься, стара.
Не медли, пей, пока ручей и чист и скор,
И помни, что пройдет счастливая пора, –
Несчастного спаси, не ставя то в укор.

Любвеобильный принц любимого двора,
Хочу чтоб милость ты и на меня простер,
Ведь добрым душам бог внушал, и не вчера:
Несчастного спаси, не ставя то в укор.

XCIV

Затем Итье Маршан идет.
Ему дарил я свой клинок,
Теперь дарю (пускай поет!)
Я рондо ровно в десять строк:
Пропой под лютню: сей стишок
Как «De profundis» по красоткам
Своим, я их назвать бы мог,
Но он вспылит – так буду кротким

РОНДО

Зачем с подругой разлучила,
Скажи мне, смерть? На что ты зла?
Зачем безжалостна была?
Ты ярости не утолила?
Ты и меня лишила силы,
Когда невинную свела
В могилу.

Одно нам сердце век служило,
Одно двоим, и жизнь светла
Была, но дева умерла
И жизнь мгновенно превратила
В могилу.

XCV

А следующий Жан Корню, –
Ему былое завещанье
На новое переменю –
Он проявлял ко мне вниманье.
Пусть он вступает в обладанье
Мной снятым садом Бурийона,
Все вычистит, починит зданья,
Запоры, крышу – все законно.

XCVI

Раз нет замка – вор и украл
Мотыгу с ручкой от кирки.
И сокол птичку б не догнал.
Чтоб дом блюсти, нужны замки,
А я навесил там крючки,
Но рано вору ухмыляться –
Они достаточно крепки,
Глядишь и ночью пригодятся.

XCVII

Сент-Аманова жена,
Которой только Бог прощает
Все, в чем была и есть грешна,
Меня за нищего считает.
Так пусть кобылу получает,
Чтоб парой с «Мерином» была,
А к «Лошачихе» припрягает,
Как мужа, «Рыжего Осла».

XCVIII

Тебе же, сир Эсслен Дени,
В Париже ставшему судьею,
Пять бочек доброго ольни,
Что я, рискуя головою,
Спер у Тюржи порой ночною.
Пусть пьет, а тронется умом,
Разбавит пусть вино водою –
Вино не вносит счастья в дом.

XCIX

Мой адвокат Шарьё Гийом,
Ему дарю в знак уваженья
Мой меч, укрытый под бельем
(Маршану на обзаведенье
Дарил я то же). В пополненье
Его мошны дарю реал,
На Тампль в каком-то заведенье
Его на мелочь разменял.

C

Затем Фурнье, мой прокурор,
Получит щедро по труду.
Неужто в дырке луидор
Радетелю я не найду!
Он отводил всегда беду,
Был справедлив, клянусь Христом!–
Должны мы доброму суду
Всемерно отвечать добром.

CI

Пусть Жак Рагье «Большую кружку»
На Гревской площади возьмет.
Но не дарма, не за полушку –
Четыре кругляша внесет.
Пусть хоть штаны он продает,
Оставив только башмачишки,
А там, как хочет, так и пьет
Под вывеской «Сосновой шишки».

СII

А вот Лувьер и Меребёф, –
Я, уважая их повадки,
Им ни коров и ни быков
Не дам – им только птички сладки.
На мелкую охоту падки,
Имеет каждый по силку –
В них попадают куропатки
Из кухни тетки Мошеку.

CIII

Когда Тюржи меня отыщет,
Плачу за бочки серебром,
Но, чтоб найти мое жилище,
Быть нужно истым колдуном.
Сидеть в Совете городском
Права вручу как сын Парижа.
Крыть пуатийским языком
Обучен парой дев бесстыжих.

CIV

Они по моде разодеты,
Живут в Немож д'Ольгов Платить,
Меж Пуату с Бретанью где-то,
Точнее не определить,
Где довелось им проводить
Деньки свои. А я с ума
Не спятил, чтоб любовь забыть
И указать, где их дома.

CV

А стражнику Рагье, что ночью
Колотит громко в деревяшку,
Желаю я всю жизнь воочью
Вкушать березовую кашку.
Пусть вымажет свою мордашку
Тем, что Байи не хочет жрать,
Фонтан ему заменит фляжку,
Ведь кашу надо запивать.

CVI

Я, Принца дураков и дур
Приветствуя с огромной свитой,
Хочу, чтобы Мишо дю Фур,
И красноречьем знаменитый,
И песенкой давно избитой
«Красотка сердца моего»,
Вам послужил. Дурак набитый,
Он там смешон, где нет его.

CVII

Ста двадцати сержантам пешим
В лице Дени Решье с Валеттом,
Всегда от рвения горевшим
На страже и зимой и летом,
Чтоб отличить их перед светом,
Шнуры на шею обещаю
Надеть, пеньковые при этом,
Вот конным что дарить – не знаю.

CVIII

Уже вторично Перроне,
Сынку побочному ла Барра,
Достойному отца вполне,
Дарю его, согласно дару
Крапленых карт, костяшек пару.
Чтоб на щите их намазюкать,
И лихорадочного жару,
Коль писать он начнет и пукать.

CIX

Я не хочу, чтоб мэтр Шоле,
Сбивая бочки и бочата,
Смысл жизни видел лишь в тесле,
Живя и вправду дубовато.
На инструмент свой небогатый
Пусть лучше выменяет шпагу
И с нею как солдат завзятый
Познает доблесть и отвагу.

СХ

Рыботорговцу Жану Лу, –
Он человек изящный, тонкий
И обожает дичь к столу, –
Как дар оставлю собачонку.
Она не обойдет сторонкой
Ни птицы на своем пути.
К тому же плащ, чтобы цыпленка.
Припрятав, мог он унести.

CXI

В делах заплечных ювелир,
Маэ – сто гвоздиков гвоздики
Ему дарю, а к ним имбирь;
От похоти слепой и дикий
Пусть в зад воткнет срамную пику,
Сосиску меж окороков,
Да так, что молоко при втыке
Невольно брызнет из сосков.

СХII

Отряду доблестных стрелков
Жана Руи из всех запасов
Вручаю волчьих шесть голов
(То мясо не для: свинопасов).
В вине дешевом, вроде кваса,
Пусть головизна отмокает, –
Отведаешь такого мяса,
И сразу разум отшибает.

CXIII

Жаркое жестче куропатки,
Жевать его одна надсада.
Его потребно есть в палатке,
Дрожа от холода: и глада
Во время длительной осады;
И если б псы не рвали сдуру
Шкур, я б сказал, как врач, что надо
И завернуться в волчьи шукры.

CXIV

Гляжу на Робине Траская,
Как он, верша делишки ловко,
Не шаркает, себя таская,
А гордо шпорит полукровку.
Ему дарю свою шумовку
Из благородного металла,
Ведь для его экипировки
Одной ее и не хватало.

CXV

Пьерро Жирару, брадобрею
Из Бур-ла-Рена, две лохани
Дарю, пусть бегает резвее:
Вдвойне в лоханях всякой дряни,
Вдвойне и золота в кармане.
Шесть лет назад неделю мяса
Мне не жалел он. Врать не станет
Вам аббатиса из Пурраса.

CXVI

О нищенствующая братия!
Доминиканцы и бегинки,
Все, все, кого бы мог собрать я,
И тюрлюпин, и тюрлюпинка, –
Вам суп куриный, кус грудинки,
По два пирожных и кровать,
Чтоб в ней, укрывшись по старинке,
О созерцанье толковать.

CXVII

Не я кормлю, их угощают
Мамаши бойких байстрючат.
Так Бог обет им возмещает,
Что был во имя Бога взят.
Пусть жизнь веселую влачат
Особенно отцы в Париже:
Они и женщин веселят
Да и к мужьям тем самым ближе.

CXVIII

Жан де Пулье во время оно
Подверг их было осужденью,
Но на позор себе с амвона
Сам опроверг свои сужденья.
Матеолус их поведенье
С де Меном тщился осмеять, –
Что Церковь чтит, в благоговенье
Должны мы тоже почитать.

CXIX

Вот потому слуга покорный
Я им и словом и делами.
Смиряя свой характер вздорный,
Так низко кланяюсь, как в храме.
Чтобы глумиться над отцами,
Безумцем истым нужно быть!–
Смиренные со всеми нами,
Они жестоко могут мстить.

СХХ

Я завещаю брату Бату,
Хотя он честный кармелит,
Глубокий шлем и алебарду –
Пусть день и ночь на страже бдит,
Чтоб Детуска, жандарм-бандит,
Его наложницы не спер.
Старик, а с девочками спит,
Он вправду дьявол из Вовёр.

CXXI

А вот хранителю печати,
Чтобы упорно воск не мять,
Желаю, и наверно, кстати,
Воск со слюной перемешать:
Надавишь пальцем, и печать
Имеет самый лучший вид.
И может Секретарь гулять,
А всех других господь хранит!

СХХII

Отделанный со вкусом хлев
Я аудиторам построю
И кресла дам – трудись, присев,
Страдающий от геморроя.
За это пусть Массе, герою,
Хороший вставят фитилек,
Ведь это он, говно такое,
Спер пояс мой и кошелек:

CXXIII

Мэтр Франсуа де ла Вакри, –
Ему шотландский ворот дам
(Смотри, брат, шею не натри!),
В тот миг, как дали по шеям,
Чтоб рыцарем стал прежний хам,
Он проклинал святых и Бога,
Взывал к чертям и слал к чертям, –
Хоть постыдился бы немного.

