Скупой крестьянин и его ленивый, прожорливый батрак Гейнц
27 января 1558 года.
Перевод Ю. Левина
Жил-был когда-то, ходят слухи,
Крестьянин-скряга в Гроссенбухе,
Так он от батрака хотел,
Чтоб тот работал, но не ел,
И кто ему трудился честно,
Тех награждал он лишь словесно.
Вот раз попал батрак к нему.
На вид он, судя по всему, —
Лентяй, тихоня и простец,
А в самом деле-то — хитрец,
И старику тот плут отпетый
Подчас платил его ж монетой.
Собрались как-то спозаранку
Они огородить полянку.
Батрак неспешно ел и пил;
Хозяин тут заторопил,
Чтоб шел скорей работать тот,
А Гейнц и ухом не ведет.
Сказал мужик: «Гейнц, поспеши!
Повеселимся от души.
Надумал я игру такую:
Вперед, как заяц, побегу я,
И ты беги за мной стремглав
И по-собачьи лай: «Гав, гав!»
Что батраку тут возражать.
Мужик ударился бежать,
Но с лаем Гейнц его настиг
И наземь бросил в тот же миг.
Тот крикнул: «Что же ты, однако?»
А Гейнц в ответ: «Ведь я собака
И зайца серого поймал».
Старик на это промолчал,
Хоть рассердился в эту пору.
Вот подошли они к забору,
Кряхтя, вздыхая, и в сторонку
Свою сложили одежонку.
За дело принялся мужик,
А Гейнц назад к одежке шмыг,
Зевнул, поскребся, повернулся,
Уткнувшись в землю, растянулся
И по-собачьи заворчал.
Хозяин сильно осерчал:
«Ты что там делаешь, лентяй?»
Но Гейнц ответствовал сквозь лай:
«Весь день мне должно не иначе
Служить тебе, как по-собачьи».
Однако встал он, и потом
Они работали вдвоем.
Пред молотьбою как-то раз
Снедали оба в ранний час
Из молока снятого тюрю.
Крестьянин молвил, глаз сощуря,
Что лучшая еда для кошки
Снятого молока полплошки:
Кто ест его — не зажиреет,
А зренье острое имеет.
Когда Гейнц выскреб в плошке дно
Да и поплелся на гумно,
Смекнул хозяин, что не лишне
Ему вдобавок съесть яишню.
А Гейнц так думал: «Старый жмот!
Ну, он меня не проведет
Своей стряпней». Он влез повыше,
Чтоб подобраться к самой крыше,
И там притих, на балке лежа.
Мужик яишню съел и тоже
Хлеб молотить к гумну пришел,
Да Гейнца вдруг и не нашел,
Хоть оглядел кругом везде.
Тогда он крикнул: «Гейнц, ты где?»
Какая, думал, здесь оплошка.
А Гейнц кричит: «Мяу, мяу!», как кошка.
Мужик вверх глянул и озлился:
«Ты что ж, лентяй, ума решился,
Слезай и молоти, дурак!»
Но отвечал ему батрак:
«Тот, кто кошачью пищу жрет,
Кошачью службу и несет.
Я с молока не зажирею».
Крестьянин крикнул: «Слазь скорее!
Покончить дело хорошо бы!»
И вновь они трудились оба.
Вдругорядь, рассвело едва,
Старик шлет Гейнца по дрова.
Тот говорит ему: «Дедуся,
Ведь я к обеду не вернуся.
Так хлеба я возьму поболе».
Мужик ему: «Не дам я, что ли?»
Гейнц захотел тут на свой вкус
Отрезать преогромный кус.
А это скряге невтерпеж:
«Полегче! — крикнул он. — Ты нож
Сломаешь так, не будь же глуп!»
Гейнц видит, что хозяин скуп,
И ставит нож совсем у края
Неначатого каравая.
Крестьянин молвит: «Здесь вот режь!»
А Гейнц: «Такой кусочек съешь,
Так не насытишься в обед!»
Тогда сказал крестьянин: «Нет!
Видать, дурак ты, братец, сроду!
Ты, знаешь, сунь кусочек в воду,
Да он в ручье разбухнет так,
Что и не съешь его никак».
Гейнц видит, проку нет от спора,
И в лес отправился обжора.
Пришел туда и там сосну
Едва-едва срубил одну.
Вот солнце поднялось высоко,
Раскис от пота лежебока,
Пошел к ручью, поел там хлеба
И лег, уставившись на небо,
Да лежа и заснул балбес.
Мужик пришел под вечер в лес,
И как на спящего воззрился,
Тотчас бранить его пустился:
«Что, лодырь, одолела лень?
Да ты, гляжу, за целый день
Срубил хоть десять штук аль нет?»
«Полегче!» — Гейнц ему в ответ.
Мужик сказал: «Ну хоть четыре?»
«Полегче!» — Гейнц зевнул пошире.
«Так что ж, одну? — промолвил дед. —
Ах ты, лентяй и дармоед!»
«Видать, что глуп ты, братец, сроду, —
Гейнц молвил. — Сунь лесину в воду,
И там она разбухнет так,
Что не свезешь ее никак».
Крестьянин сам себе признался,
Что Гейнц с ним только поквитался,
И больше не раскрыл он рта.
Но вот пришел канун поста,
И, оба от вина красны,
За стол уселись есть блины.
Гейнц блин побольше хвать сперва,
Такой, что проглотил едва,
И дальше ел без остановки.
Мужик пустился на уловки,
И хитрую повел он речь,
Надеясь этим зло пресечь:
«Ты пей побольше за едой,
Чтоб пищу разбавлять водой,
Иначе заболит живот».
Он так подумал: «Гейнц попьет,
Блины разбухнут в нем, и скоро
От боли скорчится обжора».
Батрак не думал возражать;
Он встал, попил, и сел опять,
И стал блины глотать исправно,
Сказав: «Теперь наемся славно».
Блин за блином пихает в рот.
Хозяину такой расход
Невмоготу; он ищет средство,
Чтоб разом это дармоедство
Унять. Он вилку отложил,
На руки голову склонил.
Гейнц, так он думал, зная меру,
Последует его примеру
И вилку бросит в свой черед.
А Гейнц решил, наоборот,
Что тот оставил для него,
И жрал, не видя ничего.
Крестьянин скорчил злую рожу,
Да не было в том проку тоже:
Батрак, не обратив вниманья,
Приумножал свои старанья.
Уж он успел сожрать на ужин
Блинов не менее трех дюжин.
Хозяин видит, что батрак
Не унимается никак,
И, от досады чуть не плача,
Решает действовать иначе,
Чтоб самому наесться всласть.
Он думал: «Чем добру пропасть,
Пусть пропадет моя утроба!»
Взял вилку вновь, и стали оба
Они, давясь, вперегонки
Глотать огромные куски,
Так что кишки все затрещали.
Когда ж еду они скончали,
Решил крестьянин, что пора
Гнать дармоеда со двора.
В рассказе этом два урока,
Он обличает два порока.
Когда скупому тяжкий крест
Глядеть, как много челядь ест,
Его батрак или служанка
Вставать не будут спозаранку,
Они работать станут скверно
И вскоре убегут наверно.
Другой урок: когда батрак
Ленив и плох, а жрать мастак,
И жрет притом в два горла сразу,
А на уме — одни проказы,
Такого батрака уважат
Тем, что на дверь ему укажут.
Итак, кто лодырь иль скупец,
Презренный, значит, он глупец,
Который зло себе творит,
О чем Ганс Сакс и говорит.