CXXIV

Лорану с красными глазами,
Из-за того что мать с отцом
Вино глотали кувшинами,
Дарю мешок свой, чтоб тайком
Он слезы утирал рядном.
Будь он архиепископ Бурга,
Махал бы шелковым платком, –
Да только не по псу конурка.

CXXV

Мне прокурор в Суде церковном,
Мэтр Жан Котар, дела верша,
Штраф записал. С тех пор огромный
Долг тяготеет – два гроша.
Дениз, стереть меня спеша,
В судебную ввязалась битву.
Котара нет, его душа
Пусть примет от меня молитву.

БАЛЛАДА-МОЛИТВА

Почтенный Ной, родитель винограда,
И претерпевший, как во сне дурном,
От дочерей любовную осаду
В пещере Лот, оставшийся вдовцом
(Я не в упрек упомянул о том),
Архетриклин, познавший вкус нектара,
Прошу нижайше вас принять втроем
Хмельную душу мастера Котара.

Из вашего он вышел вертограда
И душу лучшим заливал вином,
Так неужель и выпивохе надо
Еще с игольным мучиться ушком!
Отличный лучник, пьяница притом,
Он и кувшин повсюду были пара.
Сеньоры добрые, впустите вечерком
Хмельную душу мастера Котара.

Частенько видел я, как, за ограду
Цепляясь, брел он сильно под хмельком.
Однажды шишку он набил – что надо!
Споткнувшись в лавке перед мясником.
Искать на этом свете и на том
Таких пьянчуг, что красного товара!
Впустите – слышите, как просит шепотком,
Хмельную душу мастера Котара.

Принц, не плевал он на пути земном,
Он все кричал: «Я гибну от пожара!»
Но жажду не могла залить вином
Душа земельная мастера Котара.

CXXVI

Затем я Мерлю молодому
Желаю, чтоб моей казной
Занялся – тратить по-пустому
Досуг я не желаю свой.
Меняла с щедрою душой
Даст за экю по три реала,
Шесть медяков за золотой, –
Влюбленным скупость не пристала.

CXXVII

Попав в Париж как на свиданье,
Узнал я про своих сирот:
Они растут и не бараньи
У них мозги. Ну, кто найдет
Других таких, кто вмиг поймет,
В чем заключается суть дела.
Их Монтилен к себе не ждет,
Они соображают зрело.

CXXVIII

Учиться надо б их послать.
Есть мэтр Ришье – учись, ребята!
Но как глагол «даю» спрягать
Им по грамматике Донато?
Вот распевать бы «Ave, злато»,
Как будто бы Марию чтут,
И жить привольно и богато,
Не так, как клирики живут.

CXXIX

Что-что, а этот стих им ведом!
Но, забегая наперед,
Скажу, постичь величье Credo
Им разума недостает.
И, чтоб набить ребятам рот,
Свой плащ порву я на две части,
Куплю пирожные и мед –
Мальчишки обожают сласти.

СХХХ

Чего б ни стоила их порка,
Желаю лучших им манер:
Разглажена любая сборка,
Перо на шляпе, кавалер
Так изогнется, например:
«Пардон! Ну что вы! Ничего-с!»
Толкует люд: «Из высших сфер,
Видать. Откуда что взялось».

СХХХI

Прекрасных, стройных, как тростинки,
Двух певчих, – им желал бы рая, –
Что распевают под сурдинку,
Я никогда не забываю.
Я, отблеск золота сжимая
В горсти, корысть свою отверг
И точно в срок им возвращаю
Долг, после дождичка в четверг.

СХХХII

Они пируют и гарцуют –
Мне это сердце веселит,
А тридцать – сорок лет минует,
И все иной воспримет вид.
Все будет так, как Бог велит.
И кто обидеть без причины
Их норовит, пусть затвердит,
Что из детей растут мужчины.

CXXXIII

«Осьмнадцать клириков» коллеж –
Я их устрою в бурсаки.
Захочешь, так не пей, не ешь,
Спи, как зимою спят сурки.
Очнувшись от такой тоски,
Проспавши юность, возраст милый,
Окажутся, как старики,
Почти перед своей могилой.

CXXXIV

Я при раздаче бенефиций
За них прошенье б написал,
Пусть их радетель обратится
Иль тот, кто за уши их драл.
Никто б вопрос не задавал:
С чего так хлопочу за них,
Узнав: с тех пор я весел стал,
Как матерей не вижу их.

CXXXV

Затем дарю Мишо Кольду,
А вместе с ним Шарло Тарану
Сто су (Вопрос: где их найду?
Ответ: падут, как с неба манна),
Сапожек пару из сафьяна –
Что обсоюзка, что опушка! –
Чтоб обратить вниманье Жанны
Или другой какой подружки.

CXXXVI

Затем сеньору де Гриньи
(Бисетром он уже владеет)
Дарю я башню де Байи.
Пусть все, что сгнило, что ржавеет,
Заменит он – не пожалеет.
А денег на ремонт такой
Достанет где и как сумеет, –
А у меня кошель пустой.

CXXXVII

Тибо, конечно, де ла Гарду…
Тибо? Ошибся, он ведь Жан.
Что дать, не обратясь к ломбарду
(Я год платил, а он был пьян, –
Лишь Бог рассеял сей дурман), –
Ему «Бочоночек» с подносом.
Женевуа, он – старикан
И как питух не вышел носом.

CXXXVIII

Мэтр Басанье, мастак великий
Судейских дел, не для борделя
Ему корзиночку гвоздики,
А вместе с ним и для Рюэля,
Мотена Жана и Рознеля –
Пусть в сердце обретут опору
И служат ревностней от зелья
Слуге святого Христофора.

CXXXIX

Ему же самому балладу
Для дамы, что прекрасней всех;
Амур принес ее в награду,
Когда средь рыцарских потех
Он, сняв доспехи, без помех
В Самюре всех опередил.
Столь ослепительный успех
Имели Гектор иль Троил.

БАЛЛАДА ДЛЯ РОБЕРА Д'ЭСТУТВИЛЯ

Аврора смотрит: сокол обиходный
Меж облаков, свершая круг, парит.
Беспечно жаворонок час восходный,
Резвясь, приветной песней веселит.
Упавши, сокол птицу закогтит.
Амур один так метко бьет стрелою,
Заранее внеся нас в свой рескрипт,
А посему быть вместе нам с тобою.

Души моей ты дамой благородной
Единожды назначенная быть!
Лавр да укроет нас правоугодный,
Олива горечь нам поможет смыть.
Разумно ли обычаи не чтить,
Ежели шел их верною стезею?
Заветов древних не переменить,
А посему быть вместе нам с тобою.

И я страдаю горечью бесплодной,
Какой судьба посмела уязвить.
Но верю я, что ветерок свободный
Развеет дым, не будет боль чадить.
Свое же семя как могу забыть.
И плод невинный, схожий так со мною!
Мне Бог предрек то поле бороздить,
А посему быть вместе нам с тобою.

Принцесса, вновь хочу я повторить:
Нам не делить сердца – свое, чужое.
Ты тоже можешь это подтвердить,
А посему быть вместе нам с тобою.

CXL

Пердрье, ни Франсуа, ни Жана,
Не осчастливлю нипочем,
Поскольку я и сам не стану,
Как им хотелось, богачом.
Был Франсуа моим дружком.
Но, будто бы играя в жмурки,
Злым, словно пламя, языком
Он и меня ославил в Бурге.

CXLI

Рецепт готовить фрикасе
Тайван мне не помог найти,
Хоть просмотрел я книги все,
Макер же, Бог его прости,
Что жарил дьявола в шерсти,
Чтоб пахнул тот отменно скверно,
Мне тут же дал. Любой прочти –
Я излагаю достоверно.

БАЛЛАДА ЗАВИСТНИКАМ

Смолу, селитру, арсеник сернистый
С расплавленным, клокочущим свинцом,
Что даже камень делает мучнистым,
Перемешать и сдобрить все притом
И щелоком, и желтым мышьяком,
Залить водой, в которой зад вонючий
Мыл прокаженный, заживо гниючий,
Добавить кровь дракона, пот сквалыг
И желчи волчьей, лисьей и барсучьей, –
Так жарится завистников язык.

В густой слюне, исторгнутой нечистым,
Беззубым, черным, пакостным котом,
Забывшим, что когда-то был пушистым,
Или больным водобоязнью псом,
Иль загнанным до смерти лошаком.
А можно в жиже, смрадной и тягучей,
Где долго возлежал кабан шатучий,
Вспухающий, как мерзостный гнойник,
От нечисти ползучей и летучей, –
Так жарится завистников язык.

В растворе сулемы, отраве истой,
Хлебнув которой, миг не проживем,
В той жидкости, зловеще кровянистой.
Что у цирюльника в тазу большом,
Позеленев, начнет чернеть потом;
В лоханях, где лежат пеленки кучей,
Чтоб отстирать с них детский кал липучий,
В горшках, что служат девкам как нужник
По всем борделям, где я гость бегучий, –
Так жарится завистников язык.

Любезный принц, и добрый, и могучий,
К подобным яствам явно не привык,
И не пытайся, сам себя не мучай,
Но с поросенком, прикажи на случай,
Зажарят пусть завистников язык.

CXLII

Балладу «Спор с Готье» гурману
Андрэ Куро я посылаю,
А вот к высокому тирану
Вопросов я не обращаю.
С ним ссорясь, – истина святая!–
Я ничего не изменю.
Когда живешь в домишке с краю,
Не попадешься в западню.

CXLIII

Готье же не боюсь нимало,
Ведь нам обоим не даны
Ни капиталы, ни вассалы,
Мы одинаково бедны.
Но он твердит, что мы должны
Довольны быть зимой и летом,
Мне ж бедность хуже сатаны.
Кто прав? Поговорим об этом.

БАЛЛАДА
(разногласия с Франком Готье)

В просторной комнате, циновками обитой,
С жаровней пышущей, на мягких тюфяках
Пузатый иерей с веселой сидонитой,
Что разодета в пух, раздета нагло в прах.
Подглядываю в щель, все на моих глазах:
И днем и ночью пьют глинтвейны и оршады,
Целуются, шалят; хохочут – нету слада,
То голые лежат, ведь слаще так любить.
И мне, чтоб одолеть тоску с досадой, надо
Жить в удовольствие – что лучше может быть.

Когда бы Франк Готье с женою деловитой
Вкусил всех этих благ с понятием в делах,
Он не признал бы жизнь на сером хлебе сытой
И лакомством чеснок, которым весь пропах.
Ни простоквашу их, ни варево в горшках
Принять я не могу за щедрость и награду.
Они гордятся тем, что спят посреди сада
Под розовым кустом? Зачем постель стелить?
Да, каждому своя дарована услада.
Жить в удовольствие – что лучше может быть.

Вся жизнь их – грубый хлеб, овес замешан с житом,
Напиток – круглый год водица в кувшинах.
И, если б вынуждал угрозой быть убитым
Вести такую жизнь меня смертельный страх,
Я предпочел бы смерть и медленно не чах.
Но раз Готье с женой любви предаться рады
В кустах шиповника, укрывших их от взгляда
Дурного – пусть!– не смею возразить,
Ведь если пахарь ты, в земле твоя отрада, –
Жить в удовольствие – что лучше может быть.

Достигнуть нужно, принц, согласия и лада,
Как я о том сужу, и всем бы так судить.
Твердили с детства мне, и я усвоил смлада:
Жить в удовольствие – что лучше может быть

CXLIV

Поскольку Библию познала
Катрин Брюйер, даю ей право,
Чтобы молитвой наставляла
Она и вся ее орава
Девиц испорченного нрава
Не на одре, а там, где в раже
Язвят налево и направо, –
На рынке полотна и пряжи.

БАЛЛАДА ПАРИЖАНКАМ

В карман не лезут за словцом,
Считается, венецианки,
Владели ловко языком
Все сводни, древние вакханки;
Ломбардки, римлянки, миланки –
Их всех не переговоришь, –
Пьемонтки и перуджианки,
Но на язык остер Париж.

Петь, разливаясь соловьем,
Горазды неаполитанки,
Трещат без умолку кругом
На всех наречьях иностранки:
Венгерки, немки и гречанки –
Их всех и в память не вместишь, –
И каталонки, и испанки,
Но на язык остер Париж.

Бретонка ищет слов с трудом,
Ей, как швейцарке, англичанке,
Не переспорить нипочем
С Пти-Пон торговки-горожанки,
Как ни эльзаске, ни фламандке
(Вон сколько перечислил, ишь!)
И даже из Кале гражданке –
Ведь на язык остер Париж.

Принц, остроумья парижанки
Ни с чем на свете не сравнишь.
Шумны, конечно, итальянки,
Но на язык остер Париж.

CXLV

Взгляни, то парой, то втроем
Сидят, сминая платьев сборки,
У церкви, за монастырем.
Прислушавшись к скороговорке,
Поймешь, что эти тараторки
Макробия не ставят в грош:
Идет такая переборка
Костей, что их не соберешь.

CXLVI

Монмартр – гора почти святая,
Ей, благочестьем обуян,
Я холм с аббатством завещаю,
Зовутся оба «Валерьян»,
И мой рескрипт, что в Риме дан, –
Грехов прощенье на полгода:
Входи любой из христиан
Туда, где нет мужчинам входа.

CXLVII

Служанок, слуг домов богатых
Зову ночной устроить пир
(Искать не будем виноватых!).
Пирог сюда, пирожных, сыр,
Вина – уж пир, так на весь мир.
Хозяевам пусть сладко спится,
А вы устройте свой турнир –
В осла сыграйте и ослицу.

CXLVIII

Я ничего девицам знатным,
У коих есть отец и мать,
Дать не могу. Став деликатным.
Служанкам все успел раздать.
Хотя для них как благодать
Была б и крошка. Как гостинца
Ее все продолжают ждать,
Дни проводя у якобинцев,

CXLIX

У целестинцев, картезианцев.
Хотя их образ жизни строг,
В отличие от голодранцев,
Даров им много выдал бог.
Кто наблюдать за ними мог,
С презреньем говорят: «Пастилки!»,
Но рацион их так убог,
Что недостоин и ухмылки.

CL

Марго-толстушка – посмотри!–
С лицом прелестным на портрете,
Она всегда, черт побери,
И на виду, и на примете.
(Она милей мне всех на свете,
А я всегда ее услада.)
И, если кто-то ее встретит,
Пускай прочтет мою балладу.

БАЛЛАДА ТОЛСТУШКЕ МАРГО

Вам кажется, я шут и идиот,
Раз я слуга у той, в кого влюблен?
В ней прелесть самый тонкий вкус найдет.
Ей щит и меч мой верный посвящен.
Повесы в дверь, я хвать горшок – и вон,
Тихонечко смываюсь за вином.
Хлеб, сыр, вода – все будет за столом.
Пресыщенным, скажу им: «Bene stat!»
А похоть вспыхнет, вновь прошу тайком
В бордель, где мы торгуем всем подряд.

Когда же ласки даром раздает
Моя Марго, я в сердце уязвлен,
Что душу, кажется, отдам вот-вот.
С нее срываю пояс, балахон
И ну чесать ее со всех сторон.
Она вопит: «Антихрист!» – и Христом
Клянется слезно честной быть потом
И больше не блудить. Тому и рад,
Печать под нос ей ставлю кулаком
В борделе, где торгуем всем подряд.

В постели мир с любовью настает.
Пуская ветры злей, чем скорпион,
Марго, смеясь, рукой мне шею гнет,
Кричит: «Го-го!» – и гонит под уклон.
Так, опьянясь, впадаем оба в сон.
И утром, похоть чуя животом,
Она садится на меня верхом,
Чтоб груш не мять, и плоский, словно плат,
Раздавлен, наслаждаюсь я грехом
В борделе, где торгуем всем подряд.

В мороз и дождь мне здесь и хлеб, и дом.
И жить блуднице нужно с блудником.
Любому лестно зрить себя в другом.
Ленивый кот – ленивей нет мышат.
Отребье любим – с ним мы и живем.
Нам честь не в честь, она здесь ни при чем,
В борделе, где торгуем всем подряд.

CLI

Я завещаю, чтоб Идола
С Бретонкой Жанной, две девицы,
Публичную открыли школу,
Где мэтров учат ученицы, –
Того лишь в Мэнской нет темнице.
Не нужно красных фонарей!
Ведь это самое творится
Везде и всюду меж людей.

СLII

Я завещаю, чтоб Жоли
Во исполнение желанья
Букет из роз преподнесли
Из сада моего страданья.
Ученье – лучшее даянье,
И потому-то мой наказ:
Анри, как знак благодеянья
Вручи их двести двадцать раз.

СLIII

Не знаю, что мне завещать
Отелю Дьё, другим больницам.
Не здесь же шутки расточать,
Не над больными же глумиться!
Всяк нищим уделить стремится
Остатки своего стола:
Я ел гуся, вот кость от птицы, –
Люд мелок, значит, мзда мала.

CLIV

Цирюльнику Колен Галярну,
Что рядом с травником живет,
Я завещаю: пусть из Марны
Он льдину в дом приволочет.
Кусок положит на живот
И, зиму ощутив при этом,
Так и лежит примерно с год,
Зато теплее станет летом.

CLV

Я не Подкидышам, заблудшим
Ребятам должен помогать.
Ходить к Идоле – самым лучшим
Им мнится в жизни. Там искать
И нужно их, чтоб преподать
Урок последний и простой.
Попробуйте меня понять
Разумной, трезвой головой.

ДОБРЫЙ СОВЕТ БЕСПУТНЫМ РЕБЯТАМ

CLVI

Вы, парни, думайте скорей,
Как роз на шляпах не лишиться.
С руками липкими, как клей;
Когда захочется спуститься
В долину воровства резвиться,
Представьте-ка житье-бытье:
Хоть чтил юстиции границы,
Но вздернут был Кален Кайё.

CLVII

Игра совсем не в три гроша.
Пусть проигравший твердо знает:
Здесь ставка – тело и душа,
И смерть с позором принимает.
Кто выиграл, не получает
И тот царицу Карфагена.
Пусть всяк заранее смекает,
За что платить такую цену.

CLVIII

еще есть истина одна.
Я с вами поделюсь советом:
Есть бочка – вылакай до дна,
Тяни вино зимой и летом
И денег не жалей при этом.
Кому б ты их оставить мог,
Навек прощаясь с этим светом?
Что дурно добыто – не впрок.

ПОУЧИТЕЛЬНАЯ БАЛЛАДА

Когда торгуешь буллами святыми,
Когда ты и мошенник и игрок,
Фальшивыми мухлюешь золотыми
И ждет тебя расплата – кипяток;
Когда ни вера, ни закон не впрок,
Когда ты – вор, слывешь совсем пропащим,
Куда несешь ты золота мешок?
В таверну, прямо к девочкам гулящим.

Цимбалы, лютня с шутками густыми,
Как будто их безумный шут извлек
Из рукава с полосками цветными;
На фарс с моралите, сбиваясь с ног,
Сбегаются село и городок;
Зернь, карты, кегли с тюхой проходящим,
Чтоб выиграть и тут же наутек,
В таверну, прямо к девочкам гулящим.

Позор, бесчестье, не встречаясь с ними,
Ты пашешь землю, мечешь сено в стог,
Возясь с мулами, с лошадьми своими,
Когда постигнуть грамоты не смог.
Играешь с ними – из пеньки в свой срок
Совьешь веревочку с усердьем вящим.
Чему дивиться, если труд утек
В таверну, прямо к девочкам гулящим.

Камзол расшит шнурами золотыми,
дырявый плащ, опорки, все мы тащим
Туда, где честно доят нас, как вымя, –
В таверну, прямо к девочкам гулящим.

CLIX

Друзья в гульбе, к вам обращаюсь,
Кто плотью тверд, но слаб душой:
Живите, тьмы остерегаясь,
Она покроет чернотой
Ушедших даже в мир иной.
Старайтесь жизнь прожить достойно
Во имя истины простой:
Коль умирать, умри спокойно.

CLX

Я в дом Пятнадцати по Двадцать
(А проще бы сказать – трехсот)
Слепых, куда бредет спасаться
Лишенный зрения народ,
Дарую – всяк меня поймет –
Очки большие без футляра:
Пусть различают, кто есть скот,
Где чистых, где нечистых пара.

CLXI

Здесь нету игр, не слышно смеха,
И чтоб деньжонок прикопить,
Ничто им, верно, не помеха,
На них могли б кровать купить,
Вино в большое брюхо лить,
Плясать, чтоб улица тряслась,
Но сколько праздника ни длить,
В конце останется лишь грязь.

CLXII

Вот я смотрю на черепа
Над братской ямою. Когда-то
Была бы знатная толпа:
Сановники епископата,
Чиновники из магистрата –
О всех я б мог поговорить,
Но кто тут вор, кто член палаты,
Теперь никак не отличить.

CLXIII

Те важно за столом сидели,
Те гнулись наподобье дуг,
Одни творили что хотели,
Других же сковывал испуг
И раболепствие. Как вдруг
В одну могилу загремели,
Где нету ни господ, ни слуг,
Где все одной достигли цели.

CLXIV

Теперь их нет. Бог взял их души,
И сгнили мертвые тела.
То был сеньор или чинуша
Иль дама знатная была.
Пусть ели с царского стола,
Им крем и рис ласкали вкус,
Забавы, шутки смерть смела, –
И да простит им все Иисус!

CLXV

Завет мой мертвым посвящен,
А потому оповещаю
Всех судей, регентов и трон:
Кто беззаконье отвергая
И блага обществу желая,
За право всех костьми бы лег,
Их примут, все грехи прощая,
И Доминик святой и Бог.

CLXVI

Что завещать Жаке Кардону,
Ума не приложу, но это
Не значит, что прошу пардону;
Вот разве только будет спета
Ему моя бержеронетта
С условьем: петь, но как певица
Марьон Патард, а слуха нету,
Иди подальше – по горчицу.

ПЕСНЯ

По возвращении из тюрьмы жестокой,
Где не расстался с жизнью я чуть было,
Завистница Фортуна осудила,
Не пожалела в горести глубокой,
Но и она про месть свою забыла
По возвращеньи.

А если безрассудно рассудила,
И я расстанусь с жизнью одинокой,
Пускай господь возьмет в свой дом высокий
Живую душу, что тюрьма хранила
До возвращенья.

CLXVII

Затем желаю я Ламеру,
Спознавшись с силой колдовской,
Чтоб он любимым был без меры
(Не соблазнившись ни одной –
Ни юной девой, ни женой!)
И с сотню раз был протаранен
За вечер, чтоб забыл покой
От зависти Ажье Датчанин.

CLXVIII

Дарю страдающим любовью –
К тому, что им Шартье принес,
Кропильницу при изголовье,
Наполненную солью слез,
С кропилом из цветущих роз,
А все за то, чтоб монотонно
Молитву каждый произнес
За упокой души Вийона.

CLXIX

Желаю мэтру Жаку Жаму,
Что копит, копит капитал:
Пускай берет любую даму
И столько, сколько их встречал,
Лишь в жены никого б не брал.
Кому ж наследство остается?
Раз это свинство, я б сказал, –
Пусть к поросятам и вернется.

CLXX

А вот курносый сенешаль
(Он как-то долг мой заплатил)
Пусть будет маршалом, не жаль!
И марширует что есть сил.
Ему брехни наворотил,
Чтоб он от скуки не подох,
Пока он палочки рубил, –
Кто петь горазд, тот в деле плох.

CLXXI

Даю я шевалье дю Ге
В пажи двух молодых ребят:
Вот Филибер, толстяк Марке,
Они стояли и стоят
На страже у закрытых врат
И были паиньки притом.
Увы! уволить их хотят –
Придется топать босиком.

CLXXII

Шапеллену я часовню
С тонзурою своей дарую –
Возможность здесь с уменьем ровня:
Пусть служит мессу, но «сухую».
Его без памяти люблю я,
Ему и свой приход отдам, –
Не хочет в душу лезть чужую,
Он исповедует лишь дам.

CLXXIII

Мои постигший побужденья,
Мэтр Жан Кале, известный плут,
Не видевший меня с рожденья,
Не знавший, как меня зовут,
Пусть на себя возьмет он труд
По пересмотру завещанья:
Вдруг да наследники сочтут
Невместными мои даянья.

CLXXIV

Перетолкует, истолкует,
Где посветлей, где потемней,
Перетасует, подтасует
Рукою опытной своей,
Хоть сам совсем не грамотей,
Но выразит, чтоб смысл был ясен
Иль темен – то ему видней,
А я заранее согласен.

CLXXV

А если кто-то отойдет
За это время в мир иной,
Пусть Жан Кале его найдет
И там вручит подарок мой.
Но если, завистью больной,
Он этот дар себе приветит,
То грешною своей душой
Сам перед Господом ответит.

CLXXVI

В Сент-Авуа, в капелле скромной,
Меня пусть тихо погребут
И только мой портрет огромный
Для лицезренья вознесут,
И то, коль дешево возьмут.
Гробница? Мрамор? Он тяжел
И весит далеко не пуд, –
Того гляди, провалит пол.

CLXXVII

Хочу, чтоб вкруг плиты моей
Без добавленья, исправленья,
Хоть углем, если нет кистей,
Напишут пусть стихотворенье,
А в нем без всякого стесненья
Да будет сказано о том,
Каким без преувеличенья
Я был всегда весельчаком.

ЭПИТАФИЯ

CLXXVIII

ЗДЕСЬ, В САМОЙ СКУДНОЙ ИЗ ХИБАР,
СТРЕЛОЙ АМУРА ПОРАЖЕН,
СПИТ БЕДНЫЙ, МАЛЕНЬКИЙ ШКОЛЯР,
ЧТО ЗВАЛСЯ ФРАНСУА ВИЙОН.
ХОТЬ НЕ БЫЛ ПАХАРЕМ РОЖДЕН,
НО – ТО ПРИЗНАЕТ МЛАД И СТАР –
СТОЛ, КОРОБ, ХЛЕБ – ВСЕ РОЗДАЛ ОН,
А БОГУ СТИХ ДИКТУЕТ В ДАР

BEPCET
(рондо)

СИР, ВЕЧНЫЙ УГОТОВЬ ЕМУ ПОКОЙ,
ПУСТЬ СВЕТ НАД НИМ ВОВЕК ПРЕБУДЕТ ЯСНЫЙ,
ОН И ПЕТРУШКИ НЕ ЖЕВАЛ, НЕСЧАСТНЫЙ,
И ДАЖЕ МИСКИ НЕ ИМЕЛ ПРОСТОЙ.
БЕЗБРОВЫЙ, ЛЫСЫЙ, С БРИТОЙ БОРОДОЙ,
БЫЛ К РЕПЕ ЧИЩЕНОЙ ЛИЦОМ ПРИЧАСТНЫЙ, –
СИР, ВЕЧНЫЙ УГОТОВЬ ЕМУ ПОКОЙ.

ЛОПАТОЙ НАПОДДАВ ПОД ЗАД
ХУДОЙ, ЕГО ПОСЛАЛ В ИЗГНАНЬЕ РОК УЖАСНЫЙ.
– Я В СУД ПОДАМ!– ВОСКЛИКНУЛ НЕСОГЛАСНЫЙ,
ПОДНЯТЬ ПЫТАЯСЬ НЕУМЕСТНЫЙ ВОЙ.
СИР, ВЕЧНЫЙ УГОТОВЬ ЕМУ ПОКОЙ.

CLXXIX

Хочу, чтоб колокол стеклянный
Ударил мощно, в полный глас,
И все сердца тоскою странной
Невольно дрогнули тотчас.
О колокол, он многих спас
От бед – грозы, ножей, пожара.
Звучал он часто как приказ,
И тут же прекращалась свара.

CLXXX

Четыре хлеба звонарям,
Полдюжины, коль будет мало!
Столь щедрыми и богачам
Быть как-то даже не пристало.
Щедрее камни лишь бросала
Толпа в святого. Вот Воллан,
Ему и жить осталось мало,
Второй же – Гард, конечно, Жан.

CLXXXI

Итак, чтоб кончить с делом этим,
Душеприказчиков моих,
Людей, что всех честней на свете,
Где сядешь, там и слезешь с них,
Нет, не бахвалов записных,
Хоть, видит Бог, есть чем гордиться,
Перечисляю шестерых.
Фермен, переверни страницу.

CLXXXII

Сам мэтр Бельфе, он первым будет в
Суде парижском менестрель.
Вторым? Уж пусть не обессудит
Мессир Гийом де Коломбель.
Конечно, если канитель
Им это вовсе не зазорна.
А третий? Жувениль Мишель.
Я всех троих прошу покорно.

CLXXXIII

Но если станут уклоняться,
Боясь расходов и долгов,
И потихоньку устраняться,
Я трех других назвать готов,
Достойных самых лучших слов:
Филип Брюнель, тут спору нет,
Он молодец из молодцов,
Затем Рагье, его сосед.

CLXXXIV

А третьим будет мэтр Жак Жам.
Все трое в благости сравняться:
Их души рвутся к небесам
И Бога потому боятся.
Они скорее разорятся,
Чем не исполнят мой завет,
И будут от души смеяться,
Коли на них управы нет.

CLXXXV

А регистратор завещаний,
По имени Тома Трико,
Молодчик, полный упований,
Он не получит ничего.
За счет его же самого
Я б рад был выпить. Будь пикета
Он мастер, я бы для него
Не пожалел «Дыры Перетты».

CLXXXVI

Невыносимые страданья:
То в бок стреляет, то в висок.
Душеприказчики в молчанье,
Всяк свой зажавши уголок,
Растянут саван. Приволок
Хоть маслица б для ламп дю Рю.
Торопит боль, настал мой срок.
Я всех людей благодарю.

БАЛЛАДА ПРОЩЕНИЯ

Я у монахов-нищебродов
Всех достославных орденов,
У ротозеев и юродов,
У шлюх, владелиц бардаков,
У щеголей и вахлаков,
У знающих, что за терпенье
Для узких нужно башмаков, –
У всех людей прошу прощенья.

У девок, что гостям в угоду
Грудь оголяют до сосков,
У скоморошьего народа:
У лицедеев и шутов,
У приручателей сурков,
У всех, кто ладит представленья
Под звон гремушек, бубенцов, –
У всех людей прошу прощенья.

Но не у ссученной породы,
Из-за которой – будь здоров!–
Грыз сухари почти с полгода.
Я не боюсь дерьмовых псов,
Я сам на них насрать готов,
Да вот болтаюсь в заточенье.
Итак, на брань не тратя слов,
Я у людей прошу прощенья.

Пусть молотилами цепов,
Дубинками без сожаленья
Считают ребра подлецов. –
Я у людей прошу прощенья.

БАЛЛАДА,КОТОРАЯ СЛУЖИТ ЗАКЛЮЧЕНИЕМ

Вот завершилось завещанье,
Что сочинил бедняк Вийон.
Прошу вас в красном одеянье
Быть на обряде похорон:
Любовью удостоен он
Великомученика доли,
Мошонкой клялся в том, пижон,
Решив покинуть мир юдоли.

Поверить в то есть основанье:
Ведь та, в кого он был влюблен,
Отправила его в изгнанье,
Как тварь какую выгнав вон,
Да так, что мчась на Руссильён,
Одежду в клочья, взвыв от боли,
Рвал о кусты и, оголен,
Решил оставить мир юдоли.

Так и закончились страданья:
В одни лохмотья облачен,
Скончался он, но в миг прощанья
Был вновь любовью уязвлен
Больней, чем если б был пронзен
Шпеньком от пряжки. Поневоле
Был этим всякий удивлен:
Ведь покидал он мир юдоли.

Принц, гордый кречет, посвящен
Будь в суть его последней воли:
Он выпил кварту морийён,
Решив покинуть мир юдоли.

Примечания:

I
Тибо де Оссиньи (?–1473) – епископ Орлеанский и Мэнский, из чьей тюрьмы 2 октября 1461 года освободил Вийона король Франции Людовик XI.

V
«…как за Котаровы раденья» – Жан Котар (?–1461) – каноник церквей Сент-Пьер и Сент-Этьен, в 1455 году числился прокурором церковного суда, за какую-то провинность наложил на Вийона штраф. Между тем Котар был знаменит своим пьянством, скончался
примерно за год до написания «Завещания», чему посвящена «Баллада-молитва», также включенная в текст поэмы.

«…не по книге» – упомянутые ниже пикары, еретическая секта, отрицали необходимость молитвы вообще, так что в данном тексте «читать молитву не по книге» означает не читать молитву вовсе. Секта пикаров была широко распространена в Дуэ и Лилле, куда Вийон отсылает епископа (т. е. того самого Тибо де Оссиньи, который заточил его в тюрьму) для обучения ересям и алкоголизму.

VI
Стих седьмой псалма 108: «Когда будет судиться, да выйдет виновным, и молитва его да будет во грех».

IX
Марциал – в данном случае епископ Лиможский (III век), знаменитый своей отвагой.

XII
Пишет автор толкований – в данном случае имеются в виду толкования к Аристотелю, созданные арабским (жившим в Андалусии) ученым Ибн-Рушдом (1126–1198), известным в Европе под именем Аверроэс.

XV
«Роман о Розе» – наиболее знаменитый средневековый роман в стихах, написанный Гийомом де Лоррисом и Жаном де Меном в XIII в.

XVII–XX
Рассказ об Александре Македонском и пирате Диомеде Вийон позаимствовал, по собственному признанию, у Валерия Максима (III век), который, в  свою очередь, извлек его из «Республики» Цицерона.

XXX
Бенедикт – Бенедикт Нурсийский, основатель нищенствующего ордена бенедиктинцев (ок. 530 г.). Ю. А. Кожевников ввел упоминание этого ордена и самого Св. Бенедикта вместо названного в оригинале ордена Картезианцев, основанного в 1084 г.

Целестин – будущий папа Целестин V, в 1251 году основал в Южной Италии монашеский орден (как ветвь ордена бенедиктинцев).

XXXIII
Что написал, то написал – почти точная цитата из Евангелия: «Первосвященники же Иудейские сказали Пилату: не пиши: Царь Иудейский, но что Он  говорил: Я Царь Иудейский. Пилат отвечал: что я написал, то написал». (Иоанн, 19, 21–22).

XXXVI
Жак Кер (?–1461) – богатейший купец и банкир; в 1451 году, однако, был лишен состояния и изгнан из Франции.

 

Баллада о дамах минувших времен

После XLI строфы Вийон (см. предисловие) начинает вкраплять в текст «Завещания» баллады и иные произведения, очевидно, созданные им в прежние годы. Эта баллада – по-видимому, самое прославленное произведение Вийона) и мы cчитаем необходимым поместить в примечания большинство известных переводов баллады, созданных русскими поэтами в XX веке.

Флора – в римской мифологии богиня цветения и юности; в средние века это имя стало синонимом куртизанки.

Таис – у нас известна как «Таис Афинская» – куртизанка, сопровождавшая в походах Александра Македонского.

Алкивиада (у Вийона – «Архипиада») – имя это вызвано к жизни ошибкой историков: философ Боэций (V век) называл Алкивиада образцом красоты, но средневековые толкователи ошиблись и перепутали его с женщиной, заодно исказив имя.

Эхо – нимфа (см. «Метаморфозы» Овидия), вызвавшая гнев богини Геры. Та же история пересказана в «Романе о Розе».

Элоиза (1101–1162) – возлюбленная философа Пьера Абеляра (1079–1142), которого родичи Элоизы оскопили, дабы сделать невозможным их брак.

Королева, приказавшая утопить Буридана – видимо, средневековая легенда, ибо философ Жан Буридан (ок.1300–1358), хотя молва и приписывала ему (схоласту!) множество связей с высокородными дамами, едва ли мог быть любовником Маргариты Бургундской, жены Людовика X, либо Жанны Наваррской, жены Филиппа IV, хотя и ту и другую легенда наделила изрядной распутностью. Буридан был намного моложе обеих.

Бланш – вероятно, Бланка Кастильская (1188– 1252), жена Людовика VIII, мать Людовика IX Святого.

Берта, что звалась Большой ступней (или Большой Ногой) – жена короля Пипина Короткого, мать Карла Великого.

Алиса (а у Вийона еще и Битриса) – обычные имена французских рыцарских романов, кого имел в виду Вийон – видимо, установить уже нельзя.

Арембур (?–1220) – графиня Менская.

Жанна – Жанна д'Арк (1412–1431) – факт ее сожжения в Руане на площади был поставлен под сомнение лишь в XX веке.

Приводим другие переводы той же баллады:
Перевод Валерия Брюсова впервые опубликован в 1913 году.
Также в 1913 году был впервые опубликован перевод Николая Гумилева.
В 1914 году были опубликованы переводы Вийона, выполненные Сергеем Пинусом (подробней см. предисловие).
В газете «Русские ведомости» (8 ноября 1914 года Владимир Жаботинский впервые опубликовал, а поздне в начале 30-х годов переиздал свой перевод этой баллады; заметим, что свои переводы из Вийона Жаботинский считал «вольными».
В 1916 году был опубликован перевод Ильи Эренбурга – притом в дальнейшем текст переделкам не подвергался.
Одаренный поэт, прозаик и художник Павел Лыжин (1896–1969) оказался в эмиграции почти случайно: отравленный ядовитыми газами в первую мировую войну в Финляндии на отдыхе, в Россию он уже не возвратился. Жил в Праге, причем, как и некоторые другие представители русской технической интеллигенции, советскими войсками, занявшими Прагу в 1945 году, тронут не был – но остался без возможности печататься как на Западе, так и на Востоке. Именно во второй половине 40-х годов он создал на русском языке большую антологию французской поэзии, рукопись ее была передана вдовой поэта в Москву (в середине 50-х годов Лыжин уехал к брату в Париж, где и умер). Разумеется, Вийон был в этой антологии представлен самыми знаменитыми балладами, мы воспроизводим их по автографу.
В 1963 году, в первом отдельном сборнике Вийона был опубликован перевод Феликса Мендельсона.
В 1973 году в эмигрантской периодике был опубликован ряд переводов из Вийона, сделанных Валерием Перелешиным, жившим в те годы (с 1953 до 1992, года его смерти) в Рио-де-Жанейро. Появление в переводе «налима» – единственной рыбы рода тресковых, живущей в реках, – не умаляет его достоинств, да и кто знает – не водились ли в Сене XIV века если не налимы, то хоть какие-то крупные рыбины. Приводим перевод баллады.
В приложении к советскому изданию произведений Вийона на французском языке был впервые опубликован ряд новых переводов, в том числе перевод Валентина Дмитриева.
В «авторском» Вийоне Юрия Корнеева, изданном в 1996 г., находим и его переложение.

 

Баллада о сеньорах минувших времен

Эта баллада, задуманная, видимо, как «парная» к предыдущей, стала куда менее хрестоматийной: отчасти, возможно, потому, что в ней перечислены преимущественно реальные люди, жившие и умершие незадолго до времени Вийона.

Каллист Третий – папа Римский, в миру Альфонсо Борджа (1378–1458).

Альфонс – Альфонс V, король Арагонский (1385– 1458).

(Далее Ю. Кожевниковым пропущен «герцог Бурбонский» – Карл I, герцог Бурбонский (1401–1456), упоминание о нем сохранено в переводах Ф. Мендельсона и Ю. Корнеева, приводимых ниже.)

Артур – Артур III, герцог Бретонский, коннетабль Франции (1396–1458).

Карл VII – король Франции (1403–1461).

Шарлемань – Карл Великий.

Король шотландцев – Иаков II (1437–1460).

Царь Кипра – Иоанн III (?–1458).

Король испанский – Иоанн II Кастильский (1405– 1454).

Ланселот – Ласло Австрийский (1440–1457) – король Венгрии, Польши и Богемии, намеревался просить руки дочери Карла VII Мадлены Французской, но скончался в возрасте семнадцати лет.

Клакен Бретон – прозвище Бертрана Дюгеклена (1320–1380), французского военачальника времен Столетней войны.

Граф Оверни – Беро Овернский (?–1426).

Алансон – видимо, имеется в виду герцог Алансонский, погибший в битве при Азенкуре (1415).

 

Баллада на старофранцузском языке

Баллада написана на языке, который Вийон считал старофранцузским; на самом деле он пользовался скорей архаизированной речью, допуская многочисленные грамматические ошибки: последнее, к сожалению, не передано ни в одном переводе.

Император Византии – в оригинале упоминается «император Константинополя»: Вийон создавал «Завещание» вскоре после падения Восточной Римской империи (1453), а в 1461 году пал последний христианский оплот в Малой Азии – Трапезунд.

Будь названным святым впервые // Из всех французских королей – Людовик IX Святой (1215–1270), король с 1226 года.

Дофин Гренобля – будущий король Франции Людовик XI, после смерти отца управлявший провинцией Дофине.

Дижон – столица герцога Бургундского, Карла Смелого (1433–1477).

 

XLII
И мне б, разносчику из Ренна – единственное место в «Завещании», где Вийон называет хотя бы одно из своих занятий в годы, последовавшие за бегством из Парижа.

XLVI
«А эти женщины, бедняжки…» – ниже Вийон уделяет много внимания большой категории парижского «дна» – состарившимся проституткам. Практикующих «веселых девиц», согласно одному документу конца XV века, в Париже, не считая предместий, имелось более трех тысяч. Перчаточница, Башмачница, Колбасница, Шляпница, Пирожница – «псевдонимы», под которыми вели жизнь женщины легкого поведения. «Шлемница» – было обозначение того, что она служит в заведении под названием «Шлем»; сохранились бумаги, свидетельствующие, что прекрасная Шлемница – реальное историческое лицо; родилась она около 1375 года, Вийон мог знать ее глубокой старухой.

 

Старухе, сожалеющей о поре своей юности (жалоба прекрасной Шлемницы)

Образ старухи, оплакивающей свою молодость, вполне традиционен для средневековой поэзии, но у Вийона о молодости плачет не просто старуха, а дряхлая проститутка.

В 1956 году в № 7 журнала «Иностранная литература» Илья Эренбург опубликовал свой (новый) перевод этой баллады.

 

LVII
Фремен, мой писарь… – возможно, историческое лицо, возможно, вымышленное, но «писарем» у бедняка Вийона он служить определенно не мог; видимо, перед нами очередной розыгрыш автора.

LXI
Святой Антоний (ок. 250–356) – отшельник, один из первых христианских монахов. «Муками» Св. Антония, согласно традиции, мог называться неутолимый любовный жар, но так же называли и ряд болезней – заражение крови, рожистые воспаления и т. д.

LXII
Декрет – под таким названием известна компиляция священных текстов, представляющая собою первый свод канонического права; составил «Декрет» итальянский церковный писатель-монах Грациан (ок. 1141–1204). Вийон имеет в виду то место в книге, где Грациан утверждает, что тайный грех более извинителен, чем явный, поскольку последний может служить заразительным примером.

 

Двойная баллада

Эту форму Вийон использует лишь единожды: шесть восьмистиший с единым рефреном, при этом без «посылки» в конце.

Четырехглавый пес – в шутку Вийон наделяет трехглавого Цербера еще и четвертой головой.

Катрин Воссель – известна лишь со слов самого Вийона (по легенде – та самая, из-за которой в 1455 году Вийон убил напавшего на него клирика Сармуаза). На пикардийском наречии «воссель» означало «ложбинку» женского тела, так что, возможно, это имя – прозвище.

Ноэль Жоли – видимо, соперник Вийона; играя словами, Вийон пожелал ему «быть счастливо повешенным».

 

LХХII
Жанет (Жанна или Жанетон) – явно персона вымышленная; такими именами обычно награждали случайных подруг, дабы не тратить памяти каждый раз на запоминание нового имени.

LХХIII
Так Тибо – видимо, Вийон сознательно оговаривается и называет именем весьма недобронравного любимчика герцога Беррийского Така Тибо – своего заклятого врага, епископа Тибо д'Оссиньи.

И долго грушами кормил… – имеется в виду пыточный инструмент в форме груши, который вставляли в рот пытуемому и там растягивали.

LХХIV
Робер – видимо, орлеанский палач, пытавший Вийона.

LХХVI
Барр считался отцом незаконнорожденного Перне Маршана (см. примечание к строфе XXIII «Предуказанья»).

LХХVII
Маро – торговец жареным мясом, Жан Провен – кондитер, Робер Тюржи – хозяин таверны «Сосновая
шишка». Всем им Вийон немало задолжал, их же и назначал наследниками собственных долгов.

ХХХУШ
Ги Табари – соучастник Вийона по ограблению Наваррского коллежа. Будучи арестован, выдал сообщников, поэтому Вийон именует его «наиправдивейшим человеком».

 

Баллада-молитва Богородице

Св. Теофил – согласно легенде, продал душу дьяволу, но был спасен заступничеством Богоматери.

Египетская блудница – Мария Египетская (III век н. э.), умолила Богоматерь простить ей грехи, удалилась в пустыню, где провела сорок семь лет; была канонизирована.

 

ХС
Красотка Роза – опять-таки не имя собственное, а кличка очередной возлюбленной.

ХСI
Мишо (…), по кличке Трахаль – историческое лицо, жил в конце XIII – начале XIV века, прославился неутомимостью любовных подвигов настолько, что имя его сохранилось в веках.

 

Баллада подруге

Судя по акростиху, подругу Франсуа Вийона звали Марта – едва ли о ней возможно узнать еще что-то достоверное.

Любвеобильный принц – весьма необычное обращение для «посылки» в конце баллады, возможно, поэт и герцог Карл Орлеанский, неутомимо плодивший наследников и наследниц тогда, когда ему сильно перевалило за шестьдесят. Впрочем, возможно и обращение к Рене Анжуйскому (1408–1480), чьего покровительства Вийон одно время искал и чья любовь к собственной (второй) жене Жанне де Лаваль была хорошо известна.

 

ХСIV и последующее «Рондо»

Итье Маршан – см. примечание к XI строфе «Предуказанья». Если последующее «Рондо» действительно обращено к нему, то, похоже, ко времени создания «Завещания» Вийон Маршану ничего, кроме смерти, пожелать не мог.

 

XCV
Жан ле Корню – см. коммент. к строфе XI «Предуказанья».

XCVII
Сент-аманова жена – о Пьере де Сент-Амане см коммент. к строфе XII «Предуказанья». Чем досадила Вийону его жена – остается неизвестным.

XCVIII
Дени Эсслен (1425 ок. 1506), исполняя должность судьи, принимал участие в разборе спорных вопросов, касающихся налогов на продукты (в том числе на
спиртное). Вийон дарит ему пять бочек вина, явно намекая на его пристрастие к выпивке.

XCIX
Шарьё Гийом – приятель Вийона по временам обучения в Парижском университете.

…дарю реал, / На Тампль в каком-то заведенье / Его на мелочь разменял – улица Вьёй-дю-Тампль выходила на пустырь, где явно не могло быть никакой меняльной лавки. Вийон дарит однокашнику «неразмениваемый реал».

CVI
Мишо дю Фур принимал участие в расследовании дела об ограблении Наваррского коллежа.

CVII
Пешие сержанты -– порядок в Париже в то время поддерживало 220 стражников; они были для Вийона опасней, чем конники, патрулировавшие окрестности Парижа; точное их число, возможно, для Вийона большой роли не играло – опасен был любой, и прощальным подарком «сержантам» поэт желал пеньковую петлю и виселицу.

Дени Решье с Валеттом – стражники.

CVIII
Перроне – все тот же Перне Маршан.

CIX
Мэтр Шоле – бочар, уже упоминавшийся Вийоном, известный своими драками.

СХ
Жан Лу – см. коммент. к строфе XXIV «Предуказанья».

CXI
Жан Маэ – стражник при Шатле, помощник палача.

«…сто гвоздиков гвоздики» – гвоздика по сей день считается возбуждающим средством.

CXII
Жан Руи – кожевенник и меховщик, командир отряда лучников и арбалетчиков, выступавшего на праздниках.

CXIV
Робине Траскай – сборщик податей, богатый скряга. Французские комментаторы считают, что его имя можно перевести еще и как «охотник до девок», что придает всей строфе второй смысл.

CXV
Пьерро Жирар – цирюльник и лекарь, у которого, возможно, скрывался Вийон после ограбления Наваррского коллежа.

Аббатиса из Пурраса – Югетта дю Амель, широко известная распутством монахиня; впрочем, доказательств тому, что между Вийоном и Югеттой имело место даже знакомство (а не то что связь), нет совершенно.

CXVI
И тюрлюпин, и тюрлюпинка… – члены секты, существовавшей в XIV веке во Франции, отрицавшей таинство брака; естественно, «оппоненты» обвиняли секту в свальном грехе.

CXVIII
Жан де Пулье – проповедник, доктор теологии Парижского университета, выступал с проповедями против монашества, в результате в 1321 году папа Иоанн XXII принудил его публично покаяться.

Матеолус – автор латинской «Книги сожалений Матеолуса», французский перевод которой появился в 1372 году; также обличитель нищенствующих монахов.

Жан де Мен – один из авторов «Романа о Розе», также писавший о нищих монахах без симпатии.

СХХ
Брат Бат – монах нищенствующего ордена кармелитов из монастыря Нотр-Дам-дю-Карм в Париже.

Детуска – искаженное имя Жана Тюркана, лейтенанта городской стражи.

Дьявол из Вовёр – в средние века долго бытовала легенда о том, что в разрушенном замке Вовёр живет чудовище с человеческой головой и змеиным телом. Чудовище считалось олицетворением любострастия.

CXXI
Хранитель печати – епископский секретарь Ришар де ла Палю. Воск, естественно, таковому должностному лицу требовался, Вийон считает, что такого подарка «хранитель печати» только и заслуживает.

CXXII
Аудиторы – чиновники королевской счетной палаты. Вийон намекает на их профессиональный геморрой, делающий болезненными забавы мужеложства.

CXXIII
Франсуа де ла Вакри – следователь церковного суда, участвовавший в допросе Ги Табари. За жестокость на допросах де ла Вакри неоднократно бывал бит в темных переулках.

Шотландский ворот – часть кольчуги, закрывавшая горло; на уличном жаргоне – эвфемизм петли палача.

CXXIV
Жан Лоран – следователь церковного суда, участвовал в допросах Ги Табари. Видимо, именно он доз-
нался об участии Вийона в ограблении Наваррского коллежа.

Бург (Бурж) – город в графстве Берри.

CXXV
Мэтр Жан Котар – см. примечание к ртрофе у «Завещания».

CXXVI
Жермен де Мерль был скупым и жуликоватым менялой, к тому же; ко времени написания «Завещания» глубоким стариком; Вийон иронизирует, обещая ему любовные утехи.

CXXVII
Сироты – Вийон именует так ростовщиков.

Монтилен (Матюрен) – монашеский орден, основанный в 1198 году. Св. Матюрен считался попечителем душевнобольных, и душевнобольные числились, насколько это было возможно, на попечении ордена.

CXXVIII
Мэтр Ришье возглавлял одну из лучших парижских начальных школ.

Грамматика Доната – латинская грамматика, названная так по имени ее автора Элия Доната (IV век). Но «донат» на латыни также – «дает»: Вийон иронизирует над «сиротами».

«Ave» – начало молитвы Богородице.

CXXIX
Credo – «верую», начало молитвы (хотя то же слово означает и «даю в кредит»).

Свой плащ порву я на две части – Св. Мартин (IV век) отдал нищему половину своего плаща.

СХХХ
Чего б ни стоила их порка – за порку во время обучения, как за его непременную часть, родители обучающихся должны были доплачивать.

СХХХI
Двое певчих – Гийом Котен и Тибо де Витри (см. коммент. к строфе XXVIII «Предуказанья»).

СХХХIII
Коллеж «Осьмнадцати клириков» не входил в Парижский университет, а потому был чрезвычайно беден. Поскольку он помещался в здании больницы для духовенства, едва ли Вийон на самом деле сулит Котену и Витри «много здоровья».

СХХХIV
Бенефиция – церковная должность, приносящая доход.

СХХХV
Мишо Кольду (1408–1479) и Шарло Таран (? – ок. 1464) – богатые парижские буржуа, едва ли нуждавшиеся в ста су, которые сулит им Вийон.

СХХХVI
Сеньор де Гриньи – см. коммент. к строфе XVIII «Предуказанья».

Башня де Байи – такие же руины, как и замок Бисетр, который Вийон подарил этому герою прежде.

СХХХVII
Тибо (или Жан) де ла Гард – см. коммент. к строфе XXXIII «Предуказанья». Вийон путает имена «Жан» и «Тибо», ибо оба в равной мере годятся как эвфемизм рогоносца.

«Бочоночек» – популярная в Париже таверна, в которой регулярно пьянствовал Жан де ла Гард.

Женевуа – стряпчий, собутыльник де ла Гарда.

СХХХVIII
Мэтр Басанье – см. коммент. к строфе XX «Предуказанья».

Жан де Рюэлъ – аудитор при Шатле.

Жан Мотен – см. коммент. к строфе XX «Предуказанья».

Николя де Рознель был защитником Робера д'Эстутвиля, парижского прево, когда ректор Парижского университета возбудил против него дело.

Слуга святого Христофора – непосредственно прево д'Эстутвиль.

Св. Христофор считался защитником от внезапной смерти, может быть, поэтому прево почитал его своим защитником.

СХХХIХ
Дама, что прекрасней всех – Амбруаза де Лорэ, жена д'Эстутвиля, о них см. в предисловии. В акростихе последующей баллады запечатлено ее имя.

 

Баллада для Робера д'Эстутвиля

Об этой, возможно, самой ранней из известных нам баллад Вийона и о причинах ее включения в «Завещание» см. предисловие к нашему изданию.

 

CXL
Жан и Франсуа Пердрье – сыновья известного парижского менялы.

CXLI
Тайван – «Большой праус» – прозвище знаменитого повара французских королей Гийома Тиреля (1326–1398), автора книги кулинарных рецептов.

Макер – нарицательное имя для скверного повара, известное в литературе с начала XIV века.

 

Баллада завистникам

Вийон вновь пишет парафразу на Эсташа Дешана (среди тысячи с лишним баллад которого есть и «Баллада против злоязычных»).

 

CXLII
Андрэ Куро – представитель короля Рене Анжуйского в Париже, поддерживавший Вийона и, видимо, предполагавший сделать Вийона придворным поэтом в Анжу; идея, однако, потерпела крах, и Вийон обиделся на своего несостоявшегося короля-мецената.

С ним ссорясь, – истина святая! – / Я ничего не изменю – «Не ссорься с человеком сильным, чтобы
когда-нибудь не впасть в его руки (Книга Премудрости Иисуса, Сына Сирахова, 8, I).

CXLII
Готье же не боюсь нимало… – Вийон имеет в виду небольшую поэму Филиппа де Витри (1291 – 1360) «Франк Готье», где прославляется безмятежная жизнь поселянина Готье и его подруги Елены, блаженствующих на лоне природы.

 

Баллада (Разногласия с Франком Готье)

Сидонита – женское имя от названия города Сидон, упоминаемого в Библии. Жизнь сидонян отличалась редкостным богатством, хотя также Сидон иной раз упоминался и как символ разврата.

Высокий тиран – Рене Анжуйский.

 

CXLIV
Катрин Брюйер – богатая и набожная вдова, посвятившая себя возвращению на путь истинный «заблудших девиц». Это возле ее дома лежал межевой булыжник, «чертов бздёх», из-за которого случились у Вийоиа первые судебные неприятности.

CXLV
Макробий – латинский писатель V века Амбросий Феодосии Макробий, автор морально-назидательных сочинений «Сатурналии» и «Сон Сципиона».

CXLVI
Монмартр – гора почти святая… – на Монмартре в XV веке находился бедный женский монастырь, который парижане, видимо, считали не очень благочестивым.

Зовутся оба «Валерьян» – игра на созвучии Valerien (Валерьян) и valent rien (ничего не стоит) – холм Св. Валериана находился в западной части Парижа, на вершине имелась часовня. Таким образом, монахини с Монмартра «ничего не стоят».

И мой рескрипт, что в Риме дан – паломник, прибывающий в Рим, получал письменное отпущение грехов. Едва ли Вийон бывал в Риме…

CXLVII
Якобинцы – так называли доминиканцев, монахов ордена Св. Доминика; парижская резиденция их ордена находилась на улице Сен-Жак (Св. Иакова).

CXLIX
Целестинцы – см. коммент. к строфе XXX «Завещания».

Картезианцы – католический монашеский орден, основанный в 1084 г.

CL
«Толстушка Марго» – название чрезвычайно небогоугодной таверны, в которой, кажется, некоторое время жил Вийон (так, видимо, считал еще Клеман Маро – см. предисловие).

 

Баллада толстушке Марго

Bene stat (лат.) – «прекрасно».

В советское время переводы этой баллады печатались не менее четырех раз, но всегда с отточиями в средней строфе: цензуре предлагалось считать, что текст утерян, а публикация ее полного текста в русском переводе была немыслима – работало обычное советское ханжество и, увы, переводческая самоцензура. Не желая занимать читателей «сокращенными» переводами, мы <в дополнение> предлагаем только перевод Юрия Корнеева, впервые изданный в 1996 году.

 

CLI
Идола, Бретонка Жанна – девица легкого поведения; Вийон явно советует открыть им такую школу, где будут обучать их «специальности».

CLII
Ноэль Жоли – см. примечание к «Двойной балладе». Иных сведений о нем нет.

Анри Кузен – парижский палач.

CLIII
Отель «Дьё» – «Божий дом», больница на острове Сите.

CLIV
Цирюльник Кален Галярн – Вийон, используя фамилию цирюльника (галярн – холодный северо-западный ветер), рисует картину: река, лед, зима.

CLV
Подкидыши – т. е. сироты, жившие в приютах для беспризорных детей.

CLVI
Кален Кайё – вор, еще одни из участников ограбления Наваррского коллежа. Повешен в 1460 году.

 

Поучительная баллада

Фальшивыми мухлюешь золотыми, и ждет тебя расправа – кипяток – казнь, которой во времена Вийона подвергали фальшивомонетчиков.

Из рукава с полосками цветными – обычно одежда шутов была двуцветной.

 

CLX
Дом Пятнадцати по Двадцать – так именовался приют для слепых, основанный Людовиком Святым в 1260 году – «Дом трехсот слепых».

CLXV
Св. Доминик – испанский монах, основатель ордена доминиканцев (1215), которому в 1252 году папа передал инквизицию (судебно-полицейское ведомство по надзору над ересями); эти обязанности поздней перешли к иезуитам.

CLXVI
Жаке (Жак) Кардан – см. коммент. к строфе XVI «Предуказанья».

«Бержеронетта» – пастушеская песня (в России благодаря Ф. Сологубу прижилась форма «бержеретта»). Песня, приведенная ниже, к этому жанру никак не может быть отнесена.

Марьон Патард – известная в те времена певица.

CLXVII
Ламер – каноник, в обязанности которого по поручению Собора Парижской Богоматери входило следить, чтобы поблизости от храма не болтались гулящие девицы.

Ажье Датчанин – герой средневековых рыцарских романов, обладавший необычайными мужскими достоинствами.

CLXVIII
Ален Шартье (ок. 1385–1433) – поэт, автор поэмы «Немилосердная дама», которую иной раз пародирует Вийон.

СLХIХ
Жак Жам – владелец бани (видимо, и дома свиданий при ней). Жам неоднократно попадал под суд по обвинению в сводничестве.

СLХХ
Сенешаль – с XIII века судейский чин, отправлявший правосудие от имени короля или крупного феодала.

Курносый сенешаль – так называет Вийон Пьера де Берзе, возглавлявшего королевский суд в Нормандии.

Пока он палочки рубил – игра в палочки, которой Берзе занимался в тюрьме, куда попал, когда оказался в немилости у взошедшего на престол Людовика XI.

«Кто петь горазд, тот в деле плох» – строка из «Романа о Розе», ставшая поговоркой.

CLXXI
Шевалье дю Ге – начальник парижской ночной стражи.

Вот Филибер, толстяк Марке – старые, дряхлые стражники: этих «молодых ребят» дает Вийон в подручные дю Ге.

CLXXII
Шапеллен – сержант охраны парижского прево, известный развратник. Играя на созвучии слов «Шапеллен» (букв, «капеллан») и «капелла», Вийон дарит ему тонзуру и часовню.

«Сухая» месса – укороченная, без причастия.

CLXXIII
Мэтр Жан Кале – нотариус, надзиравший за правильностью составления завещаний узниками, содержавшимися в Шатле.

CLXXVI
Капелла Сент-Авуа находилась в августинском монастыре в Париже на втором этаже здания; в подобном месте никакого погребения быть не могло.

CLXXIX
Стеклянный колокол – колокол по прозвищу «Жаклин», с особым звоном, оповещавший с Собора Парижской Богоматери о бедствиях; колокол был хрупок, несколько раз давал трещины, за что его называли стеклянным.

CLXXX
Гийом Воллан – богатый торговец солью, звонарем быть никак не мог: к этому занятию привлекали лишь беднейших из бедных.

Жан де ла Гард (уже упоминавшийся пьяница) в звонари тоже едва ли годился.

«Фермен, переверни страницу» – Вийон опять обращается к своему воображаемому «секретарю».

CLXXXII
Мэтр Бельфе – советник парижского суда.

Гийом де Коломбель – королевский советник.

Жувениль Мишель – глава корпорации парижского купечества. Был организатором похорон короля Карла VII.

CLXXXIII
Филип Брюнель – см. коммент. к строфе XVIII «Предуказанья».

Я трех других назвать готов – Вийон называет сперва трех достопочтенных граждан, а если они откажутся – рекомендует трех отпетых проходимцев.

Жак Рагье – см. коммент. к XIX строфе «Предуказанья».

CLXXXIV
Жак Жам – см. коммент. к строфе «Завещания».

CLXXXV
Тома Трико – соученик Вийона, в 1452 году получивший степень лиценциата.

«Дыра Перетты» – игорный дом напротив таверны «Сосновая шишка».

CLXXXVI
Гийом дю Рю – оптовый торговец вином, парижский богач.

Маслице для ламп – пьяницы нередко именовали вино «виноградным маслицем», именно его заказывал Вийон для своих похорон.

 

Баллада прощения

Узкие башмаки – средневековая кожаная обувь с деревянной подошвой, которую натягивали на обычные башмаки – нечто вроде средневековых галош, предмет щегольства.

 

Баллада, которая служит заключением

Баллада написана не от первого лица, это как бы речь для глашатая, чья обязанность под звон колоколов оповестить о похоронах, останавливаясь у каждого дома. Сам Вийон в этой балладе числит себя уже усопшим. Баллада неоднократно переводилась на русский язык; приводим три известных нам полных перевода: Феликса Мендельсона, Юрия Корнеева, Натальи Шаховской.